«Андрей – Арнольду

Представленная вами информация в отношении Ударова заслуживает серьезного оперативного внимания. Задействуйте в полном объеме имеющиеся у вас возможности и в кратчайшие срони проведите проверну его надежности. Нельзя исключать, что он перевербован и используется германской разведкой в интересах завязывания с нами дезинформационной игры.

В этих целях без выхода на личный контакт с Ударовым выясните обстоятельства его появления в Берлине, где проживает, чем занимается, в каких отношениях находится с Блюменталь-Тамариным. Дополнительно установите, кто входит в круг близких знакомых Ударова и какое они занимают положение.

Особое внимание уделите выявлению и изучению характера связей Ударова среди сотрудников гитлеровской разведки и контрразведки, политиков и промышленников.

Примите наши сердечные поздравления с наступающим Новым годом. Годом нашей победы. До встречи в Берлине».

Прочитав расшифровку радиограммы с указанием Андрея – начальника 4-го управления НКГБ СССР генерала Павла Судоплатова в отношении Ударова – Миклашевского, опытнейший резидент РДР «Арнольд» – Лаубэ пришел к выводу: в Москве не рассматривают восставшего из мертвых агента-боевика как активного участника операции возмездия в отношении высокопоставленного предателя Ворона – бывшего командующего 2-й ударной армии генерала Андрея Власова.

Подтверждение тому Лаубэ находил в последней части радиограммы. В ней Судоплатов акцентировал внимание резидентуры на «…выявлении и изучении характера связей Ударова среди сотрудников гитлеровской разведки и контрразведки, политиков и промышленников».

Все, вместе взятое, говорило Лаубэ о том, что с Ударовым в Москве связывали другие планы, рассчитанные на проникновение в гитлеровские спецслужбы и получение разведывательной информации об операциях, проводимых против СССР. Перечитав еще раз последнюю часть радиограммы, он передал ее своему заместителю – Леонарду Дырману. По мере того как тот вникал в содержание, все более озабоченным становилось его лицо. Не сдержавшись, Дырман с раздражением произнес:

– Не было печали, так черти накачали.

– Ты о чем? – уточнил Лаубэ.

– Скорее о ком – о Миклашевском. Как не вовремя он свалился на нашу голову! С Вороном проблем по горло, а тут еще за ним бегать.

– Перестань, Леонард! Какие есть предложения?

– Какие тут могут быть предложения? Приказы выполняются, а не обсуждаются.

– Вот-вот, с какого конца начнем?

– С того, который не станет худым, – буркнул Дырман. Лаубэ хмыкнул и с сарказмом сказал:

– С худым концом никакое дело начинать не стоит.

– Я не о том, Арнольд! Нам же не разорваться! Берлин – это же не лес под Смоленском.

– Перестань, Леонард! Сам же сказал: приказы выполняются, а не обсуждаются.

– Сказать легко, а как выполнить, ума не приложу.

– Первое – не отчаиваться, второе – спокойно проанализировать наши возможности и определиться, с чего начинать проверку Миклашевского.

– Его еще надо установить. А Берлин – это больше, чем стог сена, и где искать ту иголку?

– Так таки иголка, – возразил Лаубэ и напомнил: – Две зацепки у нас все-таки есть.

– Ты имеешь в виду спортклуб, где Миклашевский засветился?

– И не только его, но и курсы власовских пропагандистов в Дабендорфе.

– Думаешь, он с Блюменталь-Тамариным трется среди этих сволочей?

– А где же им еще быть? Мы по крайней мере знаем, что Блюменталь-Тамарин бывает в Дабендорфе, а это – ниточка к Миклашевскому.

– В принципе, вариант, – согласился Дырман и предложил: – В таком случае надо опросить Эриха. Он с самого начала работал в Дабендорфе.

– И не только, Франца Йошке тоже.

– Слушай, Арнольд, а зачем все накручивать, может, сразу выйти на Миклашевского? – предложил Дырман.

– А как же приказ Андрея провести его проверку? – напомнил Лаубэ.

– Да че тут проверять, ты же не хуже меня знаешь Игоря. В Смоленске он прошел через гестаповское сито и не сломался.

– С того дня минуло больше года, и…

Лаубэ так и не закончил фразы. Хлопнула входная дверь, и в комнату ворвался Курт, дежуривший на подходе к квартире. Его вид говорил: смертельная опасность на пороге. Лаубэ схватился за пистолет. Дырман нащупал гранату в кармане куртки.

– Облава! – выпалил с порога Курт и, отдышавшись, пояснил: – Оцеплен весь квартал, а на соседней улице работает пеленгатор!

– Пеленгатор? Неужели засекли работу радиостанции?! – предположил худшее Дырман.

– Не может быть! Не должны! Она работала только на прием, а подтверждение заняло не меньше минуты, – возразил Лаубэ.

– Че гадать, надо действовать! – торопил Дырман.

– Арнольд, я и Шульц отвлечем их, а вы с Леонардом уходите! – предложил Курт.

– А Марта? А рация?! Нет, это не выход! – отверг Лаубэ и подался к окну.

За ним серые цепи брали в плотное кольцо не только квартал, но и все подходы к нему. Со стороны Александерплац медленно ползла машина-радиопеленгатор. Над ее крышей вращалась антенна и прощупывала эфир в поисках радиопередатчика. В соседнем дворе из двух грузовиков полным ходом шла выгрузка айнзацгрупп полиции безопасности и СД. Натасканные на облавах и захватах, они действовали слаженно и быстро. На глазах Лаубэ были блокированы подъезды и проходные дворы соседних домов. Идти на прорыв было самоубийством, и он распорядился:

– Курт, бегом к Шульцу, и оба сюда!

