Ясновский мучительно напрягся, сердце бешено колотилось, и пот холодным ручьем заструился по спине. Он яростно отбивался, но цепкие руки крепко держали за ноги и тащили к яме. Из нее донесся зловонный запах, от которого перехватывало дыхание и тошнотворный ком подкатил к горлу. Голова Ясновского зависла над обрывом, и зияющая пустота могильным холодом обдала лицо. Он отчаянно хватался за кусты, чтобы не свалиться, но силы оставили его и пальцы разжались.

Яркая вспышка разорвала чернильную темноту ночи и зловещим отблеском отразилась на гладких, словно отполированных стенках ямы. Ясновский пришел в ужас. На дне бурлило месиво из человеческих тел. Страх придал ему дополнительные силы. Он освободился от захвата, вскочил на ноги и сломя голову бросился бежать. Погоня отстала, и перед ним неожиданно возник ресторан «Тройка». В толпе посетителей мелькнули обросший до неузнаваемости Люшков и еще одна омерзительная рожа. Извиваясь ужом, Ясновский скользнул к входу и, сбивая колени, скатился к ногам гардеробщика, тот затолкал его в подсобку. Люшков не отставал. Ворвавшись в вестибюль, он крутнулся волчком, по-поросячьи взвизгнул и набросился с кулаками на гардеробщика. Швейцар попытался их разнять, но, получив тумака по физиономии, озверел и принялся молотить всех подряд. Под его горячую руку попал и Ясновский.

На шум драки в вестибюль высыпали обслуга, кучка пьяных офицеров, и между ними завязалось драка. Ротмистр оказался между двух огней, на нем отыгрывались и те и другие. Клубок тел, хрипя и ругаясь, катался по полу. За сплетением рук и ног Ясновский снова увидел Дулепова и потерял дар речи. Тот, вальяжно раскинувшись в кресле, с гаденькой улыбочкой наблюдал за тем, как дубасили его подчиненного, а затем вскочил на ноги, разметал толпу и сам вцепился Ясновскому в горло.

– Скотина! Мерзавец! Казенные деньги пропивать! – надрывался Дулепов и хлестал ротмистра по щекам.

Ясновский пытался что-то сказать, но от удушья не хватало воздуха. Костлявые пальцы полковника железной хваткой сошлись на шее. В последнем отчаянном усилии ему удалось дотянуться до его рук и вонзиться зубами.

Истошный вопль и глоток свежего воздуха вырвали ротмистра из кошмара…

Пробуждение оказалось страшнее сна. Перед ним, схватившись за руку, скакал и верещал живой, из плоти и крови, Дулепов. Ясновский закрыл и снова открыл глаза, это был не сон. До боли знакомая люстра раскачивалась под потолком, а с фотографии на стене за ним наблюдала, заливаясь счастливым смехом, супружеская чета Ясновских. Сама жена, испуганная и растерянная, застыла на пороге, а за ее спиной торчала угрюмая физиономия Клещева. Стены, мебель, Клещев и супруга поплыли перед глазами ротмистра. Похолодев, он с ужасом наблюдал за немыслимыми телодвижениями Дулепов.

Первым опомнился Клещев, выхватил из кармана пальто платок, бросился к нему, чтобы перевязать рану. Дулепов отшвырнул его и обрушился на Ясновского с угрозами:

– Скотина! Мерзавец! Сгною!

Ротмистр и вовсе потерял голову. Дулепов в порыве гнева схватил его за грудки и заорал:

– Скотина, вспоминай, как выглядел Длинный?! Как?!

– Долговязый, господин полковник, – подал голос Клещев.

Ясновский оторопело смотрел на них, на кровь на руке Дулепова и не мог взять в толк, о чем они говорят. Вчерашний пьяный дебош в «Тройке», кошмарный сон, беснующийся шеф и какой-то Длинный, все смешалось в замутненном сознании ротмистра.

– Скотина! Пьянь подзаборная! Ну, вспоминай же, как выглядел Длинный из аптеки Чжао? – не стесняясь в выражениях, кричал Дулепов.

– Долговязый, – снова поправил Клещев.

«Какая аптека? Какой Длинный? Какой Долговязый?» – силился понять Ясновский и растерянно бормотал:

– Господин полковник, о чем вы? Какой Долговязый? Какой Длинный?

– Ну тот, что у Чжао болтал с тобой про болячку Люшкова, – подсказал Клещев.

«Аптека? Долговязый? Неужели?.. – Ясновского пронзила догадка: – Боже мой, ты же нос к носу столкнулся с тем, кого Модест засек на явке с Гномом. Не может быть? Может! Сходство поразительное. Как две капли воды похож на советского агента Долговязого.

– Он! Точно он, господин полковник! – воскликнул Ясновский.

– Ты ничего не путаешь, пьяная рожа? – все еще не мог поверить в удачу Дулепов.

– Он! Он, Азолий Алексеевич! Христом Богом клянусь!

Дулепову было не до клятв, тряся ротмистра за грудки, он прорычал:

– Где эта чертова аптека! Где?

– В районе пристани, сразу за…

– Когда там будет Люшков?

Ясновский лихорадочно вспоминал.

– В девять! Нет, в десять! Точно, в десять, господин полковник!

