Второе рождение Смерша

Зима 2002 года в Среднем Поволжье выдалась не только морозной, но и снежной. После короткой оттепели в начале февраля она снова показала свой суровый норов. К концу месяца тридцатиградусные морозы, державшиеся больше недели, спали, и на Республику Марий Эл один за другим обрушились снежные циклоны. Она утонула в сугробах. На дорогах наступил коллапс, всякое движение прекратилось. Республиканские власти предпринимали титанические усилия, чтобы вернуть жизнь в нормальное русло. Маломощная снегоуборочная техника городской коммунальной службы, давно отслужившая свой век, безнадежно застряла в снежных заносах. На помощь пришло командование Киевско-Житомирской ордена Кутузова III степени ракетной дивизии стратегического назначения. Мощные армейские БАТы вышли на дороги, и движение вскоре восстановилось.

На службу я выехал с опозданием. Испытанный трудяга — армейский УАЗ, несмотря на солидный возраст — 11 лет (страна, а вместе с ней армия и военная контрразведка переживали не лучшие времена), бодренько катил по укатанной лесной дороге. Тринадцать километров, отделяющих штаб ракетной дивизии и отдел военной контрразведки от города, остались позади. Чертова дюжина нисколько не смущала ни меня, ни моих сотрудников, ни военнослужащих-ракетчиков. И на то имелись веские основания, дивизия являлась единственной в своем роде в Ракетных войсках стратегического назначения. Ее жилой городок располагался не в забытом Богом «медвежьем углу», а на окраине Йошкар-Олы — столицы прекрасного лесного края с множеством дивных по своей красоте озер. Она своей неспешной, размеренной жизнью напоминала сказочное Берендеево царство.

Первопроходцы, выбравшие место для военного городка «Дубки», были людьми не без чувства юмора и остановили свой выбор на дубовой роще. Среди могучих исполинов на глазах местных жителей в невиданно короткие сроки выросли комфортные жилые дома, величественный дворец культуры, школа и три детских садика. Построенные из силикатного кирпича, они походили на белоснежные айсберги, каким-то чудом оказавшиеся в мире прошлого — в старой части города с его почерневшими от времени деревянными лачугами и тротуарами из пеньков.

Вид закрытого военного городка и магазины ГУТ «Военторг» с московским снабжением порождали среди йошкаролинцев слухи о земном рае в «Дубках». Они завидовали черной завистью людям в погонах и в своем бессилии при случае и без него злословили: «дуболомам» самое место среди дубов. В ответ военные снисходительно посмеивались, не лезли за словом в карман и отвечали: «человек в погонах должен быть могуч и крепок, как дуб».

Щедрый дар судьбы и добрая воля высокого начальства, изменившего правилу: «селить секретных ракетчиков от людей подальше, чтобы не видели; от леса, чтобы не повесились; от реки, чтобы не утопились», обязывали их «рубиться» на службе не за страх, а на совесть. Как результат, дивизия регулярно входила в число лучших соединений РВСН. Свой вклад в ее успех вносили военные контрразведчики. Они обеспечивали сохранность важнейших секретов, содействовали командованию в поддержании высокой боеготовности мобильного грунтового ракетного комплекса «Тополь» — преемника легендарного ракетного комплекса «Пионер».

Этот ядерный монстр, блуждающий в марийских лесах, являлся головной болью для иностранных спецслужб. Чтобы добраться до его секретов, они использовали любые возможности, в том числе инспекционные поездки в дивизию. Под их прикрытием кадровые сотрудники ЦРУ, РУМО (военная разведка) и их агенты занимались сбором развединформации о состоянии и боевых возможностях БРК «Тополь».

На неделе предстояла очередная инспекция, и я мысленно выстраивал модель контрразведывательных мер. За размышлениями не заметил, как подъехал к отделу. Дежурный — старший оперуполномоченный подполковник Александр Ковальцов — гроза местных коррупционеров, доложив об обстановке в дивизии, сообщил: начальник управления ФСБ России по Оренбургской армии генерал-майор Александр Рудаков распорядился срочно выйти на связь.

Александра Юрьевича и меня связывали 22 года службы и проверенная временем дружба. В военную контрразведку мы пришли почти одновременно и начинали ее в одном ракетном полку Нижнетагильской ракетной дивизии. В 1992 году я убыл на Украину, а он принял у меня эстафету начальника особого отдела и успешно руководил коллективом. Участие в разоблачении американского шпиона майора Дудника и в других операциях способствовали его заслуженному росту по служебной лестнице.

Возвратившись с Украины в Россию, я продолжил службу под началом генерала Рудакова. Возникшая между нами должностная дистанция не отразилась на дружеских отношениях, но это не отменяло субординации.

Приняв рапорт Ковальцова, я поспешил в кабинет, снял трубку телефона ЗАС (засекречивающей аппаратуры связи) и поторопил телефонистку соединить с генералом Рудаковым. Прошла секунда, другая, в трубке раздался характерный щелчок, и зазвучал знакомый голос. Судя по интонациям, у Александра Юрьевича было хорошее настроение, но они не рассеяли владевшей мной тревоги. Поздоровавшись, я прямо спросил:

— Александр Юрьевич, что-то случилось?

— Случилось, Николай Николаевич, — многозначительно произнес он.

Я перебирал возможные прегрешения и приготовился к разговору с оргвыводами. Рудаков, выдержав томительную паузу, заявил:

— Дописался ты, Коля!

— Что-о?! — я пришел в замешательство.

Рудаков не давал мне опомниться.

— Тебе надо быть на Лубянке уже завтра.

— Я?!.. На Лубянке?!.. Зачем?

— Это тебе объяснит генерал Безверхний.

— Безверхний?! Э-э… — у меня пропал дар речи.

Между мной — «окопным полковником» и им — генерал-лейтенантом Безверхним, находившимся на самой вершине властного Олимпа и возглавлявшим Управление военной контрразведки ФСБ России, была огромная дистанция. Проглотив колючий ком, я севшим голосом спросил:

— Саша, ты шутишь?

— Какие могут быть шутки. Это его личное распоряжение.

— Личное?!

— Да. Лично ему доложишь, как дописался до такой жизни.

— Какой?! Я Безверхнему ничего не писал! Это недоразумение! — твердил я.

— Недоразумение, говоришь! А книга «Несостоявшаяся командировка» — твоя, или отказываешься? — в трубке раздался добродушный смех.

— Ну… ну, ты, Саша… — только и мог сказать я.

— Ладно, не обижайся, Коля. Уже и подколоть нельзя. С подчиненными это не всегда позволишь, подумают, генерал выжил из ума, а со старшими начальниками, сам понимаешь, себе дороже, — отшутился Рудаков.

— Ну спасибо, добавил мне седых волос, — ворчал я.

— Благородная седина украшает настоящего мужчину.

— Саша, а если серьезно, при чем моя книга и вызов к Без-верхнему?

— Слышал про Смерш?

— В общих чертах.

— Безверхний намерен создать документальный проект «Смерш».

— Так это же здорово! — оживился я и уточнил: — А ко мне какое это имеет отношение?

— Возможно, самое прямое.

— Уже интересно! А как мое имя всплыло у Безверхнего?

— Бывшего своего подчиненного Писаренко помнишь?

— Васю? Разве такого правдоруба забудешь!

— Так это он рекомендовал тебя Безверхнему. Я поддержал, так что запасайся ручками. В архиве тебя ждет богатейший материал.

— Саша, ты не шутишь?

— Чистая правда, — заверил Рудаков.

— А откуда такая уверенность? — я не мог поверить в столь неслыханную удачу.

— Александр Георгиевич читал твою «Несостоявшуюся командировку» и хорошо отозвался.

— Ну… ну, я один из авторов.

— Теперь у тебя есть возможность блеснуть индивидуальным мастерством. Удачи, Коля, и не потеряйся в лабиринте архива. Сам знаешь, с кадрами у нас туго, — закончил разговор Рудаков.

В трубке зазвучали короткие гудки. Я их не слышал. Голова шла кругом. Получить доступ в центральный архив ФСБ России — о таком можно было только мечтать. Я бросил взгляд на часы: до отправления поезда Йошкар-Ола — Москва оставалось меньше десяти часов. Пригласил к себе заместителя — полковника Владимира Жирнова и, поручив взять на контроль текущие оперативные вопросы и подготовку к американской инспекции, сам прошел в спецбиблиотеку отдела. Просмотрев всю литературу, я не нашел ни слова о Смерше. Складывалось впечатление, что его вообще не существовало в истории отечественных спецслужб. Пришлось обратиться к фундаментальным трудам. В дивизионной библиотеке обнаружились два многотомных издания о Великой Отечественной войне. И снова поиск не дал результата. Чья-то безжалостная рука, казалось, навсегда вычеркнула Смерш.

Оставался еще один источник — Интернет. Я погрузился в его информационное море и едва не захлебнулся в мутных инсинуациях о Смерше. Во мне все восстало. На память приходили беседы с участниками войны, ветеранами-контрразведчиками подполковниками Федоровым, Васильевым и старшиной Дроздовым. Их скупые рассказы о том суровом времени никак не вязались с «исследованиями» предателей Резуна (Суворова), Гордиевского и других, певших с чужого голоса — голоса спецслужб США и Великобритании. В поисках ответа-отповеди я рассчитывал найти его в центральном архиве ФСБ — управлении РАФ.

Перед отъездом я заслушал полковника Жернова по вопросу подготовки к американской инспекции на объектах дивизии и затем отправился на вокзал. По пути заехал домой, поужинал и прихватил в дорогу книгу Владимира Богомолова «Момент истины». В ней, по словам ветеранов Смерша Дроздова и Васильева, в художественной форме нашла отражение деятельность сотрудников Смерша.

В купе я оказался один и, заказав чай, погрузился в захватывающий мир героев Богомолова. Прочел книгу на одном дыхании и под убаюкивающее покачивание вагона не заметил, как задремал. Проснулся от запаха кофе и глянул в окно. За ним мелькали заснеженные пригороды Москвы. Зима и здесь проявила суровый нрав. Метель, бушевавшая накануне, занесла дачные домики почти по крыши. Монотонный пейзаж оживляли сельские церкви, они напоминали пасхальные куличи. Стрелки часов показывали 8:18. Солнце поднялось над макушками елей и озорными зайчиками беззаботно скакало по купе и нежным теплом ласкало лица пассажиров.

Хорошая погода и крепкий кофе прибавили мне настроения. Я торопил встречу с генералом Безверхним, мысленно набрасывал план беседы и не заметил, как справа возникла платформа Казанского вокзала. Пассажиры потянулись на выход. Я присоединился к ним. Людской водоворот подхватил меня, закрутил, вынес к метро и через двадцать минут выплеснул на Лубянскую площадь.

До назначенной встречи с генералом Безверхним оставалось около часа, я зашел в кабинет генерал-майора Анатолия Сердюка. Он сыграл важную роль в моей судьбе, помог вернуться с Украины в Россию и восстановиться на службе. Анатолий Алексеевич принял меня радушно, за чаем с башкирским медом живо интересовался обстановкой в отделе, положением дел в семье, спросил о здоровье ветеранов Густава Федорова, Виктора Трындикова и дал рекомендации по предстоящей встрече с генералом Безверхним. До нее оставалось десять минут. Поблагодарив Сердюка за советы, я поднялся в приемную руководителя военной контрразведки.

Она находилась на седьмом этаже здания № 2 на Лубянке. Из соседней комнаты — дежурной службы — доносились непрерывные телефонные звонки. Офицеры принимали доклады из управлений по военным округам и флотам. Интенсивность звонков говорила: после лихолетья 90-х годов российская армия уверенно становилась на ноги. Вместе с ней набирала былую силу и военная контрразведка.

Поздоровавшись с дежурным, я представился. Он обратился к списку посетителей, кивнул на диван и предложил:

— Присядьте, генерал Безверхний сейчас освободится и примет вас.

Я остался стоять и пробежался взглядом по приемной. Мое внимание привлекли фотографии тех, кто на протяжении 85 лет руководил отечественной военной контрразведкой. Их было 28. Девять, выполняя волю советских вождей, впоследствии сами стали жертвами чудовищных репрессий и были расстреляны. Десятый — Николай Селивановский, ему выпала горькая участь быть заложником в аппаратной борьбе советских вождей. Без вины виноватый он провел два года во внутренней тюрьме на Лубянке, впоследствии был реабилитирован. Одиннадцатый — Анатолий Михеев, погиб на фронте в рукопашной схватке с фашистами осенью 1941 года. Вместе с подчиненными, сотрудниками особого отдела Юго-Западного фронта он прикрывал прорыв из окружения командующего и его штаба. Остальные руководители военной контрразведки благополучно завершили службу. Двое, в свое время, возглавляли: Виталий Федорчук — КГБ СССР, а Петр Ивашутин — ГРУ Генштаба Министерства обороны Советского Союза.

Генерал-лейтенант Александр Безверхний стал 29-м руководителем военной контрразведки и получил назначение на столь ответственную должность в 50 лет. Начинать работу ему пришлось в один из тяжелейших периодов в жизни страны, когда на развалинах некогда могущественного Советского Союза в муках нарождалась молодая российская государственность. Вместе с ней происходило становление новых институтов власти и военной контрразведки, в частности. Охотников сделать ее «карманной» нашлось немало. Поэтому первым ее руководителям — генералам Алексею Молякову и Владимиру Петрищеву — понадобились дар Златоуста и хитрость Одиссея, чтобы не допустить этого.

Александр Георгиевич принял от них нелегкую эстафету на рубеже веков. Закончилось XX столетие, принесшее России и ее народу множество страданий и бед. К этому времени президент Борис Ельцин покинул Кремль. Вскормленная им ненасытная свора олигархов, алчно рыча, готовилась и дальше безнаказанно растаскивать по офшорам национальные богатства страны. Препятствием на их пути стали молодой президент Владимир Путин и стоящие за ним генералы и офицеры ФСБ. Началась война не на жизнь и даже не на смерть. Цена ее была неизмеримо больше — сохранение самого Российского государства. Сбившись в кровожадную стаю — пресловутую «Семибанкирщину», Ходорковский, Березовский, Гусинский и другие олигархи экземпляром поменьше бросили против президента Путина и его гвардии — сотрудников спецслужб — огромные финансовые, информационные ресурсы и проиграли. Свою и важную роль в той победе сыграли военная контрразведка и генерал Безверхний. Они не позволили «Семибанкирщине» сделать игрушками в своих руках некоторых генералов Российской армии и внутренних войск МВД.

В те дни, полные неимоверного напряжения сил в борьбе с иностранными спецслужбами и олигархами, злой рок нанес страшный удар по семье Безверхних. Из жизни трагически ушел сын. Выдержав и это испытание, Александр Георгиевич твердой и разумной рукой уверенно вел корабль военной контрразведки в бурном политическом море. В награду за стоицизм в квартире Безверхних вскоре снова зазвучал дорогой им голосок — сына Егорушки.

Мой взгляд, пробежавшись по фоторяду, снова возвратился к фотографии руководителя Смерша — Виктора Абакумова. Пока Александру Георгиевичу удалось вернуть из небытия только его имя. Чего это стоило, знали только он и директор ФСБ России Николай Патрушев.

— Товарищ полковник! — обратился ко мне дежурный и предложил: — Проходите, генерал Безверхний освободился.

Справившись с волнением, я открыл массивную дверь, оказался в просторном тамбуре и, толкнув вторую, вошел в кабинет.

Яркий солнечный свет свободно лился через три больших окна и теплыми бликами поигрывал на деревянных панелях большого прямоугольного кабинета. Дальнюю его стену занимала карта мира. Та ее часть, что не была закрыта шторой, пестрела множеством загадочных разноцветных обозначений. Они говорили: интересы военной контрразведки России простираются далеко за пределы границы. У левой стены стоял большой книжный шкаф, за стеклами тускло поблескивали корешки фолиантов. Из глубокой ниши выглядывал сейф, за его содержимое любая разведка отдала бы многое. На рабочем столе, рядом с электронной панелью, горкой высилась стопка папок. Строгость обстановки смягчалась любительской, от того еще более трогательной, фотографией юноши. Она занимала центральное место на журнальном столике. В юноше угадывались черты самого Безверхнего.

Мой взгляд остановился на хозяине кабинета. В спортивной, подтянутой фигуре не было и намека на начальственную сановность. Высокий, открытый лоб говорил о недюжинном уме, а крепкий подбородок — о твердой воле. Спокойный взгляд карих глаз, в глубине которых таилась лукавая улыбка, не оставлял сомнений: каждое решение генерала Безверхнего было глубоко-продуманным и имело «изюминку». И если бы не строгая военная форма, то он скорее походил не на беспощадного к шпионам и террористам руководителя военной контрразведки России, а на художника или ученого из большой науки.

Александр Георгиевич являлся ярким представителем своего поколения, пережившего чудовищную послевоенную разруху и полуголодное детство. Оно впитало в себя дух Великой Победы, которую одержали их отцы и матери в войне с фашистами. Оно воспитывалось на примерах тех, кто устоял перед всеми испытаниями, выпавшими на их и долю и долю страны, и нашел в себе силы самоотверженным трудом сделать ее великой.

Родился Александр Георгиевич в 1950 году в Молдавии, в простой семье, с детства познал, что такое тяжелый крестьянский труд. Учился в обыкновенной школе. После ее окончания был призван на срочную службу в армию. Там с ним произошел курьез, в итоге обернувшийся счастливым случаем. Комсомолец, активный общественник Безверхний неожиданно попал под подозрение военных контрразведчиков.

Увлечение сержанта Безверхнего французским языком молодой оперативный работник расценил как подготовку к «измене Родине» — бегству во Францию — и взял в проверку. Она быстро завершилась. Опытный начальник особого отдела усмотрел в занятии сержанта иностранным языком стремление к самосовершенствованию и к работе над собой. Это и предопределило дальнейший жизненный путь и успех Александра Георгиевича.

По направлению военной контрразведки паренек из глубинки отправился покорять Москву, и не просто Москву, а Высшую Краснознаменную Школу КГБ при Совете Министров СССР. Успешно сдав вступительные экзамены, слушатель Безверхний старательно грыз гранит чекистской науки. Грыз успешно, об этом говорили отличные оценки в зачетных ведомостях.

После окончания учебы в 1976 году лейтенант Безверхний был направлен для прохождения службы в управление особых отделов КГБ СССР Московского военного округа. Начинал ее в гарнизоне города Воронежа. За короткий срок пребывания в должности он проявил себя хватким, способным агентуристом. Новое назначение не заставило себя ждать.

В 1980 году капитан Безверхний под легендой специалиста выехал в загранкомандировку, в Лаос. Там ему пригодились знание иностранных языков, опыт оперативной работы, там же в полной мере раскрылся талант прирожденного разведчика. В прямом противостоянии с противником проявились его способности малыми силами успешно решать задачи и выходить победителем в жестоких поединках. Четыре года напряженной работы в Лаосе на много лет вперед предопределили дальнейшую военную судьбу Александра Георгиевича.

Вскоре после вывода из Республики Афганистан советских войск подполковник Безверхний был направлен в Кабул для выполнения специальных заданий. В 1989–1991 годах страна напоминала кипящий котел, в котором все воевали против всех. С риском для жизни он успешно справился с поставленными задачами и возвратился домой, но уже в другую страну.

В роковом августе 1991 года рухнул Советский Союз. Это стало тяжелейшей трагедией и незаживающей раной для людей в погонах. Прекратило существовать Отечество, которому они давали присягу на верность. Лживые, аморальные политиканы предали и разменяли его на национальные квартиры. Многие генералы и офицеры в отчаянии срывали с себя погоны, швыряли на стол удостоверения, хлопали дверьми и бросались в мутные воды бандитского капитализма. Но были и те, к их числу относился Александр Безверхний, кто, несмотря на все тяготы и лишения, ушаты помоев, выливавшиеся на органы безопасности и ее сотрудников, сцепив зубы, продолжали выполнять свой гражданский и служебный долг.

В 1992 году опытный, обстрелянный полковник Безверхний возглавил ключевой, 3-й, разведывательный отдел в управлении ФСБ России Группы советских войск в Германии. В те окаянные годы наши части, находившиеся за границей, подвергались невиданным по своим масштабам и изощренности атакам спецслужб стран НАТО. В той сложной, стремительно меняющейся оперативной обстановке в полной мере раскрылись способности и организаторские таланты Александра Безверх-него. Он сохранял выдержку и спокойствие в критических ситуациях, малыми силами эффективно решал большие задачи, умел сплотить вокруг себя коллектив и обеспечить его результативную работу.

Пройдя через горнило Германии, Александр Безверхний получил новое высокое назначение в центральный аппарат Управления военной контрразведки. Участие в сложных оперативных разработках иностранных разведчиков и их агентов способствовало дальнейшему совершенствованию его профессионального мастерства, а результаты — служебному росту. В 2000 году генерал Безверхний по праву возглавил одну из самых боевых структур ФСБ России — военную контрразведку.

Уже одно это вызывало уважение и подогревало мой интерес к нему. Мои глаза освоились со светом, я сделал шаг вперед и представился:

— Товарищ генерал-лейтенант, полковник Лузан прибыл по вашему распоряжению!

— Здравствуйте, Николай Николаевич, — поздоровался Без-верхний и шагнул навстречу.

Энергично пожав руку, он пригласил к столу для служебных совещаний и начал разговор с дежурного вопроса:

— Как обстановка в отделе, в дивизии?

Я начал доклад по установленной форме.

— Оперативная обстановка в отделе, на объектах Киевско-Житомирской, ордена Кутузова III степени ракетной дивизии стратегического назначения и в их окружении характеризуется активной разведдеятельностью иностранных спецслужб. Основные усилия руководящего и оперативного состава…

— Николай Николаевич, об этом мы поговорим в другой раз! — остановил меня Безверхний и с улыбкой продолжил: — Речь идет об обстановке, так сказать, на литературном фронте. Над чем сейчас работаете?

Я перевел дыхание — опасность «подорваться на минном поле» профессиональной деятельности миновала — и сообщил:

— Над историческими очерками из прошлого Республики Абхазия.

— Очень хорошо! Очень! Тема, которой предстоит заняться вам и коллективу авторов, также историческая.

— История Смерша? — забежал я вперед.

— Да, но ее не следует рассматривать как сугубо историческое исследование, — здесь Безверхний сделал паузу, оценивающим взглядом посмотрел на меня и продолжил: — Вам придется работать с уникальными материалами, но будет большой ошибкой с вашей стороны искать в них жареные факты. За каждым документом стоят конкретные люди и их судьбы. Поэтому надо отнестись максимально объективно, я бы сказал, бережно. Постарайтесь пропустить материалы через душу и сердце.

— Чтобы Смерш предстал перед читателем с человеческим лицом? — уточнил я.

— Образное сравнение.

— А как будет называться книга?

— Названия пока нет.

— Товарищ генерал, а почему бы не назвать «Смерш», а дальше многоточие? — решился я на предложение.

Безверхний оживился и уточнил:

— А почему многоточие?

— В том смысле, что мы — военные контрразведчики — являемся продолжателями дела Смерша.

