Самый длинный день года не спешил вступать в свои права. Казалось, сама природа противилась его приходу. Густой туман окутывал крепостные стены и здания Брестской крепости. Слабый западный ветер, потягивавший с правого берега реки – Буга, был не в силах развеять его. Потрепав занавески на окнах кабинета оперуполномоченного особого отдела НКВД СССР лейтенанта Густава Федорова, он принес с собой запах увядающей сирени и хмельной дымок свежеиспеченного хлеба. Дежурные смены поваров поднялись на ноги до рассвета и растопили походные кухни, чтобы приготовить завтрак для последних рот, отправлявшихся в летние лагеря.
Первый, робкий луч солнца скользнул над горизонтом, и через мгновение небо полыхнуло тысячами зловещих багрово-красных вспышек – отблеском от плексигласовых колпаков кабин люфтваффе. Война безмолвно возвестила о себе множеством черных точек на небосклоне. Они быстро вырастали в размерах и приближались к рубежам Советского Союза. В хрупкую предрассветную тишину вкрался еле слышный комариный писк, он быстро нарастал и вскоре перерос в хищный клекот. Грозный гул мощных моторов плющил к земле пограничные наряды и комендантские патрули, а когда он перерос в надрывный вой, тысячи бомб смертоносным дождем обрушились на землю.
Ослепительная вспышка взрыва разорвала полумрак во дворе штаба полка. Земля содрогнулась и ответила долгим, мучительным стоном. Пол ушел из-под ног Федорова. Чернильница жалобно задребезжала и лягушкой поскакала по столу. Потолок и стены угрожающе затрещали. Взрывная волна вышибла стекла и опрокинула его на пол.
Шквал снарядов и авиабомб обрушились на Брестскую крепость и погранзаставу. Горели дома командного состава, казармы и склады. Под развалинами гибли жены и дети офицеров. В дыму пожарищ поблекло восходящее солнце. Огненно-свинцовый смерч, сметая все на своем пути, неудержимо катился на Восток, вглубь советской территории. В чудовищной какофонии звуков слились воедино удары тяжелой артиллерии, разрывы бомб и непрерывный гул авиационных моторов. На земле разверзся настоящий ад.
В 05:30 посол Германии Фридрих Шуленбург вручил руководству наркомата иностранных дел СССР ноту. В ней германская агрессия была названа «контрмерой против массированной концентрации и подготовке вооруженных сил Красной армии к войне». В те роковые минуты, когда Шуленбург объявлял о ее начале, 190 отмобилизованных и вооруженных до зубов фашистских дивизий уже вели полномасштабные боевые действия на всем протяжении западной советской границы.
Одновременно в тыловых порядках Красной армии действовали разведывательно-диверсионные группы из состава элитного полка «Бранденбург-800», а также многочисленные боевые отряды, сформированные абвером – германской военной разведкой и контрразведкой, из числа украинских, белорусских и прибалтийских националистов. Мобильные, хорошо вооруженные, имеющие современные средства связи, они были везде и в тоже время нигде. Совершая теракты против командного состава Красной армии, осуществляя диверсии на транспортных коммуникациях, сея панику и неразбериху в боевых порядках советских войск, диверсанты успешно решали еще одну важнейшую боевую задачу – выводили из строя главный нерв армии – средства управления войсками.
22 июня 1941 года для советских пограничников, принявших на себя первый удар вероломного агрессора, военнослужащих Красной армии и миллионов мирных граждан, стал днем вселенского ужаса, которому не было конца.
«…22 июня полк занимает укрепления, еще одни ночь и тогда начнется невиданная борьба порядка против беспорядка, культуры против бескультурья, хорошего против плохого. Как мы благодарны фюреру, что он вовремя заметил опасность и неожиданно ударит. Еще только одна ночь!
За рекой Буг стоит враг. Стрелки часов медленно движутся. Небо розовеет. Три пятнадцать! Ударила ниша артиллерия. Огонь ведется из сотен стволов. Передовые группы бросаются в лодки и переправляются через Буг. Бой начался! Неожиданный удар удался – другой берег наш! Звучит выстрелы. Здесь горит дом, там соломенный стог. Первое сопротивление сломлено. Теперь вперед, дольше!..»
Так описывал первые часы одной из самых чудовищных войн в истории человечества командир 134-го пехотного полка вермахта полковник Бойе в своем походном дневнике под названием «История 134-го пехотного полка, или Борьба немецкого Мастера против Советов».
Позже, в Сталинграде, когда он попал в плен, дневник прочел старший оперуполномоченный особого отдела капитан Густав Федоров, а позже следователи и оперативники Смерш выяснили, чем занимался этот «немецкий Мастер». За ним от самой границы и до Сталинграда тянулся страшный, чудовищный след кровавых злодеяний: сотни заживо сожженных в церквях мирных граждан, множество замученных и расстрелянных военнопленных.
Бойе и его дневник оказались в руках советских контрразведчиков в январе 194З года. А тогда в роковом июне сорок первого, несмотря на отчаянное, упорное сопротивление советских войск, гитлеровцы все глубже вгрызались в глубокоэшелонированную оборону советских войск. В отсутствии устойчивого боевого управления, слабой подготовки и растерянности, охватившей многих командиров Красной армии, она трещала по всем швам. На шестые сутки после начала войны танковые колонны генерала Гудериана грохотали по мостовой столицы советской Белоруссии – Минску. Такой поворот событий не укладывался в головах высшего военно-политического руководства СССР. Оно не могло поверить в то, что «несокрушимая и легендарная, в боях познавшая радость побед», Красная армия, вместо победоносного наступления на противника на его территории, терпела одно поражение за другим на собственной.
