Полковник Дулепов был вне себя от ярости. Его заместитель ротмистр Ясновский, нахохлившись, угрюмо наблюдал за шефом. И было от чего – японцы в очередной раз вытерли об них ноги. Бестолковая облава в «Погребке» свела на нет оперативную разработку советской резидентуры в Харбине. После нее рассчитывать на агента Тихого уже не приходилось – в глазах подпольщиков облава неизбежно бросала на него тень. Под ударом оказался и другой агент – Паша, с таким трудом завербованный лично Дулеповым. Добытая им информация о важной встрече советских агентов в «Погребке» сработала вхолостую.

Дулепов клял себя, что поделился ею с японской контрразведкой.

– Бараны узкоглазые! Им не шпионов ловить, а кобылам хвосты крутить! – костерил он полковника Сасо и его подчиненных.

– Китайцев колоть они мастера. С нашими такой номер не пройдет. Бандура с Козловым как молчали, так и молчат, – поддакнул Ясновский.

– И хрен что скажут.

– А с Федоровым у них вообще получился цирк! Деда толпой не могли взять! Тоже мне, контрразведка!

– Идиоты! Дальше своего носа ничего не видят! – рычал Дулепов.

– Это же надо, двоих узкоглазых завалить, до середины речки доплыть и еще шифры успеть уничтожить! Вот тебе и старик!

– А с ним все концы в воду. Даю голову на отсечение, у него был выход на резидента.

– Однозначно, – согласился Ясновский.

– Теперь, поди, узнай, когда Федоров рыб кормит. Суки! – выругался Дулепов и потянулся к телефону, но не стал звонить и бросил: – Сели в дерьмо, сами приползут.

– По самые уши, – злорадствовал ротмистр.

– При государе-императоре последний околоточный до такой дури не сподобился бы. Нахрапом хотели взять и получили дулю с маком. Бараны узкоглазые! – злобствовал Дулепов.

Шум в приемной заставил его смолкнуть. Дверь распахнулась. Бесцеремонно оттеснив в сторону адъютанта, в кабинет вошли начальник отдела жандармского управления полковник Сасо и глава военной разведки штаба Квантунской армии полковник Такеока.

– Легки на помине, – обронил Ясновский и от греха подальше отодвинулся в угол.

Дулепов сделал вид, что не заметил протянутых рук Сасо и Такеока. Те молча это проглотили и заняли места на диване. Дулепов, тяжело пыхтя от душившего его гнева, возвратился к столу и плюхнулся в кресло. В кабинете воцарилось гнетущее молчание, его нарушал дробный стук печатной машинки, доносившийся из приемной.

Первыми заговорили японцы. Сасо избрал примирительный тон:

– Азолий Алексеевич, мы с вами много сделали, чтобы обезглавить коммунистическое подполье в Маньчжурии. Я и господин Такеока высоко ценим вас и заслуги ваших подчиненных. Но, к сожалению, советская резидентура продолжает действовать. Захват ее агентов в Хулиане лишь надводная часть шпионского айсберга…

Здесь уже нервы у Дулепова не выдержали, и он дал волю гневу:

– И это вы называете работой?! Нас по боку, а сами взяли какую-то шушеру! Да если бы…

– Мы рассчитывали на захват важных большевистских агентов! – с раздражением перебил Сасо.

– Важных?! А в итоге шиш в кармане.

– Господин Дулепов, вы забываетесь!

– Я забываюсь? Это вы забываетесь! Как дело доходит до денег и серьезных операций, нас дальше лакейской не пускают.

– Лакейской? А это что, на вас с неба свалилось? – взорвался Сасо и смахнул со стола все, что на нем лежало.

Ротмистр поморщился. Дулепов перегибал палку. Японцы были, конечно, изрядными сволочами, но платили прилично и сквозь пальцы смотрели на то, как деньги на агентуру терялись в бездонных карманах шефа. Дулепов тоже понял, что хватил через край, сбавил обороты, но не смог удержаться от упрека и помянул старое.

– Мы вам дали лучших боевиков, чтобы уничтожить Сталина. И где они? Их, как слепых щенят, взяли на границе.

Такеока с Сасо поморщились; всякое упоминание о провале операции «Охота на «Медведя» – теракта против большевистского вождя вызывало у них болезненную реакцию. Расследование, проводившееся специальной комиссией, крепко потрепало им нервы и серьезно подмочило репутацию. Реабилитировать их могло только выявление большевистской резидентуры и ее агентов в штабе Квантунской армии. Сделать это без Дулепова, знавшего, как никто другой, психологию русских, было невозможно.

Подавив искушение съездить по роже старой жандармской ищейке, Сасо сделал шаг к примирению и предложил:

– Азолий Алексеевич, забудем старое и начнем с чистого листа. Мы ценим вас и надеемся с вашей помощью покончить с резидентурой красных.

Дулепов сбавил тон и ворчливо заметил:

– Если искать, как в Хулиане, а вчера у «Рагозинского», то ничего путного не выйдет.

– Мы учтем допущенные промахи, – не стал заострять Сасо.

– Ладно, – смягчился Дулепов и сел на своего любимого конька. – Надо бросить все силы на поиски резидента! Выйдем на него, считайте, что вся шпионская сеть красных в наших руках. Контрразведка должна шевелить мозгами, а не заниматься полицейским шмоном!

