Несмотря на ранний час, в воздухе не ощущалось бодрящей утренней прохлады. Даже легкий морской бриз, потягивавший со стороны моря, был не в силах остудить жар, исходящий от иссушенной небывалой июньской засухой земли и прокаленной солнцем взлетной полосы военного аэродрома в Гудауте. В зыбком мареве застывший на старте неказистый трудяга военный транспортник «Антоша» скорее напоминал какой-то фантастический звездолет, чем самолет. Подчиняясь твердой руке пилота, он, взревев всей мощью своих двигателей, стремительно пронесся по бетонке и взмыл в воздух.

Натужно гудя турбинами и сотрясаясь от бешеной тряски, «Антоша» совершил разворот над долиной и затем, набрав высоту, взял курс на юго-запад. Прошло несколько минут, и Гудаута, широко и привольно раскинувшаяся по побережью лесом многоэтажек, превратилась в хаотичное скопление каменных коробок. Самолет дал крен на крыло, справа в иллюминаторах промелькнула мрачная громада гор, холодно блиставшая вечными ледниками, далеко внизу тонкой жемчужной нитью вспенилась кромка морского прибоя. А еще через мгновение впереди по курсу в голубой дымке проступила вытянувшаяся далеко в море пицундская коса. На ней, подобно драгоценным камням в малахитовом обрамлении знаменитой тисо-самшитовой рощи, тут и там в лучах солнца переливались и сверкали многоцветьем огромных стеклянных витражей корпуса санаториев и пансионатов.

Где-то среди них, под могучими кронами гигантских реликтовых сосен, затерялась печально знаменитая «дача Хрущева». В далеком октябре 1964 года ее стены стали свидетелями крушения одного из самых могущественных советских вождей — Никиты Сергеевича Хрущева. Он, сумевший согнуть в бараний рог «всесоюзного палача» Лаврентия Берию, оставивший отпечаток своего башмака на трибуне ООН и умудрившийся засунуть «ежа в штаны» США — завезти на Кубу ракеты с ядерными боезарядами, банально «прокололся» на товарищах по партии. Они, следуя испытанному и проверенному на собственной шкуре партийному правилу «вовремя сдай ближнего и клюй нижнего», не стали ждать, когда он покажет им свою «кузькину мать».

В то время когда Никита Сергеевич замышлял в Пицунде очередную реформу в партии и стране — от предыдущей ошалевший народ давился в бесконечных голодных хлебных очередях, — «товарищи» решили, пока еще не поздно, поправить «искривленную волюнтаризмом генеральную линию партии». В те промозглые осенние дни 1964 года ЦК КПСС напоминал растревоженный муравейник. В Москве за спиной Хрущева его ближайшие «соратники» Брежнев, Шелепин, Серов и их ближайшие подручные лихорадочно готовили «смещение волюнтариста». Сам он, убаюканный сладкими речами «верного ленинца» Анастаса Микояна, ничего не подозревал и в тиши пицундского парка набрасывал последние тезисы к октябрьскому Пленуму ЦК КПСС. Но они так и остались на бумаге — «товарищи» по партии не стали ждать и «сплавили» Хрущева на пенсию под присмотр КГБ, растить так милую его сердцу «царицу полей» — кукурузу.

В течение двух с лишним десятилетий больше ни один из советских вождей так и не решился появиться в Пицунде. Все они как черт от ладана шарахались от нее. И только первый и последний Президент СССР Михаил Горбачев отважился «застолбиться» в этом поистине райском уголке Абхазии. Неподалеку от «дачи Хрущева», у поселка Мюссера, на «скромные» членские взносы, естественно не свои, а миллионов рядовых партийцев, он развернул грандиозную стройку. В строжайшей секретности, под присмотром «недремлющего ока» партии — девятого управления КГБ СССР около семисот специально отобранных строителей в 1987 году принялись ударными темпами возводить объект «специального назначения».

За четыре года «стройка века» влетела стране в круглую копеечку, но кто их тогда считал, если речь заходила о здоровье «прораба перестройки» и «генератора нового мышления» — Горбачева. Работы не прекращались ни днем, ни ночью. Сотни тонн плодороднейшей земли свозились со всей Абхазии, чтобы потом разбить на ней настоящий чудо-парк, перед которым меркла слава знаменитого Сухумского ботанического сада. Как на дрожжах вырастал из земли «дачный домик» первого партийца страны, по сравнению с ним замки английских королей выглядели жалкими лачугами. Лучшие метростроевцы день и ночь долбили скальник, готовя укрытие от бомб и ракет. Но Михаилу Горбачеву так и не удалось обжить ее. Время и история не пощадили и его, в злополучном 1991 году он остался с носом.

Но не повезло не только одному ему — видимо, злой рок витал над госдачами в Абхазии. Они играли просто-таки мистическую роль в судьбах советских вождей.

В 1922 году в стенах правительственной дачи в Сухуме не нашли удачи председатель грозной Всероссийской ЧК «железный» Феликс Дзержинский и «локомотив» советской промышленности Серго Орджоникидзе. Они безнадежно завязли в национальном вопросе, так и не сумев расплести давний абхазо-грузинский узел. Позже, 20 июля 1926 года, после выступления на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) скоропостижно скончался Дзержинский. Ненамного пережил его Орджоникидзе. Он умер загадочной смертью 18 февраля 1937 года.

В январе 1924 года проспал свой звездный час, а вместе с ним и власть над огромной страной, несгибаемый и беспощадный наркомвоенмор Лев Троцкий. Он 16 января 1924 года по настоянию «товарищей» Сталина, Дзержинского и Орджоникидзе отправился из Москвы в Абхазию, чтобы излечиться от неведомой болезни, внезапно подкосившей его. Среди благоухающих субтропиков Троцкий попал под плотную опеку врачей и председателя Совнаркома Абхазии и друга Сталина — Нестора Лакобы. Убаюканный ими и поддавшись очарованию природы, он на время забыл о политике, но она безжалостно напомнила о себе.

В далекой, стынущей от холода Москве 24 января скончалась икона большевиков — Ленин. Троцкий, забыв о недуге, спешно засобирался на похороны. Но Сталин, проявив «заботу о здоровье пламенного трибуна революции», уговорил его продолжить лечение. В телеграмме Троцкому в Сухум он писал: «Похороны состоятся в субботу, не успеете прибыть вовремя. Политбюро считает, что Вам по состоянию здоровья необходимо быть в Сухуме. Сталин».

