Глава первая

Лицом к лицу

Размытый силуэт старенького, потрепанного огнем зенитных батарей «небесного тихохода» У-2 описал широкий полукруг над лесной чащобой, скованной небывалой для ноября стужей, и пошел на второй заход. Армейский разведчик Виктор Бутырин приник к плексигласовому колпаку кабины, пытаясь отыскать огни сигнальных костров.

Эти места были ему хорошо знакомы. В сентябре 1941-го здесь, у деревни Пендяковка, насмерть стоял его батальон. Трое суток гитлеровцы гусеницами танков утюжили передовые позиции рот ленинградского ополчения и лишь на четвертый день смогли сломить их отчаянное сопротивление. Те, кто уцелел после рукопашной, нашли спасение в лесах. Среди них был и стрелок-пулеметчик младший сержант Бутырин. К середине сентября окруженцы с боями пробились на позиции советских войск, и там им пришлось пройти через фильтрационный пункт военной контрразведки особого отдела дивизии. У особистов вопросов к Виктору не возникло, зато они появились у майора Гусева из разведотдела штаба Северо-Западного фронта, и после беседы с ним Бутырин был направлен на краткосрочные курсы подготовки зафронтовых разведчиков.

Подобного поворота он никак не ожидал. Три месяца назад, 17 июня 1941 года, поднимаясь по ступенькам мрачного особняка на Литейном, младший научный сотрудник центральной лаборатории гидродинамики Бутырин уже мысленно попрощался со свободой. Колючий взгляд следователя НКВД и его «непростые» вопросы, казалось, не оставляли Виктору шансов уйти от убойной 58-й статьи. Зловещая коса репрессий, безжалостно прошедшая по семье Бутыриных в 1938 году, снова нависла над ним.

…В тот майский вечер они с матерью так и не дождались отца. Его телефон молчал, дежурный вахтер ничего вразумительного сказать не мог. Недобрые предчувствия, охватившие их, спустя несколько часов подтвердились. Перед рассветом в квартиру вломились трое и перевернули все вверх дном в поисках «доказательств шпионской деятельности» отца. Обыск закончился арестом матери.

Вслед за родителями Виктора в тюрьму отправились сестра отца и двоюродный брат матери Лещенко — крупный работник наркомата путей сообщения. Ему «аукнулась» недавняя командировка в Америку. Ретивые следователи из НКВД разглядели в нем «американского шпиона», но до трибунала дело довести не успели, так как сами оказались… «наймитами империализма, пробравшимися в органы госбезопасности и занимавшимися шельмованием советских кадров».

После освобождения дяди у Виктора затеплилась робкая надежда, что справедливость восторжествует и в отношении отца с матерью и они вернутся домой. Но время шло, а вместе с ним таяла и надежда. И тогда он начал, что называется, стучаться во все двери. В управлении НКВД это восприняли по-своему и принялись копать под него. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не война, которая, как безжалостный экзаменатор, отмеряла каждому то, чего он заслуживал.

Враг рвался к Ленинграду, и военкомату было не до того, чтобы выискивать «темные пятна» в биографиях добровольцев. На вес золота был каждый штык. 7 июля красноармеец Бутырин в составе маршевой роты отправился на передовую. Три месяца в окопах, и ни одной царапины — это было настоящим чудом. Следующее чудо произошло после выхода Виктора из окружения, когда армейский разведчик майор Гусев остановил на нем свой выбор. В пользу Бутырина говорили не столько знание немецкого языка и навыки работы на рации, полученные еще в школьном кружке, сколько месяцы, проведенные на передовой. И Гусев не ошибся в своем выборе. К ноябрю 1941-го на счету Виктора были уже три удачные заброски в тыл к гитлеровцам. Он оказался одним из немногих, кому удалось не только добыть ценные данные о противнике, но и вывести из окружения сотни красноармейцев и командиров.

На этот раз перед ним стояло более сложное задание. Разведчику Бутырину предстояло легализоваться на оккупированной территории, потом наладить работу резидентуры военной разведки штаба Северо-Западного фронта по сбору информации о частях 1-го армейского корпуса вермахта, а также организовать диверсии на транспортных коммуникациях Мга — Кириши и Мга — Тосно. Успех предстоящей операции, как, собственно, и жизнь Виктора, во многом зависел от надежности неведомых ему Бориса, Петра и дяди Вани. Их имена, адреса явок и пароли он вызубрил, как таблицу умножения. До встречи с ними оставались считаные минуты.

