Когда мистеру Абельсу стало известно, что Дороти с Глорией уже плывут в Париж, он тут же телеграфировал миссис Брин. И когда миссис Брин узнала про эту новость, она очень мило побеседовала с Чарли в баре отеля «Ритц», сказав ему, что теперь, когда Дороти так счастлива в Нью-Йорке с мужем, почему бы и Чарли не поплавать вокруг света в противоположном направлении?

И вот однажды, когда он был в дебрях какой-то иностранной страны, он проснулся, и светило солнце, и Чарли вдруг почувствовал, что он здоров и излечился от своей безумной страсти к Дороти. И тогда он послал телеграмму Мюриэл Девонант, которая была девушкой одного с ним круга, и решил, что у него все будет хорошо.

И Чарли согласился отправиться вокруг света в сопровождении агента из бюро путешествий, который, как предполагалось, должен был указывать Чарли, на что ему смотреть, но который на самом деле был не кем иным, как переодетым детективом. После этого мать Чарли почувствовала такую уверенность в себе, что стала очень экономной и телеграфировала мистеру Абельсу вычеркнуть Лестера из расходной ведомости Бринов.

А тем временем Глория и Дороти прибыли в Париж и отправились прямо в «Ритц» — искать Чарли. Однако в «Ритце» им сообщили, что Чарли находится в кругосветном путешествии и у него нет никакого адреса. Так что единственное, что им оставалось делать, это самим нанять французского адвоката, который помог бы Дороти получить развод. Адрес такого адвоката они нашли по объявлению на стене женского туалета в одном из симпатичных кабаре, в котором было написано, что адвокат-де говорит по-английски.

Ну и первое, что этот адвокат сказал им, это что парижский судья должен лично увидеть мужа Дороти, прежде чем удовлетворить ее просьбу. И девушкам пришлось использовать всю свою сообразительность, чтобы доставить Лестера в Париж. И лучшим другом, который помогал им в этом, оказался Клод.

Поскольку Клод, как оказалось, был из тех людей, что рады услужить другому, тогда как Лестер был из тех, кто знает, как людей использовать. И после того, как семья Бринов перестала платить Лестеру, Клод пригласил Лестера переехать к нему и стал для него больше, чем мать. Но Лестер лишь демонстрировал Клоду свое презрение и даже швырялся безделушками направо и налево, тогда как Клод всегда старался скрывать любые неприятности, которые с ним приключались.

Ну и Глория написала Клоду, и выяснилось, что Лестер был так сердит на мистера Абельса за то, что тот прекратил платить ему жалованье, что с радостью приехал бы в Париж и был согласен даже на развод. Тогда Глория отправила Клоду деньги, чтобы он привез Лестера во Францию.

А еще французский адвокат посоветовал Дороти найти себе в Париже законную квартиру и снять ее на законных основаниях. И он послал Дороти с Глорией к своему другу и деловому партнеру, который сдавал квартиры внаем.

Квартира, которую им предложили, принадлежала одной известной французской актрисе и была вся обставлена во французском стиле. Ну, то есть я хочу сказать, что всюду, где у нас, американцев, стояло бы кресло, у этой французской актрисы стояла кушетка. А там, где у нас была бы кушетка, у этой актрисы стояла огромных размеров двуспальная кровать. И одна из них была сделана из настоящей венецианской гондолы со специальным атласным матрацем и пологом, а другая принадлежала мадам Помпадур и была с четырьмя высокими столбиками, на каждом из которых стояло по плошке с ладаном, а на потолке находилось огромное зеркало.

И тут Дороти сказала, что, может быть, по мнению судьи эта квартира и может считаться законной, но, по мнению Дороти, это самая беззаконная из всех квартир, в которых она когда-либо бывала.

А тем временем Клод с Лестером приехали в Париж и сразу окунулись в жизнь полусвета, как только смогли найти, где он находится. И пока французские юристы неспешно раскручивали колесо правосудия, Глория посоветовала Дороти расслабиться и осмотреться, чтобы извлечь пользу из путешествия.