Будущий вождь и отец всех народов банально обвел вокруг пальца Троцкого. Похороны Ленина состоялись в воскресенье. Троцкий, не подозревая обмана, остался в Абхазии. Усилиями врачей и Лакобы лечение затянулось до апреля. За это время в Москве произошли события, повлиявшие не только на жизнь Троцкого, но и на будущее самой страны.

Воспользовавшись отсутствием в Москве основного конкурента на высшую власть, Сталин, Дзержинский, Оржоникидзе и их сторонники переиграли по всем статьям растерявшихся «троцкистов». Позже, в далекой Мексике, скрываясь от Сталина и летучих групп боевиков-ликвидаторов, Троцкий, вспоминая о тех событиях, писал: «Заговорщики обманули меня. Они правильно все рассчитали, что мне и в голову не придет проверять их, что похороны Ленина состоятся не в субботу 26 января, как телеграфировал мне в Сухум Сталин, а 27 января. Я не успевал приехать в Москву в субботу и решил остаться. Они выиграли темп».

И как знать, окажись Троцкий в те дни в столице, возможно, сегодня мы жили бы в другом государстве. В январе 1924 года Сталин выиграл не только темп, но и власть, которая позволила ему спустя годы за тысячи километров от Москвы найти и уничтожить своего заклятого врага и соперника в борьбе за лавры триумфатора и право называться вождем мирового пролетариата. Агент — боевик НКВД Рамон Меркадер, выполняя личное задание Сталина, 20 августа 1940 года проник на виллу Троцкого в пригороде Мехико и ледорубом раскроил ему череп.

Последующим хозяевам сухумской госдачи повезло не больше, чем Троцкому. Нестор Лакоба, как утверждает известный абхазский историк Станислав Лакоба, 27 декабря 1936 года был отравлен за ужином в доме Лаврентия Берии. Спустя семнадцать лет смерть настигла и самого отравителя — 23 декабря 1953 года пуля из пистолета генерала Павла Батицкого поставила окончательную точку в затянувшейся карьере «всесоюзного палача» и «врага Коммунистической партии и советского народа, английского шпиона» — Берии.

На фоне их судеб настоящим счастливчиком мог считать себя бывший член Политбюро ЦК КПСС, бывший президент Грузии Эдуард Шеварднадзе. Он 14 августа 1992 года возглавил «крестовый поход» против взбунтовавшейся Абхазии. Началась беспрецедентная по своей жестокости грузиноабхазская война. Она шла с переменным успехом, и, когда чаша весов стала клониться в пользу абхазов, Шеварднадзе летом 1993 года прибыл на театр военных действий. В качестве своей штаб-квартиры он избрал сухумскую госдачу, но это ему не помогло. Абхазы, завладев господствующими высотами над Сухумом, начали решительный штурм города. Кольцо окружения неумолимо сжималось вокруг захватчиков, передовые отряды абхазских войск вышли на расстояние прямого выстрела к госдаче. Судьба Шеварднадзе, казалось бы, была решена. Но не зря на Кавказе ему дали кличку Белый Лис. Он 27 сентября 1 993 года, воспользовавшись паузой в боях, переоделся в форму российского полковника — десантника и под видом раненого сумел улизнуть от групп захвата Кавказа Атыршбы и Гембера Ардзинбы.

Много еще чего интересного могли рассказать стены бывших госдач, но члены абхазской делегации, прильнувшие к иллюминаторам, вряд ли думали об этом, их куда больше занимали другие вопросы. Это был первый зарубежный визит в таком представительном составе: президент Владислав Ардзинба, премьер Сергей Багапш, министр иностранных дел Сергей Шамба, глава старейшин Абхазии Павел Ардзинба, депутат Вячеслав Цугба, главный редактор ведущей газеты «Республика Абхазия» Виталий Чамагуа, глава Сухумского района Лев Ардзинба и другие. И не просто визит, а визит в Турцию, где им предстояла встреча с потомками-махаджирами.

Долгая и кровопролитная Кавказская война прошлого века заставила десятки тысяч абхазов искать спасения в Турции. В 1917 году после революции в России для них забрезжил слабый луч надежды, но тут же и погас. В 1918-м Грузия оккупировала Абхазию, а спустя три года на смену меньшевистскому режиму пришел большевистский, и снова на целых семьдесят лет «железный занавес» отгородил абхазов от их братьев — махаджиров. Поэтому вольно или невольно сейчас, когда до Стамбула оставалось всего несколько часов лета, все они — от президента до немногочисленной охраны в лице Гембера Ардзинбы и Ибрагима Авидзбы — задавались одними и теми же вопросами: кого они встретят на турецкой земле — братьев по духу и крови или праздных зевак, пришедших поглазеть на них из любопытства, а может быть, их ждет холодное равнодушие?

Предстоящая встреча должна была дать ответы на эти вопросы, а пока абхазской делегации приходилось бороться с ужасной болтанкой. Самолет попал в зону воздушных завихрений, и его, словно щепку на морской волне, кидало из стороны в сторону. Выход из ситуации нашли быстро. Практичный глава администрации Сухумского района поднялся на борт не с пустыми руками, и обжигающая горло чача вскоре привела абхазскую делегацию в равновесие с капризной природой. Качка прекратилась, и уже до самого Стамбула никто не замечал каких-либо неудобств. Но при заходе на посадку им поневоле пришлось освоить навыки десантников, чтобы усидеть на местах. На удивление не то что никто не выпал из кресла, но даже чача не расплескалась. После приземления самолет подкатил вплотную к пассажирскому терминалу, и они, сгорая от нетерпения и любопытства, прильнули к иллюминаторам.

На летном поле царила нервная суета. Несколько человек раскатывали красную ковровую дорожку к боковому выходу из самолета. Наземные техники безуспешно пытались пристроить к нему трап, но крепления не подходили. Кто-то из абхазской делегации не удержался и пошутил:

— К нашему абхазскому самолету не так просто подобраться!

Веселый смех прокатился по салону, и снова все внимание было приковано к тому, что происходило на летном поле. На нем появилась группа людей и уверенно направилась к самолету.

— Ирфан Аргун! — первым узнал его среди встречающих Сергей Шамба.

— Гюндуз Геч!

— Джемал Эти!

— А вон и наш Вова Авидзба!

— Смотрите, здесь даже Зураб Лакербая, — заговорили наперебой члены абхазской делегации.