— Мысль интересная, а что касается названия, то не будем забегать вперед. До недавнего времени на теме Смерша лежало политическое табу. Одна из причин — фигура ее руководителя, Виктора Семеновича Абакумова.

— Недавно я читал статью, так в ней он представлен каким-то монстром, — вспомнил я.

— Это не так. К сожалению…

Зазвонил телефон ВЧ-связи. Безверхний прошел к аппарату, снял трубку, и его лицо затвердело. Он заговорил отрывистыми фразами. Судя по ним, речь шла о важной операции, проводимой его подчиненными против агента американской разведки. Тот вышел на явку с сотрудником московской резидентуры ЦРУ. Она проходила в Химках, у магазина IKEA. В какой-то момент шпионы оказались в мертвой зоне и выпали из поля зрения наружки. Вопрос о вещественных доказательствах преступной деятельности агента остался открытым. Безверхний отменил операцию захвата, возвратился к столу и продолжил разговор.

— К сожалению, ряд авторов в погоне за сенсацией, а некоторые преднамеренно, стремятся очернить деятельность Смерша и бросить тень на современную контрразведку. Мои беседы с ветеранами войны, изучение архивных материалов дают основания полагать, что будущая книга перевернет бытующее негативное представление о Смерше.

— Товарищ генерал, а допуск к особым папкам будет открыт?! — загорелся я.

— Директор Николай Платонович Патрушев, выслушав мои доводы и доводы ветеранов Смерша, снял все ограничения.

— И даже по материалам на Абакумова?!

Александр Георгиевич посмотрел на меня с укором и заметил:

— Николай Николаевич, понятно ваше желание предложить читателю некий бестселлер. Но задача состоит в ином: объективно разобраться и представить правдивую историю Смерша, какой бы горькой она ни была.

— Извините, товарищ генерал, — смутился я.

— Вместе с тем не надо забывать, в Смерше служили живые люди. В годы тяжких испытаний они плечом к плечу с армией выстояли и победили фашизм.

— Об этом времени я знаю не понаслышке, а от ветерана нашего отдела Густава Дмитриевича Федорова.

— Вот потому, работая над материалами, будьте деликатны в оценке действий сотрудников Смерша. Нельзя мерить их дела мерками нашего мирного времени.

— Постараюсь, товарищ генерал! — заверил я.

— Удачи вам! — пожелал Александр Георгиевич, крепко пожал руку и, завершая разговор, распорядился: — К работе приступить сегодня и без раскачки. В архиве все подготовлено для вашей работы. В помощь вам выделен сотрудник.

— Спасибо, — поблагодарил я и, от радости не чувствуя под собой ног, покинул кабинет.

В приемной меня ждал сюрприз — полковник Василий Писаренко, тот самый, с легкой руки которого я оказался в числе редких счастливцев, допущенных к тайнам Смерша. Подвижный как ртуть, он сгорал от нетерпения и, забыв поздороваться, накинулся с вопросами:

— Ну как? Как прошла встреча?! Вас включили в группу авторов?

Счастливая улыбка на моем лице служила ответом.

— Поздравляю! Здорово! — разделял мою радость Писаренко.

— Спасибо, Василий Григорьевич, за царский подарок. О таком я даже мечтать не смел, — признался я.

— Так как прошла встреча? — допытывался Писаренко.

Сумбурно пересказав разговор, я не удержался от распиравшей меня гордости и сообщил, что предложил название будущей книги.

— И какое? — уточнил Писаренко.

— Смерш с многоточиями.

— И как к этому отнесся Александр Георгиевич?

— Сказал, что с названием не следует спешить.

— Да, это сложная тема. Вокруг нее до сих пор ломаются копья.

— Уже сломали, Александр Георгиевич сказал: проект «Смерш» поддержал Николай Платонович…

Здесь напомнил о себе дежурный. Он довел распоряжение руководителя УРАФ генерала Василия Христофорова.

— Николай Николаевич, вас ждут в архиве.

Простившись с Писаренко, я в сопровождении дежурного поспешил в центральное хранилище, чтобы с головой погрузиться в находившийся под семью печатями мир Смерша. Подчиняясь воле генералов Безверхнего и Христофорова, передо мной пали один за другим режимные барьеры. Я замер на пороге перед бесконечными рядами стеллажей. На полках, уходящих под потолок, хранились тысячи, десятки тысяч пухлых томов. В них — в спецсообщениях, донесениях, отчетах, сводках и докладных записках — содержалась подлинная история Смерша.

Встретил меня сотрудник архива, старший лейтенант. Неспешный в движениях и лаконичный в выражениях, он, поздоровавшись и представившись Иваном Степановым, предложил пройти в небольшую комнату. Обстановка в ней была более чем скромная: стол, стул и настольная лампа времен зловеще памятного наркома НКВД Николая Ежова. Дав пояснения о порядке обращения и работы с архивными материалами, Степанов покинул меня.

Я топтался перед тележкой с россыпью «брильянтов» — делами с материалами операций Смерша — «ЗЮД», «Арийцы», «Десант», «Янус», «Оркестр», «Туман», «Загадка» — и дрожащими руками перебирал пухлые тома. С пожелтевших страниц на меня повеяло обжигающим дыханием суровых военных лет. Невольно на память приходили слова Александра Георгиевича: «Смерш — это прежде всего люди, действовавшие в условиях экстремальной обстановки». Забыв об обеде и не замечая времени, я вчитывался в секретные, совершенно секретные и особой важности документы. Страница за страницей передо мной открывалась необыкновенная, захватывающая книга человеческих судеб, какой я еще никогда не читал.

За работой стремительно летели дни и, как в лучах восходящего солнца, из забвения проступала подлинная история военной контрразведки периода Великой Отечественной войны. Бесстрастное время, подобно кузнечному горнилу, сметало окалину клеветы с подлинной истории Смерша и ее предшественника — Управления особых отделов НКВД СССР.

22 июня 1941 года военная контрразведка встретила обескровленной репрессиями. С 1936 по 1939 год из четырех ее руководителей трое подверглись арестам, а затем были расстреляны. Коса репрессий не остановилась на них и дошла до последнего батальонного опера. На их места назначались партийные и комсомольские работники, не имевшие профессиональной подготовки.

В отделе военной контрразведки по 6-й кавалерийской дивизии, куда 22 июня 1941 года получил назначение выпускник Камышловского военного пехотного училища оперуполномоченный особого отдела лейтенант Иван Устинов, подавляющее число сотрудников не имело не то что профессиональной, а и военной подготовки. Ему, лейтенанту, пришлось на ходу обучать их «…владению оружием и другим боевым навыкам».

Не менее сложная обстановка с командными кадрами сложилась и в Красной армии. В ноябре 1938 года нарком обороны маршал Семен Тимошенко, выступая на Военном Совете, сообщил следующие цифры о чистке в армии и на флоте: «…из Красной Армии и Военно-морского флота «вычистили» 40 тысяч человек и репрессировали около 45 % командного состава и политработников РКК».

Следствием массовых репрессий стало то, что накануне войны в звене дивизия около 37 % командиров находились в должности менее 6 месяцев, а на таком важнейшем оперативном участке, как армия, их было 50 %. Еще более удручающее положение сложилось в авиации. В звеньях авиакорпус — авиадивизия эти цифры достигали 100 % и 91,4 %. 13 % командиров вообще не имели военного образования.

Поэтому в первые месяцы войны контрразведчикам зачастую приходилось заниматься не только оперативной работой — выявлять вражеских шпионов, диверсантов, террористов, но и принимать на себя командование подразделениями. Об этом Устинов с заслуживающей уважения прямотой писал в своей книге «Крепче стали».

«…по ходу отступления под Вязьмой до 1000 военнослужащих из разных частей оказались без единого командования… многие из них находились в растерянном состоянии, а некоторые проявляли явные признаки подготовки побега к противнику, до которого оставалось не более 500–800 метров.

Обстановка требовала неотложных мер с использованием всех прав, моральных и физических возможностей. Я открыто и громко объявил себя представителем военной контрразведки, к отдельным применил решительные угрозы использования боевого оружия при любой попытке сдачи в плен к противнику, что дало возможность объединить вокруг себя немалую группу воинов, готовых пойти на прорыв окружения».

Отряд под командованием Устинова, в который входило 73 человека начальствующего состава от младшего лейтенанта и до подполковника, в течение трех недель с боями пробивался на соединение с частями Красной армии. К сожалению, таковы были командные кадры, когда старший лейтенант (редчайший случай — Ивану Лаврентьевичу досрочно присвоили это звание) командовал майорами и подполковниками.

В сложившихся условиях обстановки у особистов, так в армейской среде называли военных контрразведчиков, казалось бы, не было шансов на успех в борьбе с могущественными спецслужбами Германии: Главным управлением имперской безопасности и абвером (армейская разведка и контрразведка). Это положение усугубила гибель комиссара госбезопасности 3-го ранга Анатолия Михеева. 23 сентября 1941 года он и большинство сотрудников особого отдела Юго-Западного фронта, прикрывая отход командующего генерал-полковника Михаила Кирпоноса и его штаба, погибли в неравном бою с фашистами.

В тот трудный час для военной контрразведки начальник Управления особых отделов НКВД СССР комиссар госбезопасности 3-го ранга Виктор Абакумов, несколько месяцев назад назначенный на должность, в короткие сроки восстановил боеготовность рядов особистов. Пережив вместе с Красной армией тяжелые поражения первых дней и недель войны, они не только эффективно выявляли вражеских агентов, проникших в воинские части, а и с помощью зафронтовых разведчиков предпринимали попытки по внедрению в «осиные гнезда» — разведцентры и школы противника.

Так, в конце июня 1941 года начальник 3-го отдела особого отдела 14-й армии Ленинградского фронта бригадный комиссар Николай Клочев сумел организовать зафронтовую разведдеятельность против финских спецслужб. Спустя два месяца от агента, ведренного к противнику, он получил информацию о подготовке десанта для захвата важной железнодорожной станции Лоухи и сумел не допустить этого. Диверсанты, высадившиеся на 120 моторных лодках, попали в засаду, организованную Клочевым, и были уничтожены.

В целом одним только особым отделом Ленинградского фронта за 1942 год было арестовано: шпионов — 318, диверсантов и вредителей — 25, террористов — 138; предотвращено случаев измены Родине — 724.

С лучшей стороны контрразведчики проявили себя и во время Сталинградской битвы, особыми отделами Сталинградского и Донского фронтов было обезврежено 650 вражеских агентов.

Победа Красной армии под Сталинградом окончательно положила конец мифу о непобедимости вермахта. Затем последовали его поражение на Северном Кавказе. Весной 1943-го чаши весов в войне на Восточном фронте на время застыли. Противники готовились к решающей схватке — Курскому сражению.

Важная роль в обеспечении скрытности операции «Цитадель» отводилась немецким спецслужбам: Главному управлению имперской безопасности Германии и абверу. Они должны были сохранить в тайне ее замысел и одновременно проникнуть под завесу секретности, окутывавшую планы командования Красной армии. Несмотря на предпринятые гитлеровскими спецслужбами беспрецедентные меры безопасности, подготовка вермахта к наступлению не составляла большой тайны для Москвы.

Первые сведения об операции «Цитадель» поступили к советскому военно-политическому руководству из Лондона в мае 1943 года. Их добыли блестящие разведчики из ныне знаменитой «кембриджской пятерки» — Ким Филби и его четверо товарищей. На основе разведданных лондонской резидентуры 7 мая 1943 года в Государственный Комитет Обороны (ГКО) из наркомата госбезопасности (НКГБ) за № 136/М поступило спецсообщение.

В нем нарком Всеволод Меркулов докладывал:

«…Резидентура НКГБ СССР в Лондоне сообщает полученный агентурным путем текст телеграммы, отправленной 25 апреля из Южной группы германских войск за подписью генерал-фельдмаршала фон Вейхса в адрес оперативного отдела верховного командования армии…»

Далее раскрывалось ее содержание:

«Для противодействия осуществлению плана «Цитадель» противник располагает приблизительно 90 соединениями, находящимися к югу от линии Белгород — Курск — Малоархангельск.

Наступление частей группы армий «Юг» встретит упорное сопротивление в глубоко эшелонированной и хорошо подготовленной оборонительной зоне с многочисленными зарытыми в землю танками, с артиллерийскими и местными резервами. Основные усилия по обороне будут сосредоточены в главном секторе Белгород — Томаровка…»

Ценные разведывательные сведения о подготовке гитлеровцами наступления были получены Управлением особых отделов НКВД СССР (военная контрразведка) в ходе проведения радиоигры «Загадка» и от зафронтовых агентов, внедренных в абвер и ГФП — тайную полевую полицию.

Эта, а также другая информация, поступавшая в ГКО из разведывательных и дипломатических источников, у советского военно-политического руководства не оставляла сомнений в том, что летом 1943 года вермахт перейдет в решительное наступление. В полосе фронта протяженностью 65 и 75 километров планом «Цитадель» предусматривалось сосредоточить до 50 дивизий, в том числе 16 танковых и моторизованных, более 10 тысяч орудий и минометов, 2700 танков, свыше 2 тысяч самолетов и около 900 тысяч солдат и офицеров. Эта колоссальная мощь потрясала воображение даже бывалых фронтовиков.

Перед лицом смертельной угрозы гитлеровской армады руководители Советского государства вынуждены были принимать энергичные меры, затронувшие не только армию, но и отечественные спецслужбы. Накануне решающего сражения Великой Отечественной войны — Курской битвы — Сталин сделал необходимые выводы из трагических уроков июня 1941 года и мая 1942 года, когда харьковская наступательная операция обернулась еще одной чудовищной катастрофой и привела к тому, что Красная армия, понеся огромные потери, вынуждена была отступить к Сталинграду и горам Северного Кавказа. Одной из причин этих и ряда других поражений стало то, что информация военных контрразведчиков об истинном положении на фронте и реальном состоянии советских войск терялась и зачастую не получала адекватной оценки в огромном бюрократическом аппарате НКВД. Чтобы избежать повторения прошлых роковых ошибок, Иосиф Сталин решил взять на себя руководство военной контрразведкой.

31 марта 1943 года он — Верховный Главнокомандующий и глава Совета Народных Комиссаров СССР (правительства) — принял руководителей наркомата внутренних дел (НКВД) Лаврентия Берию, госбезопасности (НКГБ) Всеволода Меркулова и начальника Управления особых отделов НКВД (военная контрразведка) Виктора Абакумова. По результатам обсуждения вопроса о будущей спецслужбе Меркулову было поручено разработать проект постановления. В нем предусматривалось отразить основные задачи будущей контрразведки, ее структуру и порядок подчиненности.

1 апреля Меркулов доложил свои предложения Берии. Тот их утвердил и за № 334/Б от 2 апреля отправил Сталину на рассмотрение. По замыслу Меркулова и Берии, новая спецслужба должна была формироваться на базе Управления особых отделов НКВД СССР и войти в состав Народного комиссариата государственной безопасности под названием «Смеринш» (Смерть иностранным шпионам).

Сталин проект не утвердил. Меркулов, с учетом высказанных им замечаний, 4 апреля за № 340/Б представил новый вариант будущей спецслужбы. Структурно он ничего не изменил, а только предложил усилить ее техническую оснащенность и создать подразделение для ведения зафронтовой разведывательной работы. Но и этот вариант не нашел поддержки у Сталина. Как дальновидный политик и стратег, он был выше ведомственных интересов НКВД и НКГБ. В условиях, когда под Курском и Орлом решалась не только судьба важнейшей военной операции, но и страны, концентрация в одних руках сил армии и спецслужбы выглядела вполне логичной.

Нельзя исключать и того, что Сталин, возможно, руководствовался и другим немаловажным соображением — сохранением собственной власти. Жуков, Василевский, Рокоссовский и другие будущие «маршалы победы» — свидетели его грубых просчетов, допущенных в 1941–1942 годах, приобрели непререкаемый авторитет в войсках и почувствовали свою силу. Силу, которая могла представлять угрозу авторитарной власти Сталина, и поэтому за «маршалами победы» требовался глаз да глаз. Таким глазом предстояло стать новой спецслужбе с ее широчайшими полномочиями, а главное — разветвленным негласным аппаратом, пронизавшим все армейские звенья — от стрелкового отделения до Генерального штаба.

Прежде чем принять окончательное решение, 13 апреля Сталин вызвал на совещание ряд руководителей особых отделов фронтов и центрального аппарата военной контрразведки. Документальных свидетельств о его ходе не сохранилось. Что касается названия будущей спецслужбы, то, как вспоминал ветеран-контрразведчик Сергей Остряков.

«…Предложения были разные. Большинство склонялось к тому, чтобы наименование сделать максимально кратким и составить из начальных букв широко известного тогда лозунга «Смерть немецким шпионам!» Получалось что-то вроде «Смернеш».

В заключение обсуждения Сталин заметил:

— А почему, собственно говоря, речь должна идти только о немецких шпионах? Разве другие разведки не работают против нашей армии? Давайте назовем «Смерть шпионам», а сокращенно «Смерш».

Желающих возразить ему не нашлось. Название било не в бровь, а в глаз.

19 апреля 1943 года за № 415–138сс Сталин утвердил окончательный вариант Постановления. В нем указывалось:

«Управление Особых Отделов НКВД СССР изъять из ведения НКВД СССР и передать Народному Комиссариату Обороны СССР, реорганизовав его в Главное Управление Контрразведки НКО «Смерть шпионам».

Этим решением Управление особых отделов было выведено из состава НКВД и преобразовано в Главное управление контрразведки Народного комиссариата обороны (ГУКР НКО Смерш). Его руководителем был назначен 35-летний комиссар государственной безопасности 3-го ранга Виктор Абакумов в ранге заместителя наркома обороны — Сталина.

На Смерш возлагались следующие задачи:

«…а) борьба со шпионской, диверсионной, террористической и иной деятельностью иностранных разведок в частях и учреждениях Красной армии; б) борьба с антисоветскими элементами, проникшими в части и учреждения Красной армии; в) принятие необходимых агентурно-оперативных и иных (через командование) мер к созданию на фронтах условий, исключающих возможность безнаказанного прохода агентуры противника через линию фронта, с тем чтобы сделать линию фронта непроницаемой для шпионских и антисоветских элементов; г) борьба с предательством и изменой Родине в частях и учреждениях Красной армии (переход на сторону противника), укрывательство шпионов и содействие работе органов Смерш…».

Через двое суток, 21 апреля 1943 года, Постановлением ГКО СССР № 3222 сс/ов было введено в действие Положение о Главном управлении контрразведки НКО Смерш СССР. Новая спецслужба представляла собой строго централизованную организацию, ее подразделения на местах подчинялись только вышестоящим органам. Они наделялись самыми широкими полномочиями, которые диктовались чрезвычайной обстановкой военного времени. При этом строго соблюдались нормы действовавшего Закона — аресты военнослужащих в обязательном порядке согласовывались с прокурором и командиром соответствующего уровня.

27 апреля Сталин утвердил организационно-штатную структуру Смерша. Центральный аппарат включал в себя 14 оперативных отделов, секретариат, подразделения, отвечающие за шифросвязь и использование оперативно-технических средств, а также кадровый орган. Общая его численность составляла 646 человек, в управлении Смерш фронта она не превышало 130 человек, отдела армии — 57, а в управлении (отделе) военного округа (в зависимости от его категории) колебалась от 102 до 193 человек.

В интересах конспирации форма одежды, погоны и другие знаки отличия сотрудников Смерша соответствовали тем, что носили военнослужащие частей, где они вели контрразведывательную работу. Эта традиция в военной контрразведке сохранилась до наших дней.

Особый характер деятельности органов Смерш подчеркивался самим названием — отдел (управление) контрразведки. Оно обозначало главную функцию органа — контрразведывательную. До образования Смерша это слово не так часто использовалось в обиходе сотрудников особых отделов.

Вчитываясь в архивные материалы, я все больше убеждался в том, что Смерш возник не на пустом месте и не по мановению росчерка пера Сталина. Его создали своим самоотверженным трудом вчерашние командиры рот и батальонов: пехотинцы, танкисты, летчики, артиллеристы и моряки, мобилизованные самой войной в ряды военной контрразведки.

Новая спецслужба была обречена стать эффективной и результативной. Смерш — это прежде всего люди. В первые месяцы войны Управление особых отделов потеряло значительную часть личного состава; при этом ни один сотрудник не сдался в плен и не перешел на сторону врага. Понесенные потери восполнялись боевыми армейскими офицерами, в основном командирами ротного и батальонного звена. В подавляющем своем большинстве они были умелыми организаторами, выполняли задачи с минимальными потерями и потому обладали непререкаемым авторитетом у личного состава. Их возвращение в части в качестве сотрудников контрразведки не вызывало отторжения у бывших однополчан. Армейские офицеры и бойцы знали им истинную цену и принимали как своих.

С первых дней своего существования Смерш уверенно заявил о себе как грозная сила для шпионов, террористов, диверсантов и изменников. Подтверждение тому члены авторского коллектива находили в шифровках, спецдонесениях и докладных. Чем больше они вчитывались в документы, тем сильнее в душах росло возмущение против партийных вождей. По их злой воле на 60 лет были вычеркнуты не только из истории Великой Отечественной войны, а из жизни десятки тысяч живых и павших на фронте сотрудников военной контрразведки.

С этими чувствами не только я, но и остальные члены авторского коллектива собрались в кабинете генерала Безверхнего. Заняв места за столом заседаний, мы теребили в руках справки-докладные по результатам работы с архивными документами. Александр Георгиевич не спешил начинать совещание, пытливым взглядам прошелся по нашим лицам и, выдержав паузу, обратился к начальнику отдела управления и регистрации архивных фондов (УРАФ) ФСБ России подполковнику Матвееву.

— Олег Константинович, как продвигается работа, что удалось сделать?

— Практически по всем разделам имеется хороший задел. Есть некоторые проблемы по материалам Смерш в НКВД, но они будут устранены в ближайшее время, — доложил Матвеев.

— Молодцы! Хороший набрали темп, — похвалил Безверхний и обратился с просьбой: — А теперь, товарищи — мастера слова и пера, я бы хотел услышать ваше мнение, только без всяких политесов, о деятельности Смерша и его сотрудников.

— Нет ничего общего с той грязью, что льют на него!.. Это были профессионалы высочайшего уровня!.. Фантастически результативная спецслужба!.. Есть чем гордиться! — наперебой заговорили мы.

— Тише! Тише, товарищи! Давайте не будем спешить с выводами! — остудил нас Безверхний и предложил: — Давайте опираться на факты.

— Александр Георгиевич, их предостаточно! — был категоричен подполковник Владимир Макаров. — Статистика говорит сама за себя! К концу 1944 года Смерш начисто переиграл абвер и Главное управление имперской безопасности Германии! За один тот год разоблачили около 10 000 агентов!

— Массовые репрессии и расстрелы, о которых вещают всякие там суворовы и гозманы, — абсолютная чушь! После завершения фильтрационной работы Смерша среди бывших советских военнопленных почти 90 % потом направлялись в армию или домой, — не мог сдержать возмущения я.

