Е.П. Гречаная. «Беспечной старины улыбчивая муза»и роман Ж.-Б. Луве де Кувре

В предисловии к последней части «Любовных похождений шевалье де Фобласа» Луве де Кувре настаивает на «французском облике» своего главного героя и романа в целом. Его произведение, содержащее отклики на различные веяния эпохи, ориентировано в первую очередь на французскую культурную и литературную модель, господствовавшую в Европе в XVII—XVIII веках. В основе этой модели — галантный идеал, определивший развитие так называемой «галантной литературы». Термин «галантная литература» представляется более адекватным, нежели более поздние, предложенные критикой понятия «классицизм», «литература рококо» и «литература барокко», чуждые языку того времени, к которому они прилагаются (см.: Viala 2008). В отличие от этих понятий, термины «галантный» и «галантность» являются наиболее распространенными при самохарактеристике французской культуры XVII—XVIII веков.

Галантный идеал формируется в середине XVII века, когда после окончания религиозных междоусобиц и подавления антиправительственных смут, вошедших в историю как Фронда, французская аристократия оказывается перед необходимостью по-новому самоутвердиться. Не отказываясь от своих воинских обязанностей, она уделяет особое внимание мирному времени, своему досугу, «умению жить» (savoir-vivre). Это «умение жить» означает прежде всего искусство жить в обществе, в котором должны царить гармония, умеренное веселье, единство всех членов. Идеалом общежития становится галантность, ранее, в эпоху Генриха IV, означавшая искусство обольщения, затем, сначала в салоне маркизы К. де Рамбуйе, а позднее под пером писательницы М. де Скюдери, обретшая значение изысканной учтивости, искусства обхождения, в первую очередь с дамами, и возведенная в ранг чисто французского отличительного качества. Приобрести это качество считалось возможным только при условии доступа в «хорошее общество», то есть посещения аристократических салонов и жизни при королевском дворе. Образцом галантности в эпоху ее расцвета и примером для подражания стал король Людовик XIV.

В салонах ведущая роль отводилась женщинам, общение с которыми считалось необходимым для формирования благовоспитанного, галантного члена общества. Во «Всеобщем словаре» А. де Фюретьера (1690) дается следующее определение «галантного человека»: «Так говорят о том, чей вид свидетельствует о близости ко двору, у кого приятные манеры, кто старается нравиться, в особенности прекрасному полу. В том же смысле говорят, что это галантный ум, что он придает галантный оттенок всему, что говорит, что он сочиняет нежные записки и галантные стихи» (цит. по: Duchêne 1993: 106).

Галантный идеал включает одновременно этическую и эстетическую составляющие, в основе которых «веселость и естественность» (Géneüot 2005: 136). Веселость стала «единодушно признанной в Европе чертой национального характера французов» (Fumaroli 1994: 42). Галантность, по утверждению авторов трактатов о поведении в обществе, подразумевает «доброе сердце» (Bury 1995: 421), умение поддержать приятную для всех атмосферу, выставить себя и окружающих в самом выгодном свете, доставить им удовольствие, в том числе посредством развлечений, среди которых основное место занимает беседа.

Непреложными качествами считались непринужденность и в то же время игровой характер светской беседы, способность к импровизации, умение заставить собеседника блистать, сделав его счастливым (см.: Montandon 1995: 125—154). Живость, шутливость, тонкая, но не едкая, легкая насмешка составили тот культурный феномен, который на протяжении двух веков определял стереотип восприятия французов: французское остроумие (esprit) (Génetiot 2005: 394).

Язык светского общества стал эталоном для литераторов, а беседа — подлинным «литературным учреждением», «жанром жанров», «матрицей» мемуаров и романов, эпистолярной литературы, драматургии и поэзии (см.: Fumaroli 1994: 113—210; Fumaroli 1998: 283—320). Произведения пера, как и устные высказывания, остроумные словечки, рассказы, анекдоты (то есть разного рода короткие истории, характеризующие тех или иных лиц), должны были нравиться «хорошему обществу», развлекать его, рождать и поддерживать в нем веселье, которое, как писал П. Пелиссон, один из завсегдатаев салона М. де Скюдери, «после добродетели является величайшим из всех благ» (цит. по: Génetiot 2005: 252).

О «приятности общества» и «непринужденной вежливости», которые издавна известны только во Франции, пишет Вольтер в статье «Француз, французский», опубликованной в 1757 году в «Энциклопедии» Дидро и Даламбера (Voltaire 1963: 323—324). О свойственных французам «галантности», «вежливости и грации» упоминает в 1784 году и А. Ривароль, размышляя о причинах, послуживших распространению французского языка в Европе (Rivarol 1964: 25—26).

Аристократическая галантная культура доминирует во Франции вплоть до Французской революции, но сохраняет свои позиции гораздо дольше, в течение всего XIX века.

При этом следует учитывать, что галантность была не только прекрасным идеалом и лозунгом тех, кто, подобно М. де Скюдери, проповедовал столь почтительное отношение к женщине, что оно должно было ограничиться платонической любовью. На протяжении XVII—XVIII веков в изобилии появляются литературные, музыкальные, театральные, живописные произведения, содержащие в названии определение «галантный», но далекие от идеализации отношений между полами. Многие из этих произведений актуализируют давнее значение этого слова, его эротическую составляющую. Изображение погони за наслаждениями становится отличительной чертой галантного, или, как его стали называть впоследствии, либертинского (от лат. libertinus — отпущенный на свободу раб) романа, или «романа о соблазнителе» (Лукьянец 1999). Понятие либертинажа означает свободу от норм и правил, доходящую до моральной беспринципности, гедонизм, цинизм, вольномыслие и атеизм (см.: Делон 2013). В русской традиции для обозначения галантного романа используются также термины «роман рококо» (см.: Михайлов 1974: 287—331; Пахсарьян 1996; Пахсарьян 2010) и «фривольный роман» (см.: Михайлов 2007: 7—20).

Один из первых соблазнителей представлен в романе французского писателя шотландского происхождения А. Гамильтона «Мемуары графа де Грамона, или Любовные истории английского двора в эпоху царствования Карла II» (1713), ставшем «требником дворянства» (Didier 1998: 11; см. также на эту тему: Михайлов 1993). Это произведение принадлежит к жанру светского либертинского романа, сохраняющего связи с возвышенной галантностью в том смысле, что изображение любовных историй не выходит за рамки «хорошего общества» и носит более прикровенный, изысканный характер, чем в откровенно эротическом, на грани порнографического, либертинском романе с участием куртизанок порой самого низкого пошиба. К первому типу принадлежат имевшие большой успех у современников романы «Заблуждения сердца и ума, или Мемуары господина де Мелькура» (1736) К.-П. Жолио де Кребийона-сына и «Исповедь графа де ***» (1742) Ш. Дюкло. Ко второму типу относятся такие произведения, как «Привратник картезианской обители» (1745) Ж.-Ш. Жервеза де Латуша или «Марго-штопальщица» (1750) Л.-Ш. Фужре де Монброна, а также романы А.-Р. Нерсья, П.-Ж.-Б. Нугаре, Ж.-Б. Делиля де Саля, в которых представители разных социальных слоев, в том числе монахи (в духе антиклерикальной сатиры, восходящей к Средним векам и Возрождению), предстают в вихре плотских утех. К откровенно эротическому типу принадлежат также повести «Софа» (1742) Кребийона-сына (см.: Михайлов 2006: 305—329) и «Нескромные сокровища» (1748) Д. Дидро.

Герои светского либертинского романа стремятся к разнообразию ощущений, допуская любовь только в виде краткосрочного увлечения, легко замещаемого следующим, а потому любовные приключения здесь — это изощренная игра, которая изначально оправдана тем, что героев сподвигла на нее «природа», которая всегда права. При этом либертинский роман, даже будучи далеким от возвышенной галантности, не выходит за пределы аристократической галантной литературы.

Доминирующая культурная модель оказывает свое воздействие на писателей как благородного происхождения, так и тех, кто представляет третье сословие, которые в XVIII веке составляли уже большинство. Крестьянский сын и печатник Н.Э. Ретиф, сын шляпника Ш. Пино, сын часовщика П.-О. Карон, сын адвоката Ж.-Ф. Коллен и сын органиста Ф. Нерико вступают на литературное поприще под облагороженными именами: Ретиф де ла Бретон, Дюкло, де Бомарше, Коллен д’Арлевиль, Детуш. Как известно, и сын нотариуса Ф.-М. Аруэ публиковал свои произведения и был известен в обществе как «господин де Вольтер». Французских литераторов незнатного происхождения привлекала возможность интеграции благодаря их талантам в аристократическое общество. Многие прославленные писатели XVII—XVIII веков: Н. Буало, Ж. Расин, Ш. П. Дюкло, Г.-Т.-Ф. Рейналь, как и Вольтер, были завсегдатаями аристократических салонов. Писатели, читавшие свои произведения в светском кругу, развлекали общество. Они также прославляли хозяев салонов, посвящая им свои труды (см.: Lilti 2005: 169—182). Карьера ряда литераторов начиналась на службе у знатных особ: Бомарше преподавал игру на арфе дочерям Людовика XV, друг Вольтера Ж.-Ф. Мармонтель был гувернером в семье маркиза де Линара, поэт Ф.О. Паради, взявший имя де Монкриф, служил секретарем у графа д’Аржансона и герцога Орлеанского.

Изображение «хорошего общества» продолжает занимать в произведениях французских писателей XVIII века центральное место — в отличие от английских или немецких, у которых зачастую преобладает показ представителей низших слоев. Герои французских произведений носят дворянские титулы: шевалье, герцог, граф, маркиз. Определение В.Я. Брюсовым французского 18-го столетия — «век суетных маркиз» (стихотворение «Фонарики», 1904) — отсылает к романной продукции писателей Франции: маркизы становятся действующими лицами романов Дюкло «Письма маркизы де М*** графу де Р***» (1732) и «Исповедь графа де ***» (маркиза де Валькур), шевалье де Муи «Крестьянка во дворянстве, или Мемуары маркизы де Л.В.» (1735—1736), Кребийона-сына «Заблуждения сердца и ума» (маркиза де Люрсе), Ретифа де ла Бретона «Совращенный поселянин» (1771) (маркиза де Парангон), П. Шодерло де Лакло «Опасные связи» (1782) (маркиза де Мертей).

Сын хозяина писчебумажной лавки Жан-Батист Луве начинает игру по всем правилам своего времени. Состоя на службе у книготорговца и имея возможность читать множество книг, он хорошо понимает, какую роль может сыграть писательский успех в социальном продвижении. Поначалу секретарь у барона Ф.Ф. де Дитриха, он в двадцать семь лет публикует галантный роман «Один год из жизни шевалье де Фобласа» и в следующем году печатает его продолжение, подписав «Посвятительное послание» благородным именем Луве де Купвре, принявшим затем более краткую форму: «Кувре».

Аристократическая галантная культура занимает важное место в романе «Любовные похождения шевалье де Фобласа», причем в обеих своих ипостасях — возвышенной и либертинской. Главный герой, шевалье, и его отец, барон, воплощают понятие «honnête homme» («благовоспитанный, порядочный человек»). Они с достоинством и блеском представляют свой высокий социальный статус, превыше всего ставят честное имя и не страшатся, отстаивая свою честь, рисковать жизнью; умеют вести себя в обществе, нравиться окружающим, оказывать дамам знаки уважения и восхищения. Женщины, как и положено в галантной литературе, играют ведущую роль в романе Луве. Одна из главных героинь, маркиза, принимает непосредственное участие в воспитании молодого человека, делающего первые шаги в обществе. Две другие героини, Софи и графиня де Линьоль, также занимают ключевую позицию в романе.

Фоблас и его отец — полноправные члены высшего общества, озабоченного в первую очередь тем, как преодолеть скуку, разнообразить свой досуг, найти способы развлечься. Их развлечения придают роману либертинское измерение.

Барон де Фоблас по приезде в Париж берет в любовницы актрису из Оперы, затем даму из своей среды, не питая к ним особых чувств. Соперничество с собственным сыном раздражает его, но лишь потому, что заставляет лишний раз осознать груз лет и преимущества молодости. Шевалье де Фоблас, в отличие от отца, по-настоящему влюбляется, но не отказывается от чувственных радостей, которые познает с разными женщинами. Предметы его любви множатся с необыкновенной быстротой, и всякий раз в его связях появляется нечто будоражащее воображение и чувства: переписке и свиданиям с Софи придает остроту ее монастырское затворничество, первой ночи с маркизой де Б. — женский наряд молодого красавчика и вторжение в спальню мужа, любовным играм с Жюстиной — присутствие в соседней комнате ее хозяйки маркизы, а близости с графиней де Линьоль — ее полная наивность, доходящая до того, что она не знает разницы между мужчиной и женщиной. Обилие в романе откровенных эротических сцен, в том числе с участием представительниц разных социальных слоев, придает ему ориентацию эротического либертинского романа.

Луве продолжает также традиции французской аристократической литературы, выдвигая на первый план в своем романе занимающую в этой литературе большое место мемуарную и эпистолярную практику. Мемуары, вышедшие из-под пера королевы Маргариты Наваррской — первой жены Генриха IV, Брантома, кардинала де Реца, мадемуазель де Монпансье, двоюродной сестры Людовика XIV, пользовались большим успехом в XVIII веке (см.: Briot 1994) и породили множество псевдомемуаров, претендовавших на подлинность. Роман-мемуары, жанр, получивший бурное развитие в 18-м столетии (см.: Démons 1975), содержит ретроспективное повествование от лица рассказчика о событиях, в которых он, рассказчик, играет главную роль и об исходе которых ему известно. Это повествование полностью или большей частью вымышлено. Первым образцом такого рода романа во Франции стали «Мемуары Анриетты-Сильвии де Мольер» (1672), известной в то время писательницы М.-К. де Вильдье, где от лица вымышленной героини, затворившейся в монастыре, повествуется о ее необыкновенных былых приключениях. Пишет она по просьбе «ее высочества», отсылая таким образом к пространству светского общения. Между 1700-м и 1750 годами во Франции было опубликовано более двухсот романов-мемуаров.

Эти произведения были написаны иногда от лица реальных исторических деятелей (Г. Куртиль де Сандра. «Мемуары господина д’Артаньяна», 1700), но чаще — от лица вымышленных персонажей. Эти последние представляли обычных (а не известных, прославленных) людей, хотя и принадлежали, как правило, к благородному сословию (П.-К. де Мариво. «Жизнь Марианны, или Приключения госпожи графини де ***», 1731—1742; К.-А. де Тансен. «Мемуары графа де Комменжа», 1735; упомянутые выше романы Дюкло и Кребийона-сына).

Образы и ситуации романа Луве типичны для романа-мемуаров, изображающего вступление в свет невинного существа: неопытный юноша, которого обучает искусству любви дама, старше его по возрасту, изображается в романе Кребийона-сына «Заблуждения сердца и ума», Ретифа де ла Бретона «Совращенный поселянин», Дюкло «Исповедь графа де ***». Дама, призванная, согласно возвышенному галантному коду, сформировать, усовершенствовать идеального «галантного человека», в либертинской литературе получает роль опытной соблазнительницы, приобщающей своего воспитанника к чувственным радостям. Циничный наставник наивного юнца, каким выступает у Луве граф де Розамбер, фигурирует и в упомянутом романе Кребийона-сына (Версак), и в произведении иной формы, но также предлагающем обманчивый, неидеальный аспект галантной модели: в эпистолярном романе Шодерло де Лакло «Опасные связи» (виконт де Вальмон). Одна из героинь Луве, г-жа де Фонроз, за свое поведение наказана, как и маркиза де Мертей: обе они обезображены. Либертинская модель «Фобласа» проявляется в непостоянстве героя, в том, что он поддерживает одновременно несколько любовных связей, несмотря на свою уверенность в том, что он любит только одну женщину. Так же и Мелькур, герой Кребийона-сына, будучи влюблен в чистую и невинную Гортензию, оказывается в объятиях маркизы де Люрсе, а герой новеллы Д. Вивана Денона «Никакого завтра» (1777), «безумно влюбленный» в графиню де ***, словно бы по случайному стечению обстоятельств проводит ночь с г-жой де Т***.

Авторы мемуаров и псевдомемуаров обычно настаивают на спонтанности и небрежности своего текста, близкого практике устного общения внутри «хорошего общества», которое высоко ценит такие качества, как легкость и развлекательность. Эти тексты ориентированы на беседу, изобилуют анекдотами, портретами (жанр словесного портрета был частью светской литературы) и диалогами (см.: Fumaroli 1998: 183—215).

В предисловии к последней части своего романа Луве также утверждает, что «без некоторой небрежности нет естественности, в особенности в разговорах» (с. 19 наст. изд.). «Разговоры» занимают большую часть его романа, который местами походит на текст театральной пьесы. Театр — одно из самых востребованных развлечений эпохи. При этом театральные постановки имеют не только публичный, но и приватный характер.

Комедии и пословицы (короткие пьесы, иллюстрирующие вынесенные в их заглавия пословицы) — ведущие жанры домашнего театра, который многие представители знати устраивают в своих городских и загородных домах (см.: Plagnol-Diéval 2003). В 1779 году маркиз А.-Р. де Польми, владелец крупнейшей библиотеки, издатель и писатель, публикует «Пособие для обществ, кои увеселяются постановкой комедий, или Систематический каталог касательно выбора пьес, распределения ролей и исполнения сих пьес труппой актеров-любителей». В этом пособии представлены комедии Мольера, Бомарше, Реньяра, П.-К. Нивеля де ла Шоссе, сцены из комических опер, водевили, пословицы, самым известным автором которых был Кармонтель (наст, имя Луи Каррожис). Пословицы Кармонтеля в живых, остроумных диалогах представляют повседневную жизнь современного автору светского общества.

Театральность — определяющий элемент «Фобласа», во многом ориентированного на комедию. Действие романа представляет собой быструю смену картин, расцвеченных остроумной болтовней. Целый ряд этих картин обретает форму театрального диалога, при этом монологи героев сопровождаются репликами в сторону, ремарками, что превращает роман в подлинно драматическое произведение. Небольшой особняк, гостиная, будуар, монастырская приемная или монастырский сад — места действия, создающие сценический эффект. Разнообразие сюжетных линий призвано придать рассказу динамизм и избавить его от не приемлемой в «хорошем обществе» монотонности. Анализ любовных переживаний, характерный для комедий Мариво, получает отклик в изображении переживаний Фобласа, силящегося оправдать и примирить свою склонность одновременно к нескольким женщинам. Юные Линдор, герой музыкальной комедии П. Ложона и Ж. Мартини «Пятнадцатилетний влюбленный» (1771), и Керубино, герой комедии Бомарше «Безумный день, или Женитьба Фигаро» (1784), непосредственно предшествуют герою Луве. Керубино, тайно вздыхающий по графине Альмавива, охвачен, подобно Фобласу, юношеской жаждой любви и готов влюбляться во всех женщин. В комедии «Пятнадцатилетний влюбленный» маркиз, отец Линдора, и барон, отец его возлюбленной, ведут дружеские беседы о том, как устроить счастье детей, и напоминают отца Фобласа и его друга Ловзинского. В комедии Бомарше графиня Альмавива и ее служанка Сюзанна переодевают Керубино девушкой, чтобы избежать гнева графа Альмавивы; при этом они любуются его красотой в женском наряде.

К устойчивым комедийным персонажам отсылают смешные рогоносцы, обманутые мужья — маркиз де Б. и граф де Линьоль. Диатрибы Линьоля против философов звучат, как направленные против разрушителей сложившегося порядка гневные речи Бартоло из комедии Бомарше «Севильский цирюльник» (см.: Delon 1996: 21). Когда Розамбер является в дом Линьоля под видом врача, он воспроизводит ситуации комедий Мольера «Лекарь поневоле» и «Мнимый больной».

Театральная ориентация «Фобласа» проявится позднее в творчестве Луве в виде драматических опытов: в своих мемуарах он сообщает о том, что высмеял претензии дворянства в комедии «Благородный конспиратор, или Мещанин во дворянстве века восемнадцатого», Папу Римского и Ватикан — в комедии «Выборы и аудиенция Великого Ламы Сиспи», а эмигрантов и контрреволюционную армию — в комедии «Большой смотр черной и белой армий». По утверждению Луве, только третья пьеса была поставлена (Louvet 1988: 18).

В его романе присутствует другой основной жанр галантной литературы: эпистолярный. Беседа на расстоянии, письмо, стала частью повседневной практики светского общества. Письма и стихи зачастую публиковались в коллективных сборниках, имитировавших непринужденное общение. Эталоном эпистолярного жанра стали письма завсегдатаев салона маркизы де Рамбуйе Ж.-Л. Геза де Бальзака, В. Вуатюра, маркизы де Севинье. Публикация в 1669 году романа графа Г. де Гийерага «Португальские письма», содержавшего вымышленные письма португальской монахини, обращенные к покинувшему ее французскому офицеру, надолго обеспечила успех эпистолярного романа. Во Франции предметом его изображения, как и в романах-мемуарах, становится прежде всего светское общество. Так, «Письма маркизы де М*** к графу де Р***» (1732) Кребийона-сына воссоздают мир светских удовольствий, которым предается граф де Р***, забыв о любящей его женщине.

К роману Гийерага и к его прототипу, написанным на латыни «Письмам Элоизы к Абеляру», которые считаются произведением средневековой монахини и которые, переведенные на французский, получили особую известность в XVII веке, восходит распространенный в европейской литературе мотив невозможности победить в стенах монастыря любовное чувство. Этот мотив присутствует в романе Г-жи де Тансен «Мемуары графа де Комменжа», в котором героиня проникает в монастырь, где затворился ее возлюбленный, в мужской одежде, живет с ним рядом долгие годы и раскрывает свою идентичность только перед смертью. В другом романе Г-жи де Тансен, «Несчастья любви» (1747), героиня тщетно пытается найти утешение в монастыре. В этом романе, как и в знаменитой «Монахине» (1760) Дидро, монашеские обеты показаны как противоречащие природе человека. Луве также изображает несовместимость молодости и монашеской жизни. Юная Софи, находясь в монастыре, думает только о Фобласе и в конце концов отдается ему в монастырском саду, после чего соглашается на побег. Доротея, другая молодая монахиня, тайно встречается с возлюбленным, который также похищает ее. Монастырь — постоянное место действия эротических сцен в романах маркиза Д.-А.-Ф. де Сада.

Произведение Луве включает элементы многоголосого эпистолярного романа, образцом которого являются «Опасные связи» Шодерло де Лакло. Письма, которыми обмениваются Фоблас и Софи, Фоблас и маркиза де Б., записки и послания сестры Фобласа Аделаиды, Ловзинского, графа де Розамбера и других персонажей играют ключевую роль в развитии событий и служат для характеристики героев. В финале повествование от первого лица полностью уступает место эпистолярному роману: письма барона де Фобласа, самого Фобласа и виконта де Вальбрёна сообщают читателю о заключительных событиях и судьбе основных персонажей.

Определенное место в романе Луве занимает песня, бывшая как самостоятельным жанром, так и составной частью музыкальной драмы. Умение сочинять песенки было такой же характерной чертой галантного человека, как и умение слагать стихи на случай. Мелодии для таких стихов черпались из уже известного фонда модных арий и популярных песен. Фоблас и Софи распевают сочиненные ими песни в моменты, которые подходят для лирических излияний, как это происходит в комедиях, комических операх и водевилях. В «Женитьбе Фигаро» Керубино поет сочиненный им романс на известную мелодию «Marlbrough s’en va-t-en guerre», изъясняя свои нежные чувства к графине.

Автор «Фобласа» умело использует многочисленные топосы романного жанра. Одним из наиболее устойчивых является топос переодевания, который неизменно присутствует в европейских романах, начиная с греческих. Юный Селадон, переодетый девушкой, — герой знаменитого романа О. д’Юрфе «Астрея» (1607—1608), ставшего настольной книгой французского дворянства; переодетые юноши — герои также восточной сказки К.-А. де Вуазнона «Султан Мизапуф и принцесса Гриземина» (1746), романа Ж.-Б. д’Аржана «Мемуары маркиза де Ст***, или Тайная любовь в монастыре» (1747), новеллы Ж. Казотта «Нежданный лорд» (1767), романа Р.-М. Лесюира «Французский авантюрист, или Мемуары Грегуара Мервея» (1782—1789). В ХVIII веке мотив травести актуализируется во Франции благодаря двум реальным персонажам. Аббат Ф.-Т. де Шуази (1644—1724) поведал о своих похождениях в женском наряде в «Мемуарах», опубликованных посмертно в 1727 году. В середине XVIII века прославился также шевалье Ш. д’Эон (1728—1810), дипломат и тайный агент Людовика XV, выдававший себя за женщину (см.: Rustin 1999: 21—50).

Переодетый в женское платье Фоблас составляет со своими возлюбленными пары, напоминающие живописные полотна Греза и Буше, у которых персонажи обоих полов словно сливаются в едином женственном облике. С маркизой де Б., переодетой виконтом де Флорвилем, он меняется ролями, выступая в пассивной роли соблазняемой девицы, тогда как маркиза усваивает мужские замашки. Размывание границ между полами является следствием феминизации французской галантной культуры: мужчины обретают женственность, поскольку именно женщины почитаются в качестве идеала, а женщины, будучи хозяйками салонов и арбитрами «хорошего общества», играют руководящую мужскую роль.

Помимо традиций французской аристократической культуры и литературы «Фоблас» вбирает также новые тенденции, характерные для 18-го столетия.

Определяющей для возникновения этих тенденций стала философия сенсуализма, которая была развита в трактате Дж. Локка «Опыт о человеческом разумении» (1690), овладела умами во всей Европе и нашла благотворную почву во Франции, где последователем и продолжателем этой философии стал Э.-Б. де Кондильяк. Выдвижение на первый план ощущений, чувственного опыта было воспринято французскими философами как реабилитация человеческой природы. Одним из первых пропагандистов философии сенсуализма становится Вольтер. Чувства воспринимаются как источник познания и стимул для развития личности. Статус истины обретает лишь чувственно познаваемое. В моду входят положительные знания, научный, рационалистический взгляд на мир, природа становится идеалом и нормой. Удовольствия и страсти, бывшие в христианской этике предметом осуждения, трактуются сенсуалистами как основной побудитель человеческой деятельности. В противовес христианской идее спасительности страдания активно разрабатывается философия счастья, причем понятие «счастье» материализуется. Счастливым оказывается состояние «естественного человека», «дикаря», не обремененного грузом метафизики. Проблематичность бессмертия души заставляет сосредоточить все помыслы на состоянии человека в данный момент, на его положении в обществе, среде его обитания. «Мираж бессмертия? Он как мираж в пустыне. | Мне день сегодняшний куда милей, чем он», — шутя, философствовал Вольтер (Вольтер 1987: 60). На смену человеку «метафизическому» приходит человек «эмпирический».