Самолет снизился. Летчик обернулся и энергично закрутил рукой над головой. Виктор догадался — подошло время высадки и, напрягая зрение, силился разглядеть сигнальные огни, но так ничего и не увидел. Ночной мрак скрадывал очертания. Летчик медлил и продолжал кружить над лесом. Наконец, луна выглянула из-за туч и блеклым светом залила окрестности. Сквозь морозную дымку проступили черный пунктир железной дороги, идущей на Мгу, белое овальное пятно занесенного снегом озера и сгоревшая церковь, взметнувшаяся к небу черной свечой колокольни.

Прошло еще несколько томительных мгновений, лес поредел, и на поляне высветился сплюснутый в вершине треугольник из костров. Это разведчики дяди Вани сигнализировали о готовности к приему десанта. Виктор сдвинул в сторону плексигласовый колпак кабины, оттолкнулся от сидения и перевалился за борт. На счет пять рука нашла кольцо и резко дернула. Над головой раздался хлопок, и парашют смятым тюльпаном распустился в ночном небе. Мощный встречный поток воздуха подхватил Виктора и потащил в сторону озера.

Попытки выправить положение ни к чему не привели, его все дальше относило в сторону. Огни сигнальных костров пропали из вида. Справа вспучилась штабелями дров лесосека. Земля стремительно приближалась.

Виктор изо всех сил налег на стропы. Уроки, полученные в аэроклубе у инструктора Евсеевича, не пропали даром. Парашют стал более послушен, скорость упала. Теперь все зависело от удачи. В последний момент ветер резко изменил направление. Внизу проступило темное пятно. Густой еловый лес ощетинился мохнатыми пиками. Стараясь ослабить удар, Виктор сжался в комок и в следующую секунду врезался в макушку ели. Острая нестерпимая боль огнем разлилась по позвоночнику, и в глазах потемнело. Ломая ветки и увлекая за собой груды снега, Виктор рухнул в сугроб. Лес откликнулся утробным вздохом. Прошло мгновение, и на поляне снова воцарилось белое безмолвие…

Сознание медленно возвращалось к Виктору. Как сквозь вату до него доносился остервенелый лай собак. Он с трудом открыл будто налившиеся свинцом веки. Перед ним плыла и двоилась багровым оскалом брызжущая слюной клыкастая пасть. Рука, дернувшись к пистолету, плетью упала на снег. В глазах зарябило от роя черных точек, а когда они рассеялись, на месте собачей морды появилась раскрасневшаяся на морозе конопатая рожа.

«Конопатый» — бывший командир отделения конвойных войск НКВД, а ныне старший поисковой команды тайной полевой полиции Зверев склонился над пленным, и по его физиономии растеклась самодовольная ухмылка. Наконец-то ему в руки попал не труп, а живой радист с кодами. Сноровисто обшарив карманы парашютиста, Зверев достал из них гранату, нож, из кобуры вынул пистолет и приказал встать. Виктор сделал попытку, но острая боль пронзила спину, и он снова потерял сознание. Зверев пнул его нагой и приказал двум карателям погрузить красного парашютиста в сани. Они ухватил Виктора за ноги, оттащили к дороге и забросили на сено. Рядом с ним положили рацию и вещмешок. К этому времени из леса вышли остальные, расселись по саням, и поисковая группа тронулась в путь. Зверев с тревогой косился на пленного и торопил возницу — за живого парашютиста немцы платили в два раза больше.

Начальник 501-го отделения тайной полевой полиции (ГФП) майор Карл Гофмайер также надеялся, что на этот раз группа захвата сумеет взять живым красного парашютиста и ему наконец удастся покончить с «бандитами» неуловимого дяди Вани. Карательные команды сбились с ног, гоняясь за ними по окрестным лесам, но они каким-то непостижимым образом выскальзывали из хитроумных ловушек. И только недавно дело сдвинулось с мертвой точки. И не хваленый абвер и не мясники из гестапо, а он — майор Гофмайер, аристократ и «военная косточка» — смог утереть им нос и первым выйти на «бандитов». Его особый подход к славянам, над которым недавно кое-кто посмеивался за спиной, принес результат.