— Более того, по ходатайству Абакумова перед Сталиным большинство гитлеровских агентов, кто покаялся или пришел с повинной, не были расстреляны, а использовались в операциях против абвера и «Цеппелина», — поддержал меня ветеран Смерша полковник Борис Сыромятников.

И снова в кабинете раздался гул негодующих голосов:

— Ряд из них был награжден высокими правительственными наградами!.. В ГУКР Смерш велось специальное дело № 1 «Заявлений, поступивших в правительственные инстанции»!.. В Краснодарском спецлагере № 205 за халатность и формализм, проявленные при фильтрации, был снят с должности начальник отдела Смерш!..

— Спокойно, товарищи! Спокойно! — утихомирил нас Безверхний и подчеркнул: — Обелять наших коллег-ветеранов — такая задача не стоит и не должна стоять. Они в этом не нуждаются. За них говорят дела. Ваши отчеты и те материалы, что я изучил, убеждают: военная контрразведка во время войны оказалась на высоте своего положения.

— А по-другому не могло и быть! В Смерш брали лучших из лучших армейских офицеров, тех, кто с умом воевал и дорожил жизнями подчиненных! — был категоричен Сыромятников.

— И все-таки, Борис Александрович, давайте не будем спешить с выводами, — предостерег Безверхний и еще раз обратил наше внимание: — Мы не должны навязывать читателям свою точку зрения на Смерш. Главная задача состоит в том, чтобы на основе документов и выверенных фактов представить общественности подлинную историю военной контрразведки Смерш. Ясно?

— Так точно! — дружно прозвучало в ответ.

— Какие есть еще вопросы?

— Разрешите, товарищ генерал? — обратился полковник Анатолий Сучилин.

— Пожалуйста, Анатолий Алексеевич.

— Александр Георгиевич, возникла проблема с доступом к некоторым особой важности документам, — посетовал Сучилин.

Безверхний обратил взгляд на Матвеева. Тот кивнул головой и доложил:

— На работу с ними требуется дополнительное разрешение.

— Я обсужу с Василием Степановичем процедуру доступа к ним, и, думаю, мы найдем выход, — заверил Безверхний и, обращаясь к Сучилину, распорядился: — Анатолий Алексеевич, подготовьте на имя начальника УРАФ генерала Христофорова перечень особой важности документов, которые требуются для работы.

— Есть! — принял к исполнению Сучилин.

Работа авторской группы завершилась составлением дополнительного плана. Мне, не без участия Матвеева, предстояло заняться операциями Смерша по агентурному проникновению в спецслужбы Германии. Первая, с материалами которой я ознакомился, относилась к началу войны. У ее истоков стояли контрразведчики особого отдела НКВД СССР Юго-Западного фронта. Передо мной лежали два пухлых тома в зеленой обложке, на них крупными буквами было выведено «ЗЮД». Начав читать постановление о заведении дела, я уже не смог оторваться от материалов операции…

 

И один в поле воин

Заканчивался пятый месяц войны. 27 ноября 1941 года на участке обороны 6-й армии Юго-Западного фронта ненадолго установилось хрупкое затишье. Серая мгла опустилась на передний край. Бойцы и командиры забылись в коротком сне. Бодрствовали только часовые, они вслушивались в обманчивую тишину, чтобы не прозевать вылазку разведывательно-диверсионных групп противника. На этот раз ночь прошла спокойно. Алая полоска зари прорезала чернильный небосклон на востоке. Занялся хмурый рассвет, и тут в тылу гитлеровцев вспыхнула беспорядочная стрельба. Прошло несколько минут, и из тумана, подобно призракам, возникли размытые силуэты. Заросшие, изможденные лица, истрепанное обмундирование и трофейное оружие говорили сами за себя — это были окруженцы.

Командовал ими техник-интендант 1-го ранга — лейтенант Петр Прядко. Подчиненный ему отряд прошел с боями по тылам гитлеровцев свыше 500 километров. Совершить такое было под силу только человеку мужественному и незаурядных способностей. Это оценил опытный контрразведчик, начальник особого отдела НКВД СССР по 6-й армии Юго-Западного фронта капитан Павел Рязанцев. Он увидел в Петре не только умелого командира, а и прирожденного разведчика, способного вести не только войсковую разведку, но и совершить гораздо большее — под видом изменника проникнуть в разведцентр противника. В те дни, когда гитлеровцы находились на подступах к Москве, замысел подобной операции мог бы показаться безумием. Но не Рязанцеву и его начальникам, они верили, что неудачи на фронте — это временное явление, что рано или поздно Красная армия и военная контрразведка перейдут в наступление. В это верил Прядко и без колебаний дал согласие стать зафронтовым разведчиком.

Но гитлеровцы были не лыком шиты, и, чтобы не оказаться игрушкой в руках абвера, Рязанцев подверг Петра суровой, но необходимой проверке. Он предложил ему снова возвратиться в ад — провести разведку передовых укреплений противника. Прядко выполнил задание, после чего под руководством Рязанцева прошел специальную подготовку, и в ночь с 14 на 15 января 1942 года зафронтовой разведчик Гальченко «перебежал» к гитлеровцам.

Так началась одна из первых операций особого отдела Юго-Западного фронта, связанная с внедрением в абвер — абвергруппу-102. Она получила кодовое название «ЗЮД». Оказавшись в фашистском сборно-пересыльном пункте, Петр испил до дна горькую чашу военнопленного, прежде чем попал в поле зрения гитлеровских вербовщиков. Голод и холод, унижения со стороны охраны — но не они стали главным испытанием, а презрение товарищей по несчастью, когда они узнали, что лейтенант Прядко пошел на сотрудничество с гитлеровцами.

Расчет капитана Рязанцева на то, что офицер, «обиженный на советскую власть», будет представлять интерес для абвера, оправдался. После беседы-вербовки, проведенной начальником абвергруппы-102 подполковником Гопф-Гойером, теперь уже агента абвера Петренко стали готовить для заброски в советский тыл.

26 января 1942 года Петр под покровом ночи перебрался через линию фронта, вышел в расположение наших частей и вскоре оказался в кабинете Рязанцева. Прибыл он не с пустыми руками, доставил сведения о структуре абвергруппы-102, данные на ряд кадровых сотрудников и на 12 агентов.

14 апреля с дезинформацией, подготовленной контрразведчиками и офицерами штаба 6-й армии, он возвратился в абвергруппу-102. К тому времени она располагалась в Славянске. Гопф-Гойер высоко оценил представленные Петренко «ценные сведения», привел в пример другим агентам и назначил командиром разведгруппы.

17 мая ее забросили в тыл советских войск. Радист группы Погребинский передал в эфир радиограмму об «успешной легализации». Все последующие его сообщения в абвергруп-пу-102 шли под диктовку военных контрразведчиков.

Операция «ЗЮД» набирала обороты. О важной роли в ней Прядко начальник особого отдела Юго-Западного фронта старший майор госбезопасности Николай Селивановский доложил в Москву. В спецсообщении говорилось:

«…В расположение Особого Отдела НКВД 6-й армии вернулся из тыла противника агент «ГАЛЬЧЕНКО».

«ГАЛЬЧЕНКО» по заданию ОО НКВД 6-й армии в январе с.г. посылался в тыл противника по внедрению в немецкие разведорганы…

Вторично, с соответствующими дезинформационными материалами, «ГАЛЬЧЕНКО» был послан в тыл противника 14 апреля с.г., оттуда возвратился 17 мая с.г.

Вернувшись из тыла противника, «ГАЛЬЧЕНКО» привел с собой двух немецких шпионов — ЧУМАЧЕНКО и ПОГРЕБИНСКОГО, которые нами перевербованы. Он также принес ряд данных о разведоргане 17-й немецкой армии, разрабатываемом нами по агентурному делу «ЗЮД»…».

Операция «ЗЮД» вышла на качественно новый уровень. Контрразведчики получили возможность вести игру с гитлеровской спецслужбой на двух полях: через Петра в абвергруппе-102 и перевербованного Погребинского на своей территории. Но трагическое развитие событий на фронте помешало их замыслу. Контрнаступление вермахта под Харьковом обрушило советский фронт. 6-я армия и особый отдел оказались в «котле». Капитан Рязанцев и его подчиненные отстреливались до последнего патрона и погибли.

Петр не знал о его смерти и продолжал выполнять задание. В очередной раз оказавшись в окружении, он покинул отступавшие части Красной армии и отправился навстречу опасности. Он смертельно рисковал, так как в руках гитлеровцев мог оказаться архив особого отдела. К счастью, Рязанцев успел уничтожить документы.

В абвергруппе-102 Петра встретили как героя и назначили в святая святых — начальником канцелярии по подготовке документов прикрытия на агентов, забрасываемых в советский тыл. Оставшись без связи, он доказал: умный, смелый, и один в поле воин. Петр действовал дерзко и изобретательно.

В Ростове-на-Дону, куда передислоцировалась абвергруппа-102, он, смертельно рискуя, подобрал себе помощника из числа обслуживающего персонала. Перед передислокацией Группы в Краснодар через него передал советским контрразведчикам ценное разведдонесение.

Петр использовал любую возможность, чтобы дезорганизовать деятельность абвергруппы-102. Инструктор Лысый соответствовал своей фамилии. Как на его голове не было ни волоска, так и за душой ни осталось ничего святого. Фанатик-националист, он люто ненавидел русских, отличался особой жестокостью по отношению к тем, кто был заподозрен в симпатиях к советской власти. Подготовленные им агенты в большинстве своем готовы были без колебаний совершать диверсии в тылу Красной армии и проводить теракты против командного состава. Чтобы нейтрализовать его, Петр избрал простой способ: подложил в личную папку листовку антигерманского содержания. Ее обнаружил капитан Рудель. Объяснения Лысого не убедили его в том, что это чья-то провокация. Он был арестован и затем расстрелян.

Позже, когда абвергруппу-102 перебросили в Краснодар и нацелили на совершение диверсий, Петр сорвал одну из них и не допустил, чтобы нефтехранилище в Туапсе взлетело на воздух. Накануне выхода группы диверсантов на задание он предложил ее инструктору Шевченко отметить это событие. Накачав его до беспамятства, Петр вытащил из папки документы на диверсантов и разбросал по двору. Утром их обнаружил дежурный по группе и доложил начальнику — капитану Гессу. Прядко и Шевченко арестовали. Три дня шло расследование. По его результатам группу диверсантов отстранили от выполнения задания, Шевченко расстреляли, Петра наказали в дисциплинарном порядке и лишили премии.

Особый интерес для советских контрразведчиков представляла гитлеровская агентура, которая предназначалась для выполнения наиболее важных заданий. Ее подготовкой занимались только немцы-инструкторы. Списки на нее находились у капитана Гесса. Петру удалось добыть их, и для этого не понадобилось взламывать сейф. Он получил их в другом, совершенно неожиданном месте — у финансиста фельдфебеля Аппельта. У него хранились денежные ведомости по выплатам премий этой категории агентуры. Аппельт не отличался пунктуальностью в работе с документами, зачастую не сдавал их в секретную часть, а брал с собой на дом. Петр не преминул воспользоваться этим, проник в его комнату и унес денежные ведомости. Так была раскрыта особо ценная агентура, а Аппельта отправили искупать вину на фронте.

В Краснодаре, куда абвергруппа-102 была перебазирована из Ростова-на-Дону, Петр простым приемом надолго дезорганизовал ее деятельность. Перевербовав водителя одного из заместителей Гесса — Василия Матвиенко, он вместе с ним в ночь на католическое Рождество вывесил на фасаде штаба плакат:

«Здесь живут шпионы во главе с Гессом и прочими бандитами.

Вам не уйти от кары».

Скандал вышел грандиозный. Из Варшавы, из штаба «Валли-1» в Краснодар прибыла специальная комиссия. Злоумышленников она не нашла, но меры приняла решительные. Весь набор агентов снова отправили в лагерь для военнопленных, а капитана Гесса сняли с должности.

И таких ситуаций за 21 месяц пребывания Петра в абвере было множество. Провалы следовали один за другим. Гестапо настойчиво искало советского агента. Кольцо неумолимо сжималось вокруг разведчика. Под Полтавой, куда передислоцировалась абвергруппа-102, Прядко и Матвиенко решили уничтожить командный состав, поджечь гостиницу, где жили офицеры. Роковая ошибка Матвиенко сорвала их план. Он привлек к акции своего земляка Коваля, тот проговорился о предстоящей акции своему другу. «Друг» оказался осведомителем и донес начальнику абвергруппы-102 оберлейтенанту Штайну. Матвиенко и Коваля арестовали. Шансов спастись у них не было, на руках у гитлеровцев находились неопровержимые улики — емкости с бензином. Их жестоко пытали, но они не выдали Петра.

Он не стал больше испытывать судьбу, под предлогом поездки к родственникам 23 сентября 1943 года покинул абвергруп-пу-102 и направился к линии фронта. Возвращался к своим Петр не с пустыми руками. Под подкладкой мундира он спрятал учетные данные на 28 кадровых сотрудников, 101 агента и 33 фотографии. На третьи сутки отважный разведчик вышел в расположение стрелкового батальона Юго-Западного фронта.

Капитан-пехотинец с удивлением смотрел на странного «фрица», не выпускал из рук пистолета, с изумлением наблюдал, как на стол с тихим шелестом сыпались фотографии людей в форме бойцов Красной армии, бланки служебных документов с оттисками хищных орлов. Последняя фотография, как осенний лист, легла на горку документов.

Петру уже не требовалось таиться, выверять каждое слово и взвешивать каждый свой шаг. Он находился среди своих и доложил: «…зафронтовой разведчик Гальченко прибыл после выполнения задания в абвергруппе-102».

Результаты работы Петра Ивановича были настолько значимы, что руководитель Смерша Виктор Абакумов представил по ним отдельную докладную Верховному Главнокомандующему — Сталину.

24 июня 1944 года Указом Президиума Верховного Совета СССР за «проявленное мужество и героизм в тылу противника» Петр Иванович Прядко был награжден орденом Красного Знамени.

В июне 1996 года приказом Директора ФСБ России Николая Патрушева ему было присвоено звание «Почетный сотрудник контрразведки». И только после этого Петр Иванович был «рассекречен». Его деятельность как разведчика нашла отражение в документальном сериале «Зафронтовые разведчики», в сборнике «Смерш» и художественной книге «О нем доложили Сталину».

 

«Загадка» для Гиммлера

4 марта 2002 года, закончив работу над материалами о за-фронтовой работе Смерша, я возвратился домой, в Йошкар-Олу. Вслед за мной специальной почтой из центрального архива УРАФ ФСБ России был доставлен контейнер с делами Смерша. Сгорая от нетерпения поскорее обратиться к страницам этой захватывающей книги человеческих судеб, я, не дожидаясь, когда секретарь отдела старший прапорщик Александр Малышев доложит о регистрации материалов, прошел к нему в кабинет. Вместе мы занялись выборкой дел.

Одно из них — на обложке которого было выведено «Загадка» — уже самим своим названием вызывало неподдельный интерес. Судя по первым документам, операция продолжалась свыше двух лет и находилась на личном контроле у руководителя Смерша — Абакумова. Интриги добавляло и то, что результаты работы докладывались как Сталину, так и… Гиммлеру?! В тот день я не поехал домой, весь вечер и ночь провел за изучением дела…

Размытый силуэт «небесного тихохода» У-2 описал полукруг над лесной чащобой, скованной небывалой для ноября стужей, и пошел на второй заход. Армейский разведчик Виктор Бутырин приник к плексигласовому колпаку кабины и пытался отыскать огни сигнальных костров. Ночная тьма бархатным покрывалом укутала землю. Изредка среди туч проглядывал унылый диск луны и призрачным светом заливал окрестности.

Эти места Виктору были хорошо знакомы. В начале осени 1941 года здесь, у деревни Пендяковки, насмерть стоял его батальон. Трое суток гитлеровцы гусеницами танков утюжили передовые позиции рот ленинградских ополченцев и лишь на четвертые сломили их отчаянное сопротивление. Те, кто выжил, искал спасение в лесах, в их числе стрелок-пулеметчик младший сержант Бутырин. Тайными тропами, по ночам он и его боевые товарищи на седьмые сутки сумели пробиться в расположение частей Красной армии. Там их ждало фильтрационное «сито» особистов, искавших среди окруженцев гитлеровских агентов. Виктор благополучно прошел проверку, а вот у майора Гусева из разведотдела штаба Северо-Западного фронта к нему возникли вопросы. Беседа завершилась самым неожиданным образом: Виктора направили на краткосрочные курсы подготовки зафронтовых разведчиков. Подобного поворота он никак не ожидал.

Три месяца назад его жизнь висела на волоске. Поднимаясь по ступенькам мрачного особняка на Литейном, младший научный сотрудник центральной лаборатории гидродинамики Бутырин мысленно попрощался со свободой. Колючий взгляд следователя и «убойные вопросы», казалось, не оставляли ему шансов уйти от зловещей 58-й статьи Уголовного кодекса. Допрос, которому, казалось, не будет конца, завершился. Виктор плохо помнил, как оказался на улице. От безжалостной мясорубки репрессий, в которую угодили родители, его спасла война.

7 июля красноармеец Бутырин в составе маршевой роты отправился на фронт. Три месяца в окопах и ни одной царапины — это было чудом. Следующее произошло, когда армейский разведчик майор Гусев остановил на нем — сыне «врагов народа» — свой выбор. В пользу Виктора говорили не столько знание немецкого языка, навыки работы на рации, сколько месяцы, проведенные на передовой. Гусев в нем не ошибся. К ноябрю 41-го за спиной разведчика Бутырина были три заброски в тыл к гитлеровцам. Он оказался одним из немногих, кому удалось добыть ценные разведданные о противнике и вывести из окружения сотни красноармейцев.

На этот раз перед Виктором стояло более сложное задание. Ему предстояло легализоваться на оккупированной фашистами территории и наладить работу резидентуры военной разведки штаба Северо-Западного фронта по сбору информации о частях вермахта и организовать проведение диверсий на транспорте в районе Мга — Кириши и Мга — Тосно.

Самолет продолжал кружить над лесом, когда, наконец, внизу проглянул сплюснутый в вершине треугольник из костров. Пилот снизился. Виктор махнул на прощание и нырнул в темную бездну. Поток воздуха подхватил его и потащил в сторону озера. Огни сигнальных костров пропали из вида. Земля стремительно приближалась. Лес щетинился мохнатыми пиками елей. Виктор сжался в комок и в следующую секунду врезался в дерево. Острая боль пронзила позвоночник, и он провалился в темноту.

Сознание медленно возвращалось к нему, как сквозь вату, доносился остервенелый лай собак. Виктор с трудом открыл налившиеся, будто свинцом, веки. Перед глазами плыла и двоилась багровым оскалом волосатая пасть. Рука дернулась к пистолету и плетью упала на снег. Сознание снова покинуло его.

Очнулся Виктор в каменном мешке — камере тайной полевой позиции, ГФП 501. Ее начальник майор Карл Гофмайер, его заместитель обер-лейтенант Функ пронзительными взглядами сверлили парашютиста. На обмороженном и опухшем от кровоподтеков лице Виктора жили одни глаза, в них полыхал огонь лютой ненависти. Пытками упрямого русского не удалось сломить, и тогда Гофмайер перешел к шантажу. Перед глазами Виктора двоился его портрет в гитлеровской форме, а ниже был напечатан текст. В нем он призывал красноармейцев сдаваться в плен. Оказавшись перед беспощадным выбором, Виктор повел свою игру и согласился на сотрудничество. Под псевдонимом «Попов» Гофмайер направил его с заданием к партизанам.

Добравшись до базы отряда «дяди Вани», в беседе с командиром Виктор рассказал, что выполняет разведзадание командования Северо-Западного фронта. Первым же самолетом его переправили на «Большую землю». Он терзался перед выбором: рассказать Гусеву или промолчать о том, что произошло с ним во время последней заброски? Как поступают с гитлеровскими агентами, ему было известно. Враг стоял на подступах к Ленинграду, и военные трибуналы не скупились на смертные приговоры. Шли дни. Нести груз невольного предательства становилось невыносимо, и тогда Виктор обратился к военным контрразведчикам.

В особом отделе Северо-Западного фронта на слово ему не поверили и взяли в проверку. Ее результаты, прошлый послужной список убедили контрразведчиков, что с помощью Бутырина им удастся завязать важную оперативную игру с гитлеровской спецслужбой. Теперь уже в качестве зафронтового разведчика военных контрразведчиков Северова ему предстояло включиться в многоходовую операцию, задуманную на Лубянке. Главным козырем в ней выступал дядя Виктора — «Леонов», один из высших руководителей министерства путей сообщения СССР (НКПС). По замыслу контрразведчиков, «Леонов» и Северов должны были стать для гитлеровцев источником стратегической дезинформации. С этой целью Виктору отработали неординарное задание, позволявшее уйти из ГФП — сугубо карательного органа, в разведку: в абвер или «Цеппелин».

При встрече с Гофмайером ему предлагалось сообщить:

«…Мне поручено выкрасть командира ГФП 501. За выполнение задания обещано звание Героя Советского Союза».

9 апреля 1942 года после подготовки Виктора забросили в район станции Дно. Приземлившись, он нашел Гофмайера в деревне Скугры и «порадовал» заданием советской спецслужбы. Тот не рискнул держать рядом с собой будущего «героя» и рекомендовал «перспективного агента Попова» в разведшколу абвера. Замысел контрразведчиков начал воплощаться.

На специальной базе под Ригой Виктор в течение нескольких месяцев обучался ведению «глубинной разведки на территории противника». Проявленное им рвение не осталось незамеченным, вскоре его назначили командиром группы. Ей отводилась особая роль: после высадки в Республике Коми диверсантам предстояло освободить из ГУЛАГа выходцев из республик Прибалтики, оборудовать аэродром и обеспечить прием самолетов с частями вермахта.

В сентябре 1942 года группу в полном составе возвратили в Ригу, в распределительный пункт «Абверштеллеостланд». Три месяца она находилась в готовности для заброски в советский тыл. Виктор воспользовался ситуацией и принялся формировать основу для вербовки кадрового сотрудника, выбор остановил на Николае Дуайте — Юрьеве.

Отец Николая был немцем, а мать — русской и родом из Санкт-Петербурга. На этой почве Виктор сблизился с ним. Под предлогом изучения книги фюрера «Майн Кампф» просил его разъяснять ее положения. При обсуждении высказывал сомнение в идеях нацизма и искусно подогревал недовольство Дуайта тем, что его, полукровку, «истинные арийцы» держат за черную кость. Избранная тактика дала результат. В декабре 1942 года Дуайт сам предложил установить контакт с советской разведкой. Опасаясь провокации, Виктор после долгих «сомнений» принял предложение, но реализовать задуманное им не удалось.