Сасо поморщился, упоминание о кавалерийском наскоке в «Погребке» сидело в нем болезненной занозой. В душе он соглашался с доводами Дулепова и казнил себя за то, что поддался нажиму сверху и пошел на эту авантюрную акцию. Уж слишком общей была информация осведомителя о встрече харбинского резидента с курьером из России, но наверху не хотели слышать об отсрочке. Резидентура русских сидела в печенках, к его доводам не прислушивались и потребовали притащить живого или мертвого советского резидента.

Налет на «Погребок» обернулся фарсом. Грандиозное побоище, устроенное русским офицерьем, выплеснулось шумным скандалом на страницы харбинских газет. Полицейские откровенно злорадствовали: еще бы, их извечные соперники – жандармы – прилюдно сели в лужу. Начальство делало удивленный вид и высказывало недвусмысленные намеки. Сасо снова оказался в дураках и перед лицом Дулепова чувствовал себя как провинившийся школяр. Переборов гордыню, он вынужден был согласиться:

– Азолий Алексеевич, давайте не будем искать виноватого. Мы, как никогда раньше, должны работать в одной упряжке.

– По-другому нельзя! – присоединился к нему Такеока. – Война в России вступила в решающую фазу. Поэтому большевистская гадина норовит ужалить побольнее. Мы должны ее вовремя обезвредить.

– Господа, может, обойдемся без высоких слов. Я их наслушался в семнадцатом, до сих пор звенит в ушах, – поморщился Дулепов и посмотрел в сторону шкафа.

Ясновский смекнул, в чем дело, шмыгнул за дверь и появился с бутылкой коньяка. Вслед за ним вошел адъютант, расставил на столе рюмки и легкую закуску. Сасо с Такеока перебрались в кресла, поближе к столу. Ротмистр открыл бутылку и разлил коньяк по рюмкам. Выпили молча, без тоста. Дулепов смачно закусил и, не удержавшись, язвительно заметил:

– Настоящий коньяк разгоняет кровь и греет душу, чего, к сожалению, господа, не скажешь о наших отношениях.

Японцы промолчали. Сасо потянулся к бутылке, наполнил рюмки и с акцентом на первых фразах произнес тост:

– За доверие! Мы надеемся, господин Дулепов, на ваш богатый опыт и, как говорится у вас, русских, кто старое э… вспомнит…

– Помянет, – поправил Ясновский.

– Благодарю, ротмистр…тому глаз вон.

– А кто забудет – оба! Ха-ха! – хохотнул ротмистр.

– А вот вам, любезный, их лучше поберечь, слепой никому не нужен, – желчно заметил Сасо.

Ротмистр смешался, а Дулепов грозно повел бровями. Такеока поспешил сгладить возникшую напряженность и предложил новый тост:

– Господа, выпьем за взаимопонимание!

В кабинете вновь прозвучал звон хрусталя. Коньяк окончательно растопил лед взаимной неприязни и подозрительности. После очередного тоста, когда Сасо упомянул о выдающемся вкладе Дулепова в борьбу с большевизмом, тот окончательно размяк и, загадочно поглядывая на собеседников, многозначительно обронил:

– Господа, через месяц, а может, и раньше вся эта красная сволочь вот, где будет у меня сидеть! – И его увесистый кулак взметнулся над головами.

Японцы переглянулись. Дулепов, загадочно подмигнув им, поднялся из кресла, прошел к сейфу, достал из верхней ячейки папку и положил на стол. Ясновский видел ее впервые и, подавшись вперед, через спину Такеока следил за руками шефа. Дулепов нарочито медленно расстегнул застежки, вынул схему, испещренную загадочными цветными кружками и стрелами.

Сасо с Такеока склонились над ней, среди других фамилий обнаружили свои и оторопело уставились на Дулепова. Тот, насладившись произведенным эффектом, объявил:

– Здесь находится ключ к разгадке провала группы боевиков Люшкова и утечки сведений из штаба Квантунской армии!

– Вы что же, подозреваете и нас?! – наконец пришел в себя Сасо.

Ясновский болезненно поморщился и в душе клял Дулепова: «Старый идиот! Кусать руку, что тебя кормит и поит!»

А тот, сохраняя невозмутимый вид, ответил:

– Почему бы и нет, господин Сасо. В ней значитесь не только вы с господином Такеока, но и я с ротмистром, – длинный, костистый палец Дулепова ткнул в розовый кружок.

Японцы тупо пялились на схему, а он продолжал разглагольствовать:

– Господа, давайте отвлечемся от надуманных подозрений и ложных симпатий, а будем следовать логике. Вернемся к эпизоду с провалом покушения на Сталина и обратимся к фактам. Что они нам говорят? А они говорят следующее: место прохода на границе и маршрут выдвижения на сталинскую лечебницу под Мацестой знали я, вы, Угаки, Ясновский и еще пять человек, – палец Дулепова поочередно ткнул в десять ярко-красных кружков.

Такеока долго разглядывал схему и затем с сомнением заметил:

– Разведку и контрразведку невозможно уложить в жесткие схемы. Это искусство, а в нем всегда присутствует что-то от Бога или от дьявола.

– Согласен, – не стал упорствовать Дулепов. – Давайте рассмотрим ситуацию в иной плоскости. Нет сомнений, что у красных есть агент, и не один, в штабе армии, в полиции и, возможно, в контрразведке.

Японцы дружно закивали, а Сасо с ожесточением произнес:

– Это наша головная боль!

– К сожалению, где они сидят и что сдают большевикам, мы пока не знаем, но кое-что нам все-таки известно. Не так ли, господин Такеока? – продолжал развивать свою мысль Дулепов.