Дулепов с Клещевым бросили взгляд на часы. Было начало одиннадцатого.

– У-у! – взвыл от досады Клещев. – Поздно, не успеем, господин полковник!

Дулепов яростно заскрипел зубами, отшвырнул в сторону ротмистра и ринулся к двери, на пороге обернулся и гаркнул: – Модест, эту пьянь – тоже в машину!

Дверь с треском захлопнулась, с косяка посыпалась штукатурка, портрет счастливой супружеской пары Ясновских качнулся и рухнул на пол. Ротмистр непослушными руками ухватился за брюки, но нога никак не попадала в штанину. Ему на помощь пришли жена и Клещев; одели, вывели на улицу и усадили в машину.

Дулепов ожег испепеляющим взглядом непутевого зама и, продолжая бормотать под нос проклятия, подгонял водителя. Клещев и его заместитель Соколов благоразумно помалкивали. Оба не один раз на собственной шкуре испытали, что значит попасть под горячую руку шефа. В запале он не разбирал ни правых, ни виноватых, его костлявый, увесистый кулак вышиб не один зуб у незадачливых подчиненных.

Ротмистр, протрезвев, забился в угол и боялся проронить хоть слово. На крутых виражах его болтало из стороны в сторону, тошнота удушающим комом подкатывала к горлу. Он терпел и молил только об одном, чтобы опередить агентов-боевиков, нацелившихся на Люшкова, и с тоской думал, что его ждет впереди: «В лучшем случае погонят в три шеи со службы, а в худшем…», – Ясновского бросило в жар при мысли о душегубе Палачеве.

Дулепову было не до ротмистра. Он торопил время, чтобы успеть перехватить агентов-боевиков советской резидентуры раньше, чем они ликвидируют Люшкова. «Где? Где же вы, сволочи, затаились?», – эта мысль сверлила ему мозг, и он бросил через плечо:

– Модест, где они могут быть?! Где?

– Так влет и не скажешь, господин полковник, – обронил тот.

– А ты соображай! На кой черт ты и твоя свора легавых мне сдались!

– Щас соображу. Щас, господин полковник! – лихорадочно напрягал свою недюжинную память Клещев. Он хорошо знал Харбин, но одного этого было мало, чтобы вычислить место засады боевиков. Здесь требовались детали: проходные дворы, стоянки машин, торговые точки лотошников и прочие мелочи, по которым можно вычислить место, где должны сойтись будущая жертва и палач. И он вспомнил:

– Стоянка для извозчиков и такси у харчевни!

– Подходящее место, от нее не больше ста саженей до аптеки, – определил расстояние Соколов.

– Там они, скорее всего, поставят машину, – предположил Клещев.

– Отличная позиция для отхода стрелка, – оценил ее Соколов.

– Вряд ли, далековато, – не согласился Дулепов. – Что еще?

– Строительная контора Букреева и его хоздвор, – назвал Клещев.

– Она через улицу, почти напротив аптеки. Место бойкое, возле нее вечно толчется народ, отличная позиция: бабахнул, скакнул в машину и поминай, как звали, – заключил Соколов.

– Вот ты, Савелий, эту позицию и закроешь! Возьми Хваткова и наглухо блокируй все подходы. Особое внимание окнам, что выходят на аптеку. Улица там узкая, могут пальнуть через стекло, – предупредил Клещев.

– Я понял, Мефодьич, перекрою ее.

– Как такой план, Азолий Алексеевич? – обратился Клещев к Дулепову.

– Действуйте, – поддержал он и напомнил: – Про проходные дворы не забудь, Мефодич.

– Прикроем. Их и соседнюю улицу возьмет на себя бригада Тяжлова.

– Господа, а про аптеку совсем забыли? Там-то Люшкова, скорее всего, и кокнут! – спохватился Соколов.

– Вряд ли, – усомнился Клещев.

– Согласен, – поддержал его Дулепов.

– Это почему? – недоумевал Соколов.

– Толпой в аптеку они не повалят, а у одиночки против Люшкова шансов нет. Он с лета бьет в яблочко, – напомнил Клещев.

– Долговязый – не дурак и в петлю не полезет! – согласился с ним Дулепов.

– Долговязый? Почему он, господин полковник? – в один голос воскликнули Соколов с Клещевым.

– А потому… – подал голос Ясновский и осекся под взглядом Дулепова.

– Протрезвел, мерзавец? – прорычал он.

– Азолий Алексеевич, так почему Долговязый? – не мог понять его логики Клещев.

– Долго объяснять, Модест! Лучше скажи…

Дулепова бросило вперед. Он ударился о лобовое стекло и яростно матюгнулся. Водитель отчаянно давил на тормоза и крутил руль. Машину развернуло и потащило по мостовой. Испуганное лицо рикши промелькнуло над капотом, из-под колес донеслись хруст дерева и сдавленный крик.

Первым пришел в себя Клещев и выскочил из машины. Перед ним, на мостовой корчился рикша, а под ногами хрустели обломки от коляски. Тут же, как из-под земли, возник плюгавый полицейский-китаец. Раздувшись от собственной значимости, он надвигался на Клещева, а за его спиной росла и набухала, как грозовая туча, толпа китайцев. Удостоверение сотрудника контрразведки не произвело никакого впечатления на невозмутимого истукана. Он, похоже, не знал ни слова по-русски.