Ну, то есть я хочу сказать, Дороти знает мир, поскольку она ездит за границу каждый год и все свое свободное время проводит в Париже, а Глория даже знакома с настоящими французскими людьми. Так что ей известна настоящая правда о них — а именно, что у французов очень, очень возвышенные идеалы. Ну, то есть я хочу сказать, что мы, американцы, всегда считаем, что французская любовь безнравственна, и только потому, что французы содержат такие неприличные места, куда мы, американцы, можем сходить, когда бываем в Париже. Но французы никогда не ходят туда сами и на самом деле они содержат неприличных примадонн для денег, а не для любви.

И миллионы нас, американцев, ездят в Париж каждый год, но не встречаются с французами в дружеских компаниях. Потому что французы очень замкнуты и никогда и не подумают позволить нам, американцам, попасть к ним в дом. И настоящие французские люди никогда не общаются ни с кем, кроме как друг с другом, и никогда не ходят в дом ни к кому, кроме как к друг другу.

Так что Глория посоветовала Дороти попробовать познакомиться с какими-нибудь французскими людьми, чтобы больше узнать о мире. Дороти, как всегда, спросила: «Что же они могут знать о мире, если они никогда и никуда не ходят и ни с кем не общаются?»

Ну и тут Глория так рассердилась, что Дороти в конце концов пообещала постараться и стать mon dame, что по-французски означает «светская женщина», и даже научиться чему-нибудь по-французски. И Дороти говорит, что первое слово, которое она выучила по-французски, было «свинья», которое всегда использовалось перед упоминанием иностранного имени, ну, например, «свиньи американцы», «свиньи англичане», «свиньи немцы», «свиньи итальянцы» ну и так далее.

И вот наконец Дороти получила возможность познакомиться с французом — настоящим, неприступным и разборчивым. Ну, то есть я хочу сказать, что как-то раз Дороти отправилась из своей квартиры в отель Крийон, чтобы встретиться с Глорией и вместе с ней пойти на ланч. И на Елисейских полях один французский джентльмен с огромной бородой проявил к ней на панели личный интерес. Ну и Дороти подумала, что он, должно быть, ошибся, потому что она считает, что любой, у кого такая огромная борода, должен думать только о том, что будет ему по силам — ведь Дороти еще не успела узнать, что французы остаются очень, очень большими волокитами, независимо от того, каких размеров бороду они отрастили.

Ну и Дороти совсем не обратила на него внимания, но его это, похоже, нисколько не смутило. Тогда Дороти остановилась и сказала, что, даже если он неделю просидит в кресле у парикмахера, он все равно будет не в ее вкусе. Но француз не понимал английского и продолжал следовать за Дороти.

И тут Дороти увидела двух французских полицейских, которые о чем-то спорили друг с другом на углу улицы. Ну и Дороти подошла к ним и попросила сделать что-нибудь с этим французским джентльменом.

Но тут французский джентльмен зашел в маленькую уборную у края тротуара, и Дороти не могла объяснить полицейским, что ей от них нужно. Однако полицейские были вежливы и очень желали бы помочь попавшей в беду американке, так что один из полицейских вынул свои часы и показал ей время, а другой указал, как пройти к «Америкэн Экспресс». И после этого они вновь вернулись к своему спору. Так что Дороти ничего не оставалось, как пойти дальше. Ну и, конечно же, французский джентльмен тут же вышел из своего убежища и бодро последовал за ней.

Тогда Дороти снова остановилась и предупредила джентльмена, что он может плохо кончить. При этом Дороти понадеялась, что выражение ее лица достаточно красноречиво и будет для него яснее слов. Однако он, похоже, был из тех, кому нравятся решительные девушки, и вновь последовал за ней.

И когда Дороти дошла наконец до «Крийон-отеля», она быстро вошла в холл и решила, что наконец-то ей удалось сбежать от бородатого. Но, стоя в холле и ища глазами Глорию, Дороти почувствовала бороду у своего плеча. И, повернувшись, увидела, что это, конечно же, был он.

И тут терпение Дороти лопнуло, и она влепила ему пощечину. Сказать, что он был оскорблен — значит, ничего не сказать. Собрав все свое мужество, он двинул Дороти в челюсть и сбил ее с ног.

Тут подбежала Глория, помогла Дороти подняться и отвела ее в уборную, чувствуя себя в унизительном положении. Потому что Глории было очень, очень стыдно даже подумать о том, что американская девушка могла бы ударить французского джентльмена. Ну, то есть я хочу сказать, что вот такие случаи и создают нам, американцам, в глазах французов репутацию людей ужасно невоспитанных.