В июне-сентябре 1941 года суммарные потери вооруженных сил Советского Союза составили: «…Безвозвратные: убито и умерло на этапе санобработки – 465 400 человек, пропали без вести и попали в плен – 2 335 500 человек. Последняя цифра составила 52,2 % от общей численности личного состава Красной армии».
Такую страшную, неимоверно высокую цену пришлось заплатить советским войскам, чтобы сбить темп наступления гитлеровской армии и стабилизировать фронт. Какая другая страна, какой другой народ смогли бы выстоять? Таких не нашлось. Польша, Бельгия, Голландия и Франция не выдержали стремительного натиска вермахта и сдались на милость победителя – Гитлера. СССР и советский народ, несмотря на колоссальные потери, продолжали сражаться. Ценой невероятного напряжения им удалось сорвать гитлеровский блицкриг. С каждым днем, с каждым часом сила сопротивления и мощь контратак частей Красной армии нарастали, и это ощущали на своей шкуре офицеры и солдаты пока еще непобедимого вермахта.
«Продвижение все ухудшается. Противник укрепляется. Часто в селах квартиру приходится завоевывать с оружием… С этим сбродом вскоре будет покончено! Нельзя терять веру в себя и Германию!»
В те осенние месяцы первого года войны полковник Бойе все еще сохранял надежду на скорую победу.
Эта его уверенность питалась феерической победой, одержанной над Красной армией под Киевом. Из-за грубейших ошибок, допущенных как Генштабом Красной армии, так и командованием Юго-Западного фронта, ситуация для советских войск на Украине сложилась катастрофическая – их оборона рухнула. Бронированная армада группы армий «Юг» рвала ее на клочья и стремительно продвигалась вглубь страны. 17 сентября пал Киев, и Юго-Западный фронт, как организованная сила, перестал существовать. Его командующий генерал-полковник Михаил Кирпонос, его штаб, особый отдел фронта вместе с начальником, комиссаром госбезопасности 3-го ранга Анатолием Михеевым, оказались в плотном кольце окружения и предпринимали отчаянные попытки вырваться из него и выйти на соединение с основными силами Красной армии.
Бойе, а вместе с ним победители в том грандиозном сражении торжествовали и находились на верху блаженства:
«…Не часто выпадали выходные дни в войне против Советов. Но, после горячих боев около Юровки, Почтовой и на юго-западной окраине Киева, принимаем выходные, как лучшие дни. Как быстро в шутках забываются упорные бои. Теплое августовское солнце светит с неба. Все ходят в спортивных брюках. Солдаты занимаются своим лучшим занятием, заботой о желудке. Это удивительно, сколько может переварить солдатский желудок. Утки, курицы и гуси – ничто не может скрыться. Их ловят, гоняют и стреляют».
19 сентября 1941 года появилась эта запись в дневнике «История 134-го пехотного полка, или Борьба немецкого Мастера против Советов».
Чем на самом деле Бойе и другие гитлеровцы занимались после боев, позже, на допросе у следователя Смерш рассказал его подчиненный оберлейтенант Сухич Пауль:
«В первой половине августа около города Киева полковник Бойе разъезжал по полю на своей машине и стрелял по военнопленным из винтовки, т. е. охотился на них. Убил лично сом десять человек. Данный факт также видел я».
Подобную охоту на генерала Кирпоноса и его штаб устроили абвер и специальная группа командования вермахта «Юг». 20 сентября они были блокированы у хутора Дрюковщина Сенчанского района, и между ними завязался неравный бой.
Пошли пятые сутки с того часа, когда начальник штаба Юго-Западного фронта генерал-майор Василий Тупиков выходил на связь со Ставкой Верховного главнокомандующего, и после этого она оборвалась. В Москве, в наркоматах обороны и внутренних дел не хотели верить в худшее, что генералы Кирпонос, Тупиков попали в плен к гитлеровцам. Но с каждым часом надежда на их чудесное спасение становилась все более призрачной. К концу сентября Юго-Западный фронт как единая линия обороны перестал существовать. Механизированные и танковые корпуса группы армий «Юг» вырвались на степные просторы Левобережной Украины.
Предчувствие очередной, еще более чудовищной катастрофы, чем та, что произошла под Минском, витало в стенах кабинета наркома НКВД СССР, Генерального комиссара государственной безопасности Лаврентия Берии. Он с нетерпением поглядывал то на часы, то на дверь и ждал доклада главного военного контрразведчика – комиссара госбезопасности 3-го ранга Виктора Абакумова. Тот задерживался. Берия не выдержал и потянулся к телефону, когда из приемной раздался звонок. Он поднял трубку и с раздражением произнес:
– Ну что там у тебя?
– Лаврентий Павлович, к вам прибыл товарищ Абакумов! – доложил помощник.
– Пусть заходит! – буркнул Берия.
– Есть! – прозвучало в ответ.