Тот ринулся на лестницу.

– Ты что задумал? Что?! – теребил его Дырман.

– Сейчас, сейчас! – искал выход Лаубэ.

– Нам же всем крышка, если найдут тайник! Надо уходить! – наседал Дырман.

– Если… – взгляд Лаубэ лихорадочно метался по комнате, упал на окно, задержался на пожарной лестнице – это был шанс, и распорядился: – Леонард, зови Марту, и на кухню!

– На кухню?! Зачем? – не мог понять тот.

– Готовьте стол!

– Стол?! Какой еще стол?

– А ты что, с гранатой собрался их встречать?

– Понял, бегу.

– Гранату, гранату оставь и давай бегом к Марте!

Дырман сунул гранату Лаубэ и ринулся на кухню.

– Про шнапс не забудь! – крикнул ему вслед Лаубэ и бросился в гостиную.

Там в тайнике хранились рация, кодошифровальные блокноты, гранаты и автомат – убийственные улики. Лаубэ не сомневался, что гестаповцы, натасканные на обысках, перевернут в квартире все вверх дном, заглянут в каждую щель и найдут их. Времени, чтобы вытащить весь этот разведывательный арсенал из тайника, спуститься по лестнице и спрятать во дворе, уже не оставалось. Лаубэ снова бросил взгляд на окно.

На улице разгулялась метель. Порывистый ветер пригоршнями швырял снег в стекло и по-волчьи завывал в печной трубе. Лаубэ решил действовать, извлек из тайника рацию, автомат, перетряхнул платяной шкаф, нашел наволочки, запихнул в них улики, присоединив к ним свой пистолет и гранату Дырмана, обвязал простыней, шагнул к окну и приник к стеклу.

Новый снежный заряд обрушился на город. Лаубэ силился рассмотреть, что происходит за окном, но дальше нескольких метров ничего не увидел. Сквозь посвист метели до него долетали отрывистые команды и топот множества ног. Он не стал медлить, надавил на шпингалеты и распахнул створки. Ветер хлестанул по лицу и запорошил глаза снегом. Нащупав поручни пожарной лестницы, Лаубэ привязал к ним один конец простыни, свесил с подоконника мешок с уликами и захлопнул окно.

К тому времени Марта, Леонард, Курт и Шульц приготовили «праздничный» стол. Лаубэ присоединился к ним, придирчивым взглядом пробежался по лицам, выражение выдавало их с головой, и потребовал:

– Марта, заводи патефон!

Она подхватилась из-за стола и принялась перебирать пластинки, выбрала с записью песен Марлен Дитрих и завела патефон. Под ее голос компания принялась «праздновать» успех Леонарда – повышение по службе. Выпив по рюмке шнапса, они налегли на закуску, но кусок не лез в горло. Все их внимание занимало то, что происходило на лестничной клетке. Оттуда доносились топот сапог, бряцание оружия и хлопанье дверей. Обыски проходили этажом ниже, но они так и не услышали требовательного стука в дверь. Облава внезапно прекратилась, об этом говорила тишина, наступившая в подъезде. Ее нарушал заунывный вой собаки, оставшейся без хозяев, доносившийся из квартиры, где проживала семья радиоинженера.

Общий вздох облегчения вырвался у участников невольного застолья. Лаубэ вымученно улыбнулся и, пробежавшись взглядом по лицам товарищей, остановился на Дырмане и предложил:

– Леонард, наливай, – и добавил: – По полной!

Повторять дважды ему не пришлось. Дырман наполнил рюмки шнапсом до краев и вопросительно посмотрел на Лаубэ.

– За удачу, парни! – предложил тот.

– За удачу! – дружно поддержали его.

Они выпили до дна; шнапса не осталось даже в рюмке Марты, и Лаубэ распорядился:

– Все, расходимся! Первыми уходят Курт и Шульц!

– Когда и где встречаемся? – поинтересовался Курт.

– Только не здесь, дополнительно сообщу. А пока на время залечь, я сам выйду на вас. Все ясно?

– Да, – подтвердил Курт и присоединился к Шульцу.

Марта отправилась их проводить. Лаубэ и Дырман остались одни.

– Неужели гестапо засекло работу нашей радиостанции? Но если это так, то почему взяли радиоинженера? Почему? – задавался вопросами Дырман и не находил ответа.

– Я могу сказать только одно: сегодня нам крупно повезло, – признал Лаубэ.

– Не повезло радиоинженеру, бедолага отдувается в гестапо.

– Надеюсь, для него все закончится благополучно, а вот для нас – не знаю.

– Второго такого раза может и не быть, – согласился Дырман и спросил: – Так что делать?

– Первым делом прекратить работу Марты в эфире! – решительно заявил Лаубэ.

– Ну раз так, то надо разгружать тайник.

– Само собой разумеется.

– У кого спрячем?

– Надежнее всего у Эриха. У него свой дом, места более чем достаточно.

– К тому же есть машина, можно работать с нее, – напомнил Дырман.

– Нет, – возразил Лаубэ, – пока будем поддерживать связь с Андреем по рации Функа.

– С Функом проблема, точнее не с ним, а с рацией.

– Проблема? В чем?