– Да, – подтвердил тот. – По данным нашей разведки, большевики имеют несколько крупных агентов в штабе Квантунской армии, и не исключено, что и в контрразведке.

– Я так и знал! А теперь посмотрите сюда, – Дулепов достал из папки следующую схему и пояснил: – В нее внесены те, кто имеет отношение к информации о плане «Кантокуэн», которая ушла к большевикам.

Лист пестрел еще большим числом фамилий и имен.

– Азолий Алексеевич, все это очень интересно, но вряд ли приведет к цели, – скептически отозвался Сасо.

– Ошибаетесь, у нас есть хороший компас, – не терял оптимизма Дулепов.

– И какой же?

– Большевистский резидент.

– Вы что, уже знаете, кто это?! – изумился Сасо.

– Пока нет, но скоро узнаю.

– К тому времени или война закончится, или нас погонят в шею, – с пессимизмом оценил Такеока рассуждения Дулепова.

«Чертов позер, корчит из себя полковника Зубатова. Кому, на хрен, нужны твои дурацкие схемы, уж лучше сдать японцам парочку подпольщиков. Они при деле и нам лишняя копейка», – терзался Ясновский, и в его душе поднималась волна неприязни к Дулепову.

Тот снова заглянул в сейф; на стол легла очередная схема, она оказалась меньше предыдущих, многозначительно посмотрел на собеседников и продолжил:

– Так вот, господа, на основе анализа фактов я выделил лиц, кто имел отношение к подготовке покушений на Сталина и утечке секретов к большевикам. Как видите, круг подозреваемых не так уж велик.

Сасо склонился над схемой и быстро оценил:

– Вот это действительно перспективное направление!

В схеме его внимание привлекли: два офицера из оперативного отдела штаба армии и один – из жандармского управления. Он вспомнил, что штабисты проходили по сводкам наружного наблюдения, но в связи с чем, восстановить не мог. Собственно, это существенного значения не имело, главное заключалось в том, что схема Дулепова сработала.

– Господа, но это еще не все! – и, насладившись произведенным эффектом, он объявил: – У четверых из моего списка среди связей проходит один и тот же русский!

– Большевистский резидент?! – вскликнул Такеока.

– Этого я пока утверждать не могу, но рано или поздно ниточка приведет к нему, – подвел итог Дулепов.

Реакция со стороны японцев последовала незамедлительно. Сасо не мог сдержать своего восхищения:

– Азолий Алексеевич, у меня нет слов! Вы провели блестящий анализ. Впереди нас ждет… – он осекся под взглядом Такеока.

Тот скосил глаза на Ясновского. Это не укрылось от ротмистра. Он смешался, его взгляд растерянно забегал. От благодушия Дулепова не осталось и следа.

– Вадим Петрович, оставь нас одних, – буркнул он.

Ясновский, как ошпаренный, вылетел из кабинета. Дулепов, не дождавшись, когда за ним захлопнется дверь, сквозь зубы процедил:

– Господин, если вы хотите сказать, что мой заместитель не заслуживает доверия и работает на большевиков, то это абсурд! Он столько красной сволочи перевешал, что в Харбине фонарных столбов не хватит.

– Азолий Алексеевич, вы нас не так поняли, – поспешил погасить новый конфликт Сасо. – Ротмистру мы доверяем, но, видите ли, речь идет о деле особой государственной важности.

Дулепов нахмурил брови. Такеока прошел к двери, плотно прикрыл ее, и только тогда Сасо продолжил:

– Азолий Алексеевич, при всем уважении к вашим руководителям, атаману Семенову и генералу Каппелю, я вам сообщу, – он выдержал многозначительную паузу, – то, что не должны знать не только они, но и ни одна живая душа. Это…

– Господин Сасо, я в контрразведке не первый день, и мне не надо разжевывать прописные истины, – перебил Дулепов.

– Так вот, уважаемый Азолий Алексеевич, – и Сасо, понизив голос, сообщил: – На днях японская армия начнет войну и…

– Что?! – воскликнул Дулепов и, подскочив над креслом, как заведенный повторял: – Слава Богу! Слава Богу! Свершилось! Свершилось!

Его дрожащая рука потянулась к бутылке, и ее горлышко замолотило по краям рюмок. Коньяк лился по столу, бумагам, а он не замечал, и крупные, как горошины, слезы катились по его щекам. Выпив, Дулепов расчувствовался и повторял как заклинание:

– За победу! За матушку Россию! За победу!

Японцы замялись. Сасо, пряча глаза, обронил:

– Извините, Азолий Алексеевич, первый удар мы нанесем по Америке.

– Как?! А большевики? – только и нашел, что сказать он.

– А потом по ним, – заверил Такеока.

Дулепов потерянно опустился в кресло. Сасо занервничал. Норовистый старик мог захандрить и плюнуть на работу, а заменить его было некем, заместитель Ясновский явно не тянул. И это в то время, когда военная машина японской армии набрала полные обороты, а агенты красных в штабе продолжали безнаказанно действовать.

Сасо ломал голову, как вывести из ступора Дулепова. Похвалы и щедрые посулы оставались без ответа, и тогда он сыграл на болезненном тщеславии и лютой ненависти бывшего жандарма к НКВД и предложил:

– Азолий Алексеевич, а как вы посмотрите на то, чтобы в игру с большевиками ввести Люшкова, но в качестве живца?

– A-а, что хотите, то и делайте, – отмахнулся Дулепов.

– И все-таки как вы, знаток русской разведки и контрразведки, смотрите на такую комбинацию?