В январе 1943 года группу Попова передали из абвера в Главное управление имперской безопасности (РСХА), в подразделение «Цеппелин-Норд». Им руководил опытный разведчик гауптштурмфюрер СС Мартин Курмис. Находясь в Гатчине, позже в Пскове, Виктор и Николай продолжали заниматься сбором разведданных и поиском выхода на местное подполье и едва не провалились. Девушку, которая, как полагал Виктор, могла иметь отношение к подпольщикам, арестовало гестапо. И тогда он решил использовать свой последний козырь, чтобы подтолкнуть Курмиса к заброске на советскую территорию: рассказать ему о «Леонове». Опытный профессионал, тот мог заподозрить подвох, ибо после четырех месяцев молчания подобное заявление Попова выглядело бы странным, если не сказать больше — подозрительным. Чтобы усыпить бдительность Курмиса, Виктор и Николай разыграли незатейливую комбинацию.

Подходил к концу очередной рабочий день в «Цеппелин-Норд». Штаб постепенно пустел. Курмис задержался в кабинете, занимаясь подготовкой докладной в Берлин. Энергичный стук в дверь оторвал его от этого занятия. В кабинет не вошел, а ворвался инструктор Дуайт — Юрьев и с порога выпалил о будущем исключительно важном источнике информации — «Леонове», в Москве, в наркомате путей сообщения. О нем в только что закончившемся разговоре случайно проговорился Попов.

Опытный разведчик Курмис с полуслова понял, какой перспективный агент находится у него в руках, но, прежде чем доложить в Берлин, вызвал к себе Попова — Бутырина и подверг пристрастному допросу. Информация Дуайта — Юрьева полностью подтвердилась. Более того, Попов признался, что вместе с дядей-«Леоновым» неоднократно бывал в гостях на даче у самого наркома, любимца Сталина — Лазаря Кагановича. В глазах Курмиса все вышесказанное выглядело настоящей информационной бомбой, и потому у него не вызвало подозрений предыдущее молчание Попова. Будущая операция с участием Попова и «Леонова», вырисовывавшаяся в голове Курмиса, в случае успеха могла существенно изменить положение на Восточном фронте. При провале она грозила неминуемой смертью Попову. В завершение беседы-допроса Курмис потребовал, чтобы он письменно подробно изложил все, что касается служебных возможностей «Леонова», взаимоотношений с Кагановичем и системы его охраны.

В общежитие Виктор возвратился глубокой ночью, чувствовал себя как выжатый лимон, без сил рухнул на кровать и тут уснул. Первый шаг в операции, задуманной на Лубянке, был сделан. Теперь ему оставалось запастись терпением и ждать реакции начальников Курмиса. Она последовала на следующий день.

Шифровка Курмиса на Потсдамер-штрассе, 29, где размещалось 6-е управление РСХА (внешняя разведка), вызвала серьезный интерес. Вечером того же дня с предложениями ведущего специалиста по русской агентуре штурмбанфюрера СС Вальтера Курека она легла на стол руководителя «Цеппелина» (разведывательно-диверсионный орган при Главном управлении имперской безопасности Германии) оберштурмбанфюрера СС доктора Гайнца Грефе. Он, рассмотрев их, согласился с мнением Курека о перспективности агента Попова и потребовал немедленно командировать его и Дуайта — Юрьева в Берлин.

Поднятые дежурным среди ночи, они сонно хлопали глазами, настороженно поглядывали на Курмиса и не знали, чего ждать. Он был краток: потребовал от них не быть идиотами, проявить себя с наилучшей стороны и дал сорок минут на сборы. Во втором часу ночи Виктор и Николай выехали на вокзал.

Прифронтовой Псков провожал их перекличкой ночных патрулей и лязгом затворов автоматов. К вокзалу они добрались одновременно с приходом поезда. Паровоз, сердито попыхивая парами, стоял на первом пути. Из тамбуров бледными полосками пробивался свет. На ступеньках свечками застыли кондукторы и, помахивая фонарями, выкрикивали номера вагонов.

Виктор и Николай поднялись в полупустой вагон — на фронте шли затяжные бои, командиры не баловали подчиненных отпусками в фатерлянд — и заняли купе. Сиплый свисток паровоза потонул в грохоте и лязге металла. Под мерный перестук колес Виктор не заметил, как уснул, проснулся поздно. Солнце веселыми зайчиками скакало по стенкам купе. Он выглянул в окно. За ним все напоминало о войне. К вечеру пейзаж изменился, поезд въехал в Восточную Пруссию. По сторонам тянулись расчерченные будто по линейке, ухоженные поля и словно сошедшие с картинок фольварки.

В Берлин они прибыли на следующие сутки. На перроне их встретил худощавый оберштурмфюрер, на вид не больше лет двадцати. При ближайшем рассмотрении курьер для особых поручений из специальной команды Главного управления имперской безопасности Германии Алоиз Гальфе оказался не настолько юн. Под его холодным взглядом Виктор почувствовал себя неуютно. В глазах Гальфе сквозило холодное презрение к провинциалам. Кивнув, он направился к машине. Виктор и Николай последовали за ним.

Заняв места в «опеле», они с живым интересом смотрели по сторонам. Берлин жил мирной жизнью, на улицах мало что напоминало о войне. За городом исчезли последние ее признаки. Перед глазами мелькали благостные сельские пейзажи. Не доезжая до Ораниенбурга, водитель свернул на лесную дорогу. Она серой змейкой запетляла среди соснового бора и закончилась перед высокими металлическими воротами.

В глаза, как в лагере «Цеппелин-Норд», не бросались караульные вышки с часовыми, а слух не оглушал лай сторожевых псов. Густой забор из лип скрывал крепостную стену. Внимательный глаз мог заметить серебристую нить проводов высокого напряжения, идущих поверх парапета, в угловых башнях угадывались искусно замаскированные пулеметные гнезда. Сам замок и примыкающие к нему постройки дышали патриархальной стариной и напоминали загородный пансионат для ветеранов нацистской партии. Глухие хлопки, доносившиеся из подземного тира, где будущие шпионы и диверсанты «вострили себе глаз и набивали руку», нарушали заповедную тишину и напоминали, что здесь находится лагерь особого назначения Главного управления имперской безопасности Германии.

В холле гостиницы Виктора и Николая встретил громила с непроницаемым лицом, проводил на второй этаж, открыл дверь комнаты и оставил одних. Обстановка в ней была скромная: две кровати, два стула, стол, встроенный в стену, и душевая комната с туалетом. Не успели они расположиться, как в коридоре раздались тяжелые шаги. На пороге появился Гальфе и отступил в сторону. Из-за его спины скорее не вошел, а выкатился рыжеволосый крепыш с фигурой борца — начальник лагеря гауптштурмфюрер СС Карл Зигель. Окатив новичков цепким взглядом, он, как хорошо заученный урок, довел правила поведения и, предупредив о неукоснительном их соблюдении, покинул комнату. После обустройства Виктор и Николай в сопровождении дежурного прошли на ужин, затем прогулялись и отправились спать.

Утро для них началось с раннего подъема и энергичной зарядки. После завтрака последовали изматывающие душу допросы. Опытные психологи пытались поймать Виктора на мелочах. Так продолжалось два дня, на третий он присоединился к Николаю и под руководством инструкторов занялся радио и минно-взрывным делом, учился искусству восточных единоборств, овладевал навыками шифрования.

В течение двух недель, с утра и до позднего вечера, они крутились, как белки, в колесе бесконечной череды тренажей. Редкие свободные минуты Виктор использовал на то, чтобы хоть что-то узнать о лагере и его обитателях, но натыкался на глухую стену. Все, что ему удалось выяснить, так это расположение зданий в секторе «Z», фамилию заместителя Зигеля оберштурмфюрер СС Генриха Рейнгольда. По числу стульев в столовой и обрывкам английской, французской и польской речи Виктор догадался, что в секторе «Z» проходят подготовку еще 15 агентов.

Единственной нитью, связывавшей Виктора и Николая с внешним миром, был штурмбанфюрер СС Вальтер Курек. Он курировал ход их подготовки и, подобно клещу, вытаскивал из Виктора малейшие детали, относящиеся к «Леонову». Приманка, подготовленная на Лубянке, сработала. В «Цеппелине» видели в высокопоставленном чиновнике НКПС источник важной информации и нацелились на его вербовку.

Замысел Курека и Грефе строился не на песке. У «Леонова» имелась своя «ахиллесова пята». Незадолго до войны он находился в длительной командировке в США. Она завершилась для него трагически. Колесо массовых репрессий накатилось и на него. По возвращении в Москву «Леонова» арестовали и предъявили стандартное обвинение в «американском шпионаже». Смена «караула» на Лубянке, приход Берии к руководству НКВД спасли его от печальной участи. С «Леонова» сняли все обвинения и восстановили на работе в НКПС на еще более высокой должности. В «Цеппелине» посчитали, что страх «Леонова» снова оказаться в тюремной камере мог стать основой для вербовки. В 1943 году, когда победа вермахта уже не выглядела столь очевидной, Курек и Грефе склонялись к тому, что его вербовка от имени Германии маловероятна. Поэтому они рассчитывали привлечь «Леонова» к сотрудничеству под «чужим флагом» — американским.

Это была одна часть задания, стоявшая перед группой «Иосиф», под этим названием в «Цеппелине» проходили агенты Попов и Волков, вторая — более рискованная — преследовала далеко идущую цель. С их помощью в Берлине рассчитывали обезглавить советское руководство. По замыслу Грефе им предстояло осуществить теракт против наркома НКПС Лазаря Кагановича, а при удачном стечении обстоятельств уничтожить самого Сталина. С этой целью лучшие инженерные умы «Цеппелина» ломали головы над разработкой орудий убийства и остановились на бесшумном пистолете, распыляющем отравляющий газ. От смерти Виктора должен был спасти антидот, который ему надо было принять за два часа до акции. Позже, когда препарат оказался в руках советских специалистов, они установили, что в ампуле содержался медленно действующий яд. Не подозревая об этом, Виктор и Николай продолжали готовиться к выполнению задания.

Утро 18 июня не предвещало ничего необычного, разве что на этот раз занятия начались без Курека. В конце первого часа в классе появился Зигель. Судя по выражению его лица, произошло нечто из ряда вон выходящее. Он лично сопроводил Виктора и Николая на вещевой склад. У них запестрело в глазах от военной формы: русской, английской, американской. Кладовщик подобрал два мундира офицеров Красной армии. Переоблачившись, они поднялись в кабинет Зигеля, там их ждал еще один сюрприз — живой, из плоти и крови, Курмис.

Новое назначение и новое звание — штурмбанфюрер, казалось, сделали его на полголовы выше. Придирчиво осмотрев бывших подчиненных, он остался доволен и потребовал следовать за ним. Во дворе их ждал вышколенный водитель. Он распахнул дверцы «мерседеса», они заняли места и покинули лагерь. На вопросы о цели поездки Курмис отделывался общими фразами. Ясность наступила, когда машина остановилась у мрачной громады — Главного управления имперской безопасности Германии.

Советский разведчик Северов — Бутырин стал первым и единственным, кто без наручников переступил порог самой могущественной спецслужбы фашистской Германии. Вслед за Курмисом Николай и Виктор вошли в просторный холл. Дорогу им преградил часовой. На его лице не дрогнул ни один мускул — будто перед ним каждый день десятками проходили советские офицеры. Проверив документы, он отступил в сторону.

Курмис еще слабо ориентировался в лабиринте коридоров и, поплутав, нашел приемную главы «Цеппелина». После доклада дежурного он проводил Николая и Виктора в кабинет оберштурмбанфюрера СС Грефе. Тот напоминал старого кота, его движения были по-кошачьему мягкими и пластичными. На невзрачном, землистого цвета лице выделялись глаза — холодные и неподвижные, они невидимыми щупальцами цепко хватали собеседника. Грефе заговорил на сносном русском языке и был немногословен. Его хлесткие вопросы не оставляли Виктору и Николаю времени на обдумывание ответов. Пристрелкой Грефе, похоже, остался доволен, а затем огорошил — им предстояла встреча с всесильным шефом Главного управления имперской безопасности Германии Эрнстом Кальтенбруннером, и приступил к инструктажу. Стрелки приближались к 11:00, и ему на ходу пришлось давать последние указания Виктору и Николаю.

Сбиваясь на бег, они поднялись в особый сектор. Здесь все, начиная с исполинского часового и заканчивая мрачными серыми стенами коридора, было пропитано духом аскетизма и суровой неподкупности. На пороге приемной Кальтенбруннера Грефе суетливо поправил сбившуюся нарукавную повязку и нервно повел плечом. Имя «беспощадного Эрнста» нагоняло страх не только на врагов рейха, но и на соратников по партии. В последнее время он находился не в духе, и тому имелись причины.

До начала операции «Цитадель», которая по замыслу Берлина должна была сломать хребет упрямому русскому «медведю», оставалось меньше месяца. Совещания у фюрера заканчивались одним и тем же: он требовал от разведки разгадать планы коварного Сталина. Несмотря на массовую засылку агентуры в тыл Красной армии, результаты ее работы оказались мизерными. Поэтому агента Попова — Бутырина и его родственника — «Леонова» Кальтенбруннер воспринял как подарок судьбы. Вербовка заместителя наркома НКПС открывала доступ к советским стратегическим секретам. Планы воинских перевозок, о которых был осведомлен «Леонов», позволяли германской разведке заблаговременно знать о направлениях и силе будущих ударов русских армий. Гиммлер также заинтересовался группой «Иосиф» и взял на личный контроль подготовку к операции. Чтобы не опростоволоситься, Кальтенбруннер решил собственными глазами посмотреть на Попова — случай беспрецедентный в Управлении — и убедиться в его способности выполнить задание.

Первым в кабинет вызвали Дуайта — Юрьева, вместе с ним вошел Грефе. Растерявшись, Николай на первые вопросы Кальтенбруннера отвечал невпопад. Тот сохранял терпение, и вскоре разговор вошел в рабочее русло. Шефа Главного управления имперской безопасности интересовали мотивы сотрудничества Попова — Бутырина с «Цеппелином», его надежность и готовность к выполнению задания. Дальше беседа носила чисто профессиональный, рабочий характер. Кальтенбруннер пытался понять: «…С чем связан большой отсев среди кандидатов в агенты из русского контингента?.. Почему многие их них проваливаются на начальном этапе выполнения задания?.. Из-за чего уровень представляемой ими информации невысок?» И таких «почему» было бы еще больше, если бы не прозвучал звонок: Кальтенбруннера вызывали в ставку Гитлера. Прием закончился. Группе «Иосиф» дали зеленый свет.

В ночь на 19 июня 1943 года плотные облака, казалось, стелились над землей. В них, как в вате, тонул надсадный гул моторов крадущегося в кромешной темноте «Хейнкеля-111» — самолета из особой эскадрильи Гиммлера. На его борту находилась разведывательная группа «Иосиф» — Виктор Бутырин и Николай Дуайт — Юрьев. При подлете к подмосковной железнодорожной станции Егорьевская самолет сбросил скорость. Прошло несколько секунд, и в ночном небе серыми тюльпанами распустились купола двух парашютов. Вскоре молочная пелена поглотила парашютистов. Налегая на стропы, они приземлились на берегу озера.

Через четыре часа Виктор и Николай уже находились на Лубянке, в приемной начальника 4-го отдела Смерш (контрразведывательная работа в тылу противника) полковника Георгия Утехина. Возвращение из небытия зафронтового разведчика Северова — в качестве немецкого агента Попова, да еще с кадровым сотрудником «Цеппелина» Дуайтом — Юрьевым, порождало у него больше вопросов, чем давало ответов. Он не исключал, что они могли оказаться подставой «Цеппелина», поэтому, руководствуясь испытанным правилом: доверяй, но проверяй, решил поселить их в Москве и организовать проверку. Местом жительства Виктора и Николая стала квартира в доме в Тихвинском переулке.

В то время когда подчиненные Утехина Андрей Окунев и Сергей Сафронов устраивали Виктора и Николая на квартире, сам он совещался с начальником 3-го отдела Смерш (разработка агентов-парашютистов и организация радиоигр) полковником Владимиром Барышниковым. В итоге они решили использовать в задуманной ими проверочной оперативной комбинации перевербованного агента «Цеппелин-Норд» Герасимова.

Виктор не подозревал, что его ждет очередное испытание, и после прогулки по Москве, уставший, но счастливый уснул безмятежным сном. Утро для него и Николая началось не с рыка инструкторов, а с задорного трезвона будильника и аппетитных запахов, доносившихся с кухни. Там колдовал над сковородками Сафронов. После завтрака он рассадил Виктора и Николая по разным комнатам и дал листы-опросники с перечнем вопросов. Ответы заняли полдня. После обеда Сафронов уехал на Лубянку, а они вышли на прогулку. На следующий день все повторилось, так продолжалось почти неделю.

25 июня, как обычно, в восемь на квартире появился Сафронов. На этот раз он не стал утомлять Виктора и Николая вопросами, бегло просмотрев отчеты, забрал с собой и отправился на Лубянку. Они тоже не задержались, вышли в город и сели в трамвай. Маленькая тучка, возникшая над Ленинскими горами, быстро набухала, и через несколько минут хлынул проливной дождь.

Небо, казалось, обрушилось на землю. Яркие вспышки молнии слепили глаза. Асфальт пучился, словно свинец во время плавки. Улицы превратились в бурлящие потоки. Стена воды встала перед трамваем, он пополз как черепаха. Ливень прекратился так же внезапно, как и начался. Над западными окраинами еще продолжало громыхать, а в центре о былом ненастье напоминали стайки легких облаков, робко жавшиеся к краю горизонта, и лужи на асфальте.

Трамвай остановился недалеко от Пушкинской площади. Николай с Виктором выбрались из душного вагона и окунулись в жизнерадостную толпу. Веселыми ручейками она растекалась по скверу и закручивалась водоворотами у летних павильонов. Аппетитный запах сдобы привел Виктора в очередь за чебуреками. Николай задержался у памятника Пушкину, в какой-то момент почувствовал на плече чью-то руку и, когда обернулся, то не поверил своим глазам. Перед ним стоял агент псковской разведшколы Герасимов. Он тихо обронил пароль: «Норд» и, предупредив: «Через неделю на этом же месте и в этот же час», исчез в толпе.

О появлении в Москве еще одного агента «Цеппелина» — Герасимова — Дуайт немедленно сообщил Сафронову. Задуманная Утехиным проверка завершилась. Ее результаты, сведения Виктора и Николая в отношении 26 кадровых сотрудников и 133 агентов «Цеппелина», а также специальный пистолет с отравляющими зарядами подтверждали их надежность. С этим Утехин и Барышников отправились на совещание к руководителю Смерша Виктору Абакумову.

Перед решающей схваткой под Курском он работал на износ. Его богатырское здоровье с трудом выдерживало колоссальные нагрузки. Глаза от хронической бессонницы воспалились, щеки запали, лицо осунулось и напоминало пергаментную маску. Кивнув на стулья, Абакумов, выслушав доклады Утехина и Барышникова, не спешил с решением. Надежность Дуайта продолжала вызывать у него сомнения. Он не исключал того, что через Дуайта, а через Бутырина втемную «Цеппелин» ведет тонкую игру. В ней вербовка «Леонова» являлась ложным ходом и преследовала цель отвлечь внимание Смерша от теракта против советских руководителей. Опасения Абакумова, что в Москве затаилась группа других гитлеровских агентов, ждущая своего часа — сигнала от Дуайта, не давала ему покоя.

Помочь разгадать эту головоломку «Цеппелина» могли только время и радиоигра — одна из самых сложных по исполнению и эффективная по результатам операция. По замыслу Абакумова, ей предстояло стать не просто классической многоходовкой, а первой для Смерша гроссмейстерской партией. В ней требовалось связать воедино незримыми нитями агентов-радистов, агентов-курьеров и офицеров Генштаба — разработчиков планов советского наступления. В задуманной им сложнейшей оперативной игре каждому из них отводилась своя роль. Малейший просчет грозил тяжелыми последствиями, поэтому, прежде чем принять окончательное решение, Абакумов снова обратился к рапорту Утехина.

«…В связи с тем, что группа «Иосиф» имеет очень интересное задание, по которому можно осуществить серьезные контрразведывательные мероприятия, такие как вызов, например, квалифицированных вербовщиков, данную группу целесообразно включить в радиоигру.

Первую радиограмму установить 26-го июня т[екущего] г[ода], передав радиограмму следующего содержания: «Приземлился хорошо. Следующая связь 2 июля в 21 час». Текст будет передан на немецком языке… Прошу Вашей санкции».

Перечитав рапорт, Абакумов задержал взгляд на первом предложении, взял красный карандаш, размашисто написал «Согласен» и расписался. Радиоигра получила условное название «Загадка».

27 июня 1943 года на служебной даче Смерша в Малаховке в 0:45 в эфире прозвучали позывные радиста группы «Иосиф».

«Легализация прошла успешно. «Л» в служебной командировке до 25 июля. Ищем других знакомых и постоянную квартиру. PR 7».

Спустя час радиограмму расшифровали в Берлине. Первым о ней узнал Курмис. На его счету были десятки успешных забросок агентов в советский тыл, но эта носила особый характер, она находилась на личном контроле самого Кальтенбруннера. Две скупые строчки из донесения «Иосифа» звучали для Курмиса самой сладкой музыкой. Отсутствие на месте «Леонова» не омрачило настроения, его возвращение в Москву было делом времени.

Как только Грефе появился в управлении, Курмис поспешил к нему. Выслушав доклад, он не проявил особой радости. Донесение «Иосифа» пока ни на шаг не приблизило германскую разведку к главной цели — секретам русских. До начала операции «Цитадель» — сокрушительного удара по большевикам — оставалась неделя, а Грефе пока нечего было доложить Кальтенбруннеру. Ждать возвращения «Леонова» из командировки в Москву он не стал и распорядился направить «Иосифу» радиограмму с требованием немедленно выехать в Тбилиси и провести вербовку. Курмис в душе был против, поездка грозила провалом для агентов, но, зная шаткое положение Грефе — тому едва ли не каждый день приходилось отдуваться на «ковре» у Кальтенбруннера за провалы агентуры и отсутствие результатов — промолчал.

30 июня на конспиративной даче Смерша в Малаховке Дуайт — Юрьев принял радиограмму, подписанную Грефе. В тот же день она легла на стол Утехина. Теперь ему предстояло сделать ответный ход. Он взял паузу, чтобы просчитать все риски.

3 июля в эфире снова зазвучали позывные «РR 7». «Иосиф» сообщал:

«Леонов» до конца командировки будет находиться в Тбилиси, предпринятая нами попытка выехать к нему едва не привела к провалу».

Грефе ничего другого не оставалось, как отменить приказ и отложить вербовку «Леонова» до его возвращения в Москву.

Прошло двое суток. В «Цеппелине» стало не до «Иосифа». Гигантская пружина войны, сжатая до предела под Курском и Орлом, с чудовищной силой распрямилась. 5 июля, в 2 часа 20 минут предрассветную тишину расколол залп десятков тысяч орудий. В адской какофонии звуков слились воедино душераздирающий вой «катюш», разрывы тяжелых авиационных бомб и артиллерийских снарядов. Ничто живое, казалось, не могло уцелеть в смерче огня Красной армии, бушевавшем на позициях гитлеровцев. Но «Цитадель» вермахта устояла, и, оправившись от удара, миллионная армада обрушилась на Брянский и Центральный фронт. Танковые клинья, неся огромные потери, вгрызались в оборону советских войск. Сил на ответный удар вермахту хватило на неделю. 12 июля части Брянского, а 15 июля — Центрального фронта перешли в контрнаступление.

