Таким образом, этот «караван» добирается до поворота к хутору Юлесоо, тут предприниматель вдруг останавливается.

– Ну, господа, – говорит он, – придержите немного лошадей! Выпьем по глотку на прощанье.

– На прощанье?! – удивляется Тоотс. – Кто это собирается прощаться?

– Ну… мы с господином Лутсом отправимся дальше, в сторону Паунвере.

– Вот те на! – Тоотс останавливает лошадь. – Куда же вы путь держите? Я был уверен, что вы в Юлесоо идете.

– Небось, зайдем и в Юлесоо, но как-нибудь в другой раз.

– Странное дело, – мотает головой юлесооский хозяин. – Ежели это не особенно большой секрет, скажите хотя бы, куда вы идете? Черт подери, я никогда не был таким любопытным, как сегодня. Куда ты идешь, Лутс? Да еще так торопишься?

– Я… – тычет Лутс в пространство большим пальцем руки, – пойду ненадолго туда… туда, дальше.

– Гм, назад ты, само собой разумеется, не пойдешь.

Возникает короткая пауза. Тоотс с улыбкой чешет у себя в затылке. Либле сворачивает цигарку и словно бы, между прочим, подходит поближе. В низине, за болотом, в ослепительных лучах заходящего солнца, будто в огне, пылают окна паунвереских домов.

– Хорошо же, – вновь заговаривает Тоотс, – идите себе, куда вам надо, но прежде вы все же могли бы зайти в Юлесоо. Пообедаем вместе, подкрепимся, успеете еще и дальше пойти. Вечер длинный.

– Не знаю, – предприниматель пожимает плечами. – Господин Лутс, может быть, и мог бы к вам завернуть, ему не так далеко до места, как мне.

– Как? Разве вы не одной дорогой пойдете?

– Одной дорогой мы пойдем только до Паунвере.

– Ну и дела, чем дальше, тем заковыристее! – Хозяин Юлесоо обменивается со звонарем многозначительным взглядом. Затем говорит горожанам: – Нет, дорогие друзья, не заставляйте себя долго просить, порадуйте меня, зайдите в Юлесоо хотя бы на четверть часика. – И про себя добавляет: «Может, тогда все же нападу на след вашего секрета». Киппель и Лутс в свою очередь обмениваются взглядами – но уже вопросительными.

– Пошли! – произносит, наконец, Лутс.

– Но… – предприниматель пощипывает свою похожую на кисточку бородку, – но только на четверть часика, как сказал господин опман.

– Это уже мужской разговор! – восклицает Тоотс, и обоз вновь трогается.

По дороге Тоотс касается рукава отливающего рачьей синевой пальто Лутса и тихонько спрашивает:

– Скажите все же, мой друг, куда вы с Киппелем направляетесь?

– Лично я пойду на хутор Рая. Ты что, позабыл – Лийде, твоя свояченица, приглашала меня погостить? Теперь я об этом приглашении вспомнил и… Надеюсь, смогу там два-три дня спокойно поработать. Я как раз пишу вторую часть повести «Весна».

– Ах та-ак! – растягивая слова, произносит юлесооский хозяин. – Что же ты сразу не сказал?

– Это должно оставаться в тайне. Таково желание господина Киппеля. Пока он сам не заговорит об этом, я тоже обязан молчать.

– В таком случае, куда же он сам направляется?

– Этого я вроде бы не имею права сказать.

– Не валяй дурака! Говори скорее!

Но Лутс все же считает своим долгом еще немного повалять дурака, показать, что он человек чести, – мол, погляди, Тоотс, как тяжело мне открывать чужую тайну. Но именно в тот момент, когда устои его, Лутса, чести начинают шататься, то есть, когда ему и самому уже не терпится удивить школьного друга, время для этого уже упущено. Господин Киппель внезапно обращается к Тоотсу и начинает ему объяснять модные новшества строительного искусства. Это объяснение продолжается до самых ворот хутора Юлесоо. Продолжается даже и во дворе. Но тут Йоозеп Тоотс замечает вдруг нечто такое, что мгновенно заставляет его позабыть как свое любопытство, так и новшества строительного искусства: во дворе, возле ворот гумна стоит его свадебная лошадь и те самые расписанные цветами сани, в которых он вез Тээле. Сомнений быть не могло: в Юлесоо приехал кто-то с хутора Рая.