– Чего на него смотреть, он что – баба? У нас, в охранном, на такой крючок ловились и эсеры, и большевики.

– И каков был результат? – не давал Дулепову замкнуться Такеока.

– По-разному, только глядите, чтобы вашу подсадную утку раньше времени не шлепнули.

– Надеюсь, что с вашей помощью, Азолий Алексеевич, такого не произойдет, – заявил Сасо и, чтобы разжечь его денежный аппетит, бросил наживку: – Уже принято решение выделить вам дополнительно тридцать тысяч.

Это сработало. В глазах Дулепова вспыхнул и погас алчный огонек. Не желая продешевить, он с сарказмом заметил:

– Однако, господа, вы недорого меня цените! Я не Иуда, чтобы размениваться на тридцать сребреников.

– Хорошо, хорошо, сорок! – не стал торговаться Сасо.

Это возымело действие. Дулепов налил себе рюмку коньяка, одним махом выпил и, переведя дыхание, ворчливо заметил:

– Таскать Люшкова, как куклу, перед носом большевистских агентов глупо. Они насобачилось такие фокусы разгадывать, их на мякине не проведешь, тут надо придумать что-то позаковыристей.

– Вот мы и рассчитываем на ваш опыт, – оживился Сасо и, чтобы заинтриговать Дулепова, раскрыл все карты: – На одного Люшкова мы ставку не делаем, есть еще одно соображение.

– Какое? – встрепенулся Дулепов, в нем проснулся профессиональный интерес.

– Запустить в штаб армии, где засели агенты красных, мощную дезу.

– Если думаете, что они заглотят, то вряд ли. Это вам не окопные офицеры.

– А если через наши возможности в Токио отправить на начальника штаба армии «Дополнение к плану «Кантокуэн» – нападения на Советы?

– И что дальше?

– На совещании, где будут присутствовать люди из вашей схемы, генерал Есимото скажет то, что надо.

– О, вот это толковый заход! – одобрил Дулепов.

– В таком случае, Азолий Алексеевич, детали операции согласуем в рабочем порядке! – свернули трудный разговор японцы и, отказавшись от рюмки коньяка, покинули кабинет.

Не успели стихнуть их шаги, как в дверь просунулась пунцовая физиономия Ясновского. Оскорбленный до глубины души подозрением, он с трудом находил слова, чтобы выразить возмущение. Дулепов оборвал его на полуслове и, пренебрежительно махнув рукой, сказал:

– Не бери в голову, Вадим! Проходи и наливай, с этими желтомордыми обезьянами толком не выпьешь.

– Азолий Алексеевич, я что им – подкидная «шестерка»? Сволочи! Опустили меня ниже плинтуса! – терзался ротмистр.

– Плюнь и разотри. Одно слово – азиаты, – презрительно бросил Дулепов и пододвинул к нему рюмку.

Ясновский одним махом выпил. Костеря на чем свет стоит японцев, они допили коньяк и съели закуску. Дулепову показалось мало, он потянулся за новой бутылкой. Ясновский стал отнекиваться.

– Вадим, ты что как та институтка?! – удивился Дулепов. – Тебе начальник предлагает!

– Извините, Азолий Алексеевич, опаздываю на явку с Тихим, – пояснил ротмистр и поднялся из кресла.

– О-о, явка с агентом – это святое, – сбавил тон Дулепов и уже в дверях остановил: – Погоди, Вадим, есть одна мысль. Федорова кто брал?

– Жандармы.

– Полицейские участвовали?

– Только на подхвате.

– Где сидят Бандура и Козлов?

– В центральной, у Тихого.

– Все идет в масть! – потер руки Дулепов.

Ясновский терялся в догадках, пытаясь понять, куда клонит шеф. А тот не спешил делиться своими соображениями; попыхивая папироской, хитровато поглядывал сквозь клубы сизого дыма и продолжал говорить загадками.

– После Федорова что-то осталось?

– Почти ничего. Все, гад, уничтожил.

– Кто об этом знает?

– Сасо, Такеока, Ниумура с Дейсаном и мы.

– А может, все-таки осталось? – глаза Дулепова слились в узкую щель.

– Вы полагаете, японцы нам не договаривают, боятся утечки информации? – предположил ротмистр.

– Не думаю, хотя черт их знает. Если у них в штабе засел большевистский агент, то у нас каждый второй косит глаз за Амур.

Ясновский пошел пунцовыми пятнами. Обида, нанесенная японцами, снова заговорила в нем, и он с вызовом сказал:

– Господин полковник, если вы подозреваете меня, то…

– Уймись, Вадим. Я что, про тебя сказал? – перебил Дулепов. – Слава Богу, мы с тобой одной веревочкой повязаны. Я о другом. А если развернуть ситуацию с Федоровым и подпольщиками против резидента?

– Как? С покойника ничего не возьмешь, – недоумевал ротмистр.

– А твой Тихий зачем?

– Он-то тут с какого боку?

– С того самого. Через него надо запустить большевистскому главарю в железнодорожных мастерских – Смирнову – информацию, что Федоров не успел уничтожить коды.

– Идея хорошая, но Тихий не имеет отношения к делу, и потом…

– Потом суп с котом. Без тебя знаю, что не имеет. Он где сидит?

– Ну в полиции, и что с того?

– А то, он там не последняя сошка. А чтобы Смирнов клюнул, пусть Тихий сдаст ему парочку большевиков, которых мы пасем.

– Хорошо, но как на это посмотрят японцы?

– Не боись, Вадим, я их беру на себя. Два-три большевика погоды нам не сделают, зато на Тихого сработают!