Агент Проныра, завербованный им лично, оправдывал свою кличку и сумел внедриться в «банду» дяди Вани. Законченный негодяй, он к тому же оказался прирожденным артистом. С ролью жертвы Проныра справился блестяще. Но не столько синяки, оставшиеся после «работы» душегуба Зверева, сколько дерзкий побег из тюрьмы со связником «бандитов» сделал его среди них своим. И хотя верхушка «бандитов» Проныру к себе близко не подпускала, тем не менее его информация позволила Гофмайеру перехватить две группы диверсантов и не допустить подрыва железной дороги.

Эти успехи не остались незамеченными. На последнем кустовом совещании начальников подразделений тайной полевой полиции в Пскове результативная работа начальника 501-го отделения по нейтрализации «красных бандитов» находилась в центре внимания. Завистники из числа шаркунов паркета, метившие на место Гофмайера, были посрамлены и теперь рассыпались в похвалах. Те же, кто, как и он, кресты на грудь и звезды на погоны зарабатывали в окопах, от души жали ему руку.

На лице Гофмайера появилась тщеславная улыбка. Он уже лелеял надежду, что после захвата красного парашютиста и разгрома «банды» дяди Вани следующей ступенькой в карьере станет его перевод в Берлин. Бросив нетерпеливый взгляд на часы — вот-вот с докладом должен был подъехать унтер-офицер Штейнблюм, — Гофмайер прошел к окну и выглянул во двор. Там происходило то, что уже сидело у него в печенках: десяток арестованных «бандитов» под присмотром автоматчиков очищали плац и спортивный городок от выпавшего накануне обильного снега. Сверху со сторожевых вышек на них хищно целились вороненые стволы пулеметов. Со стороны бывшего школьного стадиона доносилась звонкая, раскатистая пальба — комендантский взвод проводил стрельбы.

Гофмайер вернулся к письменному столу и потянулся к папкам с документами. Под руку попал отчет коменданта железнодорожной станции Мга. Уже на первом листе у Гофмайера пропало всякое желание читать дальше. Документ пестрел цифрами убитых, пущенных под откос вагонов и метрами взорванных железнодорожных путей. Этому ежедневному кошмару, казалось, не будет конца. Вырубки леса у железнодорожного полотна, драконовский комендантский час, казни заложников не останавливали русских фанатиков. Они с каким-то непостижимым для него упорством продолжали атаковать железную дорогу и одиночные посты. Гофмайера охватило жгучее желание сгрести со стола весь этот ворох бумаг и швырнуть в печь.

Пронзительный скрип подмерзших тормозов заставил Гофмайера встрепенуться. Он подбежал к окну и выглянул во двор. Перед крыльцом, взметнув снежное облачко, остановился «опель». Из него вышел сияющий обер-лейтенант Функ. Сердце Гофмайера радостно встрепенулось. Интуиция не обманула его: Проныра не подвел, и операция по захвату русского парашютиста, похоже, завершилась удачно. Сгорая от нетерпения, Гофмайер шагнул к двери и на пороге столкнулся с Штейнблюмом и Функом. Их довольные физиономии говорили сами за себя. Функ бодро доложил: шифры, коды, рация, а главное живой радист находятся в руках группы захвата. Гофмайер забыл про отчет коменданта железнодорожной станции Мга, к нему вновь вернулось хорошее настроение. Он прошел к буфету, достал бутылку коньяка, рюмки, налил до краев и пригласил Штейнблюма с Функом к столу.

Потягивая коньяк, они принялись намечать будущую операцию против «бандитов» дяди Вани. Функ, еще не остывший после охоты на парашютиста, в своих идеях зашел так далеко, что Берлину пришлось бы бросить все дела и заниматься только тем, что сейчас рождалось в его голове. Гофмайер не останавливал буйный полет фантазии ретивого подчиненного и лишь снисходительно кивал головой. Впервые за последние недели выпала редкая минута, когда он мог позволить себе насладиться успехом. Краем уха слушая захмелевших Функа и Штейнблюма, Гофмайер в душе предвкушал скорое перемещение в Псков, а там, чем черт не шутит, и в Берлин.

