Заканчивались третьи сутки содержания Миклашевского под стражей. Все эти дни он подвергался допросам. Цепкий, как клещ, оберштурмфюрер Крамер монотонно, словно дятел, долбил его вопросами и пытался добиться признания в связях со смоленскими партизанами. Игорь стоял на своем: о них ничего не знаю; разговоры на эту тему ни с кем не вел. В конце концов, у Крамера иссякло терпение, отдубасив его, он приказал конвою отвести «агента большевиков» в камеру.

С трудом добравшись до нар, Игорь без сил рухнул на доски и пролежал до вечера. Блеклое осеннее солнце скрылось за макушками деревьев, по стенам камеры поползли серые тени, она погрузилась в полумрак, и из углов потянуло стылым холодом. Он встрепенулся, поднялся с нар и заходил по каменному мешку.

«Неужели все? Неужели конец?» – терзался Игорь, и перед глазами возникла сцена недавней публичной казни Пескова из первой роты. Вся его вина состояла в том, что он покусился на личные вещи гауптшарфюрера Мюллера.

«Ну если его за такую мелочевку расстреляли, то тебя и подавно! Но у Крамера против тебя нет доказательств. Он берет на испуг», – цеплялся за последнюю соломинку Миклашевский и искал новые аргументы, чтобы опровергнуть обвинения.

Приближалось время ужина, когда Крамер устраивал перед строем батальона экзекуции над виновным. В какой-то момент обостренный надвигающейся опасностью слух Игоря уловил неразборчивые голоса. Он прислушался. Закончилась бесконечно долгая минута, на входной решетке лязгнул засов, и в коридоре раздались шаги. Шли двое. Его спину обдал леденящий холодок, сердце бухнуло и провалилось куда-то вниз. Они остановились у камеры. В замочной скважине проскрежетал ключ, дверь открылась, и на пороге возник часовой. За его спиной маячил комендант.

«Вот и все», – обречено подумал Миклашевский.

– На выход! – потребовал комендант.

Первый шаг Игорю дался с трудом. Ноги стали чужими и словно налились свинцом.

– Руки за спину! Вперед! – приказал комендант.

Игорь двинулся по длинному коридору и невольно замедлял шаг, чтобы хотя бы на мгновение продлить жизнь.

– Не останавливаться! – подгонял комендант. Они миновали плац; батальон строился на ужин, поднялись в штаб и вошли в кабинет Крамера. Оставив Миклашевского одного, комендант прикрыл дверь и спустился к дежурному по штабу.

«Что все это значит?! Еще одна проверка Крамера?» – вихрем пронеслось в голове Игоря, и его взгляд упал на окно.

«Второй этаж! Выбить и бежать! Это последний шанс! – Он сделал шаг и замер. – Стоп, Игорь, не делай глупостей! Если это провокация, то тебе далеко не уйти. Крамер только на это и рассчитывает. Спокойно, Игорь! Спокойно!»

Он отступил к стене, стараясь не смотреть на окно, которое, как магнит, притягивало к себе, и косил взгляд на дверь. Когда она наконец открылась, в кабинет вошли Крамер и командир батальона майор Беккер.

«Значит, не все еще потеряно», – подумал Игорь, и с его плеч будто свалилась целая гора.

– Садись, Миклашевский! – распорядился Беккер.

Крамер поморщился, но промолчал, открыл сейф, достал тощую папку, извлек какую-то бумагу и, швырнув ее на стол, потребовал:

– Миклашевский, прочитай и распишись!

Игорь склонился над документом и никак не мог сосредоточиться, строчки плясали перед глазами. Но одно он понял точно, с него снимались все обвинения. На этот раз его судьбу решили заступничество Беккера и ходатайство приятеля Блюменталь-Тамарина командира дивизии генерала Кестринга.

По возращении в батальон он отблагодарил Беккера бутылкой дорогого французского коньяка, генералу Кестрингу направил теплое письмо, а Блюменталь-Тамарину выслал продуктовую посылку, куда вложил их совместную довоенную фотографию. То ли посылка, то ли проснувшиеся родственные чувства заставили дядю использовать все свои рычаги в Берлине, чтобы организовать встречу с племянником.

В конце января 1944 года Беккер предоставил Миклашевскому краткосрочный отпуск с выездом в Кенигсберг. По странному стечению обстоятельств в это же время и туда же в командировку направлялся командир роты оберлейтенант Клуг. 27 января 1944 года они прибыли на место и после оформления пропусков получили доступ на территорию имения гауляйтера, оберпрезидента Восточной Пруссии, обергруппенфюрера СА Эриха Коха.

Спустя четыре года Миклашевский наконец достиг своей цели. Осталось только нажать на курок парабеллума, который он утаил от вездесущего Крамера. Встречу дяди и племянника вряд ли можно было назвать родственной. Блюменталь-Тамарин словно почувствовал нависшую над собой смертельную опасность и, прежде чем пригласить племянника к столу, в присутствии жены подробно расспросил его об обстоятельствах перехода на сторону гитлеровцев. Потом, за обедом, опасаясь быть отравленным, он потребовал от него первым испробовать привезенные в подарок французские вина. В дальнейшем, на банкете, к которому присоединились немецкие чиновники, высокопоставленные власовцы и белоэмигранты, Блюменталь-Тамарин расслабился: много шутил и даже сыграл несколько миниатюр. Роль генерала Горлопанова из спектакля «Так они воюют» – едкой сатиры на Красную армию и ее командиров – вызвала гром аплодисментов.