– Все понял, Азолий Алексеевич. Исключительно тонкий ход!

– Да ладно тебе! И вот еще что, втолкуй Тихому, пусть язык не распускает, любит, мерзавец, пыль в глаза пустить.

– Я ему его подрежу, – заверил Ясновский.

– Действуй! – распорядился Дулепов.

Ротмистр вернулся к себе в кабинет, переоделся и отправился в город. Явка с Тихим была назначена в фотостудии Замойского. В ней Ясновский и Дулепов принимали особо ценных осведомителей. Бойкое место и сам хозяин служили хорошим прикрытием для белогвардейской контрразведки.

Сам Замойский появился в Харбине в середине 1920-х годов, после темной истории, произошедшей с ним в Гирине. Вытащил его из тюрьмы Дулепов – и не просто за красивые глазки, их тесно связывало прошлое.

В далеком 1906 году молоденький, пронырливый фотограф Марек по глупости спутался с большевиками и попался на банальном хранении марксистской литературы. На допросе в охранном отделении лил перед жандармами крокодильи слезы и клялся в верности престолу, а потом без зазрения совести сдал подельников. Таких, как он, после поражения большевиков в первой революции были сотни. Начальник московского охранного отделения, гений политической провокации полковник Зубатов сумел разглядеть в Замойском будущую большую сволочь и взял на личный контроль работу тайного осведомителя под псевдонимом Портретист.

После трех месяцев отсидки «стойкий большевик» Замойский вышел на волю и стал работать на два фронта. К концу 1907 года в Замоскворечье открылась фотостудия. Ее владельцем оказался не кто иной, как Марк Замойский. Божий дар, который у него нельзя было отнять, – снимать так, что Квазимодо мог показаться писаным красавцем, и тайная помощь охранного отделения помогли быстро встать на ноги.

С того времени прошло два года, Маркуша раздобрел и превратился в респектабельного Марка Соломоновича, а студия стала бойким местом. В его лице большевики получили «надежную» явочную квартиру и транзитный пункт для хранения нелегальной литературы. Не в накладе осталась и охранка – Портретист исправно сообщал о появлении новых большевистских эмиссаров. Топтунам не приходилось утруждать себя срисовыванием физиономий врагов царя и отечества. Ловкий агент ухищрялся снабжать их первоклассными фотографиями. Так же исправно на стол полковника Зубатова ложилась большевистская газета «Искра», а спустя время ее курьеры гасились в полицейских засадах.

Так продолжалось до ноября семнадцатого, а потом все пошло прахом. Разъяренные толпы штурмовали жандармские участки и трясли картотеки осведомителей, как крыс ловили и топили в Москве-реке жандармов и их осведомителей. Замойский не стал искушать судьбу и, бросив все, бежал в Сибирь под защиту Колчака. Она оказалась недолговечной, после разгрома войск адмирала он скитался по Монголии и Китаю, пока судьба не свела его с Дулеповым. После их встречи все возвратилось на круги своя. Фотостудия Замойского в Харбине служила удобной ширмой для встреч контрразведки с агентами. На явку с одним из них – Тихим – и направлялся ротмистр.

Ясновский действовал по всем правилам конспирации, перед заходом в фотостудию проверил, нет ли за ним «хвоста», и, надвинув пониже шляпу, нырнул в подъезд, поднялся на этаж и вошел в приемную. В этот час в ней было немноголюдно. Помощник Замойского зубоскалил с двумя молоденькими барышнями – китаянками, а пожилая супружеская пара русских листала фотоальбомы, не зная, на чем остановить свой выбор.

Замойский встретил ротмистра дежурной улыбкой и предложил подождать в задней комнате. В ней для доверенных клиентов он держал особую коллекцию фотографий – порнографическую. Здесь любители «клубнички» предпочитали втайне наслаждаться этой стороной греховного таланта Марка. Идея такого кабинета принадлежала Дулепову, и он гордился ею. За все годы легенда прикрытия явочной квартиры ни разу не дала сбоя; как красным, так и белым, как воинственным безбожникам, так и смиренным святошам оказалось не чуждо ничто человеческое – они предпочитали хранить в тайне свою греховную страсть.

Ротмистр сбросил пальто на кресло, прошел в тамбур, открыл дверь, выходившую во внутренний двор, – через нее на явочную квартиру заходили агенты – и возвратился в кабинет. До явки оставалось не больше десяти минут, и он стал готовиться: выставил из шкафа на стол бутылку водки, рюмки, закуску и затем принялся настраиваться на беседу с агентом.

Разговор предстоял нелегкий. В случае провала Тихий рисковал поплатиться головой – советская резидентура беспощадно расправлялась с предателями. За последнее время контрразведка потеряла двух агентов, их тела выловили в Сунгари. Ясновский подыскивал нужные слова, которые бы убедили агента взяться за выполнение задания.

«Награда? – он сразу отмел это предложение. Тихого подобные побрякушки мало прельщали: – Повышение по службе? Весомый довод, но не для тебя – на карьеру ты давно наплевал. Деньги? Они не помешают, но такому бабнику, как ты, их всегда мало. Паспорт и билет в Америку, чтобы выбраться из этой китайской помойки? Так что?»

Ясновский никак не мог сосредоточиться. На глаза лез чертов альбом. Замойский знал, чем зацепить мужика, на седьмой странице находилось фото роскошной блондинки. В ожидании встреч с агентами ротмистр десятки раз перелистывал страницы и каждый раз западал на нее. Пышная грудь, крепкие округлые бедра и завлекательная родинка над пупком пробуждали в нем похотливые желания.