– Дорогу! – зарычал Клещев.

Полицейский ничего не понял, но по интонации и выражению его лица догадался об угрозе и схватился за кобуру.

– Модест, кончай с ним цацкаться! Тащи эту обезьяну в машину! – кричал разъяренный Дулепов.

Соколов пришел на помощь Клещеву. Они быстро скрутили полицейского и запихнули на заднее сидение. Толпа китайцев угрожающе загудела, и над их головами заколыхались бамбуковые палки. Это не остановило Дулепова. Он высунулся из машины, выхватил револьвер и пальнул в воздух. Дружный вопль заглушил эхо выстрелов. Китайцы, давя друг друга, бросились врассыпную, лишь коротышка-полицейский продолжал ерепениться. Соколов не стал тратить на него слов и, шмякнув рукоятью пистолета по голове, выпихнул из машины.

– Гони! Гони! – вопль Дулепова подхлестнул водителя.

Машины с Дулеповым и филерами, разметая по сторонам брички, пролетки и рикш, неслись к аптеке Чжао. В этой гонке со временем время опережало Дулепова. Полковнику оставалось полагаться на удачу и уповать на безалаберность Люшкова…

Тот опаздывал на прием. Стрелки часов приближались к одиннадцати. Павел извелся в ожидании и нервно теребил рукоять пистолета. Дмитрий с Николаем чувствовали себя не лучше. Нервы у всех были на пределе и, когда на перекрестке мелькнул знакомый темно-синий «опель», они забыли об опасности. Теперь все их мысли подчинялись одной цели – ликвидации предателя.

– Она! Он! – воскликнул Николай, первым заметивший машину Люшкова.

«Опель» миновал стоянку у пирожковой Лободина, заехал на тротуар и остановился неподалеку от входа в аптеку. Дальше путь загораживали леса у соседнего дома, на них возилась бригада русских и китайских рабочих. Водитель вышел из машины и открыл заднюю дверцу. Первым показался Люшков, вслед за ним выпрыгнул на мостовую мальчишка лет семи, а затем, опираясь на его руку, вышла пышная брюнетка. Ротмистра Ясновского и охраны рядом с ними не было. Дмитрий и Павел озадаченно переглянулись, а Николай чертыхнулся:

– Бабы нам только не хватало!

– Принесла же ее нелегкая! – в сердцах бросил Павел.

Выполнить приказ Центра – ликвидировать предателя, нажать на курок – это одно. Но стрелять в Люшкова на глазах женщины и ребенка – совершенно другое. Павел находился в смятении.

– Братцы, что-то тут не так. Бабу с пацаненком приволок? Охраны нет? Ясновского тоже? К чему бы это? – терзался в сомнениях Николай.

– Коля, кончай накручивать, и без того тошно! – цыкнул на него Гордеев.

– А если это подстава Дулепова? – не унимался тот.

– Ребята, может, все проще, парнишка заболел? – искал объяснение Павел.

– И Люшков привез пацана к Чжао, – поддержал его Дмитрий.

– Тоже мне, заботливый папашка. Это когда же он успел его настрогать? – хмыкнул Николай.

– Никто не говорит, что он отец.

– Коля, Дима, ну какое это имеет значение? Важно то, что Люшков без охраны, – положил конец спору Павел.

– Так-то оно так, но одно хреново, пока ждали Люшкова, успели намозолить глаза, – посетовал Николай.

– Так смени место, – предложил Павел и кивнул в сторону арки проходного двора.

– А что, позиция неплохая, – оценил он.

– Одно в ней хреново, секунд на двадцать, ты, Паша, останешься без прикрытия, – заметил Дмитрий.

– Дим, так Люшков же без охраны.

– А водила?

– Пока он расчухается, наш след простынет.

– Ну так что, меняем позицию? – спросил Николай и потянулся к ключу зажигания.

– Погоди, – остановил Гордеев и перевел взгляд с аптеки на противоположную сторону улицы.

На стоянке перед харчевней стояли две пролетки и три машины. Поблизости, подобно гнилому зубу, торчал китайский «мостовой ресторан». Вся его жизнь проходила у тротуара на утоптанной глиняной площадке. На ней рикши, грузчики, лотошники и нищие в ожидании клиента, поденной работы и милостыни коротали время за чаем и дешевой мучной похлебкой. Холод вынуждал их жаться к большой металлической бочке, под которой сердито потрескивало пламя, а внутри булькало и издавало сладковатый запах бурое варево. В его парах медленно вращалась деревянная катушка, обвитая посеревшей от пепла мучной лапшой. Худые, грязные руки тянулись к ней и норовили урвать кусок побольше. Далеко не каждому это удавалось, палка повара безжалостно обрушивалась на руки и спину неудачнику. Подпольщик Малыш Ван, накануне перебравшийся со свалки на новый пост наблюдения, ближе к аптеке, дважды обхитрил повара. Он ловил момент, когда палка настигала очередную жертву, чтобы ухватить кусок лапши.