Вечер удался на славу. Блюменталь-Тамарин был доволен и пригласил гостей на прогулку в парк. Они разбрелись по аллеям и беседкам. Тут и там раздавались громкий смех и шорохи в кустах. Подвыпившие кавалеры особенно не стеснялись и тискали дам где придется. Игорь решил воспользоваться ситуацией и привести приговор в исполнение. Высмотрев предателя за кустом роз – тот находился один, он подкрался со спины и нажал на курок парабеллума. Выстрела не последовало, пистолет дал осечку.

Через полтора года по возвращении в Москву в отчете руководству 4-го управления агент-боевик Ударов так излагал события того вечера:

«…После ужина Блюменталь-Тамарин вместе с гостями покинул зал и вышел на улицу. Толпа разбрелась по парку. Охраны поблизости не оказалось. Я воспользовался этим обстоятельством, незаметно от Блюменталь-Тамарина достал пистолет и нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало. Оружие дало осечку. Перезарядить пистолет мне не удалось, поскольку из-за кустов появилась пьяная толпа».

На следующий день Миклашевский в сопровождении Клуга покинул Кенигсберг и возвратился в часть. Потянулись дни монотонной службы, но он не терял надежды на новую встречу с дядей и регулярно отправлял ему продуктовые посылки. То ли теплые письма племянника, то ли приходящие от него отменные французские вина пробудили у Блюменталь-Тамарина родственные чувства. Он направил письмо на имя командира дивизии Кестринга с просьбой о переводе племянника в Берлин в распоряжение Восточного министерства. Генерал не оставил это обращение без внимания. Вскоре Миклашевского назначили на офицерскую должность, и перед ним открылась перспектива перемещения в Берлин. Но она так и осталась перспективой.

Ранним утром 6 июня 1966 года грозный гул тысяч моторов нарушил зыбкую тишину над оборонительными порядками немецкой группы армий «В» генерал-фельдмаршала Роммеля в Нормандии. Почти десятитысячная воздушная британская и американская армада закрыла солнце. Прошло несколько минут, и казалось, небо обрушилось на землю. А когда дым, пыль рассеялись из морского тумана, подобно девятому навалу, к побережью прихлынули более чем 6000 боевых, транспортных и десантных судов экспедиционного корпуса. Началась операция «Оверлорд» – союзники СССР по антигитлеровской коалиции – США, Великобритания и Франция – после долгих проволочек открыли второй фронт.

637-й батальон РОА оказался на передней линии огня и понес тяжелые потери. Миклашевский получил тяжелые ранения в горло, ногу и был отправлен в госпиталь. Несколько месяцев ему пришлось провести на больничной койке. После выписки 30 августа по состоянию здоровья его уволили со службы и направили в Лейпциг в распоряжение дирекции инструментального завода.

23 октября Миклашевский получил очередное письмо от Блюменталь-Тамарина, его тон уже не был столь оптимистичен. К концу 1966 года надобность в холуях, подобных ему, у гитлеровцев отпала. Писал он не из персонального особняка, а из зондерлагеря Восточного министерства, располагавшегося под Берлином. Жалуясь на тяжелые времена и то, что вынужден прозябать в «отвратительных условиях», Блюменталь-Тамарин приглашал племянника к себе, чтобы «в это трудное время быть вместе».

29 ноября 1966 года Миклашевский выехал в Берлин на встречу с дядей и его семьей, но она в тот день так и не состоялась. Больше недели ему пришлось ждать результатов проверки, проводимой гестапо. Ранение на фронте, рекомендации майора Беккера и генерала Кестринга оказались весомее прошлых подозрений тайной полевой полиции, и 7 декабря Миклашевский получил пропуск для прохода в зондерлагерь Восточного министерства.

Вид лагеря и бокса, где семья предателя занимала квартиру, говорили о том, что на пропагандистских весах Восточного министерства он уже мало что весил. Его голос и голоса других подвывал фашистского режима тонули в разрывах советской и союзной авиации. Роскошные апартаменты, какие еще недавно Блюменталь-Тамарин занимал в имении гауляйтера Коха в Кенигсберге, великосветские приемы и изысканные обеды – все это осталось в прошлом. Миклашевский поднимался по лестнице, и на него со всех углов смотрели серость, запустение и безысходность. Он остановился перед дверью под № 13 – уже само число несло печать обреченности для Блюменталь-Тамарина – и позвонил.

На звонок никто не ответил. Миклашевский собрался уходить, когда за дверью раздался настороженный женский голос:

– Кто там?

– Это квартира Блюменталь-Тамариных? – уточнил Игорь.

– А кто вам нужен? – допытывался голос.

В нем Миклашевский узнал знакомые интонации и спросил:

– Инна Александровна, это вы?

– Да, а кто меня спрашивает?

– Игорь! Миклашевский!

Последовала долгая пауза, затем загремели замки, и дверь приоткрылась. Миклашевский подался вперед и в тусклом свете прихожей с трудом узнал тетку. От былой красавицы, которую он встречал в Ленинграде и Москве, мимолетно видел в Кенигсберге, осталась лишь бледная тень. Перед ним стояла усталая, опустившаяся старуха. Это ощущение усиливали мятый халат и следы пудры на лацканах. Она узнала племенника. Его ладный и подтянутый вид пробудил в ней женщину. Суетливо поправив локон, жена Блюменталь-Тамарина пробежалась взглядом по Миклашевскому, задержалась на сумке с подарками, в ее глазах вспыхнул алчный огонек, и, отступив в сторону, запричитала:

– Ой, Игорь! Как же мы тебя ждали! Куда же ты запропастился? Мы уже всякое передумали.