Руки потянулись к альбому, и тишину комнаты нарушил шорох страниц. Пикантные позы и сладострастное женское тело разжигали воображение Ясновского. Снисходительная усмешка в глазах красавицы, небрежно наброшенный на бедра прозрачный шарфик еще больше распалили его. Шаги на лестнице заставили ротмистра поспешно захлопнуть альбом.

Дверь скрипнула, серая тень упала на стену, и в комнату проскользнул Тихий. Бывший штабс-капитан, несмотря на годы, сохранил элегантный вид. Костюм от лучшего портного сидел на нем, как влитой. Ухоженная бородка а-ля Николай II, тонкая ниточка усов – все выдавало в нем аристократа. Поздоровавшись, он быстрым взглядом прошелся по Ясновскому, по альбому, снисходительно улыбнулся и с деланой озабоченностью спросил:

– Может, я не ко времени, ротмистр?

Тот уловил скрытый намек и буркнул:

– Все шутите, капитан.

– Ну почему вы такой бука, Вадим?

– Служба такая.

– Плюньте на нее и закатитесь к мадам Нарусовой. У нее такие сладкие девочки, после них на жену месяц смотреть не будешь.

– Перестаньте ерничать, капитан, пора думать о высоком.

– О высоком? А где оно? – И Тихий с ожесточением произнес: – Здесь, на китайской помойке, русская женщина – последнее, что осталось в нашей скотской жизни.

– Ну зачем же так трагически, капитан? Жизнь продолжается! – бодрился Ясновский.

Тихий промолчал и тяжело опустился в кресло. Ротмистр пододвинул к нему рюмку и разлил водку. Выпили молча. Капитан потянулся к папиросам и, закурив, продолжил этот, скорее, с самим собой, разговор.

– Жизнь продолжается? Какая? Дворянская честь и офицерский долг оказались пустым звуком. Предали царя, потом себя. Бог? Отечество? Государь, помазанник Божий? Чушь собачья! Мы, ротмистр, ничтожества! Сиволапый мужик вышвырнул нас из России, как мусор. Как дерьмо! Как… – голос у Тихого сорвался.

– Полноте, капитан! К чему ворошить прошлое, надо жить будущим, – пытался погасить его эмоциональную вспышку Ясновский.

– Каким, ротмистр? Мы с 1917 года по уши в дерьме, и нам из него не выбраться!

– Выберемся! И тогда… – злобная гримаса исказила лицо Ясновского, а голос сорвался на визг: – Я эту большевистскую сволочь буду вешать на фонарных столбах!

– О чем вы, ротмистр! – отмахнулся Тихий: – Оставьте этот бред для газетчиков из «Нашего пути», истеричных дам и квасных патриотов. Давайте смотреть правде в глаза. Сасо глубоко наплевать на нас и на Россию. Все до банальности просто: он платят деньги, а мы их отрабатываем.

– Ну вы и циник, капитан, – Ясновский покачал головой и не удержался от упрека: – У вас за душой хоть что-то святое осталось?

– За душой? Ротмистр, мы давно уже продали ее дьяволу. Презренное злато – вот наш бог! Или вы собрались в грузчики?

Ясновский зло сверкнул глазами, ничего не сказал и полез в карман пиджака. Туго перевязанная пачка денег шлепнулась на стол.

– Вот это другой разговор! – осклабился Тихий, сгреб ее и поторопил: – Ну, рассказывайте, что на сей раз вы задумали с Дулеповым?

Ясновский, поиграв желваками, перешел к заданию. Тихий внимательно выслушал, но так ничего и не сказал.

– Капитан, ну чего вы молчите? – надоело играть в молчанку ротмистру.

– Хорошая мышеловка. Небось, Дулепов придумал? – спросил он.

– Все понемногу, – не стал уточнять Ясновский.

– А сыром предстоит быть мне?

– Зачем так грубо, обычная оперативная комбинация.

– Если смотреть из кабинета, то – да. Но башку-то подставлять мне!

– Риск, конечно, есть, но вся наша жизнь – это игра.

– На роль покойника я не согласен, – отрезал Тихий и замолчал.

Ясновский не торопил с ответом. По большому счету капитан был прав. В случае провала, затея Дулепова могла обернуться кучей трупов с обеих сторон, и Тихий являлся первым кандидатом в покойники.

– Смерти я не боюсь, давно у нее в долгу, – первые слова Тихого обнадежили Ясновского, но следующие заставили напрячься: – Только не хочется помереть, как собака под забором, а здесь все идет к тому. Вашу липовую кашу Смирнов, может, и проглотит, а вот за его хозяина я не ручаюсь. Два трупа осведомителей в Сунгари говорят не в нашу пользу.

– Капитан, вы рисуете слишком мрачную картину. Такого профессионала, как вы, не так-то просто раскрыть, тем более мы будем рядом. И, наконец, у вас на руках будет железный козырь, перед которым не устоят ни Смирнов, ни резидент, – пытался переубедить его Ясновский.

– И какой же?

– Ключ к шифрам Федорова. На это они клюнут.

– Может, и клюнут. А я тут при чем? Федоровым занимались японцы.

– О шифрах вы узнали от них.

– Допустим, а дальше что?

– Неполная информация только подстегнет интерес к вам.

– Предположим, а что потом?

– Специалисты работают над расшифровкой захваченных материалов. Не сегодня, так завтра ключ будет у нас, и тогда для резидентуры вы станете ценнейшим источником информации, – убеждал Ясновский.