Операция «Цитадель», на которую в Берлине бросили все ресурсы Германии и ее сателлитов, рухнула. В штабе вермахта и в гитлеровских спецслужбах царили растерянность и уныние. Поэтому сообщение «Иосифа» о возвращении «Леонова» в Москву в «Цеппелине» восприняли без энтузиазма. Грефе, вяло подтвердив свое распоряжение о его вербовке, сославшись на болезнь, слег в госпиталь. Ответственность за операцию легла на плечи Курека с Курмисом, и они насели на «Иосифа».

В руководстве Смерша не спешили форсировать события и оставляли поле для маневра. Ссылаясь на перемены в настроении «Леонова» после победы под Курском, «Иосиф» предлагал «Цеппелину» пока использовать его втемную. В Берлине, скрипя зубами, согласились. В течение нескольких недель шел дежурный обмен радиограммами. Однако до бесконечности тянуть время в Смерше не могли, и, по распоряжению Абакумова, радиоигру активизировали.

По согласованию со Сталиным и Генштабом Красной армии в Смерше подготовили стратегическую дезинформацию. В августе «Иосиф» передал ее в Берлин. Она касалась крупных перемещений советских войск в полосе наступления войск Западного фронта.

Спустя два месяца «Иосиф», ссылаясь на «Леонова», сообщил в «Цепеллин» очередную «стратегическую информацию»: о «прибытии 23 ноября 1943 года в Москву четырех эшелонов танкового корпуса и переброске в район Могилева крупных сил для подготовки наступления».

Радиограмму доложили Кальтенбруннеру. Его резолюция на докладной Грефе не оставляла сомнений: она будет направлена Гиммлеру и начальнику штаба сухопутных войск генерал-полковнику Цейтцлеру. Два восклицательных знака на полях докладной свидетельствовали о важности добытых «Иосифом» разведданных.

Радиоигра «Загадка» набирала обороты. Группа «Иосиф» продолжала интенсивно снабжать «Цеппелин» дезинформацией. Грефе и Курек не скупились на благодарности и настойчиво требовали данные из высших штабов Красной армии.

Абакумов решил, что пришло время ввести в операцию «Леонова». Дуайт — Юрьев передал в Берлин срочную радиограмму.

«Л» дал принципиальное согласие на сотрудничество, но только с американцами, при условии получения паспорта гражданина США, пятнадцати тысяч долларов наличными и открытия счета на его имя в одном из банков Швейцарии».

В ответной радиограмме Курек рассыпался в благодарностях:

«Выражаем восхищение Вашей блестящей работой и передаем личную благодарность обергруппенфюрера Кальтенбруннера…»

С учетом важности и возросшего объема информации, поступающей от группы «Иосиф», Курек распорядился направить ей в помощь опытного кадрового сотрудника. Выбор пал на Алоиза Гальфе. 10 февраля 1944 года «Цеппелин» радировал:

«Новый усовершенствованный самолет подготовлен. Работайте завтра. Сообщим срок старта. «Л» будут сброшены 5000 долларов, крупные суммы денег в рублях и все требуемые вещи. Задержите «Л» в Москве».

Спустя сутки «Иосифу» поступило новое указание:

«Отправляйтесь к месту выброски. Костры жечь 12 февраля в 23 часа по московскому времени. Если выброска 12 февраля не произойдет, костры жечь на следующий день».

12 и 13 февраля — самолет не прилетел. В планы гитлеровской разведки вмешивались то погода, то обстановка на фронте.

1 марта «Цеппелин» в очередной раз обнадежил «Иосифа»:

«А.Г. скоро прибудет с вещами. Дайте советы, как ему вести себя на вокзале «Е».

«Иосиф» рекомендовал:

«А.Г. сбросьте в форме ст. лейтенанта авиации в районе Егорьевска. Вещи пусть спрячет на месте. Рубли, доллары и другие ценные вещи возьмет с собой и утром прибудет на пассажирский вокзал в «Е». Встретимся на перроне между 12 и 13 часами».

Прошла неделя, а «Цеппелин» все тянул с отправкой Гальфе. В Смерше решили подхлестнуть и в очередной радиограмме сообщили:

«Л. был на приеме у зам. наркома НКПС. Ему предложили остаться в Москве заместителем начальника Управления НКПС. Он колеблется. Я уговариваю согласиться. Намекнул, что все гарантии будут выполнены».

Берлин немедленно отреагировал:

«Для оказания помощи в вербовке «Л» в ночь на тридцатое марта будет направлен известный вам А.Г. Он доставит запасную радиостанцию, чистые бланки фиктивных советских документов, 5 тыс. долларов США и 500 тыс. рублей. Встречайте его на железнодорожной станции «Е» в тринадцать ноль-ноль. В случае срыва явки повторная встреча на том же месте на следующий день».

30 марта в 12:45 Виктор вышел на перрон станции «Егорьевская». В толпе пассажиров промелькнули лица Окунева и Сафронова. Группа захвата находилась на месте. Истек контрольный срок, когда за штабелем шпал мелькнула знакомая фигура. Это был Гальфе! Виктор отыскал взглядом Окунева, дал знак и двинулся навстречу курьеру. Гальфе поднялся на платформу. Рука на кобуре пистолета и бисеринки пота над верхней губой выдавали его волнение. Первая явка на вражеской территории могла стать последней. Виктор шагнул ему навстречу и подал руку. Гальфе пожал ее, с облегчением вздохнул, перебросил с плеча на плечо вещмешок — в нем находились: радиостанция «Осло», бланки советских документов, 5000 долларов и 500 тысяч рублей, и последовал за Виктором. Они вышли на привокзальную площадь и остановились у «эмки» с зашторенными окнами. Виктор распахнул перед Гальфе заднюю дверцу. Тот наклонился, в следующее мгновение в воздухе мелькнули испачканные в глине подошвы сапог гитлеровского курьера, и он угодил в руки дюжих контрразведчиков.

Через несколько часов за спиной Гальфе захлопнулась дверь камеры внутренней тюрьмы Лубянки. Безликие тюремные стены, забранное паутиной решетки крохотное оконце под потолком отрезали его от прежней жизни, в которой он решал чужие судьбы. Теперь решалась его.

31 марта «Иосиф» сообщил в «Цеппелин»:

«Друг прибыл на станцию в 13:20. Инструмент в исправном состоянии. Благодарим за подарки. Передали их «Л». Он охотно принял, но настаивает на паспорте».

Берлин не замедлил с ответом:

«А.Г. поступает в ваше распоряжение. С его помощью активизируйте подготовку вербовки «Л». В интересах вашей безопасности подыщите для А.Г. другую квартиру».

На Лубянке не стали испытывать терпение руководителей «Цеппелина» и порадовали долгожданным сообщением:

«В предварительном порядке «Л» дал согласие на сотрудничество. В ближайшее время пообещал предоставить подробные данные по американским и английским военным поставкам за январь, февраль и март сорок четвертого года. Взамен требует сообщить название банка, в котором открыт его именной счет, перечисленную на него сумму, и настаивает на предоставлении американского паспорта».

Берлин поспешил заверить «Иосифа» в своих гарантиях и сообщил:

«Берем на себя гарантии, что «Л», в случае опасности, будет доставлен за границу и потом получит документы. Достаньте нам через «Л» фамилии и адреса начальников отделов».

В ответной радиограмме от 19 апреля «Иосиф» доложил:

«О работе с «Л» договорились. Вербовал А.Г. от имени американцев. Вручил «Л» 5000 долларов и 20 000 рублей. На его вопрос о документах убедил не беспокоиться, гарантировал, что паспорт он получит, как только возникнет необходимость в бегстве из СССР».

Вербовка «Леонова» стояла особняком в безликой и, как оказалось, никчемной «тайной армии» гитлеровских агентов. В руках «Цеппелина» появился ключ, позволявший открыть «дверцу» к тайнам высшего командования Красной армии. Ку-рек, сменивший Грефе на посту руководителя «Цеппелина», торопил с предоставлением информации.

В руководстве Смерша решили не затягивать с ответом. 15 июля 1944 года «Иосиф» сообщил:

«Л» имеет у себя план воинских перевозок на июль, август и сентябрь. По его словам, из плана можно определить направления потоков грузов, их характер, размеры и т. п. После долгих уговоров «Л» согласился, чтобы мы в его присутствии сфотографировали эти материалы с условием вручения ему 15 тысяч долларов наличными и чека на 25 тысяч долларов в одном из американских банков. Этой возможностью «Л» будет располагать до 19 июля. 20-го утром он должен возвратить план руководству, и больше такой возможности может не представиться».

Радиограмма «Иосифа», как горячий блин, жгла руки Куреку. Он, как на крыльях, несся по лестницам в кабинет Кальтенбруннера. Реакция главы гитлеровской спецслужбы последовала незамедлительно. На следующий день, по распоряжению Кальтенбруннера, на Темпельгофском аэродроме была начата подготовка к вылету специального самолета «Хенкель-111» из личной эскадрильи Гиммлера. В сейфе Курека поблескивало последнее слово в шпионской технике — миниатюрный фотоаппарат, а к нему десяток фотопленок. В соседнем кабинете Курмис заканчивал работу с заинструктированным до одури курьером Кенигсбергской школы разведчиков, бывшим старшим лейтенантом Красной армии Иваном Бородавко.

17 июля 1944 года из «Цеппелина» в адрес «Иосифа» ушла радиограмма:

«В ночь с 19 на 20 июля в районе Егорьевска будет сброшен наш курьер «Б», лейтенант-пехотинец. При нем будет фотоаппарат, чек на пятнадцать тысяч долларов и пять тысяч фунтов стерлингов наличными. Встречайте его так же, как и А.Г., у киоска».

20 июля 1944 года стал последним днем на свободе очередного курьера «Цеппелина». Бородавко, так же как и Гальфе, конспиративно арестовали на станции Егорьевская и доставили во внутреннюю тюрьму на Лубянке. Перед лицом Гальфе в тюремной робе и Бутырина — в стильном костюме, вид которого говорил, что со Смершем можно и нужно дружить, крепкий орешек «Цеппелина» — Бородавко раскололся на первых минутах. Спасая свою шкуру, он дал подробные показания, сообщил сигнал опасности на случай если бы работал под контролем советской контрразведки, и затем отправился в камеру, чтобы, когда придет время, предстать перед очередным курьером «Цеппелина».

21 июля «Иосиф» передал в Берлин:

«Друг прибыл. Привез все! Материалы сфотографированы. Всего 97 листов в таблицах. Часть денег вручена «Леонову».

При этом в Смерше не стали акцентировать внимание Куре-ка и Курмиса на мелком жульничестве: на поверку фунты стерлингов оказались фальшивыми. Абакумов и его подчиненные продолжили игру. Они рассчитывали, используя стратегическую приманку — данные о железнодорожных перевозках боевой техники и советских войск, вытащить на свою территорию высокопоставленных кадровых сотрудников гитлеровской спецслужбы, а также завладеть особой моделью самолета «Хенкель-111» и секретной аппаратурой на его борту.

Этот расчет полностью оправдался. 28 июля берлинский радиоцентр радировал «Иосифу»:

«Самолет наготове. В ближайшие дни заберем».

Закончился июль, наступил август, но самолет так и не прилетел. В Смерше ломали головы, как заставить гитлеровцев активизироваться. Продолжать бомбардировать «Цеппелин» радиограммами не имело смысла. Решение об отправке самолета и спецгруппы принималось как минимум на уровне Кальтенбруннера. Вдохнуть свежее дыхание в операцию можно было только неординарным ходом, и его нашли.

3 августа «Иосиф» через голову руководства «Цеппелина» направил радиограмму лично Кальтенбруннеру, случай беспрецедентный. В радиограмме «Иосиф» не скупился на хлесткие оценки работы бюрократов от разведки:

«Господин обергруппенфюрер Кальтенбруннер! В момент, когда Германия находится в опасности, нам удалось добыть ценный материал. Этот материал не используется уже 14 дней. Он стареет. Мы в Мисцево, у площадки, уже четыре дня. Когда мы приехали на площадку, то нам предложили искать другую. Мы предложили забрать из М. контейнер с материалами и, несмотря на это, два дня не получаем никаких указаний. Мы вынуждены Вас обеспокоить просьбой о немедленном решении».

Тот день стал черным для Курека и Курмиса. Они не находили себе места в кабинете Кальтенбруннера. Он не хотел слушать никаких объяснений. Их попытки свалить все на летчиков, не сумевших подготовить самолет, и на плохую погоду только распалили его. За то время, что бушевал Кальтенбруннер, Курек и Курмис «побывали» на Восточном фронте и были «разжалованы» в рядовые. «Возвратившись» к себе, они срочно подготовили и направили радиограмму в адрес «Иосифа»:

«Ваша обеспокоенность доложена обергруппенфюреру. Он выражает восхищение вашим мужеством. Сохраняйте терпение. Мы делаем все возможное, чтобы забрать вас и материалы. В ближайшее время за вами будет направлен самолет и специальная группа из сотрудников «Цеппелина». Координаты площадки остаются прежние».

Рискованный ход, задуманный в Смерше, оправдал себя. 8 августа из Берлина поступила дополнительная радиограмма:

«Ждите самолет в ночь с десятого на одиннадцатое».

В ту ночь группа захвата Смерша напрасно жгла костры в лесу у деревни Михали. Самолет так и не прилетел. На следующий день «Цеппелин» поспешил успокоить «Иосифа» и сообщил:

«Приносим свои извинения за ту опасность, которой подвергаем вас. Летчики ошиблись с районом. Сохраняйте терпение и выдержку. Мы до конца остаемся с вами. Операцию повторим в ночь с 14 на 15».

14 августа 1944 года, ранним утром, оперативная группа Смерша под командованием полковника Барышникова выехала в район посадки самолета и подготовила капкан. Наступила ночь. С запада донесся приглушенный рокот авиационных моторов. На поляне все пришло в движение. На взлетной полосе вспыхнули сигнальные костры. У засады, канавы, выкопанной по курсу посадки, залегла группа захвата. Прошла минута, другая, и на поляну обрушился рев авиационных моторов. Самолет соскользнул на землю, не докатился до канавы-ловушки и начал разворот. Асы из спецэскадрильи Гиммлера решили брать группу «Иосифа» на «крыло». И здесь прозвучал случайный выстрел. Барышников не стал медлить и дал команду на захват, но было поздно. Самолет был не «Хейнкель-111», а «Арадо-232», имевший укороченный взлет. Экипаж и те, кто находился на борту самолета, открыли ураганный огонь. Фонарь пилотской кабины в отблесках пламени костров, словно глаз раненой птицы, наливался багровым цветом. Тяжело оторвавшись от земли, «Арадо-232» взмыл в небо.

На поляне воцарилась звенящая тишина, ее нарушал треск пламени и стоны раненых. Барышников в бессильной ярости скрипел зубами. Самолет и спецгруппа «Цеппелина», почти находившиеся в его руках, ускользнули. Досадная оплошность, допущенная в расчетах летчиком-инженером, свела на нет усилия контрразведчиков.

К Абакумову Барышников вошел, боясь посмотреть ему в глаза. В кабинете находились его заместитель Николай Селивановский и Утехин. Абакумов кивнул Барышникову на стул за столом заседаний. Он присел. В кабинете воцарилась гнетущее молчание. Все взоры сошлись на Абакумове. На его затвердевшем лице трудно было прочесть какие-либо эмоции. Гнев, владевший им, выдавали желваки на скулах. Сдержавшись, он не стал устраивать разнос Барышникову. Жизнь и служба научили Абакумова держать удар, не пасовать перед трудностями и искать выход из, казалось бы, безвыходного положения. Надеясь сохранить операцию «Загадка», он вместе с подчиненными искал пути ее развития и нашел.

22 августа из района Ряжска «Иосиф» радировал в Берлин:

«Самолет приняли в обусловленном районе. Передать собранные материалы не удалось. Попали под огонь автоматчиков. Пришлось прорываться с боем. Гальфе убит. Бородавко потерялся. «Попов» ранен в шею, но может передвигаться. В Москву решили не возвращаться, опасаемся попасть в засаду. Сейчас находимся в районе Ряжска. Патроны и продукты на исходе. Несмотря на очень тяжелое положение, по-прежнему остаемся преданными нашему делу. После получения необходимой помощи готовы выполнять любые задания. Переходим на запасной вариант связи. Ждем вас в условленное время по нечетным дням».

Минули сутки, вторые, «Цеппелин» молчал. Сбывался один из худших прогнозов руководства Смерша. В Берлине, видимо, не поверили в случайность провала и чудесное спасение «Иосифа». Но, как оказалось, затяжка с ответом была связана со служебным расследованием. Остыв, Кальтенбруннер не стал раздувать скандал. Требовался козел отпущения, и исчезнувший Бородавко, как никто другой, подходил на эту роль, поэтому ситуацию спустили на тормозах.

25 августа 1944 года в адрес «Иосифа» ушла радиограмма:

«Мы гордимся вашим мужеством и стойкостью. Примите искреннее восхищение обергруппенфюрера вашей преданностью делу. Мы скорбим о гибели Алоиза. Бородавко — предатель. При встрече ликвидировать. Сохраняйте терпение и рассчитывайте на нашу поддержку и помощь. Согласны с вашим решением покинуть Москву. Продвигайтесь на запад. В интересах нашего дела закрепитесь у крупного транспортного узла».

Так операция «Загадка» получила второе дыхание. До марта 1945 года группа «Иосиф», для руководства «Цеппелина» блуждавшая в тылах Красной армии, представляла в Берлин «ценную информацию, совершала диверсии» и тем самым оттягивала на себя ресурсы германской разведки. В ее адрес по воздуху были сброшены сотни килограммов взрывчатки, оружие и боеприпасы, продовольствие и несколько миллионов настоящих рублей.

22 марта 1945 года «Цеппелин» последний раз вышел на связь. Обращение Курека скорее походило на некролог:

«Соратники. Долгие месяцы мы вместе с вами вели самоотверженную борьбу с ненавистным большевизмом. Но обстоятельства и судьба так распорядились, что сегодня мы вынуждены отступить. С горечью в душе мы должны сообщить о прекращении оказания вам помощи. Каким бы ни было наше будущее, мы должны жить надеждой. Да поможет вам Бог».

Фашистский режим корчился в предсмертной агонии. В Берлине стало не до агентов, даже самых ценных, каждый спасал свою шкуру. «Загадка», что загадал Смерш, так и не была разгадана спецслужбами Германии. В тот день, 22 марта, Виктор не думал об этом. В купе поезда, мчавшего его, Дуайта и Окунева к Москве, он после 42 месяцев нечеловеческого напряжения стал самим собой и учился радоваться мелочам жизни. Голова Виктора не кружилась от мысли, что он был главным действующим лицом в одной из самых блистательных операций Смерша, что его имя звучало в докладах самому Сталину. Ему было наплевать, что его «самоотверженная работа» удостаивалась наивысших похвал фашистских бонз. А они числили группу «Иосифа» по высшему разряду.

Спустя три месяца, 26 июня 1945 года, на допросе у следователя Смерша высокопоставленный сотрудник «Цеппелина» Александр Джон показал:

«В разговорах с сотрудниками отдела забросок я постоянно слышал такое мнение, что «Иосиф» — лучшая агентурная группа. До июля 1944 г. группа «Иосиф» давала ценные сведения, которые докладывались шефу службы безопасности Кальтенбруннеру и, не исключено, что Гиммлеру».

Ошибался Джон только в одном: группа «Иосиф» действительно работала блестяще, но на Иосифа Сталина.

Радиоигра «Загадка» была одной из 183, что провели органы Смерш за время войны. Ряд из них сыграл важную роль в наступательных операциях Красной армии. В ходе радиоигр на советскую территорию удалось вывести около 400 кадровых сотрудников и агентов гитлеровских спецслужб, захватить тысячи единиц оружия и тонны взрывчатки.

Важную роль в этой беспрецедентной по своим масштабам и размаху операции Смерша сыграл зафронтовой разведчик «Северов» — Виктор Бутырин. Выполнив задание, которое длилось почти два года, он возвратился в Ленинград и вместе с выжившими сотрудниками гидродинамической лаборатории занялся ее восстановлением. Прошло чуть больше месяца, и служба в Смерше, которая, как ему казалась, осталась в прошлом, снова позвала в боевой строй.

Ранним утром 10 мая 1945 года с подмосковного аэродрома в небо поднялся транспортный самолет и взял курс на Берлин. В числе пассажиров находился разведчик «Северов». Боевые офицеры снисходительно поглядывали на гражданского штафирку, скромно сидевшего в конце пассажирского салона. Накрыв походный стол, они сдвинули кружки, в них плескалась водка, и подняли тост «За победу!» Пригласив Виктора к столу, они выпили за работников тыла, не подозревая, что его ждала новая война — тайная.

Провинциальный баварский городок Розенгейм бои обошли стороной. Жизнь в нем текла своим неспешным чередом. Здесь в конце апреля 1945 года нашел себе прибежище Курмис. Бывший специалист по агентурной работе в России, он пришелся ко двору американской разведки. Ее не смущала принадлежность бывшего штурмбанфюрера СС к одной из самых зловещих организаций фашистской Германии. В тайной войне против Советского Союза западным спецслужбам потребовались такие как Курмис. Получив документы на имя гражданина Австрии Альфреда Линке, он вздохнул свободно и занялся привычным делом: вербовал агентов среди бывших советских военнопленных.

18 мая после завтрака Курмис отправился на службу. Бодрящий утренний воздух, напоенный запахом цветущих садов и сирени, кружил голову. Впереди показался ресторанчик «Подкова». Несмотря на ранний час, на летней террасе сидели завсегдатаи. Курмис скользнул по ним взглядом и не поверил собственным глазам. Исхудавший, в потрепанном костюме, на него смотрел раскатившимися на пол-лица глазами агент «Попов» — Бутырин. Прошла секунда, другая, и они шагнули навстречу друг другу.

В тот день в адрес Барышникова поступила шифровка.

«17 мая с. г. «Северов» вышел на контакт с «Арийцем». По мнению «Северова», он не вызвал подозрений у «Арийца». На 21 мая назначена встреча на конспиративной квартире. Жду дополнительных указаний.

Олег».

В операции «Искатель» контрразведка Смерш сделала свой ход.

Прочитав последнюю страницу последнего тома радиоигры «Загадка», я, сгорая от нетерпения, взялся за работу над документальным очерком. Строчки легко ложились на бумагу, я написал его на одном дыхании. Захватывающие сюжетные линии, яркие образы героев — Виктора Бутырина, Георгия Утехина, Владимира Барышникова и Виктора Абакумова — воплотились в очерк «Загадка для Гиммлера». Значительно сложнее работа шла над двумя другими: «Большое сито» Смерш» и «Чистилище». Пришлось тщательно изучить материалы нескольких десятков томов центрального аппарата — 2-го отдела (работа органов Смерш среди военнопленных, фильтрация находившихся в плену и в окружении) ГУКР Смерш НКО и его фронтовых подразделений. Главная трудность состояла не в огромном количестве документов, а в их содержании. Я невольно окунулся в море человеческого горя и испытал все те ужасы, через которые прошли они — русские люди в фашистских лагерях и застенках.