В это время из пилотской кабины вышел командир и, неловко помявшись, сказал:

— Владислав Григорьевич, с выходом проблема — их трап к нашему борту не подходит.

Президент, недолго думая, ответил:

— Но прыгать, как козы, мы не станем! Несолидно! Так ведь, командир?

— Я не дипломат, а военный, — уклончиво ответил тот.

— Самолет для десантников?

— Да!

— А у нас тоже десант, только мирный и братский, поэтому выйдем, как десантники! Ты меня понял, командир?

— Есть, товарищ президент! — оживился летчик и исчез в кабине.

Через мгновение корпус самолета вздрогнул, массивная крышка грузового люка поползла вниз и, громыхнув о бетонку, опустилась на летное поле. Встречающие оторопело смотрели на происходящее, по-видимому, ожидая появления танка или минимум бэтээра. Первым сообразил, в чем дело, Владимир Авидзба и что-то крикнул рабочим. Те, ухватившись за ковровую дорожку, принялись перетаскивать ее к новому месту. Но Владислав Ардзинба, Сергей Багапш, Сергей Шамба, а вместе с ними и остальные члены абхазской делегации успели «десантироваться» на турецкую землю и тут же попали в крепкие объятия. Через зал для VIP-персон они вышли из аэровокзала и были оглушены пронзительными гудками автомобильных клаксонов и свистками полицейских. Вся площадь и прилегающие к ней подъезды были забиты людьми и машинами. Невообразимый шум, стоявший вокруг, заглушал рев двигателей взлетающих и заходящих на посадку самолетов.

— Ну и попали мы! — воскликнул кто-то из абхазской делегации.

— Может, нас встречают? — прозвучало чье-то робкое предположение.

— Похоже на забастовку! — не согласились с ним.

— Скорее, это с Оджаланом связано, — проявил завидную информированность Виталий Чамагуа.

— Точно! Вчера в новостях передавали, что его захватили где-то в Эфиопии и сегодня должны привезти в Турцию, — поддержал кто-то главного редактора газеты «Республика Абхазия».

— Совершенно верно! — подтвердил Ирфан Аргун. — Долго за ним охотились. Теперь курдским боевикам туго придется, — а затем, широко улыбнувшись, продолжил: — Все, что сейчас здесь происходит, к нему никакого отношения не имеет.

То, что это так на самом деле, Владислав Ардзинба и его соратники смогли убедиться сами. Рослые парни-махаджиры из охраны расступились, и они оказались перед огромной толпой. А в следующее мгновение она взорвалась оглушительными криками:

— Абхазия! Абхазия!

— Владислав! Владислав!

— Мы братья! Мы братья!

— Мы с вами! Мы с вами!

Перед делегацией плескалось бескрайнее людское море, а над ним волнами колыхались сотни национальных флагов Абхазии и портретов, с которых где сурово, а где приветливо смотрел президент Владислав Ардзинба. Сам он, Сергей Багапш, Сергей Шамба и остальные с трудом сдерживали готовые вот-вот навернуться на глаза слезы радости и восторга. Наконец произошло то, о чем многие годы мечтали их предки. Владислав Ардзинба и его соратники чувствовали себя такими же счастливыми, как и тогда — 30 сентября 1993 года, когда последний оккупант покинул землю Абхазии и она наконец стала свободной.

В эти минуты всеобщего торжества лишь представитель Эдуарда Шеварднадзе Зураб Лакербая, который в последние годы делал все, что было в его силах, чтобы сблизить позиции грузинской и абхазской сторон, сохранил на лице кислую маску.

— Что с тобой, Зураб? — поинтересовался Виталий Чамагуа.

— Вас встречают как победителей! — уныло заметил тот.

— И что?

— А грузинскую делегацию не пришла встречать ни одна собака! — в сердцах произнес он.

Дальше поговорить им не удалось, натиск толпы усилился, и абхазской делегации, чтобы не быть задушенной в объятиях, пришлось искать спасения в машинах. Кавалькада из десятка «мерседесов» под нескончаемые приветствия и овации с трудом пробилась на выезд и в сопровождении полицейского эскорта направилась в Стамбул. Вслед за ней устремилась автомобильная армада, сотрясая воздух выстрелами и ревом клаксонов. Обычно неумолимая и суровая к нарушителям турецкая полиция на этот раз была благосклонной.

— Ну, все как у нас! — не преминул пошутить Владислав Ардзинба.

— Как будто из дома не уезжали, — согласился с ним Сергей Шамба.

И в этом оба были совершенно правы. Потом в течение тех дней, что абхазская делегация находилась в Турции, — будь то фешенебельный отель «Хилтон» или обыкновенный сельский дом, встречи с министрами или простыми крестьянами, — их везде встречали с необыкновенным радушием и теплотой. К своему изумлению здесь, в Турции, они заново открывали ту патриархальную и самобытную Абхазию, рассказы о которой слышали от своих дедов и прадедов. Это было поистине настоящим чудом, как вдали от исторической родины они — махаджиры — сумели даже в мелочах сохранить уклад жизни мудрых предков. Годы революции и войны оказались бессильны перед великим духом нации. Сердце Абхазии продолжало биться в горах Болу и Сакарии. Порой Владислав Ардзинба, Сергей Багапш, Сергей Шамба и их соратники терялись и не могли понять, где они находятся — в Эшерах, Джегерде или Дюздже и Энегеле.

Визит абхазской делегации в Турцию не остался незамеченным. Ни один выпуск вечерних новостей не обходился без сообщений о нем. Газеты пестрели портретами Владислава Ардзинбы, Сергея Багапша, Сергея Шамбы и Павла Ардзинбы. Их появление на улицах Стамбула каждый раз превращалось в небольшой митинг или импровизированную пресс-конференцию. С особым ревностным вниманием за визитом наблюдала грузинская сторона и, чтобы испортить его, всякий раз не упускала возможности подпустить яду. Поэтому заключительная пресс-конференция, которую проводила абхазская делегация, вызвала небывалый ажиотаж.

Задолго до ее начала просторный зал отеля «Джамахир» не смог вместить все желающих. Свободных мест не осталось даже в проходах. В глаза бросалось большое количество грузинских журналистов. Пожалуй, впервые после войны у них появилась возможность напрямую «атаковать» президента Абазии, и они постарались сполна использовать ее. Не успели еще руководители абхазской делегации занять места за столом, как на них обрушился град вопросов. Грузинские журналисты били в самое больное место — по проблеме беженцев и, особо не стесняясь в выражениях, хлестали наотмашь. В адрес Владислава Ардзинбы, Сергея Багапша и Сергея Шамбы звучали обвинения в геноциде, нарушениях прав человека и во всех остальных смертных грехах.