В тамбуре послышались тяжелые шаги, дверь в кабинет открылась, и, едва не задев головой косяк, вошел Абакумов. Остановившись у порога, он поздоровался:
– Здравия желаю, товарищ нарком! Извините…
Его голос потонул в надрывном вое воздушных сирен, возвестивших о налете фашистской авиации. Берия зябко повел плечами и не удержался от упрека:
– Что это ты опаздываешь, Виктор Семенович? Никак гитлеровских стервятников испугался?
– Никак нет, товарищ нарком. Извините, не рассчитал время, задержался в расположении войск, – оправдывался Абакумов.
– Задержался, говоришь? – произнес Берия тоном, ничего хорошего не сулящим, и прошелся испытующим взглядом по новому назначенцу – начальнику особых отделов НКВД СССР Виктору Семеновичу Абакумову. Перед ним стоял настоящий русский богатырь: под два метра ростом и с косой саженью в плечах. Несмотря на напряжение последних дней, связанное с тяжелейшей обстановкой на фронтах, заставлявшей руководящий и оперативный состав Наркомата внутренних дел работать на пределе возможностей, на его щеках играл здоровый румянец.
«Ну и здоровенный же ты бугай, ничего тебя не берет! – не без завести оценил своего подчиненного Берия. – В твои-то годы я… А, кстати, сколько тебе лет?» – он скосил глаз на справку-объективку.
«…Родился в 1908 году, в Москве, в семье рабочего фармацевтической фабрики… – Это хорошо, имеешь пролетарскую закваску, – отметил про себя Берия. – …В 1921 году после окончания городского училища ушел добровольцем в Красную армию и затем служил в частях особого назначения ВЧК… – Значит, понюхал пороху. – …В 1923 году уволился и до 1930 года работал упаковщиком, разнорабочим, заместителем заведующего торгово-посылочной канторы. В 1927 году поступил в комсомол, через 3 года в ВКП(б), спустя год был выдвинут на должность заведующего военотделом Замоскворецкого райкома МГК ВЛКСМ и твердо проводил в жизнь линию партии».
Берия стрельнул взглядом на кулаки Абакумова и, хмыкнув: «С таким попробуй не согласиться, сотрет в порошок», – снова обратился к справке:
«С 1932 года в органах. Службу начинал в должности оперуполномоченного экономического отдела, через год переведен в центральный аппарат экономического управления ОГПУ СССР…» – Однако же, быстро ты взлетел! – удивился Берия. – Оказывается, не только кулаками, но и головой работаешь! – и поразился, когда увидел запись, – «1.08.34 года отправлен с понижением на должность оперуполномоченного 3-го отделения отдела охраны ГУЛАГ НКВД СССР».
«Это же за что тебя турнули в вертухаи?» – Ответ на свой вопрос Берия нашел в отдельной справке, подписанной заместителем начальника отдела кадров НКВД СССР капитаном Грибовым. Тот специально для начальства выделил компромат красным карандашом:
«В связи с высказываниями антисемитского характера, а также с тем, что проглядел в своем начальнике замаскировавшегося троцкиста и не проявил активности в его изобличении, – ниже имелась еще одна запись компрометирующего характера, – …В 1936 году поступил агентурный материал о связи АБАКУМОВА с женой германского подданного НАУШИЦ /выслан в Германию/. НАУШИЦ и его жена подозревались в шпионаже.
АБАКУМОВ в своих объяснениях связь с женой НАУШИЦА отрицает, но этим же объяснением АБАКУМОВА было установлено, что он был знаком с некой гражданкой МАТИСОН, с которой встречался два раза в деловом клубе Москвы.
Проверкой установлено, что ее первый муж был расстрелян за к.р. деятельность, а второй муж проживает за границей».
«Как же это ты, Абакумов, с таким-то багажом и на Колыму не загремел?» – недоумевал Берия, а дальше и вовсе изумился, когда увидел следующую запись: «ВРИД нач. УНКВД Ростовской обл, 28.12.38 г. капитан госбезопасности /произведен из лейтенанта госбезопасности/»
«Ничего себе взлет!» – поразился Берия. В тот год, в ноябре он перебрался из Тбилиси в Москву на должность первого зама наркома НКВД. И здесь цепкая память Берии выхватила из прошлого справку-доклад лейтенанта Абакумова по результатам комплексной проверки управления НКВД СССР по Ростовской области.
Командировка Абакумова в Ростовское управление обещала стать очередным рутинным мероприятием, если бы не одно обстоятельство. Листая пухлые оперативные и уголовные дела на шпионов и вредителей, он наткнулся на одно, пылившееся в архиве. Вчитываясь в его материалы, Абакумов обнаружил многообещающие выходы на разветвленную вредительскую организацию, нити которой вели на самый верх – в обком партии. Его подозрения начальник областного управления НКВД майор Дмитрий Гречухин назвал вздором и потребовал не раздувать из мухи слона. И Абакумову стало окончательно ясно: враги советской власти засели в самом управлении. Он доложил свои подозрения в наркомат, в Москву.
На Лубянке «сигналу» придали самое серьезное значение. В Ростовское управление НКВД нагрянула новая комиссия. В ходе проверки подтвердились подозрения «смелого, не побоявшегося угроз врагов коммуниста Абакумова»: под крылом Гречухина действительно «свила себе гнездо антисоветская шпионско-вредительская организация». Партийная принципиальность, чекистская бдительность и профессиональное мастерство тридцатилетнего сотрудника были по достоинству оценены. С того дня начался стремительный карьерный рост Абакумова. 25.02.1941 года он уже занимал пост заместителя наркома внутренних дел СССР, а с началом войны возглавил Управление Особых отделов НКВД СССР (военная контрразведка).