Французские философы старались предохранить новые идеи от догматизма. Форма их распространения была открытой, ориентированной на непринужденное обсуждение, на аристократические салоны, игравшие большую роль в формировании общественного мнения и новых умонастроений. Ирония, шутливый тон, парадоксальность делали философские идеи ненавязчивыми, развлекательными, вроде того трактата о морали, который легкомысленная героиня повести Кребийона-сына «Сильф» (1730) читает в алькове.

Во второй половине века потребность в новых ценностях перемещает акцент на одухотворенные чувства, дав импульс мощной волне сентиментализма. Именно способность тонко чувствовать становится высшим достоинством человеческой личности и, стало быть, разрушает социальные барьеры, поскольку совершенство воплощает теперь не «галантный человек», а «прекрасная душа». Среди представителей сентиментализма — большей частью писатели незнатного происхождения, испытавшие влияние пиетизма, религиозного движения, распространившегося в протестантских странах (прежде всего в Германии и Англии) и перенесшего внимание на внутренний мир человека, единственное вместилище истины.

Во Франции синонимом сентиментализма стал руссоизм. Фоблас из всех писателей предпочитает Ж.-Ж. Руссо. Он называет маркизу де Б. «маменькой», так же, как Руссо называет в «Исповеди» г-жу де Варанс, которая составляет с ним аналогичную Фобласу и маркизе пару: будучи старше Руссо, эта женщина приобщает его к радостям плотской любви, побуждаемая не столько нежными чувствами, сколько соображениями воспитания молодого человека. Ряд пассажей романа Луве непосредственно отсылает к произведениям Руссо, прежде всего к его роману «Юлия, или Новая Элоиза» (1762) (см. Примечания). Автор «Фобласа» следует также за Руссо, изображая пейзаж, созвучный душевному состоянию героев.

Образ Фобласа включает в определенной мере черты героя сентиментального романа. Он наделен чувствительностью, которая является признаком «прекрасной души», умеет сочувствовать и проливать слезы. Сострадание — один из стимулов, побуждающих его поддерживать любовную связь сразу с несколькими возлюбленными. Луве настаивает на искренности чувств своего героя. От избытка их он может совершить неловкость, забыть о хороших манерах, как во время первой встречи с Софи в приемной монастыря, что соответствует заветам Руссо, который показывает в «Новой Элоизе» на примере своих героев, что неловкость является признаком искренности и непосредственности.

Фобласу близки демократические идеалы, он сочувствует простому народу, нищему адвокату Флорвалю, высмеивает консерватизм, воплощением которого становятся в романе маркиз де Б. и граф де Линьоль, и модные, на грани суеверий, увлечения месмеризмом и физиогномикой. Демократизм Фобласа усиливается по мере развития Французской революции, в которой Луве принял активное участие. Его роман все больше движется в сторону критики либертинажа (см.: Genand 2005: 69—72).

Имя Фобласа созвучно имени Лавлейса (Ловласа во французском произношении), героя сентиментального романа С. Ричардсона «Кларисса, или История юной леди» (1747—1748), снискавшего европейский успех. Оба имени стали нарицательными, обозначая соблазнителя, подобного именам Дон Жуана и Казановы. Но Фоблас олицетворяет легкомыслие и очарование, далекие от коварства и жестокости Лавлейса. «Я никогда не соблазнял, скорее, сбивали с пути меня. Маркиза была моей первой привязанностью, Софи есть и будет моей единственной страстью, госпожа де Линьоль станет моей последней любовью», — говорит герой Луве (с. 655 наст. изд.). В его романе один и тот же герой совмещает галантные и сентиментальные черты, что характерно и для других романтических персонажей эпохи (см.: Delon 1984: 3—13).

Чувствительный комплекс явлен также в образе графини де Линьоль. Она представлена как создательница патриархальной идиллии, посреди облагодетельствованных ею крестьян. Ее не страшит вызов общественному мнению, она готова бежать с возлюбленным и лелеет руссоистский идеал независимой жизни на лоне природы, скромного труда, такого семейного уклада, при котором мать может сама, согласно заветам Руссо, кормить своего новорожденного, а не отдавать его кормилице, как было принято в домах знати.

Но в особенности сентиментальный аспект характерен для польской сюжетной линии романа. Интерес к Польше обусловлен в конце XVIII века не только историческими связями этой страны и Франции (король Генрих III до своего восшествия на трон занимал одно время польский престол; женой Людовика XIV была полька Мария Лещинская; Франция поддерживала Польшу в ее борьбе с Россией во время трех разделов Польского королевства), но также вниманием к Польше со стороны Руссо, автора трактата «Соображения об образе правления в Польше и предлагаемые преобразования в сем правлении» (1772). Польша привлекала Руссо республиканским характером правления, поскольку король в этой стране избирался шляхтой, наделенной широкими полномочиями вплоть до права вето, а также сильно развитым национальным чувством и всенародным патриотизмом. Руссо, «гражданин Женевы», был склонен к созданию мифа маленькой независимой страны, жителей которой связывает живое патриотическое чувство. Республиканизм и патриотизм противостояли монархизму и космополитизму аристократии.

Польский эпизод составляет контраст со светским пространством «Фобласа», предлагая читателю аскетических персонажей, республиканские идеалы, фанатичный патриотизм, нешуточную любовь, приверженность семейным ценностям (см.: Tomaszewski 1990: 425—432). На смену веселым маскарадам и легкомысленным утехам приходят героические битвы и страдания. В истории Пулавского, Ловзинского и Лодоиски нет игровых элементов, это история, полная патетики, которая выводит на сцену мучеников свободы и жертв бурных страстей. Нагнетанию этих страстей и общему сгущению красок способствует использование топосов готического романа: действие переносится в замок коварного злодея, героиня заключена в мрачной башне, пламя пожара освещает руины, герои скитаются в дремучем лесу. В центре «ужасного» рассказа — добродетельная дочь польского патриота Лодоиска, ставшая «подлинным мифом» (Delon 1996: 31—32). Именно ее история окажется наиболее созвучной новым культурным тенденциям. В июле 1791 года на сцене парижского театра Фейдо ставится опера Л. Керубини на либретто К.-Ф. Фийетт-Лоро «Лодоиска». Спустя менее двух недель в парижском Итальянском театре представляется героическая комедия «Лодоиска и татары» на слова Дежора (наст. имя Ж. Эли Беден) и музыку Р. Крейцера, обошедшая затем театры Германии, Польши, Дании. На сюжет истории Лодоиски создаются оперы в Англии (1794) и Италии (1796). История Лодоиски послужит источником французских мелодрам 1804 и 1806 годов (Вольперт 1974: 270—274).

Польский эпизод публикуется во Франции отдельно под названиями «Лодоиска и Ловзинский» (Париж, 1798) и «Лодоиска, или Татары» (Авиньон, без даты), в Англии под заглавием «Любовь и патриотизм!, или Необычайные приключения г-на Дюпортайля» (Лондон, 1797).

Сам Фоблас испытывает, как он уверяет, невинную и чистую любовь к дочери польского борца за свободу и его преданной спутницы. Хотя Софи не отличается незапятнанной репутацией своей матери, именно ее образ в первую очередь обусловливает сентиментальное пространство романа Луве. Она носит имя идеальной подруги из трактата Руссо «Эмиль, или О воспитании» (1762). В конечном итоге именно польская составляющая трансформирует всю атмосферу «Фобласа». Чувствительная тональность вносит в роман чуждые галантной литературе серьезность и трагизм. Веселая игра оборачивается смертью и безумием. Подобно «Преступной матери» Бомарше, драме, следующей за двумя комедиями, в которой Керубино, виновный в соблазнении графини, умирает, заключительная часть «Фобласа» также завершается трагически (Delon 1996: 24). В итоге ставится акцент на новых ценностях буржуазной морали, утверждаются идеалы брака, семьи и добродетельной жизни.

Польский эпизод «Фобласа» предвосхищает также исторический роман. Несмотря на некоторые анахронизмы, писатель довольно точно воспроизводит основные исторические события (см.: Вольперт 1974: 270—274). В его рассказе действуют реальные личности: польский национальный герой Казимир Пулавский (Pulaski) и король Станислав-Август Понятовский. Поступки и судьба этих героев, как и вымышленных персонажей, Ловзинского и Лодоиски, обусловлены Историей. Романизированная История сохраняет свою логику.

Сентиментальная тональность берет верх во втором, и последнем, на этот раз полностью эпистолярном романе Луве «Эмили де Вармон, или Необходимость развода и история любви кюре Севена» (1791), в котором так же, как в «Фобласе», переплетается несколько сюжетных линий. Это произведение написано на злобу дня: в ходе революции выдвигались требования покончить с запретом разводиться и с безбрачием священников, которые входили в число предписаний Католической Церкви. Луве изображает в своем романе полные трагизма коллизии, вызванные этими предписаниями, вкладывая в уста героев патетические рассуждения о необходимости развода и брака священников. Особенно выразительны страдания кюре Севена. Став служителем церкви по воле родителей, он влюбляется в Эмили в то время, когда она скрывается в его доме от преследований своего брата. Борьба между долгом и чувством, между страстью и необходимостью скрывать ее (в описании этой борьбы многое заимствовано из «Новой Элоизы» Руссо: Юлия де Вольмар, став женой и матерью семейства, также скрывает свою неугасшую любовь к Сен-Пре) (см.: Digue-Haas 1999: 183—198) приводит к безумию Севена. Подобно тому, как это происходит в «Фобласе», чувствительность достигает и здесь своего пароксизма. К либертинскому роману отсылает образ брата Эмили, имя которого, Вармон, сближает его с Вальмоном, героем «Опасных связей», но при этом Вармон превосходит героя Лакло своей жестокостью и коварством. Из корыстных интересов он готов убить собственную сестру. Его злодейства, испытания, через которые проходит Эмили, вписываются в контекст готического романа. Муж Эмили, уверенный в том, что она умерла, женится на другой. Эмили являет собой образец добродетели и не хочет разлучать мужа с его новой супругой, тем более что сердце ее принадлежит другому. В конечном итоге она находит убежище в монастыре, где ожидает легализации развода. Мелодраматический роман Луве пользовался спросом у читателя: он был переиздан в 1792 и 1794 годах.

Патетическая составляющая «Фобласа» наконец заполонит все пространство мемуаров Луве, написанных в 1794 году, в то время, когда он скрывался после разгрома партии жирондистов, и опубликованных в 1795 году под названием «Заметки для истории, или Рассказ о моих бедствиях после 31 мая 1793 года». В этом автобиографическом сочинении (отрывки из которого приводятся в «Датах жизни и творчества...») Луве окончательно утверждается на позициях чувствительной литературы. Сентименталистский польский эпизод «Фобласа» переносится на собственную жизнь автора. Он дает своей спутнице имя добродетельной героини Лодоиски и изображает их невзгоды и скитания в том же патетическом ключе, что и историю Лодоиски и Ловзинского. Только этот регистр романа актуализируется в мемуарах Луве, который подчеркивает серьезность и республиканизм своего произведения (Фобласа), названного походя, несмотря на внушительный объем, «невеликой книжкой» («petit livre»): «Что касается этой книжки, то, надеюсь, всякий беспристрастный читатель воздаст мне должное и признает, что посреди пустяков, коими она полна, по крайней мере в серьезных пассажах, повсюду, где слышен голос автора, можно найти великую любовь к философии и в особенности республиканские принципы, еще довольно редкие в то время, когда я писал» (Louvet 1988: 16). Польский эпизод представлен в мемуарах Луве как предвосхищение его собственной борьбы за свободу при поддержке новой Лодоиски. Отсылки к этому эпизоду занимают значительную часть его автобиографического текста (см.: Van Crugten-André 2000: 215—221). В своих мемуарах Луве выдвигает на первый план то, что созвучно литературной моде на чувствительность и новым демократическим идеалам. Герои его мемуаров скрываются в горах Юра и в Швейцарии, что дает широкий простор для руссоистских реминисценций. Имена Руссо, его героини Юлии, Кларана, патриархальной идиллии «Новой Элоизы», сигнализируют о чувствительной ориентации текста Луве.

«Фоблас» являет также ряд признаков массовой литературы, эксплуатирующей наиболее ходовые романные стереотипы, сложившиеся еще в XVII веке (Чекалов 2008): потерянные в результате разного рода катаклизмов дети, добрые разбойники, узнавание, побег, соединение влюбленных после бесконечной серии приключений. Образам обманутых мужей в романе приданы гротескные черты.

Подобно поставщикам литературы, рассчитанной на коммерческий успех, Луве «играет на ожиданиях читателя» (Delon 1996: 16), публикуя роман с продолжением в трех частях. Он следует практике других писателей конца XVIII века: Ф.-Т.-М. Бакюлар д’Арно с 1764 по 1780 год печатает пять томов романа «Испытания чувств», Р.-М. Лесюир после публикации «Французского авантюриста» (1782) предлагает затем читателям «Первое продолжение Французского авантюриста» (1783), «Второе продолжение Французского авантюриста» (1785) и «Завершающую часть Французского авантюриста» (1788). Одни и те же персонажи объединяют в трилогию комедии Бомарше «Севильский цирюльник» (1775), «Женитьба Фигаро» (1784) и его драму «Преступная мать, или Второй Тартюф» (1792).

Первая часть трилогии о Фобласе, роман «Один год из жизни шевалье де Фобласа» (в 5 кн.) вышла в 1787 году (некоторые экземпляры этого издания датированы 1786 г.). Вторая часть — «Шесть недель из жизни шевалье де Фобласа» (в 2 кн.) появилась в 1788 году. В 1790 году публикуется роман «Последние похождения шевалье де Фобласа» (в 6 кн.). Одновременно выходит второе издание первых двух романов, переработанное автором в связи с революционными событиями во Франции. Полностью все три романа под общим заглавием «Любовные похождения шевалье де Фобласа» публикуются в 1798 году. Издание было подготовлено автором, который скончался в 1797 году, и увидело свет благодаря его вдове.

В период Реставрации (1815—1830) роман находился под запретом, который был связан не столько с «безнравственностью» романа, сколько с республиканскими воззрениями автора. Книготорговцы преследовались и безжалостно карались, особенно в провинции. Так, 22 апреля 1822 года уголовный трибунал города Ванн (Бретань) приговорил книготорговца Жана Рендонне к месяцу тюремного заключения и 16 франкам штрафа за то, что он выставил на продажу «Фобласа», а уголовный трибунал Парижа 16 декабря 1825 года за то же самое приговорил издателя и книгопродавца Амбруаза Тардьё только к возмещению судебных издержек.

Правительство Луи-Филиппа (1830—1848) поначалу дозволило издателям напечатать роман, и в 1836 году Лавинь выпустил подписное издание с великолепными гравюрами. Четыре года издателя никто не беспокоил, а затем некий прокурор проявил особое рвение и стал преследовать Лавиня и других распространителей издания. В конце концов Верховный суд всех оправдал. В последующие годы ограничения на издание и продажу книг о Фобласе были сняты, но бельгийские книготорговцы, продолжая выдавать «Фобласа» за запрещенную книгу, продавали его по завышенным ценам и в результате неплохо нажились.

Разные издательства выпускали роман под разными названиями: «Жизнь шевалье де Фобласа», «Приключения шевалье де Фобласа», «История шевалье де Фобласа»; при этом многие издатели сокращали или искажали авторский текст так, как считали нужным. Кроме того, во Франции отдельными изданиями вышли «Лодоиска и Ловзинский, польская история» (1798) и «Лодоиска, или Татары, польская история» (год публикации не указан).

В 1864 году «Любовные похождения шевалье де Фобласа» были включены в список книг, запрещенных Ватиканом (Index librorum prohibitorum).

Во второй половине XIX и начале XX века трилогия переиздавалась во Франции более сорока раз под разными названиями. Затем последовал период относительного забвения, но в 1965 году она публикуется в двухтомнике «Romanciers du XVIII siècle» (P.: Gallimard; серия «Bibliothèque de la Pléiade ») и снова вызывает интерес не только читателей, но и издателей. В частности, в 1966 году издательство «Tchou» выпускает трилогию в серии «Опасные связи», а в 1980-м издательство «JC Lattés» публикует «Последний год из жизни шевалье де Фобласа» в серии «Запрещенные классики». В 1996 году издательство «Gallimard» выпускает трилогию отдельным томом, снабдив текст новыми комментариями.

Сразу же после своего появления роман «Один год из жизни...» был переведен на немецкий, затем на английский, испанский и итальянский языки. За пределами Франции издавались и сокращенные варианты романа, и отдельно история Пулавского. Так, в Соединенных Штатах была издана книга под названием: «Love and Patriotism! or, The Extraordinary Adventures of M. Duportail, late major-general in the Armies of the United States. Interspersed with many surprising incidents in the life of late count Pulavski» (Philadelphia: Curey &  Markland, 1797) — «Любовь и патриотизм!, или Необычайные приключения господина Дюпортайля, покойного генерал-майора армии Соединенных Штатов. С множеством поразительных эпизодов из жизни покойного графа Пулавского».

Подражания и переделки «Фобласа», появившиеся сразу после выхода первой части, подчеркивают своеобразную раздвоенность романа, акцентируя его «улыбчивую» или более серьезную стороны. Так, французский сочинитель Андре-Робера де Нерсья (1739—1800) использовал модель литературного либертинажа, добавив в похождения Фобласа больше эротики (см. [Nerciat A. de.] Galanteries du jeune chevalier de Faublas, ou Les folies parisiennes par l’auteur de «Felicia» [Галантные похождения юного шевалье де Фобласа, или Парижские безумства]. Р., 1788). Так же поступили и Ш.-Ф. Феваксаль (см.: «Современный Фоблас, или Приключения швейцарца»; 1801) и В. Санжен (см.: «Фоблас-воин, или Приключения гусара Шамбонара»; 1802). Роман Э. Генар «Госпожа де Линьоль, или Конец приключений Фобласа; неизданная рукопись, найденная у одного из друзей Ж.-Б. Луве» (Mme de Favrole. Madame de Lignolle, ou Fin des aventures de Faublas. Manuscrit inédit trouvé chez un ami de J.-B. Louvet [Госпожа де Линьоль, или Конец похождений Фобласа. Рукопись, найденная у одного из друзей Ж.-Б. Луве]. P.: Pigoreau, 1815), в 1815 году, в эпоху Реставрации, опубликованный под псевдонимом Фавроль, предлагает чувствительное и добропорядочное продолжение романа Луве: г-жа де Линьоль не умирает, эмигрирует после Революции и читает опубликованную историю Фобласа. Она раскаивается в своих слабостях, встречает в Польше умудренного жизнью Фобласа и в конечном итоге выходит замуж за поляка.

Ближе всего к оригиналу эпистолярный роман Жана Франсуа Мимо (1774—1837) «Новый Фоблас, или Приключения Флорбеля» (см.: Mimault J.-F. Le nouveau Faublas, ou Les aventures de Florbelle. P.: Lepetit, 1798), где рассказывается о приключениях Флорбеля (очередное имя Фобласа) в 1788—1795 годах. Появились сочинения, которые эксплуатировали имя Фобласа в названиях. Например, в 1788 году был переиздан роман де Ла Солля (см. примеч. 1 к «Одному году...») под новым названием «Малыш Фоблас, или Приключения Версорана» (La Solle, H.F. de. Le petit Faublas, ou Amours et aventures de Versorand. P.: Imp. de C. Billault, 1801. Также можно упомянуть игривый роман «Три Фобласа наших дней» (Bassompiene С.-A. de. Les trois Faublas de ce tems-là. Manuscrit trouvé dans les panneaux d’une ancienne voiture de la Cour/Publié par M. Sewrin. P., 1803), комедию «Одно приключение Фобласа, или Наутро после бала-маскарада» (Sauvage T. Une aventure de Faublas, ou Le lendemain d’un bal masqué. Comédie vaudeville en un acte. P., 1818), музыкальную комедию «Фоблас» (Dupeuty C., Brunswick L-L, Lhérìe V. Faublas. Comédie en 5 actes, mêlée de chants. P.: Barbré, 1833), роман «Любовь и галантность в духе Фобласа» (Saint-Victor J. -В. de. Amour et Galanterie: Dans le genre de Faublas. P., 1801), роман «Кузен Фобласа, или Нет ничего лучше мимолетных страстей» (Le cousin de Faublas, ou Les plus courtes folies sont meilleures. P.: Chez Lemarchand, 1801). Имя и образ Фобласа остались популярны и в XX веке. Примером тому может служить книга «Фоблас поневоле» (Bergerat Е. Le Faublas malgré lui. P.: P. Ollendorff, 1903).

Во французской литературе XIX века оказывается в особенности востребованным мотив зыбкой границы между полами, образ андрогина, который одинаково убедителен как в виде юноши, так и в виде девушки. Этот образ присутствует в произведениях романтиков: романах «Фраголетта, или Неаполь и Париж в 1799 году» (1829) Анри де Латуша и «Мадемуазель де Мопен» (1835) Т. Готье. В романе Стендаля «Красное и черное» (1830) г-жа де Реналь при первой встрече принимает Жюльена Сореля за девушку. В романе Бальзака «Отец Горио» (1834) девическая внешность отличает Растиньяка. Фоблас — непосредственный предшественник персонажей, сочетающих женственную красоту и мужскую силу (см.: Delon 2009: 77—95 ).

В России «Фоблас», по всей видимости, становится известен достаточно рано. Русские образованные читатели следили за новинками французской литературы, которая в эпоху культурного господства Франции считалась образцом. В российских библиотеках сохранились номера журнала «Меркюр де Франс» и газеты «Журналь де Пари», которые приветствовали появление двух первых частей романа. «Один год из жизни шевалье де Фобласа» и «Шесть недель из жизни шевалье де Фобласа» получили также положительную оценку в «Литературной корреспонденции», издателем которой после Дидро и Ф.-М. Гримма стал Ж.-А. Мейстер (см.: Louvet 1996: 1115—1116). «Литературную корреспонденцию» получала Екатерина II, и рецензия Мейстера могла привлечь к новому роману ее внимание. В комедии на французском языке «Страсть к пословицам» («La rage aux proverbes») Екатерина высмеивает моду на этот жанр коротких театральных пьес и изображает персонажа, напоминающего графа де Линьоля, любителя шарад. В комедии Екатерины тетушка Тантин беспрерывно сочиняет пословицы, дабы развлечь свою племянницу, которая, как ей кажется, «томится от скуки». Служанка тетушки замечает по этому поводу: «Вы бы должны снабдить ее мужем для развлечения, а не пословицами» («Vous devriez lui donner un mari pour la désennuyer, et non pas des proverbes») (Théâtre [1792]: 137). Граф де Линьоль из «Шести недель...» также без устали предается составлению шарад, полагая, что таким образом доставляет всем, в том числе молодой жене, много развлечений. На что та с возмущением замечает: «<...> женятся для того, чтобы создавать детей, а не шарады» (с. 388 наст, изд.) («<...> on ne se marie pas pour faire des charades, mais pour faire des enfants»; Louvet 1996: 595). «Шесть недель из жизни шевалье де Фобласа» анонсированы в парижском журнале книжных новинок 15 марта 1788 года (Journal de la librairie 1788). Комедия Екатерины вошла в сборник пьес на французском языке, опубликованный в 1789 году (Recueil des pièces 1789). Как следует из предисловия, пьесы были поставлены в Эрмитажном театре во время сезона 1788 года. Сходство ситуаций в романе Луве и в комедии Екатерины II позволяет предположить, что вторая часть «Фобласа» весьма быстро оказалась в России. Так же быстро должны были достигать русскую публику, читающую французскую литературу на языке оригинала, и другие части романа Луве.

О чтении «Фобласа» в среде русской аристократии, причем, что особенно интересно, женщинами, свидетельствует письмо на французском языке княгини Прасковьи Андреевны Голицыной (урожденной графини Шуваловой; 1767—1828), написанное матери летом 1792 года. Княгиня Голицына рассуждает о сочинениях под названиями «Преступление» («Le Crime») и «Раскаяние» («Le Repentir»). Это «фривольные» романы Р.-М. Лесюира «Преступление, или Подлинные письма, содержащие приключения Сезара де Перленкура» и «Раскаяние, или продолжение Подлинных писем, содержащих приключения Сезара де Перленкура», опубликованные в 1789 году, которые она сравнивает с «Фобласом» и «Путешествием юного Анахарсиса» аббата Ж.-Ж. Бартелеми. «Я должна объясниться по поводу того, что вы говорите, будто я в восторге от Преступления», — пишет она и замечает, что «это любопытная книга», хотя трудно найти «более отвратительную». «Но, — продолжает далее княгиня, — если вы прочтете продолжение под названием Раскаяние, то оно и впрямь невыносимо и очень глупо. Если Преступление пытается перещеголять Фобласа, ибо таков, очевидно, замысел автора, то Раскаяние подражает Анахарсису, и это тем более уморительно, что происшествия, которые, несмотря на анахронизмы, случаются с Анахарсисом, весьма естественно, вызывают смех, когда случаются с молодым французом, а, читая его пребывание в России, можно просто умереть со смеху, я бы написала автору, что если он не знает страны, то пусть лучше молчит». Это редкое в ту эпоху свидетельство чтения женщиной «сомнительных» романов.