Йоозеп уже срывается с места, чтобы бежать в дом, но делает по направлению к крыльцу лишь три-четыре неуверенных шага и останавливается. «Время терпит, – бормочет он себе под нос, – незачем врываться в дом сломя голову!» Затем, обращаясь к Либле, произносит почти спокойно: – А теперь подъезжай аккуратненько к штабелю, чтобы сегодняшние бревна снова в снег как попало не вывалить.

– Хо! – Либле берет под уздцы первую лошадь, – промашка не каждый день бывает.

В этот момент дверь дома распахивается, и на пороге появляется юлесооский батрак Михкель, в руках у него плетеная дорожная корзина.

Из-за его спины выглядывает молодая, по-зимнему одетая женщина, увидев посторонних, она на мгновение исчезает, затем вновь появляется в поле зрения и твердым шагом идет во двор.

Киппель задирает вверх свою бородку-кисточку, внимательно смотрит на женщину, наконец сдергивает со своей головы шапку, щелкает каблуками «бахил», кланяется и учтиво произносит:

– Добрый вечер, госпожа Тоотс!

– Добрый вечер, добрый вечер! – с удивлением отвечает молодая женщина. – Господин Киппель… если не ошибаюсь?

– Точно, он, – подтверждает предприниматель и вновь отвешивает поклон. – Собственной персоной.

– Но откуда, но как вы тут очутились? – Тээле подходит ближе и протягивает Киппелю руку. – Ах, – восклицает она испуганно, – господин Лутс тоже здесь! Здравствуйте! Подумать только! Как вы…

– … опять тут оказались? – подхватывает Лутс.

– Нет, нет! Это было сказано вовсе не в смысле «опять»! Очень приятно увидеть старых знакомых! Такой сюрприз! Будьте…

Тээле делает жест, как бы приглашая гостей в дом, но – закусывает губу и смотрит на сани, куда Михкель тем временем уже поставил дорожную корзину. Воцаряется недолгое, но неловкое молчание. В наступающих сумерках видно, как щеки Тээле темнеют.

– Надеюсь, вы никуда не уезжаете, госпожа Тоотс? – спрашивает Лутс тихо и почему-то с некоторой грустью.

– Нет… нет… Только хотела поехать в Рая.

– В Рая?! Ну в таком случае…

Лутс умолкает и вопросительно смотрит на предпринимателя.

– Что вы хотели сказать, друг мой? – спрашивает Тээле.

– Хотел сказать, что… что в таком случае нам по пути.

– О-о, стало быть, вы тоже направляетесь в Рая?! Это же замечательно! Да, Лийде говорила мне, что пригласила вас погостить, но она была уверена, что вы не приедете. Так, так. Тогда, конечно, нам по пути. А вы, господин Киппель?

– Наши пути расходятся, госпожа Тоотс, – отвечает предприниматель и делает жест, долженствующий означать, что да, ничего не попишешь, расходятся, что было бы весьма приятно, если бы они не расходились, но…

– Стало быть, вы остаетесь в Юлесоо?

– Не совсем так, госпожа Тоотс! Мы с Лутсом оказались в Юлесоо совершенно случайно. Моя дорога на добрую версту длиннее.

– Так, так. В таком случае, если вы желаете, господин Лутс, мы можем отправиться в путь хоть сейчас.

– С радостью! Только позвольте мне пожелать своему другу Йоозепу доброй ночи.

С этими словами Лутс бежит к штабелю бревен, где все еще продолжают работать Тоотс и Либле.

– Доброй ночи, друг Тоотс!