Одержав очередную победу над поваром, Малыш Ван спрятался за спины жаждущих получить свою порцию лапши и, посасывая солоноватое тесто, следил за тем, что происходило вокруг аптеки. Его внимание было сосредоточено на строительной конторе, среди ее рабочих и посетителей могли таиться шпики контрразведки. Наметанный взгляд Малыша Вана не заметил признаков опасности.

Ничто не выбивалось из привычного ритма жизни улицы. Китайцы-поденщики, сбившись в кружок, с азартом играли в «камень-ножницы-бумагу». Рука одного игрока, сжатая в кулак, стремительно вылетала вперед, второй выбрасывал растопыренную пятерню, а самый проворный в последний момент успевал раскрыть «бумагу» – открытую ладонь. «Ножницы» и «камень» уступали «бумаге». Мелочь, водившаяся в карманах проигравших, переходила к победителю, но там не задерживалась – мальчишка-нищий тут же отправлялся в лавку за кувшином шаосинцзю. Дешевое вино подогревало, и игра продолжалась с еще большим азартом.

Восторженный вопль игроков потонул в грохоте, пронесшейся по улице подводы. Она остановилась у грузового двора строительной конторы и перекрыла въезд. Ее хозяин соскочил на землю и исчез за дверью, двое – по виду батраки остались сидеть в подводе и, чтобы убить время, затеяли игру – в карты. Дмитрий задержал на них взгляд и насторожился. Что-то – что именно, он не мог сказать – в батраках ему не понравились, и он обратил на них внимание Николая и Павла. Они присмотрелись, и Николай согласился:

– М-да, что-то в них не то.

– Не больно на работяг похожи, – подметил Павел и, кивнув на дверь сапожной мастерской, сказал: – И сапожник что-то носа не кажет.

– Ну, с ним-то все ясно, вчера перебрал.

– Так пора уже похмелиться.

– А если пропил последние сапоги?

– Так сапожник же.

Конец пикировке Дмитрия и Павла положил сам сапожник. Он появился на пороге мастерской, проковылял к «мостовому ресторану», купил у лотошников луковицу с лепешкой и возвратился к себе. Павел потерял интерес к сапожнику и к мастерской и переключился на ремонтников. Они заметно оживились. Маленький, верткий, как обезьянка, бригадир напустился на них, рабочие взялись за кирки и принялись крошить фасад дома. Облако пыли поползло по улице и закрыло вход в аптеку.

– Чтоб у них руки отсохли! – в сердцах произнес Павел.

– Другого времени не нашли! Чтоб им… – выругался Дмитрий.

– Надо перебраться, ребята, а то поздно будет, – настаивал Николай.

– Давай, – согласился они.

Николай завел машину, проехал чуть вниз и взял вправо. С этого места просматривались дверь, окна аптеки и стоянка такси, но выпадала строительная контора.

– Коля, подай чуть вперед. Хорошо бы… – попросил Дмитрий и осекся.

Его и Павла привлек темный «опель». Он остановился у строительной конторы, и из него вышли трое. Высокий, барственного вида старик, с военной выправкой. За ним едва поспевали двое, чем-то напоминающие своими повадками хорошо выдрессированных бульдогов. Все трое скрылись за дверью.

– Этих-то зачем принесло? – задался вопросом Павел.

– Подозрительные типы, – отметил Дмитрий и пробежался взглядом по улице.

Приближалось время обеда, и у рикш с таксистами прибавилось работы. На стоянке перед харчевней не оставалось свободных мест. Опоздавшему таксисту пришлось парковаться у «мостового ресторана». Он вышел из машины, стрельнул цепким взглядом по сторонам, затем достал из кармана куртки пачку харбинских сигарет «Каска» и закурил. После нескольких затяжек на его лице появилась брезгливая гримаса. Смрад, исходивший от отвратительного нищего в летних матерчатых туфлях, грязной дабу и засаленной «монголке» – Малыша Вана, вынудил его перебраться ближе к стройконторе. Эти его перемещения, а также два трубочиста, появившиеся на крыше соседнего с аптекой здания, привлекли внимание Николая.

– Зима на носу, а они только сейчас взялись трубы чистить? – удивился он.

– М-да, странно, и почему без «ерша»? – задался вопросом Дмитрий.

– Ребята, не надо накручивать! Сейчас все решится! – отрезал Павел и нервно сглотнул. Всем своим существом он уже был там – у аптеки.

– Внимание! Выходит! – воскликнул Николай.

Взгляды Дмитрия и Павла обратились на дверь аптеки. Она распахнулась, и на улицу выскочил мальчуган. Долгое ожидание утомило непоседу, он воинственно набросился на рыжего кота, нацелившегося на шумную стайку воробьев, терзавшую кусок печеной тыквы. Вслед за ним на пороге появилась дама, за ней проглянула благодушная физиономия Люшкова. Чжао творил чудеса, избавил предателя не только от болей, но и вернул свежесть после вчерашнего загула в ресторане «Тройка». Павел напрягся, рука скользнула в карман плаща и проверила пистолет. Холод металла придал уверенности, и он, как пловец перед прыжком в воду, глубоко вдохнул и взялся за ручку дверцы.

– Мы рядом, Паша. Все будет нормально! – заверил его Дмитрий.