Первый русский перевод романа Луве был опубликован в 1792—1797 годах. Переводчиком его считается сын священника и чиновник Коллегии иностранных дел А.И. Леванда (1765—1812), который также перевел позднее «Опасные связи» Шодерло де Лакло под названием «Вредные знакомства, или Письма, собранные одним обществом для предостережения других» (1804—1805) (Душечкина 1999). Перевод под названием «Приключения шевалье де Фобласа» появился в Петербурге в «Типографии И. Крылова со товарищи» (см.: Сводный каталог 1962—1975) и, возможно, был коллективным. Предполагается участие в переводе И.А. Крылова, А.И. Клушина и И.Г. Рахманинова (см.: там же). Этот перевод на языке своего времени передавал легкость и изящество оригинала, живость диалогов, остроумие автора. Он не избежал галлицизмов, как лексических, так и синтаксических, но в целом был очень бережным по отношению к оригиналу. В этом издании опущены все предисловия, а также фрагменты, содержавшие «политическую крамолу»: упоминание о восстании Пугачева, о войне России с Портой, предсказания революции во Франции и др. Все рискованные фривольные сценки (кроме «экскурсии» Фобласа по публичному дому) сохранены. Почти одновременно с этим переводом, в 1798—1795 годах, был опубликован перевод В.О. Шишацкого (1771 — после 1834), выходца из дворянской семьи и преподавателя в Московском благородном пансионе: «Жизнь кавалера Фоблаза. Сочинение г. Лувета Кувре. Перевел с французскаго баккалавр В. Шишацкий» (М.: Зеленников, 1793—1795. Ч. 1—4). Полное издание выходит лишь десять лет спустя (Кувре Лувет. Жизнь кавалера Фоблаза/Пер. В. Шишацкого. М.: Решетников, 1805. Ч. 1—14). В этой книге, точно так же, как и в переводе Леванды, фривольные сцены сохранены (кроме «экскурсии» по публичному дому), а все политически крамольные фрагменты и намеки отсутствуют, и даже фамилия Пулавского заменена на Лупавского. Книгу предваряло первое из предисловий, а именно «Послание с посвящением Бр***-сыну».

Первый русский перевод «Фобласа» находился в библиотеке астраханского купца А.П. Сапожникова (1786—1852) (см.: Гречихова 2012: 83—95). Свидетельством чтения русских переводов «Фобласа» в среде провинциального дворянства является каталог библиотеки вологодского дворянина А.С. Брянчанинова, составленный в 1806—1820 годах, в котором фигурирует перевод В.О. Шишацкого (см.: Каталог библиотеки 2009).

Роман Луве пользовался в России репутацией сочинения, прославленного «по всему свету», как сказано в предисловии к первому русскому переводу. В 1803 году в журнале «Московский Меркурий», который издавал писатель-карамзинист П.И. Макаров, «Фоблас» назван «единственным в своем роде» романом (Московский Меркурий 1803/2: 139).

«Любовные похождения шевалье де Фобласа» в издании 1813 года, а также «Мемуары» Луве в издании 1823 года были в библиотеке Пушкина (см.: Модзалевский 1910; 1998). Л.И. Вольперт, исследовавшая связи творчества Пушкина с романом Луве (Вольперт 1998: 86—116), прослеживает признаки присутствия «Фобласа» в «Евгении Онегине»: «Следы воздействия Фобласа можно обнаружить в структуре образа главного героя, в характеристиках «читателей», в трактовке Пушкиным «донжуанизма», в отдаленных сюжетных реминисценциях» (там же: 95). Л.И. Вольперт указывает также на возможную связь романа Луве и таких сочинений Пушкина, как «Домик в Коломне», «Капитанская дочка», «История Пугачева» (там же: 100).

В.А. Невская отмечает сходство Онегина с маркизой де Б., постигшей «науку страсти нежной» (Невская 1999: 644).

Для Пушкина имя Фобласа означает канувшую в Лету галантную эпоху, то время, когда ценилось искусство жить, нравиться женщинам, соблазнять и шутить «по-старому», «отменно, тонко и умно, | Что нынче несколько смешно» («Евгений Онегин», глава 8, строфа XXIV). В «Евгении Онегине» Фоблас — синоним легковесного соблазнителя, который «смешон» («Смешон, конечно, важный модник I Систематический Фоблас», черновой вариант 4 главы) (Пушкин 1937: 337), ибо «Ловласов обветшала слава» (глава 4, строфа VII). Пушкин порой колеблется в выборе двух рифмующихся имен «соблазнителей», которые становятся знаками показного донжуанизма и «альтернативой сентиментально-добродетельным героям» (Невская 1999: 644). В «Романе в письмах» о Фобласе говорится с пренебрежением: «Охота тебе корчить г. Фобласа и вечно возиться с женщинами» (в черновом автографе: «корчить Ловласа») (Пушкин 1948: 52).

В «Пиковой даме» точно передана атмосфера галантного века с его тайными свиданиями и острым чувством мимолетной прелести жизни. Это чувство возникает у Германна, когда он спускается по потайной лестнице из спальни графини: «По этой самой лестнице, думал он, может быть, лет шестьдесят назад, в эту самую спальню, в такой же час, в шитом кафтане, причесанный à l’oiseau royal, прижимая к сердцу треугольную свою шляпу, прокрадывался молодой счастливец, давно уже истлевший в могиле, а сердце престарелой его любовницы сегодня перестало биться...» (Пушкин 1948: 245) Здесь словно вспыхивает просвет в мир, изображенный в «Фобласе»: «...мы стали подниматься по потайной лестнице; понятно, прежде, чем мы дошли до второго этажа, я несколько раз поцеловал славную субретку. Поднявшись, она знаком приказала мне быть благоразумнее и открыла маленькую дверцу. Я очутился в будуаре маркизы» (с. 111 наст. изд.).

Аналогичный пушкинскому образ Фобласа-соблазнителя появляется в произведениях ряда русских писателей, с этим образом прочно связываются отсутствующие у Луве понятия хитрости и обмана, тогда как сентиментальная составляющая оказывается полностью утраченной. В поэме «Сашка» (1835—1836) герой Луве вслед за Пушкиным воспринимается Лермонтовым как устаревший: «Он слишком молод, чтоб любить I Со всем искусством древнего Фобласа» (Лермонтов 1955: 74). В.Г. Белинский вспоминает о «Фобласе», рассуждая о нравственности в связи с романом Поль де Кока «Сын жены моей», и относит без оговорок роман Луве к числу безнравственных сочинений, попирающих, по его мнению, достоинство человека:

<...> литература XVIII века  <...> очень весела и снисходительна к слабостям человеческим, но зато и убийственна для чувства нравственности, соблазнительна и развратна. Эти сцены сладострастия, набросанные игривою кистию с чувством самоуслаждения, эти невинные экивоки, от которых закипает молодая кровь юноши и волнуется грудь девушки, — вот она, вот ядовитая отрава нравов! Это хорошо известно многим, которые, еще бывши детьми, читали философические повести Вольтера, contes en vers [стихотворные сказки] Лафонтеня, «Кавалера Фобласа» и другие chefs-d’œuvres [шедевры] XVIII века (Белинский 1976: 417).

Роман Луве предстает в русской литературе как деидеализирующий понятие любви. «Где искать любви после романов Кребильона-сына, Лакло, Луве и Жорж Занда?» — спрашивает П.А. Вяземский в одной из своих критических статей 1836 года (Вяземский 1999: 643).

Герой повести В.А. Соллогуба «Аптекарша» (1841), повеса и щеголь Фиренгейм, воплощает противоположность хитрого обольстителя и страстного влюбленного: «Желая быть Фоблазом, он едва не сделался Вертером» (Соллогуб 1999: 664). «Двойник» немолодого Голядкина в одноименной повести Достоевского (1846), издеваясь над ним, называет его «русским Фоблазом» и «молодым Фоблазом» (Достоевский 1972: 195). Определенная связь отмечена также между образами князя Валковского и его любовницы-графини из романа Достоевского «Униженные и оскорбленные» (1861), представленными писателем как аристократы, развращенные героями «Фобласа» (см.: Назиров 1965: 35—36).

А.А. Григорьев дает более адекватную оценку романа Луве, предвосхищающего французский сентиментальный роман:

В конце двадцатых и в начале тридцатых годов в обращении между обычными читателями всякой всячины находились уже, конечно, не «Кандид» г. Волтера, не «Антеноровы путешествия» 3 , не «Кум Матвей» 4  и даже не «Фоблаз». Со всеми этими прекрасными и назидательными сочинениями познакомился я уже после, в эпоху позднейшую даже, чем студенчество. Струя нахально-рассудочного или цинически-сладострастного созерцания жизни, бежавшая по этим дореволюционным продуктам, уже сбежала и сменилась иною, в свою очередь тоже сбегавшею уже струею — так сказать, реакционною. Средние века — которые были как время мрака и невежества отрицаемы «веком разума» — мстили за себя. Они, хоть на первый раз по возобновлении, и совершенно ложно понятые, — заняли почти что всевластно человеческое воображение. Рыцарство, с одной стороны, таинственности загробного мира и сильные страсти с мрачными злодеяниями — с другой... вот что дразнило немалое время вкус публики, которой приелись и нахальство голого рассудка, и бесцеремонная чувственность былого времени. Уже самый «Фоблаз» — книга, стоящая, так сказать, на грани двух направлений: сказка, интрига весьма спутанная и сложная играет в нем роль нисколько не меньшую чувственности — и история Лодоиски имеет в нем уже весь характер последующего времени, романов г-ж Жанлис и Коттен (Григорьев 1980: 10).

Об устойчивой эмблематичности героя Луве свидетельствует рассказ И.А. Гончарова «На родине» (1887). Образ губернатора Углицкого порождает целую цепь ассоциаций, восходящую к «Евгению Онегину» и далее к XVIII веку, в которой изначальным звеном оказывается Фоблас, причем это имя, как и у Пушкина, синонимично имени Ловеласа:

Он был... женолюбив. В «науке страсти нежной» он, как Онегин, должно быть, находил «и муку и отраду». Я еще там, на месте, слышал кое-какие истории о его «любвях» 5 , но не придавал слухам тогда значения. В Петербурге уже я частию был сам свидетель, частию по его собственным рассказам мог убедиться, что не только все слышанное о нем на Волге было справедливо, но и в том, как безвозвратно и неисцелимо он был предан этой «науке», то есть страсти нежной, и какой был великий стратег и тактик в ней.

Можно было бы написать несколько томов его любовных историй, вроде мемуаров Казановы, если б все такие истории не были однообразны, до крайности пошлы и не приелись всем до тошноты. Они могут быть занимательны только для самих действующих в них лиц и больше ни для кого.

Если б Углицкий умел писать, он непременно изобразил бы себя с своим обширным гаремом и обогатил бы всеобщую эротическую историю еще одним многотомным увражем, вроде сочинений маркиза де Сада, Брантома и вышеупомянутого Казановы.

К счастию для него и для читателей, он был слаб в грамоте. Он явился бы в блеске своего фатовства и того «хладнокровного разврата», которым, по свидетельству поэта, «славился» старый век. Углицкий, как и Казанова, его прототип, не годился в Отелло, Ромео, даже в Дон-Жуаны, а прямо в Фобласы. Он не знал никаких нежных чувств, страстных излияний, слез и мук разлуки, ревности — всего, чем красна человеческая любовь. И если иногда прибегал к этому, то единственно как к средству для достижения желаемой, известной и скорой развязки.

А достигнув ее, — искал нового — и так без конца.

Все это стало в провинции выходить наружу. Мужья загораживали от него жен, но он, своею вкрадчивостью, тонкой лестью, потом наружностью и манерами, успевал ловко вести и маскировать свою ловеласовскую политику, проникал в замкнутые круги и имел успех, которым сам же под рукой хвастался.

<...> вообще в романах Углицкого теперь уже сомневаться не могу: сам видел их потом в Петербурге и за границею. Пером не коснусь ни одного из них по вышесказанной причине. Все они одинаково пошлы, и только в живых рассказах этого Фобласа казались остроумны и веселы. Он прикрывал свои романы лоском хорошего тона, наружного приличия, даже галантного рыцарства (Гончаров 1952: 302—304).

Таким образом, в русской литературе XIX века роман Луве и его герой воспринимались прежде всего как воплощение стереотипов галантного века с приписываемыми ему культом чувственных удовольствий и необременительной моралью.

После 1805 года роман в России долго не издавался. Возможно, российская цензура последовала примеру цензуры французской и также наложила запрет на издание и распространение сочинения Луве де Кувре.

В 1902 году под названием «Любовные похождения кавалера Фоблаза» роман в анонимном переводе публикуется в двух номерах журнала «Вестник иностранной литературы» (СПб.: Издательство Пантелеева). В первом номере содержались первый и второй романы «Любовных похождений...», во втором — «Конец похождений кавалера Фоблаза». В этом издании все революционные и критические идеи Луве были сохранены, зато отсутствовали все предисловия. Неизвестно, сам издатель или цензор изъял из книги все «оскорбительные для нравственности» фрагменты. Резкие и грубые выражения также были сглажены, к примеру, во всей книге ни разу не используется даже слово «любовница» — только «возлюбленная». Все это не может не сказываться на общем впечатлении от перевода, по сравнению с которым французский оригинал выглядит менее чопорным, более откровенным, живым и при всей своей фантастичности более правдивым и естественным. Тем не менее издание имело успех, и в следующем, 1903 году Пантелеев выпускает этот же перевод в виде книги с предисловием (чей автор не указан), посвященным писателю и его роману, а также с предисловием Луве де Кувре к «Последним похождениям» (1789).

В 1909 году издательство «Жизнь» (Москва) выпускает «Любовные похождения кавалера Фоблаза» в виде дешевых брошюрок (по 50 страниц) с тонкими картонными обложками, в тридцати выпусках. Перевод тот же, что и в издании Пантелеева 1903 года. На последней странице обложки каждого выпуска утверждается: «В силу несправедливой критики современников, смотревших на это произведение лишь как на предлог для изображения эротических картин и безнравственных сцен, оно сначала было предано анафеме папским эдиктом в 1790-м году (sic!), а затем и совсем забыто... Печатание издания закончится 30-м выпуском, причем выпуски будут выходить аккуратно каждую неделю и чаще. Продается во всех киосках, на вокз. ж. дорог и у газетчиков».

Появление в 1902—1903 годах нового перевода «Фобласа» (переводчик неизвестен) совпало, и, по всей видимости, не случайно, с возросшим в русской культуре начала XX века интересом к французскому 18-му столетию.

Дань галантному маскараду, как известно, отдали художники «Мира искусства», в особенности К. Сомов и А. Бенуа. Возврат некоторых традиций XVIII века  очевиден также и в поэзии Серебряного века. Обе эпохи, стоявшие на грани исчезновения, роднила острота предсмертного взгляда, о которой писал Михаил Кузмин:

На пороге XX века, накануне полной перемены жизни, быта, чувств и общественных отношений, по всей Европе пронеслось лихорадочное, влюбленное и судорожное стремление запечатлеть, фиксировать эту улетающую жизнь, мелочи обреченного на исчезновение быта, прелесть и пустяки мирного жилья, домашних комедий, «мещанских» идиллий, почти уже изжитых чувств и мыслей. Словно люди старались остановить колесо времени. Об этом говорят нам и комедии Гольдони, и театр Гоцци, писания Ретиф де-ла Бретона и английские романы, картины Лонги и иллюстрации Ходовецкого.

Ни важное, героическое искусство XVII века, ни шарахнувшийся действительности, ушедший в отвлеченности и причуды романтизм начала XIX века не имеют этого влюбленного трепета жизни, как произведения второй половины XVIII века. Повсюду звучит какая-то лебединая песнь исчезающего общества (Кузмин 1923: 87).

В своих романах и рассказах Кузмин воскресил характерные черты прозы 18-го столетия, ее беспечно-авантюрный дух. Галантные стилизации с участием маркиз и маркизов присутствуют и в его поэзии. Георгию Иванову принадлежит сборник под названием «Отплытие на остров Цитеру», отсылающий к галантным празднествам Ватто. Из его стихотворения «Есть в литографиях старинных мастеров...» (сб. «Сады», 1921) взята и строка, вынесенная в заглавие этой статьи. Приметы французской литературы XVIII века, воспринимаемой как образец легкости, веселой игры, беспечного маскарада, можно встретить также в поэзии Марины Цветаевой, Анны Ахматовой, Валерия Брюсова, Осипа Мандельштама.

В конечном итоге, несмотря на стремление автора «Фобласа» не обойти вниманием первые симптомы надвигающейся «мировой скорби», ставшей вскоре визитной карточкой романтизма, его роман остался в истории литературы прежде всего как образчик французского остроумия и общительности, радости и «прелести милой жизни» (Кузмин), фейерверка любовных приключений и прославления мимолетного дара юности.

 

Краткое содержание романа

Один год из жизни шевалье де Фобласа

211 . Октябрь 1783 г. Барон Фоблас с пятнадцатилетним сыном и тринадцатилетней дочерью Аделаидой приезжают из провинции в Париж. Девочку отдают учиться в монастырь, где она находит подругу — Софи де Понти четырнадцати лет. Отец Фобласа снимает дом в Сен-Жерменском предместье, нанимает сыну гувернера Персона и слугу Жасмена, заводит любовницу из Оперы. Они навещают Аделаиду в монастыре. Фоблас знакомится с Софи и влюбляется в нее. Софи, видимо, тоже неравнодушна к Фобласу. В этих ежедневных визитах в монастырь проходит четыре месяца.

30. Февраль 1784 г. Друг и старший товарищ Фобласа по академии граф Розамбер (двадцати двух лет) приглашает Фобласа на бал. Фоблас надевает амазонку и является в собрание в женском обличье. Розамбер рассчитывает, что его возлюбленная маркиза де Б. приревнует его к хорошенькой «кузине», но маркиза увлекается Фобласом и делает вид, будто в самом деле принимает его за девушку. Она приглашает его к себе на ужин. Появляется ее муж. Маркиз де Б. тоже увлекается «кузиной» Розамбера. Втроем они едут к маркизе домой. Маркиза уговаривает Фобласа остаться у нее на ночь и становится его любовницей.

40. На следующий день маркиз вызывается проводить гостью домой. Фоблас дает адрес друга своего отца, господина дю Портая, и когда они приезжают, просит дю Портая не выдавать его. Дю Портай включается в игру. Является отец Фобласа. Он рассержен, но не решается открыть маркизу глаза. Когда супруги де Б. уезжают, Фоблас слышит разговор отца с дю Портаем и понимает, что у последнего есть какая-то тайна. Барон требует, чтобы Фоблас никогда больше не наряжался девушкой.

Вечером Фоблас спешит в монастырь. Он понимает, что хотя маркиза царит над его чувственностью, сердце его отдано Софи. На следующий же день он получает письмо от маркизы, в котором она приглашает его к себе домой, а также пакет с женским платьем.

Фоблас является к маркизе. Маркиз уговаривает маркизу и «мадемуазель дю Портай» поехать на маскарад, а сам обещает забрать их оттуда в полночь. Фоблас и маркиза надевают домино и отправляются в собрание. Там они встречают Розамбера, который ведет себя вызывающе. Фоблас предлагает ему объясниться, но граф откладывает объяснения до следующего вечера. Появляется маркиз в маске и новом домино. На спине его приколота записка, благодаря которой его тут же узнают. Маркиз досадует и предлагает ехать домой. Дома их уже поджидает Розамбер. За ужином он, не называя имен, рассказывает историю о себе и госпоже де Б., издеваясь над маркизой и Фобласом и доставляя им обоим страшные волнения. Граф увозит Фобласа домой.

Утром барон журит сына за позднее возвращение и просит его никогда не ночевать вне дома. Фоблас отправляется к Розамберу. Граф отказывается от дуэли, объяснив, что не хочет поднимать руку на друга. Они мирятся. Заходит спор о женской добродетели. Розамбер ведет Фобласа в публичный дом. Все осмотрев под руководством Розамбера, Фоблас бежит из «грязного дома». На следующий день он идет в монастырь. Выясняется, что Персон обо всем рассказывает Аделаиде и Софи. Софи знает о маркизе де Б. и обижается на Фобласа.

Фоблас ужинает у дю Портая. Тот просит его порвать с маркизой, потому что последствия связи с замужней женщиной могут быть самыми печальными. Вспомнив о Софи, Фоблас обещает выполнить его просьбу. Дю Портай рассказывает историю своей жизни.

71. История Ловзинского — дю Портая. Ловзинский, польский дворянин, любит дочь графа Пулавского Лодоиску. Во время выборов короля Польши в 1764 г. он голосует за ставленника России, который был другом его детства. Пулавский, который был сторонником другой партии, увозит Лодоиску в неизвестном направлении. Ловзинский разыскивает ее по всей Польше и находит в замке графа Дурлинского. Оказывается, Дурлинский держит Лодоиску в заточении за то, что она отказалась стать его любовницей. Ловзинский со слугой Болеславом попадают в плен к Дурлинскому. Последний дает Лодоиске на размышление три дня, обещая убить Ловзинского, если она не ответит на его страсть.

88. История дю Портая прерывается на пожаре в замке Дурлинского. К дю Портаю является маркиз де Б. Он видит Фобласа в мужском платье и принимает его за брата мадемуазель дю Портай.

Дю Портай и Фоблас говорят ему, что мадемуазель дю Портай нет дома, но маркиз заявляет, что будет ее ждать. Фоблас спешит домой, чтобы опять переодеться в женское платье и вернуться к дю Портаю. Дома его ждет Жюстина, которую прислала маркиза де Б., чтобы позвать Фобласа на свидание. Фоблас пользуется случаем, чтобы позабавиться с Жюстиной, а потом мчится на свидание с маркизой. После свидания он оставляет свое мужское платье в шкафу будуара, Жюстина и маркиза опять одевают его девушкой, и он возвращается к дю Портаю.

Утром следующего дня Фоблас и Персон собираются в монастырь. К ним присоединяется Розамбер. Аделаида говорит, что Софи больна. Фоблас подозревает, что Софи влюблена в него, ревнует и сердится. Розамбер в восторге от Аделаиды. Фоблас клянется, что будет оберегать невинность Софи, пока узы брака не соединят их. На следующий день Фобласу доставляют платье, оставленное в будуаре, но в нем не оказывается бумажника с письмами. Затем ему приносят письмо от маркизы. Она зовет его к себе домой. Фоблас приходит к ней в спальню, но неожиданно возвращается маркиз. Фоблас прячется под оттоманкой в смежном со спальней будуаре. Маркиз рассказывает, что нашел письма к Фобласу, из которых он заключил, что мадемуазель дю Портай — девица легкого поведения. Чтобы получить эти письма, маркиза уступает желаниям мужа на той самой оттоманке, под которой прячется Фоблас.

118. После сцены на оттоманке раздосадованный Фоблас остается дома. К нему приходит Жюстина с письмом от маркизы. Фоблас снова забавляется с Жюстиной. Фоблас отвечает маркизе едким письмом, отказываясь прийти к ней на свидание, а сам отправляется в монастырь. Софи опять не выходит. Из рассказа Аделаиды Фоблас окончательно убеждается в том, что Софи страдает от любви и ревности. Он обещает сестре завтра же принести рецепт лекарства, которое вылечит Софи. Фоблас дома пишет страстное письмо Софи и оставляет его на столе. Является маркиза де Б., переодетая виконтом де Флорвилем. Фоблас мирится с маркизой. Когда она собралась уйти, пришел Розамбер. Чтобы не встречаться с ним, маркиза прячется в кабинете Фобласа. Розамбер уходит, потому что к Фобласу явился его отец, который делает сыну выговор за обещанный Софи «рецепт» и упрекает за связь с маркизой. Маркиза в кабинете все слышит и одновременно читает письмо к Софи. Она приходит в отчаяние. Когда она просит дозволения уйти, барон узнает ее. Фоблас заявляет, что хочет жениться на Софи. Отец запрещает ему бывать в монастыре без него. Фоблас получает письмо от Аделаиды. Он пишет Софи и сестре. Фоблас заключает сделку с гувернером, обещая ему подарки. Персон возвращается из монастыря и сообщает, что Софи с полудня, то есть после того как она получила послание Фобласа, стало лучше. Фоблас зовет Розамбера.

Фоблас с Розамбером обсуждают ситуацию. Они идут к ювелиру покупать кольцо в подарок Персону. Вернувшись домой, Фоблас получает письмо от Софи, в котором она упрекает его за самонадеянность. Фоблас бежит обратно в лавку за Розамбером. Сцена в кафе шахматистов. По пути домой Розамбер успокаивает Фобласа. Жасмен принес известия от маркизы: у нее лихорадка. Приходит отец и отвозит Фобласа к дю Портаю.

147. Продолжение и окончание рассказа Ловзинского — дю Портая. На замок Дурлинского напали татары. Они освобождают Ловзинского и его слугу, и Ловзинский спасает Лодоиску из горящей башни. Дурлинского связывают. Приводят пленных, среди них оказывается отец Лодоиски Пулавский. Узнав о вероломстве Дурлинского и подвиге Ловзинского, он обещает отдать последнему дочь. Все вместе они отправляются в войско Пулавского и воюют за освобождение Польши. После одного из поражений пропадает дочь Ловзинского и Лодоиски — полуторагодовалая Дорлиска. Русские войска теснят поляков, и Пулавский решает похитить короля, чтобы привлечь на свою сторону колеблющуюся шляхту. Ловзинский руководит похищением, но оно терпит провал. Пулавский, Ловзинский и Лодоиска бегут через Белоруссию и Украину в Турцию. В пути Лодоиска погибает. Пулавский и Ловзинский служат туркам, затем перебираются в Америку и сражаются за ее независимость. Пулавский погибает, Ловзинский приезжает во Францию, знакомится с бароном де Фобласом. Он надеется разыскать свою дочь Дорлиску.

171. Персон относит Софи еще одно письмо и возвращается с ответом. Аделаида просит брата приходить в монастырь по утрам, до десяти часов, пока барон и гувернантка Софи еще спят. С утра Фоблас уже в монастыре, он обещает Софи никогда больше не встречаться с маркизой и, окрыленный любовью, возвращается домой.

На следующий же день Фоблас бежит к «больной» маркизе. Они мирятся, но маркиза вводит «режим экономии». Она намерена победить соперницу, подняв цену на свои ласки. Уходя, Фоблас довольствуется Жюстиной.

Розамбер раскладывает все по полочкам, объясняя Фобласу новую тактику маркизы. Фоблас каждые три дня бегает к Софи, не забывая о маркизе и Жюстине. Так продолжается три месяца. Дю Портай уезжает в Россию искать свою дочь Дорлиску.

Май 1783 г. В опере Фоблас (в мужской одежде) и Розамбер встречаются с маркизом де Б. Фоблас рассказывает Розамберу историю с бумажником. Знакомство с оперной танцовщицей Корали. Ночь с Корали. Дома Фоблас получает письмо от виконта де Флорвиля с приглашением на конную прогулку в Сен-Клу. Во время прогулки они встречают маркиза де Б. в карете. Маркиз узнает мадемуазель дю Портай. Маркиза понимает, что муж изменяет ей. Фоблас и маркиза возвращаются в Париж в будуар «модистки».