– Лампа вышла из строя.

– Что-о?! А почему я узнаю только сейчас?

– Неисправность возникла вчера.

– Черт, как некстати!

– Так, может, Функу передать рацию Марты? – предложил Дырман.

– Да, других вариантов не остается, – согласился Лаубэ и снова вернулся к указанию Судоплатова, – как будем работать по Миклашевскому, кого подключим?

– Курта, он первым его засек, вот пусть и продолжает.

– Логично. От кого или от чего будем отталкиваться?

– От места, где Миклашевский скорее всего появится.

– Нам известны два: спортивный клуб и курсы для власовских пропагандистов в Дабендорфе.

– Понадобится минимум две группы наблюдения, – заключил Дырман.

– Нам одной едва хватает на слежку за Власовым. Надо что-то придумать. Вот только что? – искал выход Лаубэ.

– А если к установке Миклашевского подключать антифашистов Йошке, но только самых надежных?

– Как вариант пойдет.

– Тогда я выхожу на Йошке и занимаюсь комплектованием еще одной группы наблюдения.

– Хорошо, действуй.

– С какого времени начнем работать?

– С 28 декабря. Где-нибудь на новогоднем банкете он обязательно засветится.

– Логично, а какой из объектов беру я? – уточнил Дырман.

– Ты остаешься в резерве. Миклашевский тебя знает, и если засветишься, все может пойти насмарку, – рассудил Лаубэ.

– Ты прав, но как мои парни опознают его? Нет ни фотографий, нет ничего!

– По портрету.

– Арнольд, я не Рембрандт, да и Курт рисовать не умеет!

– У нас есть Функ. Дадите ему описание Миклашевского, он и нарисует.

– Точно, не хуже фотографии получится, – согласился Дырман.

– На том и договорились, – подвел итог Лаубэ и предложил: – Все, расходимся, ты, Леонард, уходишь первым.

– До встречи, удачи тебе, Арнольд, – пожелал на прощание Дырман и направился на выход.

Лаубэ возвратился в гостиную и прошел к окну. Метель утихла, и ничто не напоминало о разгуле стихии. Снежинки кружились в неторопливом хороводе и оседали на подоконнике. Ветер устало урчал в печной трубе. Лаубэ открыл створки, втащил в комнату мешок с убийственными уликами, спрятал в тайник и затем покинул конспиративную квартиру.

На улице уже ничто не напоминало о прошедшей облаве. Но, следуя испытанному правилу, на пути к дому Лаубэ не один раз проверился и, лишь не заметив слежки, поднялся к себе. На следующий день он нашел Эриха и вместе с ним перевез к нему содержимое тайника, а вечером связался с Дырманом. Леонард времени даром не терял и укомплектовал две группы наблюдения. 26 декабря он и Лаубэ проехали к спортивному клубу «Сила через радость», а затем в Дабендорфе к центру подготовки власовских пропагандистов и там определили места для наблюдения. 27 декабря они собрали командиров групп, вручили им портреты Миклашевского и довели схемы расположения постов.

28 декабря после обеда две группы разведчиков резидентуры «Арнольд» заняли исходные позиции. Погода выдалась пасмурная. Свинцовые тучи нависли над Берлином и, казалось, цеплялись за островерхие крыши кирх и мрачную громаду купола рейхстага. Легкий ветерок шершавым языком поземки стелился по мостовой. Слабый морозец слегка пощипывал за уши и ярким румянцем играл на лицах берлинцев. День выдался без бомбежек, на улицах и у магазинов наблюдалась оживленная суета. Приближающийся Новый год заставил немцев на время забыть о тяготах и лишениях войны. О ней напоминали развалины – следы американских и британских бомбардировок, огороженные высокими заборами, и серые туши аэростатов над Берлином.

Группа наблюдения Курта расположилась в нескольких десятках метров от подъезда спортивного клуба «Сила через радость». Прошел час, на улице начало смеркаться, и посетители клуба стали выглядеть все на одно лицо. Курт решил сменить позицию и перебраться ближе. Подходящее место находилось у строительной конторы. Она располагалась напротив клуба, и появление на стоянке «фольксвагена» вряд ли могло привлечь внимание полиции и военного патруля. Сменив позицию, разведчики продолжили наблюдение.

Время приближалось к 17 часам, у подъезда клуба стало заметно оживленнее. К нему все чаще подъезжали машины, из них выходила нарядная публика, среди которой выделялись мужчины спортивного вида. Сбывался прогноз Лаубэ – накануне Нового года в клубе готовились к проведению праздничного банкета.

– Парни, кажется, он! – нарушил затянувшееся молчание Курт, сверился с портретом Миклашевского и уверенно заявил: – Точно он!

Характерная посадка головы и движения, описанные Лаубэ и Дырманом, убедили как Шульца, так и Германа, что перед ними тот, на кого они вели охоту.

Миклашевский первым вышел из машины и подал руку даме. Она, опираясь, ступила на тротуар. Вслед за ней показалась вторая дама. Последним с трудом выбрался громила. Их тут же окружили праздные зеваки.

– А этот Миклашевский, похоже, важная птица, если его охраняет такая горилла! – заключил Герман.

– Ты че, Герман?! Какая еще горилла! Это же Макс Шмелинг! Чемпион мира по боксу! – не мог поверить своим глазам Шульц.

– Точно он, – присмотревшись, Курт узнал кумира наци.

– Вот это везуха! Первый же заход, и вышли на кого надо! – ликовал Шульц.