– Тетя Инна, я в порядке. Ждал, когда к вам оформят пропуск.

– Ну, слава богу. А то мы так волновались, так волновались. Эти ужасные бомбежки. Всеволод оборвал все телефоны! Куда только не звонил.

– Инна, кто там? – раздался из глубины комнат мужской голос.

– Всеволод, встречай! Игорь приехал!

– Кто?

– Племянник, Игорь!

В гостиной грохнулся стул, и в прихожую не вышел, а скорее вывалился Блюменталь-Тамарин. Отечный вид лица и мешки под глазами говорили о том, что страх погибнуть под бомбежкой и ужас расплаты за предательство он топил в спиртном. Запои продолжались по несколько дней и заканчивались безобразными скандалами. И сейчас, увидев торчащую из сумки Миклашевского бутылку французского коньяка, Блюменталь-Тамарин встрепенулся, и в его потухших глазах появился блеск. Стиснув в объятиях, он потащил гостя на кухню.

– Всеволод, ну куда же вы? Куда? – пыталась остановить его жена.

– Отстань! – отмахнулся он и захлопнул дверь.

– Всеволод Александрович, как-то нехорошо получается. Что подумает Инна Александровна?

– А-а, – отмахнулся Блюменталь-Тамарин и засыпал вопросами: – Как ты? Как здоровье? Где устроился? Чем занимаешься?

– Можно сказать, вишу между небом и землей. После ранения списали подчистую.

– М-да, не повезло тебе.

– Как сказать, от моего батальона осталось меньше половины.

– Да-да, главное, что живой. Так чем ты занимаешься?

– Работаю на фабрике в Лейпциге. Но это не по мне, поэтому приехал к вам. Вы же писали, что в трудное время нам надо быть вместе.

– Да-да, конечно, Игорь.

– Я очень рассчитываю на вас, Всеволод Александрович. Вы же писали, – забросил удочку Миклашевский.

– Конечно, конечно, но сейчас всем нелегко, – уходил от ответа Блюменталь-Тамарин.

– Понимаю, Всеволод Александрович, и надеюсь на вас. Я не останусь в долгу, – в подкрепление своих слов Игорь распаковал сумку.

На столе появились масло, сыр, колбаса, сахар и свежеиспеченный хлеб. Блюменталь-Тамарин, плотоядно облизнувшись, зашарил по полкам в поисках рюмок, тарелок, вилок и ножей. Игорь открыл бутылку с коньяком, разлил по рюмкам и предложил тост:

– За встречу, Всеволод Александрович! За то, что мы снова вместе!

– Да, да! Я очень рад тебя видеть, Игорь! В это сволочное время мы должны быть рядом! – поддержал тост Блюменталь-Тамарин и, смакуя каждый глоток, выпил до дна, а затем набросился на закуску.

Миклашевский не успевал подкладывать ему кусочки колбасы, сыра, не забывая при этом подливать коньяк в рюмку. После четвертой Блюменталь-Тамарина понесло. Он выплеснул все свои обиды. Давно миновали те дни, когда перед ним раскланивались фашистские бонзы и следовали приглашения на светские приемы. К концу 1944 года его хозяевам из Восточного министерства требовались молодые и сильные, готовые убивать других и безропотно умирать за фюрера. Самовлюбленный брюзжащий старик Блюменталь-Тамарин становился только обузой.

Злость и обида душили его. В порыве гнева он не жалел последних слов, когда костерил своих бывших покровителей, сплавивших его к власовцам, и смешал с грязью всех тех, с кем работал на пропагандистских курсах РОА. Закатившаяся «звезда» гитлеровских радиоподмостков исходила желчью по отношению к Власову и его заместителям – бывшему начальнику штаба 19-й армии генерал-майору Малышкину и бывшему члену Военного совета 32-й армии бригадному комиссару Жиленкову – «этим «ничтожествам, этим солдафонам, которые низвели его, гения русской сцены, до уровня ротного политрука, заставляя выступать перед серым красноармейским быдлом».

Терпеливо выслушав пьяные излияния Блюменталь-Тамарина, Игорь снова вернулся к главной своей цели – переводу в Берлин. Наполнив рюмки коньяком, он поднял тост «за выдающегося мастера сцены» и снова напомнил о его обещании.

– Так как насчет моего перевода в Берлин и работы, Всеволод Александрович?

– Можешь мне поверить, я делаю все, что в моих силах, – уходил от ответа Блюменталь-Тамарин.

– Верю, Всеволод Александрович! Но поймите и меня правильно, послезавтра я должен возвратиться в Лейпциг и выйти на работу.

– Ладно, завтра же едем к этой комиссарской сволочи Жиленкову, и там все решим. Пропагандистские курсы РОА тебя устроят?

Перспектива ездить в компании предателей по концлагерям и склонять военнопленных к вступлению в армию Власова не только претила Игорю, но и ставила его на одну доску с ними. Выход из положения он видел в том, чтобы использовать прошлые связи Блюменталь-Тамарина в министерстве пропаганды, среди светской тусовки, и с их помощью попытаться не только закрепиться в Берлине, но и расширить свои разведывательные возможности и дать знать Андрею, что жив, ждет связи и готов к выполнению задания. Разлив остатки коньяка по рюмкам, Игорь сказал новый тост:

– За наш будущий успех, Всеволод Александрович!