– Да, да, доброй… – отвечает хозяин в растерянности. – Куда это ты спешишь?

– На хутор Рая. Твоя жена как раз туда едет, подвезет меня.

– Ну что же, так и быть, поезжай… Нет, послушай! Погоди! Тут такое дело… А впрочем, ты в Рая, небось, кое о чем услышишь. Надеюсь, ты не забудешь обо мне? Придешь проведать? Погоди, постой – ты же голодный!

– Не беспокойся, дорогой Йоозеп! – кричит Лутс, уже уходя, жмет руку Киппелю, подмигивает ему и спешит к саням, где его уже ждет Тээле.

И сразу же расписанные цветами сани стремительно выезжают из ворот хутора Юлесоо, никто из седоков даже не обернулся.

– Пошла-поехала, – бормочет Тоотс возле штабеля бревен. – А мне хоть бы слово! Хоть бы единое слово! Ну, хорошо! – И, обращаясь к Киппелю: – Проходите в дом, господин Киппель. Мы тоже сейчас придем, только вот закончим работу.

– Нет, – возражает делец, – сначала все же сбросим бревна с воза, а потому уж и пойдем все вместе.

Вскоре работа и впрямь заканчивается, Либле и Михкель начинают распрягать лошадей. Тоотс бросает последний взгляд на заметно выросший штабель бревен, затем идет вместе с гостем в дом.

Едва успевает Тоотс стащить с себя тулуп и валенки, как мать подает ему знак с порога задней комнаты: пусть он ненадолго туда зайдет.

– В чем дело? – спрашивает Йоозеп нетерпеливо.

– Приходила Тээле.

– Приходила, и ладно.

– Упаковала все свое белье и вещи и увезла.

– Ну и пусть увозит.

– Святые силы, неужто тебе все равно?!

– А что я должен делать?

– Неужто она уже и не думает вернуться?!

Сын пожимает плечами: откуда мне знать.

– Знаешь, Йоозеп, – продолжает мать, – я-то думаю, она и впрямь назад не вернется. Знаешь…

– Ну, ну?

– Сказала, что завтра приедет за пианино.

– Хм-хью-хью, – бормочет Тоотс в хмуром раздумье.

В постели начинает ворочаться старик-отец, кашляет, поднимает голову и, опершись щекой о ладонь, спрашивает:

– Кто это кашляет в передней комнате? Опять какой-нибудь новый батрак, что ли?

– Нет. Знакомый один.

За обедом разговор мужчин не клеится. Либле знает то, что он знает, Михкель вообще из молчунов, даже и предприниматель Киппель, чувствуя, что все прочие в подавленном настроении, не находит для разговора подходящей темы. Пожалуй, в Юлесоо никогда еще не бывало так тихо за обеденным столом – чтобы каждый сидел сам по себе. А какое веселье, какая кутерьма царили в этом же помещении недавно, всего лишь несколько недель тому назад, во время свадьбы Тоотса! Никак не хочется верить, что это та же самая комната юлесооского хуторского дома. Но ничего не поделаешь, приходится верить, ибо тогда был день праздника, теперь же наступили будни… будни жизни. Лишь после того, как Либле ушел домой, а батрак куда-то исчез, хозяину Юлесоо вспоминается тот, недавний разговор с Лутсом.

– Послушайте, господин Киппель, – Тоотс предлагает предпринимателю папиросу и улыбается, – ответьте-ка мне теперь, как на духу, куда это вы собираетесь пойти? К кому направился Лутс, я знаю, но цель вашего приезда для меня пока что – за семью печатями. Черт побери, мы с вами старые добрые друзья, неужто вы мне нисколько не доверяете?

– Нет, отчего же, – предприниматель отвергает папиросу и извлекает из кармана коробку с сигарами, – друзья мы с вами, всеконечно, старые и добрые… Не желаете ли сигару, господин опман? Лично я никогда не питал пристрастия к папиросам… Ну, так вот, дело в том, что… но это должно остаться строго между нами…

– Всеконечно – никто кроме нас двоих ничего не узнает! – восклицает Тоотс. – Можете говорить смело.