– Не знаю, какой этот Миклашевский боксер, но прохиндей первостатейный, – оценил все происходящее Герман.

– С чего ты взял? – спросил Шульц.

– А ты посмотри, каких шикарных фрау он подцепил!

– Завидуешь, Герман? Гляди, а то потом на жену смотреть не станешь.

– А я холостой, так что мне можно.

– Ладно, холостяк, шутки в сторону! – положил конец пикировке Курт и распорядился: – Герман, смени позицию, чтобы не мозолить глаза патрулям, а мы с Шульцем сядем на хвост Миклашевскому.

– И так всегда, мне баранку крутить, а кому-то шнапс пить и сосисками закусывать, – заворчал Герман.

– Не бурчи, когда пойдем на пивзавод, я тебя обязательно возьму, – пообещал Курт, похлопал Германа по плечу и вышел из машины.

К нему присоединился Шульц, и они направились к подъезду клуба. На входе членов и гостей встречали два свирепых «цербера», об этом говорило множество шрамов на их физиономиях. Шульц замялся и высказал опасение:

– Курт, а если пускают по членским билетам и пригласительным?

– Скажем, что спортивные журналисты из Der Angriff, – на ходу импровизировал тот.

– А поверят?

– Чего гадать, пошли! – позвал Курт и перешел улицу.

Опасения Шульца оказались небеспочвенны. «Церберы» остановили их и потребовали предъявить пригласительные билеты. Курту ничего не оставалось, как идти напролом. Он смерил их строгим взглядом, помахал перед носом блокнотом и объявил:

– Пресса, Der Angriff! Министерство пропаганды доктора Геббельса, готовим специальный репортаж!

Фамилия Геббельса и название газеты – рупора нацистской пропаганды подействовали на «церберов» подобно удару бича. Они дернулись и, склонившись в низком поклоне, поспешно отступили в стороны. Курт с Шульцем вошли в холл, сдали пальто, шляпы в гардеробе и поднялись в банкетный зал. Яркий свет светильников, нарядно одетая публика, тут и там взрывавшаяся залпами смеха, белоснежные скатерти на столах, ломившихся от спиртного и закуски, оркестр, располагавшийся на эстраде и наигрывавший медленный фокстрот, создавали хрупкую иллюзию мирной жизни. Курт и Шульц невольно поддались ей и на время забыли об опасности и кровопролитной, не на жизнь, а на смерть, войне.

Пробежавшись взглядами по публике, они нашли Миклашевского. Он занимал центральный столик, рядом сидели Шмелинг, две дамы, приехавшие с ними, и функционеры клуба. Подобравшись поближе, Курт и Шульц занялись тем, чем занимались все остальные. Гости и члены клуба, уставшие поститься на скудном карточном рационе, дорвавшись до дармовщины, с невероятной скоростью сметали со столов бутерброды, сосиски и ставшую в последнее время редкостью нарезку из копченого окорока. Официанты не успевали менять на столах закуски, пиво и шнапс. Опасаясь остаться ни с чем, Курт с Шульцем не отставали от пьющей и жующей публики. Движимые не столько аппетитом, сколько желанием усугубить тяжелое положение рейха, они дали вволю разгуляться своим желудкам, не забывая при этом о главном – Миклашевском.

Тот держался как свой в компании именитых германских спортсменов: любезничал с дамами и обменивался репликами со Шмелингом. По мере того как пустели блюда на столах и приближался комендантский час, пустел и банкетный зал. Миклашевский и Шмелинг не стали засиживаться и после танца направились в гардероб. Курт с Шульцем последовали за ними и, держась на расстоянии, сопроводили на улицу.

В этот поздний час Берлин производил жутковатое впечатление. В тусклом лунном свете он походил на город-призрак. Редкие прохожие робкими тенями скользили по улицам и спешили поскорее скрыться в подъездах. Движение машин резко упало, и это облегчало слежку за «опелем», в котором ехали Миклашевский и компания. Первую остановку они сделали неподалеку от Бранденбургских ворот – из машины вышли Шмелинг и дамы, следующая произошла у ворот зондерлагеря Восточного министерства. Курту с Шульцем только и оставалось, что проводить взглядами Миклашевского до КПП, но зато они теперь знали, где его искать.

На следующий день, едва только забрезжил рассвет, группа Курта заняла позицию у КПП зондерлагеря Восточного министерства. С точностью истинного арийца в 7:45 Миклашевский появился на проходной, сел в поджидавшую машину и выехал в сторону Александерплац. По уже известному маршруту разведчики сопроводили его до спортивного клуба «Сила через радость». Герман проехал дальше, свернул на стоянку перед строительной конторой и остановился. Курт и Шульц, устроившись поудобнее, вполглаза наблюдали за происходящим. Ничего примечательного не происходило, пока не подъехал черный «хорьх». Из него вышли трое лощеных эсэсовцев и, о чем-то оживленно переговариваясь, вошли в клуб. Их появление насторожило разведчиков.

– Интересно, а что этой несвятой троице в клубе делать? – задался вопросом Шульц.

– Скорее слугам дьявола. Сволочи! – процедил Герман.

– Какая к черту разница! Зачем они приехали? Ну не морды же бить? – пытался понять Курт.

– Этим они занимаются у себя в подвалах, и по ночам, – буркнул Шульц.

– А если облава или арест? – предположил Герман.