Блюменталь-Тамарин поперхнулся, оторопело посмотрел на племенника и взорвался:

– К-какой к черту успех?! Все летит в тартарары! Эти идиоты, эти бездари прохлопали все! Понимаешь, все! Я не хочу подыхать в этом клоповнике! Не хочу!

– Я тоже, и поэтому предлагаю выбор.

– Какой еще выбор? У нас он один – веревка от Сталина!

– Нет, есть другой! – возразил Игорь и предложил: – Уйти на Запад к американцам или англичанам.

– Англичанам? Американцам? Так они нас и ждут!

– С пустыми руками, конечно, нет.

– У тебя что, есть куча золота? У меня ее нет, остался один талант. Но кому он теперь нужен?

– У меня есть план, хороший план, но нужна ваша помощь, Всеволод Александрович.

– Да? И какой же? – оживился Блюменталь-Тамарин.

– Организовать в Берлине турнир по боксу.

– Что-о?! Ты в своем уме, Игорь?!

– Да. Пожалуйста, послушайте, – сохранял терпение Миклашевский.

– Ладно, рассказывай.

– Не просто турнир, Всеволод Александрович, а международный. На него вытащить боксеров, кто находится в концлагерях. Они станут для нас индульгенцией перед американцами и англичанами.

– Интересная мысль, давай, давай дальше.

– В этом нам может помочь Макс Шмелинг.

– Это их боксер, что ли?

– Не просто боксер, а чемпион мира среди тяжеловесов. Фигура в мире бокса авторитетная.

– А ему это зачем? Нет, Игорь, ничего из твоей затеи не выйдет.

– Ну почему же, Всеволод Александрович? Надо попытаться, это наш шанс выбраться из дерьма! И здесь могут сработать ваши связи с генералом Кестрингом и в министерстве пропаганды.

– Кестринг вряд ли поможет.

– А ваши связи в министерстве? Для них в нынешней ситуации это же такая фишка – поднять дух нации.

– А вот это, пожалуй, мысль! – ухватился Блюменталь-Тамарин и предложил: – Ты вот что, Игорь, подумай, как расписать свое предложение поубедительней, а я покажу кому надо.

– Хорошо, завтра оно будет у вас.

– Договорились, а сейчас наливай и выпьем за успех нашего дела, – предложил Блюменталь-Тамарин.

Дальнейший вечер они провели в компании жены и секретаря. Покидал их Миклашевский не в лучшем настроении. И это было связано не столько с тем, что пришлось несколько часов выслушивать бесконечное нытье, сколько с тем, что Блюменталь-Тамарин показался ему отыгранной картой для гитлеровцев.

Но он ошибся в нем. Обещание «связаться с кем надо и переговорить насчет турнира» оказалось не пьяным трепом. На следующий день Блюменталь-Тамарин развил бурную деятельность. Первым ее итогом стало то, что Миклашевскому продлили отпуск в Берлине, а в конце недели у них состоялась встреча в Восточном министерстве.

Тот результат, на который Игорь рассчитывал, не оправдался. Чиновники министерства прохладно отнеслись к идее организации в Берлине международного боксерского турнира. Им было не до того, они наспех лепили разномастные «армии» из сброда коллаборационистов. Зато в министерстве пропаганды, где уже забыли, когда последний раз трубили об успехах на фронте, вцепились в предложение Миклашевского и организовали встречи с советником МИДа Германии Штрекером и видным промышленником Альбрехтом. Их кульминаций стала беседа с чемпионом мира и кумиром нации – Максом Шмелингом.

Она проходила в спортивном клубе Берлина «Сила через радость» и превзошла все ожидания Игоря. В далекой Москве Судоплатов и его подчиненные проявили поразительную дальновидность. Разные социальное происхождение и национальность не стали препятствием для общения двух боксеров. Профессионалы, а не политики, они понимали друг друга с полуслова и быстро нашли общий язык. Оба истосковались по любимому делу и со всем жаром души отдались ему. За короткий срок, к исходу декабря 1944 года, идея международного боксерского турнира, первоначально выглядевшая фантастической, получила практическое подкрепление. Энергия, настойчивость Миклашевского и Шмелинга позволили им преодолеть все бюрократические барьеры и обеспечить солидное представительство участников. Среди них были известные боксеры не только Германии, Австрии, но и Франции.

Небывалую шумиху вокруг турнира подняло министерство пропаганды. Оно, как могло, старалось этой акцией поднять дух нации. В берлинских газетах появились сообщения о том, что «…в прошлом известный советский боксер Игорь Миклашевский, порвавший с большевизмом и палачом Сталиным, перешел на сторону Великой Германии. В ближайшие дни он при поддержке выдающегося спортсмена и гордости нации – Макса Шмелинга примет участие в крупном международном боксерском турнире».

Эту новость тут же подхватили пропагандисты из РОА. В отсутствие у вермахта и так называемой «армии-освободительницы» генерала-предателя Власова успехов на фронтах им не оставалось ничего другого, как раздувать «пропагандистского слона из мухи». Шумиха, поднятая вокруг турнира и фигуры Миклашевского, не осталась без внимания разведчиков-боевиков РДР «Арнольд». После успешного выполнения задания под Смоленском руководство 4-го управления поставило перед резидентурой новую ответственную задачу: легализоваться в Берлине и подготовить акцию возмездия в отношении другого высокопоставленного предателя – бывшего генерала Красной армии и нынешнего военного деятеля коллаборационистского движения – Власова.