Вечером того же дня: свидание с Корали. Она объясняет Фобласу, что не хочет от него никаких подарков. Они спорят, но приходит перепуганная горничная, говорит: «Это он!» — и женщины выталкивают Фобласа вон. На следующий день Корали опять приглашает к себе Фобласа. Он проводит с ней ночь, но в семь утра раздается звонок, он бежит открывать и сталкивается с собственным отцом. Корали хохочет. Отец в ярости.

Дома отец и сын объясняются, пишут Корали прощальные письма.

Фоблас спешит в монастырь, но сталкивается там с отцом, который обещает принять строгие меры. Вернувшись домой, Фоблас поручает Жасмену отнести маркизе свой портрет в образе мадемуазель дю Портай, а гувернантке Софи — бутылку водки. Жасмен возвращается пьяный. Вечером Фобласа от имени маркизы поблагодарили за подарок, при этом маркиза спросила, что с ним делать и велела в восемь утра быть у нее. Через час пришла старуха из монастыря и передала просьбу в восемь быть в монастыре.

Фоблас выбирает монастырь. Выясняется, что Жасмен принес Софи его портрет, а маркизе — бутылку водки. Влюбленные ссорятся, затем Фобласа прощают. Он опять обещает никогда больше не встречаться с маркизой. Они договариваются обменяться портретами. Входит монахиня Доротея, учительница музыки. Фоблас замечает, что она красива. Софи снова обижается. На следующий день Фоблас приходит в монастырь вместе с художником. Влюбленные мирятся. Фоблас не идет к маркизе и велит никого к нему не пускать. Так проходит несколько дней. Фоблас замечает, что за ним следят. Розамбер приставил к нему двух провожатых. Фобласу не терпится жениться, и Софи рассказывает ему, что она не француженка и не родная дочь господина Гёрлица из Вены. На обратном пути Фоблас хватает шпиона, и тот сознается, что его наняла служанка маркизы.

204. Отец, получивший анонимное письмо, из которого он узнает о том, что Фоблас ежедневно бывает в монастыре, увозит Фобласа из Парижа и заточает в загородном домике. Фоблас скучает и много читает. Дней через десять его выручает маркиза, одетая виконтом де Флорвилем; она отвозит Фобласа (в женском платье и под именем госпожи Дюканж) в Париж, в домик на улице Фобур-Сент-Оноре. Там же селится служанка маркизы Дютур под именем госпожи Вербур, которая исполняет роль матери госпожи Дюканж. Маркиза навещает Фобласа и рассказывает о том, что думает ее муж по поводу мадемуазель дю Портай. Фоблас разыскивает Розамбера и просит его найти домик рядом с монастырем, чтобы быть поближе к Софи. Домохозяин приводит в гости к мадемуазель Дюканж маркиза де Б. в качестве колдуна. Он узнает мадемуазель дю Портай. Чтобы объяснить ее появление под другим именем, ему рассказывают, что она ждет ребенка и овдовела.

220. Розамбер находит домик рядом с монастырской оградой и увозит туда Фобласа. Теперь Фоблас становится госпожой Фирмен. Фоблас устраивается у окна, поет и подыгрывает себе на фортепиано. В конце концов ему удается дать Софи знать о том, что он поселился в домике рядом с монастырем. Он спрыгивает в сад и говорит с Софи. Он не может выбраться обратно, залезает на каштан и ждет ночи. Ночью в сад пробирается Дерневаль. Доротея открывает калитку, ведущую из монастыря в сад, и Фоблас становится свидетелем их свидания. Он просит Дерневаля о помощи и наконец забирается в окно флигеля. Доротея обещает в следующую ночь привести в сад Софи. Свидание состоялось.

Фобласу приносят записку от Розамбера, в которой он сообщает о том, что видел барона де Фобласа в слезах оттого, что его сын пропал. Фоблас мчится к дю Портаю и просит его быть посредником между ним и отцом. Он возвращается домой и мирится с отцом. Отец просит его отказаться от Софи, с тем чтобы в будущем жениться на Дорлиске Ловзинской.

236. В тот же вечер пришла Жюстина и попросила его навестить маркизу, которая находится в большой опасности. Маркиза сообщает Фобласу о своей беременности. Фоблас счастлив, что станет отцом. Три месяца Фоблас по ночам видится с Софи, а днем встречается с маркизой. У него возникают подозрения, что маркиза обманула его насчет своей беременности. Он делится своими мыслями с вернувшимся в начале октября из Нормандии Розамбером, и тот утверждает, что, скорее всего, маркиза обманывает Фобласа. Фоблас идет к маркизе, желая выяснить правду, но неожиданно домой возвращается маркиз. Фоблас бежит по потайной лестнице, пытаясь по дороге соблазнить Жюстину, но маркиз, подумав, что Жюстина свалилась с лестницы, зовет людей. Фоблас выбегает из дома и прячется под каретным навесом. Ночью он становится свидетелем свидания Жюстины и лакея Ла Жёнеса. Улучив момент, он просит Жюстину спрятать его в ее комнате. Они укладываются спать, ночью сенник, на котором спал Фоблас, вспыхнул, начался пожар. Жюстина закричала, Фоблас потушил огонь, но сбежался весь дом. Фоблас прячется в каминной трубе. Маркиз не замечает его и уходит, маркиза заливает водой угли в камине, поднимается дым, Фоблас вываливается из камина. Маркиза возмущена, она уходит вместе с Жюстиной и запирает комнату на ключ. Дверь отпирает лакей, видит перепачканного и полураздетого Фобласа в чепчике, гонится за ним. Фоблас убегает, но его останавливает патруль. Все идут к судье, туда же является маркиз, а затем барон де Фоблас. Им удается заморочить судье голову, и, поручившись за шевалье, все уходят.

263. Дерневаль сообщает Фобласу, что следующей ночью он похищает Доротею из монастыря и увозит ее. Фоблас не знает, что делать. На следующий день Фоблас, Аделаида, Розамбер, господин дю Портай и барон гуляют в саду Тюильри. К ним подходит маркиз де Б. Он принимает Аделаиду за мадемуазель дю Портай и поздравляет ее с разрешением от бремени. Следует ссора, маркиз узнает правду и вызывает Фобласа, Розамбера и дю Портая на дуэль. Фоблас торопится к Дерневалю и просит его похитить той же ночью не только Доротею, но и Софи. Дерневаль готовит все к отъезду. Ночью они проникают в монастырь. Фоблас пользуется тем, что Софи теряет сознание, и овладевает ею. После этого он уговаривает ее переодеться в мужское платье и бежать вместе с Дерневалем и Доротеей в Германию. Дерневаль усаживает женщин в карету и уезжает. Фоблас спешит на дуэль. Маркиз и оба его родственника терпят поражение. Фоблас прощается с отцом и мчится вслед за Дерневалем. Они останавливаются на ночлег только в Люксембурге. Фоблас спит в одной постели с Софи, и спят они очень долго. Днем к ним врываются барон де Фоблас, гувернантка Софи госпожа Мюних и барон Гёрлиц. Происходит объяснение, в результате которого выясняется, что Софи — дочь Ловзинского Дорлиска. Ловзинский скрепя сердце обещает выдать ее за шевалье де Фобласа.

Шесть недель из жизни шевалье де Фобласа

282. Октябрь 1784 г. Венчание в церкви. Служба еще не закончилась, когда какой-то военный, приблизившись к Софи, закричал: «Так это она!» — и выбежал из храма. Дерневаль бросился за ним, но незнакомец умчался в карете. Ловзинский сажает Софи в карету и увозит ее. Фоблас бросается вдогонку, его останавливают немецкие солдаты и, думая, что он преступник, избивают. Фоблас теряет сознание. После трехдневного забытья он очнулся в постели. Рядом с ним отец и доктор. Когда Фобласу становится лучше, барон Фоблас (под именем господина де Белькура) и сын (под именем Нуарваля), а также Жасмен переезжают в деревню Хольрис в нескольких льё от Люксембурга. Они снимают домик с флигелем у доктора Депре, который продолжает лечение больного. Фоблас селится во флигеле и терзается от неизвестности. Доктор рассказывает легенду о привидениях, посещающих флигель. Ночью Фобласу снится, что его поцеловал призрак. Затем он находит записку в своем ночном колпаке, где призрак требует, чтобы он молчал, что бы с ним ни случилось. Призрак является в темноте на ночные свидания, но не издает ни звука, так что Фоблас не видит своей любовницы, не слышит ее голоса и не понимает, как она проникает к нему в комнату. Фоблас пишет Розамберу письмо, в котором рассказывает о своем необыкновенном приключении. Розамбер через Жасмена просит Фобласа встретить его поздно вечером у калитки, но чтобы никто об этом не знал. Фоблас исполняет его просьбу, граф рассказывает ему последние новости, затем угощает Фобласа вином и, когда тот захмелел, тихо отводит его в комнату и укладывает на кушетку. Фоблас засыпает крепким сном. Через час он просыпается от торжествующего возгласа Розамбера. Фоблас вносит в комнату потайной фонарь и в его свете видит на своей постели графа и маркизу де Б. Граф удаляется, довольный своей местью, маркиза приходит в себя и рассказывает Фобласу о том, что было с нею после дуэли и исчезновения Фобласа.

300. После дуэли маркиза выследила Фобласа и тайком последовала за ним в Люксембург. Это она, переодетая в мужское платье, ворвалась в церковь, а затем скрылась. Но, узнав, что Фобласа разлучили с женой и что он болен, она сняла домик с флигелем и, подослав своего слугу под видом доктора Депре, пряталась на чердаке, ожидая выздоровления своего возлюбленного. Потом она стала приходить к нему по ночам, надеясь позже увезти его и завладеть им безраздельно. Бесчестный поступок Розамбера нарушил ее планы. Она думает только о мести. Маркиза решает ехать в Париж, чтобы вернуть себе прежнее положение и отомстить Розамберу. Она просит Фобласа найти себе достойное поприще, чтобы его успехи и слава вернули ей самоуважение. На следующий день пришло письмо от Розамбера, в котором он просил благодарности за разоблачение маркизы и сообщал о том, что Софи находится в Париже, в монастыре предместья Сен-Жермен. Фоблас рвется в Париж. Маркиза помогает ему: она приносит монашеское одеяние и нанимает карету. Перед разлукой она обещает помогать ему во всем, дает ему пистолеты, а сама забирает шпагу Фобласа.

311. Едва карета с Фобласом въезжает на территорию Франции, как его хватают, связывают и долго везут неизвестно куда. Наконец он оказывается в монастыре, где его допрашивают. Выясняется, что его приняли за похищенную из монастыря монахиню Доротею. Его помещают в келью и приставляют к нему юную послушницу Урсулу. Фоблас соблазняет ее, и Урсула помогает ему выбраться из здания. Фоблас оказывается в хорошо знакомом ему монастырском саду. Он перелезает через стену в садик, где ему навстречу выходит девушка, которая, завидев его, закрывает лицо руками. Фоблас пытается разговорить ее, но на него нападают. Дело чуть не доходит до дуэли, но в конце концов виконт де Вальбрён предлагает Фобласу свою дружбу. Его любовница — бывшая служанка маркизы де Б. Жюстина. Вальбрён и Жюстина переодевают Фобласа, но он не может уйти, так как на улице дежурит полиция. Вальбрён предлагает ему остаться и переждать. Фоблас просыпается оттого, что в дом ломятся неизвестные. Он хватает шпагу и полураздетый выбегает в сад. Снова перебравшись через стену, он оказывается на соседнем участке, где, как сказала Жюстина, живет святоша Деглен. Фоблас в темноте пробирается в спальню и ложится в постель к хозяйке, которая не разрешает зажигать свет и думает, что рядом с ней ее любовник, господин Флурвак. Через некоторое время приходит настоящий Флурвак. Он застает Фобласа у своей любовницы, происходит поединок, Фоблас побеждает и опять удирает на следующий участок, где, как он уже знает, живут магнетизёры.

330. Фоблас пробирается в заведение магнетизёров, укладывается в дортуаре. Спустя какое-то время он подслушивает разговор «пророчицы» с девушкой-сомнамбулой и понимает, что надо делать. В пророчице он узнает свою старую пассию — танцовщицу Корали. Корали тоже узнает Фобласа, кормит его, дает одежду, и он спокойно спит всю ночь. Утром в дом приходят полицейские. Фоблас бежит по крыше и попадает на чердак к умирающему от голода и тоски молодому человеку, адвокату Флорвалю. Фоблас отдает ему половину своих денег, а Флорваль выручает его, отдав ему свою старую, поношенную мантию. Полный благородных раздумий, Фоблас покидает его.

На улице он сталкивается с полицейскими, от которых узнает, что они ищут монахиню в мужском костюме. Увидев в окне девицу, зазывавшую прохожих, он поднимается к ней, покупает у нее женское платье и просит пойти за фиакром. Как только она уходит, является любовник девицы. Начинается драка. Соседи вызывают полицию. Фобласа арестовывают и как продажную девицу помещают в камеру предварительного заключения. Через какое-то время за ним является дама и забирает к себе в особняк. Она требует, чтобы Фоблас переоделся, обращаясь с ним, как с девицей. Вскоре Фоблас понимает, что его дурачат, и переходит в наступление. Дама уступает, но раздается стук колес. Приходит де Вальбрён. Оказывается, он послал следить за Фобласом, узнал, что его арестовали, и попросил свою любовницу баронессу де Фонроз выручить шевалье. Фоблас рвется в монастырь к Софи, но Вальбрён уговаривает его повременить. Графиня предлагает устроить Фобласа под видом мадемуазель де Брюмон компаньонкой к графине де Линьоль. Она вкратце обрисовывает графиню и ее мужа и просит Фобласа «сформировать» госпожу де Линьоль.

363. Тем же вечером баронесса де Фонроз устраивает мадемуазель де Брюмон к графине де Линьоль. Фоблас пишет письма Софи и отцу, которые отправляет на следующий день с помощью де Вальбрёна. К графине приезжает ее тетя маркиза д’Арминкур и интересуется, стала ли племянница женщиной. Графиня долго не понимает ее, наконец мадемуазель де Брюмон объясняет ей, зачем люди женятся. Графиня возмущена. Тем же вечером она требует от мужа, чтобы он исполнил супружеский долг, но у графа ничего не выходит. Фоблас признается графине в том, что он мужчина, и графиня немедленно ложится с ним в постель. Вечером следующего дня де Вальбрён присылает карету, Фоблас спешит в монастырь. Он видит Софи, которая молится в часовне. Затем все выходят во двор, где Фобласа тут же хватают. Сыщики перехватили его письмо к отцу и подкарауливали его в монастыре. Фоблас кричит, Софи слышит его голос и падает в обморок. Фобласа сажают в Бастилию.

Последние похождения шевалье де Фобласа

400. Фоблас провел в тюрьме четыре месяца. В апреле 1785 года, благодаря хлопотам маркизы де Б., его выпускают. Отец встречает его, везет в дом, который он снял рядом с Вандомской площадью и монастырем Аделаиды. Фоблас получает письмо, в котором его предупреждают о вечернем визите некой госпожи де Мондезир. Ему показывают дом, он клянется, что никто не войдет в спальню Софи, пока она к нему не вернется. Госпожа де Фонроз привозит к нему графиню де Линьоль. Фоблас удаляется, чтобы встретиться с госпожой де Мондезир, думая, что это маркиза де Б. В темноте он целует и обнимает ее. Является графиня де Линьоль, а через какое-то время — де Белькур и слуга со свечой в руках. Фоблас узнает в госпоже де Мондезир Жюстину, получает пощечину от графини. Отец Фобласа выпроваживает обеих женщин и делает выговор сыну.

423. Утром Фобласу приносят письмо от Жюстины, в котором она приглашает его к себе для встречи с маркизой де Б. Фоблас спешит к ней и узнает, что квартиру в Пале-Рояле снял Жюстине де Вальбрён. Приходит маркиза де Б. Она объявляет Фобласу, что приложит все усилия для того, чтобы соединить его с Софи, сама же отныне будет для него только другом. Маркиза поручает шевалье переслать Розамберу в Брюссель письмо, дозволяющее графу вернуться на родину. Она еще раз обещает отомстить Розамберу за свою поруганную честь.

Вечером Фоблас идет к госпоже де Фонроз, переодевается девушкой и снова является в дом графа де Линьоля. Баронесса, граф и Фоблас выпрашивают у графини прощение для мадемуазель де Брюмон, а баронесса, к удивлению шевалье, объявляет, что мадемуазель де Брюмон останется у графини на две недели, поскольку она договорилась с ее родственниками. Кроме того, баронесса рассказывает, что освобождения Фобласа добилась маркиза де Б., которая ради этого стала любовницей нового министра. Фоблас предается радостям любви с графиней, но беспокоится о маркизе. Графиня де Линьоль вознамерилась поехать в свое имение вместе с мадемуазель де Брюмон. В деревне Фоблас восхищается добротой графини, которая заботится о своих крестьянах как мать. Неожиданно появляется граф де Линьоль. Он ничуть не стесняет любовников, но на второй день, во время прогулки, Фобласу привозят письмо от маркиза де Б., в котором он вызывает его на дуэль. Фоблас, графиня и граф отправляются в Париж.

465. В пути графине нездоровится. Она понимает, что беременна, и решает проделать часть пути пешком. Проходя через деревню Фромонвиль, Фоблас слышит горестный крик и видит женщину, которая падает в обморок. Ее тут же вносят в дом, но он успевает понять, что это Софи. Опасаясь разоблачений, Фоблас увлекает графа и графиню прочь, они снова садятся в карету и приезжают в Париж. Графиня де Линьоль умоляет Фобласа взять ее с собой на поединок; она боится, что Фоблас потом не вернется к ней, а поедет за Софи. Фоблас обещает, но утром потихоньку ускользает из дома. Во дворе он сталкивается с графом де Линьолем, и тот любезно настаивает на том, чтобы подвезти мадемуазель де Брюмон. Фоблас направляется к графине де Фонроз, где сталкивается с отцом. Отец едет к Аделаиде, Фоблас — домой. Он переодевается в мужское платье, пишет отцу письмо с указаниями о том, где искать Софи, а сам направляется на встречу с маркизой де Б. Он рассказывает маркизе о встрече с Софи и просит ее послать людей, чтобы проследить за дю Портаем. Маркиза ведет себя очень странно: она печально прощается с Фобласом, сказав, что уезжает, и, может быть, надолго.

479. Поединок в Компьеньском лесу. Фобласа встречают двое в масках и с пистолетами и требуют, чтобы он стал молчаливым свидетелем поединка. На него надевают маску. Через час появляется карета, окруженная вооруженными людьми в масках. Из кареты выходит Розамбер, который не понимает, что происходит. Ему объявляют, что он должен драться на пистолетах. Появляется его противник, тоже в маске. Фоблас узнает фрак виконта де Флорвиля и понимает, что маркиза де Б. решила сама отомстить за себя Розамберу. Маркиза ранит Розамбера в плечо, снимает маску и объявляет Розамберу, что, когда тот поправится от ранения, они снова будут драться. В этот момент появляется графиня де Линьоль в кабриолете. Маркиза (в образе виконта) очень понравилась графине, Фоблас отправляется с графиней в Париж, надеясь на следующий же день поехать во Фромонвиль к Софи. Прежде чем явиться в дом графини, Фобласу следует переодеться в мадемуазель де Брюмон. Графиня и Фоблас являются к госпоже де Фонроз. Баронесса пытается убедить графиню, что Фобласу следует искать жену. Приезжает граф де Линьоль, Фоблас скрывается в уборной и оттуда по потайной лестнице бежит из дома де Фонроз.

496. Фоблас спешит во Фромонвиль, к Софи. Отец и сестра встречают его на въезде в эту деревню. Фоблас узнает, что Ловзинский опять увез Софи неизвестно куда, но оставил письмо, в котором объясняет причины своего поведения. Ловзинский обвиняет Фобласа в сговоре с маркизой де Б. и объявляет, что отдаст Софи, только когда маркиза погибнет или окажется в тюрьме. Фоблас тем не менее пускается вдогонку за Ловзинским, но из-за болезни застревает в гостинице города Монтаржи и теряет след Софи.

511. Фобласа одолевают тоска, усталость и болезнь. Он подумывает о самоубийстве, но является графиня де Линьоль. Тоска уходит, Фоблас и графиня предаются любви, как вдруг прямо в комнату входит маркиза де Б., переодетая виконтом. Фоблас теряет сознание. Он приходит в себя в карете, на нем опять женское платье, рядом с ним — графиня и маркиза в облике виконта де Флорвиля. Они приезжают в замок графини. На следующий день Фобласу делается лучше, и маркиза-виконт уговаривает графиню прилечь в соседней комнате. Маркиза и Фоблас беседуют. Он устал и задремал, а когда очнулся, увидел, что маркиза плачет над какой-то бумагой, но не говорит, в чем дело. Графиня де Линьоль просыпается. Приезжает ее муж, подозрительно относится к виконту де Флорвилю, но его уверяют, что это друг мадемуазель де Брюмон. Опасаясь встречи графа с бароном де Фобласом, графа отправляют на охоту. Маркиза идет спать. Граф возвращается с баронессой де Фонроз. Баронесса будит спящего «виконта». Разыгрывается сцена, в результате которой графиня де Линьоль узнает, что под маской виконта скрывалась ее соперница маркиза де Б. Баронесса и маркиза уходят.

535. Графиня ле Линьоль в ярости. Она ревнует Фобласа к маркизе и подозревает его в измене. С большим трудом Фобласу удается ее успокоить. Отец Фобласа приезжает, чтобы забрать его с собой. Графиня де Линьоль рассказывает ему о себе и о том, как полюбила Фобласа. Она уверяет, что не сможет без него жить. Де Белькур жалеет ее, но не отступает от своего решения. Он увозит Фобласа в Немур, воспользовавшись обмороком графини.

550. Фоблас возвращается в Париж и получает сразу три письма: от маркизы де Б., от графини де Линьоль и от лакея Розамбера. Последний уверяет, что его хозяин очень плох и долго не протянет. Фоблас посылает Жасмена с поручениями к маркизе и графине, а на следующий день едет с визитом к Розамберу. Граф разыгрывает раскаяние умирающего и просит у Фобласа прощения за то, как поступил с маркизой. Фоблас прощает его, и Розамбер тут же «оживает».

Граф спрашивает Фобласа о его делах, но Фоблас, утратив доверие к другу, молчит. Розамбер просит его остерегаться маркизы де Б. и навещать его почаще. Отец Фобласа не спускает с него глаз. Через неделю Фоблас полностью выздоравливает.

560. Перед Пасхой баронесса де Фонроз уговаривает отца Фобласа поехать на гулянье в Лоншане. Фоблас едет верхом и видит графиню де Линьоль в кабриолете, перед ней — маркизу в коляске и за ней — Жюстину в фаэтоне. К Фобласу приближается маркиз де Б. Он просит прощения у Фобласа, и тот узнает, каким образом маркиза объяснила своему мужу все происшествия и недоразумения, которые привели к дуэли у ворот Майо. Жюстина строит маркизу и Фобласу глазки, а потом решает обогнать кабриолет графини. Графиня в отместку за дерзость бьет ее кнутом по лицу, коляски сталкиваются, экипаж Жюстины опрокидывается, Жюстина вываливается задом кверху. Фоблас бросается ей на выручку. Говоря с ним, Жюстина несколько раз громко назвала его по имени. Вокруг собралась большая толпа любопытных. Фобласу с трудом удается выбраться и оторваться от преследующих его поклонников и от маркиза де Б. Фоблас спешит на свидание к графине де Линьоль, а, повидавшись с графиней, он спешит в дом Жюстины, чтобы встретиться с маркизой де Б.

579. Маркиза просит Фобласа дождаться Жюстины и высказать ей все, что он думает о ее наглом поступке в отношении графини де Линьоль. Жюстина возвращается, но не одна, а с маркизом де Б. Фоблас и маркиза прячутся в шкафу. Маркиз изменяет жене с Жюстиной, Фоблас в шкафу пытается завладеть маркизой. Когда маркиз и Жюстина садятся ужинать, маркиза резко выскакивает из шкафа, говорит мужу все, что она о нем думает, и уводит его домой. Фоблас спешит к отцу, который видел, как он в Лоншане разговаривал с маркизом, и думал, что сын опять вынужден был драться.

593. Графиня де Фонроз изобретает новый план: она задержит у себя отца Фобласа, а сын в образе мадемуазель де Брюмон тем временем доберется вместе с маркизой д’Арминкур до замка Гатине, куда уже уехала графиня де Линьоль, и на следующий день вернется в Париж. Маркиза везет в Гатине кузину графини — юную Аньес де Мезанж и просит мадемуазель де Брюмон просветить ее насчет супружества. Ночью Фобласу удается выскользнуть из постели старой маркизы и перебраться к юной де Мезанж. Маркиза просыпается, начинает говорить с Фобласом, и он с ужасом понимает, что старуха его домогается, но она убеждает его, что только пошутила. Утром приходит графиня, и маркиза требует, чтобы она прекратила связь с Фобласом. Она долго уговаривает ее, но графиня непреклонна. Тогда, воспользовавшись тем, что графиню вызвали, она выпроваживает Фобласа, он отправляется в Париж и первым делом навещает Розамбера, который уже знает и про графиню де Линьоль, и про прогулку Фобласа с маркизом де Б. Больше Фоблас ему ни о чем не рассказывает. Фоблас не может встретиться с графиней де Линьоль, тетка не отходит от нее ни на шаг. Фоблас получает приглашение от маркизы де Б. в домик на Паромной улице.

Маркиза догадалась о приключении Фобласа с мадемуазель де Мезанж и интересуется, знает ли о нем Розамбер.

621. Две недели Фоблас сидит дома под присмотром отца и тоскует. За графиней де Линьоль следит ее тетя, поселившаяся на время в ее доме. Фоблас не получает известий ни о Софи, ни о маркизе де Б. Баронесса приглашает Фобласа вместе с отцом на обед. Фоблас выходит из столовой, в будуаре его ждет графиня де Линьоль. Они проводят вместе полчаса, баронесса тем временем отвлекает де Белькура, затеяв с ним ссору. На следующий день Фоблас придумывает мигрень, ложится спать и, когда отец уходит, едет к баронессе, переодевается в мадемуазель де Брюмон и вместе с баронессой едет к графине. Он остается у графини до утра, она мечтает убежать с ним за границу, но он уговаривает ее согласиться провести ночь с мужем, чтобы иметь потом право объявить о своей беременности. Фоблас предлагает привести доктора, чтобы тот прописал графине, которой давно уже нездоровится из-за беременности, супружескую близость.