– Втроем? – усомнился Шульц. – Нет, эти собаки стаями набрасываются.

– Парни, вот только не надо себя накручивать! И без того тошно, – положил конец спору Курт и объявил: – Продолжайте наблюдение, а я разведаю!

– Так, может, мне пойти с тобой на подстраховку? – вызвался Шульц.

– Нет, оставайся здесь! – отказался Курт, вышел из машины и направился к клубу.

На входе его никто не остановил. Он спустился в гардероб, сдал верхнюю одежду и поднялся в буфет. Среди посетителей ни Миклашевского, ни эсэсовцев не оказалось. Заказав себе кофе с бутербродом, Курт занял место за центральным столиком и стал прислушиваться к разговорам, но ничего тревожного не услышал. В основном обсуждался предстоящий международный боксерский турнир, звучали фамилии Шмелинга, Пиляса, Фратти, Пераца и Миклашевского. Знатоки и праздные зеваки обсуждали их шансы занять первое место.

Допив кофе и съев бутерброд, Курт отправился на поиски Миклашевского и нашел его в спортивном зале. Шла утренняя тренировка, на двух рингах боксеры-соперники оттачивали удары и отрабатывали тактические приемы перед предстоящими поединками. С трибун за ними наблюдали немногочисленные специалисты и праздные зеваки. Ближе к первому рингу расположились три эсэсовца и что-то оживленно обсуждали. По их жестикуляции Курт догадался: они не дилетанты в боксе. Поискав взглядом Миклашевского, нашел его в дальнем конце зала. Он отрабатывал удары на боксерской груше. Его вид не впечатлил Курта. У Миклашевского не было рельефной мускулатуры, а его ударам, казалось, не хватало мощи. Сообщения в берлинских газетах о том, что он был одним из сильнейших советских боксеров, вызывали у Курта все большее сомнение.

«Балерина, а не боксер», – скептически оценил он Миклашевского и нашел подтверждение своему выводу в тонких чертах лица Игоря, которого будто и не касались сокрушительные удары, в гордой посадке головы, открытой для атаки соперника. Закончив разминку, Миклашевский поднялся на ринг. К нему присоединился спарринг-партнер. Коренастый, с словно вросшими в пол ногами-тумбами, с бычьей шеей, он выглядел настоящим панчером. Против такого, как полагал Курт, трудно было устоять не только Миклашевскому, но и более физически крепкому боксеру. Не прошло и минуты, как ему пришлось изменить свое мнение. На ринге с Миклашевским произошло удивительное преображение. От казавшегося внешне рафинированного интеллигента не осталось и следа, он походил на пантеру – стремительную в своих выпадах и неуловимую для ударов противника.

Бой привлек внимание публики. Трибуна оживилась, и с нее все чаще звучали одобрительные возгласы. Это подхлестнуло боксеров, они завелись, и бой-тренировка приобретя бескомпромиссный характер. Курт, сам в прошлом борец, наблюдал за схваткой со все возрастающим интересом. Хорошо зная по себе, что лучшего способа познать и проверить характер, чем подобное испытание, не найти, он пытался просчитать Миклашевского.

Тот не просто заученно грамотно двигался по рингу, а порхал, словно бабочка, плел замысловатые кружева и постоянно ставил противника в тупик. Миклашевский не ввязывался в ближний бой, а с дальней дистанции стремительными острыми, как выпад шпагой, ударами разил противника. Это выводило панчера из себя, и его перчатки все чаще со свистом разрывали воздух. Миклашевский же сохранял выдержку, продолжал раскручивать свою карусель и наращивал преимущество. Неприязнь, еще несколько минут назад владевшая Куртом, сменилась на симпатию. Интуиция и профессиональный опыт укрепляли его уверенность в том, что Миклашевский свой. Он не изменил и не перешел на сторону фашистов, а продолжал в одиночку вести с ними тонкую игру. Игру, в которой предстоящий турнир-вызов должен стать сигналом для Москвы: «Я жив и готов к выполнению задания».

Тренировка-бой закончилась, и боксеры отправились в раздевалку. Курт не стал возвращаться к машине, а решил рискнуть выйти на прямой контакт с Миклашевским. «Крыша» спортивного репортера, которая помогла ему во время новогоднего банкета, служила удобным прикрытием. Перехватив Миклашевского на выходе из раздевалки, Курт, представившись журналистом берлинской газеты Der Angriff, попросил об интервью, и боксер охотно согласился. Они прошли в буфет. Курт заказал баварское пиво и сосиски. Миклашевский отказался от пива. Война и связанные с ней испытания не изменили его привычек, он по-прежнему не употреблял спиртного. Курт не стал настаивать, и они сошлись на кофе с молоком. Искать предлог для начала беседы не пришлось, он висел перед глазами – афиша, с которой улыбались участники международного турнира по боксу. Кивнув на нее, Курт многозначительно заметил:

– Интересная у вас подбирается компания.

– В каком смысле? – уточнил Миклашевский.

– В том, что вам и Максу удалось собрать столь разных людей.

– Скажу честно, сделать это было нелегко, – признался Миклашевский. – Но когда люди занимаются любимым делом, то все трудности преодолимы.

– Наверное, вы правы, – согласился Курт и поинтересовался: – А нельзя ли раскрыть тайну, кому в это трудное для фатерлянда время принадлежит идея проведения турнира, да еще международного?

– Ну почему же, конечно, можно, Максу. Он не только великий боксер, но и огромной души человек. Без его поддержки и активного участия турнир бы не состоялся.