– Я пошел, ребята, – глухо обронил Ольшевский, ступил на тротуар и не почувствовал под собой ног. Напряжение, все это время владевшее им, исчезло. Он видел только Люшкова. Строительные леса скрыли его, и Павлу пришлось сойти на мостовую. Боковым зрением он наблюдал за рабочими, копошившимися на строительных лесах, – они не прерывали работу – и прибавил шаг. До предателя оставалось чуть больше тридцати саженей. Тот не подозревал о грозящей ему смертельной опасности и беззаботно болтал с барышней.

«Один, два, три», – мысленно отсчитывал шаги Павел и уже никого и ничего не замечал, кроме Люшкова.

– Он! Долговязый! – одновременно воскликнули Клещев с Соколовым и приникли к окну.

– Кучерявый. Горбоносый. Каланча пожарная. Припадает на левую ногу, – повторял вслух приметы Клещев.

– Ну шеф! Ну голова! – Соколов поразился прозорливости Дулепова.

– А ты как хотел, Савелий.

– Чего ждем, Мефодич? Пора! – рвался тот на улицу.

– Не гони лошадей.

– Люшкова же кокнут!

– Туда ему и дорога.

– Как?

– Приказ шефа. Ждать до последнего, когда все гады из нор вылезут! – рычал Клещев и не спускал глаз с Долговязого – Ольшевского.

Павел приближался к Люшкову и не подозревал, что с каждым шагом кольцо засады все плотнее сжимается вокруг него. Ему оставалось пройти десяток саженей, чтобы разрядить в предателя обойму.

«Пора!» – нашептывал Павлу один внутренний голос.

«Смотри, чтоб не получилось, как прошлый раз. Подойди ближе!» – сдерживал другой.

«Куда еще? Стреляй! Пора!»

Перед глазами Павла возникло отечное, с темными мешками под глазами лицо Люшкова. Он, склонившись к барышне, продолжал что-то оживленно говорить. Она отвечала ему грудным заливистым смехом. Неспешным шагом они приближались к машине. Поравнявшись с нею, Люшков пропустил спутницу вперед и распахнул дверцу.

«Стреляй, Паша! Стреляй!» – кричало все в Ольшевском. Он выхватил пистолет из кармана плаща, стремительно шагнул к предателю и вскинул руку. Их взгляды сошлись. Глаза Люшкова раскатились на пол-лица. Он как завороженный таращился на ствол, а рот раскрылся в беззвучном крике. Павел нажал на спусковой крючок и не услышал выстрела. Судьба снова подставила ему подножку – пистолет дал осечку.

– Помогите! – истеричный женский вопль взорвал спокойствие улицы.

Барышня, потеряв от страха голову, металась между машиной и Люшковым. Павел лихорадочно передернул затвор и вскинул пистолет, пытаясь поймать цель. На его пути живым щитом встала женщина. Люшков вцепился в нее мертвой хваткой, пятился к машине и истошно вопил:

– Котов, стреляй! Стреляй!

Водитель растерялся. Улица взорвалась командами, ревом машин и топотом ног. Филеры Клещева брали Ольшевского в клещи.

– Взять живьем! Живьем! – надрывался Дулепов.

Кольцо окружения неумолимо сжималось вокруг Павла, но это не остановило его. Он видел только одного Люшкова – цель, перед которой все остальное меркло. Тот пытался втиснуться в машину. Ему мешала барышня, висевшая на нем неподъемной гирей. Люшков швырнул ее на мостовую и нырнул в «опель». Павел нажал на курок, и грохот выстрела слился с пронзительным детским криком. Он обернулся. На него огромными, вмиг повзрослевшими глазами, смотрел мальчик и молил:

– Дяденька, не надо! Не надо!

Павел замешкался, и этого хватило, чтобы водитель пришел в себя. Машина взревела двигателем и сорвалась с места. Он выхватил второй пистолет и принялся стрелять с двух рук. Заднее стекло на «опеле» разлетелось вдребезги, серая сыпь пробоин покрыла кабину, внутри кто-то пронзительно вскрикнул, машина пошла юзом и врезалась в стену сапожной мастерской. Здесь уже не выдержали нервы у филеров Клещева, они открыли огонь по Павлу. Он откатился под защиту крыльца. Выстрелы становились все прицельнее и не давали ему поднять головы, но тут подоспела помощь. «Форд», прорвав оцепление, поравнялся с ним, задняя дверца распахнулась, из нее высунулся Дмитрий и крикнул:

– Прыгай! Прыгай!

Павел нырнул в машину и распластался на заднем сидении. Николай нажал на газ. Вслед раздалась бешеная пальба, ее заглушил взрыв гранаты – это вступили в бой ребята из группы прикрытия. Они приняли огонь на себя и отсекли погоню. Николай давил на газ и все дальше уходил в отрыв. Вскоре стрельба и истошные вопли стихли. Павел пришел в себя и только тогда понял, что ранен в плечо, достал из кармана платок и приложил к ране.

– Паша, крепись! Крепись! – старался поддержать его Гордеев и торопил Николая: – Коля, смотри, где можно тормознуть и сделать перевязку!

Тот рыскал глазами по сторонам, но так и не увидел подходящего места.

– Давай направо! – заметил арку Дмитрий.