635. Фоблас договаривается с Розамбером, что тот изобразит доктора. Баронесса уговаривает барона-отца позволить Фобласу в последний раз нарядиться мадемуазель де Брюмон, чтобы поддержать графиню во время визита доктора. Барон соглашается, несмотря на то, что получает какое-то неприятное письмо. Розамбер разыгрывает веселого и опытного врача, обещает приготовить для графа «отцовский напиток», который вылечит его от импотенции. Маркиза д’Арминкур очарована доктором. Узнав, что его имя Розамбер, она говорит, что очень рада, поскольку именно его рекомендовали ей для некоего дела. Вечером граф выпивает почти все лекарство, присланное «доктором». Фоблас возвращается домой и проводит бессонную ночь. Наутро выясняется, что граф не излечился. Появляется новое действующее лицо — брат графа де Линьоля, капитан де Линьоль, которому сообщили, что его невестка ждет ребенка не от мужа. Происходит бурная сцена, капитан оскорбляет графиню, мадемуазель де Брюмон не сдерживается и швыряет его на пол. Капитан уходит, обещая следить за всеми. Фоблас хочет отомстить, но Розамбер уговаривает его подождать, пока положение графини не станет явным. Розамбер сообщает Фобласу о своей предстоящей женитьбе и приглашает друга прийти к нему в гости наутро после свадьбы. Он также уверяет его, что маркиза де Б. ненавидит графиню де Линьоль и потому опасна. Когда Фоблас возвращается домой, он сталкивается с госпожой де Фонроз, которая клянется погубить маркизу де Б. Отец показывает Фобласу письмо, в котором аноним сообщает о том, что Фоблас при содействии баронессы де Фонроз провел ночь с графиней. Отец предостерегает сына, он уверяет, что капитан де Линьоль очень опасен. Фоблас не раздумывая заверяет его, что сразится с наглым капитаном. Отец признается, что всегда гордился своим сыном как прекрасным стрелком и фехтовальщиком, и просит его непременно убить злодея-капитана. Потом он вспоминает, что Фоблас давно не брал в руки оружия, и предлагает сыну испробовать свои силы в поединке с ним. Он сообщает Фобласу, что в ближайшую субботу они отправятся на поиски Софи. Несмотря на радость, Фоблас понимает, что не может в такую минуту оставить графиню де Линьоль без поддержки, говорит отцу, что никуда не поедет, и пишет два письма: одно — графине, в котором заверяет ее в своей верности, второе — маркизе де Б., прося ее помешать своему отъезду из Парижа.

660. Фоблас посылает Жасмена с письмом к графине, но Жасмен возвращается ни с чем, потому что у дома графини дежурит капитан де Линьоль. Фоблас получает ответ от графини, она просит его прийти в семь часов, но отец запирает сына в его комнате. Фоблас выпрыгивает из окна и идет сначала к госпоже де Фонроз. Та уверяет его, что анонимные письма — дело рук маркизы де Б., и сообщает, что она навсегда рассталась с де Белькуром. Фоблас идет на свидание с маркизой и рассказывает ей о всех своих тревогах. Она обещает, что назавтра Фоблас получит пакет, который позволит ему не уезжать на поиски Софи. Они договариваются снова встретиться в пятницу.

Фоблас возвращается домой, просит прощения у отца за свое бегство и в то же время требует свободы. Барон соглашается. Фоблас надевает шляпу Жасмена, берет шпагу и направляется к графине, но по дороге сталкивается с ней. Графиня ушла из дома с драгоценностями, чтобы бежать с Фобласом на край света. Фоблас тайком приводит ее к себе домой. Они проводят ночь вместе, а утром договариваются, что графиня подождет еще три месяца, пока можно будет скрывать беременность, и будет ждать Фобласа у себя, чтобы не подвергаться риску. Она просит Фобласа прийти к ней в пятницу вечером.

Утром Фобласу доставляют назначение в драгунский полк, стоящий в Нанси. Является виконт де Линьоль и вызывает Фобласа на дуэль. Они едут к воротам Майо, но там виконта берут под стражу, а Фоблас отправляется к Розамберу поздравить его с женитьбой. Розамбер объясняет другу, что назначение в Нанси, по соседству с которым находится имение маркизы де Б., и арест виконта — дело рук маркизы, которая хочет удалить Фобласа от Софи и графини де Линьоль. Розамбер чем-то огорчен. Фоблас узнает, что граф женился на Аньес де Мезанж.

679. Вечером граф вместе с женой наносит визит Фобласу. Розамбер узнает о приключении Фобласа с мадемуазель де Мезанж, но стойко сносит удар, смеясь над самим собой. Фоблас с Розамбером отправляются на прогулку и сталкиваются с маркизом де Б. Маркиз и Розамбер ссорятся, начинается дуэль, Розамбер ранен, он просит Фобласа передать маркизе, что раскаивается и просит у нее прощения. Фоблас проводит тяжелую ночь, но надеется, что пятница будет счастливой благодаря свиданию с маркизой, а потом и с графиней. Вечером он рассказывает маркизе о последних словах Розамбера, маркиза считает, что теперь она полностью оправдана в глазах Фобласа и может снова с чистым сердцем любить его. Но в комнату врываются баронесса де Фонроз и маркиз де Б. Маркиз со шпагой бросается на Фобласа, его жена встает между ними, и шпага пронзает ее. Маркиза успевает выстрелить из одного пистолета в баронессу, а второй отдает Фобласу, чтобы он мог защитить себя. Маркиз в ужасе от содеянного убегает. Раненную в челюсть баронессу уносят, маркизу укладывают в постель. Она признается Фобласу в своих чувствах и действиях, в том, что она переоценила свои возможности, пытаясь оставаться Фобласу только другом, и делала все, чтобы устранить соперниц и вернуть себе его любовь.

699. Май 1785 г. Фоблас торопится домой, где его ждет графиня. Они решают бежать следующей же ночью. Утром Фоблас снова у маркизы. Она бредит, предрекая гибель графини. Фоблас идет к Розамберу, но тот очень плох, ему не разрешают говорить. Фоблас возвращается домой. Барон получает письмо от Ловзинского, который сообщает, что через два часа привезет Софи. Фоблас терзается, не зная, что делать. Приезжает Софи, графиня видит ее, вырывается из дома и бросается в Сену. Фоблас мчится за ней, вытаскивает ее из воды, приказывает перенести на улицу Бак, где умирает маркиза. Он обвиняет маркизу в гибели графини, и маркиза умирает, услышав его проклятье. Фобласу сообщают, что графиня тоже скончалась, и он теряет сознание.

711. Письма барона де Фобласа к графу Ловзинскому. Фобласа помещают в тюрьму, а затем в сумасшедший дом. Барон забирает его домой, Фоблас никого не узнает, а только воет и что-то бормочет о могилах и убийствах. Отец приглашает из Англии знаменитого врача. По его совету барон снимает домик в деревне с садом и речкой. Вечером Фоблас, как обычно, рвется спасать Элеонору, Софи кричит из соседней комнаты, чтобы его выпустили. Фоблас бросается в речку, долго плавает и, выбравшись на берег, теряет сознание. На следующий день приступ повторяется, но в роще на берегу Фоблас видит надгробие, на котором написано: «Графиня де Линьоль». Фоблас бьется в слезах, а потом засыпает рядом с «могилой». На следующий день он чертит на земле рядом с «могилой» графини: «Здесь покоится также госпожа де Б.» Каждый вечер он навещает рощу, пока однажды Софи не останавливает его. Фоблас узнает Софи, потом отца и Аделаиду, память возвращается к нему, он просит у всех прощения.

Жюстину помещают в тюрьму для проституток Сен-Мартен. Баронесса де Фонроз, изуродованная выстрелом маркизы, удаляется в свой замок. Розамбер поправился, но оставил свет.

Врач не советует барону возвращаться в Париж, так как там Фоблас может снова впасть в беспокойство. Барон решает переехать в Польшу.

Фоблас вызывает на дуэль капитана де Линьоля, который требует, чтобы отец Фобласа сразился с графом де Линьолем. Фоблас назначает встречу в Киле. Фоблас пишет также маркизу де Б., говорит, что готов дать ему удовлетворение, но выражает сожаление по поводу случившегося с маркизой несчастья. На поединке с братьями де Линьоль барон ранит графа, капитан ранит барона, и Фоблас убивает капитана. Приезжает маркиз де Б. Фоблас обезоруживает его, затем хватает ту самую шпагу, которой была ранена маркиза де Б., и просит у маркиза прощения. Поединок прекращается.

Виконт де Вальбрён сообщает Фобласу последние новости: Жюстина вышла из тюрьмы и поступила на службу к магнетизёрше госпоже Леблан (Корали). У Розамбера родился ребенок, и граф уверяет, что ребенок этот похож на мадемуазель де Брюмон. Граф де Линьоль сочиняет шарады, а маркиз де Б. жив-здоров, но приходит в бешенство при виде лица, похожего на лицо Фобласа. В ответ шевалье сообщает, что Аделаида вышла замуж, Софи родила сына, а сам он был бы очень счастлив, если бы не тяжелые воспоминания.

 

Основные даты жизни и творчества

Жан-Батиста Луве де Кувре

1760—1797 *

Принципы не меняются,

Луве

и я не изменюсь так же, как они.

Неужели фантастический мой Идиот

Достоевский. Письма

не есть действительность,

да еще самая обыденная?

1760

12 июня

 В Париже у Луи Луве, торговца писчебумажными товарами с улицы Сен-Дени, и его жены Мари-Луизы родился младший сын, которого назвали Жан-Батист. Согласно обычаю, ребенка отдали кормилице в деревню.

Когда Жан-Батиста привезли в Париж, отец невзлюбил его — тщедушного, близорукого и болезненного, во всем отдавая предпочтение старшим сыновьям. Братья издеваются над ним; отец суров и груб. Жан-Батист с его гордой и чувствительной душой страдает. Умом и сердцем он на всю жизнь запомнил обиду, которая разбередила его страсти и заставила полюбить свободу и равенство. «Возможно, именно поэтому в сердце его зажглась ненависть к тиранам, которая умерла только вместе с ним». Отец и сын были слишком разными, чтобы понять и полюбить друг друга. К счастью для Луве, мать, нежно любившая младшего сына, старалась возместить своими заботами и привязанностью неласковое обхождение со стороны отца и братьев.

1767

Мать наняла Жан-Батисту учителя, который полюбил мальчика за его послушание и сообразительность.

1775

Венчание Маргариты Денюэль (1760—1827), дочери парижского буржуа, и господина Шоле, богатого ювелира из Пале-Рояля. Маргарита — ровесница Луве, молодые люди полюбили друг друга еще в отрочестве, их любовь родилась и росла вместе с ними, но родители девушки настояли на ее браке с человеком много старше ее, и он поспешно увез молодую жену подальше от Парижа.

1777

Луве заканчивает учение, отец требует, чтобы сын либо продолжил его дело, либо стал адвокатом, и Луве сначала осваивает типографское дело, а затем поступает в секретари к известному ученому и другу энциклопедистов барону Филиппу Фредерику де Дитриху (1748—1793), который поручает ему написание своих статей. Эти статьи публикуются, получают академические награды, но вся слава достается Дитриху.

1782

Экономист барон Oгe де Монтьон (1733—1820) учреждает ежегодную премию Академии наук для награждения бедных, совершивших какой-либо добродетельный поступок. Луве по протекции Дитриха поручают составление заявки от имени бедной служанки, которая из собственных скудных накоплений поддерживала свою хозяйку и двух ее дочерей, впавших в нищету. Чтобы продолжать помогать бывшей хозяйке, служанка пошла работать сиделкой при тяжелобольных. Луве с жаром взялся за дело, и его усилия увенчались полным успехом: девушка получает премию, а Луве — искренние поздравления от цеховых старшин, которые в знак признательности предоставляют ему жилье.

1783

Луве поступает на работу к книгоиздателю и книгопродавцу Прольту, читает все, что появляется на прилавке, но особое восхищение вызывают у него книги Руссо. Позже в «Одном годе из жизни шевалье де Фобласа» он перечислит имена тех, чьи произведения читал в те годы (см. примеч. 137 к «Одному году...»). В итоге карьере адвоката Луве предпочитает карьеру писателя.

1787

Выходит в свет «Один год из жизни шевалье де Фобласа». Луве опубликовал книгу за свой счет и не остался в убытке. Успех последовал незамедлительно. Молодой автор удостоился многочисленных похвал от любителей литературы этого жанра за то, что легкость, остроумие и пикантные приключения сочетаются у него с живыми и обворожительными картинами, всегда остающимися в рамках приличий. Это тем более ставилось в заслугу автору, ибо общество в то время являло примеры беспредельного распутства и продажности.

1788

Публикация «Шести недель из жизни шевалье де Фобласа». Луве берет псевдоним Луве де Кувре.

1789

Март

Луве перебирается в Немур (городок в 76 км на юго-восток от Парижа), где в мае к нему присоединяется бросившая мужа Маргарита Шоле. Он называет ее Лодоиской.

«Какая женщина! Сколько благородства! Сколько величия! Сколь достойная той бессмертной страсти, которую она вдохнула в меня! <...> Кто бы мне сказал в 86-м, когда я описывал битвы, приключения и невзгоды, выпавшие на долю благородного Пулавского, что вскоре наши с ним судьбы станут так разительно схожи; что я для утешения и счастья найду в моей спутнице, обладавшей всеми женскими прелестями и достоинствами, гордое мужество, решительность и качества, которыми редко обладают даже мужчины? Кто бы мне сказал, что в ней я найду силу и великодушие, которыми я наделил жену Ловзинского?

Как, Боже правый, как предугадал я, что ей придется пережить почти все несчастья, на которые я обрек Лодоиску? Значит, так я и буду ее называть» (1: 9—10).

«Все, что может сделать счастливым человека чувствительного и невзыскательного, я получил до революции. Я жил в любимой всем сердцем деревне. Я сочинял книги, успех которых положил начало тому, что я называл моим маленьким состоянием. Оно и в самом деле было невеликим, таким же, как и мое честолюбие. Я страстно желал независимости и уже давно понял, что единственный путь к ней лежит для меня в ограничении своих потребностей; и потому я изгнал роскошь, тяга к которой была свойственна мне на заре юности, и призвал умеренность, необходимую для здоровья каждого человека, а для писателя — особенно. Я так ограничил себя в расходах, что жил на восемьсот франков в год. <...> Окруженный со всех сторон садом, в нескольких льё от Парижа, вдали от незваных гостей я писал весной 1789 года те шесть томов, которые, способствуя продаже первых двух книг, должны были заложить основу моего маленького состояния. Они принесли бы в три раза больше, если бы не серьезные события...» (1: 7—8).

Июль

«...до нас дошло известие о взятии Бастилии. И тут же я получил из ее рук подарок во всех отношениях бесценный — трехцветную кокарду <...> Эта кокарда, которую я один носил в нашем маленьком городке с его бдительным дворянством, чуть не навлекла на меня ужасные неприятности <...> Довольно долго я оставался только зрителем. Я обещал себе оставаться им всегда. Многие тогда защищали интересы народа. Меня же почти целиком поглощали интересы моей любви» (1: 10).

Октябрь

Поход на Версаль и насильственное перемещение королевской семьи в Париж. Депутат Ж.-Ж.. Мунье осуждает этот акт насилия. Возмущенный до глубины души, Луве отвечает брошюрой «Оправданный Париж, ответ господину Мунье». Он прославляет восставший народ, защищает Мирабо и Лафайета и при этом стоит на позициях конституционной монархии, хотя чувствуется, что мысль о республике ему не чужда. «Эта работа привела меня в Клуб якобинцев, куда в ту пору принимались только те, кто проявил либо гражданскую доблесть, либо какой-нибудь талант <...>. Я почти все время жил за городом и потому редко посещал заседания клуба, ограничиваясь ролью наблюдателя» (1: 11).

1790

Публикация «Последних похождений шевалье де Фобласа». Издательство тут же выпускает в свет две первые части романа, над которыми Луве предварительно поработал, внеся изменения, которые он счел необходимыми из-за происходящих в стране перемен. Луве продолжает писать, но отныне все его творчество подчинено целям революции. Он переезжает в Париж и снимает комнату на улице Сент-Оноре, неподалеку от Клуба якобинцев.

1791

Публикация романа «Эмили де Вармон, или Развод необходим и похождения кюре Севена» («Emilie de Varmont, ou Le divorce indispensable et les amours du curé Sevin»). В романе доказывается необходимость закона о разводе и дозволения священникам вступать в брак. Ни стилем, ни сюжетом роман не напоминает «Фобласа», в нем торжествует мораль, порок наказывается, добродетель вознаграждается.

Луве пишет пьесы. В первой из них — «Благородный конспиратор, или Мещанин во дворянстве века восемнадцатого» — он высмеивал предрассудки старого и нового дворянства. Ему отказали в постановке в двух театрах. «Чтобы сыграть эту пьесу, мне понадобится пушка» (1: 12), — сказал один из антрепренеров. Вторую пьесу — «Выборы и аудиенция Великого Ламы Сиспи» — постигла та же участь. И только третья пьеса «Большой смотр черной и белой армий» выдержала двадцать пять представлений.

18 июля

Премьера оперы Луиджи Керубини «Лодоиска» в театре на улице Фейдо. В основу либретто положена история любви Ловзинского и Лодоиски.

1 августа

Премьера оперы Родольфа Крейцера «Лодоиска, или Татары» в зале Фавара.

Издатель Бодуен (Baudoin), купивший в августе 1789 г. невзрачный информационный листок под названием journal des Débats et des Décrets» («Газета дебатов и декретов», орган Национального собрания), привлекает к сотрудничеству в газете Луве, предложив ему десять тысяч франков в год. Луве помогают два помощника и Лодоиска. Вскоре число подписчиков утроилось, газета стала влиятельной и популярной, ее тиражи постоянно росли. Луве работает в этой газете до 10 марта 1793 г.

Луве вступает в члены парижской секции Ломбардцев, объединяющей живущих в районе улицы Ломбардов аристократов, буржуа и ремесленников. На заседаниях «...я несколько раз брал слово, потому что перевес оказывался на стороне аристократов, а не патриотов. В общем, я изредка выступал, но избегал всяких должностей, хотя легко мог получить их. Одним из первых я записался в Национальную гвардию, одним из первых внес мой патриотический взнос и одним из первых был осужден. Таким образом я исполнял революционный долг, уклоняясь от всяческих выгод... Но наступил момент, когда, так сказать, помимо воли, мне пришлось выйти из тени» (1: 13).

25 декабря

«Я вступил в страшную борьбу. Возмущенный интригами дворян, которые ради установления самой нетерпимой несправедливости вооружали Европу против своей родины, я зачитал перед судом Законодательного собрания <...> мою петицию против принцев... она имела громадный успех... Газеты извращали ее каждая на свой лад. Но по приказу Национального собрания Бодуен издал ее в виде маленькой брошюры» (1: 14). В петиции обвинялись в заговоре члены королевской семьи, эмигрировавшие за границу, и предлагалось объявить войну монархам, оказывающим им военную поддержку. «Мы требуем, — сказал оратор депутатам, — чтобы нас и королей рассудил Господь <...>. Мы требуем бедствия страшного, но неизбежного, мы требуем войны! Не может коалиция тиранов быть всемирной! Пусть тысячи наших граждан обрушатся на феодалов с быстротой молнии и не остановятся, пока не уничтожат рабство, пусть декларация прав дойдет до каждой хижины и повсюду каждый человек, образованный или неграмотный, обретет чувство собственного достоинства, и род человеческий расправит плечи и вдохнет полной грудью» (3: IX).

2 января

Ассамблея принимает постановление, обвиняющее братьев короля и принца Конде в заговоре против государства и Конституции.

1792

17 января

Речь в Клубе якобинцев за войну с Австрией: «В ходе дискуссии первостепенной важности я вышел на трибуну знаменитого общества, где до сих пор держался в тени» (1: 15). «Все ожидали увидеть красивого молодого человека, подходящего для ролей первого любовника, а увидели человека маленького, худого, лысого, близорукого... Его скромность и смущение свидетельствовали о его добродетели, в нем чувствовался моралист. Скоро заметили благородство его лба и огонь, блестевший в глазах и освещавший все его лицо» (8/1: 328).

Робеспьер и его сторонники были против войны и за возведение на трон герцога Орлеанского вместо Людовика XVI, «чистые якобинцы», как называет их Луве, были за республику и немедленное объявление войны Австрии, так как мир, по их мнению, лишь укреплял силы контрреволюции. Луве выступил с яркой речью. Робеспьер пытался возражать, но во втором выступлении (которое сам Луве называет лучшим своим произведением — 1: 17) Луве разбил его доводы. «Господин Луве произнес речь, восхитившую нас редкой уверенностью стиля, большой силой чувств, строгой логикой, а также умеренным и вполне уместным употреблением риторических прикрас», — писал Бриссо(5: X). «Робеспьер, сейчас вы держите общественное мнение в неопределенности, несомненно, вы достойны этой необыкновенной чести, ваши речи принадлежат будущим поколениям, и грядущее нас рассудит, но на вас лежит большая ответственность. Настаивая на своем, вы окажетесь в долгу у современников и даже у потомков; да, грядущее встанет между вами и мной, каким бы ничтожным я ни был, и скажет: «В Учредительном собрании был человек, не подверженный никаким страстям, один из самых верных народных трибунов. Все уважали и ценили его добродетели, восхищались его мужеством; его любил народ, которому он служил неустанно, и, что самое замечательное, он был достоин этой любви. Разверзлась пропасть, и, поглощенный множеством забот, он увидел опасность там, где ее не было, и не заметил там, где она действительно существовала. И был в этом собрании один неприметный человек, которого заботил исключительно настоящий момент; другие граждане открыли ему глаза, он увидел угрозу и не смог промолчать; он указал на нее Робеспьеру, он хотел заставить его прикоснуться к ней. Робеспьер отводит глаза, убирает руку, неизвестный настаивает и спасает свою страну» (7/XIII: 166). В этот момент родилась непримиримая вражда Робеспьера и Луве и их взаимная ненависть. И тогда же якобинцы разделились на две фракции: фракцию Робеспьера и фракцию Бриссо. С другой стороны, среди сторонников войны были четыре министра-якобинца, которые вознамерились отдать Луве портфель министра юстиции, но в последний момент, испугавшись развязанной Робеспьером кампании клеветы и запугивания, передумали. Тем не менее состоялось личное знакомство Луве с Роланом, министром внутренних дел, и его женой Манон Ролан, у которых два раза в неделю обедали сторонники Бриссо. «Луве, чье общество всегда мне было приятно, мог бы, как Филопомен, быть наказан за внешний вид, — писала Манон Ролан в своих мемуарах. — Маленький, щуплый, близорукий, небрежно одетый, он мог бы показаться невзрачным человеку вульгарному, который не заметит его благородного лба; огня, придающего его глазам и лицу выражение большой искренности; его доброты, изощренного остроумия, тонкого юмора; литераторы и люди со вкусом знают его прекрасные романы, в которых прелестное воображение соединяется с легкостью стиля, философскими нотками и критичностью. Политика обязана ему более серьезными произведениями, чьи принципиальность и дух располагают в пользу автора и его талантов. Невозможно соединять в себе такой большой ум с таким маленьким честолюбием и огромной доброжелательностью: храбрый, как лев, простодушный, как ребенок, чувствительный человек, честный гражданин, сильный писатель. Он мог утром повергнуть в дрожь Каталину на трибуне, днем побеседовать с Музами, а вечером блеснуть в салоне философов» (8/1: 328).

Луве назначается членом Комитета по связям (Comité de correspondence) Клуба якобинцев, который занимается распространением информации и передачей приказов из парижского клуба в его провинциальные филиалы, а также публикует обращения клуба и протоколы его заседаний в «Journal des débats du Club des Jacobins» («Газета дебатов Клуба якобинцев»).

30 января

Луве произносит речь, в которой, чтобы нанести удар по спекулянтам и врагам революции, призывает якобинцев отказаться от покупки сахара до тех пор, пока цена на него не станет приемлемой для самых бедных. В этой речи он превозносит французских женщин, напомнив о принесенных ими жертвах и об их самоотверженности. «Французский народ начинает, подобно нам, с побед над самим собой, подобно нам, в конце концов, в битвах более серьезных он одержит еще более блестящие победы» (9). Его речь производит такое впечатление, что члены клуба единогласно клянутся воздержаться от употребления не только сахара, но и кофе. К ним присоединяются все присутствующие. Собрание постановило опубликовать речь Луве и решение, принятое членами клуба.

Март

Жан Мари Ролан становится министром внутренних дел, назначает Луве официальным публицистом, и Луве начинает выпускать газету-плакат «Часовой» («La Sentinelle»), которая расклеивается на стенах. Она печатается два раза в неделю на розовой бумаге в одну восьмую листа (четыре страницы крупными буквами). «Война была объявлена. Двор, явно сговорившись с Австрией, предал наши армии, надо было просветить народ относительно множества заговоров, и я создал «Часового». Расходы оплачивало Министерство внутренних дел. Мое очень скромное состояние не выдержало бы печати газеты-плаката, некоторые номера которой были выпущены тиражом более двадцати тысяч экземпляров» (1: 22). Газета носит печать стиля Луве — гневного и убедительного. Она явилась орудием пропаганды взглядов партии Бриссо — Ролана (тех, кого в будущем назовут жирондистами) и носила острополемичный характер. До сих пор эта газета является документальным свидетельством борьбы между двумя основными партиями, борьбы, которая раздирала сначала конституционную монархию, а затем республику. Первые номера, появившиеся в марте 1792 г., были посвящены разоблачению происков партии роялистов, которую Луве представлял как сторонницу монархии по английскому образцу с наследственной верхней палатой, стремящуюся с этой целью изменить Конституцию. Он нападает также на фейянов, обвиняя их в стремлении расколоть патриотов в вопросе о Национальной гвардии. Начиная с осени 1792 г. газета отражает главным образом личную борьбу ее автора против депутатов-монтаньяров и, в особенности, против Марата, Дантона и Робеспьера, которых он подозревает в заговоре с целью установления диктатуры. Луве предостерегает против внутренних раздоров в Национальном собрании, разжигаемых лидерами монтаньяров, ибо разногласия благоприятствуют политической регрессии, а именно тому, что власть окажется в руках одного человека. Его призывы к объединению вокруг воюющей республики являются, несомненно, и лучшим из того, что он написал, и самым прозорливым. Но его обличительные статьи против санкюлотов, к которым он испытывает глубочайшее презрение и которых систематически представляет как грубых и порочных пропойц, жаждущих крови, свидетельствовали о его отвращении к демократии, основанной на приходе в политику бедных. Что до его атак на Робеспьера, то они были столь безоглядны, что даже Бриссо не осмеливался их поддержать.