– Насколько мне известно, в его подготовке вы также сыграли важную роль.

– Ну что вы, она преувеличена, в меру своих скромных возможностей я помогал Максу.

– Турнир заявлен как международный, насколько широко в нем будут представлены спортсмены из других стран?

– Мы постарались привлечь к нему как можно больше боксеров, но, увы, война.

– Да… И все-таки спортсмены из каких стран заявились на участие в турнире?

– Из Италии, Бельгии и Франции.

– И только?

– Ну почему же, будут боксеры из Словакии, Чехии и Венгрии. В том, что они примут участие в турнире, опять же большая заслуга Макса. Вы даже не представляете, какую огромную работу ему пришлось провести.

– Извините, господин Миклашевский, можно я задам прямой вопрос?

– Да, пожалуйста, я открыт для общения.

– Сейчас идет война, народ Германии напрягает все силы, чтобы победить врага, а вы затеваете турнир. Не кажется ли вам, что это звучит неким диссонансом? – задав вопрос-крючок, Курт с нетерпением ждал, что он скажет.

Миклашевский не спешил с ответом, так как хорошо понимал его цену, и испытующим взглядом посмотрел на Курта. Тому показалось, что в его глазах вспыхнул и тут же погас холодный огонек, а губы сошлись в тугую складку.

«Ага, зацепил я тебя! Но ты настоящий артист, хорошо играешь! – отметил Курт и задался вопросом: – Так кто же ты, Игорь? Продажная шкура? Или советский разведчик?»

Ответ Курт искал в глазах Миклашевского. Тот не отвел взгляда и не отделался дежурной фразой. Он был искренен, и это проявилось не только в словах, но и в тоне.

– Да, война, безусловно, это горе и страдания. Но это жизнь. Пусть трудная, связанная с потерей близких, но все-таки жизнь, – старался говорить ровным тоном Миклашевский, но его выдавали глаза, в глубине их была невысказанная боль. – Бокс и турнир это часть жизни, и не только боксеров, но и простых людей. Бокс – отдушина, в которой каждый находит что-то свое от мирной жизни.

– Безусловно, – живо подхватил тему Курт и решил на невидимых весах качнуть его в другую сторону. – Господин Миклашевский, ваша судьба без преувеличения интересна во всех смыслах.

– Что вы имеете в виду?

– Прежде всего то, что вы родились в большевистской России.

– Извините, Курт, если вы хотите сказать: где родился, там и сгодился, то ко мне это не относится. Я сейчас не в Москве, а в Берлине! – ушел от ответа Миклашевский.

Но Курт не оставлял попыток раскрыть его и зашел с другой стороны.

– Кроме вас, господин Миклашевский, в Германии нашел себе вторую родину в прошлом известный большевистский актер Блюменталь-Тамарин. Насколько я знаю, вы находитесь с ним в родственных отношениях?

Миклашевский напрягся, об этом говорили его губы, они снова сошлись в тугую складку, и ограничился тем, что признал:

– Да, он мой дядя.

– Его яркие выступления, обличающие тирана Сталина и преступления большевизма, пользуются популярностью у наших читателей и радиослушателей. Почему бы вам не попробовать себя в этом амплуа?

– У меня плохая дикция и отвратительный слог, – ледяным тоном отрезал Миклашевский и потянулся к саквояжу со спортивной формой.

Беседа грозила на этом закончиться, поэтому Курт поспешил сменить тему и вернул разговор в спортивное русло:

– Господин Миклашевский, позвольте еще несколько вопросов: каковы ваши прогнозы на предстоящий турнир и кто станет победителем?

– В какой весовой категории?

– Скажем, в вашей.

– На мой взгляд, хорошие шансы у француза Пиляса и итальянца Фратти.

– А как вы расцениваете свои возможности?

– Извините, но мне трудно о них судить. Ринг все покажет, кто и чего стоит.

– Я внимательно наблюдал за вашей тренировкой и должен честно сказать: получил истинное наслаждение.

– Спасибо, я польщен.

– Вы великий мастер.

– Ну что вы, великий мастер у нас один – Макс Шмелинг.

– Безусловно, он наша живая легенда.

– Легенда, которая переживет время.

– В таком случае позвольте спросить вас, скажем так, о будущем? Каким оно вам видится? – забросил очередной вопрос-крючок Курт.

– Надеюсь, оно будет лучше, чем нынешнее настоящее. Извините, но меня ждут дела, – закончил интервью Миклашевский и, поблагодарив за кофе, поднялся из-за стола.

– С вами, господин Миклашевский, было интересно, – признал Курт и поинтересовался: – Где можно найти вас, чтобы показать проект статьи?

– В клубе утром, в это же время, или вечером в 18 часов.

– Спасибо. И еще, позвольте ваш номер телефона, чтобы договориться о встрече?

– К сожалению, его у меня нет.

– Так, может, мне подъехать к вам на дом? Домашняя обстановка оживит интервью.

– А если убьет?

– Это же почему?! – удивился Курт.

– Зондерлагерь Восточного министерства, наверное, не самое подходящее место для встречи, – с улыбкой заметил Миклашевский.

Курт рассмеялся и последовал за ним.

Расставшись на выходе из клуба, они договорились встретиться здесь же через два дня, чтобы согласовать текст интервью.