Николай свернул к ней, въехал во двор и остановился. Гордеев сбросил себя пальто, пиджак, сорвал рубашку и принялся рвать на полоски. Вместе с Николаем они сделали перевязку Павлу и затем проехали к Никольской церкви. Там их должна была ждать резервная группа с машиной, но ее на месте не оказалось. Облава в городе смешала все планы. Дмитрий не стал испытывать судьбу и принял решение ехать в район железнодорожных мастерских, туда в ночное время жандармы и полицейские вряд ли бы отважились сунуть свой нос. Избегая центральных улиц, Николай проехал к депо, остановился на задах строительного склада и спросил:

– Куда дальше, Дима?

– Все, приехали! Прячем концы в воду! – распорядился Гордеев.

– Это как?

– Машину сжигаем, а Пашу – к Свидерскому.

– На чем?

– На такси.

– Так, может, на нашей доедем?

– Ага, до первого патруля. Все, палим! – потребовал Гордеев и открыл бензобак.

Слив бензин, он поджег машину. Гудящий факел взметнулся вверх, ухнул глухой взрыв, и от «форда» осталась груда искореженного металла.

– К дороге, ребята! Паша, ты как, можешь идти? – спросил Гордеев.

– Все нормально, – заверил он и, превозмогая боль в плече, старался не отстать от него и Николая. Выбравшись на Деповскую, они попытались поймать такси, но их, как назло, словно вымело метлой. Шло время. Павла от потери крови стало пошатывать, а лицо начало опухать от ушибов и порезов. Николаю наконец удалось поймать машину. Дмитрий снял с себя пальто, набросил на Павла, чтобы закрыть пятно крови, проступившее на его плаще, усадил на заднее сиденье и попросил водителя:

– Землячок, нам бы к «Мутному глазу»!

Таксист понял с полуслова и весело заметил:

– Однако хорошо гуляете, ребята!

– Грех жаловаться, а если с ветерком прокатишь, то не обидим. Давай, гони! – поторопил Николай.

– О чем речь. С ветерком, так с ветерком, только держись! – хмыкнул таксист и нажал на газ.

Рюмочная «Разгуляевка», более известная среди местных завсегдатаев, как «Мутный глаз», пользовалась особой славой. Даже самые стойкие не могли устоять перед соблазнительными официантками, сначала ублажавшими клиентов водкой, а затем и телом. Рано или поздно, как у трезвенников, так и у язвенников отшибало мозги и мутнел глаз. Пережив не одного хозяина, не одну грандиозную драку и также многочисленные скандалы «Разгуляевка» продолжала манить к себе многочисленную публику. Но не это, а ее близость к дому Свидерских заставляла Гордеева стремиться туда. Его обещание щедрых чаевых подстегнуло таксиста. Он лихо подрезал повороты и притормаживал, лишь когда навстречу попадались машины с полицейскими и грузовики с солдатами. Дмитрий сжимал пистолет в кармане и молил Бога, чтобы машину не остановил патруль. Наконец, впереди показался бронзовый Асклепий. У дома Свидерских было спокойно. На стояке перед «Разгуляевкой» он и Павел вышли, а Николай поехал дальше к Дервишу, чтобы доложить о результатах операции и выяснить обстановку.

Слухи о перестрелке в центре Харбина со скоростью лесного пожара распространялись по городу. Свидерские, и без того сидевшие как на иголках, не находили себе места. И когда зазвенел дверной колокольчик, доктор, несмотря на свои пятьдесят шесть лет, первым оказался у двери. Вслед за ним по лестнице скатилась Анна. Вид Павла говорил сам за себя.

– Аня, воду и бинты! Павла – в кабинет, – распорядился Свидерский.

Она бросилась в столовую. Дмитрий подхватил обессилившего Павла и повел его наверх. Свидерский задвинул засов на входной двери и присоединился к ним. В кабинете они раздели Ольшевского и уложили на кушетку. Свидерский осмотрел рану, она оказалась не опасной, пуля не задела кость и прошла на вылет. Анна занялась ее обработкой. После перевязки Павел почувствовал себя лучше и сделал попытку подняться.

– Лежи, герой, успеешь находиться! – остановил его Свидерский и распорядился: – Аннушка, дай ему успокоительного! Пусть выспится, сон – лучшее лекарство.

Она зазвенела склянками, отыскала бутылек с желтоватой жидкостью, отлила в мензурку и поднесла Павлу. В нос шибанул резкий запах багульника, валерьяны, и он поморщился.

– Пей, пей! Только здоровее будешь, – потребовал Свидерский.

Павел сделал глоток. На вкус снадобье оказалось не столь противным, как ему показалось, и выпил до дна. Сухость в горле быстро прошла, приятная истома разлилась по телу, и глаза начали слипаться. Сквозь сон до него доносились приглушенные голоса Свидерских и Гордеева, последнее, что осталось в памяти, – лицо Анны.

– Уснул, – сказала она и поправила подушку под головой Павла.

– Проспит до утра как убитый, – заверил Свидерский.

– Ну, мне пора, надо узнать, что с ребятами, – стал собираться Гордеев.

– Будь осторожен, Дима! – предупредила Анна.

– За Павла не волнуйся, мы присмотрим, – заверил доктор и проводил Дмитрия к черному ходу.