Ржание лошадей и громкие голоса, донесшиеся со двора, вернули его, Функа и Штейнблюма к действительности. Они дружно подхватились из кресел и приникли к окну. В ворота въехала группа захвата Зверева. Трое саней, не останавливаясь, свернули к конюшне, а четвертые приткнулись рядом с «опелем». С них сошли, а скорее сползли три скрюченные фигуры и, вихляя из стороны в сторону, потащились к крыльцу.

Гофмайер с нетерпением ждал встречи с красным парашютистом. Он уже всем своим существом жил предвкушением предстоящего поединка с русским. Ноздри его хищного носа затрепетали, а в глазах появился азартный блеск. То же самое читалось на лицах Штейнблюма и Функа.

Внизу хлопнула входная дверь. Под тяжестью шагов жалобно заскрипели ступени деревянной лестницы. Перед кабинетом они затихли. Прошла секунда-другая, и громкий стук всколыхнул напряженную тишину штаба. Гофмайер разрешил войти. Дверь распахнулась. Зверев с Остапчуком втащили в кабинет парашютиста и, придерживая его под руки, застыли у порога. Гофмайер цепким оценивающим взглядом пробежался по нему.

Невысокого роста и далеко не богатырского телосложения русский не произвел впечатления. Мимо такого пройдешь и не обратишь внимания. Сделав шаг вперед и покачиваясь с пятки на носок, Гофмайер продолжал буравить парашютиста холодным взглядом. На обмороженном и затекшем от кровоподтеков лице жили одни жгуче-черные глаза. В них он увидел то же, что десятки раз наблюдал у арестованных подпольщиков и партизан. В глазах парашютиста полыхал огонь ненависти.

«Швайн! Упрямый фанатик!» — подумал Гофмайер, и его охватило жгучее желание растоптать парашютиста. С трудом подавив вспышку ярости, он, тяжело ступая, вернулся к столу и, развалившись в кресле, намеренно выдержал долгую паузу.

Тепло, исходившее от русской печки, отогрело заиндевевшее на морозе лицо Виктора. Кусочки льда на бровях, ресницах растаяли и бурыми ручейками заструились по щекам. Он тряхнул головой. Потолок со стенами перестали кружиться, и перед ним, как сквозь туман, проступили размытые силуэты. Серебряное шитье погон выдавало в них офицеров. За их спинами с парадного портрета таращился пучеглазый фюрер.

В наступившей тишине было слышно лишь звонкое потрескивание поленьев в печи. Затянувшемуся молчанию, казалось, не будет конца. Первым терпение иссякло у Штейнблюма. Он шагнул к Виктору, но, наткнувшись на колючий взгляд Гофмайера, остановился. Тот, сохраняя каменное выражение лица, начал допрос. Не получив ответов, он кивнул Штейнблюму, и тот пустил в ход кулаки. Один из ударов пришелся на поврежденный позвоночник Виктора. От нестерпимой боли в его глазах все потемнело, и, теряя сознание, он повалился на Зверева.

К жизни Виктора вернул сладковато-холодный привкус на запекшихся от крови губах. Он с трудом их разжал, и живительная влага тонкой струйкой полилась в пересохший рот. Чьи-то заботливые руки осторожно касались лица и смоченной в воде тряпицей очищали от сукровицы. Виктор открыл глаза и, освоившись с полумраком, увидел перед собой три склонившиеся фигуры. Слабые лучи солнца, проникавшие в камеру через крохотное зарешеченное оконце, падали на исхудавшие, в ссадинах и ушибах лица.

Его сокамерниками в тюрьме тайной полевой полиции оказались доктор Потапов, снабжавший партизан медикаментами, и два разведчика из отряда дяди Вани — Николай и Владимир. Они оказались единственными из группы, которая должна была принять посланца с Большой земли — разведчика Северова, захваченного карателями в плен. С их помощью Виктор стащил с себя ватник, телогрейку и, превозмогая боль в позвоночнике, перекатился на живот. Доктор склонился над его спиной и не удержался от горестного восклицания.

Между лопаток синюшными пятнами проступили места ушибов. Пальцы Потапова осторожно касались их и позвонков. Виктор терпеливо переносил боль, пульсирующими ударами отзывавшуюся в затылке, и коротко отвечал на вопросы доктора. Его слова вызвали у Потапова вздох облегчения: он не обнаружил переломов. После перевязки конвой вывел его из камеры, и в ней на время установилась тишина.