После тяжелейших поражений на фронтах фашистская верхушка отчаянно цеплялась за любую возможность, чтобы спасти положение. Собственных сил вермахта уже не хватало, и тогда в топку войны было брошено разношерстное отребье из числа коллаборационистов. Первую скрипку в нем играли Власов и его так называемая «Русская освободительная армия», оставившая кровавый след на территории Украины, Белоруссии, Югославии и Словакии. В советском руководстве было принято решение обезглавить движение коллаборационистов, уничтожив предателя Власова. Выполнение задания возложили на 4-е управление.

К тому времени оно превратилось в грозную силу, его разведывательно-диверсионные резидентуры действовали в самой цитадели фашизма – Германии и Австрии. На счету разведчиков-боевиков числились десятки ликвидированных фашистских функционеров. Их пуля поставила последнюю точку в общественном приговоре таким палачам, как председатель Верховного суда Украины оберфюрер СС Функ, заместитель генерального комиссара Белоруссии обергруппенфюрер СС Фенч, вице-губернатор Галиции Бауэр, обергруппенфюрер Засарнас, гебитскомиссар Барановического округа Штюр, командующий карательными войсками на Украине генерал-майор фон Ильген и другие. Следующим в этом списке должен был стать Власов.

Операция по его ликвидации получила кодовое название «Ворон». Подготовка к охоте на эту «птицу» началась в конце лета 1944 года и осуществлялась под непосредственным контролем Павла Судоплатова. Разработку операции он поручил к тому времени уже занимавшему должность заместителя начальника 3-го отделения 2-го отдела и выросшему до звания майора Фишеру-Абелю. 17 августа 1944 года план ее проведения утвердил заместитель наркома, комиссар госбезопасности 2-го ранга Богдан Кобулов. Им предусматривалось создание двух независимых оперативно-боевых групп, нацеленных на выполнение одной той же задачи – ликвидации Ворона. Их подготовка была возложена на Фишера-Абеля.

Первым делом он занялся формированием оперативно-боевых групп. Они комплектовались в основном из числа немцев-антифашистов и бывших коминтерновцев. Большинство из них являлись в прошлом активными участниками подпольного движения в Австрии и Германии. С началом войны в составе РДР Управления они действовали в тылу противника и проявили себя с наилучшей стороны. В самой Германии ряд разведчиков сохранили надежные связи, с помощью которых они рассчитывали на быструю легализацию. Группам были присвоены кодовые названия «Техники» и «Арнольд».

С середины сентября 1944 года на загородных базах управления в районе Быково и Сходни началась подготовка группы «Арнольд». По ее завершении планировалось воздушным путем перебросить разведчиков-боевиков на базу РДР «Авангард», действовавшую на территории Австрии. В дальнейшем, в соответствии с разработанными легендами прикрытия: офицеров люфтваффе, служащих военно-строительной организации «ТОДТ», разведчикам предстояло самостоятельно добраться до Берлина и там легализоваться. Для поддержания постоянной связи с Центром группа обеспечивалась всеми необходимыми радиосредствами. Предусматривался и резервный канал с участием курьера Управления.

Конечная цель задания в плане оперативно-боевых мероприятий группы «Арнольд» формулировалась предельно ясно: «…После установления «Ворона» (адреса которого прилагаются) группа начинает готовить операцию и проводит ее самостоятельно, исходя из обстановки на месте».

Руководителем оперативно-боевой группы «Арнольд» был назначен капитан Лаубэ.

«…Член КПГ с 1920 года. Сотрудник немецкой секции Коминтерна. Участник войны в Испании. Боевой, решительный человек с организаторскими способностями. Очень быстро ориентируется в новой обстановке, легко устанавливает контакты с новыми людьми», – так кратко характеризовал его Фишер-Абель в своем рапорте Судоплатову.

Под стать Арнольду были и другие участники операции. В своем отзыве на другую ключевую фигуру резидентуры – радиста Функа Фишер-Абель отмечал: «…Находясь в партизанском отряде, ходил в разведку и принимал активное участие в боевых операциях отряда. Умный, энергичный и находчивый человек, хорошо разбирается в политических вопросах, знает радиодело».

В тех же целях в конце сентября – начале октября под руководством Фишера-Абеля приступили к подготовке бойцы оперативно-боевой группы «Техники». Перед ней была поставлена задача:

«…По прибытии в Берлин заняться подбором людей для установления местонахождения «Ворона» и его ближайших помощников, выяснения обстановки вокруг них, вербовкой людей из их окружения и внедрением туда агентуры с последующей ликвидацией «Ворона».

Первой на задание убыла РДР «Арнольд». 4 октября 1944 года все ее участники благополучно приземлились в районе базы РДР «Авангард» в Австрии. Ее резидент Михаил оказал помощь Арнольду и его товарищам в изучении обстановки в районах будущих действий и проработке маршрута выдвижения на Берлин. Для этого использовались агентурные возможности резидентуры, приобретенные среди местного населения. После того как подготовка разведчиков-боевиков была завершена, они покинули базу РДР «Авангард». До границы с Германией их сопровождали проводники резидентуры.

24 октября Михаил в очередной радиограмме в Центр сообщил:

«…Группа «Арнольд» в ночь на 23 октября прошла Саву, железную дорогу и шоссе. Агенты производят хорошее впечатление, готовы работать. Группа доэкипирована полностью. Настроение отличное. Предлагает начать слушать Функа 1 ноября 1944 года».