На этом ответственном участке Абакумов, несмотря на катастрофическое положение на фронтах – Красная армия терпела одно поражение за другим, железной, но разумной рукой навел порядок в рядах своих подчиненных – военных контрразведчиков, и вскоре Управление стало одной из организующих и цементирующих сил, способствовавшей укреплению обороны советских войск.
Берия, отдавая должное хватке Абакумова, а главное, результатам его работы, сменил гнев на милость, устало махнул рукой в сторону стула и предложил:
– Присаживайся, Виктор Семенович, в ногах правды нет.
Абакумов занял место за столом, положил перед собой папку с материалами и вопросительно посмотрел на наркома. Впалые щеки, темные круги под глазами и пенсне, едва державшееся на заострившемся и походившем на клюв птицы носе, говорили о том, что в последние дни он работал на пределе человеческих возможностей. Берия поправил пенсне и вопрос, с которого начал разговор, касался судьбы командования Юго-Западного фронта.
– Виктор Семенович, что удалось узнать нового о Кирпоносе и его штабе? Живы? Погибли? Или… – Берия страшился услышать ответ, и его голос дрогнул, – попали в плен?
Абакумов замялся.
– Ну не томи же! Не томи, Виктор Семенович!
– К сожалению, Лаврентий Павлович, информация неутешительная, – сообщил горькую правду Абакумов.
– Что, попали в плен?!
– Нет, героически погибли. В отношении товарища Кирпоноса и начальника штаба фронта Туликова информация достоверная.
– Лучше такой конец, чем позор, – обронил Берия и уточнил: – Кем и чем подтверждается их смерть?
– Сотрудниками особого отдела фронта, кому удалось вырваться из окружения.
– Они живы, а Кирпонос погиб? Как же так, Виктор Семенович?!
– Так получилось, Лаврентий Павлович, можно сказать, им повезло.
– Ты разберись с этим везением! – отрезал Берия и не удержался от упрека: – Значит, не все сделали, чтобы спасти командующего, а это первейшая задача контрразведчика.
Абакумов, поиграв желваками на скулах, доложил:
– В отношении этих сотрудников начато служебное расследование, товарищ нарком.
– По результатам доложишь. Кроме них есть другие очевидцы гибели Кирпоноса и Туликова?
– Да, Лаврентий Павлович, группа офицеров штаба. В настоящее время проводятся их допросы и уточняются обстоятельства смерти командования фронта.
– Ладно, будем надеяться, что Кирпонос и Тупиков действительно пали смертью храбрых, а не в плену у фашистов. А что Михеев? Чего про него молчишь?
– Тоже погиб.
– Как? Где? При каких обстоятельствах?
– Вместе с офицерами Особого отдела он до последнего защищал генерала Кирпоноса. После гибели командующего взял на себя управление штабом и продолжал пробиваться на соединение с нашими войсками.
– Молодец, настоящий герой!
– Он и пал смертью храбрых. Несмотря на тяжелое ранение в голову, Михеев первым поднялся в атаку, повел личный состав на прорыв и погиб.
– Где это произошло?
– В районе села Жаданы.
– Это какая область?
– Полтавская.
– Жаль, настоящий был чекист, хоть и прослужил в органах всего ничего.
– Да, смелый, боевой офицер. Когда я принимал у него должность, он честно признался, что его место в боевом строю, а не в кабинете.
Берия нахмурился и, стрельнув в Абакумова колючим взглядом, спросил:
– Это же что получается, Виктор Семенович, мы с тобой от войны на Лубянке отсиживаемся?
– Лаврентий Павлович, речь не о том. Михеев как был, так и остался армейским офицером. После окончания Военно-инженерной академии Куйбышева мечтал попасть в войска, а оказался в кресле руководителя военной контрразведки.
– Виктор Семенович, ты не прав. Мы, коммунисты, кресел не выбираем, куда направит партия, там и должны служить.
– Так точно, товарищ нарком! – не стал ввязываться в спор Абакумов.
Берия смягчил тон и распорядился:
– Разберись до конца с гибелью Кирпоноса, его штаба и выясни, не пахнет ли там изменой!
– Есть, товарищ нарком! – принял к исполнению Абакумов.
– И учти, Виктор Семенович, мне докладывать товарищу Сталину, поэтому поручи это дело ответственному человеку.
– Есть такой, бригадный комиссар Селивановский.
– Не знаю, не встречал.
– Опытный, толковый и хваткий руководитель, в органах с 1922 года. На фронте с первых дней войны. Такой не растеряется в самой сложной обстановке. Я готовлю на ваше имя представление к назначению Селивановского на должность начальника Особого отдела по Юго-Западному фронту.
– Ну, это на твое усмотрение, Виктор Семенович. Отвечать придется тебе, – не стал возражать Берия и вернулся к разговору об обстановке на Юго-Западном фронте.
Абакумов, не заглядывая в папку с материалами, подготовленными аналитиками управления, приступил к докладу:
– Положение практически на всех участках фронта продолжает оставаться сложным. Новый командующий – маршал Тимошенко – предпринимает все возможное и невозможное, чтобы…
– Погоди, Виктор Семенович! – остановил его Берия и предложил: – Пройдем к карте, там и продолжишь доклад.