Сотни, тысячи отчетов, спецдонесений и докладных записок наглядно отражали поистине титаническую деятельность начальника 2-го отдела полковника Сергея Карташова и его подчиненных. В короткие сроки им удалось создать эффективную систему поиска среди военнопленных сотрудников вражеских спецслужб и их агентуры. За годы войны через «большое сито» проверок Смерша прошло 5 016 935 человек военнослужащих Германии, Японии и их сателлитов. В процессе фильтрации контрразведчики выявили свыше двух тысяч бывших сотрудников разведорганов и других специальных служб фашистской Германии, около 900 — Японии, 37 тысяч военных преступников были изобличены и понесли справедливое наказание.

Не меньший масштаб работ сотрудники Смерша выполнили при проведении фильтрации среди советских граждан, находившихся в плену и на принудительных работах в Германии. Через это «чистилище» прошло 5 290 183 человека. Сухая статистика из отчетов не оставляет камня на камне от инсинуаций о якобы огульном, повальном преследовании данной категории лиц.

Так, с сентября 1944 года по май 1945 года фильтрации Смерша подверглись 1 448 933 человека. Подавляющее их число — 927 783 — после проверки возвратились домой, 394 936 убыли на пополнение частей действующей армии и только 126 114 были направлены для углубленной проверки в спецлагеря НКВД.

В конце марта 2002 года я, завершив работу с архивными материалами, направил очерки на рассмотрение редакционной комиссии. Ее возглавляли генерал Александр Безверхний и начальник УРАФ ФСБ России генерал Василий Христофоров, и я с нетерпением ждал их решения.

17 апреля позвонил генерал Рудаков и сообщил, что 19 апреля мне надлежало прибыть в распоряжение кадров управления военной контрразведки. При этом он шутливо заметил: парадную форму брать не обязательно, а вот хороший аппетит не помешает.

Дата — это был знак! Генерал Безверхний, видимо, давал понять всем вовлеченным в проект «Смерш», что на этот раз она должна стать событием. В приподнятом настроении, предвкушая радость от интересных встреч и открытие новых тайн из деятельности Смерша, я отправился в Москву.

В просторном кабинете генерала Безверхнего не осталось свободных мест. Помимо членов авторского коллектива, присутствовали: ветераны Смерша, представители Центра общественных связей ФСБ России, телекомпании и газеты «Красная звезда». Всего за два месяца история Смерша вышла за стены Лубянки. После представления участников совещания Александр Георгиевич пригласил всех к столу на праздничный фуршет.

Ветераны переглянулись, и генерал Иванов заметил:

— Александр Георгиевич, без «ста граммов наркомовских» юбилей Смерш — не юбилей.

Безверхний лукаво улыбнулся, кивнул полковнику Александру Ракитину — как по мановению волшебной палочки появились армейские кружки, водка — и шутливо заметил:

— Леонид Георгиевич, как видите, мы, ваши преемники, не подкачали. Будут не только сто грамм наркомовских, а еще и прицепы. Так что можно дернуть, насколько хватит здоровья.

Иванов засмеялся. Улыбались остальные. Обстановка становилась все более непринужденной. Я и другие авторы делились своими творческими замыслами, а наши взгляды невольно тянулись к внушительной стопке папок на столе Безверхнего. В них находились написанные нами статьи и заметки к будущей книге-альбому «Смерш». Это не осталось без внимания Александра Георгиевича. Он обратился к наработкам авторов, отметил, что в подавляющем своем большинстве они содержат богатый фактический материал, объективно и полно отражают характер деятельности Смерша, довел план дальнейшей работы над проектом и в заключение подчеркнул:

— Товарищи, Смерш до сегодняшнего дня — это была закрытая книга необыкновенных человеческих судеб. Вы прочли многие ее захватывающе интересные страницы. Они написаны выдающимися зафронтовыми разведчиками Виктором Бутыриным, Петром Прядко, Александром Козловым, Иваном Даниловым и другими. Но будет несправедливо по отношению к руководителям и сотрудникам Смерша, кто готовил этих и других разведчиков для выполнения задания, кто разрабатывал операции, если не отразить их деятельность. Сделать это надо не казенным языком.

— Совершенно справедливо, Александр Георгиевич! В первую очередь это руководители Смерша и рядовые сотрудники сделали ее самой эффективной спецслужбой! — поддержал его ветеран генерал Александр Матвеев.

— Это прежде всего заслуга Виктора Семеновича Абакумова! Давно пора снять табу с имени Абакумова! — решительно заявил Иванов.

— Виктор Семенович был блестящим руководителем и заслуживает того, чтобы рассказать о нем правду, — присоединился к ним их боевой товарищ генерал Иван Устинов.

— Александр Георгиевич, будет несправедливо, если в будущей книге не отразить и вашу подвижническую деятельность по возвращению Смерша из небытия, — заметил Матвеев.

— Спасибо за честь, Александр Иванович, — поблагодарил Безверхний и категорично отрезал: — Нет! И еще раз нет!

— Ну почему, Александр Георгиевич?! Вы столько сделали, чтобы Смерш вернуть не только нам — ветеранам, но и широкой общественности. Надо, Александр Георгиевич! — настаивал Иванов.

— Вы, Александр Георгиевич, совершили невозможное! Мне, в бытность руководителем военной контрразведки СССР, несмотря на все усилия, так и не удалось этого сделать, — признался Устинов.

— Спасибо на добром слове, Иван Лаврентьевич. Мне повезло, времена изменились. Не будь поддержки Директора — Николая Платоновича Патрушева, то вряд ли бы этот проект увидел свет.

— И все-таки, Александр Георгиевич, ваша весомая оценка деятельности Смерша в виде предисловия или вступительной статьи будет важна нынешнему поколению контрразведчиков, — подчеркнул Матвеев.

— Я подумаю над этим вашим предложением, Александр Иванович, — не стал возражать Безверхний и, улыбнувшись, обратился к представителям СМИ: — А вы с кем, мастера слова?

— Ну, конечно, со Смершем! С военной контрразведкой! С вами, Александр Георгиевич! — дружно отвечали журналисты.

Завязался оживленный разговор. В нем наряду с книгой о Смерше возникли еще два проекта. Представители телевизионной компании «Звезда» выразили готовность подготовить к 60-й годовщине создания Смерша цикл документальных фильмов, посвященных его наиболее выдающимся сотрудникам и знаковым операциям. Главный редактор газеты «Красная Звезда» Николай Ефимов взялся опубликовать серию статей на основе очерков, написанных авторским коллективом.

Кабинет руководителя управления военной контрразведки ФСБ России участники совещания покидали полные новых творческих замыслов.

 

Приоткрытая книга необыкновенных человеческих судеб

После завершения встречи в кабинете генерала Безверхнего я и другие авторы проекта снова обратились к архивам и живым свидетелям тех далеких героических и трагических лет, чтобы по крупицам собирать материал, раскрывающий образы руководителей и сотрудников Смерша. При этом всеми нами двигало одно общее желание, которое очень образно и точно выразил Александр Георгиевич:

«…товарищи, постарайтесь ярко и убедительно отрыть для широкого круга читателей страницы из летописи Смерша — еще вчера закрытой книги необыкновенных человеческих судеб, написанной самым беспристрастным автором — войной».

В числе первых, чья судьба привлекла мое внимание, был бессменный заместитель руководителя Смерша генерал-лейтенант Николай Николаевич Селивановский. На нескольких фотографиях из его личного дела и чудом сохранившихся снимках общего плана был запечатлен настоящий богатырь. Статью он походил на кузнеца. Роста в нем было не меньше 190 сантиметров, в плечах косая сажень. Грозный вид Селивановского смягчали волнистые каштановые волосы, зачесанные назад, и добродушное выражение лица.

При предыдущей работе с архивными материалами я часто находил документы, исполненные Николаем Николаевичем, изучал его решения по операциям. Они не оставляли ни малейших сомнений в том, что Селивановского можно было смело отнести к блестящей плеяде руководителей отечественных органов государственной безопасности, которые сформировались в борьбе с жестоким и опытным противником — спецслужбами Германии и ее сателлитов. Но даже среди лучших из лучших его фигура стояла особняком. То, что совершил Николай Николаевич в одни из самых тяжелых дней битвы за Сталинград, было образцом профессионализма, мужества и гражданской позиции.

«СТРОГО СЕКРЕТНО

ПОДЛЕЖИТ ВОЗВРАТУ В 48 ЧАС.

Снятие копий воспрещается.

Отправлено: Из ОО НКВД Сталинградского фронта 19:41. 25.07.1942 г.

ШИФРОВКА

В ходе боевых действий частей и соединений Сталинградского фронта на ряде участков сложилась критическая ситуация. Из-за отсутствия достаточных разведывательных данных о противнике, плохой связи и низкой организации управления войсками со стороны штаба Сталинградского фронта и лично командующего генерал-лейтенанта В. Гордова имеют место неоправданно большие потери.

Своими приказами и распоряжениями В. Гордов вносит сумятицу в управление войсками и дезорганизует их оборону, как результат, возникла угроза прорыва противника к Сталинграду…

Начальник Особого Отдела НКВД СССР

Сталинградского фронта старший майор госбезопасности Селивановский».

Поздним вечером 25 июля 1942 года Николай Селивановский направил эту шифровку на имя Сталина не только через голову непосредственного руководителя — начальника Управления особых отделов НКВД СССР комиссара госбезопасности 3-го ранга Виктора Абакумова, а и самого наркома внутренних дел Лаврентия Берии.

В тот день ситуация на Сталинградском фронте грозила обернуться катастрофой еще более чудовищной, чем та, что произошла полтора месяца назад после провала Харьковской наступательной операции. Как тогда, так и сейчас советский фронт трещал по всем швам. Ранним утром 23 июля 14-й танковый корпус вермахта нанес сокрушительный удар по правому флангу 62-й армии генерала Колпакчи, прорвал ее боевые порядки и, круша все на своем пути, вышел на берег Дона в районе станицы Каменки. Еще более драматичнее развивались события на участке обороны, занимаемом 64-й армией генерал-лейтенанта Чуйкова. На плечах отступающих советских войск гитлеровцы ворвались в город Калач. Путь на Сталинград был открыт.

Причину сложившегося положения Селивановский видел не столько в превосходстве гитлеровцев в живой силе и технике, сколько в действиях командующего Сталинградским фронтом генерал-лейтенанта Гордова. Граничащее с самодурством использование им скудных резервов вело к неоправданным потерям, а противоречивые приказы порождали дезорганизацию боевого управления войсками. Обвиняя подчиненных в трусости, он бездумно гнал их в передовые цепи и терял командные кадры, под пулями противника погибли: 4 командира дивизии, 8 заместителей командира дивизий и 38 командиров полков.

Селивановский был твердо убежден в том, что дальнейшее пребывание Гордова в должности усугубит и без того тяжелое положение советских войск. Он, настаивая на этом в своем спец-сообщении, ставил под сомнение решение Верховного Главнокомандующего — Сталина. Два дня назад тот назначил Гордова командующим Сталинградским фронтом. Поэтому какова будет его реакция, Селивановский не брался гадать. В том, что она последует незамедлительно, сомнений у него не возникало. Чтобы избавиться от мрачных мыслей, он обратился к документам, но карандаш спотыкался на каждом слове.

Не в силах усидеть на месте, Селивановский прошелся по кабинету, чтобы собраться с мыслями, и здесь требовательно зазвонил телефон ВЧ-связи. Он снял трубку и не успел открыть рта, как из нее хлынул поток брани. Несмотря на непрерывные бомбежки, правительственная связь работала без сбоев, в кабинете отчетливо звучало каждое слово. Акцент в голосе не оставлял сомнений — это был Берия.

— Мудак! Ишак карабахский! — не выбирал выражений он. — Ты хто такой?! Гдэ ты и гдэ товарищ Сталин?! Нэ твое собачье дэло совать нос в его дэла! Фронтами собрался командовать! Тоже мнэ полководец нашелся!

— Товарищ нарком, я… — пытался вставить слово Селивановский.

— Тамбовский волк тэбэ товарищ!

— Товарищ нарком…

— Молчать! Самый умный нашелся! Завтра! Нэт, сегодня быть в Москве! Я посмотрю, что ты тут запоешь! Паныкер!

Последняя фраза наркома звучала как приговор. Несколько минут Селивановский не мог пошелохнуться, придя в себя, нетвердой рукой снял трубку полевого телефона, потребовал соединить с командующим авиацией Сталинградского фронта генералом Руденко и, когда тот ответил, распорядился подготовить самолет на Москву. По дороге на аэродром и потом в полете Селивановский искал дополнительные аргументы в отношении Гордова для доклада Берии, но каждый раз спотыкался о фамилию Тимошенко.

Фигура маршала — военного и политического тяжеловеса, предложившего Сталину назначить вместо себя на должность командующего Сталинградским фронтом Гордова, казалось, перевешивала все доводы Селивановского. В лице Тимошенко он имел могущественного оппонента. История конфликта с ним имела давние и глубокие корни. Впервые они серьезно разошлись во взглядах на военно-политическую обстановку на южном фланге советско-германского фронта в апреле 1942 года.

В тот год бурная весна пробудила у командования Красной армии надежду на успех в предстоящей летней военной кампании. И на то имелись основания — победа над гитлеровцами под Москвой. Она и яркая звезда триумфатора того успеха — Жукова, взошедшая на унылом в то время советском полководческом небосклоне, вскружили голову престарелому маршалу.

В марте 1942 года Тимошенко обратился в Ставку с предложением о проведении операции по освобождению Харькова. Перед его аргументами, а скорее прошлым авторитетом, не устояли как Генштаб, так и сам Сталин.

С того дня в обстановке строжайшей секретности в штабе Юго-Западного направления приступили к разработке плана наступления. И если со своими силами и резервами все было понятно, то в отношении вермахта у Тимошенко отсутствовала ясность. Однако он направлял в Москву бодрые доклады об успешной подготовке Харьковской наступательной операции.

Его оптимизм не разделял Селивановский — начальник особого отдела НКВД СССР Юго-Западного фронта. Для этого у него имелись серьезные основания. Информация зафронтовых агентов, результаты допросов немецких военнопленных вызывали серьезную тревогу в успехе советского наступления. Для гитлеровцев оно не составляло большого секрета, и они принимали контрмеры. Командование группы армий «Юг» вермахта наращивало свои силы вокруг Барвенковского выступа. Этой же позиции Селивановского придерживался начальник оперативного отдела штаба Юго-Западного направления полковник Рухле. Не найдя понимания у Тимошенко, он представил свои расчеты военным контрразведчикам — майору Белоусову. Содержащиеся в них данные говорили: наступление советских войск на Харьков не обеспечено ни людскими, ни материальными ресурсами и грозит обернуться катастрофой. Своими опасениями Селивановский поделился с Тимошенко и членом Военного совета фронта Хрущевым. Те посчитали его аргументы несостоятельными, Рухле обозвали паникером и продавили в Ставке план операции. Это не остановило Селивановского. Он продолжал бить тревогу и доложил Абакумову.

Цепкая память Николая Николаевича воспроизвела до точки, до запятой содержание того спецсообщения:

«…Планируемая операция преждевременна. Наступление из Барвенковского выступа опасно. Оттуда вообще следовало бы вывести 57-ю армию. Вокруг выступа немцы за зиму создали глубоко эшелонированную оборону и подтянули к его основанию значительное количество войск, которые в любую минуту могут нанести удар в тыл ударной группировки, парировать такой удар мы не сможем — нет достаточно сильных резервов.

Вывод: подготовленное сражение мы проиграем и этим развяжем руки противнику для крупного наступления на Сталинград и Кавказ…».

Абакумов, получив это донесение, не стал обострять отношения с Тимошенко, позвонил по ВЧ-связи Хрущеву и высказал обеспокоенность в успехе предстоящей операции. Голос контрразведчиков тогда не был услышан.

12 мая ударная группировка Юго-Западного фронта перешла в наступление. На шестые сутки на отдельных участках гитлеровцы отступили на 25–50 километров. Об этих успехах Тимошенко бодро рапортовал в Москву и предлагал подключить к операции части Брянского фронта. Казалось бы, Селивановский и Рухле с их предостережениями были посрамлены.

Наступило 18 мая. Ночь на фронте на удивление прошла спокойно. Гитлеровцы не пытались контратаковать. Части 6-й и 9-й армий Юго-Западного фронта после короткой передышки сосредотачивались для нанесения нового удара, и здесь разразилась катастрофа.

Ранним утром ударная группировка «Клейста» нанесла сокрушительный удар в стык между частями Юго-Западного и Южного фронтов. Отразить его Тимошенко было нечем, все резервы подошли к концу. Танковая армада гитлеровцев устремилась в прорыв. В немецком котле оказалось свыше 270 тысяч советских военнослужащих, а для вермахта открылся путь на Сталинград и Кавказ. За провал операции ответили, конечно, не Тимошенко с Хрущевым, а «стрелочники». Виновниками назначили командующего 9-й армией генерала Харитонова и полковника Рухле, их отдали под суд военного трибунала.

Сегодня виновником мог стать сам Селивановский. Из головы не шла фраза Берии: «Я посмотрю, что ты тут запоешь! Паныкер!» Подтверждение тому он нашел на подмосковном аэродроме. Люк самолета распахнулся, и перед Селивановским возникли трое. Сердце екнуло. Они представились. Сержанты оказались водителями, а старший лейтенант — дежурным из комендатуры наркомата внутренних дел.

«Значит, не все потеряно, Коля», — подумал Селивановский, с облегчением вздохнул, сошел по трапу и сел в машину. Она на бешеной скорости везла его навстречу неизвестности. По сторонам мелькали перелески, вскоре показались окраины Москвы. Он на время отвлекся от мрачных мыслей, вглядывался в столицу и пытался понять, чем и как она живет.

Москва представляла разительный контраст с тем, что сейчас происходило в Сталинграде и на подступах к нему. Там в схватке не на жизнь, а на смерть сошлись две могучие и непримиримые силы. В гигантских жерновах кровавого Молоха войны ежеминутно, ежечасно перемалывались сотни, тысячи человеческих жизней. Здесь же, в Москве, мало что напоминало об этом. Буднично, мирно звенели стрелки трамваев. На остановках толпился народ, утренняя смена спешила на заводы и фабрики. Глаз не резал цвет хаки. И только частые комендантские патрули и серые туши аэростатов в небе напоминали о войне.

Ближе к центру Москва все больше походила на мирный город. С киноафиш задорно улыбались герои музыкальной комедии «Волга-Волга». Из витрин магазина «Детская игрушка» знаменитый клоун Карандаш корчил забавные рожи. Впереди серебристой лентой блеснула безмятежная гладь Москвы, слева промелькнули кремлевская стена, впереди возникла серая громада Лубянки. Селивановский поежился, через несколько минут ему предстояло предстать перед грозным наркомом.

Машина остановилась у центрального подъезда. Селивановский ступил на мостовую и ощутил в ногах противную дрожь. Собрав волю в кулак, он поднялся в подъезд и вошел в лифт. Кабина поползла верх и замерла на этаже, где располагался кабинет наркома. По малиновой ковровой дорожке, гасившей шум шагов, Селивановский прошел в приемную. Лощеный подполковник стрельнул любопытным взглядом в бунтаря-особиста и кивнул на кресло. Селивановский остался стоять на ногах. В эти последние мгновения перед встречей с Берией в памяти промелькнула вся жизнь.

Провинциальное местечко Хойники Минской губернии. Убогая хибарка семьи конторщика-кондуктора. Тесный класс церковно-приходской школы. Едва научившись читать и писать, Коля шагнул во взрослую жизнь. В 13 лет, и не потому, что рос не по годам крепким парнишкой, а нужда заставила его пойти на работу, сначала истопником, а потом, когда поднабрался силенок, лесорубом в бригаду лесозаготовителей.

Революция 1917 года раз и навсегда изменила жизнь юноши и миллионов граждан бывшей Российской империи. Советская власть, провозгласившая свободу, равенство и братство, позвала их строить новый доселе невиданный мир. Со свойственным юности энтузиазмом Николай встал на ее защиту. В марте 1920 года добровольцем пошел в армию, воевал на Западном фронте, проявил себя смелым и умелым бойцом. После окончания войны учился в Москве в пехотной школе ВЦИК, там на него обратили внимание сотрудники ОГПУ.

В феврале 1923 года после окончания ускоренных курсов специальной подготовки Селивановский получил назначение на должность оперуполномоченного 13-го стрелкового корпуса в далекую Бухару. Дальнейшая его служба проходила в особых отделах ОГПУ-НКВД. И будь то Средняя Азия или центральный аппарат, Николая Николаевича на всех участках отличали творческий подход к делу и человечное отношение к подчиненным.

В критические осенние месяцы 1941 года Селивановского ждало очередное серьезное испытание. В экстремальной ситуации он проявил себя как руководитель, способный действовать эффективно и результативно. После трагической гибели начальника особого отдела Юго-Западного фронта Анатолия Михеева, а с ним 44 сотрудников Николаю Николаевичу, назначенному на эту должность, фактически пришлось начинать работу с нуля. В кратчайшие сроки он пополнил ряды контрразведчиков отличившимися в боях армейскими офицерами, обучил их азам контрразведки и к середине октября восстановил оперативные позиции в соединениях и объединениях фронта. В январе 1942 года Николай Николаевич одним из первых подготовил и осуществил операцию «ЗЮД» по внедрению зафронтового разведчика Петренко (Петра Прядко) в абвергруппу-102.

Но сейчас, когда Селивановский находился в приемной наркома, его прошлые заслуги ничего не стоили. Он посмел поставить под сомнение решение самого Сталина.

— Заходите, товарищ старший майор! — голос помощника наркома заставил встрепенуться Николая Николаевича.

Расправив складки на кителе, он шагнул вперед, пройдя через широкий тамбур, оказался в просторном кабинете и осипшим голосом представился. Берия долго буравил его гневным взглядом и, грозно блеснув стекляшками пенсне, обрушился с обвинениями на дерзкого особиста. Выплеснув все, что накипело, нарком остановился у окна. Прошла секунда, другая, им, казалось, не будет конца. Наконец Берия повернулся, вперился немигающим взглядом в Селивановского и спросил:

— Майор, ты готов отвэчать головой за то, что напысал в шыфровке?

Николай Николаевич судорожно сглотнул и подтвердил:

— Так точно, товарищ народный комиссар.

— А ты хоть понымаэшь, что голову можэшь потэрять?

— Так точно, товарищ народный комиссар.

— И нэ жалко?

Селивановский потупил взгляд. Берия перекатился с каблука на носок, подался к нему и бросил в лицо:

— Зарвался ты, майор! Тэбэ, что, Абакумов уже нэ указ?