Первым ее нарушил Николай. Ему не давала мысль о предательстве. С ним соглашался Владимир. Их доводы показались Виктору убедительными. Об этом говорили сухие факты. Гибель двух групп подрывников и, наконец, засада (а в этом Николай с Владимиром не сомневались ни минуты) на месте десантирования Виктора не могли быть простой случайностью. По их твердому убеждению в отряде дяди Вани действовал коварный и подлый враг. Но кто именно, партизаны не могли даже предположить. Чаще всего ими упоминался некий Сафрон. Именно с его появлением в партизанском отряде Николай связывал все последние неудачи и гибель товарищей. Проклиная предателя, он и Виктор жалели только об одном, что перед смертью не смогут поквитаться с ним.

Близкая смерть не вызывала в Викторе паники и ужаса. С мыслью о ней он уже свыкся. На фронте ему не раз приходилось смотреть ей в глаза. Но тогда рядом с ним сражались товарищи, в руках была винтовка, и свою жизнь он не собирался задешево отдавать. Здесь же, в этом каменном мешке, он ничего не мог сделать своим врагам, и ему оставалось только смириться и ждать смерти. Безысходность подтачивала волю, а дремавший где-то в глубине души страх холодными волнами подкатывал к горлу и перехватывал дыхание. Обостренный опасностью слух ловил каждый шорох и звук за дверью. Сердце начинало учащенно биться, когда в коридоре раздавались шаги. Он ждал вызова на допрос и понимал, что он может стать последним в его жизни.

Время шло, а его все не вызывали. По длинным зубастым теням, скользившим по щербатой стене, Виктор догадался, что день подошел к концу. В камере потемнело, и через несколько минут она погрузилась в кромешную тьму. Вместе с ней усилился мороз и острыми иголками принялся покусывать ноги и руки. Пленники, чтобы сохранить частичку тепла, сбились в кучку. Виктор оказался в середине и, согретый телами товарищей, не заметил, как погрузился в полузабытье. Лязг засова на двери камеры и визгливый скрип ржавых петель вернули его к страшной действительности. Он поднял голову. На пороге возник Зверев. Задрав кверху немилосердно коптившую керосиновую лампу, каратель пробежался злобным взглядом по лицам пленных, остановился на Викторе и приказал следовать за ним.

Превозмогая боль в спине, Бутырин на непослушных ногах вышел из камеры и с трудом дотащился до окованной железом двери. Зверев открыл ее и подтолкнул вперед. Виктор оказался в мрачной, напоминающей могильный склеп, камере. Перед его глазами двоились размытые фигуры Гофмайера и Штейнблюма. Небрежно развалившись на стульях, они оживленно разговаривали. В углу, у пышущей жаром печи чем-то погромыхивал третий. Виктор остановил на нем взгляд и поежился.

Резиновый до самых пят фартук на груди угрюмого бородача и болтавшаяся на поясе плетка говорили сами за себя. Его узловатые пальцы неспешно перебирали разложенные на кухонном столе вязальные спицы, цыганские иголки, щипцы и ножи. Виктора бросало из холода в жар, и липкий пот заструился по щекам. Это не укрылось от Гофмайера, и на его холеной физиономии появилась зловещая ухмылка. Выдержав долгую паузу, он кивнул Звереву и бородачу!

Они набросились на Виктора и, легко подавив сопротивление, привязали веревками к лавке. Затем Зверев поднял с пола клещи, выхватил из пламени головешку и, поигрывая ею, то приближал, то отдалял от лица жертвы. От нестерпимого жара на голове Виктора начали гореть волосы, и зловонный запах пополз по камере.

Гофмайер брезгливо поморщился и кивнул Штейнблюму. Тот поднялся со стула, прошел к двери и, приоткрыв ее, окликнул надзирателя. Из коридора донесся шум шагов, и на пороге возник Николай. Зверев и бородач взялись за него. Между ними завязалась отчаянная борьба, но силы оказались неравны. Палачи опрокинули Николая на соседнюю лавку и привязали к ней.

Бородач, смахнув пот со лба, взялся за клещи и вытащил из огня головешку. У Виктора перехватило дыхание. Он не чувствовал соленого привкуса крови, сочившейся из прокушенной губы. В нем все трепетало в предчувствии адской боли. Гофмайер бросил на него испытующий взгляд и кивнул палачу.