Вслед за ним Абакумов прошел к столу заседаний, на нем была разложена карта с нанесенной оперативно-боевой обстановкой частей и соединений Юго-Западного фронта и противостоящими силами противника – группы армий «Юг». Они склонились над ней. В глаза бросался угрожающе торчащий выступ, направленный в сторону индустриального центра Левобережной Украины – Харькова. До него от линии фронта оставалось около 100 километров – два марш-броска для механизированных корпусов вермахта. Еще более тяжелое положение сложилось на южном фланге фронта. 16-я армия под натиском 1-й танковой группы вермахта все дальше отступала на восток. После падения стратегически важного укрепрайона под Новомосковском перед гитлеровцами открывался прямой путь на Донбасс.
Абакумов внимательно изучил обстановку на карте, затем взял указку и, ткнув в позиции советских войск в районе города Гадяч, заявил:
– Здесь, товарищ нарком, они не соответствую реальному положению. По состоянию на 18:00 части 21-й армии оставили город. Аналогичное положение сложилось у Шепетовки. Наши войска отступили на 20–25 километров. Тяжелые бои идут в районе…
– «Тяжелые бои», «отступили» – это частности, Виктор Семенович! – перебил его Берия. – Ты можешь назвать наши общие потери? Я никак не могу добиться этого от Генштаба.
– Сложно, Лаврентий Павлович, слишком быстро меняется обстановка.
– Да, мне не надо до последнего солдата и танка! Мне важно знать порядок потерь, а еще важнее понять их природу.
– Ясно, сейчас, – Абакумов обратился к папке с материалами, нашел нужный лист и зачитал:
– За время боев части Юго-Западного фронта потеряли свыше 4 000 танков и около 300–350 000 личного состава – 60 % от общей численности.
– Что?! Такого не может быть! – не мог поверить Берия.
– Лаврентий Павлович, цифры взяты не с потолка. Мои аналитики самым внимательным образом проанализировали все донесения, поступившие из штаба Юго-Западного фронта и пришли к таким выводам.
– Четыре тысячи танков?! Так это же почти 90 % от общего числа? Триста пятьдесят тысяч личного состава? Как же они воюют?
– Я полагаю, что реально потери еще больше.
– Куда уж больше?! Это немыслимо!
– К сожалению, цифры упрямая вещь, – констатировал Абакумов, снова обратился к папке с материалами, нашел копию донесение штаба Юго-Западного фронта и предложил:
– Вот, товарищ нарком, ознакомьтесь, в нем содержатся сведения о потерях по 28 дивизиям фронта.
Берия впился глазами в многочисленные колонки цифр и, запутавшись в хитроумной штабной бухгалтерии, потребовал:
– Виктор Семенович, тут сам черт ногу сломит, поясни!
– Так вот, Лаврентий Павлович, согласно данного донесения, среднее число потерь составляет 4 086 человек по дивизии.
– И что из этого следует?
– А то, что наши потери не 60 процентов, как указано в сводном донесении за фронт, а почти все 70.
– Мерзавцы! Негодяи! Врут сами себе!
– Но это еще не все.
– Куда уж дальше.
– Самое страшное – природа потерь.
– Что ты имеешь в виду?
– Вот, Лаврентий Павлович, посмотрите на донесение штаба 37-й танковой дивизии, она входит в состав 15-го мехкорпуса. Дивизия далеко не из последних, – и Абакумов предложил Берии копию еще одного документа.
Тот склонился над ним и прочитал вслух:
– «Убито: 103 человека, ранено: 280 человек, пропали без вести: 653 человека, убыли по другим причинам: 2 040 человек», – за секунду на его лице сменилась целая гамма чувств, от недоумения до негодования. Швырнув документ на стол, он взорвался: – Убыли?! По другим причинам?! Подлецы! Трусы! Попросту разбежались!
– Не совсем так, товарищ нарком, – возразил Абакумов.
Берия его не слушал, в нем все кипело от гнева.
– Мало стреляли этих сук – маршалов. Просрали! Просрали все! Только и годились на то, чтобы на парадах гарцевать! А как до дела дошло, так и обосрались! Бездари! Идиоты! Откуда их понабирали?
– Скороспелки, товарищ нарком, если бы… – попытался вставить слово Абакумов.
– Какие еще скороспелки, Виктор Семенович? Тоже мне, нашелся мичуринец!
– Товарищ нарком, одна из главных причин наших поражений и потерь заключается в том, что командный состав не имеет достаточного опыта боевого управления частями и соединениями.
– Виктор Семенович, ну что ты такое несешь?! Я понимаю, без году неделя в должности, но мог бы за это время кое в чем разобраться!
– Разобрался, товарищ нарком, – не стушевался Абакумов и продолжал стоять на своем: – В войсках некому командовать! Судите сами, в таком важнейшем тактическом звене, как командир дивизии корпуса около 37 % находятся в должности менее 6 месяцев. В звене армия таких командиров и того больше – почти 50 %. В авиации дела и вовсе плохи: в звеньях авиакорпус – авиадивизия эти цифры достигли 100 % и 91,4 %, а 13 % командиров вообще не имеют военного образования.