И после этого, говорит Дороти, она решила, что пусть французы гуляют друг с другом, а она лучше будет гулять в американском баре вместе с такими же, как она, тоскующими по родине американцами. Ну и, конечно же, одним из таких американцев оказался Эдди Голдмарк из «Голдмарк-фильм», который только что потерял все свои деньги. Потому что оказалось, что в его жизни произошла огромная финансовая катастрофа, а то положение, в котором пребывала Дороти, сделало ее идеальным слушателем.

Потому что оказалось, что Эдди Голдмарк прибыл в Париж шесть месяцев назад, полный энтузиазма американского киномагната, намеренного открыть в Париже настоящий Дворец американского кино с вентиляцией. Ну и он осмотрел все театры Парижа и наконец выбрал большой театр на Большом бульваре, при этом его энтузиазм был безграничен. Он тут же знакомится с французом — владельцем театра, и покупает у него этот театр, и платит за него деньги, и все видится ему в розовом свете.

Но потом мистеру Голдмарку пришлось столкнуться с тем, с чем сталкивается любой американец, желающий хоть чем-то обновить Париж. Потому что, во-первых, француз, который продал ему театр, был не единственным, у кого было законное право на этот театр. Ну, то есть я хочу сказать, что всякий раз, когда театр в Париже меняет хозяина, француз, который продаст его, всегда следит за тем, чтобы сохранить за собой законные или какие-то другие права, которые давали бы ему возможность участвовать во всех последующих сделках, когда бы они ни совершались. И если театр простоит века, от дней Наполеона например, то число французов, ухитрившихся так или иначе сохранить на него свои права, действительно впечатляет.

Так что французы посыпались на мистера Голдмарка со всех четырех четвертей Парижа, и у каждого на руках была какая-нибудь бумага, которую американцу следовало непременно приобрести, чтобы покупка театра была вполне законной.

И тут мистер Голдмарк стал мало-помалу терять энтузиазм, поскольку ему приходилось платить французу за французом, поток которых, казалось, никогда не иссякнет.

Однако же настало время, когда французы перестали появляться, и мистер Голдмарк решил, что может наконец вплотную приступить к осуществлению своих планов.

Вот тут-то он и узнал, что парижские театры святы и неприкосновенны, и вы не можете установить в них вентиляцию, пока не предстанете перед правительственным комитетом по архитектуре, который хочет знать: зачем? Потому что в древние исторические времена, говорит Дороти, людям, которые ходили в театр, было все равно, чем они пахнут, а французы любят сохранять все свои старые традиции.

Ну и этот правительственный комитет вскоре сообщил мистеру Голдмарку, что нечего, мол, нам, американцам, захватывать всю Францию и устанавливать такие вещи, как вентиляция, в таком историческом месте, как Париж. И будущее мистера Голдмарка сразу стало выглядеть очень, очень мрачным.

Однако в конце концов один влиятельный француз отвел его в угол и сообщил, что за пятьдесят тысяч франков все будет в порядке. Ну и мистер Голдмарк не стал сопротивляться, а заплатил пятьдесят тысяч франков и вздохнул с облегчением, думая, что его беды остались позади.

Однако на самом деле они у него были впереди, потому что в тот же вечер французское правительство ушло в отставку, забрав с собой влиятельного француза и пятьдесят тысяч франков мистера Голдмарка впридачу. И на следующее утро мистер Голдмарк увидел перед собой совершенно новый состав французского правительства.

Но к тому времени решимость мистера Голдмарка сделать то, что он задумал, стала сильнее законов природы, и он, стиснув зубы, смело встречал каждое новое французское правительство, которые все лето сменяли друг друга. И все платил, и платил, без ропота и сожалений.

Но всякий, кто знаком с историей Франции и помнит, как изо дня в день менялись тогда французские министры, может получить хотя бы слабое представление о том, во что это обошлось мистеру Голдмарку, если считать в долларах и центах.

Время шло, и наконец настал тот день, когда мистер Голдмарк заплатил стольким правительственным французам, что практически достиг точки насыщения. И независимо от того, каким бы скромным и незаметным ни был тот или иной новый член нового правительства, он был уверен, что рано или поздно, но мистер Голдмарк и ему заплатит.