– Видите ли, господин опман, неподалеку отсюда есть одна деревня… Сюргавере.

– Есть. Но нельзя сказать, чтобы так уж неподалеку. До нее будет верст этак шесть.

– Заметано! И в этой деревне есть хутор… Хутор Пюртсли. Слышали?

– А как же. Есть. Хозяйка его – вдовушка, она даже приходится моей жене родственницей.

Тоотс несколько мгновений задумчиво смотрит перед собой, покусывая ноготь большого пальца, и наконец восклицает:

– Ясно! Ясно, господин Киппель! Всё ясно! Можете не продолжать. – И немного тише: – Хм-хью-хьюх, ничего не скажешь, вдовушка – кровь с молоком. Помню, тогда, на моей свадьбе…

Но именно теперь язык городского господина развязывается, Киппель удобно откидывается на спинку стула, вытягивает свои ноги в бахилах, с наслаждением попыхивает сигарой и начинает пространно разглагольствовать о своих видах на будущее.

Вообще-то на жизнь обижаться торговцу было бы грешно и так далее. Однако если торговля не имеет прочного обеспечения и значительного оборотного капитала, то доходы от нее носят случайный характер, а, главное, от такой деятельности не остается никаких следов. Правда, и от старого Носова сейчас уже не осталось ничего видимого глазом (как известно, его непутевые сыновья промотали все полученное от него наследство), но об этом человеке, по крайней мере, до сего дня идет молва по всей Прибалтике. Ну да, потому-то он, Киппель, и принял решение взяться за какое-нибудь такое… так сказать, предприятие, которое через известное время показало бы – и впрямь совершено кое-что и силы потрачены не зря. Всеконечно, он, Киппель, далеко не первосортный земледелец, но ведь, чтобы работать на хуторе, вовсе не обязательно быть чудодеем и волшебником. Небось, привыкнет. Небось, придет сюда, в Юлесоо, и попросит у господина опмана совета, если иной раз подкачает собственная смекалка.

– Само собой! – соглашается Тоотс. – Все это – дело наживное. Да и много ли нужно знаний по полеводству. Кроме того, и на хуторе Пюртсли, всеконечно, есть опытные люди. Поначалу дела могут идти по инерции. Но имейте в виду, господин Киппель – как сложится семейная жизнь, это уже вопрос особый. Имейте в виду – это очень важно!

– С этим-то я справлюсь, – кивает предприниматель головой. – Эти брюки (он шлепает себя по ляжке) останутся на тех же ногах, где и сейчас.

– Может оно и так, но как бы сперва не хлебнуть порядком воя и зубовного скрежета. Таких историй на белом свете видано-перевидано, и еще немало будет увидено. Не подумайте, будто мне хочется накликать на вас беду – я желаю вам всего наилучшего – я только хотел между прочим заметить, что… что жизнь штука довольно странная.

– Не бойтесь, господин Тоотс. Еще старый Носов говорил, что с женщинами надо обращаться, как с норовистыми лошадьми: в руке – кнут, во рту – трубка, вожжи – натянуты!

Примерно в таком духе течет беседа в передней комнате хутора Юлесоо еще некоторое время, затем горожанин, грохоча стулом, поднимается из-за стола и протягивает хозяину руку.

– Надо идти, надо идти. Лутс уже давно на месте, а я все еще тут рассиживаю. А ведь собирался зайти только на четверть часика. Вот видите!

Но хозяин решительно не советует пускаться в дорогу так поздно. Пусть-ка останется Киппель на ночь в Юлесоо, отдохнет, места хватит, а в путь отправится поутру, и пусть не боится, никуда «она» за ночь не денется.

В конце концов, будущий земледелец дает себя уговорить и ложится спать. Лишь на следующее утро отправляется он по заснеженной дороге через Паунвере в деревню Сюргавере.