Владислав Ардзинба, подождав, когда гневный запал угаснет, пододвинул к себе микрофон и заговорил спокойным тоном:

— Да, проблема беженцев существует! Это серьезная проблема, и ее надо решать, но взвешенно и поэтапно. Наши предложения хорошо известны: тем, кто запятнал себя военными преступлениями, нет места на нашей земле! Я повторяю — на нашей земле!

— На какой это — вашей земле?! — раздался возмущенный возглас.

И молодая журналистка, пылая гневом, заявила:

— Да как вы можете так говорить?! Это наша общая земля! Мы — один братский народ, а вы такими заявлениями его только разделяете!

Дальше ее слова потонули в гуле одобрительных восклицаний грузинских журналистов. Владислав Ардзинба гневно сверкнул взглядом, но сдержался. О том, какие им владели чувства, могли догадаться лишь те, кто его хорошо знал. Уголки бровей Владислава Григорьевича несколько раз взлетели и опустились, прошла секунда, за ней другая, суровая складка на лице разгладилась, и, когда шум в зале стих, он продолжил.

На этот раз президент заговорил на абхазском языке. Сергей Багапш и Сергей Шамба недоуменно переглянулись. Но еще большее удивление его речь вызвала у грузинских и немногочисленных русских журналистов. Они зашушукались, а Владислав Ардзинба как ни в чем не бывало продолжал говорить. Грузинская журналистка растерянным взглядом пробежалась по залу, смышленые догадались, в чем дело, и уже не скрывали насмешливых улыбок. Она же, с трудом сдерживая себя, процедила:

— Я так и не услышала ответ на мой вопрос.

— Разве? — с наигранным изумлением произнес президент и, обратившись к Сергею Багапшу и Сергею Шамбе, переспросил: — Я, кажется, достаточно понятно все сказал?

— Да! — подтвердили они и не смогли сдержать улыбки.

Это еще больше распалило журналистку. Она обожгла их ненавидящим взглядом и потребовала:

— Я хочу услышать ответ по-русски!

— А чем вас не устраивает на абхазском? — поинтересовался Сергей Шамба.

От ярости и злости у журналистки не хватало слов. За нее ответил Владислав Ардзинба:

— Так что же это у нас с вами получается? — И здесь он развел руками. — Если мы друг друга не понимаем, то о каком одном народе вы говорите? Может, о турках-месхетинцах, которых товарищи Сталин и Берия сослали в Среднюю Азию, а сегодня другой, правда уже бывший товарищ, — Шеварднадзе не пускает на родные земли. Молчите? Так вот я вам скажу: нам такое родство и даром не надо!

В зале еще долго звучал смех, а посрамленная журналистка поспешила затеряться за спинами коллег. Пресс-конференция продолжилась. Бородатый журналист с характерным акцентом повторил прежний вопрос:

— Господин президент, все-таки хотелось бы узнать ваше мнение по проблеме беженцев — это первое. И второе — чем объясняется столь жесткий подход абхазской стороны к процедуре их возвращения?

Ответ не заставил себя ждать. Он был быстрым и хлестким:

— Если вы имеете в виду так называемых беженцев, которые, не дожидаясь нашего прихода, вместе с мародерами бежали за Ингур, то это лучше спросить у них самих, почему они не желают пройти вполне оправданную в таких случаях поверку. Если на них нет вины, то ради бога — пусть возвращаются.

— Господин президент, тем самым вы хотите сказать, что, если сегодня несколько сот тысяч не могут вернуться к себе в Абхазию, это значит, что все они совершили преступление? — прозвучал вопрос из задних рядов.

— Нет, это сказали вы! — мгновенно парировал Владислав Ардзинба. — А что касается их числа, то это далеко не так.

— Ну почему же? Цифры, а их подтверждает и комиссия ООН, говорят сами за себя!

— Какие?! Те, что приводятся представителями Грузии? Так это откровенная ложь! — В голосе президента зазвучали гневные нотки. — Они, спекулируя цифрами, умышленно вводят в заблуждение мировое сообщество. Триста тысяч беженцев — это блеф! Не мне вам говорить, что еще совсем недавно, в советские времена, тбилисские чиновники были общепризнанными мастерами приписки. Как говорится, старая школа.

— Но если вы не верите их данным, тогда назовите свои!

— Хорошо! Обратимся к независимому источнику — последней всесоюзной переписи. Согласно ей, в Абхазии накануне агрессии насчитывалось около двухсот сорока тысяч грузин, но никак не триста. Сегодня в Гальском районе проживает более пятидесяти тысяч и на остальной территории — еще тридцать. Как видите, интересная получается арифметика у грузинского руководства. Поэтому мне остается сказать только одно: этим «счетоводам из Тбилиси» нечего искать соринку в чужом глазу, а лучше разобраться с бревном в собственном — речь о миллионе их сограждан, которые, спасаясь, вынуждены бежать в Россию.

За этим последовали и другие острые вопросы, но постепенно Владиславу Ардзинбе, Сергею Шамбе и Сергею Багапшу удалось погасить накаленную атмосферу в зале. Телохранители Гембер Ардзинба и Ибрагим Авидзба, все это время сидевшие словно на раскаленной сковородке, в ожидании провокации наконец-то смогли слегка расслабиться. Закончилась пресс-конференция под аплодисменты. После нее абхазская делегация возвратилась в отель «Хилтон», где гостеприимные хозяева организовали заключительный банкет. Но не обилие изысканных блюд на столах для них, явно неизбалованных в блокаде, стало главным сюрпризом. Здесь, в самом сердце Стамбула, казалось, собрался весь многонациональный Кавказ. Убыхи, кабардинцы, черкесы, адыгейцы, шапсуги съехались со всех концов Турции, чтобы увидеть и услышать посланцев с далекой родины, с которыми они связывали надежду на то, что рано или поздно канут в прошлое пока еще разделяющие их границы.

За все время своего существования стены банкетного зала отеля «Хилтон» вряд ли когда слышали такое богатое многоголосье. Абхазскую песню сменяла кабардинская, когда она заканчивалась, ее подхватывали адыгейцы, затем к ним присоединялись убыхи и шапсуги. И было не важно, что пели они на разных языках. В них пела сама душа. Она пела о трепетной любви к родной земле, память о которой не могли стереть ни время, ни расстояния.