Историки по-разному оценивают роль «Часового» в революции. Вот как писал о нем историк Эжен Марон: «Хотя плакаты Луве были написаны ярко и пылко, на широкую публику они не оказывали большого влияния. Они были адресованы, во-первых, тем, кого в революционное время называют “честными людьми”, то есть людям нерешительным. Их он призывал к отваге, энергии, действию — призывы замечательные в любое время, но, как правило, бесполезные. Во-вторых, они обращались к патриотам: Луве проповедовал недоверие к их собственным кумирам — Робеспьеру и Марату, взывал к разуму и здравому смыслу, советовал изгнать страсти и неоправданные надежды, не допустить власти тех, кто стремится покорить народ с помощью лести... Замечательные советы, но запоздалые и потому тоже бесполезные. Кроме того, стиль “Часового” был слишком литературным, слишком выверенным, среди его статей немало таких, которые можно было бы спокойно прочитать в Академии, их язык изящен, но не живописен, в нем мало точных выражений, народных словечек, Луве не называет вещи своими именами, как Марат, он остается литератором, даже когда говорит с простыми людьми. Только когда ему надо выступить против тех, кто любил называть себя санкюлотами и вместе с этим названием перенимал их манеры, язык его становится более выразительным. “Когда посреди самых важных дискуссий они отдают предпочтение грубости, когда к высоким темам примешиваются неприличные выражения, когда, забывая об уважительности, которую они должны оказывать вам, они обсуждают вашу судьбу на разгоряченную винными парами голову...” Вскоре этот памфлетный стиль кажется ему низким, и он заканчивает плакат аргументацией литературной: “Кто обеспечивает в Европе преобладание французского языка, чтобы заставить все народы слышать вас и вами восхищаться, если не мудрые ораторы, чьи завораживающие речи уничтожают все сомнения, а чистота языка окрыляет и возвышает мысль?” Да, такой фразе не откажешь в гармоничности, но вряд ли она производила нужный эффект на приверженцев Марата, читавших ее на углу перекрестка» (5: XIII—XIV).

Другой видный французский историк революции Альфонс Олар писал о «Часовом» иначе: «С литературной точки зрения, Луве своей своеобразной газетой положил начало новому жанру красноречия — афишному красноречию, в котором скоро достиг совершенства. Сама химеричность его ума делала “Часового” доступным простолюдину: читал ли народ с доверием эти политические романы, эти непомерные выдумки или рвал с отвращением розовую афишу, на которой они печатались, он никогда не оставался равнодушным к талантливым произведениям автора Фобласа. <...> Успех “Часового” сделал Луве известным всей Франции...» (6: 330—331).

Луве становится директором и главным редактором газеты, в которой демонстрирует настоящий талант памфлетиста, — «Газеты дебатов Клуба якобинцев» (journal des débats du Club des Jacobins»). Луве сообщил ей легкий, ироничный тон, который придавал отчетам о яростных спорах знаменитого клуба шутливый характер. Луве неизменно подчеркивал пафос заседаний, их театральность, бурные овации, то и дело прерывавшие выступления, и тем самым, излагая ход заседаний и не делая никаких выводов, он полемизировал с клубом. Журналист никогда не забывал упомянуть в отчете о восхищении по отношению к Робеспьеру, и особенно к Марату, а также о ненависти к мадам Ролан. Если на имя Марата клуб отзывался аплодисментами, то имя мадам Ролан вызывало крики гнева и возмущения. В конце концов члены клуба стали подвергать нападкам журналистов, и, как только появился серьезный повод, Луве не только изгнали из редакции, но и исключили из членов клуба.

30 марта

Луве возглавляет делегацию членов Клуба якобинцев в Национальное собрание. Он требует новых мер против врагов революции и выступает против постоянной работы парижских секций.

Июль

Бриссо и Гаде намереваются отправить Луве комиссаром во французскую колонию на острове Санто-Доминго. Луве отказывается: во-первых, он не может поехать туда с Лодоиской, которая еще не стала его женой, во-вторых, он считает, что принесет родине больше пользы, оставаясь в Париже. Эта должность была отдана Сантонаксу. «Если бы я тогда согласился, — писал Луве в мемуарах, — Сантонакс был бы сейчас на моем месте, в изгнании, а я, на его месте, воевал бы с англичанами» (1: 23).

10 августа

Народное восстание в Париже и штурм дворца Тюильри. Луве участвует в приступе. «Я способствовал спасению швейцарских солдат, которых сателлиты герцога Орлеанского, бежавшие при первом выстреле, хотели расстрелять, когда бой закончился» (1: 23). Луве вывел их в коридоры Национального собрания, а затем помог им спрятаться. Несколько дней он работает в генеральном совете Парижской коммуны.

2—6 сентября

Массовые убийства в Париже всех подозреваемых в связях с роялистами, а также членов их семей. Резня в тюрьмах, убийство всех заключенных.

Сентябрь

Выборы в Конвент: Луве избран депутатом от департамента Лауре. Он встает на позиции Жиронды, партии умеренных и просвещенных республиканцев, которая в ту пору имеет перевес в Конвенте. Ролан вновь становится министром юстиции. Благодаря закону о разводе, принятому Национальной ассамблеей 9 октября, Маргарита Шоле получает развод.

29 октября

Ролан представляет в Конвент отчет о событиях после 10 августа. В одном из приложений к нему, в частности, говорилось о партии, которая враждебно относилась к новым властям, постоянно подвергала нападкам Конвент и не желала слушать никого, кроме Робеспьера как единственного человека, способного спасти родину. Робеспьер усмотрел в этом пассаже личную угрозу, он попросил слова, дабы оправдаться, и с большим трудом получил его, но в зале поднялся такой шум, что выступать было невозможно. «Так что ж! — воскликнул он. — Раз в этом зале нет никого, кто посмел бы бросить обвинение мне в лицо...» При этих словах Луве устремился к трибуне: «Я, я обвиняю тебя!» И тогда, — писал очевидец, — появился человек, маленький, щуплый, небрежно одетый, но с благородным лбом и голубыми глазами, сверкавшими, подобно молниям. Поднялся гул голосов, в которых слышались любопытство и благожелательность: «Это Фоблас!» (2: 191). Луве говорил долго и страстно, его речь вошла в историю как речь провидца, ибо то, в чем он обвинял Робеспьера в сентябре 1792 г., оправдалось полностью только через год, когда Робеспьер запустил машину террора. «Робеспьер, я обвиняю тебя в том, что ты издавна клевещешь на самых честных патриотов. Я обвиняю в этом тебя, ибо полагаю, что не тебе судить о чести добрых граждан и представителей народа. Я обвиняю тебя в том, что ты особенно яростно клеветал на этих людей в первые дни сентября, то есть тогда, когда клевета была равносильна приговору. Я обвиняю тебя в том, что ты прилагал все усилия к тому, чтобы опорочить, унизить и подвергнуть гонениям представителей народа, чтобы опорочить и принизить их власть. Я обвиняю тебя в том, что ты постоянно делал все, чтобы выставить себя объектом идолопоклонства, допускал, чтобы в твоем присутствии о тебе говорили как о единственном во Франции добродетельном человеке, единственном спасителе отечества, и сам утверждал подобное. Я обвиняю тебя в том, что, пустив в ход все средства интриги и устрашения, ты подчинил своей тиранической власти собрание выборщиков Парижа. Я обвиняю тебя в том, что ты явно добивался высшей власти, что доказывают как приведенные мною факты, так и все твое поведение, которое вопиет против тебя еще громче, чем я» (9).

Речь Луве часто прерывалась аплодисментами и возгласами одобрения, он требовал, чтобы поведение Робеспьера было рассмотрено в специальном комитете, и закончил следующими словами: «Я настаиваю на том, чтобы немедленно был вынесен обвинительный приговор человеку, чьи преступления доказаны, и поверьте мне, ради вашей чести, ради нашей отчизны, не расходитесь, не осудив его». Конвент не послушал Луве, он лишь постановил издать его речь тиражом в пятнадцать тысяч экземпляров.

Робеспьер, понимая, что без подготовки не сможет дать достойного отпора, а также что время приглушит эмоции и уничтожит влияние красноречия его противника, попросил дать ему ответное слово через неделю.

В тот же день в Клубе якобинцев Луве был осужден за свое поведение и исключен из клуба. «Вне всякого сомнения, я заслужил честь быть изгнанным из общества якобинцев, в котором тогда насчитывалось уже меньше тридцати его старых членов...» (1: 34). Фигура Луве становится непопулярной, ему не дают слова.

5 ноября

Робеспьер приготовил ответную речь. Зал Конвента был полон его сторонниками с девяти утра. «Диктатор говорил два часа, но ничего не сказал. Я готов был раздавить его в ответном выступлении...» (1: 30). Но зал устал, монтаньяры и жирондисты, сторонники и противники Луве, все требовали прекратить распри и разбирательства и, постановив издать речь Робеспьера таким же тиражом, как и речь Луве, Конвент перешел к повестке дня. «В тот день я понял, что люди с оружием рано или поздно одержат верх над людьми с принципами, и с того дня я начал говорить моей дорогой Лодоиске, что нам надо заранее готовиться к эшафоту или к изгнанию» (1: 31). Однако, хотя Луве не дали слова в Конвенте, он опубликовал брошюру под заголовком «Максимилиану Робеспьеру и его роялистам». В ней он обрисовал все маневры Робеспьера в Клубе якобинцев в 1792 г., фракцию кордельеров, фракцию сторонников герцога Орлеанского, честолюбивые проекты их лидеров. Почти все, о чем он писал, впоследствии оправдалось, вот только «вопреки его ожиданиям и против всякого вероятия, весьма посредственный Робеспьер одержал верх над Дантоном» (1: 33). Министр внутренних дел Ролан способствовал распространению брошюры в провинциях.

16 декабря

Луве произносит в Конвенте речь, направленную против Филиппа Орлеанского (Эгалите).

«Представители народа, не я поддерживаю предложение Бюзо, а бессмертный основатель знаменитой республики, отец римской свободы Брут. (Ропот в зале.) Да, Брут... Его речь, произнесенная две тысячи лет назад, так подходит к нашей ситуации, что, можно подумать, я написал ее сегодня.

Однако позвольте мне сначала сказать два слова от себя. Устав от тирании, римский народ поклялся в вечной ненависти к монархии. Он только что изгнал своего деспота Тарквиния Гордого и, ревностно оберегая новорожденную свободу, чувствовал, что само присутствие членов семьи Тарквиния в Риме угрожает ей. Брут собрал народ, достойных граждан республики, и перед ними обратился к своему коллеге, родственнику Тарквиния... Французы, клянусь вам, это сказал сам Брут, я лишь верный переводчик, слушайте внимательно, вот что сказал Брут:

“Хотя сегодня нам нечего бояться за свободу, не будет излишним принять некоторые предосторожности. Мне больно огорчать моего соратника, но интересы отдельных лиц не должны превалировать над общими интересами. Народ Рима не поверит, что обрел полную свободу, пока в Риме род ненавистных царей не только продолжает существовать, но и пользуется немалой властью. Это грозное препятствие для свободы. Потомок Тарквиния, избавь нас от этих опасений, может, они напрасны и беспочвенны, но они тревожат друзей Республики. Мы знаем, мы признаем, ты способствовал изгнанию царей: доверши это благое дело, избавь нас от их призрака, от настоящей причины нашей тревоги. Народ Рима справедлив, он не станет лишать тебя твоего имущества. Ты хочешь оставить его здесь — мы будем беречь его, а ты будешь получать доход. Ты хочешь все забрать с собой? И это возможно, но покинь город, покинь немедленно, уезжай. Граждане Рима верят, что монархия действительно исчезнет только вместе с последним из рода Тарквиниев”.

Так сказал Брут, и да будет позволено мне поставить рядом Францию и Рим, Тарквиниев и Бурбонов, я бы мог и дальше развивать их сравнение, но буду краток.

(Реплика из зала: «Луве должен избавить нас от деспотизма своего таланта»)

Римская республика насчитывала всего несколько дней — наша только что явилась на свет. Соседние монархи беспокоили Рим — несколько еще могущественных деспотов, явные враги наши, угрожают нам оружием, но оно не так опасно, как деньги тех, кто вредит нам, лживо уверяя в своем нейтралитете. Слух о дурных замыслах Тарквиниев распространился по разным уголкам Италии — слава о злодеяниях дома Бурбонов заполнила весь мир. Коллатин был родственником тирана — Филипп в недавнем прошлом тоже, и ты, Филипп, не можешь не помнить, что являешься одним из тех привилегированных созданий, которых в эпоху нашего раболепства мы называли принцем крови. Коллатин помог изгнанию Тарквиния Гордого — утверждают, что в определенном смысле и ты помог падению предателя Капета. Некоторые, похоже, думают, что могут сделать тебя представителем народа — Коллатин, благодаря свободному, неоспоримо свободному выбору своих сограждан, занимал не менее почетную должность, он был консулом. Возглавив римскую молодежь, он разделил с Брутом честь обратить деспота в бегство — твои дети ведут против варваров наших детей-победителей. Коллатин стал объектом нарождающихся опасений — Филипп, заявляю тебе, ты тоже сеешь в нас недоверие, тревогу, семена всяческих разногласий. Коллатин был настолько умен, что не стал ждать решения народа Рима — и ты, Филипп, не станешь ждать нашего, если ты истинный друг свободы, но если ты и твои сторонники были лишь ее лицемерными льстецами, мы пожалеем о том, что не приняли этот спасительный декрет два месяца назад. Тарквиний Коллатин <...> добровольно покинул Рим, успокоив Республику, он не стал дожидаться декрета, хотя декрет был принят. Народ Рима, деятельный и крайне недоверчивый во всем, что касалось свободы, на следующий же день принял декрет об изгнании всех Тарквиниев без исключения. Представители народа, только что освобожденного от рабства, спокойствие в стране может быть достигнуто только такой ценой <...>. Опираясь на авторитет великого человека, опираясь на пример освобожденного им народа, я призываю вас принять один из самых благородных декретов Рима его героической эпохи. По предложению Брута я предлагаю принять следующее решение...»

Конвент постановил: «Все члены семьи Бурбонов-Капетов, находящиеся в настоящий момент во Франции, исключая тех, кто находится в Тампле, в течение трех дней должны покинуть департамент Парижа и в течение недели территорию Республики, а также территории, оккупированные ее войсками» (9).

1793

Январь

Процесс над Людовиком XVI. Луве подготовил выступление в поддержку обращения к народу по вопросу о судьбе бывшего монарха. Но прения прекратились, выступить ему не дали, впрочем, его речь вскоре была опубликована. Как и большинство жирондистов, Луве голосовал за утверждение приговора народом, за смерть короля, но с ее отсрочкой до принятия новой, республиканской Конституции. Голосование было поименным, поэтому он мог обосновать свое мнение: «Граждане, я голосую за смерть, но при условии, что приговор будет приведен в исполнение только после того, как французский народ примет Конституцию, которую вы обязаны ему представить. И не говорите, что я другими словами опять призываю к обращению к народу, против которого вы уже проголосовали, ссылаясь на то, что этим мы разожжем гражданскую войну. Пусть так! Для того, что я сейчас предлагаю, народу не надо будет собираться немедленно, зато позднее ему уже ничто не помешает, вы же сами постановили, что во Франции будет только та Конституция, которую примет народ. И я точно знаю, что тогда все аристократы, число которых не так велико, как вы утверждаете, объединятся, чтобы уничтожить в колыбели республиканское правительство. И в этих условиях еще неизвестно, не будет ли жизнь этого преступного короля скорее вредна, чем полезна для планов реставрации монархии. В самом деле, если его не будет в живых, что помешает явиться какому-нибудь интригану, сгорающему от желания унаследовать трон, жаждущему верховной власти и более опасному, потому что его менее известные и громкие преступления еще не полностью его дискредитировали? <...> Его спасение пока еще в ваших руках. Остерегайтесь злоупотребить вашей властью, свято храните права тех, кто послал вас сюда, воздайте должное национальному суверенитету, и если, исполнив свой долг, вы падете от рук мятежников, вы, по крайней мере, погибнете достойными сожалений, достойными уважения. Ваши департаменты восстанут, чтобы отомстить за вас и за свободу. Вы умрете, но сохраните бесценный вклад народного представительства, вы спасете Республику. И здесь не может быть колебаний. В общем, таковы принципы.

Граждане, люди, времена и обстоятельства могут меняться. Принципы не меняются, и я не изменюсь так же, как они.

Я голосую за смерть Людовика, но при этом непременном условии, и я категорически заявляю, что мнение мое непоколебимо, я голосую при условии, что приговор будет исполнен только после того, как французский народ примет Конституцию, которую он поручил вам ему представить» (2: 192). Голос Луве при подсчете голосов, отданных за казнь короля, учтен не был.

10 марта

Волнения в Париже, руководимые «бешеными» под лозунгом радикализации революции. Луве не дают слова в Конвенте, монтаньяры делают все, чтобы не выпустить его на трибуну, и он печатает памфлет: «Национальному конвенту и всем, кто мне доверяет, о заговоре 10 марта и об Орлеанских заговорщиках». «Он был перепечатан в нескольких департаментах, в Париже мне пришлось напечатать почти шесть тысяч экземпляров. Он произвел бы громадный эффект, если бы некоторые зарвавшиеся проконсулы, которые уже утвердились в департаментах и ни с чем не считались, вскрыв пакеты, не задержали их прямо на почте» (1: 46).

В этом памфлете Луве не только указал на диктатуру как цель Робеспьера и его сторонников, но и на то, какими путями они к ней придут. «Они придут к тирании через разбой: чтобы царить, они будут грабить, а чтобы грабить, будут убивать. Все, что я мог тогда сказать, я сказал, а то, о чем я не мог говорить, я наметил. <...> Увы! то был глас вопиющего в пустыне, заговорщики заглушали мой голос всеми способами, а мои друзья слушали, но не слышали. И потому, уверенный в нашем скором и неизбежном поражении, я каждый день повторял моей дорогой Лодоиске: “Этим людям (жирондистам. — Е.Т.) не избежать эшафота, я должен был бы немедленно оставить их, если бы их партия не была партией долга и добра”» (1: 47). Как бы там ни было, но этот памфлет стал еще одним поводом к будущему изгнанию Луве из Конвента.

Апрель

Весь этот год, так же, как и предыдущий, Луве пишет стихи. Он готовит к изданию сборник стихов, а также свои письма, которые, по свидетельству современников, представляли огромный интерес. Почувствовав, как сгущаются над жирондистами тучи, он отдал их на хранение другу, но тот во время террора испугался и все сжег. Таким образом до нас дошли только два стихотворения Луве — гимн свободе, который он сочинил в изгнании и включил в свои мемуары, а также романс из «Одного года...».

2 июня

Изгнание жирондистов из Конвента; двадцать два жирондиста предстают перед трибуналом. Остальные члены партии находятся под домашним арестом и ждут своей очереди. Луве прячется у своих верных друзей в Париже, две недели в доме «Бремонов» (см. примеч. 1 к «Посвятительному посланию к первым пяти книгам»), а потом у некоего «славного молодого человека».

23 июня

Луве и Лодоиска с поддельными паспортами, присланными друзьями, уже перебравшимися в Нормандию, покидают Париж. На следующий день в Эвре они встречают переодетого Гаде, который убеждает Луве отправить Лодоиску обратно в Париж и следовать в Кан (административный центр департамента Кальвадос) без нее.

26 июня

Луве и Гаде прибывают в Кан. Там уже находятся другие жирондисты, и все они надеются поднять народное восстание. Но скоро становится ясно, что их надежды не оправдались. Восстание провалилось, его организаторы были объявлены вне закона, и в случае поимки требовалось лишь установить их личность и отправить на эшафот.

Август

По Парижу прокатилась новая волна арестов, Луве тревожится за судьбу Лодоиски. Вместе с бретонцами, которые еще хранили верность жирондистам, Луве с товарищами пешком, как простые солдаты, отправились на юг, в сторону Бордо. И однажды ночью его разбудили, сказав, что его разыскивает какая-то женщина. Это была Лодоиска. Как только газеты написали о поражении «роялистов Кальвадоса», она продала свои драгоценности, разыскала Луве и сказала, что отныне ее судьба навеки связана с его судьбой и что она твердо решила разделить с ним все невзгоды. Луве решил оформить их отношения. Петион, Гаде, Бюзо, Салль, заменив священника или муниципальных чиновников, стали свидетелями клятвы в верности, которую Луве и Лодоиска принесли друг другу.

Жирондисты продолжают поход на юг вместе с батальоном (800 человек) верных бретонцев, получивших увольнение; они мечтают выйти к морю, сесть на какой-нибудь корабль и добраться до Америки. Лодоиска и еще несколько женщин едут позади в экипаже. Добравшись до департамента Финистер, расположенного на западе Бретани, жирондисты решили расстаться с бретонцами, чтобы не подвергать их опасности и искушениям. Вместе с шестью добровольцами, пожелавшими их охранять, получив оружие, припасы и документы, Петион, Барбару, Салль, Бюзо и его слуга, Кюсси, Лезаж, Бергуен, Жиру, Жире-Дюпре, Риуфф, Мейан и Луве отправились к берегу. Другие жирондисты разными путями тоже пробирались к морю. Луве и Лодоиска расстались, договорившись встретиться в прибрежном городке Кимпере. Группа передвигается по второстепенным дорогам, обходя населенные пункты, иногда днем, но чаще ночью. Разное случалось в пути: двое заболели, один до крови стер ноги, и через какое-то время их осталось уже одиннадцать с одним, не самым опытным, проводником.

Плюс ко всему они начали голодать. Если им попадалась хижина, ее хозяева от страха не только запирали окна и двери, но даже не отвечали на расспросы. И только случайный путник указал им наконец верную дорогу в Кимпер, до которого оставалось две мили. Они отправили последнего проводника в город, чтобы он нашел там уже заждавшихся товарищей. Друзья остались в роще и под проливным дождем и ветром приготовились страдать от неизвестности, холода и голода. Луве тоже был близок к отчаянию, его удерживала только мысль о Лодоиске. Один Петион сохранял присутствие духа. Однако по счастливой случайности проводник повстречал всадника, который оказался другом жирондистов, выехавшим на их поиски. Он отвел их к священнику, который приютил их до конца дня, а ночью, в сопровождении друзей, они двинулись дальше. Через два часа им надо было разделиться. Товарищи простились с Саллем, Кюсси и Жире-Дюпре, Бюзо и Петионом. Луве предлагали присоединиться к ним, но он рвался в Кимпер, к Лодоиске. Риуфф, Барбару и Луве направились в город.

Лодоиска нашла в соседней с Кимпером деревне домик с большим садом, и Луве устремился к ней, оставив Барбару и Риуффа. Его звала любовь — «страстная и нежная, почтительная и взаимная, всегда неизменная и всегда новая, настоящая любовь, которую внушала и дарила мне жена» (1: 121). Прежде всего, на случай нападения, Лодоиска устроила неприступное убежище, и они снова зажили в тиши и уединении, как когда-то до революции, и каждый день радовались счастью быть вдвоем, мечтая когда-нибудь оказаться в Америке. Большая часть их товарищей на лодке отправились в Бордо, и вскоре все они были схвачены. Гаде, Бюзо и Петион, так же как и Луве с женой, оставались в Кимпере, собираясь добраться до Бордо другим путем. Тучи сгущались. Луве пришлось оставить домик в деревне и перебраться на отдаленный хутор. Там, в одиночестве, «я умирал от скуки, и там я сочинил мой гимн смерти. Я хотел петь его по пути на эшафот» (1: 122).

Спасем страну

Сентябрь — октябрь

Три недели Луве вынужден скрываться вместе с женой в доме человека, который из сочувствия предупредил их об опасности и спрятал. Луве с товарищами ждет возможности перебраться в Бордо, столицу Жиронды, но 20 сентября выясняется, что женщинам на корабле места нет. Лодоиска принимает решение вернуться в Париж, чтобы спасти там хоть что-то из своего имущества, а затем присоединиться к мужу в Бордо.

Путь был полон тревог и опасностей, но в конце концов жирондисты остановились в Сент-Амбезе, неподалеку от Бордо, в пустом доме, принадлежавшем родственнику Гаде. Гаде со свойственным ему прямодушием в ближайшем же трактире назвал свое имя, выдав таким образом себя и товарищей. И только потом они узнали, что власть в городе перешла в руки их противников, по городу прошли аресты, начинался террор. Гаде ушел в Сент-Эмильон, свой родной город, где он надеялся найти для всех убежище и где уже должен был находиться Салль. Шестерым его товарищам пришлось тихо сидеть взаперти и ждать. С огромным трудом им через два дня удалось ускользнуть от преследователей в Сент-Эмильон, но каково же было их разочарование, когда выяснилось, что ни одна душа не решается предоставить им убежище! Их приметы были хорошо известны, куда они направились — тоже, оставалось надеяться только на удачу и ловкость. И первым делом они решили рассеяться. Луве решил идти в Париж, к Лодоиске, и говорил, что готов взять с собой двух-трех товарищей. «Я тоже, несмотря на печальный опыт Гаде, надеялся на своих друзей!» (1: 151). Барбару, Валади и его друг согласились идти вместе с ним. Петион ушел в неизвестном направлении вместе с Бюзо, Салль и Гаде устремились в ланды. Все надеялись выиграть время, ибо не верили, что режим террора продержится долго.

