Я заметила, как Стоун сделал запись о моей привычке входить через окна. Пишет он неразборчиво, читать сверху вниз неудобно. Обычно я делаю это незаметно для окружающих, но сегодня слишком долго вглядывалась в страницу.

– Изабелл, пожалуйста, не читайте мои записи.

– Я и не читала.

– Читали.

– Нет.

Стоун опускает ручку и испытующе смотрит мне в глаза:

– Сколько вам лет?

– У вас же записано.

– Отвечайте на вопрос.

– Двадцать восемь.

– Изабелл, в двадцать восемь человек уже считается взрослым. Вы можете водить машину, голосовать, выходить замуж, пить, подавать на людей в суд, отбывать наказание в тюрьме…

– Ближе к делу, инспектор.

– Перестаньте вести себя как ребенок.

– Что это значит?!

– Это значит, что вам пора становиться взрослой, Изабелл.

Странно, его упрек пронимает меня до глубины души. Хотелось бы думать, что он лишь повторяет слова родителей, но я-то знаю: Стоун прав.

Я опускаю глаза на стол и разглядываю царапинки, которые сделала за время бесчисленных детских и подростковых допросов. Я пытаюсь забыть, почему я здесь, и не думать о всех тех словах, что были направлены против меня в этой комнате. Забыть о том, что Стоун уже допросил здесь каждого члена моей семьи. Точнее, почти каждого. Я стараюсь думать о чем-нибудь другом, но инспектор возвращает меня к реальности.