На смену песням пришли танцы. Зажигательная мелодия абхазского танца заставила приплясывать за столом даже седовласого Павла Ардзинбу. Не устоял перед ней и президент и вышел в круг. Юная Юшим, подобно легкокрылой горлице, закружила перед ним. А он, гордо приподняв голову и расправив плечи, легко и непринужденно двигался по залу в такт музыке и движениям девушки. И пусть ему было далеко до Чепика и Вахи из знаменитого «Шаратына», его танец с Юшим вызвал дружные аплодисменты.

Вечер продолжался, танец сменяла песня. Уже давно перевалило за полночь, и только усталость заставила гостей и хозяев разойтись. Ибрагим Авидзба, все эти дни безотлучно находившийся рядом с президентом и одновременно исполнявший обязанности телохранителя, переводчика и гида, воспользовался его разрешением и, не заходя в номер, поспешил домой.

Там, несмотря на поздний час, его с нетерпением ждали. Последний раз он виделся с матерью и сестрой полтора года назад, и потому до самого утра они провели время в разговорах. Потом после короткого сна, наскоро перекусив, он отправился в город. Ноги сами привели в волейбольный клуб «ДЭСЭИ». За шесть лет здесь многое изменилось. О прошлой беззаботной юности и позабытом любимом волейболе ему напоминали поблекшие от времени фотографии на стендах и нестареющий тренер Айдин. Тот по-прежнему жил одним волейболом и с гордостью рассказал о своих учениках, делах клуба и планах на будущее. Ибрагим слушал и не находил себе места в его планах. Не без грусти простившись с Айдином, он еще долго бродил по улицам Стамбула, пока неожиданно не встретился с тем, кого меньше всего рассчитывал увидеть здесь.

Это не могло быть ошибкой — выразительный профиль и характерная посадка головы не оставляли сомнений, и он окликнул:

— Гум?!

Тот обернулся и застыл в изумлении. В первое мгновение оба растерялись, не могли найти нужных слов и с жадным любопытством разглядывали друг друга. Прошло почти шесть лет с того дня, как они расстались на пограничном переходе на реке Псоу. Ибрагим отметил про себя, что с тех пор старый друг сильно изменился. Рубашка с трудом сходилась на раздавшейся груди. Лицо округлилось, а в глазах уже не было того юношеского задора. О прошлом военном лихолетье, через которое им пришлось пройти в Абхазии, напоминали лишь ранняя седина на висках и рубец на шее Гума.

— А я думал, ты в Англии! — воскликнул Ибрагим.

— Был, а теперь здесь! — обрадовался встрече Гум.

Подчиняясь порыву, они бросились навстречу и, тиская друг друга в объятиях, повторяли:

— Как ты?

— А ты как?

— Выглядишь молодцом!

— Ты тоже!

И когда схлынули радостные эмоции, Гум предложил:

— Может, куда-нибудь зайдем и поговорим?

— Конечно! — охотно согласился Ибрагим.

Подходящее место им не пришлось долго искать. Они зашли в первый попавшийся на пути бар и заняли столик в углу, подальше от шумной компании. Гум щедро пробежался по меню, но Ибрагим выбрал искандер-кебаб, баклава-хавуч и кофе. Пока официант занимался заказом, старые друзья вспоминали прошлое.

— Ты как тогда добрался? — поинтересовался Ибрагим.

— Можно сказать, что нормально, — не стал вдаться в подробности своего возвращения в Турцию Гум.

— А контузия прошла?

— В первое время пришлось помучиться, и если бы не профессор Бехчели, то не знаю, чем бы все закончилось. А так все о'кей, успел даже закончить университет.

— В Лондоне?

— Да.

— А Эндер, как он?

— В Англии остался. Но я с ним давно не встречался, — поспешил свернуть разговор о нем Гум и в свою очередь поинтересовался: — Как наши ребята: Кавказ, Окан, Эракан, Мухарем?

— Живы и здоровы. Кавказ и Окан сейчас здесь.

— Да?! А я и не знал!

— В Трабзоне. Скоро должны подъехать.

— Значит, встретимся! — оживился Гум. — А как дела у Мухи?

— У него свой бизнес. Занялся углем в Ткварчале.

— Ну дает! Никогда бы не подумал.

— И неплохо получается. Меня с Эрканом к себе приглашал.

— А что не пошли?

— Время еще не пришло.

— Все в охране?

— Да!

— У Владислава Григорьевича?

— У него.

— Как он?

— Такой же, никому спуска не дает. Вчера на пресс-конференции так этих журналюг раздербанил, что теперь надолго запомнят! — не без гордости сказал Ибрагим.

— Слышал, знакомые ребята рассказали. Вот гады, сколько лет после войны прошло, а им все неймется! — с ожесточением произнес Гум.

— Ничего, мы терпеливые! Рано или поздно, но до них дойдет, что Абхазии им не видать как собственных ушей! — категорично заявил Ибрагим и затем предложил: — Может, хватит о политике, лучше расскажи, как живешь. Я слышал, ты женился?

Гум удивился, и было чему. Со дня свадьбы не прошло и недели, а о ней уже стало известно Ибрагиму. Тот хитровато прищурился и заметил:

— Вот видишь, как разведка в Абхазии работает.

— У меня просто слов нет! Может, ей известно, где мои миллионы лежат? — в тон ему ответил Гум.

— Ну, если уж ты с ними к нам приедешь, то еще больше будем рады.

После этих слов добродушная улыбка, гулявшая по лицу Гума, мгновенно пропала. Задорный огонек, горевший в глазах, погас. Он нервно повел плечами и, избегая взгляда Ибрагима, затеребил в руках салфетку. Возникшую неловкую паузу разрядил официант. Он вовремя подоспел с заказом, и друзья поспешили накинуться на поздний обед.

Ибрагим, с утра перекусивший одним бутербродом и чашкой кофе, с аппетитом уплетал искандер-кебаб, который так вкусно могли приготовить только в Стамбуле. Гум тоже не страдал отсутствием аппетита и энергично работал вилкой и ножом над румяным куском хюнтар-бекеды. Но мрачная тень, появившаяся несколько минут назад на лице, не покидала его. Из головы не шли последние фразы, произнесенные Ибрагимом. Они разбередили в душе, казалось, уже навсегда забытое чувство вины перед ним, Кавказом, Оканом и теми ребятами-махаджирами, что испили до конца горькую чашу войны.