Бывшая граница с Австрией осталась позади, теперь разведчикам-боевикам группы «Арнольд» оставалось полагаться только на самих себя и на удачу. Несмотря на тяжелые поражения на фронтах, в самой Германии машина сыска пока работала без сбоев. И любая мелочь – неточность в документах или легенде прикрытия – грозила им смертельной опасностью. Долгая и тщательная подготовка, предшествовавшая операции, оказалась не напрасной. Первая проверка на вокзале в городе Кранихсфельд для разведчиков-боевиков закончилась благополучно. В дальнейшем до самого Берлина они не испытывали серьезных трудностей при встречах с патрулями и полицейскими. Никто даже не заподозрил, что в сумках разведчиков находились взрывчатка и «убийственная» улика – радиостанция.

22 ноября Арнольд доложил в Центр о прибытии группы в Берлин и начале подготовки к выполнению задания. Не меньший интерес для 4-го управления представляла и другая его информация, поступившая в конце декабря 1944 года. В ней сообщалось «…о крупной враждебной пропагандистской акции власовцев, связанной с подготовкой бывшим советским вице-чемпионом СССР Игорем Миклашевским и окружением предателя Власова международного боксерского турнира».

Радиограмма Арнольда поступила в Москву в канун 27-й годовщины образования органов госбезопасности. В тот день – 20 декабря 1944 года – в кабинетах на Лубянке царила праздничная атмосфера. С утра наиболее горячие и нетерпеливые сотрудники, не дожидаясь торжественного заседания и поздравлений руководства наркомата, спешили отметить это важное событие. Из сейфов и рабочих столов доставались «три пакета на особый период» – стакан, водка и селедка. В воздухе витал аппетитный запах закуски, а из-за неплотно прикрытых дверей кабинетов доносились звон стаканов и приглушенное «ура-а».

Фишер-Абель несколько раз перечитал сообщение Арнольда и только тогда поверил в то, что разведчик-боевик Ударов – Миклашевский жив. Его уже не могли удержать в кабинете ни домашняя колбаса, ни маринованные опята, припасенные на этот случай Зеленским и Тарасовым. Схватив радиограмму, он примчался к Маклярскому и с порога выпалил:

– Борисыч, он жив! Ты представляешь, он жив!

Тот как-то отстраненно посмотрел на него и невпопад произнес:

– А? Что? Хорошо, поздравляю тебя.

– Борисыч, ты че? Я-то тут при чем? Ты в порядке?

На лице Маклярского появилась блаженная улыбка, его взгляд блуждал где-то над головой Фишера-Абеля, и, потрясая листом бумаги, он звенящим от радости голосом произнес:

– Фантастика! Придется ехать в Берлин! Если не к Гитлеру, то к Гиммлеру уж точно.

– Куда?! – Фишер-Абель поперхнулся.

Маклярский, похоже, ничего не слышал, не видел и продолжал оставаться на какой-то своей волне. С ним происходило что-то неладное. Обычно спокойный и скупой на эмоции он был явно не в себе. Недобрые предчувствия охватили Фишера-Абеля, и тому были основания. На почве нервных и физических перегрузок уже не один сотрудник наркомата сошел с ума. Он пробежался взглядом по кабинету, потянул носом воздух, но так и не увидел бутылки и не уловил запаха спиртного. Их отсутствие только усилило тревогу. Фишер-Абель наклонился к Маклярскому и, заглядывая в глаза, спросил:

– Борисыч, с тобой все в порядке?

– Что? – встрепенулся Маклярский.

– Ты меня слышишь?

– Да, что у тебя?

– Очень важная информация.

– О чем?

– Представляешь, нашелся Ударов! Игорь Миклашевский!

– Да ты что?! – в глазах Маклярского появилось осмысленное выражение.

У Фишера-Абеля отлегло от сердца.

– Борисыч, Ударов не просто нашелся, а, похоже, готов к выполнению задания, – доложил он.

– Откуда информация и насколько она достоверна?

– Из Берлина, от Арнольда!

– Невероятно! Полтора года прошло, я, грешным делом, подумал, сгинул Игорь.

– А он жив и дает нам знать, что выполняет задание!

– Каким образом?

– Вот, пожалуйста, ознакомься, – Фишер-Абель подал Маклярскому радиограмму Арнольда.

Тот, прочитав, хлопнул в ладоши, описал круг по кабинету, остановился перед Фишером-Абелем и, лукаво подмигнув, сказал:

– Витя, сегодня ты не один работаешь Дедом Морозом.

– В каком это смысле?

– В прямом, Берлин сделал нам царский подарок.

– Шутишь, Борисыч? – не поверил своим ушам Фишер-Абель, и у него снова закрались сомнения в адекватности Маклярского.

– Какие шутки, Витя? Вот почитай, только что получил, – показал он радиограмму из Берлина.

Она была адресована Максу-Гейне. В ней руководство Главного управления имперской безопасности Германии рассыпалось перед ним в благодарностях и объявляло, что за «выдающийся вклад» он награжден Орденом с мечами за храбрость. Такой высокой награды ни до, ни после него не удостаивался ни один агент гитлеровских спецслужб.

К тому времени в активе Макса-Гейне, а с ним и у 4-го управления были не только стратегические радиоигры «Монастырь», «Курьеры», но и новая – «Березино». Ее дерзкая, остроумная идея родилась в головах Судоплатова и его заместителя Наума Эйтингона. То была первая и последняя такого рода и масштаба оперативно-войсковая операция в истории советских спецслужб. Ее замыслом предусматривалось сковать значительные разведывательные и диверсионные силы спецслужб Германии. Санкцию на ее проведение дал сам Сталин, а ключевую роль снова сыграл Макс-Гейне.