– Прошлый раз Смирнов вашу наживку не заглотил, более того, стал на меня коситься, – все еще колебался Тихий.

– О чем вы, капитан? Это играет ваше воображение! А чтобы закрепить доверие у Смирнова, выдайте имена двух подпольщиков из железнодорожных мастерских, на которых мы вышли.

Тихий бросил на Ясновского испытующий взгляд и после долгих раздумий предложил:

– Ротмистр, я возьмусь за это задание, но при одном условии.

– И каком же? – напрягся Ясновский.

– Дулепов должен гарантировать мне американский паспорт и тихое местечко подальше от этих узкоглазых морд. За двадцать лет они мне так осточертели, что без стакана водки не могу смотреть.

– Считайте, что вопрос решен, как говорится, баш на баш. Вы нам – резидента, мы вам – документы.

– Плюс десять тысяч долларов.

– Решим и это, – заверил ротмистр.

– Договорились, – закончил разговор Тихий и встал из-за стола.

Ясновский прошел к двери, выглянул во двор – там никого не было, и поторопил:

– Вперед! Все чисто.

Капитан шагнул к выходу, в дверях остановился и, хмыкнув, заметил:

– Ротмистр, а альбомчиком в вашем возрасте опасно пользоваться. Такую красоту, как у Марека, никакие нравственные устои не выдержат. Рано или поздно на натуру потянет.

– Ну, капитан… – Ясновский так и остался стоять с открытым ртом. Агент Тихий бесшумно растворился в лабиринте построек.

Операция японской и белогвардейской контрразведки перешла в решающую стадию. Сасо, Такеока и Дулепов торопили события, и для этого у них имелись веские основания. Военно-морская армада адмирала Нагумо, сосредоточенная на острове Итуруп, готовилась к нападению на базу американского флота в Перл-Харборе. Несмотря на плотную завесу тайны, окутывавшую эту операцию, советской разведке удалось добыть ряд важных секретов. Свою – и не последнюю – роль сыграла харбинская резидентура. Информация агентов Ли, Леона и Сая была немедленно доложена в Центр.

«Дервиш – Центру

№ 4177. 10.11.41 г.

…9 ноября от источника Ли поступила заслуживающая серьезного оперативного внимания информация, касающаяся возможных изменений в плане командования Квантунской армии.

8 ноября начальник штаба генерал Есимото провел совещание, на нем присутствовал строго ограниченный круг лиц. В последующем в разговоре с заместителем начальника 3-го отдела Ли выяснил, что на совещании обсуждался вопрос о корректировке плана «Кантокуэн».

По данным того же источника, подтвержденным Саем и Леоном, на военно-морской базе на острова Итуруп начато развертывание крупной авианосной группировки. По неподтвержденной информации, к 25 ноября там планируется сосредоточить эскадру в составе трех крейсеров, двух линейных кораблей, девяти эскадренных миноносцев, шести авианосцев.

Из анализа материалов, представленных Ли и Саем, усматривается, что объектами нападения авианосной группировки могут стать американские и британские части, дислоцирующие в Сингапуре, Ганконге и на Гавайских островах. В одной из бесед с Ли высокопоставленный офицер Генштаба при обсуждении ситуации на Тихом океане заявил: «…B ближайшее время курортная жизнь американцев на островах закончится настоящим адом».

По информации Леона, полученной в жандармском управлении, целью военной экспедиции японской эскадры может явиться выход в Сиамский пролив на перехват морских коммуникаций, используемых американцами и англичанами, и оккупация нефтепромыслов на острове Борнео и в Малайе. Для перепроверки и получения дополнительной информации мною задействованы источники Чон и Тур.

В связи с провалом основного радиста и шифровальщика Федорова перехожу на резервный канал и запасной код».

Шифровка Дервиша подтверждала данные, ранее поступившие из токийской резидентуры от Рамзая, и окончательно убедила Берию в том, что Квантунская армия в ближайшие месяцы не начнет боевых действий на советском Дальнем Востоке. С этим он отправился на доклад к Сталину.

Тот, заинтригованный сообщением Берии о получении НКВД «особо важных разведданных», не мог сосредоточиться. Он терялся в догадках. По пустякам в столь ранний час Лаврентий не решился бы его беспокоить. Возвратившись к столу, Сталин попытался продолжить изучение документов, на так и не смог сосредоточиться.

«Что за особо важные разведданные? Чем они могут обернуться накануне контрудара по фашистам?» – эти мысли не давали ему покоя.

Готовившееся в глубочайшей тайне наступление Красной армии под Москвой, на которое было поставлено все, в том числе и его имя, должно было разорвать танковые клещи фашистов, смыкавшиеся вокруг столицы, остановить зарвавшегося Гитлера и показать всему миру, что он, Сталин, не сломлен неудачами первых месяцев войны и готов к борьбе. И вот теперь, когда до решающего удара остались считаные дни, «особо важные разведданные» могли смешать так тщательно отработанные планы.

С чем ехал Берия, Сталину оставалось только гадать. Прошло больше сорока минут после его звонка, а он так и не появился. Сталин боролся с нарастающим раздражением, когда, наконец, со двора донесся шум автомобиля. Он отдернул штору и выглянул в окно. По аллее, сбиваясь на бег, спешил Берия. Широкополое пальто не могло скрыть осанистого брюшка, а шляпа, сбившаяся на затылок, обнажила глубокие залысины.