В его памяти всплыли так, будто все это происходило только вчера, тесная комнатенка в Гудауте и глаза Ибрагима, Кавказа и Окана. В них не было ни упрека, ни осуждения, но сейчас, как и тогда, в нем с прежней силой заговорило чувство вины. Он так и не смог вернуться в Абхазию. И потом, когда излечился от контузии, не один раз задавал себе вопрос: почему? Что задержало его в Турции? Страх? Наверное, нет, к нему рано или поздно привыкаешь. Скорее, безотчетный ужас, что поселился в нем в тот день, когда мина попала в их с Зуриком окоп.

Лицо Гума побледнело. С фотографической точностью перед ним возник ужасный и отвратительный лик войны. Эти искромсанные осколками запекшиеся куски — все, что осталось от Зурика. Кровь, хлестанувшая струей из обезглавленного тела. Выкатившиеся из орбит глаза, которые, подобно раскаленным углям, еще долго жгли душу Гума и по ночам страшными кошмарами напоминали о прошлом. Или что другое?

Перемена в поведении друга не осталась без внимания Ибрагима, и он поинтересовался:

— Что с тобой, Гум?

— Все нормально, Ибо! — поспешил успокоить он.

— Да какое «нормально»! На тебе лица нет!

— Сейчас пройдет.

— Контузия дает о себе знать?

— Нет! — и, нервно покусывая губы, Гум с трудом произнес: — Ты и ребята считаете, что тогда я струсил и сбежал?! Так?

— О чем ты говоришь! — шумно запротестовал Ибрагим.

— Нет, я не струсил! Если снова война, то, не сомневайся, я буду с вами!

— Я и не сомневаюсь.

— Тогда была война, а сейчас… — Гум смолк, пытаясь найти нужные слова. — Понимаешь, Ибо, ну, как тебе сказать, эта жизнь в Абхазии.

— Я все понимаю, там не Стамбул, но если.

— Речь совсем не о том! После войны я приезжал в Сухум, но ты в то время был в Европе.

— Знаю, Муха рассказывал. Жаль, что тогда не встретились, глядишь, многое пошло бы по-другому.

— Вряд ли, — покачав головой, Гум глухо произнес: — Нет, такая жизнь, как там, не для меня!

— Но почему?!

— Разве это жизнь? Одно существование.

— Я так не думаю, — возразил Ибрагим.

— Думай не думай, а чего ты и Кавказ добились за эти пять лет? Ничего! И сколько еще лет будете сидеть среди развалин, неизвестно. А жизнь-то одна, другой не будет, и если…

— Стоп! А вот тут ты не прав! — перебил его Ибрагим. — Разве в одном сытом животе счастье?

— Да я не об этом, Ибо!

— А о чем?

— Я о жизни.

— И я о ней. Что за жизнь — без большого дела?!

— Вот видишь — «дела»! А какое оно может быть в Абхазии?

— Строить свое государство — разве это не дело?

— Когда оно еще будет, то государство? До него еще дожить надо.

— Не спеши нас хоронить! — вспыхнул Ибрагим.

— Извини, — смутился Гум и, чтобы сгладить допущенную бестактность, предложил: — Может, поедем ко мне и там поговорим.

— Спасибо, не могу. Завтра рано улетать, — отказался Ибрагим.

За столом возникла долгая пауза. Гум попытался внести оживление в разговор, но он не клеился и подошел к концу.

Неловко пожав друг другу руки, они разошлись. Горький осадок, оставшийся после встречи с Гумом, какое-то время бередил душу Ибрагима, но вскоре заботы, связанные с отъездом в Абхазию, постепенно смягчили сердце. На свою новую родину он возвратился в приподнятом духе. Поездка в Турцию породила надежду на то, что наконец блокада вокруг родной земли прорвана. Но это оказалось иллюзией, приехавшая вслед за ними делегация махаджиров безнадежно застряла на пограничном переходе «Псоу» и вынуждена была ни с чем возвратиться в Турцию.

Удавка блокады, которую по-прежнему держал в своих руках Шеварднадзе, продолжала душить Абхазию. Наступил сентябрь 1999 года. Он мало чем отличался от всех предыдущих. Дежурные угрозы Шеварднадзе, звучавшие из Тбилиси, похоже, не особенно пугали бесшабашных русских курортников и «дикарей». Тем более 1 сентября только что назначенный на должность премьера России Владимир Путин своим решением снял с Абхазии часть санкций. Если сказать, что это было смелое решение, то этим ничего не сказать. В тот вечер небо над городами и поселками республики полыхало зарницами, как и в памятный день 30 сентября 1993 года, когда она была освобождена от оккупантов. Узкое окно на границе по Псоу распахнулось настежь, и тысячи отдыхающих хлынули в Абхазию. В Гаграх и Пицунде с трудом можно было найти свободное место, днем на их знаменитых пляжах, как в старые добрые времена, нежились под бархатным сентябрьским солнцем тысячи счастливцев, спасающихся от осеннего ненастья, заливавшего холодными дождями центральную часть и север России. С наступлением вечера в кафе и пацхах вовсю гремела веселая музыка. Ее отзвуки далеко разносились над безмятежной гладью моря, вызывая зубовный скрежет у экипажей грузинских сторожевиков, изредка отваживавшихся сунуть нос в прибрежные воды.

О местных жителях и говорить не приходилось. У них давно выработался стойкий иммунитет к угрозам Шеварднадзе. Его тысяча первое обещание принести на штыках свободу в Сухум на лицах завсегдатаев «Кофейни Акопа» вызывало лишь насмешливые улыбки. Они не обращали внимания на подобные блеяния из-за Ингура и тем более не думали бежать домой, чтобы хвататься за автоматы, а продолжали безмятежно проводить время на набережной, с азартом двигали по столам костяшки домино, забивая с оттяжкой очередного «козла».

Так же беззаботно вели себя отдыхающие в военном санатории «Сухумский». Казалось, что в те дни вся Российская армия двинулась на приступ южной курортной твердыни, и его начальнику Саиду Лакобе приходилось, как партизану, короткими перебежками перемещаться по территории, чтобы незаметно проскользнуть мимо желающих улучшить свои жилищные условия и занять свой кабинет. Такого наплыва отпускников старожилы санатория не могли припомнить. Не только все корпуса, но и здание администрации было забито под завязку. Об этом красноречиво напоминали победно развевающиеся на балконе начальника отдела режима санатория Лаховича пестрые мужские шорты и вызывающе откровенный женский купальник.