Сухие цифры произвели впечатление на Берию. Он остыл, снял пенсне, протер, снова нацепил на нос и, ничего не сказав, прошелся по кабинету. Абакумов сопровождал его взглядом и не решался продолжать доклад. Вспышки гнева наркома были непредсказуемы, и потому он посчитал за лучшее промолчать и не лезть на рожон. Берия возвратился к столу, стрельнул взглядом по Абакумову, папке с материалами и уже ровным тоном спросил:
– Что еще у тебя, Виктор Семенович?
– Сведения по потерям в боевой и вспомогательной технике, Лаврентий Павлович, – доложил он.
– Я так понял, и броня наша не крепка, и танки наши не быстры?
– Да нет, Лаврентий Павлович, и броня нормальная, и скорость подходящая, а беда все та же: командиры неопытны, а бойцы необучены. Вон у фрицев…
– У кого, у кого?
– Так фашистов на фронте называют.
– A-а, ну и что у фрицев?
– У рядовых 7 классов образования, а наши младшие командиры через одного имеют пять и коридор. Но с этим ничего не поделаешь, а вот с бардаком пора кончать. Ну что за дела: техника в одном месте, ГСМ за тридевять земель, боеприпасы вообще у черта на куличках. В итоге не танки, а гробы получаются.
– Виктор Семенович, а ты, случаем, не перегибаешь палку? Тебя послушать, так у нас нет ни армии, ни флота! – раздраженно бросил Берия.
– Никак нет, Лаврентий Павлович, и армия и флот есть, только ими бездарно командуют. Вот, например, – Абакумов обратился к еще одному документу и зачитал: – «2-я танковая дивизия входит в 4-й механизированный корпус, по состоянию на 22 июня 1941 года имело на вооружении: новейших танков КВ – 50 единиц, Т-34 – 140, а также 122 исправных танка старых образцов». К 13 июля в дивизии осталось всего 9 танков.
– Девять?! За двадцать дней потерять 300 танков?! Да как так такое могло случиться?! – не поверил Берия.
– Случилось, и потеряли их не в боях! – с ожесточением произнес Абакумов и извлек новый документ: «Журнал боевых действий 2-й танковой дивизии», открыл закладку и указал: – Вот, смотрите, Лаврентий Павлович, здесь отметка о том, что в боестолкновениях потеряно 50 танков, а про остальные 253 не говорится ни слова.
– Так какой же ответ?
– Его можно найти в «Ведомости наличия боевых и вспомогательных машин» 8-й танковой дивизии.
– И что в ней?
– Она показывает исключительную живучесть вспомогательных машин в сравнении с танками. Согласно «Ведомости», к 1 августа 1941 года из 312 танков, числившихся за дивизией, осталось всего 3 единицы. Потери – 93 %. В то же время из 572 грузовиков ЗИС-5 уцелело 317, из 360 ГАЗ остались на ходу 139, из 23 легковушек – 17 продолжали исправно возить командиров и политработников.
– Вот же сволочи! Бросили все и драпанули! – и снова вспышка ярости охватила Берию. – Трусы! Мерзавцы! Подлецы!
– Товарищ нарком, если не будем ставить к стенке паникеров, то так до Москвы докатимся.
– Неужели им Павлова мало?!
– Выходит, мало.
– Но если направо и налево стрелять, то с кем останемся?
– Останемся! Десяток другой самых отъявленных паникеров поставим к стенке, остальные сами в чувство придут! Паникеры пострашнее гитлеровских танков. Цифры говорят сами за себя, – настаивал на своем Абакумов.
– Ладно, Виктор Семенович, оставь документы, я доложу товарищу Сталину, – согласился Берия и затем затронул одну из самых острых и болезненных тем: – Что нового получено в отношении Якова Джугашвили?
Абакумов подобрался и, прокашлявшись, доложил:
– Сын товарища Сталина жив и находится в плену, товарищ нарком. По оперативным данным, он вывезен на территорию Германии и содержится в одном из концентрационных лагерей.
– Это я и без тебя знаю! Фашисты листовками с его фото все наши окопы забросали, – с раздражением произнес Берия. – Меня интересует, где именно находится? Какова охрана? Имеются ли к нему подходы?
– Мы работаем в этом направлении, товарищ нарком.
– Плохо работаете, Виктор Семенович! Товарищ Сталин при каждой встрече тычет мне в рожу этими листовками. А теперь представь, если они появятся с физиономией Кирпоноса, то он с нас три шкуры сдерет.
– Понимаю, Лаврентий Павлович, был бы Кирпонос в плену у фрицев, так они бы об этом уже на следующий день раструбили бы.
– Виктор Семенович, давай не будем гадать. Я должен представить Сталину железные доказательства гибели Кирпоноса…
– Так есть же протоколы допросов моих подчиненных и офицеров штаба.
– Одного этого мало. Пусть твои особисты найдут тех, кто похоронил Кирпоноса, вплоть до того, что составят схему, где находится могила. Жду твоего доклада через три дня! – распорядился Берия.
– Есть, – принял к исполнению Абакумов, спустился к себе в кабинет, вызвал начальника 4-го отдела – контрразведка в сухопутных войсках – и дал ему указания отправить сотрудника в командировку на Юго-Западный фронт.
В ночь на 3 октября 1941 года старший оперуполномоченный этого отдела капитан Виктор Тарасов вылетел в расположение советских войск. Вслед за ним в адрес временно исполняющего должность начальника Особого отдела Юго-Западного фронта, бригадного комиссара Николая Селивановского, за подписью Абакумова была отправлена шифровка. В ней ему предписывалось оказать «товарищу Тарасову всемерное содействие в получении абсолютно достоверных материалов, подтверждающих гибель бывшего командующего Юго-Западным фронтом генерал-полковника Кирпоноса».
