Единица, деленная на единицу, обрастает необходимым и достаточным количеством нулей, - на том стоим. Первыми сведениями о процедуре демократических выборов я, как и каждый советский человек, обязан Вильяму Шекспиру. Весь ее психологический зигзаг чудесно расписан в трагедии "Кориолан". Там некто Кай Марций, аристократ и полководец Древнего Рима, прославившийся победой над Кориолами (ну, типа присоединил к столице Волоколамск и принял псевдоним "Волоколамский"), - домогается должности консула.

Верней, не домогается, но у него честолюбивая мамаша, это во-первых; а во-вторых, римский сенат, опасаясь плебса (недовольного, как всегда, ценами на хлеб), прямо-таки мечтает, чтобы к власти пришел силовик - с большими погонами, с авторитетом в войсках.

И вот непосредственно после аншлюса - в смысле сразу после вхождения братских Кориол в союзное государство - сенат возводит бывшего Кая Марция, ныне Кориолана, в сан консула. Тот кланяется и благодарит, и мамаша счастлива: мечта сбылась.

Но проблема в том, что по Конституции сенат вправе лишь предложить кандидатуру, а утвердить ее должен свободный народ (население Вечного Города минус рабы) прямым и равным голосованием. Правда, не тайным.

Обычай, по Шекспиру, таков: кандидат стоит на каком-нибудь пешеходном перекрестке, завернувшись в затрапезное тряпье - в какую-нибудь застиранную тогу, - но так завернувшись, чтобы шрамы от ран, полученных в битвах за отечество, были открыты взорам прохожих. Они, гуляючи, проходят мимо, а он как можно более жалобным голосом и с максимально приветливой улыбкой просит каждого отдать ему свой голос - в виде талона или, не знаю, черепка, лоскутка. При этом он, не умолкая, озвучивает свою анкету, послужной список, наградной лист, - а полученные голоса складывает в саквояж.

В общем, картина знакомая. В наши дни более типичная для переходов подземных. (Рабам Рима было влом построить метро, что и предопределило судьбу империи.)

Тут и начинается трагедия как таковая. Нашему Кориолану западло изображать бомжа и попрошайку. Как говорит руководитель его предвыборного штаба, некто Менений, Кориолан любит народ, но в одной постели с ним спать не станет, не настолько демократ. И к тому же скромен и прост: одно слово - рубака. От рекламных роликов его буквально тошнит:

Избранники народа, как он может Льстить вашим плодовитым оборванцам (На тысячу которых нет и двух Людей достойных), если много легче Ему отдать всю жизнь во имя чести, Чем пять минут вниманья восхваленью Своих деяний?

Соответственно, не может быть и речи о дебатах, программных заявлениях и прочей ерунде.

Великий драматург тонко уловил некий моральный изъян всей этой работы с электоратом: в ней заложена фальшь. Лидер идет на выборы, словно раб - на рынок, и должен суметь себя продать, - чтобы стать хозяином тому, кто его купит. А еще не родился Достоевский, и некому сказать: смирись, гордый человек. И сенат уговаривает Кориолана: смирись притворно, только для виду, а уж потом покажешь этой грязной черни кузькину мать. Сохрани, так сказать, преемственность власти, а то нелегитимно получится:

...Не раздражай народ напрасно, Смирись с обрядом древним и добудь Свой сан по установленному чину, Как все, чей ты преемник.

Ответ Кориолана - совершенно поразительный:

Роль такую Играя, покраснею я, и лучше Народу этого не видеть.

Тем не менее, партия "Единый Рим" добивается своего: Кориолан идет на выборы. Топчется, значит, на Форуме и препирается с избирателями, пытаясь, однако, сохранить достоинство:

- Если вы настроены так, чтоб я был консулом, отдайте мне свои голоса. Вы же видите: я одет, как полагается по обычаю.

Спектакль раздражает его безумно, и в голосе то и дело прорывается язвительный рык:

- Если мудрому народу милей согнутая спина, чем прямое сердце, что ж, я выучусь кланяться пониже и корчить сладкие рожи на манер тех, к кому он благоволит; словом, буду прислуживаться ко встречному и поперечному. Поэтому прошу вас: изберите меня консулом.

Но едва очередная группа трудящихся удаляется, исполнив свой гражданский долг, соискатель скрежещет:

Не лучше ль, Чем роль шута играть, отдать и должность И честь тому, кто ради них все стерпит?

И нервно щелкает застежкой саквояжа. Который, между прочим, исправно наполняется. Электорат в целом настроен благодушно, рассуждая примерно в таком ключе, что не избрать Кориолана - "это, конечно, наше право, но ведь этим правом мы воспользоваться-то не вправе - уж если он нам про свои благородные дела расскажет, так нельзя же нам такое неблагородство проявить, чтоб ему в признательности отказать!"

Короче, солнце заходит, участок закрывается, exit-pollы предсказывают убедительную победу, и уже можно, приняв душ, облечься в одежду консула, - сенат готов утвердить протоколы избиркома, - но тут в дело вмешивается демшиза в лице так называемых народных трибунов: требует отменить результаты выборов. Юридическое основание - отсутствие у Кориолана внятной программы с конкретными обещаниями. Психологическое - он не скрыл своего презрения к формальной процедуре - точно так же попрет (от "попирать") и права древнеримского человека и гражданина. Органы самоуправления тут же санкционируют митинг протеста:

Плебеев созовите Для обсужденья дела и отмены Избранья безрассудного. Сошлитесь На то, как он спесив и вам враждебен, На то, с каким презрением одежду Смиренья он носил и как глумился Над вами, голосов прося...

Тут происходит что-то вроде торжества ГКЧП, - и вообще дальнейший ход произведения безмерно печален.

Вот что бывает с народами, живущими по Евклидовой какой-нибудь арифметике, - приученными с детства выбирать одно из двух, из трех и так далее. У нас-то, слава тебе, Господи, - у нас, безошибочно и единодушно выбиравших Сталина и Брежнева, - есть в заветном слое мозга одна такая замкнутая цепь, что никакое крючкотворство не разомкнет. Единица, деленная на единицу, обрастает необходимым и достаточным количеством нулей, - на том стоим. А Древний Рим пусть отдыхает.