Наступил знаменитый бархатный сезон. Вода в море напоминала парное молоко, и счастливая ребятня часами бултыхалась в ласковой волне. Узкая полоска берега, как сельдью в бочке, была забита лоснящимися от пота коричневыми и красными телами. В кафе и апацхах негде было упасть яблоку. Вырвавшись из таежных гарнизонов, офицеры-отпускники гуляли на широкую ногу. С раннего утра и до глубокой ночи звон стаканов и раскатистое «ура-а» катилось от «Паруса» до знаменитой «Тропиканки» Виталика «Маресьева», потерявшего ноги на войне. Перед обедом к ней выстраивалась длиннющая очередь. Даже закоренелые трезвенники не могли устоять перед соблазном, чтобы не зайти к Виталию на дозаправку забористой чачей, перед тем как сесть за стол.

На этом фоне предстоящие первые всенародные выборы президента Абхазии почти никак не влияли ни на политическую, ни на жизнь вообще. Она неспешно шла своим чередом, горожане больше гонялись за отдыхающими, чем за агитационными листовками, чтобы скопить лишнюю копейку на мертвый сезон. В селах наступило время уборки урожая, и крестьяне не забивали себе голову тем, кто станет новым президентом — конечно, Владислав Ардзинба. О том, что меньше чем через месяц предстоит идти на избирательные участки, обывателю напоминали язвительные статьи в «Нужной газете». Главный редактор Изида Чания и ее команда «отчаянно смелых амазонок» из номера в номер «покусывали» власть, но та с высоты своего сиятельного пьедестала предпочитала этого не замечать.

Первый и единственный оппонент действующего президента — бывший премьер Леонид Лакербая так и не смог достучаться до дверей ЦИК. Ему, несмотря на титанические усилия, с трудом удалось собрать всего несколько сотен подписей к заявке в гонке на президентский пост. От наивного романтика и его сторонников с подписными листами избирательный электорат шарахался, как от зачумленных. В головах многих не укладывалась даже сама мысль, что кто-то иной, кроме Владислава Ардзинбы, станет их президентом.

Тех скудных грошей, которые смогли наскрести оппозиционеры, едва хватало, чтобы заплатить за бензин для дышавшего на ладан «жигуленка» Леонида Ивановича. Робкие попытки, предпринятые им и соратниками-«возрожденцами», найти доброго и бескорыстного «дядю» на стороне ни к чему не привели. Никто не хотел подставляться под «накат» тех, кто за спиной президента хорошо «наваривался» на лесе, металлоломе, бензине и рыбе, искавшей спасения от турецких сетей у берегов Краснодарского края. Избирательная кампания Леонида Ивановича тихо умерла, не успев начаться. Но тогда за этим, показавшимся многим забавным его чудачеством, мало кто сумел усмотреть отблески будущих грозных потрясений, от которых всего через пять лет содрогнется Абхазия. Все это было еще впереди.

Наступило 3 октября. Безальтернативные президентские выборы прошли тихо и буднично. Ничего неожиданного и удивительного на них не произошло, как и ожидалось, безусловную победу одержал Владислав Ардзинба. Через девять дней еще одна победа закрепила его успех — был принят Акт о государственной независимости Абхазии. В те дни безусловного триумфа ни он сам, да и вряд ли кто в Абхазии подозревал, что счет его побед подходил к концу. Последняя и полная драматизма была одержана в октябре 2001 года.

Спустя три года после майской 1998 года «шестидневной войны» в Гальском районе, где грузинские войска в боях с частями абхазской регулярной армии и резервистами потерпели очередное сокрушительное поражение, президент Шеварднадзе вновь решил проверить прочность власти в Сухуме.

В августе — сентябре у восточных границ с Грузией абхазская разведка обнаружила значительные силы боевиков. Несколько диверсионных групп, проникших на территорию Абхазии, были уничтожены силами МВД и Службы государственной безопасности. В Сухуме во весь голос заговорили о подготовке Тбилиси к новой войне. Но искушенный лицедей Шеварднадзе все отрицал. В то время как в Тбилиси он напускал тумана и водил за нос направленного Владиславом Ардзинбой для переговоров премьера Анри Джергению, спецслужбы и МВД Грузии завершали подготовку к вторжению. В крытых тентами КамАЗах из Панкисского ущелья перебрасывались к границе последние группы чеченских боевиков, оружие и боеприпасы.

Обнадеженный заверениями Шеварднадзе премьер Анри Джергения возвратился в Сухум и еще не успел переступить порог своего кабинета, как громом средь белого дня для него грянули сообщения из Министерства обороны и СГБ о прорыве более чем полутысячного отряда боевиков Гелаева в Абхазию. В то время как он обрывал телефон Шеварднадзе, наивно полагая добиться ответа от Белого Лиса, передовые отряды Гелаева стремительно продвигались по Кодорскому ущелью и уже находились в сорока километрах от Сухума. Впереди их бежали самые невероятные слухи о том, что отряды грузинских коммандос, натасканные американскими и турецкими инструкторами, изготовились к захвату Сухума с моря и воздуха.

В те дни без всякого преувеличения Абхазия замерла в тревожном ожидании. Люди ждали от власти немедленных и решительных действий. И пока правительство заседало, ветераны прошлой войны, не дожидаясь приказа, присоединились к армии и поднялись в горы навстречу врагу. По местному телевидению выступил с обращением к народу бывший первый заместитель председателя Верховного Совета Абхазии Станислав Лакоба. Его спокойный и уверенный тон несколько развеял страхи и опасения, но одного этого было мало. Политик и историк, у которого после добровольного ухода из власти в 1996 году осталось только имя, не мог отдавать команды. В эти драматические часы, когда эхо артиллерийских разрывов было хорошо слышно в Цебельде, а в военный госпиталь поступили первые раненые, все от мала и до велика ждали, что скажет Владислав. Даже будучи тяжело больным, он по-прежнему оставался для них источником надежды и веры в то, что и на этот раз враг будет разбит и победа останется за ними.

И он выступил. В экстренном выпуске новостей они впервые за долгое время увидели своего президента. Камера пробежала по напряженным от волнения лицам премьера и министров и остановилась на нем. Следы болезни, несмотря на все старания телеоператора, были заметны невооруженным взглядом. Но воля и голос Владислава Ардзинбы были тверды, как и раньше.