18 августа 1944 года он по радиостанции легендируемой 4-м управлением «подпольной антисоветской» организации «Престол» сообщил в Берлин, что во время нахождения в командировке в Минске «…вышел на контакт с представителями немецкой воинской части, попавшей в окружение в Белоруссии».

К тому времени усилиями Эйтингона, Маклярского и Гудимовича в лесах, в районе реки Березины, была сформирована из числа бойцов отдельного отряда особого назначения 4-го управления НКГБ СССР и немецких антифашистов-коминтерновцев легендированная гитлеровская часть под командованием майора Борисова. Для большей убедительности легенды роль ее командира «поручили» исполнять перевербованному военнопленному, бывшему командиру полка подполковнику вермахта Шерхорну.

В абвере клюнули на жирную наживку Макса. В ночь с 15 на 16 сентября 1944 года группа из трех парашютистов приземлилась в расположении «окруженцев». Ее руководитель – кадровый сотрудник абвера Киберт ничего не заподозрил. В разговоре с «доблестными воинами фюрера, сражающимися в глубоком тылу врага», он высказал им свое восхищение и рассказал, что об их героической борьбе доложено самому фюреру.

При сопровождении группы Киберта с места приземления до основной базы «части Шерхорна» на нее было инсценировано нападение и произведен арест курьеров. В процессе дальнейшей работы Борисова и Гудимовича два абверовца дали согласие на сотрудничество и подключились к радиоигре «Березино». Что касается третьего члена группы, ушедшего в отказ, в радиограмме в Берлин перевербованные гитлеровцы сообщили о его тяжелом ранении при приземлении.

В последующем абвер перебросил в «часть Шерхорна» еще 16 курьеров – кадровых сотрудников абвера, 8 радиостанций, большое количество оружия, боеприпасов и продовольствия. 30 октября 1944 года при очередном сеансе радиосвязи с Берлином руководители операции «Березино» получили радиограмму, заставившую их серьезно поволноваться. Гитлеровское командование решило эвакуировать раненых из «части Шерхорна», чтобы не сковывать ее в маневре, и предложило оборудовать посадочную полосу для приема четырех транспортных самолетов, выделенных «по личному распоряжению рейхсминистра Геринга».

Над операцией «Березино» нависла угроза провала, и, чтобы ее предотвратить, руководство 4-го управления НКВД бросило «часть Шерхорна» в затяжные бои. После такого поворота событий в Берлине решили не рисковать, отказались от отправки самолетов и продолжили снабжение «доблестных воинов фюрера» с воздуха. Так, с помощью Макса-Гейне она продолжала «воевать».

Его «заслуга» была вознаграждена не только Орденом с мечами. В заключительной части радиограммы Берлин обещал Максу-Гейне «после победы на большевизмом присвоить офицерское звание и выделить поместье».

Прочитав, Фишер-Абель вернул ее Маклярскому и с улыбкой заметил:

– Борисыч, не знаю, как Саша Демьянов, а я бы от поместья не отказался.

– Вот она, вся твоя сущность, Витя, сказывается буржуазное прошлое, – язвительно заметил Маклярский.

– Нет, Борисыч, ты ошибаешься, я давно перековался.

– Но родимые пятна капитализма на тебе, Витя, все-таки остались.

– Так они же нужны, чтобы буржуи принимали за своего. В Австрии, когда фабрикант Шнайдер…

Тут зазвонил телефон. Маклярский снял трубку. Ответил дежурный по управлению и доложил о прибытии на службу Судоплатова.

– Все, Витя, шутки в сторону. Павел Анатольевич приехал! Я к нему, – объявил Маклярский.

– Можно мне с тобой, Борисыч? – попросил Фишер-Абель.

– Хорошо, тем более такой случай, – разрешил Маклярский.

Сложив в папку радиограммы Арнольда и берлинского радиоцентра, они поспешили на доклад к Судоплатову. Тот еще не успел раздеться и повесить шинель на вешалку, как Маклярский и Фишер-Абель не вошли, а буквально ворвались к нему в кабинет. Их раскрасневшиеся лица в канун праздника говорили сами за себя. Судоплатов нахмурился и строго заметил:

– Друзья, а вам не кажется, что вы рано начали праздновать?

Его строгий тон не остановил Маклярского, и он выпалил:

– Павел Анатольевич, как не радоваться? Такая награда!

– О чем ты, Михаил Борисович?

– Так Сашу Демьянова наградили, Павел Анатольевич!

Реакция Судоплатова на это сообщение ошеломила Маклярского и Фишера-Абеля. Он посмотрел на них так, будто увидел впервые, и огорошил:

– Михаил Борисович, с каких это пор ты на короткой ноге с наркомом?

Маклярский растерянно захлопал глазами и пробормотал:

– Какая нога? Какой нарком? О чем вы, Павел Анатольевич?

– О том, Михаил Борисович. Это когда же ты стал своим у Всеволода Николаевича?

– Павел Анатольевич, извините, но я не понимаю, о чем вы? Где товарищ Меркулов и где я?

– Не понимаешь? Полчаса назад я узнал от Всеволода Николаевича о награждении Демьянова орденом Красной Звезды, а тебе уже все известно! Так как это прикажешь понимать?

То, что произошло дальше, возмутило Судоплатова. Маклярский рассмеялся ему в лицо. Это переходило все рамки приличия, и он потребовал:

– Прекратить, товарищ подполковник! Вы что себе позволяете?

Маклярский не мог остановиться, сквозь смех прорывалось:

– Еще один орден! Орден с мечами! Это же надо!