Ранним утром 4 октября самолет с Тарасовым и группой армейских офицеров приземлился на полевом аэродроме; центральный подвергался постоянным бомбежкам гитлеровской авиации, неподалеку от Харькова. За те полтора часа, что Тарасов добирался до расположения Особого отдела Юго-Западного фронта, а также из беседы с встретившим его сотрудником – старшим лейтенантом Владимиром Ильиным, он понял: положение советских войск по-прежнему оставалось отчаянно тяжелым. Враг наступал не только на передовой, но и активно действовал в тылу. Его разведывательно-диверсионные группы совершали теракты против командиров, подрывали мосты и выводили из строя линии связи. В Харькове еще не была слышна артиллерийская канонада, а город уже жил фронтовой жизнью. Повсюду виднелись следы авиационных налетов и пожарищ. В воздухе, пропитавшемся запахом гари и смерти, витало чувство обреченности. Оно не покидало Тарасова до самого Особого отдела.
Он располагался на северо-восточной окраине города, в районе «Сокольники», в зданиях знаменитой детской колонии – коммуне имени Дзержинского. Война каким-то чудом обошла ее стороной, ни одно из зданий не пострадало от бомбежки. Казалось, что ее основатель и одновременно учитель, товарищ и отец – Антон Макаренко и его дети-коммунары только-только отправились в очередной поход.
Тарасов шел по просторному коридору центрального корпуса, а его с плакатов и фотографий встречали задорными улыбками коммунары-колонисты. В какой-то момент ему показалось, что вот-вот зазвенит школьный звонок, и в коридоре, в классах зазвучат звонкие детские голоса и раздастся беззаботный смех. Через мгновение эта иллюзия исчезла. Навстречу ему и Ильину под дулом автомата конвоира спускались трое. Красноармейская форма не ввела в заблуждение, перед ним находились переодетые гитлеровские диверсанты – парашютисты. Об этом говорили ссадины на лицах и рация за плечами одного из них.
Поднявшись на второй этаж Тарасов и Ильин остановились у дежурного по Особому отделу. Тот доложил Сел ивановскому об их прибытии и, получив разрешение, пропустил в кабинет. Навстречу им поднялся из кресла высокого роста, статный бригадный комиссар. Свою службу в органах госбезопасности он начинал в должности помощника оперуполномоченного Особого отдела ОГПУ Среднеазиатского военного округа в далеком 1922 году. С того времени дальнейшая жизнь Селивановского была тесно связана со спецслужбой. Без взлетов и падений ему удалось пройти «в поле» все служебные ступеньки и вырасти в звании до комиссара. Незаурядный ум и блестящие аналитические способности привели его в разведку. В 1937 году в составе пражской резидентуры Селивановский познал на себе железную хватку и изощренность гитлеровской разведки. Война снова вернула его в военную контрразведку.
О нем в Управлении ходило немало легенд, и Тарасов с нескрываемым интересом разглядывал Селивановского. Открытое лицо, высокий лоб, а над ним густая шапка волос, аккуратно зачесанная назад и добрый взгляд серых глаз, в представлении Тарасова никак не вязались с образом сурового руководителя контрразведки фронта, принявшем ее под свое начало в самые трудные дни.
«Ни дать, ни взять – профессор!» – подумал Ильин и, шагнув вперед, представился: – Старший оперуполномоченный 4-го отдела управления Особых отделов НКВД СССР капитан Тарасов.
– Здравствуйте, Виктор Григорьевич, – ответил Селивановский крепким рукопожатием.
«Вот тебе и профессор? О-о, такой, если приложится, то мало не покажется!» – отметил про себя Тарасов и подтянулся под его проницательным взглядом.
– Как добрались, Виктор Григорьевич? – поинтересовался Селивановский.
– По воздуху нормально, а вот по земле десять километров ползли, как черепахи, – посетовал Тарасов.
– Попали под бомбежку, Николай Николаевич, – пояснил Ильин.
– К сожалению, противник имеет превосходство в небе, – коротко обронил Селивановский и, кивнув на стулья, предложил: – Присаживайтесь!
Тарасов и Ильин заняли места за столом заседаний. Селивановский прошел к сейфу, достал шифровку, подписанную Абакумовым, возвратился к ним и объявил:
– Задача, поставленная руководством военной контрразведки не из простых, но выполнима. Нами проделана определенная работа, в 6-й армии установлены офицер и два красноармейца, участвовавших в погребении генерала Кирпоноса.
– Товарищ комиссар, я готов выехать на место хоть сейчас! – решительно заявил Тарасов.
– Виктор Григорьевич, я тоже заинтересован закрыть этот вопрос как можно скорее, но обстановка в полосе обороны 6-й армии сложная. Противник атакует большими силами и сразу по нескольким направлениям, поэтому у меня нет права рисковать жизнью сотрудника центрального аппарата.
– Товарищ комиссар, так это же война! И чем моя жизнь лучше любого другого?! Я должен ехать! – настаивал Тарасов.
– Виктор Григорьевич, не горячитесь! – остудил его Селивановский. – Я уже дал команду начальнику Особого отдела 6-й армии капитану Рязанцеву доставить всех троих сюда. Так что наберитесь терпения и подождите.