Президент говорил негромко и с большими паузами. Он сказал немного, но каждое слово находило отклик в сердцах тех, для кого свобода и независимость Абхазии не были пустым звуком. Услышали их и сотни бойцов, которые в эти самые минуты у горы Сахарная Голова остановили рвущихся к столице боевиков. «Наш Владислав», даже такой, истерзанный болезнью, оставался грозой для врагов и источником веры для своего народа. Теперь уже ни у кого не возникало сомнений в том, что бандитам не видать Сухума как своих ушей. Его заявление: «Мы порвем этих бандитов и мерзавцев, как тузик тряпку» не было пустым звуком.

Абхазские резервисты вместе с бойцами регулярной армии меньше чем за три недели боев наголову разбили раскрученных грузинской пропагандистской машиной хваленых боевиков Гелаева. После их разгрома Абхазии в очередной раз пришлось залечивать раны, нанесенные войной. Но делать это становилось все труднее и труднее. И дело было даже не в том, что и без того скудных ресурсов республики хватало лишь на то, чтобы еле-еле сводить концы с концами. Главная беда заключалась в том, что прогрессирующая болезнь президента и бесконечная чехарда с премьер-министрами, чувствовавшими себя временщиками, все больше и больше отдаляли его от реальных проблем в стране и жизни народа. В отсутствие его железной воли и твердой руки и без того дышащая на ладан экономика беззастенчиво растаскивалась циничной армией чиновников «по личным карманам». На этом загнивающем поле экономики пышным цветом расцветал криминал. Глухой ропот против безвластия власти нарастал в народе, но отгороженный от него наушниками и подхалимами президент его не слышал.

Последней каплей, переполнившей терпение ветеранов войны, стало громкое убийство, совершенное далеко от Абхазии. В Москве, в подъезде своего дома на Верхней Масловке 3 февраля 2003 года был застрелен один из основателей и лидеров общественно-политического движения ветеранов войны 1992–1993 годов «Амцахара» Герой Абхазии Салыбей (Ака) Ардзинба. Его эхо докатилось до Абхазии и всколыхнуло не только ветеранов, но и все абхазское общество. Оно уже задыхалось под гнетом криминалитета и всевластия бюрократии.

В театре Абхазской государственной филармонии 20 марта состоялся третий съезд ветеранов движения «Амцахара». Он стал первым, на котором долго копившееся в обществе недовольство выплеснулось наружу. Его делегаты Саманба, Квициния, Смыр, Тарнава обрушились с жесткой критикой не только на кабинет министров, но впервые и на самого президента. То, что еще совсем недавно произносилось полушепотом и с оглядкой на соседей за ближайшими столиками в пацхах, теперь, усиленное микрофонами, разносилось по самым дальним углам огромного зала филармонии и тут же передавалось на улицу. Ораторы, уже ничего не опасаясь, выплескивали все, что у них наболело за многие годы «застоя». Бездеятельность власти и всевластие криминала сидели уже в печенках.

К началу апреля политический кризис еще больше углубился. Правительство Геннадия Гагулии предпринимало отчаянные попытки удержаться на плаву, но загадочный побег 5 апреля группы особо опасных преступников из Драндской тюрьмы отправил его ко дну. Жалкий лепет милицейских чинов, пытавшихся оправдать вопиющую безответственность охраны, если не сказать большего, — очевидное для многих ее предательство, окончательно вывел из себя ветеранов движения «Амцахара». Они потребовали личной встречи с Владиславом Ардзинбой, в противном случае пригрозили разогнать беспомощное и потерявшее рычаги управления правительство.

Но президент отверг их требования, и по Сухуму поползли тревожные слухи. Поводов для них вполне хватало: что ни день, то на дорогах республики уже средь бела дня происходили вооруженные грабежи. В Тбилиси почувствовали запах жареного и принялись активно подливать масла в огонь — боевики возобновили необъявленную войну в Гальском районе.

В штабе движения «Амцахара» и под крышей апацхи «Эльбрус», где в те суматошные апрельские дни собирались ветераны, все чаще и чаще раздавались воинственные призывы «раздербанить прогнившую насквозь власть». Их отголоски докатывались до базы СОБРа и охраны президента. Они тоже не собирались сидеть сложа руки и наблюдать за тем, что происходит, и готовились дать отпор. Качели противостояния раскачивалась все больше, ни одна из сторон не собиралась уступать.

К отчаянным заявлениям премьера Гагулии о поиске путей выхода из затянувшегося кризиса уже никто не прислушивался. Лидеры ОПД «Амцахара», закусившие удила, больше не желали его слушать и требовали немедленной отставки правительства, но Владислав Ардзинба не терпел нажима и тем более не желал подчиняться грубому диктату. Коса нашла на камень. И тогда, чтобы развязать президенту руки, первый вице-премьер Беслан Кубрава и министр иностранных дел Сергей Шамба предложили своим коллегам по кабинету министров добровольно подать в отставку. Их последующее выступление с этим заявлением на телевидении придало уверенности в успехе лидерам движения «Амцахара», они перешли в атаку и потребовали личной встречи с президентом.

Она состоялась на госдаче в Сухуме, в его рабочем кабинете. Владислав Ардзинба оставался сидеть за столом и как удав на кроликов поглядывал на входивших по одному бывших соратников. Они поеживались под его колючим взглядом, но на сей раз не тушевались, как это бывало прежде. За последние два года многие из них впервые увидели Владислава Ардзинбу и поразились тем внешним изменениям, что произошли с ним. Болезнь серьезно подорвала его здоровье, но не волю. С присущим ему напором он обрушился на них, но и они уже не остались в долгу. Генерал Мераб Кишмария первым ринулся в атаку и сказал все, что думает. Вслед за ним осмелели остальные, и на президента посыпался град упреков. Порой казалось, что стены кабинета не выдержат накала бушевавших в нем страстей, но в конце концов здравый смысл возобладал.

Через несколько дней правительство Геннадия Гагулии ушло в отставку, и ему на смену пришел молодой и немногословный Рауль Хаджимба. Новый премьер без лишней суеты и громких слов принялся разгребать навороченные за долгие годы завалы. Сцепив зубы и не обращая внимания на крики завистников и «доброхотов», он пытался сдвинуть с места громадную чиновничью машину, опутанную клановыми и корыстными связями. Саботаж одних, зависть других неподъемными гирями висели на его ногах. Он стал заложником системы, которая рано или поздно, но была обречена. Время властно требовало решительных перемен, и его не в силах были остановить ни Рауль Хаджимба, ни сам Владислав Ардзинба.