Но лишения, опасности и мучения продолжались. Почти две недели Луве, Барбару и Валади скрывались на сеновале у священника, и Луве благодарил Бога за то, что Лодоиски не было рядом. Гаде и Салль, постучавшись во все двери, нашли прибежище у доброй женщины, госпожи Буке, которая сказала, что приютит и их товарищей. Все устроились в пещере, входом в которую служил колодец, и через какое-то время к ним также присоединились измученные Бюзо и Петион. Тереза Буке — «ангел небесный» (1: 159) — снабдила их матрасами и одеялами, дала стол, стулья, фонарь, приносила газеты и книги. В подземелье было холодно, сыро, душно, но, несмотря ни на что, жирондисты принялись за работу. Луве и Бюзо начали писать мемуары, Салль сочинил пьесу, посвященную Шарлотте Корде, Гаде посвятил ей стихи. Бюзо, Петион и Барбару пишут шутливые рецензии на пьесу Салля — она им очень не понравилась. Однако вечно скрываться в эпоху террора было невозможно. В начале ноября приехал муж Терезы Буке и пришел в ужас от того, что делает его жена. Товарищам опять пришлось разделиться. Гаде и Салль перебрались на чердак к отцу Гаде, Петион, Бюзо и Барбару укрылись у парикмахера, который согласился спрятать их за деньги, Валади ушел один к своему родственнику в Перигё, а Луве устремился в Париж, и это спасло ему жизнь, так как все его товарищи очень скоро погибли. Были казнены и Тереза Буке вместе с мужем и отцом, а также члены семьи Гаде.

«Я сто раз вам говорил, — писал Луве в своих записках, обращаясь к товарищам, — бывают такие безнадежные положения, когда жизнь теряет смысл. Сто раз я предупреждал вас, что, когда я дойду до такой степени отчаяния, когда мужчина может решиться покончить с собой, я не стану стреляться, я пойду в Париж. Я знаю, тысяча против одного, что мне не дойти, но я должен хотя бы попытаться. Только так мне позволено покончить с собой; моя семья, мои старые друзья еще имеют надо мной такую власть. Вы же знаете, какая женщина ждет меня! Пусть друзья мои знают, что, оставшись один на всем белом свете, я все еще отдавал им дань своего уважения; я не разуверился в них и сделал все возможное, чтобы обнять их. Я думал: пусть Лодоиска знает, что я погиб, обратившись лицом в ее сторону!» (1: 171).

В маленьком якобитском паричке, с подложным паспортом на имя гражданина Ларше, санкюлота, освободившись от всего лишнего, но тщательно пряча в одежде пистолет, скорострельный мушкетон и завернутые в кусочек перчатки пилюли с опиумом (на случай, если надо будет покончить с собой), Луве прощается с друзьями, которых он больше никогда не увидит, и шагает по дороге вместе с «ненавистью к тиранам, презрением к рабам и к смерти. О моя Лодоиска! Меня влекли твоя бессмертная нежность, твой всевластный гений!» (1: 172). «Из глубины Жиронды, где повсюду меня окружала смертельная опасность, свет звезды твоей звал меня, звал беспрестанно <...>. И что ж! С открытым лицом и высоко поднятой головой, с оружием в руке и с душой, устремленной к тебе, я прошел, прошел посреди всех их комитетов, комиссий и приспешников, прошел сквозь толпу убийц. Без тебя я бы погиб» (1: 239).

Ноябрь

За первые два дня пути он насквозь промок, у него страшно распухла и разболелась нога, дороги были покрыты грязью или мокрыми камнями, и опять на помощь пришли добрые люди. Два дня он приходил в себя, и снова отправился в путь, рискуя каждый день, ибо любой, кто разоблачал врага отечества, получал в награду сто франков. Луве в своих «Заметках» постоянно повторяет, что его хранило Провидение; на самом деле ему помогало прекрасное знание людей и понимание обстановки. Один возчик, развозивший посылки и продукты, проникся к нему доверием и взял его в свою повозку. Этого возчика знала вся округа, и Луве проделал путь до Лиможа почти без приключений. В доме возчика он провел три полных дня, подлечил ногу, а затем возчик нашел экипаж, который отправлялся в Париж с пассажирами. Он предупредил сопровождающего (которому было обещано вознаграждение), что Луве — контрабандный товар, который надо прятать от досмотра, снабдил Луве продуктами, подарил перчатки и шапочку. Луве лежал на полу между ног пассажиров, мужчин, женщин и детей, которые думали, что скрывают простого дезертира, и набрасывали на него пальто и юбки, заваливали коробками и саквояжами, ставили на него ноги, а он благодарил Бога за то, что уродился таким маленьким. Так он избежал многочисленных проверок паспортов. Но затем жандармы получили новый приказ: они стали заставлять пассажиров выходить наружу, а сами проверяли, нет ли в экипаже кого-то еще. Трижды Луве, замерев, готовил свой пистолет, чтобы выстрелить себе в рот, трижды прощался с Лодоиской и жизнью, но каждый раз оставался незамеченным, ибо жандармы шарили под скамейками и не обращали внимания на лежавшую на виду кучу вещей. На постоялых дворах он выходил вместе со всеми, ужинал и узнавал новые и все более страшные новости. Так он узнал о казни мадам Ролан, затем о самоубийстве ее мужа и гибели друзей-жирондистов и при этом, услышав очередную новость, должен был хранить невозмутимый вид. «В общем, надо было стать изгнанником, чтобы понять, как тяжело и тягостно каждый день, каждое мгновение сдерживаться в каждом движении, незаметно дышать, не сметь ни чихнуть, ни засмеяться, ни вскрикнуть, бояться произвести хоть какой-то шум. Тому, кто не испытал такого, невозможно представить, как это по видимости незначительное ограничение с течением времени превращается в настоящую и невыносимую пытку» (1: 166).

6 декабря

Экипаж благополучно въехал в Париж, и в два часа дня Луве быстро сел в фиакр и остался один в Париже, в разгар террора. Первым делом он направился к своим давним друзьям, тем самым, у кого скрывался в июне после изгнания жирондистов из Конвента, тем, кому посвятил первую книгу «Фобласа» и кого в своих «Записках для истории» он называет Бремонами. Он знал их с детства, когда-то его отец оказал большую услугу Бремону-старшему, тот в благодарность помог Луве в молодости, Жан-Батист дружил с Бремоном-сыном и даже помогал его осиротевшим двоюродным братьям и сестре. «Только ради них я отступился от своих строгих и, возможно, неразумных правил — не использовать свое положение ни для каких друзей и родственников, ни для кого, кто имеет ко мне какое-то отношение, если только речь не идет о несправедливости, которую надо устранить. Но я считал, что в этой семье, разоренной революцией, талантов гораздо больше, чем требовалось для тех должностей, на которые я их устроил, в общем, я помог и отцу, и сыну». Младшего брата Луве отдал учиться, а сестре хотел дать приданое, когда она подрастет (1: 58—59). В их доме он нашел Лодоиску, но не успел обнять жену, как хозяин указал ему на дверь. «О Гаде, мой бедный Гаде! Ты жаловался на своих друзей! Если бы ты видел моих!» (1: 223). «И посреди этого ужаса Гименей подарил нам ночь любви. Да, Гименей. Разве мог быть более святым договор, который мы заключили перед нашими несчастными друзьями! Где, перед какими властями мог я, несчастный изгнанник, узаконить наш брак?» (1: 223)

Лодоиска снимает квартиру под своей девичьей фамилией и устраивает там потайной закуток для Луве. «Прекрасные ручки моей Лодоиски, ее нежные ручки, как вы понимаете, никогда не притрагивались ни к рубанку, ни к гвоздям, ни к штукатурке, и, однако, всего за пять дней она сама <...> соорудила деревянное убежище с таким совершенством и изобретательностью, что эта первая проба могла бы сойти за шедевр мастера. Если не знать, что в этом уголке, который казался гладкой стеной, кто-то прячется, то, вне всяких сомнений, меня не нашла бы там даже самая хитрая ищейка» (1: 225). Каждый новый день Луве и Лодоиска встречали как подарок судьбы, потому что каждый день приносил известия о новых арестах и казнях. Луве и Лодоиска клянутся, что умрут вместе. «Клянусь, без тебя, — говорит Лодоиска, — моя жизнь превратится в мучение, невыносимое страдание. Одна я скоро погибну, и погибну в отчаянии. Ах, позволь, позволь нам умереть вместе» (1: 224).

1794

6 февраля

Все было готово для бегства Луве в горы Юра: паспорт, экипаж, одежда (широкие штаны и короткая куртка с фалдами из черной шерсти, трехцветный жилет, якобитский паричок с короткой черной шевелюрой, красный колпак, огромная сабля и плюс ко всему огромные черные усы, которые он отрастил за время затворничества). В таком наряде щеголяли тогда большие патриоты, и назывался он полной карманьолой.

Лодоиска ждала ребенка, и они договорились, что она последует за ним через два месяца. И когда Лодоиска ненадолго выходит, Луве в тайнике пишет ей прощальное письмо: «Друг мой, услышь мои молитвы, береги себя. Я оставляю самую дорогую мою половину, ты это знаешь. Береги себя. Оставь все дела, если они хоть в чем-то будут небезопасны. Пусть мы станем еще беднее, зато мы снова будем вместе. Помни о том, как я страшно беспокоюсь за тебя... Прощай, я обожаю тебя, храни себя, я уезжаю первым, я тебя жду!» (1: 240)

Апрель

Луве живет один в пещере, окруженной лесом, и продолжает начатые в катакомбах Жиронды записки, которые назовет «Несколько заметок для истории, или Рассказ о моих бедствиях после 31 мая 1793 года», и опубликует в январе 1795 года. Он бродит по горам, взбирается на скалы, но, едва завидев человека, прячется. Не раз он близок к отчаянию, но, как всегда, его поддерживает надежда на скорую встречу с Лодоиской.

Начало июля

Лодоиске удается перебраться к мужу, и они переходят границу Швейцарии. Под именем господ Жан-Жозеф Франшар они поселяются в деревушке Сен-Бартелеми, близ Эшалага, в кантоне Во. «В Сен-Бартелеми несчастная пара нашла наконец фермера, который согласился сдать им сарай, и тут выяснилось, что нужно получить согласие коммуны; крестьяне собрались под дубом и решили, что такового согласия дать не могут. Луве, в отчаянии, попросил разрешения привести свои доводы. Он говорил сначала так просто, а потом так пылко и трогательно, что крестьяне со слезами на глазах единодушно постановили, что примут его вместе с женой» (4: 1109).

В лондонском театре Друри-Лейн проходит премьера оперы «Лодоиска» (либретто Джона Филипа Кэмбла, музыка Стефена Стораса по мотивам музыки Керубини).

27 июля (9 термидора)

Падение Робеспьера. К власти приходит партия, враждебная монтаньярам. Луве пишет письмо в Конвент, требуя отмены своего изгнания: «Обращение жертв 31 мая к парижанам 9 термидора».

22 сентября

Рождение сына Луве. Родители дают ему имя Феликс — счастливый.

17 декабря

Конвент принимает постановление о том, что жирондисты, объявленные вне закона, могут вернуться на родину, но не могут вернуться в Конвент. При этом всем изгнанникам гарантируется, что их не будут преследовать.

Луве с женой, оставив сына кормилице в Швейцарии, возвращаются в Париж. Луве открывает книжный магазин-типографию в Пале-Эгалите (бывшем Пале-Рояле). Он издает, в частности, написанные Манон Ролан в тюрьме записки под заглавием «Призыв гражданки Ролан к беспристрастным потомкам». Издание было выпущено в пользу единственной дочери Роланов, оставшейся сиротой.

1795

Март

Мари-Жозеф де Шенье требует возвращения в Ассамблею жироялистов, осужденных и изгнанных 31 мая и 2 июня 1793 г.

В его словах так и слышится голос Луве: «Вы говорите, они бежали? Вы говорите, они прятались? Похоронили себя в глубине пещер, как христианские мученики далекого прошлого? Так вот в чем их преступление! Эх, как было бы хорошо для Республики, если бы все были виновны только в таком преступлении <...>. И как жаль, что не нашлось такой глубокой пещеры, чтобы сохранить для отечества размышления Кондорсе, красноречие Верньо <...>. И почему 10 термидора после казни триумвиров наша радушная и свободолюбивая земля не вытащила на свет эту подземную колонию ораторов-патриотов, республиканцев-философов, чья мудрость и энергия могли бы оказать мощную поддержку стране в скорой и последней битве равенства против привилегий, свободы против королей?» (3: ХXIII). Предложение Шенье принимается, и Луве вновь становится членом Конвента, не требуя себе лично ни моральной, ни материальной компенсации. Верный своим убеждениям, он остается твердым республиканцем, врагом произвола и насилия, не поддающимся ни на посулы, ни на угрозы, он борется против якобинизма и против «термидорианской реакции». Он снова начинает издавать «Часового», но теперь уже не как настенное издание, а как обычную газету. Направленная против остатков террористов, но главным образом против ползучего неороялизма, она свидетельствует о силе республиканских убеждений ее автора, несмотря на презрение к бедноте, которое он так и не смог преодолеть. В отличие от большинства бывших и реабилитированных жирондистов, Луве не пошел на соглашение с роялистами и измену делу Республики. У «Часового», органа стойких республиканцев, было много сторонников, он выходил более тысячи раз.

Против Луве сочиняются многочисленные памфлеты, он подвергается разным нападкам со стороны термидорианцев.

1 апреля

Парижские санкюлоты нападают на Конвент, требуя хлеба и Конституции 1793 года. Это послужило поводом для начала новой «чистки» и ареста без соблюдения каких-либо формальностей ряда депутатов. 5 апреля Луве в своем выступлении с трибуны Конвента требует соблюдать законность и не принимать наспех никаких декретов. Но к его голосу опять не прислушались, аресты продолжились.

Луве выступает в защиту своих товарищей по партии жирондистов, он беспрестанно требует от Конвента возмещения ущерба, нанесенного, как он считал, им и их семьям. Так, он упорно добивался отмены декрета от 12 марта 1793 года об образовании чрезвычайного трибунала, одним из пунктов которого предусматривалась конфискация в пользу нации имущества всех осужденных за преступления против Республики. Он несколько раз вносил предложение о возмещении ущерба наследникам тех, кого казнили по политическим мотивам, выступал с яркими речами, и в апреле Конвент принимает соответствующее решение.

21 апреля

Луве добивается открытого процесса над «нантским палачом» Каррье.

23 апреля

Луве входит в комитет из одиннадцати членов, на который возложена задача пересмотра Конституции.

20 мая (1 прериаля)

Народные волнения, Конвент захвачен, депутат Ферро убит. Луве отважно сражается с повстанцами, не думая о том, что в случае их победы он опять окажется среди обвиняемых. В самый разгар мятежа, когда Конвент был осажден, а его трибуны захвачены, он потребовал принять энергичные меры против мятежников, которые в тот момент были близки к победе, и составил воззвание к защитникам Конвента, которое было одобрено. Одним словом, он сделал все, чтобы вновь оказаться в изгнании. На помощь Конвенту приходят войска, они разгоняют повстанцев, а затем десять тысяч человек подвергаются аресту. Погибают на эшафоте последние депутаты-монтаньяры.

2 июня (14 прериаля)

Луве произносит «Речь в память о народном представителе Ферро, убитом при исполнении своих обязанностей»: «Посреди собрания сенаторов один римлянин сказал: “Мы слишком боимся смерти”. Мне повезло больше, чем этому оратору, я говорю с людьми, которым могу сказать: “Если бы вы все не встретили ее с отвагой, вы все были бы уже сто раз мертвы”. <...> Погиб человек, достойный вечного сожаления, но такой ценой была спасена отчизна» (4: 1109).

19 июня—4 июля

Луве — председатель Конвента.

Июль

Луве работает в Комитете общественного спасения и в Учредительном комитете (по подготовке новой Конституции). Он знакомится с писателем Бенжаменом Констаном и убеждает его поддержать политику Конвента. Вдвоем они готовят речь, которую Луве произносит во время дебатов по проекту, предлагавшему отдать всю полноту власти Комитету общественного спасения. Луве сразу почувствовал угрожающий характер этого проекта и выступил за разделение законодательной и исполнительной власти, подчеркнув, в частности, опасность создания органа одновременно полновластного и никому не подотчетного, а потому безответственного. И хотя его речь была не такой страстной и выразительной, как обычно, она часто прерывалась аплодисментами. Газета «Le Moniteur» опубликовала его выступление. «Говорят, Робеспьера больше нет. Да, его больше нет, и я благодарю вас за это, но я не уверен, что вместе с ним порода тиранов уничтожена на корню. Она по природе своей очень живуча, и самым благоразумным будет не создавать условий для ее возрождения. Депутаты, я очень хорошо понимаю, что, если вновь появится тиран, вы грудью встанете на его пути и скорее погибнете, чем допустите узурпацию власти. Но для родины гораздо важнее не ваша смерть на руинах свободы, а ваша жизнь, целиком посвященная защите ее прав. (Бурные аплодисменты) Каких только бед не познала отчизна за последние полтора года, зачем подвергать ее новым испытаниям? Еще час, и в ночь на 9 термидора он бы вас четвертовал, он поверг народ в нищету и преступления, бросал людей в революционные войска и на эшафоты. Поверьте стороннику народного представительства и другу Республики: гораздо легче, а главное — гораздо надежнее не создавать институтов, порождающих благоприятные условия для тирании, чем совершать революции против тиранов. (Аплодисменты.) Народ может обнадежить не то, что вы окажете доверие людям достойным, а то, что вы сознательно и бесповоротно будете соблюдать принципы, которые гарантируют, защищают и бережно хранят принципы свободы. (Аплодисменты.) Они могут менять людей, в ходе революции вы все убедились в этом на собственном печальном опыте, но сами принципы остаются неизменными. (Аплодисменты.) Народ может успокоить не то, что тирана нет в настоящий момент, а то, что все институты, которые породили тиранию и на которые она могла бы опереться, чтобы возродиться, навсегда уничтожены, навсегда опрокинуты». (Аплодисменты) (5: XXX).

Август—сентябрь

Конвент принимает новую Конституцию, референдум ратифицирует ее, и 23 сентября она вступает в силу. В октябре проходят новые выборы.

3—5 октября

Роялистский мятеж. Поводом послужило решение Конвента о том, чтобы в новых советах сохранялось две трети старых членов Конвента, то есть роялистам места во власти не оставалось. Луве принимает активное участие в принятии этого решения, а как только появляются известия о мятеже, высказывается за принятие решительных мер. От имени комитетов он заверил Конвент, что они не отступят перед бунтовщиками, и опять, как и 1 прериаля, Конвент доверяет ему сочинение воззвания к французскому народу. Генерал Бонапарт подавляет мятеж. Луве обличает в Конвенте Ровера и Саладена как подстрекателей мятежа и требует их ареста.

С этого момента нападки на Луве со стороны роялистов становятся все более и более ожесточенными. Молодые роялисты-мюскадены организовали свои штаб-квартиры в двух кафе Пале-Рояля, по соседству с книжным заведением Луве, и чуть ли не каждый день собирались напротив и осыпали его бранью, оскорбляли хозяйничавшую в магазине Лодоиску. Их газеты и пасквили подогревали публику, разумеется, его называли не иначе, как террористом, кровопийцей и т. п. Однажды его преследовала целая шайка вооруженных палками людей, они угрожали ему, распевая любимую песню роялистов и мюскаденов «Пробуждение народа», в конце которой звучат слова: «Мы клянемся несчастной страной сразу всех извести кровопийц, сразу всех уничтожить врагов». Луве дошел до самого дома, открыл дверь и, стоя на пороге, обратился к ним со строчками из «Марсельезы»: «Что нужно вам, орда рабов?» (3: XXV).

Октябрь

Луве избирается в Совет пятисот — нижнюю палату французского парламента.

Его направляют в секцию грамматики Национального института науки и искусств (заменившего упраздненную Академию наук). На него обрушивается град критики. «Что сказать о “Жюстине”, чей неподражаемый автор имел бы такие же неоспоримые права на академическое кресло, как и отец “Фобласа”? Что сказать о романе, плоде досуга члена Конвента Ж.-Б. Луве, который сумел описать порок красками весьма привлекательными, а добродетели придать уродливые черты?» (4: 1110).

22 ноября

Луве де Кувре назначается секретарем Совета пятисот.

Историк революции Олар (8), который утверждал, что «речи Луве напоминают роман и что в политике он является романистом даже тогда, когда считает себя наиболее серьезным» (8/II: 332), так оценивает этот период деятельности Луве: «В общем, можно сказать, что Луве — почти единственный оратор, который блистал и в первый, и в последний период Национального конвента, а затем и в Совете пятисот, оставаясь неизменно верным своим убеждениям.

До 31 мая он был речистым оратором, производившим впечатление, но лишенным такта, без силы и без авторитета. По возвращении же своем он в двух или трех случаях играл благородную, важную, почти прекрасную роль, и слово его красноречиво выражало наиболее великодушные страсти революции. Изгнание и невзгоды очистили его характер и его талант» (8/II: 346).

1795

Лето

«Патриот и законодатель Луве уже не старается спрятать когти тигра под шкурой мирного животного» (4: 1110). Травля со стороны роялистов одолевает Луве до такой степени, что он произносит на Совете пятисот речь, в которой требует отмены свободы печати. Это одна из самых яростных в истории парламентаризма речь против свободы слова, в ней чувствуется горечь, отчаяние, а также бесконечная усталость.

Он просит Бенжамена Констана, который регулярно ездит в Лозанну, привезти двухлетнего Феликса в Париж. 11 сентября Жюли Тальма писала Констану: «Вы не представляете себе, как все вокруг ожесточились против Луве, как роялисты пользуются последними событиями, чтобы вновь его атаковать. Определенно, он или умрет от горя, или сойдет с ума. Приехав из деревни, возмущенная всей этой дикостью, я поспешила к Луве, чтобы дружеское лицо внесло немного покоя в его душу. Мужество ему не изменило, но чувствует он себя по-прежнему плохо. И он, и его жена очень хотят снова увидеть сына. Вы обещали, говорят они с благодарностью, привезти его. Но они боятся, что у вас не получится, и это мучает их почти так же, как дела Республики» (4: 1111). В конце концов Феликса привозят в Париж, его родители оформляют свой брак.

Октябрь

В результате жеребьевки Луве попадает в ту треть членов Совета пятисот, которые должны из него выйти.

Декабрь

Мюскадены громят книжный магазин Луве. Решив покинуть Пале-Рояль и переехать в Сен-Жерменское предместье, он переносит свой магазин в особняк Сан (Sens; в настоящее время Национальный институт географии, ул. Гренель, 136—140).

1797

Февраль

У Луве начинается туберкулез. Его физическое и душевное здоровье подрывают разбирательства с клеветниками.

7 марта

«Le messager du soir» («вечерний вестник») иронизирует по поводу «подыхающего и отощавшего Луве».

23 августа

Луве получает назначение консулом в Палермо, но выехать туда он уже не в состоянии.

24 августа

Луве при смерти. Рядом с ним неотлучно находится его верная Лодоиска и Мари-Жозеф Шенье. Луве равнодушно ждет смерти, им владеют горечь и разочарование: «Поскольку даже в стране, которая, как я считал, готова возродиться, люди добрые оказываются такими презренными, а люди злые — такими неудержимыми, ясно, что всякое скопление людей, которое глупцы вроде меня ошибочно именуют народом, является на самом деле тупым стадом, с радостью готовым пресмыкаться перед хозяином».

25 августа

Луве умирает от болезни и истощения. Говорят, что за два дня до смерти он воскликнул: «Слава богу! Я умираю раньше Республики». Лодоиска, не забыв о давнем уговоре с мужем, пытается покончить с собой, приняв шесть пилюль с опиумом, те самые, что Луве нес с собой из Кальвадоса. И только когда Шенье привел к ней сына, Лодоиска поняла, что без нее Феликс останется сиротой, и согласилась принять врача, который спас ей жизнь. Лодоиска хранит тело мужа дома в запломбированном гробу и заказывает ему памятник.

28 августа

Бенжамен Констан отдает должное памяти Луве в газете «Часовой»: «Изнуренный работой, угнетаемый привычным чувством несправедливости, которое он постоянно испытывал, снедаемый тревогой за свободу, Луве умер в 37 лет, после шести месяцев тяжелой болезни. Он был убит тем бичом эпохи раскола, тем так называемым общественным мнением, которое состоит из лживых наветов одних, насмешек других и глупости почти всеобщей. Это же общественное мнение наверняка ополчится против его памяти <...>. Мы гордимся тем, что разделили с ним почетное изгнание, грозящее всем друзьям свободы, и, невзирая на ненависть к нам ее врагов, мы захотели отдать дань уважения праху одного республиканца. Добавим, что после того как он долгое время занимал первые места в Республике, Луве умер в бедности, что, несмотря на травлю, которую он переживал крайне болезненно, со своими друзьями он всегда был душевен, мягок, добр, что он сумел составить счастье и заслужить абсолютную преданность женщины, одаренной большим мужеством и тысячью неоценимых достоинств, чьи страстная привязанность, глубокое чувство и трогательное горе внушают всем честным сердцам сочувствие и почтение» (4: 1111).

26 октября

Оноре Риуфф, старый товарищ Луве, произносит траурную речь в Конституционном кружке.

1798

 Апрель

Лодоиска приобретает замок Шанси (национализированный во время революции), неподалеку от Монтаржи (в департаменте Луаре — том самом, что в 1792 году избрал ее мужа депутатом), и, переселившись туда, хоронит мужа на лужайке рядом с замком.

Она содействует новому полному изданию «Любовных похождений...», над которым до самой смерти работал Луве, и намеревается продолжить публикацию мемуаров изгнанников.

1827

 9 февраля

Лодоиска погибает в своей комнате при пожаре; ее хоронят рядом с мужем.

1845

Смерть Феликса Луве, продажа замка Шанси. Тела Луве и его жены переносят на кладбище города Монтаржи; их внук пробует силы в литературе.

1894—1902

В Бордо, столице Жиронды, в центре площади Квинконса (place de Quinconce) возводится величественный аллегорический памятник жирондистам, погибшим в годы террора.

1862

Парижское издательство «Poulet-Malassis» выпускает полный текст мемуаров Луве (с первой частью, остававшейся в Сент-Эмильоне) с предисловием Эжена Марона, автора книги «Литературная история Французской революции» (P.: Chamerot, 1856). Мемуары переводятся почти на все европейские языки.

1889

Публикация полных мемуаров Ж.-Б. Луве с предисловием и примечаниями Альфонса Олара, видного французского историка революции.