— Никак нет, товарищ народный комиссар.

— А почэму отправыл шифровку через его голову?

— Виноват, товарищ нарком.

— Выноват он. Ты мнэ так и нэ ответил. Так почэму?

— Товарищ народный комиссар, если я ошибся в оценке положения на Сталинградском фронте, а оно критическое, то отвечать мне.

— Ышь ты какой. Что, Абакумова выгоражываэшь?

— Никак нет, товарищ народный комиссар.

— Ладно, разбэрэмся, кто из вас врет, ты или Гордов. Но если шельмуэшь командующего, пойдешь под трыбунал!

— Товарищ народный комиссар, я приму любое ваше решение. Положение на Сталинградском фронте близко к критическому!..

— Хватыть паныковать! Вон! — рявкнул Берия и махнул рукой на дверь.

Селивановский на непослушных ногах покинул кабинет, потерянным взглядом поискал конвой и остановился на подполковнике. Тот что-то сказал. Селивановский не слышал, в ушах бешено молотили тысячи невидимых молоточков. Он тряхнул головой, и как сквозь вату прозвучало:

— Товарищ Селивановский, вас вызывает товарищ Абакумов.

Николай Николаевич пришел в себя и поднялся в приемную руководителя военной контрразведки. В ней находилась группа офицеров. История с его шифровкой Сталину не составляла секрета, они смотрели на Селивановского как на выходца с того света. У дежурного глаза раскатились на пол-лица. Нервно сглотнув, он снял трубку телефона и доложил:

— Товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, тут майор Селивановский,

— Селивановский? Он, что, еще живой? — отчетливо прозвучало в приемной.

— Так точно!

— Ну раз живой, пусть заходит! — распорядился Абакумов.

Селивановский повел плечами, будто освобождаясь от тяжкого груза, вошел в кабинет и, помявшись на пороге, выдавил из себя:

— Товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, старший майор госбезопасности Селивановский прибыл по вашему приказанию.

— Проходи, — коротко бросил Абакумов, поднялся из кресла, шагнул навстречу, внимательным взглядом прошелся по Селивановскому и спросил:

— Значит, живой?

— Вам виднее, товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, — обронил Селивановский.

— Виднее, говоришь. А раньше ты куда смотрел, когда пулял шифровку товарищу Сталину?

— Виноват, товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга.

— Он виноват! Если своя голова не дорога, так о других бы подумал! Ты хоть соображаешь, что натворил? — голос Абакумова наливался гневом.

— Я готов ответить за каждое слово шифровки. Я готов понести…

— Он готов! А пока отвечаю я! Кто тебе дал право меня и наркома посылать?! Кто?

— Я не хотел вас подставлять!..

— Чего-о?!

— Я не хотел вас подставлять, товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга! Я отвечу за…

— Он ответит! Тоже мне, адвокат нашелся!

— Товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, ситуация на фронте критическая. Командующий Гордов не в состоянии взять ее под контроль. Его приказы дезорганизуют оборону и вносят…

— Да кто ты такой, чтобы давать такие оценки?! Кто? Я тебя спрашиваю! Кутузов? Суворов?

— Это не только моя, а и оценка подчиненных Гордова, — стоял на своем Селивановский. — У меня есть их показания. Они в один голос твердят: командующий не пользуется авторитетом и своими действиями дезорганизует управление войсками.

— Да что ты заладил — дезорганизует! Он, что, вредитель, предатель?

— Нет, самодур.

— И много у тебя таких показаний?

— Достаточно, в том числе генералов и офицеров штаба фронта.

— Ладно, правдоискатель, — сбавил тон Абакумов. — Докладывай, чем все закончилось у наркома!

— Докладывать, собственно, нечего. Товарищ Берия сказал: если я шельмую командующего, то отвечу головой.

— А ты как хотел, чтобы он тебя по ней гладил?

— Никак нет.

— Что он еще сказал?

— Если я ошельмовал Гордова, то пойду под трибунал.

— Легко отделался, Тимошенко стал горой за Гордова.

— Так он же рекомендовал его товарищу Сталину.

— Кто и куда рекомендовал, не твоего ума дело! Ты понял?

— Так точно!

— Ну раз понял, то нечего тут глаза мозолить кому не следует! Возвращайся в Сталинград и не вздумай высовываться! Сиди тихо, как мышь, пока шум не утихнет! — распорядился Абакумов.

— Есть! — ответил Селивановский и, выдохнув, покинул кабинет.

В приемной его ждал помощник дежурного по управлению. Вместе они спустились к машине и выехали на аэродром. В ночь на 27 июля Селивановский возвратился в Сталинград и приступил к работе. Прошел день, за ним второй, а решения Берии все не было. Наступило 3 августа. В тот день, по распоряжению Сталина, из Москвы в Сталинград прибыла группа сотрудников центрального аппарата НКВД во главе с Абакумовым. Не задержавшись в штабе Сталинградского фронта, они разъехались по частям и приступили к перепроверке информации Селивановского. Она полностью подтвердилась.

7 августа перед отлетом в Москву Абакумов довел до Николая Николаевича распоряжение Ставки. Оно носило беспрецедентный характер: впервые за время войны начальнику особого отдела фронта предоставили право прямого доклада об обстановке руководителю Генштаба Красной армии.

Вслед за этим решением Ставки последовали другие. 10 августа Гордов был освобожден от должности командующего Сталинградским фронтом. Его части перешли в оперативное подчинение командующего Юго-Западным фронтом генерал-полковника Еременко.

Спустя полгода принципиальность Селивановского, организаторские способности и безусловный талант контрразведчика были учтены Сталиным при комплектовании руководства Смер-ша. Со дня образования 19 апреля 1943 года и до реорганизации 7 мая 1946 года Николай Николаевич являлся бессменным заместителем Виктора Абакумова.

После выдвижения Виктора Семеновича на должность министра госбезопасности СССР он рекомендовал Селивановского на место руководителя военной контрразведки. Впоследствии Николай Николаевич за это жестоко поплатился. После ареста Абакумова пришел и его черед. 2 ноября 1951 года он оказался в тюремной камере. Ему предъявили абсурдное обвинение во «вредительской работе в органах МГБ, направленной на подрыв государственной безопасности СССР».

После смерти Сталина 23 марта 1953 года Николай Николаевич был освобожден и позже реабилитирован. До последних дней своей жизни ни он, ни другие ветераны Смерша, кто выжил на войне и вырвался из мясорубки партийно-бюрократической машины, не хулили и не кляли советскую власть. Они не связывали ее с переродившимися партийными функционерами.

2 июня 1997 года Николай Николаевич ушел из жизни, но не из истории военной контрразведки. В газете «Красная звезда», на телеканале «Звезда», в журнале «ФСБ. За и Против» появились статьи о нем и его участии в организации оперативных игр Смерша. В канун 70-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне руководство Департамента военной контрразведки ФСБ России и общественная организация ветеранов военных контрразведчиков, возглавляемая настоящим подвижником Касимом Яхиеном, организовали реставрацию памятника Николаю Николаевичу и публикацию статей в СМИ…

* * *

30 июня с наступлением рассвета командующий 11-й армии вермахта генерал Эрих Манштейн бросил на штурм Севастополя отборные силы из состава 54-го армейского корпуса. Наступлению предшествовала мощная артподготовка. Рев орудий перекрывал адский гром сверхтяжелой 800-мм пушки. Это чудовище, весившее свыше 1000 тонн, в тайне доставили из Германии и разместили на специальной позиции, вырубленной в скале. Снаряды производили чудовищные разрушения, пробивали земную толщу не менее чем на 30 метров. Очередной взрыв напоминал землетрясение. Земля долго ходила ходуном. После прекращения обстрела над позициями советских войск нависла плотная пелена из пыли, а когда осела, казалось, что в развалинах не уцелело ничего живого.

Манштейн махнул рукой и приник к стереотрубе. Тишину, царившую на командном пункте, взорвали отрывистые команды и телефонные звонки. Под прикрытием танков в атаку поднялись штурмовые группы. За 246 дней и ночей боев в штабе 11-й армии уже потеряли счет попыткам сломить сопротивление защитников Севастопольского оборонительного района (СОР).

Перелом в сражении наступил 17 июня, когда на южном участке фронта фашисты пробились к Сапун-горе, а на северном — захватили форт «Сталин», подножие Мекензиевых высот и батарею ББ-30. В результате под огнем вражеских артиллерийских орудий оказались рейд и вход в Северную бухту — единственный морской путь, по которому осуществлялось снабжение частей Севастопольского оборонительного района. Отчаянная попытка прорыва, предпринятая экипажем быстроходного лидера «Ташкент» в ночь с 26 на 27 июня, стала последней. Он доставил пополнение, боеприпасы и, приняв на борт более 2100 человек, фрагменты знаменитой «Панорамы обороны Севастополя 1854–1855 гг.», вышел в море. С того дня снабжение защитников Севастополя практически прекратилось. Оставался еще воздушный мост, связывавший Большую землю с аэродромом в районе мыса Херсонес, но он не мог обеспечить даже минимальных потребностей защитников бессмертного гарнизона.

30 июня командующий Севастопольским оборонительным районом вице-адмирал Филипп Октябрьский в последнем боевом донесении Верховному Главнокомандующему и наркому Военно-морского флота докладывал:

«…3. Захватив Севастополь, противник никаких трофеев не получил. Город как таковой представляет груду развалин.

4. Отрезанные и окруженные бойцы продолжают ожесточенную борьбу с врагом и, как правило, в плен не сдаются. Примером чему является то, что до сих пор продолжается борьба в районе Мекензиевых гор и Любимовки.

5. Все защитники с достоинством и честью выполнили свой долг перед родиной…»

Оставшись без поддержки с моря и воздуха, защитники Севастополя не намеревались сдаваться и продолжали оказывать отчаянное сопротивление противнику. Манштейн не отрывался от стереотрубы и наблюдал, как передовая цепь штурмовых групп приблизилась к позициям русских. Казалось бы, после ураганного артиллерийского огня и бомбардировки эта атака, наконец, должна была завершиться успехом. Но произошло чудо, русские устояли и на этот раз, из каждой щели, из каждой норы, из подвалов звучали выстрелы и летели гранаты.

В течение дня фашисты предприняли несколько атак на позиции последних защитников Севастополя, но, встретив упорное сопротивление, отступили. Манштейн рвал и метал. Вся мощь артиллерии и авиации оказалась бессильна перед стойкостью русских. И тогда он бросил против них огнеметчиков и специальные зондеркоманды. Они залили развалины отравляющими веществами, морем огня и зловонными фекалиями. Смрад стоял невыносимый, штурмовые группы пришлось отвести в тыл. Наконец ветер снес к морю удушающую пелену, и атака на позиции русских возобновилась. Она захлебнулась; подобно птице Феникс, они восстали из пепла и ответили огнем.

Манштейн яростно сверкнул белками глаз. За его спиной были бои во Франции, Польше, но то, с чем он столкнулся сейчас, было выше его понимания. В окуляры стереотрубы он видел истлевшее обмундирование, лохмотьями висевшее на телах, покрытых струпьями и клубками отвратительных вшей. На лицах, заросших свалявшимися бородами, жили одни глаза. В них, воспаленных от бессонницы и пороховых газов, полыхал огонь такой лютой ненависти, что его не могли загасить ни тонны взрывчатки, ни зловонные фекалии, ни отравляющие газы.

Подчиняясь воле Манштейна, на позиции последних защитников Севастополя снова обрушилась лавина невероятного по мощи огня. На этот раз у него не оставалось сомнений в том, что их сопротивление будет сломлено. Ждать помощи им было неоткуда. С горизонта исчезли корабли Черноморского флота, и не потому, что вход в бухту и рейд находились под прицелом артиллерийских батарей вермахта. К причалам невозможно было пристать, в воде плавали тысячи, десятки тысяч трупов. Они находились в вертикальном положении, в такт волне покачивались, и, казалось, что мертвые маршируют в своем последнем строю.

30 июня исчезли не только корабли, в небе перестала появляться советская авиация. Все вместе взятое убеждало Манштейна в том, что в далекой Москве, в Ставке приняли решение оставить Севастополь. Отчаянное сопротивление остатков гарнизона русской морской твердыни на Черном море уже ничего не решало. Вопрос о ее падении шел не на дни, а на часы. Свидетельством тому служили доклады командиров штурмовых групп, они звучали все более бодро. Подтверждение им Манштейн находил в том, что наблюдал в стереотрубе.

Под ударами артиллерии и разрывами 1500-килограммовых авиационных бомб узкая полоска земли, зажатая между морем и горами, подобно клокочущей лаве в вулкане, выплескивалась в безоблачное бирюзовое небо. В воздух взлетали бетонные глыбы, искореженные куски металла и части человеческих тел. Густая пелена дыма и пыли окутала последний очаг сопротивления русских на мысе Херсонес.

Внимание Манштейна было приковано не к этому адскому котлу, где варились и сгорали дотла тысячи его подчиненных и русских, а к аэродрому, крошечному островку в море смерти. Он распорядился прекратить его обстрел и отдал приказ силами пехоты захватить в плен гарнизон. По данным разведки и показаниям пленных красноармейцев, в эти самые минуты на аэродроме готовилась эвакуация уцелевших членов Военного совета Черноморского флота и командования Севастопольского оборонительного района вице-адмирала Филиппа Октябрьского и генерала Ивана Петрова.

Приникнув к стереотрубе, Манштейн не отрывал взгляда от того, что происходило на взлетной полосе. У самолетов в кольце автоматчиков суетился человеческий муравейник, шла посадка командного состава, грузились ящики с документами. Артиллеристы бросали нетерпеливые взгляды на Манштейна и ждали команды, чтобы одним залпом накрыть самолеты и советское командование. Он медлил и наблюдал за действиями штурмовых групп.

Несмотря на огромные потери, на северо-восточном направлении им удалось вклиниться в оборону аэродрома. Метр за метром они пробивались к взлетной полосе. Еще одно усилие, еще один бросок, и в руках Манштейна окажется все командование Черноморского флота и Севастопольского оборонительного района. Он уже предвкушал будущий триумф, когда доставит в Берлин закованных в кандалы Октябрьского с Петровым и, как во времена блистательного Рима, швырнет их к ногам фюрера. Манштейн снова и снова бросал в атаку штурмовые группы. До самолетов оставалось чуть больше километра, но русские поднялись в контратаку. Завязалась отчаянная рукопашная схватка. Не выдержав бешеного натиска, отборные немецкие коммандос вынуждены были отступить. Этого времени летчикам хватило, чтобы вырулить на взлетную полосу. Манштейн вышел из себя. Ему уже было не до лавров триумфатора. Все решали секунды, он распорядился открыть огонь по аэродрому. Команда запоздала. Летчики, маневрируя между воронками и уходя от разрывов артиллерийских снарядов, набрали скорость и взмыли в небо. Совершив разворот, самолеты ушли в сторону моря и вскоре исчезли в бирюзовой дали. В приступе ярости Манштейн приказал стереть с лица земли последний оплот русских. После артобстрела в атаку пошли штурмовые группы.

Им противостоял сводный отряд, ядро которого составляли чекисты, моряки и парашютная группа особого назначения ВВС Черноморского флота под командованием старшего лейтенанта Квариани. Они, обеспечивая прикрытие эвакуации командного состава Черноморского флота и Севастопольского оборонительного района, не покинули рубеж и приняли свой последний бой.

Сотрудник особого отдела Черноморского флота Павел Силаев, полуоглохший, полуослепший, с трудом выбрался из-под завала и, приходя в себя, тряхнул головой. Перед глазами все двоилось, в ушах продолжали стучать тысячи невидимых молоточков. Это было чудо, что он уцелел. Снаряд разорвался перед бруствером траншеи. Все осколки принял на себя лафет пушки-сорокопятки. Павла зацепило вскользь в левое плечо. Из раны сочилась кровь и грязными ручейками стекала на рукав гимнастерки. Он не чувствовал боли, в нем все помертвело. Там, где еще несколько секунд назад находилась Прасковья — жена и надежный боевой товарищ, был бугорок земли.

Судороги сотрясли тело Павла, из груди вырвался стон — крик. Боль, отчаяние сменились приступом бешеной ярости. Он вскочил на ноги, вскинул автомат и дал очередь по ненавистным мундирам мышиного цвета. Прячась за танками, штурмовые группы серой мышиной стаей наползали на позиции отряда. И здесь земля на холмике пришла в движение, на поверхности появилась кисть руки. Забыв про фашистов, Павел, сдирая ногти, принялся раскапывать Прасковью. На помощь пришли два моряка. Она была жива, но контужена. Умыв лицо остатками воды из фляжки, Павел перенес ее в подвал и вернулся на позицию.

Ситуация на левом фланге сложилась критическая. Подавив пулеметные точки, фашисты ворвались в окопы и вступили в рукопашную с моряками и десантниками. Силаев, собрав тех, кто мог стоять на ногах, бросился на выручку. Перепрыгивая через воронки, трупы, он не слышал свиста пуль и жил только одним: стрелять, бить и рвать зубами ненавистные мышиные мундиры. Рядом с ним бежали бойцы. Судороги сводили побагровевшие от напряжения лица, выдавливали глаза из орбит, а руки бугрились узлами мышц. У них не осталось других чувств, кроме ненависти.

Противники сошлись лицом к лицу. Звериный вой вырвался из сотен глоток, и в следующее мгновение русские и немцы схлестнулись в рукопашной схватке — самом жестоком испытании войны. Мат, предсмертные хрипы, скрежет металла, треск костей слились в дикую какофонию. В слепой ярости противники кусали, терзали, кололи тесаками и ножами друг друга. Чужая и своя кровь хлестала по лицам и по рукам. Стоны раненых и мольба умирающих неслись из-под ног, на них не обращали внимания.

Выпустив последний патрон в набегавшего фашиста, Павел помутившимися глазами искал нового врага. На него напал верзила с карабином наперевес. На солнце зловеще блеснуло лезвие. Павел, защищаясь, выбросил вперед саперную лопатку. Металл о металл брызнул снопом искр. Немец потерял равновесие. Павел кулаком сбил его с ног, со всего маха рукоятью лопатки размозжил голову и бросил взгляд вправо. В нескольких шагах, вцепившись друг в друга мертвой хваткой, по земле катались моряк и фашист. Павел ринулся на помощь, в последний момент заметил, как на него нацелился рыжий фельдфебель, и успел уклониться от удара тесака. Острие, порвав гимнастерку и оцарапав левый бок, прошло мимо. Фельдфебель по инерции пролетел вперед. Павел вдогонку вонзил ему в спину лезвие саперной лопаты, а затем ногой сшиб немца, душившего моряка. Не выдержав натиска, фашисты отступили.

Над позициями защитников аэродрома ненадолго воцарилась затишье. Наступившая вязкая, гнетущая тишина плющила и прижимала к земле. Ее нарушали треск пламени и стоны раненых. Воспользовавшись передышкой, Павел и уцелевшие моряки, десантники и военные контрразведчики подобрали тех, кто был жив, и снесли в подвал. К этому времени Прасковья пришла в себя и готова была стать в строй. Силаев оставил ее ухаживать за ранеными, поднялся наверх и собрал последних защитников последнего русского рубежа на крымской земле. Их осталось меньше пяти десятков. В глазах боевых товарищей Павел читал один и тот же ответ: они готовы были стоять насмерть. Для него — офицера — наступило время беспощадного выбора: сражаться до последнего бойца или пойти на прорыв. У измотанных боями, измученных жестокой жаждой людей уже не оставалось силы на то, чтобы пробиться к горам. На открытой местности, где простреливался каждый метр, у них не было ни единого шанса, Павел распорядился заняться оборудованием позиции.

Короткая июльская ночь подошла к концу. Над далекими горами занялся хмурый рассвет. С восходом солнца фашисты снова пошли в атаку, она также захлебнулась. В течение дня они еще трижды предпринимали попытки захватить аэродром и каждый раз, неся потери, отступали.

Для горстки храбрецов закончился еще один бесконечно длинный день. На землю, истерзанную осколками и гусеницами танков, опустились вечерние сумерки. Уставшее летнее солнце скатилось за горизонт. Алая кромка диска последний раз вынырнула из моря и скрылась. Воды окрасились алым цветом, цветом крови, которой были политы руины древнего Херсонеса. На короткое время Павел и его боевые товарищи забылись в тревожном сне. Зыбкую тишину изредка нарушали грохот камней под неосторожной ногой и перекличка часовых, внимательно вслушивавшихся в зыбкую ночную тишину и ловивших малейший подозрительный шорох.

С первыми лучами на позициях отряда снова разверзся земной ад. Артиллерийские обстрелы сменялись атаками штурмовых групп. Трое суток фашисты безуспешно пытались сломить сопротивление последних защитников Севастополя, продолжавших драться за каждый пятачок земли.

Павел давно потерял счет времени и двигался как автомат. Кровь запеклась на растрескавшихся от жажды губах. При каждом вдохе горло драло словно наждаком. Соленый пот выел глаза, их застилала туманная пелена. В сумеречном сознании плескались озера кристально чистой холодной воды и низвергались струи водопадов. Мука жаждой, а не артобстрелы и атаки фашистов, становилась все невыносимей. Павел и оставшиеся в живых бойцы решили пробиваться к морю.

В ночь на 4-е июля все, кто мог стоять на ногах, пошли на прорыв. Ненависть и жажда жизни придали им дополнительные силы. Дерзкий замысел удался. Полтора десятка человек, в их числе Павел и Прасковья, вырвались из кольца окружения и пробились к берегу моря. Перед ними простиралась безмятежная даль. Напрасно их взгляды искали корабли Черноморского флота. Подступы к Севастополю, подобно стае щук, стерегли немецкие торпедные катера и эсминцы.

Павлу и его боевым товарищами ничего другого не оставалось, как сдаться в плен либо умереть с честью. Они решили сражаться до конца и продолжили бой. Зажатые со всех сторон на открытой местности, последние защитники Севастополя представляли удобную мишень. Подвергнув их минометному огню, гитлеровцы пошли в атаку. Павел и Прасковья, расстреляв все патроны, не думали о том, как сохранить свои жизни. Они жили только одним: забрать с собой в будущее бессмертие как можно больше врагов. Спрятав в карманы гранаты, он и Прасковья поднялись навстречу фашистам. Их окружили плотным кольцом и отвели в штаб. Последнее, что увидели Павел и Прасковья, — это тусклый блеск серебра офицерских погон. В следующее мгновение мощный взрыв потряс командный пункт гитлеровцев.

В наши дни о подвиге Павла Силаева, Прасковьи Горошко и сорока четырех военных контрразведчиков, погибших под Севастополем, напоминают надгробная плита с их фамилиями и скромная стела, установленная в Херсонесе обществом ветеранов военных контрразведчиков и местной администрацией. Она устремлена в бесконечную небесную высь, куда вознеслись души Павла, Прасковьи и их боевых товарищей.