Наконец все устроилось, и как-то утром, ясным и ранним, мистер Голдмарк приступил к обновлению своего театра, имея на руках достаточное количество самых разных документов, чтобы заткнуть ими рот почти любому.

Мистер Голдмарк зашел в фойе театра и обнаружил там подрядчика, который поджидал его. Они собрали компанию французских водопроводчиков и повели их в театр, поскольку первое, чем мистер Голдмарк решил заняться, был старый исторический французский туалет.

Но когда они дошли до него, в дверях туалета их ожидала пожилая дама, служительница туалета, на лице у которой была написана решимость, а в руках — законный документ. И мистер Голдмарк сразу понял, что ему на хорошем французском языке предлагают войти в исторический туалет только через труп.

Ну и тогда призыв о помощи немедленно был послан адвокатам и переводчикам, и вышла целая история. И оказалось, что эта пожилая леди звалась мадемуазель Дюпон и что двадцать пять лет назад у нее была безумная любовь с одним французом. Но время шло, и наконец наступил день, когда французу пришлось послушать свою семью и жениться на своей невесте. Тем более что на мадемуазель Дюпон уж стали сказываться приметы возраста и бесполезно было отрицать, что самое время для нее выбрать себе новое «maytiny», что по-французски означает «карьера». И для того, чтобы быть уверенным, что она никогда не будет нуждаться, француз купил для мадемуазель Дюпон право на аренду этого исторического туалета сроком на двадцать пять лет в качестве прощального подарка. И мадемуазель Дюпон использовала лишь пятнадцать из этих двадцати пяти, так что теперь имела еще законных десять лет и потому стояла на своем.

Ну и тогда мистер Голдмарк, как обычно, достал чековую книжку и авторучку и спросил: «Сколько?» Но мадемуазель Дюпон с гордостью ответила, что ее «дело» не продается. Мистер Голдмарк решил, что это лишь обычная уловка и предложил ей больше. Но мадемуазель Дюпон вновь отказалась.

Тогда он предложил ей столько, что это было бы больше тех чаевых, что она могла бы получить за всю свою земную жизнь. Но оказалось, что мистер Голдмарк встретил наконец достойного противника. Потому что мадемуазель Дюпон не только ЛЮБИЛА свое «дело», но было здесь и нечто другое, более сентиментальное: ведь это все, что у нее осталось на память о безумной любви. И потому продать сей исторический сортир она бы не смогла. Ни за какую цену!

Вот тут-то и узнал американский киномагнат мистер Голдмарк, что такое настоящие французские люди, которые не продаются и не покупаются везде и всюду! И именно они и есть настоящие, подлинные, честные французы, о которых мы, американцы, постоянно слышим, но с которыми никогда не сталкиваемся. И мы, американцы, встречаем миллионы французов другого сорта и думаем, что это и есть французы.

И когда мистер Голдмарк услышал окончательный приговор из уст мадемуазель Дюпон, он был готов, похоже, бросить все и хлопнуть дверью, потому что решил, что для него все кончено. Поскольку мысль о Дворце американского кино с доисторическим французским туалетом не вызывала в нем энтузиазма.

Потому что во всех своих мечтах он представлял себе два туалета — один для леди, а другой — для джентльменов, и оба с вентиляцией и — непременно! — с водой, которая действительно течет из крана, как это всегда бывает у нас в Америке. И он не мог заставить себя изменить мечте, и потому мадемуазель Дюпон и стала той соломинкой, которая переломила спину верблюда. Мистер Голдмарк бросил все и отказался от своей затеи.

И вот теперь он лишь слонялся по Парижу, ожидая, пока не улетучится его популярность в Америке, а нью-йоркские друзья не забудут окончательно его хвастливые намерения показать французам, что такое настоящий американский Дворец кино с водой в сортире и вентиляцией.

Ну а Дороти так и потратила все свое время в Париже, беседуя с мистером Голдмарком и обмениваясь с ним мнениями о Французской республике, и упуская все самые благоприятные возможности, пока наконец французский судья, взглянув на Лестера, не даровал Дороти развод. Так что домой, в благословенную страну Америку, Дороти возвращалась уже свободной.