Гнев в глазах Судоплатова сменился тревогой. Он перевел взгляд на Фишера-Абеля, ему показалось, что и тот не в себе. С его губ срывались короткие смешки. Оба были явно нездоровы, сказывалась огромная нагрузка, с которой им приходилось работать в последние недели. Ее не выдерживали и более физически крепкие сотрудники. Судоплатов потянулся к графину с водой. Маклярский наконец справился с приступом смеха и сказал:

– Павел Анатольевич, не надо! Со мной все в порядке!

– Разве? А что же это было? Про какие такие мечи ты мне тут нес, или я ослышался? – не мог понять Судоплатов.

– Про Орден с мечами!

– Орден? Да еще с мечами? Нет, Миша, тебе надо отдохнуть!

– Так то Берлин наградил Сашу, Павел Анатольевич!

– Что-о?!

– Вот, ознакомьтесь! – Маклярский открыл папку, достал радиограмму и положил перед Судоплатовым.

Тот, прочитав, только и смог сказать:

– Вот это да!

Насладившись произведенным эффектом, Маклярский подмигнул Фишеру-Абелю и загадочным тоном произнес:

– Это не все, Павел Анатольевич, есть еще кое-что очень интересное.

– Михаил Борисович, ты случайно Дедом Морозом не работаешь? Я не удивлюсь, если у меня за дверью стоит Гитлер в наручниках.

Маклярский широко улыбнулся и заявил:

– Рано или поздно доберемся и до него. Но дело не в нем.

– А в ком?

– В Миклашевском, в Ударове! Он нашелся! Живой и здоровый!

– Да ты что?! И где же?

– В Берлине.

– Откуда информация?

– От Арнольда, – доложил Маклярский и передал вторую радиограмму.

Судоплатов внимательно ознакомился с ней и просветлел лицом. Операция «Ринг», за которую ему приходилось отдуваться на «ковре» у наркома Меркулова, похоже, обретала новую жизнь. Ударов не только не сгинул в водовороте войны, но и оказался на ее гребне. В своем новом качестве организатора международного турнира боксеров он расширял возможности не только в реализации замысла операции «Ринг», но и в получении ценной разведывательной информации.

«Миклашевский жив! Как это тебе удалось и какой ценой? – задавался вопросами Судоплатов, и радостные эмоции уступали место трезвому анализу. – За полтора года воды много утекло. И какой воды? Кто ты, Миклашевский? На чьей ты стороне? Где гарантия, что абвер не затевает с нами ответную игру – свою операцию «Курьеры» или «Березино»?»

Отложив радиограмму Арнольда в сторону, он обратился к Маклярскому и Фишеру-Абелю и отметил:

– Товарищи, информация в отношении Ударова заслуживает серьезного внимания. Вместе с тем мы не должны обольщаться на его счет. Полтора года он оставался один на один с коварным врагом. Поэтому на первый план выходит вопрос проверки его надежности. Какие есть предложения?

– Задействовать оперативные возможности Арнольда и сосредоточиться на выяснении обстоятельств, при которых Ударов возник из небытия, тем более в таком качестве, а также установлении характера его связей среди власовской верхушки, – предложил Фишер-Абель.

– И не только, но также и на выявлении связей Ударова среди сотрудников гитлеровских спецслужб, – дополнил Маклярский.

– Хорошо, перепроверили, убедились в надежности Ударова, – согласился Судоплатов и задался вопросом: – А что дальше?

– Подключить к операции «Ворон». Судя по всему, он близок к власовской верхушке и может быть полезен Арнольду, – заключил Маклярский.

– А как же быть с Блюменталь-Тамариным? Задание по нему никто не отменял, – напомнил Фишер-Абель.

– Никуда он не денется. Его давно не видно и не слышно. Может, уже подох, – возразил Маклярский.

– Но это же приказ самого товарища Сталина….

– Так, товарищи, давайте не будем отклоняться от главного! – вмешался в спор Судоплатов и заключил: – На сегодня мы имеем: Ударов жив, находится в Берлине и связан с власовской верхушкой. Кроме того, он располагает влиятельными связями среди гитлеровцев. Без их поддержки подобный турнир не организовать. Это означает, что нынешние разведывательные возможности Ударова могут представлять для нас больший интерес, чем Блюменталь-Тамарин.

– Несомненно, Павел Анатольевич, поэтому с Ударовым надо как можно скорее выходить на связь, – торопил события Маклярский.

– Но сначала убедиться в его надежности, – напомнил Судоплатов и, подводя итог совещания, распорядился: – Товарищи, прошу подготовить и представить мне на рассмотрение указание в адрес Арнольда. Основное его внимание должно быть сосредоточено на проверке надежности Ударова, выявлении и изучении характера его связей и в первую очередь среди гитлеровцев. Это сейчас главное, и при этом мы не должны попасть в капкан германской контрразведки.

– Есть! – приняли к исполнению Маклярский с Фишером-Абелем и вернулись к себе, чтобы заняться подготовкой документа.

Так, спустя полтора года, операция «Ринг» получила второе дыхание. Для Судоплатова, Маклярского и Фишера-Абеля Миклашевский-Ударов в своем новом качестве представлял гораздо больший интерес, чем просто как ликвидатор предателя Блюменталь-Тамарина. Война подходила к концу, и советские спецслужбы готовились к завершающей схватке. В ней на передний план выходила задача, связанная с тем, чтобы найти и покарать предателей, палачей и агентов и резидентов из тайной армии абвера и Главного управления имперской безопасности Германии, пытавшихся скрыть свою волчью личину под серым мундиром вермахта, масками командиров, бойцов Красной армии, партизан или военнопленных.