Миклашевский не стал избегать встречи. Она состоялась и носила более откровенный характер. Ее содержание, результаты наблюдения за Миклашевским и его связями позволили резиденту Арнольду сделать вывод: за время, прошедшее с того дня, когда они расстались в лесах под Смоленском, Игорь остался верен присяге. Этот свой вывод и данные о связях Миклашевского среди военных, чиновников и, что немаловажно для задания резидентуры, – выходе на ближайшее окружение Ворона – изменника генерала Власова, Арнольд сообщил в очередной радиограмме Андрею.

Судоплатову, Маклярскому и Фишеру-Абелю она говорила: в лице Миклашевского они получили уникальную возможность для решения более важных задач, чем ликвидация Блюменталь-Тамарина или Власова.

Отложив радиограмму в сторону, Судоплатов обратился к ним:

– Товарищи, какие есть предложения?

– Немедленно восстановить связь с Ударовым! – торопил события Фишер-Абель.

– Так таки немедленно? – не спешил с решением Судоплатов и поинтересовался мнением Маклярского, – а ты что скажешь, Михаил Борисович?

– То, что связь с ним надо восстанавливать, не вызывает сомнений. Вопрос – через кого и как? – ответил Маклярский.

– Не вижу проблемы. Через того же Курта, тем более у них уже налажен контакт, – напомнил Фишер-Абель.

– Тут дело не в контакте, Витя, – возразил Маклярский.

– А в чем, Михаил Борисович?

– В том, что нынешние разведывательные возможности Ударова открывают перед ним и нами широкие перспективы. Поэтому с Куртом не стоит спешить.

– Это же почему? – недоумевал Фишер-Абель.

– А потому, что Ударов может расценить его выход как провокацию гестапо.

– Что-о?! Какая еще провокация, если Курт назовет пароль!

– Витя, вспомни себя на нелегальном положении, когда с тобой выходили на связь. Что для тебя было важнее – пароль или тот, кто с ним пришел?

– Все зависело от ситуации.

– Вот именно, от ситуации. В Смоленске Ударов уже был в ситуации, когда абвер взял его в оборот. Где гарантия, что выход Курта на контакт Миклашевский не расценит как очередную провокацию?

– Ну, Михаил Борисович, если с такой меркой подходить, то…

– Все, товарищи, хватит гадать! Поступим так, на связь с Ударовым выйдет сам Арнольд. Они хорошо знают друг друга, – положил конец спору Судоплатов и предложил: – А сейчас попрошу сосредоточить внимание на том, как с максимальной пользой использовать новые разведывательные возможности Ударова. Задача ясна?

– Так точно! – дружно прозвучало в ответ.

– Жду ваших предложений, товарищи, и попрошу не затягивать, – закончил совещание Судоплатов.

На следующий день он, рассмотрев представленные Маклярским и Фишером-Абелем дополнения к плану операции «Ринг», внес в них коррективы и отправился на доклад к наркому госбезопасности.

Всеволод Меркулов после совещания у Сталина, где была отмечена результативная работа наркомата, находился в приподнятом настроении. Его согревала тщеславная мысль: ни Абакумов и его контрразведка Смерш, находившиеся в фаворе у вождя, ни сам Лаврентий Павлович Берия со своим НКВД не могли похвастаться тем, чего удалось добиться наркомату госбезопасности в ходе стратегической радиоигры «Березино». В течение почти четырех месяцев управление Судоплатова водило за нос асов германской разведки. И не просто водило, а с помощью агента Гейне – разведчика Александра Демьянова и мистифицированной «части подполковника вермахта Шерхорна, героически борющегося с большевизмом в глубоком тылу – белорусских лесах», контрразведчикам удавалось сковать не только значительные силы германской разведки, но и люфтваффе. В то время когда на счету были каждый патрон и каждый солдат, из Берлина продолжали поддерживать боеспособность «доблестных героев Шерхорна», направляя им в помощь лучших профессионалов повстанческой деятельности, оружие, боеприпасы, взрывчатку и продовольствие.

«С момента начала операций «Престол» – «Березино» немцы совершили на нашу территорию 72 самолетовылета тяжелой транспортной и бомбардировочной авиации. Они сбросили 33 агентов (все арестованы) и 570 мест груза. В их числе оказались 5 кадровых работников германской разведки» – эти данные из своего доклада Сталину, Молотову и Берии нарком Меркулов мог назвать не задумываясь, подними его среди ночи.

Особую гордость он испытывал от того, что ни один патрон не выстрелил, ни один килограмм взрывчатки не сработал, а дезинформация, передаваемая по радиостанции Шерхорна, сыграла важную роль в наступательной операции Красной армии «Багратион» – освобождении советской Белоруссии от фашистов.

По итогам совещания Сталин распорядился: руководству наркомата госбезопасности подготовить отдельный доклад о ходе операции «Березино» и представить его на рассмотрение Государственного комитета обороны. Поэтому Меркулову было чем гордиться и чему радоваться. Тепло поздоровавшись с Судоплатовым, он предложил пройти в комнату отдыха. Павел последовал за наркомом, и перед его глазами предстал праздничный стол. Судоплатов посмотрел на календарь, там значилось 7 января – Рождество Христово, и подумал: «Все мы вроде коммунисты, а в душе продолжаем молиться Ему – Господу!»

Меркулов словно угадал его мысли и, подмигнув, заметил:

– Сегодня, Павел Анатольевич, и у нас, безбожников, есть повод порадоваться. Товарищи Сталин, Молотов и Лаврентий Павлович высоко оценили нашу работу в операции «Березино». Мне остается только добавить: ты молодец!