Он спустился в подъезд и прислушался. Начавшийся дождь монотонно барабанил по металлической крыше, а в дырявых водосточных трубах уныло завывал ветер. Среди этих звуков обостренный опасностью слух ничего подозрительного не уловил. Дмитрий распахнул дверь, дворами вышел на соседнюю улицу, еще раз проверился и, не заметив за собой полицейского хвоста, направился к резервной явочной квартире. На пути к ней ему пришлось сделать изрядный крюк. Район Пристани был оцеплен, а в центре города рябило в глазах от армейских мундиров.

К приходу Гордеева на явочной квартире собрались Дервиш, Николай и двое ребят из группы прикрытия. По их подавленному виду Дмитрий догадался: операция провалилась. Люшков каким-то чудом снова уцелел, а резидентура понесла серьезные потери: двое убитых, трое раненых, и еще двое оказались в руках полицейских. Следующим в этом печальном списке мог стать Ольшевский. В этом Дервиш нисколько не сомневался. Встреча Павла с Люшковым в аптеке Чжао окончательно расшифровала его перед Сасо с Дулеповым. Теперь они точно знали, кого искать в харбинской конторе компании «Сун Тайхан». С его мнением согласился Дмитрий и поддержал решение: на время свернуть активную работу с большинством агентов. После совещания Гордеев с Дервишем возвратились к Свидерским, чтобы вывести Ольшевского за город и спрятать от контрразведки.

Доктор и Анна ничего не знали о потерях, понесенных резидентурой, и опасности, нависшей над другими ее участниками, и пребывали в хорошем настроении. Лекарство и крепкий сон быстро восстановили силы Павла. Ранение напоминало о себе легким зудом, зато лицо полыхало пламенем. Он прошел к зеркалу и увидел в нем отечную физиономию. Правая щека вздулась багровыми рубцами порезов, а левый глаз затянул лиловый синяк. В таком виде дальше первого полицейского патруля было не пройти. Но не столько собственное состояние, сколько результат выполнения задания – ликвидация Люшкова – занимало Павла. Он не сомневался, что предатель мертв, и искал ответ на свой немой вопрос на лице Дервиша. В тусклом свете керосиновой лампы оно напоминало восковую маску. Никто не проронил не слова о судьбе Люшкова. Невыносимо томительная для Павла пауза затягивалась, нарушил ее приход Свидерского.

– Все спокойно, Саныч. Анна дежурит внизу, если что, предупредит, – сообщил он и подкрутил фитиль лампы.

Пламя зубастыми тенями заплясало на стенах и осунувшемся лице Дервиша. Прошедшие сутки вымотали его. Он повел плечами, скользнул потухшим взглядом по Павлу, задержал взгляд на повязке и лишенным интонаций голосом спросил:

– Как самочувствие, Павел?

– Нормально, Саныч. А как ребята?

– С ними… – Дервиш замялся.

– Положили ребят! – глухо обронил Гордеев, и на его скулах заиграли желваки.

Павел изменился в лице и, страшась услышать ответ, спросил:

– И большие потери?

– Трое ранены. Двое убиты. Володю и Антона взяли, – сообщил Дервиш.

– А что Люшков? – упавшим голосом спросил Павел.

– Живой, сволочуга!

– Не может быть! Я же в него всю обойму всадил!

– Может, и еще как может! Сопли не надо было жевать, а сразу валить! – взорвался Дмитрий.

Павел опешил, его растерянный взгляд метался между Гордеевым и Дервишем, а с губ срывались обрывки слов:

– Люшков… Живой… Я… я не мог. Это мальчик…

– Он не мог! А Володя смог, когда тебя прикрывал?!

– Дима, перестань! – пытался погасить ссору Дервиш.

– Саныч, мы таких парней потеряли! А у него ручки затряслись!

– Что-о? Что ты сказал? – Павел задохнулся от возмущения.

– Что слышал!

– Если бы не осечка. Если бы не мальчик…

– Вы только посмотрите на него? Сученок этой белогвардейской шлюхи ему помешал!

– Дима, он же ребенок! Как можно? Как?

– И что?

– Дима, хватит! Мы с детьми и женщинами не воюем! – осадил его Дервиш.

В Гордееве все кипело от возмущения, он не мог остановиться и бросал одно обвинение за другим:

– Наше слюнтяйство – это удар по всей операции! Задание Центра провалено! Мразь Люшков топчет землю и плодит выводки! А мы тут сопли распускаем. Так и советскую власть просрем!

– Стоп, Гордеев! Говори да не заговаривайся! – оборвал его Дервиш и отрезал: – Ты советскую власть не трогай! Она Люшкова и нас переживет. Давили и будем давить всякую мразь! Но мы, Дима, не душегубы.

– Ага, много в белых перчатках навоюем, – огрызнулся Гордеев.

– Все, хватит об этом! – потребовал Дервиш, перевел взгляд на Павла и спросил: – Крепко задело?

– Не очень, за недельку отлежусь. Как только в конторе все объяснить?

– О ней забудь!

– Почему?

– Дулепов тебя вычислит, если уже не вычислил по встрече с Люшковым в аптеке Чжао.

– Так что, мне уходить в группу Володченко?

– Исключено! – Дервиш был непреклонен.

– И что же делать?

– Ничего, Паша, залечь на дно. Этим займется Дмитрий, вывезет тебя за город, вот там и доспорите. Всем все ясно?