Таких памятников с каждым годом становится все больше. Стелы, обелиски и часовни — это молчаливое эхо давно прошедшей войны, как часовые памяти, стоят на «Невском пятачке», на волгоградской, смоленской, крымской и других землях. За последние десять лет руководством Департамента военной контрразведки ФСБ России, обществом ветеранов-контрразведчиков возведено 47 памятников и одиннадцать часовен. Новое поколение военных контрразведчиков свято чтит память о своих героических предшественниках, кто плечом к плечу с боевыми товарищами-офицерами и бойцами Красной армии стояли насмерть и не покорились врагу. Эти символы воинской доблести напоминают ныне живущим, что нет святее уз, чем боевое братство, и нет выше чести, чем отдать жизнь за друга своего и свободу Отечества…

* * *

19 декабря 1954 года. Внутренняя тюрьма ленинградского управления КГБ при Совете министров СССР.

Зловещую тишину мрачного коридора, напоминавшего спуск в преисподнюю, нарушили монотонный металлический перестук, тяжелое дыхание и шарканье ног. В окружении трех дюжих палачей с трудом передвигался закованный в кандалы и походящий на бледную человеческую тень узник. Даже в этом состоянии он внушал страх тем, кто обрек его на немыслимые муки и страдания.

Служивший не за страх, а на совесть партии и ее вождю — Сталину, гроза шпионов, террористов, диверсантов и изменников Родины, бывший министр госбезопасности СССР, бывший руководитель Смерша, бывший генерал-полковник, бывший кавалер множества орденов и медалей Виктор Абакумов, собрав оставшиеся силы, шел навстречу смерти. Сорок пять минут назад ему объявили приговор — абсурдный по своему содержанию. Его, всю сознательную жизнь боровшегося с врагами советской власти, обвинили в измене, вредительстве и контрреволюционном заговоре международных сионистов.

В эти последние мгновения жизни Абакумов не славил товарища Сталина, ни о чем не просил, не молил о милости и не проклинал тех, кто коварными интригами сверг его с вершины властного Олимпа и бросил в земной ад. Наглухо отрезанный тюремными стенами от остального мира, Абакумов не знал, что еще год назад один из его главных врагов — Лаврентий Берия — был уничтожен.

23 декабря 1953 года пуля генерал-полковника Павла Батицкого поставила последнюю точку в головокружительной карьере и невероятной судьбе бывшего «выдающегося организатора советской атомной промышленности», бывшего маршала, бывшего Героя Социалистического Труда, бывшего первого заместителя главы советского правительства Лаврентия Павловича Берии. По твердому убеждению бывших «товарищей» по партии Никиты Хрущева, Вячеслава Молотова и других, он, «английский шпион, готовил заговор с целью свержения советской власти и реставрации капитализма в стране», — заслуживал только одного — смертной казни.

Вслед за Берией в мир иной отправилось еще несколько десятков высших чинов министерства госбезопасности. Некогда всесильное, устрашавшее обывателя одним своим названием ведомство было низведено до уровня Комитета госбезопасности при Совете министров СССР и поставлено под жесткий партийный контроль. Сотни тысяч заключенных, содержащихся в ГУЛАГЕ, вышли на свободу. В стране, задыхавшейся в тисках сталинизма, повеяло «хрущевской оттепелью». Но она не согрела Абакумова. Он слишком много знал о неблаговидном прошлом советских вождей, пришедших на смену Сталину. Под расстрельными списками стояла не только его, а и их подписи. Заметая следы, они лишили Абакумова даже имени. Он был известен надзирателям как узник № 15.

Прошло полтора года, как не стало Сталина, а Абакумова продолжали держать в кандалах, стерегли день и ночь. Наступило 19 декабря 1954 года. За стенами камеры-одиночки бывшие коллеги Абакумова — военные контрразведчики — готовились отмечать 26-й юбилей образования Особых отделов ВЧК — КГБ СССР. Именно в этот день с иезуитской изощренностью судьи, подчиняясь воле Хрущева и его окружения, вынесли Абакумову смертный приговор. Он выслушал его с каменным лицом. Кому, как не ему — бывшему министру госбезопасности, — было не знать, как работает безжалостная машина уничтожения. Абакумов не проронил ни слова, сутулясь, с трудом передвигаясь на изуродованных пытками ногах, отправился на свою Голгофу. До него тем же путем прошли тысячи виновных и безвинных жертв, числившихся в расстрельных списках, под которыми стояла его подпись — министра госбезопасности СССР Виктора Абакумова.

Как в тумане, двоясь и покачиваясь, перед его глазами проступила глухая стена. Ее, подобно плющу, увивали толстые пеньковые канаты. За годы репрессий в страшном конвейере смерти были отработаны мельчайшие детали. Ушлые тыловики из хозяйственного управления, посчитав до последней копейки смету расходов, пришли к заключению: проще и дешевле менять канаты, чем ремонтировать выщербленную пулями стену.

С трудом, сделав еще шаг, Абакумов остановился. Что он испытывал в эти последние земные мгновения жизни? Облегчение? Горечь? Сожаление? Или выжженную пустоту в душе? Об этом не суждено узнать. Был ли ошибочным тот его первый шаг в далеком прошлом?..

Тридцать три года назад, в октябре 1917 года, рабочего парнишку с московской окраины Виктора Абакумова, как и миллионы его сверстников из крестьянских и рабочих семей, революция вырвала из беспросветной нужды и повальной безграмотности. Она позвала под свои знамена, освященные такими притягательными словами, как Свобода, Равенство и Братство!

Сын больничного истопника и прачки Виктор в возрасте 13 лет добровольно вступил в Рабоче-Крестьянскую Красную армию (РККА), позже в составе частей особого назначения (ЧОН) ВЧК воевал с разношерстными бандами контрреволюционеров. В 1923 году уволился с военной службы и в течение семи лет работал упаковщиком, разнорабочим, заместителем заведующего торгово-посылочной конторы наркомата внутренней торговли РСФСР.

Активная жизненная позиция Абакумова не осталась незамеченной товарищами по работе, они избрали его секретарем первичной комсомольской организации штамповочного завода «Пресс». Вскоре на энергичного и деятельного вожака молодежи, имевшего военную закалку, обратили внимание старшие товарищи из Московского горкома ВКП(б). В октябре 1930 года Виктора направили на новый ответственный участок работы — руководить военным отделом Замоскворецкого райкома ВЛКСМ.

1932 год в судьбе Абакумова стал переломным. Молодого коммуниста районная партийная организация рекомендовала на еще более ответственный участок работы — в органы Объединенного государственного управления (ОГПУ). Ему, уже сложившемуся руководителю, пришлось начинать все сначала. Азы контрразведки он осваивал в должности оперуполномоченного экономического отдела ОГПУ СССР. В дальнейшем Абакумов быстро поднимался по служебным ступенькам, и незадолго до войны, 25 февраля 1941 года, в возрасте 33 лет стал заместителем наркома внутренних дел СССР, а через пять месяцев, 19 июля 1941 года, возглавил Управление особых отделов НКВД СССР (военная контрразведка).

В столь, казалось бы, стремительном взлете Абакумова к вершинам власти могущественной спецслужбы был период, когда его карьера, да и сама жизнь едва не пошли под откос. В 1934 году из-за высказываний антисемитского характера и проявленную пассивность в изобличении своего начальника, «замаскировавшегося троцкиста», Абакумова отстранили от работы. После завершения служебного разбирательства направили на тупиковую должность «вечного опера» в 3-е отделение Главного управления лагерей (ГУЛАГа).

Убийство в Смольном 1 декабря 1934 года популярного среди коммунистов и народа руководителя ленинградской парторганизации, члена Политбюро, Оргбюро и секретаря ЦК ВКП(б) Сергея Кирова вызвало повальную чистку в НКВД. Коса «большого террора» безжалостно прошлась по рядам чекистов. После нее в коридорах и в кабинетах на Лубянке, управлениях НКВД на местах царила гнетущая тишина.

К тому времени остановка в мире серьезно осложнилась. В Германии и Италии к власти пришли фашисты. Реальный враг заставил советских руководителей в пожарном порядке комплектовать органы госбезопасности. Младшего лейтенанта Абакумова возвратили в боевой строй. Новые руководители НКВД закрыли глаза на «приложение к справке по личному делу и материалам спецпроверки на Абакумова».

В ней заместитель начальника отдела кадров НКВД СССР капитан госбезопасности Грибов указывал:

«…по сообщению третьего отдела ГУГБ от 10/1V-37 г. № 188944 якобы АБАКУМОВ был замечен в антисемитских высказываниях; «в каких» конкретно и в чем это выразилось не установлено…

В 1936 году поступил агентурный материал о связи АБАКУМОВА с женой германского подданного НАУШИЦ /выслан в Германию/. Наушиц и его жена подозревались в шпионаже.

АБАКУМОВ в своих объяснениях связь с женой НАУШИЦА отрицает, но этим объяснением АБАКУМОВА установлено, что он был знаком с некой гражданкой МАТИСОН, с которой 2 раза встречался в деловом клубе в Москве.

Проверкой установлено, что ее муж был расстрелян за к.р. деятельность, а второй муж проживает за границей…»

На фоне «злодеяний, совершенных Ягодой (бывшим главой НКВД) и бандой заговорщиков, пробравшейся в органы госбезопасности», прегрешения Абакумова выглядели детским лепетом.

15 апреля 1937 года его возвратили в Секретно-политический отдел (4-й) ГУГБ НКВД СССР. Службу на новом месте он начал с должности оперуполномоченного, на ней не задержался, благодаря деловой хватке и организаторским способностям быстро поднялся по ступенькам служебной лестницы.

Войну Абакумов встретил в звании комиссара государственной безопасности 3-го ранга, в качестве руководителя военной контрразведки. После тяжелейших потерь, понесенных в первые месяцы войны, он железной, но разумной рукой навел порядок в рядах военных контрразведчиков. Его, а также усилиями заместителей Н. Селивановского, И. Бабича, а также П. Ивашутина, И. Устинова, А. Матвеева и В. Федорчука, впоследствии занявших ключевые посты в отечественных спецслужбах, была создана самая эффективная контрразведка того времени.

К середине 1944 года Смерш начисто переиграл спецслужбы фашистской Германии и ее сателлитов. Абакумов и его подчиненные сформировали надежную систему контрразведывательных мер в частях Красной армии. Как результат, ни абвер, ни «Цеппелин» не смогли внедрить своих агентов даже в штаб дивизии, не говоря уже о звене армия — фронт — флот.

Не менее результативно Смерш действовал и на таком направлении, как разведка. Ее зафронтовые разведчики проникли практически во все разведывательные и диверсионные школы абвера и «Цеппелина», расположенные не только на оккупированной территории СССР, а и в большинстве стран Восточной Европы. На основании добытых ими данных во второй половине 1944 года в Смерше подготовили уникальный документ — «Сборник материалов об органах германской военной разведки, действующих на советско-германском фронте». В нем содержались подробные сведения не только о местах дислокации и характере деятельности разведцентров (школ) абвера, «Цеппелина», ГФП, других специальных органов, но и приводились установочные, характеризующие данные, описание внешних примет и привычек кадровых сотрудников.

Профессионализм Абакумова и его подчиненных, их блестящая организаторская работа не позволили гитлеровским и другим спецслужбам добыть значимых сведений ни об одной важной операции советского командования. Это признавал такой компетентный противник, как начальник штаба Верховного главнокомандования вооруженными силами Германии генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель. В июле 1945 года на допросе у следователя Смерша он признал:

«Данные нашей агентуры касались только тактической зоны, и ни разу не было получено сведений, которые бы оказали серьезное воздействие на развитие военных операций».

Эффективная работа Смерша и его руководителя — Виктора Абакумова — не остались без внимания Сталина. При реорганизации советских спецслужб он учел их несомненные заслуги во время войны. Выбирая будущего главу министерства госбезопасности МГБ СССР, Вождь, видимо, руководствовался еще тем, что Смерш имел огромную негласную армию — агентуру, внедренную во все армейские звенья, от стрелкового отделения и до Генштаба. Десятки тысяч агентов — рядовых, офицеров и генералов — ловили каждое неверно сказанное слово в адрес вождя и линии партии на строительство социализма «в отдельно взятой стране» — СССР.

15 марта 1946 года Наркомат внутренних дел был преобразован в министерство госбезопасности. В его состав, помимо контрразведки, вошли внутренние войска, милиция, пограничные войска и другие подразделения. Этот монстр с неограниченными оперативными и людскими ресурсами 4 мая 1946 года, возглавил генерал-полковник Абакумов. Ранее, 9 июля 1945 года, ему было присвоено это столь высокое звание. В новом качестве он обратил всю мощь МГБ не только против агентов и диверсантов иностранных спецслужб, ликвидацию бандподполья на Западной Украине и в Республиках Прибалтики, а и против тех, кто имел иную, чем Сталин и его окружение, точку зрения на положение в стране и пути ее дальнейшего развития.

После завершения войны она появилась не только у «маршалов и генералов победы», но и у рядовых. В поверженной Германии они увидели свинарники и коровники, которые выглядели лучше, чем хибары в стране «полностью, но не окончательно победившего социализма». В их глазах непогрешимость Сталина уже не казалась столь бесспорной. На память приходили его роковые ошибки 1941 года, оплаченные огромной ценой.

В армейской среде началось брожение. Об этом Абакумову говорили донесения агентуры и данные прослушивания телефонов и квартир советских военачальников. Он незамедлительно доложил Вождю о новой угрозе. Тот не стал медлить и первым делом задвинул двух выдающихся полководцев — маршалов Георгия Жукова и Константина Рокоссовского. Они пользовались всенародной славой, а в войсках — непререкаемым авторитетом, по одному их слову армия готова была бы штурмовать не только Кремль, а и небо.

В июле 1945 года Рокоссовского «сослали» на историческую родину — в Польшу, чтобы формировать Северную группу войск. С 1949 года он возглавил министерство обороны страны. За это время пережил два покушения и бесчисленные нападки со стороны националистов. Поляк по национальности, Рокоссовский оказался чужим среди своих и был втянут в бесконечные козни «польского двора», перед которым блекли интриги некогда знаменитого «мадридского». Так был нейтрализован один из самых популярных советских маршалов. Сталин не хуже Черчилля представлял, чего стоит польская правящая элита. Бывший британский премьер, как никто другой, знал ее истинную цену и позже в своих воспоминаниях писал:

«…Героические черты польского народа не должны заставлять нас закрывать глаза на его безрассудство и неблагодарность, которые в течение ряда веков причиняли ему неизмеримые страдания… Слава в периоды мятежей и горя, гнусность и позор в периоды триумфа. Храбрейшими из храбрых слишком часто руководили гнуснейшие из гнуснейших! И все же всегда существовали две Польши: одна из них боролась за правду, а другая пресмыкалась в подлости».

Рокоссовскому пришлось иметь дело и с теми, и с другими. Человек честный и не терпевший интриг, он вынужден был с головой уйти в военные дела и держаться подальше от политики.

В отношении другого прославленного маршала — Георгия Жукова — Сталин использовал более грубый, но безотказно действовавший прием. В июне 1946 года МГБ начало расследование по т. н. «трофейному делу». По его результатам Абакумов доложил Вождю:

«…Жуков, используя служебное положение, вывез из Германии в значительных количествах мебель, произведения искусства, различное другое трофейное имущество для своего личного пользования».

Позже в объяснительной записке, представленной на имя секретаря ЦК ВКП(б) Андрея Жданова, прославленный маршал пояснял:

«…Я признаю себя очень виноватым в том, что не сдал все это ненужное мне барахло куда-либо на склад, надеясь на то, что оно никому не нужно. Я даю крепкую клятву большевика — не допускать подобных ошибок и глупостей… Я уверен, что я еще нужен буду Родине, великому вождю товарищу Сталину и партии…»

Покаяние проштрафившегося Маршала Победы Сталин принял и поставил его в общий строй. 9 июня 1946 года Жуков был снят с должности Главкома сухопутных войск — замминистра Вооруженных Сил СССР и назначен командующим войсками Одесского военного округа. Спустя восемь месяцев, в феврале 1947 года, на Пленуме ЦК ВКП(б) его вывели из числа кандидатов в члены ЦК ВКП(б).

Выполнив эту задачу Вождя, Абакумов и подчиненное ему МГБ следующий удар нанесли по партийной организации города трех революций — Ленинграду. Выходцы с берегов Невы — новое поколение молодых советских руководителей: секретарь ЦК ВКП(б) Алексей Кузнецов, член оргбюро ЦК ВКП(б), председатель Совета министров РСФСР Михаил Родионов и первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) Павел Попков — во время войны вместе с жителями отстояли свой город. Они не раз смотрели смерти в глаза, потому не боялись смотреть в глаза высокому партийному начальству и предлагали смелые реформы. Этот вызов ленинградцев «старой гвардии» — Молотову, Маленкову, Кагановичу и самому Сталину — дорого им обошелся.

Первым 13 августа 1949 года в кабинете секретаря ЦК ВКП(б) Маленкова арестовали Кузнецова. Вслед за ним в течение нескольких недель в камеры отправилось несколько сот партийных и хозяйственных работников Ленинграда. Сакральной жертвой пал один из самых талантливых и молодых руководителей новой генерации управленцев, член политбюро ЦК ВКП(б), председатель Госплана и заместитель главы правительства, выходец из Ленинграда Николай Вознесенский. Ему и остальным «заговорщикам предъявили обвинение в том, что они:

«…объединились в антисоветскую группу с целью превратить ее в опору по борьбе с партией и Центральным Комитетом ВКП(б) … отрыве ленинградской организации от ЦК ВКП(б) и в намерении превратить Ленинградскую организацию в свою опору для борьбы с партией … взорвать партию изнутри и узурпировать партийную власть…»

30 сентября 1950 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Вознесенского, Кузнецова, Родионова, Попкова и еще 19 других участников, проходящих по т. н. «ленинградскому делу», к высшей мере наказания. На следующий день их расстреляли, остальные «заговорщики» — 85 человек — получили разные сроки — от 5 до 25 лет, а еще 105 отправились в ссылку на срок от 5 до 8 лет.

Казалось бы, Абакумов с блеском выполнил очередное задание Сталина. Но это была иллюзия. Власть, тем более тоталитарная, не терпит свидетелей своих неблаговидных дел, и потому Абакумов, как и его предшественники — руководители НКВД Генрих Ягода и Николай Ежов, был обречен. Споткнулся Абакумов на очередном «заговоре», вызревавшем в воспаленном сознании Сталина, — «заговоре международного сионизма».

Известный советский кардиолог профессор Яков Этингер, оказавшийся одной из жертв этого «заговора», был арестован и помещен в камеру внутренней тюрьмы на Лубянке. Следствие в отношении него вел старший следователь по особо важным делам подполковник Михаил Рюмин. Он применял к Этингеру весь пыточный арсенал, но так и не добился признательных показаний. В этой связи Абакумов распорядился перевести упрямого подследственного в Лефортовскую тюрьму, отличавшуюся более суровым режимом содержания.

В марте 1951 года, находясь в карцере, Этингер скончался. «Бдительный» Рюмин заподозрил неладное и сигнализировал наверх:

«…Абакумов, чтобы скрыть улики сионистского заговора, распорядился установить для Этингера более суровый режим и распорядился поместить в самую холодную и сырую камеру, что и привело, особенно после приступов грудной жабы, к смерти Этингера».

Сигнал не остался без внимания тех, кто опасался дальнейшего усиления Абакумова. Не без помощи Берии и Маленкова «бдительный следователь» подготовил письмо-разоблачение на имя Сталина. В нем Рюмин писал:

«…арестованный еврейский националист врач Этингер признал, что при лечении т. Щербакова А. С. имел террористические намерения в отношении его и практически принял все меры к тому, чтобы сократить его жизнь. Абакумов не сообщил ЦК о показаниях Этингера и помешал тем самым выявить законспирированную группу врачей, выполняющих задания иностранных агентов по террористической деятельности против руководителей партии и правительства».

Реакция Сталина последовала незамедлительно. 4 июля 1951 года Абакумова отстранили от дел, 12-го арестовали вместе с женой Антониной Смирновой — дочерью известного эстрадного артиста. Не пощадили даже малолетнего сына. Он тоже оказался в камере. Абакумову и семье пришлось пройти все земные круги ада, на которые он обрекал других, будучи министром госбезопасности.

19 декабря 1954 года Абакумов оказался на месте своих жертв. За спиной сухо лязгнули затворы пистолетов. Он напрягся. Мгновение между жизнью и смертью, казалось, превратилось в вечность. Пальцы палачей легли на курки, и одновременно громыхнули три выстрела. Слепящая тьма поглотила бывшего министра госбезопасности, бывшего руководителя Смерша, бывшего бойца ЧОН, простого рабочего парня, когда-то поверившего в столь притягательные для юной души слова: Свобода, Равенство, Братство!

Более 60 лет на имени Виктора Абакумова и на всем, что он делал, лежало политическое табу. Всевластное время и сама история нашей страны — героическая и трагическая, определили его место в ней и вынесли окончательный вердикт — возвратили из небытия. Виктор Семенович являлся человеком своего времени. Времени сурового, лишенного полутонов и компромиссов. Он был предан советским вождям и добросовестно исполнял, как понимал, свой гражданский и служебный долг. Он никого не предал и не изменил ни идеалам, ни Родине. Это родина в лице вождей изменила Виктору Семеновичу.

В тот роковой день образования отечественной военной контрразведки, 19 декабря 1954 года, когда Виктор Абакумов был расстрелян, казалось, что вместе с ним были навсегда вычеркнуты не только из жизни, но и из летописи Великой Отечественной войны не только его имя, но и сам Смерш.

С тех пор минуло 60 лет. В 2003 году Директор ФСБ России и руководитель Управления военной контрразведки ФСБ России предприняли смелый шаг. Они восстановили историческую справедливость, сделали достоянием широкой общественности имя Виктора Семеновича.

Спустя десять лет общество ветеранов военной контрразведки в результате длительных поисков в одной из безымянных могил на Левашовской пустоши в Санкт-Петербурге обнаружили прах Виктора Семеновича. 19 апреля 2013 года он упокоился на родной московской земле.

Виктор Семенович Абакумов, Николай Николаевич Селивановский, Александр Иванович Матвеев, Леонид Георгиевич Иванов, уже ушедшие в мир иной, ныне живущие Иван Лаврентьевич Устинов, Виктор Григорьевич Тарасов и другие прожили сложную, заслуживающую глубокого уважения жизнь. Они были преданными сыновьями своего сурового и бурного времени. Они без страха и упрека служили великим целям и идеалам, которыми тогда жила страна. Находясь на самом острие тайной войны, они остались верны своим друзьям, принципам, делу и, как истинные рыцари, скромно ушли в тень истории нашей страны и отечественных спецслужб.

Сегодня они возвратились к нам и зажили новой жизнью на страницах альбома-книги «Смерш», в десятках других литературных произведений, на экранах телевизоров и в документальной телелетописи отечественных спецслужб «Легенды госбезопасности».

9 Мая они — ветераны Смерша, действующие и ушедшие в мир иной, — занимают свое почетное место рядом с нами в живом строю «Бессмертного полка».