«Все мы бессильны перед старостью, – с горечью подумал Сталин. – Какой-то десяток лет назад Лаврентий был настоящим джигитом, а сейчас и на осла не влезет». И обратил нетерпеливый взгляд на дверь.

Берия не вошел, а влетел в кабинет. Азарт, владевший им, невольно передался Сталину, и он поторопил:

– Ну, что там за важные разведданные, давай выкладывай, Лаврентий!

– Вот, пожалуйста, Иосиф Виссарионович, – Берия раскрыл папку с шифровкой харбинской резидентуры.

Сталин склонился над ней. Он внимательно вчитывался в каждую строчку и будто на невидимых весах взвешивал каждое слово. Информация Дервиша действительно не имела цены. Вздох облегчения вырвался из груди Сталина. Его отчаянно рискованное решение снять с Дальнего Востока 18 дивизий и перебросить под Москву оказалось оправданным. Сообщение Дервиша сняло последние опасения, что Квантунская армия ударит в спину. Судя по всему, японский самурай готовился совершить прыжок на юг и запрыгнуть на спину американскому ослу и британскому льву. Надежда Сталина на то, что империалистические хищники вцепятся в глотки друг другу, была близка к осуществлению.

В ноябре 1941 года подковерная политико-дипломатическая борьба главных игроков – СССР, Германии, Японии, США и Великобритании – достигла своего апогея. И если СССР решал свою судьбу и судьбу мира на поле боя, то США, Великобритания до поры до времени предпочитали действовать в темном закулисье. Джокером в этой циничной, с многомиллионными жертвами игре выступала Япония. И здесь интересы Германии и ее противников – Великобритании и США – совпали. Неверные союзники Москвы – Вашингтон и Лондон – рассчитывали на то, что «японский самурай» наконец решится вцепиться в истекающую кровью Россию.

Для этого, в первую очередь, у США имелись веские основания. В конце 1940 года служба дешифровки проникла в тайну дипломатических шифров Японии, и это положило начало секретной операции под кодовым названием «Магия». В результате план «Кантокуэн» – нападение Японии на СССР – не составлял большого секрета для Вашингтона. Основные его позиции стали известны в июле 1941 года.

В сентябре всезнающая «Магия» раскрыла еще одну тайну Генштаба Японии, вызвавшую в Белом доме переполох. Под напором воинственного министра Тодзио в Токио вызревал совершенно иной план: «японский самурай» не собирался бороться с «русским медведем», а намеривался совершить бросок в другом направлении – на юг, к нефтепромыслам британских и американских компаний. Такой ход событий не устраивал Вашингтон. Стараясь отвести от себя удар «японской военной дубины», он стремился сделать все, чтобы только план «Кантокуэн» не остался на бумаге, и потому был готов идти на уступки в Китае и Индокитае.

В Берлине ничего не подозревали об этом плане коварного союзника и торопили императора Хирохито и премьера Тодзио с открытием второго фронта против Сталина. В Токио деятельный и неугомонный посол Отт бомбардировал их личными посланиями фюрера о немедленном начале войны против СССР.

Однако в Токио не спешили на помощь союзнику, попавшему в тяжелейшее положение на Восточном фронте. Японский посол в Берлине генерал Осима отделывался туманными обещаниями начать военные действия против СССР после полного развертывания частей Квантунской армии. Задержку он объяснял нехваткой горючего, возникшей после введения США эмбарго на поставки нефти.

Тягомотина, которую разводил Осима, выводила Риббентропа из себя. Время работало против Германии. Гитлер рвал и метал – невиданное упорство русских и морозы убивали надежду на захват Москвы и скорое завершение военной кампании на Восточном фронте. В своем стремлении любыми путями втянуть Японию в войну против Советов он готов был согласиться на заключение германо-японского договора, направленного против США.

18 ноября посол Осима встретил это предложение Риббентропа с плохо скрываемой радостью, но так и не обмолвился ни словом о том, что решение о начале войны против США уже принято военным кабинетом Тодзио. С типичным восточным лицедейством он заверил германского министра иностранных дел, что правительство Японии предпринимает все от него зависящее, чтобы помочь своему союзнику – Германии. Но дальше слов дело не пошло.

Тем временем в Токио Отт через свои связи в МИДе и среди генералитета Генштаба пронюхал: японцы ведут двойную игру. 23 ноября он телеграфировал Риббентропу о том, что неверный союзник готовится двинуться не на север, а на юг с намерением оккупировать Малайю и захватить голландские нефтеносные районы на Борнео. Но то была только одна часть плана японского Генштаба; до другой, несмотря на все старания, немецкому послу так и не удалось докопаться.

Доклад Отта привел Берлин в бешенство. Разъяренный Гитлер вызвал на ковер Риббентропа и устроил дикий разнос. Тот немедленно затребовал к себе Осиму. Японскому послу в тот день не удалось побывать на Моцартовском фестивале, а пришлось срочно покинуть Австрию и возвратиться в Берлин. Его переговоры с Риббентропом затянулись до утра и напоминали перетягивание каната, но, по сути, уже ничего не решали.

Провидение было на стороне СССР и Сталина. До контрнаступления советских войск под Москвой и удара военно-морской армады адмирала Нагумо по базе американского флота в Перл-Харборе оставалось меньше двух недель.

Сталин отложил в сторону шифровку Дервиша и поднял голову. В его глазах Берия увидел победный огонек. Мужество и стойкость советского солдата в очередной раз позволили Сталину изменить ход истории. Теперь он, – а не Гитлер, Хирохито, Рузвельт и Черчилль – будет ее творцом.