Судоплатов подтянулся и отчеканил:

– Служу Советскому Союзу, товарищ нарком!

– Хорошо служишь, Павел! Присаживайся! – Меркулов махнул на кресло и предложил: – Ну что, выпьем?

– Спасибо за честь, Всеволод Николаевич, – поблагодарил Судоплатов и, смущаясь, попросил: – Товарищ нарком, но сначала позвольте доложить вам одну очень важную…

– Да погоди ты с докладами, Павел! – перебил его Меркулов и, хитровато улыбнувшись, спросил: – Ты что, каждый день с наркомами пьешь?

– Никак нет, Всеволод Николаевич.

– Ну так садись! – потребовал Меркулов и, разлив водку по рюмкам, произнес тост: – За наши сегодняшние и завтрашние успехи!

Выпив, они закусили. Меркулов снова потянулся к бутылке с водкой, но, заметив, что Судоплатов нетерпеливо теребит папку с докладной, опустил руку и ворчливо заметил:

– Ну и подчиненные пошли, не дают начальнику напиться.

– Извините, Всеволод Николаевич, – замялся Судоплатов, не зная, что сказать.

– A-а, ладно, – махнул на него рукой Меркулов и распорядился: – Давай докладывай, что там у тебя!

– Товарищ нарком, резидентурой Арнольда установлен Миклашевский! – звенящим от радости голосом сообщил Судоплатов.

На Меркулова это не произвело впечатления. Он пожал плечами и спросил:

– Это кто такой, Павел Анатольевич? Я что-то не припомню.

– Наш агент-боевик Ударов. Операция с его участием была начата, когда управление входило в состав НКВД. Лаврентий Павлович лично курировал ее.

– A-а, ну-ка давай-ка поподробнее! – оживился Меркулов.

– В апреле 1943 года под легендой перебежчика Ударов был выведен в расположение гитлеровских войск с заданием ликвидировать изменника Блюменталь-Тамарина. После его выполнения, согласно плану операции «Ринг», утвержденному товарищем Берией, предусматривался вывод Ударова на Ольгу Чехову.

– Чехову?! А ты ничего не путаешь, Павел Анатольевич?! – от вальяжности Меркулова не осталось и следа.

– Никак нет, товарищ нарком!

– А санкция на контакт Миклашевского с Чеховой есть?

– Только устная. Лаврентий Павлович распорядился данную часть операции документально не оформлять.

– Это почему же?! – удивление Меркулова переросло в изумление.

Судоплатов невольно понизил голос и пояснил:

– Чехова является нашим особо ценным агентом под псевдонимом «Актриса». Она находится на личной связи у Лаврентия Павловича и, по замыслу операции, должна была обеспечить вывод Ударова на окружение Гитлера с целью проведения акции возмездия.

– Что-о?! Ну и денек?! Хочешь не хочешь, а поверишь в Христа! – воскликнул Меркулов и, забыв об ужине, потребовал: – Давай-ка сюда свою докладную!

Судоплатов передал ему папку и все то время, что нарком читал докладную, не спускал с него глаз. Прочитав ее, Меркулов задумался и после затянувшейся паузы объявил:

– С твоими предложениями, Павел Анатольевич, по использованию возможностей Ударова для получения развединформации согласен. Грех этим не воспользоваться. Так что действуй!

– Есть, – принял к исполнению Судоплатов.

– Что касается бешеного пса Гитлера, то пуля для него слишком большой подарок. Товарищ Сталин считает: мерзавец должен предстать перед судом и ответить за совершенные злодеяния. Ясно?

– Так точно, товарищ нарком.

– В отношении вывода Ударова на Чехову надо подумать. Что в результате взаимной расшифровки таких ценных агентов мы получим?

– Расширим разведывательные возможности Ударова.

– И все-таки, Павел Анатольевич, давай-ка не будем спешить, сам знаешь, где спешка нужна. Сейчас не то время. Тем более этот вопрос надо согласовать с Лаврентием Павловичем. Ты понял?

Судоплатов кивнул и внимательно ловил каждое слово наркома. В тоне Меркулова зазвучали жесткие нотки:

– Ударов, так сложилось, оказался в нужном месте и в нужное время. Поэтому, Павел Анатольевич, необходимо по максимуму задействовать возможности его и резидентуры Арнольда в получении информации о конфиденциальных контактах фашистских бонз с нашими западными союзниками, а также по польскому вопросу.

– Понял, Всеволод Николаевич, я тоже об этом подумал.

– Молодец! – похвалил Меркулов и вернулся к заданию Ударову. – На данном этапе пусть он через боксера Шмелинга максимально развивает контакты среди нацистской верхушки. Ясно?

– Так точно, товарищ нарком, – подтвердил Судоплатов и заверил: – Ваши указания будут доведены внеочередной радиограммой до резидента Арнольда.

– Только не затягивай, Павел Анатольевич, сейчас каждый день и каждый час дороги, – напомнил Меркулов и затем пригласил к праздничному столу.

В ту ночь Судоплатов так и не уснул. Теплый разговор с наркомом и тот захватывающе интересный замысел использования Ударова и РДР «Арнольд», возникший в кабинете Меркулова, заставили забыть о сне. Вернувшись к себе, Судоплатов занялся подготовкой указания для резидентуры и разработкой замысла дерзкой операции по проникновению Ударова в гитлеровские спецслужбы.