– Есть подождать, – принял к исполнению Тарасов.
– А пока суть да дело, с помощью капитана Ильина рекомендую вам ознакомиться с показаниями задержанных нами гитлеровских диверсантов и шпионов. В них есть любопытные моменты, касающиеся их подготовки и содержания заданий, – предложил Селивановский.
Тарасову ничего другого не оставалось, как принять предложение. После короткого сна и завтрака он прошел в кабинет к Ильину и занялся изучением показаний гитлеровских диверсантов и шпионов. За этим занятием он не заметил, как на дворе сгустились сумерки, и его охватило беспокойство. Прошли все сроки, а капитан и два красноармейца, участвовавшие в похоронах командующего Кирпоноса, в Особый отдел так и не прибыли. Машина, на которой они ехали, угодила под бомбежку. Выжили только офицер и один из красноармейцев, оба находились армейском госпитале.
В сложившейся обстановке Тарасова было уже не удержать. Селивановскому ничего другого не оставалось, как выделить ему машину и отрядить в помощь Ильина с двумя бойцами из роты охраны Особого отдела. Не мешкая, они выехали в расположение 6-й армии. Трудяга газончик, простужено чихнув двигателем, тронулся в путь. За рулем находился бывалый водитель и, несмотря на кромешную темноту и распутицу, с помощью какого-то шестого чувства находил дорогу. Незадолго до полуночи они въехали во двор Особого отдела 6-й армии. Он располагался в здании бывшего сельсовета. Часовой на входе, узнав Ильина, не стал спрашивать пароль и пропустил его, а с ним и Тарасова, внутрь помещения. Там их встретил дежурный по отделу и по узкому коридору проводил к кабинету начальника. Ильин решительно толкнул дверь.
Яркий свет нескольких керосиновых ламп ослепил Тарасова. И когда глаза освоились, то он увидел перед собой кабинет, который отличали непривычные для фронтовой полосы чистота и порядок; лишнего в нем ничего не было. Видное место занимал портрет Сталина. В углу на разлапистой металлической треноге громоздился пузатый сейф. Рядом с ним на вешалке висели автомат, полевая сумка и плащ-палатка. Встретил их хозяин кабинета – начальник Особого отдела НКВД по 6-ой армии капитан Павел Рязанцев.
В глаза Тарасову бросилась его новенькая, как с иголочки, форма. Она как влитая сидела на ладной фигуре Рязанцева. Свежий подворотничок отливал легкой синевой. Наглаженная на рукавах гимнастерка, казалось, рубцами резала воздух. Курносый нос, русые, слегка вьющиеся волосы и необыкновенной синевы глаза выдавали в нем выходца из северных областей России. Жесткие складки у рта и волевой подбородок свидетельствовали о твердом характере капитана. Ранняя седина на висках говорила о том, что, несмотря на свои тридцать с небольшим, ему пришлось повидать в этой жизни всякого.
– Здравствуй, Павел Андреевич, – поздоровался Ильин и затем представил Тарасова, – Виктор Григорьевич, Центральный аппарат управления Особых отделов.
Рязанцев крепко пожал руку Тарасову и поинтересовался:
– Как добрались, Виктор Григорьевич?
– Удачно, водитель попался ас.
– А как насчет ужина? – и, улыбнувшись, Рязанцев поправился: – Скорее, уже завтрака.
– Спасибо, но сначала я бы хотел встретиться с капитаном и красноармейцем. Как они? – поинтересовался Тарасов.
– Капитан контужен, но находится в сознании и может говорить. С красноармейцем все гораздо хуже, ранение обеих рук. Правая вообще не работает, я не знаю, как он будет писать.
– Но говорить-то он может?
– Да.
– Госпиталь далеко?
– Рядом, идти не больше десяти минут.
– И еще один вопрос, Павел Андреевич.
– Пожалуйста.
– Это действительно те самые лица, которые участвовали в захоронении командующего Кирпоноса?
– Да, и здесь не может быть никаких сомнений! – заверил Рязанцев и в подтверждение своих слов достал из сейфа личные документы и партийный билет генерала.
– В таком случае, не будем терять времени, я отправляюсь в госпиталь! – торопил события Тарасов.
– Хорошо, – согласился Рязанцев, вызвал дежурного и распорядился: – Владимир Семенович, вызови сюда Кулагина, пусть сопроводит товарищей в госпиталь, чтобы снять показания с капитана Рубцова и рядового Попова.
– Есть! – принял к исполнению дежурный и проводил Тарасова с Ильиным в свободный кабинет.
Там к ним присоединился лейтенант Кулагин. Вместе они отправились в госпиталь к Рубцову и Попову. В беседе они устно и письменно подтвердили гибель генерала Кирпоноса. По возвращению в отдел Тарасова ждал завтрак. После него он отправился отдыхать, а потом занялся оформлением данных полученных от Рубцова, Попова и тех, что имелись у Рязанцева. С наступлением сумерек вместе с Ильиным и двумя бойцами из охраны они выехали в Особый отдел фронта. Весь следующий день Тарасов вместе с подчиненными Селивановского занимался обобщением материалов, касающихся обстоятельств гибели Михеева и других генералов из штаба и Особого отдела Юго-Западного фронта. В ночь на 8 октября 1941 года он вылетел в Москву для доклада.