 

Список сокращений

Briot 1994 — Briot F. Usage du monde, usage du soi: Enquête sur les mémorialistes d’Ancien Régime. P.: Seuil, 1994.

Bury 1995 — Bury E . Galanterie // Dictionnaire raisonné de la politesse et du savoir-vivre, du Moyen âge à nos jours. P.: Seuil, 1995.

Delon 1984 —Delon M. Valeurs sensibles, valeurs libertines de l’énergie // Romantisme. 1984. № 46.

Delon 1996 — Delon M. Préface // Louvet de CouvrayJ.-B. Les amours du chevalier de Faublas. P.: Gallimard, 1996.

Delon 2009 —Delon M . Le visage d’Adonis et le corps d’Hercule // Tangence. P., 2009. № 89. n. 734

Démoris 1975 — Démoris R. Le roman à la première personne: Du classicisme aux Lumières. Paris, 1975.

Didier 1998 — Didier B. Le roman français au XVIIIеsiècle. P.: Ellipses, 1998.

Digue-Haas 1999 — Digue-Haas Μ -Th. Emilie de Varmont, roman à thèse // Entre libertinage et révolution. Jean-Baptiste Louvet (1760—1797). Actes du colloque du Bicentenaire de la mort de Jean-Baptiste Louvet / Ed. P. Hartmann. Strasbourg: Presses universitaires de Strasbourg, 1999.

Duchêne 1993 — Duchêne R. Bourgeois gentilhomme ou bourgeois galant // Création et récréation. Un dialogue entre Littérature et Histoire. Tübingen, 1993.  

Fumaroli 1994 — Fumaroli M. Trois institutions littéraires. P.: Gallimard, 1994.

Fumaroli 1998 — Fumaroli M. L’art de la conversation, ou le Forum du royaume // Fumaroli M. La diplomatie de l’esprit. P.: Hermann, 1998.

Genand 2005 — Genand S. Le libertinage et l’histoire: politique de la séduction à la fin de l’Ancien Régime. Oxford: Voltaire Foundation, 2005.

Génetiot 2005 — Génetiot A. Le classicisme. P.: PUF, 2005.

Journal de la librairie 1788 — Journal de la librairie, ou Catalogue hebdomadaire <...>. Vol. 26. P.: Pierres, 1788. 15 mars.

Lilti 2005 — Lilti A. Le monde des salons: Sociabilité et mondanité à Paris au XVIIIe siècle. P.: Fayard, 2005.

Louvet 1988 — Louvet J.-B. Quelques notices pour Phistoire et le récit de mes périls depuis le 31 mai 1793. P.: Les Editions Desjonquères, Difiusion Presses universitaires de France, 1988.

Louvet de Couvray 1996 — Louvet de Couvray J.-B. Les amours du chevalier de Faublas. P.: Gallimard, 1996.

Montandon 1995 — Montandon A. Conversation // Dictionnaire raisonné de la politesse et du savoir-vivre, du Moyen âge à nos jours. P.: Seuil, 1995.

Plagnol-Diéval 2003 — Plagnol-Diéval M.-E. Le théâtre de société: un autre théâtre? P.: Honoré Champion, 2003.

Recueil des pièces 1789 — Recueil des pièces de l’Hermitage. Saint-Pétersbourg: Imprimerie de l’Académie des sciences, 1789.

Rivarol 1964 — Rivarol A. De l’universalité de la langue française (1784). P.: Club français du livre, 1964.

Rustin 1999 — Rustin J. Travestis: Faublas entre l’abbé de Choisy et le chevalier d’Eon (1735—1836) // Entre libertinage et révolution. Jean-Baptiste Louvet (1760—1797). Actes du colloque du Bicentenaire de la mort de Jean-Baptiste Louvet / Ed. P. Hartmann. Strasbourg: Presses universitaires de Strasbourg, 1999.

Théâtre [1792] — Théâtre de l’Hermitage de Catherine II, impératrice de Russie; composé par cette Princesse, par plusieurs personnes de sa société intime, et par quelques Ministres Etrangers. P.: Chez Gide, s. d. [1792]. Vol. 1.

Tomaszewski 1990 — Tomaszewski M. L’univers héroïque polonais dans Les Amours du chevalier de Faublas et son impact sur l’imaginaire social à la fin du XVIIIe siècle // Revue de littérature comparée. 1990. №2.

Van Crugten-André 2000 — Van Crugten-André V. Les Mémoires de Jean-Baptiste Louvet ou La tentation du roman. P.: Honoré Champion, 2000.

Viala 2008 — Viala A. La France galante. Essai historique sur une catégorie culturelle de ses origines jusqu’à la révolution. P.: PUF, 2008.

Voltaire 1963 — Voltaire. François, ou Français // Encyclopédie, ou Dictionnaire raisonné des Sciences, des Arts et des Métiers. P.: Hachette, 1963.

Белинский 1976 — Белинский В.Г. «Сын жены моей»: Сочинение Поль де Кока // Собр. соч.: В 9 т. М.: Художественная литература, 1976. T. 1.

Вольперт 1974 — Вольперт Л.И. Польско-русский эпизод «Фобласа» и пугачевская тема у Пушкина // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1974. Т. 33. № 3.

Вольперт 1998 — Вольперт Л.И. Пушкин в роли Пушкина: Творческая игра по моделям французской литературы: Пушкин и Стендаль. М.: Языки русской культуры, 1998.

Вольтер 1987 — Вольтер. Стихи и проза. М.: Моск, рабочий, 1987.

Вяземский 1984 — Вяземский П.А. Новая поэма Э. Кине // Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика / Сост., вступ. статья и коммент. Л. В. Дерюгиной. М.: Искусство, 1984.

Гончаров 1952 — Гончаров И.А. На родине // Собр. соч.: В 8 т. М.: Гос. изд-во худож. лит-ры, 1952. T. 1.

Гречихова 2012 — Гречихова Ю.Ю. Вокруг автографа на книге «Любовные похождения кавалера де Фобласа» // Государственный музей А. С. Пушкина. Сборник статей. Вып. 1. М., 2012. С. 83—95.

Григорьев 1980 — Григорьев А.А. Мои литературные и нравственные скитальчества (1862—1864) // Григорьев А.А. Воспоминания. М.: Наука, 1980.

Делон 2013 — Делон М. Искусство жить либертена. Французская либертинская проза XVIII  века. М.: НЛО, 2013.

Достоевский 1972 — Достоевский Ф.М. Униженные и оскорбленные //  Полн. собр. соч.: В 30 т. Л.: Наука, 1972. T. 1.

Душечкина 1999 — Душечкина И.В. Леванда Александр Иванович // Словарь русских писателей XVIII века. Вып. 2. СПб.: Институт рус. литературы (Пушкинский дом), 1999.

Каталог библиотеки 2009 — Каталог библиотеки вологодских дворян Брянчаниновых (имение Покровское Грязовецкого уезда) / Сост. Н.Н. Фарутина. Вологда, 2009. URL: (дата обращения: 10.02.2014).

Кузмин 1923 — Кузмин М. Слуга двух господ // Кузмин М. Условности: Статьи об искусстве. Пг.: Полярная звезда, 1923.

Лермонтов 1955 — Лермонтов М.Ю. Сашка // Собр. соч.: В 6 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1955. Т. 4.

Лукьянец 1999 — Лукьянец И.В. Французский роман второй половины XVIII века: автор, герой, сюжет. Дис. ... докт. филол. наук. [Электронный ресурс] // Научная электронная библиотека. СПб.: Санкт-Петербургский государственный университет, 1999. URL: (дата обращения: 18.05.2014)

Михайлов 1974 — Михайлов А.Д. Роман Кребийона-сына и литературные проблемы рококо //  Кребийон-сын. Заблуждения сердца и ума, или Мемуары г-на де Мелькура. М.: Наука, 1974. (Литературные памятники).

Михайлов 1993 — Михайлов А.Д. Три шедевра французской прозы // Гамильтон А. Мемуары графа де Грамона. М.: Моcк. рабочий: Слог, 1993.

Михайлов 2006 — Михайлов А.Д. Два романа Кребийона-сына — ориентальные забавы рококо, или Раздумья о природе любви // Кребийон-сын К. де. Шумовка, или Танзай и Неадарне. Софа. М.: Наука, 2006. (Литературные памятники).

Михайлов 2007 — Михайлов А.Д. Острый галльский смысл... // Французский фривольный роман. М.: Эксмо, 2007.

Модзалевский 1998 — Модзалевский Б.Л. Библиотека А.С. Пушкина: [Библиографии. описание]: Репр. воспроизведение изд. 1910. М.: Книга, 1998.

Московский Меркурий 1975 — Московский Меркурий. 1803. Ч. 2. С. 139. Цит. по: Вольперт Л.И. Фоблас Луве де Кувре в творчестве Пушкина // Проблемы пушкиноведения: Сборник научных трудов. Л., 1975.

Назиров 1965 — Назиров Р.Г. Трагедийное начало в романе Ф.М. Достоевского «Униженные и оскорбленные» // Филологические науки. 1965. №  4.

Невская 1999 — Невская В.А. Фоблас // Онегинская энциклопедия: В 2 т. / Сост. Н. Михайлова, В. Кошелев, М. Строганов. М.: Русский путь, 1999. T. 1.

Пахсарьян 1996 — Пахсарьян Н.Т. Генезис, поэтика и жанровая система французского романа 1690—1760-х годов. Днепропетровск: АРТ-ПРЕСС, 1996.

Пахсарьян 2010 — Пахсарьян Н.Т. Избранные статьи о французской литературе: [Монография]. Днепропетровск: АРТ-ПРЕСС, 2010.

Пушкин 1948 — Пушкин А.С. Роман в письмах // Полн. собр. соч.: В 17 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948. Т. 8.

Пушкин 1937 — Пушкин А.С. Евгений Онегин // Полн. собр. соч.: В 17 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937. Т. 6.

Сводный каталог 1962—1975 — Сводный каталог русских книг гражданской печати (1708—1800). М.: ГБ СССР имени В.И. Ленина: Книга, 1962—1975. № 12548.

Соллогуб 1988 — Соллогуб В.А. Аптекарша // Соллогуб В.А. Повести. Воспоминания. Л.: Художественная литература, 1988.

Чекалов 2008 — Чекалов К.А. Формирование массовой литературы во Франции. XVII — первая треть XVIII века. М.: ИМЛИ РАН, 2008.

 

Список иллюстраций

Ил. 1 . Жак-Пьер Бриссо. 1796

Эстамп. 1796. Гравюра М.-Ф. Мавье (17??—18??) по рис. Ф. Бонневиля (17??—18??). 22,5 х 14,5 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Ил. 2. Жан-Батист Каррье. 1805

Эстамп. Амстердам. 1805. Худ. Л.-Г. Портманн (1772—1813?). 14,5 х 9 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Ил. 3. Франсуа-Николя-Луи Бюзо. 1792

Эстамп. 1792. Худ. Ж.-Б. Верите (1756—1837). 21 х 13,5 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

  Ил. 4 . Мари-Жозеф Шенье. Конец XVIII в.

Эстамп. Гравюра О. Сандоза по его же рисунку. Кон. ХVIII в. 21,5 х 13,5 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Ил. 5 . Бенжамен Констан. 1827

Литография. 1827. Худ. Ж.-Д. Бейер и Энгельманн. 36 х 27,5 см; 14,5 х 10,7 см. Страсбург, Национальная библиотека университета.

Ил. 6 . Жером Петион. 1789—1791

Эстамп. 1789—1791. 8 х 6,5 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Ил. 7 . Маргерит-Эли Гаде. 1792—1793

Эстамп. 1792—1793. Гравюра Ж.-Б. Верите (1756—1837) по рис. Ж. Боза (1745—1826). 21,5 х 13,5 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Ил. 8 . Шарль Валазе. 1796

Гравюра Ж.-Б. Компани (17??—18??) по рис. Ф. Бонневиля (17??—18??). 1796. 20,5 х 13,5 см. Париж, На­циональная библиотека. Отдел эстампов.

Ил. 9 . Герцог Луи-Филипп Жозеф Орлеанский, Филипп Эгалите. Издан в 1832 г.

Эстамп. Гравюра резцом. Публ. 1832. Худ. Солиман Льото (1795—1879). 19,9 х 14,3 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Ил. 10. Луи-Себастьен Мерсье. 1801

Эстамп. 1801. Худ. Л.-А. Клаассенс (1763—1834). 14,5 х 9 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Ил. 11. Патриотический триумвират: Робеспьер, Петион, Рёдерер. 1791—1793

Робеспьер, Петион, Рёдерер. Эстамп. 1791—1793. 10 х 9,5 см. Париж, Национальная библиоте­ка Франции. Отдел эстампов.

Ил. 12. Мадам Ролан. 1793—1794

Эстамп. 1793—1794. Гравюра И.-Г. Липса (1758—1817) по рис. де Бреа и М. Эннена. 14,5 х 9 см. Париж, Нацио­нальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Ил. 13. Жан-Мари Ролан. 1792

Эстамп. 1792. Худ. Николя Колибер (1750—1806). 35,5 X 24,5 см. Париж, Национальная библиотека Фран­ции. Отдел эстампов.

Ил. 14. Гробница короля Людовика XVI и его семьи

Эстамп. Худ. К.-Л. Дерэ (1746—1816) и Морине. 21,9 х 16,7 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Ил. 15. Святое пламя патриотизма вдохновляет всех. 1791.

Эстамп. 1791. Худ. Л.-С. Берте (1750—1812). 13,5 х 9,5 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Надписи на картинке (слева направо): «Бриссо де Варвиль», «Корсас», «Парижские революции», «Нация. Закон. Король», «Революции французские и брабантские», «Одуэн», «Париж­ская хроника», «Бертло».

Надпись на пьедестале: «Конституция 1791».

Рука внизу держит надпись: «Друг народа».

Ил. 16 . Большое заседание в Якобинском клубе в январе 1792 г.

Большое заседание в Якобинском клубе в январе 1792 г., или Фурор, произведенный призывом к войне, сделанным министром Коноплянкой после свершенного им большого облета. Эстамп. Опубл. Лебелем. Париж. 1792. 17 х 22 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Слева кричат (жирондисты): «Войну! Господа, нам срочно надо показаться бесстрашными!»

Справа человек на трибуне (возможно, Робеспьер): «Случай весьма затруднительный...»

Ил. 17 . Революционный трибунал приговаривает к смерти Ж.-П. Бриссо и двадцать его сподвижников-жирондистов. Париж, 1793.

Эстамп. Автор неизвестен. Париж, 1793. 9,5 х 15 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Подпись : «Бриссо и двадцать его сподвижников были приговорены к смерти 9 брюмера второго года единой и неделимой Французской Республики. Во время оглашения приговора они в гневе вскочили и принялись бросать собравшейся толпе ассигнации, крича: “К нам, друзья! Валазе заколол себя кинжалом!”»

Ил. 18. Казнь Бриссо и его сподвижников 10 брюмера второго года Республики. Лондон, 1793.

Эстамп. Автор неизвестен. Лондон. Публ. 23 ноября 1793. 37,5 X 47,5 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Подпись: «Казнь знаменитого Бриссо и его приспешников. Члены Французского Национального собрания — двадцать один человек — были гильотинированы за измену в Париже 31 октября 1793 года всего за 36 минут».

Список слева: «1. Бриссо; 2. Верньо; 3. Жансонн; 4. Дюпра; 5. Лоарден; 6. Дюко; 7. Фанфред; 8. Борлеан; 9. Гардьен; 10. Дюкатель; 11. Фошет; 12. Силлери».

Справа: «13. Дюперре; 14. Лясурс; 15. Карра; 16. Бовэз; 17. Валазе, покончивший с собой; 18. Мэнвиль; 19. Актибуль; 20. Виже; 21. Лаказ».

Ил. 19 . Робеспьер, глава Комитета Общественного спасения, гильотинирован в Париже 28 июля 1794 г.

Эстамп. 1794. Автор неизвестен. 1794. 17,5 X 15,5 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Ил. 20 . Максимилиан Робеспьер, прозванный современным Каталиной, казнен 10 термидора второго года Республики. 1794

Гравюра на дереве. Автор неизвестен. 1794. 11,5 х 8,5 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Подпись: «Я обманул французов и Бога... Умираю на эшафоте, ибо вполне того заслужил».

Надпись слева: «Объявление вне закона».

Надпись справа: «Приказ о казни».

Ил. 21. Посмертная маска Робеспьера.Музей Греви. Эксан-Прованс.

Ил. 22 . Гражданин Марат, член Национального собрания, убит в  собственной ванне гражданкой Шарлоттой Корде. 1793

Эстамп. Автор неизвестен. Отпечатан в Неаполе в типографии Талани и Джервази. Ок. 1793 г. Собрание Винка. 20 х 26 см.

Ил. 23 . Шарлотта Корде. 1793

Эстамп. 1793. Худ. И.-Г. Липе (1758—1817). Автор неизвестен. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Ил. 24 . Конгресс объединившихся королей, или Тираны (лишенные корон).

Эстамп. Худ. Б.-А. де Мэйи (1732—179?). 39 х 51 см. Париж. Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Надпись на карте: «Французская Республика, единая и неделимая».

Подпись:

«1. Колпак свободы в сиянии своей славы; лежащий на карте, он блистательно сверкает и поражает воображение собравшихся тиранов.

 2. Петух — символ бдительности и Французской Республики — влетает в зал с эмблемой равенства, из коей исторгается молния, обнажающая головы тиранов.

 3. Тиран австрийский (так называемый император), завитый по-кобленцски, берется за карту, дабы стряхнуть с нее колпак свободы, однако его державный орел, пораженный молнией, в падений срывает с него корону, под которой — змеи зависти, удел Австрийского дома.

 4. Тиран прусский говорит северянке Като, что поддержит тирана австрийского, хоть и не любит его.

 5. Старая толстуха Като (по прозвищу Мадам Широко Шагающая) хочет сделать очередную глупость, но молния равенства, поражая ее, не оставляет и следа от смешной напыщенности, в коей и состояло всё ее счастие. Прекраснодушные ее планы обозначены лежащими у подножия трона горящим пучком соломы и кораблем без ветрил.

6. Грубый тупица, или сосланный тиран Польский, из-за занавески старухи Като показывает пальцем на свою корону, уже ею разорванную.

7. Наказанный Тиран, или король сурков, оставшись с носом, наблюдает, как уходят в небытие чаяния двух его зятьев.

8. Государь испанский, тиран двух миров, руками хочет заслониться от ослепительного колпака.

9. Жорж Данден, тиран Англии, в объятиях адского Питта, заставляющего его так и сыпать деньгами на всевозможные подкупы.

10. Питт, обхаживающий простака Жоржа, норовит урвать Тулон; длинные когти на руках и ногах означают дьявольскую сущность

11. Неаполитанская мартышка, долго бывшая под ковром, заявляет о своем присоединении к собратьям; двойное украшение ее короны для нее — не более, чем игрушка; она имеет честь подарить Папе иноходца.

12. Тиран христианского мира, известный как Папа Римский: он держит в руке буллу, завершающуюся словом “Ничтожество”. Святой Дух же, ему диктовавший, низвергнут навзничь к его ногам, а сияние его тиары заслонено облаком».

Ил. 25 . Открытие Революционного клуба. Париж. 1789—1790.

Эстамп. Париж, 1789—1790. 11 X 16 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Надпись на шаре: «Закон и король».

Надпись на опрокинутой пирамиде (вверх ногами): «Конституция».

Ил. 26. «Берегись, не оступись!» Париж. 1791.

Эстамп. Париж. 1791. 19,5 х 27 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Подпись:

«1. Новый мэр — канатный плясун.

(На правом конце трости канатоходца — листок с надписью «Конституция», на левом — листок с надписью «Проект Республики. Бриссо, Камю, Орлеанский, Кондорсе».)

2. Бэйи подсвистывает мэру: “Берегись, не оступись!”

3. Господин Лафайет и его пляшущие марионетки.

(В руке ребенка — листок с надписью «Речь Петьона».)

4. Господин Камю играет на гобое.

5. Господин Бриссо играет на трубе.

6. Госпожи Дондон, Пико, Колон, Сталь.

7. Госпожа Сюллери, играющая на арфе.

8. Господин Орлеан играет на контрабасе.

9. Господин Вийет играет на фаготе.

10. Господин Нарбонн отбивает такт».

Ил. 27. Обращение Людовика XVI к народу. 1790

«Людовик XVI — своему народу: “Видите вы эту корону, дочь властолюбия? Я хочу сохранить ее — но лишь дабы защитить вас и даровать вам счастье...”». Эстамп. 1790. Худ. С. Фрюссотт (1750—18??) и К.-Л. Дерэ (1746—1816). Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Ил. 28. Жан-Батист Луве де Кувре. Гравюра Э. Тома по рис. Руссо. 1889

Публ. по изд.: Challamel A. et Lacroix D. Album du centenaire: Grands hommes et grands faits de la Revolution française. P.: Jouvet et Cie, 1889.

Ил. 29. Отцы свободы: Петион, Мирабо, Робеспьер — защитники прав народа. 1790—1791

Ил. 30. Людовик XVI. 1789—1790

Ил. 29. Эстамп. Диаметр 6 см. 1790—1791. Отпечатано Бленом в Париже. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Ил. 30. Гравюра А.-Л.-Ф. Сержана (1751—1847) по рис. Дрелена. 1789—1790. 20 х 14,5 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Ил. 31. Очистительный тигель якобинцев. Карикатура. 1793

Автор неизвестен. 1793. 13,9 X 18,5 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Ил. 32. Эскиз декорации первого действия оперы Луиджи Керубини «Лодоиска», представленной 18 июля 1791 г. в парижском театре Фейдо

Карандаш, гуашь, акварель. Рис. Иньяцио Деготти (1759?—1824). 33,2 х 44,8 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел библиотеки-музея оперы.

Ил. 33. Франсуа-Жозеф Тальма на сцене. Карикатура. 1790.

Автор неизвестен. 1790. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Реплика: «Ах ты, мелюзга, я тебе покажу, как поднимать руку на Папу!

Ил. 34. Эмиль Тэньи в роли Фобласа, облаченного в женское платье. 1833

(водевиль «Фоблас»). Худ. Отекёр Мартине. Париж. 1833. 23 х 14,5 см. Париж, Национальная библиотека Франции.

Ил. 35. Имперский шаг. 1792—1794.

Имперский шаг [Екатерина II делает шаг от России до Константинополя]. Автор неизвестен. Эстамп. 1792—1794. 33 х 43,5 см. Париж, Национальная библиотека Франции. Отдел эстампов.

Надпись под юбкой: «Берегись — из желоба капает, или Лед тронулся».

Реплики персонажей (слева направо):

• великий султан турецкий: «И моя доля участия есть в том, что она так раздалась!»;

• император германский: «Ну, насчет этого мне себя упрекнуть не в чем»;

• король прусский: «Проклятье! Не через эти врата мы придем к миру»;

• король Англии: «Да я-то на кой черт ей? Тут вся турецкая армия пройдет!»;

• король Швеции: «А что, если под этим что-то кроется только для меня одного...»;

• король Франции: «А наш-то шаг не таков...»;

• король Испании: «О, [мои] восторги!»;

• Папа Римский: «Берегитесь, дети мои во Христе: вот бездна, готовая поглотить и вас!»

Подпись: «Великосветская игра в королевские кегли: если мяч в руке — надо играть!»

Ил. 36—48. Памятник жирондистам. Бордо. 1894—1902

Ил. 36—48. Памятник жирондистам. Бордо, площадь Кенконс.

Идея памятника жирондистам принадлежит архитектору Жюльену Гаде, внучатому племяннику депутата от Жиронды Маргерит-Эли Гаде, казненного в 1794 г. в г. Бордо на площади Дофин. Проект Ж. Гаде, представленный на Парижском салоне 1870 г., не был осуществлен; только в 1881 г. муниципальный совет Бордо принял решение увековечить память жирондистов. 10 июня 1888 г. был объявлен общенациональный конкурс на лучший проект памятника. План скульптора Лабатю и архитектора Эскье, признанный лучшим, так и не был реализован. Воплощать в жизнь решили проект, занявший второе место и принадлежавший скульптору Ашиллу Дюмилятру (1844—1928) и архитектору Жозеф-Анри Деверэну (1864—1921) «Gloria victìs» (лат. «Слава побежденным!»). В нем были учтены также замечания архитектора Виктора Риша.

Одновременно власти Бордо намеревались установить на площади Кенконс монументальный фонтан работы скульптора Бартольди. Но для городских финансов совокупный бюджет фонтана оказался неподъемным и был выкуплен властями г. Лиона. Не отказываясь всё же от мысли создать памятный мемориал депутатам-жирондистам, власти Бордо приняли решение возвести на площади Кенконс памятник в виде колонны высотой 54 м в окружении фонтанов. В результате проект Дюмилятра и Риша был дополнен двумя бассейнами со скульптурными группами (авторы скульптур А. Дюмилятр, Ф. Шарпантье (1858—1924) и Г. Дебри (1842—1932)).

Работы по возведению монумента велись с 1894 по 1902 г. Проект был реализован не полностью: так и не были сделаны скульптурные изображения восьми депутатов от Жиронды; их место на цоколе колонны до сих пор не заполнено. В 1989 г., к 200-летию взятия Бастилии, на монументе была установлена мемориальная доска с их именами.

На вершине колонны: женщина-птица, символизирующая Свободу, сбрасывающую оковы.

Деталь: галльский петух, расправивший крылья.

Деталь: фонтан «Триумф Республики»; квадригой управляет Счастье; у подножия — низвергаемые в пучину Невежество, Ложь и Порок.

Деталь: фонтан Согласия.

Деталь фонтана Согласия: аллегория счастливой семьи, играющей с рыбой.

Деталь: Военная служба (малыш держит в руках знамя Республики).

Ил. 49—57. Иллюстрации П. Авриля, гравированные и раскрашенные Луи Монзисом

Иллюстрации Эдyápa Анрú Аврúля (псевд.: Поль Авриль (Paul Avril); 1849—1928) к роману «Любовные похождения шевалье де Фобласа», гравированные Луи Монзúсом (Louis Monziès; 1849—1930) и раскрашенные им специально для библиофильского изд.: The Amours of the Chevalier de Faublas by John Baptiste Louvet de Couvrey. L.: Privately Printed For Société des Bibliophiles, 1898, отпечатанного в количестве 100 экз.