Гордеев и Ольшевский, избегая смотреть друг на друга, молча кивнули.

– Ну раз так, то расходимся! – закончил встречу Дервиш, и вместе с Свидерским спустился в подвал. Там в тайнике хранилась рация. Резидент забрал ее с собой и через сутки в адрес Центра ушла шифровка. В ней сообщалось о провале операции, понесенных потерях и переводе ряда агентов резидентуры на нелегальное положение…

Люшков в который уже раз ушел от справедливого возмездия и еще долго оставался недосягаемым для советских спецслужб. Он, словно тень, то возникал, то исчезал на их горизонте. Его появление в Харбине осенью 1941 года являлось ловкой оперативной комбинацией японской разведки и контрразведки. В те последние месяцы 1941 года, когда в Токио колебались в решении – ударить силами Квантунской армии по советскому Дальнему Востоку, либо двинуть эскадру адмирала Нагумо к Перл-Харбору – военно-морской базе ВМС США. Малейшая утечка информации о тайных замыслах японского Генштаба могла помешать их осуществлению. Поэтому, чтобы не допустить ее, японцы в очередной раз использовали свой козырь – ввели в игру Люшкова. Он сыграл роль живца для советской разведывательной сети в Маньчжурии и затем ушел в тень на долгих четыре года.

После победы над фашистской Германией взгляды союзников по антигитлеровской коалиции обратились на Японию. Советская армия и спецслужбы сосредотачивались на своих дальневосточных границах для решающего удара по почти миллионной Квантунской армии. За короткий срок лучшие силы Смерша были переброшены из Западной Европы на будущий театр боевых действий.

По указанию Абакумова, для оказания помощи военным контрразведчикам Забайкальского, 1-го и 2-го Дальневосточных фронтов, Тихоокеанского флота и Амурской военной флотилии были направлены две особые оперативные группы в составе сорока пяти наиболее опытных сотрудников и следователей. Их возглавили заместитель и помощник начальника Главка генерал-лейтенант Исай Бабич и генерал-майор Александр Мисюрев.

Перед опергруппами, руководящим и оперативным составом Смерша на местах были поставлены задачи: поиск и захват сотрудников японской разведки и контрразведки, архивов и картотек на агентуру; пресечение диверсионных и террористических актов в тылу частей Советской армии; задержание ярых врагов советской власти: атамана Семенова, оставившего кровавый след в Сибири и Забайкалье, фюрера российских фашистов Родзаевского и его приспешников из «Российского фашистского союза», а также Люшкова.

Еще до начала боевых действий в охоту на бывшего комиссара включилась зафронтовая агентура Смерша. Вскоре он засветился перед ней в Харбине. Предатель отирался при японской военной миссии и находился под покровительством ее главы – полковника Такеока. Дело оставалось за подготовкой операции по его захвату. Ее предстояло осуществить одной из 35-ти оперативно-розыскных групп, сформированных Бабичем из числа наиболее опытных сотрудников Смерша. Они ждали только команды.

9 августа 1945 года Советский Союз, выполняя свои союзнические обязательства перед партнерами по антигитлеровской коалиции, вступил в войну с Японией. Впереди советских войск шли десантники и оперативно-разыскные группы Смерша. Их действия были настолько стремительны, что во многих случаях японские разведывательные и контрразведывательные органы были застигнуты врасплох. В Мукдене и Хайларе удалось не только захватить почти в полном составе разведпункты, но и не допустить уничтожения секретной документации, содержащей данные на агентуру, заброшенную в СССР, внедренную в советские резидентуры в Маньчжурии и коммунистическое подполье Китая.

Также успешно контрразведчики действовали и на других направлениях. Казалось, что на этот раз Люшкову не уйти от расплаты и он наконец предстанет перед судом. На северных окраинах Харбина шли ожесточенные бои, а оперативно-боевая группа Смерша пробилась к японской военной миссии и блокировала ее. Штурм был коротким и прошел без больших потерь. В руках контрразведчиков оказалась большая часть сотрудников, но неуловимый Люшков и глава миссии полковник Такеока ухитрились ускользнуть.

Их поиск продолжился. В процессе допросов пленных сотрудников японских спецслужб оперативники Смерша снова вышли на след Люшкова и Такеока – он вел в Дайрен. На их розыск было брошено несколько групп захвата. Они неумолимо сжимали вокруг Люшкова кольцо окружения, и когда оно замкнулось, в руках контрразведчиков оказался один Такеока и горстка пепла – все, что осталось от бывшего орденоносца, комиссара госбезопасности, палача, закончившего жизнь предателем. За семь лет сотрудничества с японской разведкой Люшков узнал слишком много, что могло стоить жизни его хозяевам. Он стал опасным свидетелем и по приказу Такеока был убит, а затем кремирован под фамилией японского военнослужащего.

Незадолго до операции в Харбине 4-м управлением НКВД-НКГБ СССР в Берлине был ликвидирован другой враг советской власти и Сталина бывший заслуженный артист РСФСР и руководитель художественного театра им. Мочалова Всеволод Блюменталь-Тамарин. Операция по его устранению получила кодовое название «Ринг» и длилась около трех лет. Но это уже была другая история.