Тот, описав огненный полукруг над головой Виктора, опустил горящую головешку на лицо Николая. Его душераздирающий крик, удушающий смрад горящих волос и человеческой плоти мутили сознание Виктора. Он пытался отвернуть голову к стене, но костлявая, потная лапища Зверева намертво припечатала ее к лавке…

Виктор уже не мог вспомнить, как оказался в камере. Перед его глазами продолжало корчиться и содрогаться истерзанное тело Николая, а под ним, будто черви, извивались выпавшие из вспоротого живота внутренности…

 

Глава вторая

Верьте мне, люди!

Скрежет засова заставил Виктора вздрогнуть. Дверь в камеру открылась, и на пороге появился Зверев. Осклабившись гнилозубой ухмылкой, садист-каратель оставил на пороге миску баланды и исчез в полумраке коридора. Дверь визгливо скрипнула ржавыми петлями, и вновь особенная, убийственная тюремная тишина придавила Виктора. Запах баланды отозвался болезненными спазмами в желудке, но он не притронулся к ней и остановившимся взглядом продолжал смотреть на щербатую стену. Время для него будто остановилось.

Лязг засова вывел Бутырина из забытья. В темном проеме возник Зверев и потребовал следовать за ним. Держась за стену, Виктор поднялся и, припадая на правую, поврежденную при десантировании ногу, поплелся в конец коридора. На этот раз они миновали камеру пыток, поднялись на этаж и вошли в кабинет. В нем помимо Гофмайера находился еще Штейнблюм. Перед ними на столе в чашках ароматно дымился настоящий кофе. В тарелке лежали сложенные стопкой румяные хлебные тосты, в вазочке жирно лоснился кусок масла, а на блюде, накрытом накрахмаленной салфеткой, угадывались фрукты. Довершала картину этого гастрономического парада бутылка коньяка.

Встретив Виктора иезуитской улыбкой, Гофмайер широким жестом пригласил к столу. Этот неожиданный поворот в поведении и действиях гитлеровцев поставил Виктора в тупик. Гофмайер хмыкнул и кивнул головой Звереву. Тот ухватил пленника за плечи, подтолкнул к столу, силой усадил на стул и, пятясь, покинул кабинет.

Возникла долгая пауза. Гофмайер не спешил начинать разговор и, откинувшись на спинку кресла, буравил Виктора изучающим взглядом. Тот пришел в себя и терялся в догадках о том, какой еще подвох приготовили ему гитлеровцы.

Первым нарушил затянувшееся молчание Штейнблюм. Он налил кофе в третью чашку и предложил выпить. Виктор не шелохнулся и ненавидящим взглядом обжег Гофмайера. На лице гитлеровца не дрогнул ни один мускул. Он по-прежнему оставался невозмутим и сделал жест Штейнблюму. В руках того, как у фокусника, появилась листовка. Виктор посмотрел на нее и напрягся.

В глаза бросился жирный заголовок: «Красноармеец обвиняет палача Сталина!», и буквы заплясали перед ним: «Русские патриоты обвиняют врагов советского народа Сталина и Жданова! Присоединяйтесь к нам! Не дайте погибнуть нашему Петербургу! …Смерть тысяч его безвинных жителей на совести кровавых палачей Сталина и Жданова!..»

Он уже не мог дальше читать, пальцы сжались в кулаки, а кожа на костяшках побелела от напряжения. Ему стало все ясно. Гофмайер, этот утонченный, с холеной физиономией садист, не оставлял ему выхода. В листовке не хватало только одного — фотографии красноармейца. Его, Виктора Бутырина, фотографии! В подтверждение этой убийственной догадки Штейнблюм достал из ящика стола фотоаппарат. Гофмайер изобразил на лице улыбку и сделал снимок.

Листовка с фотографией — это был беспроигрышный ход гитлеровцев. Тем самым они загоняли его в угол и заживо, с позором хоронили в глазах друзей и боевых товарищей. От безысходности Виктор готов был наброситься на Гофмайера и покончить все разом, но в последний момент холодная логика разведчика подсказала ему другое: «Умереть легко. А что потом? Потом они своими паршивыми бумажками втопчут твое имя в такую грязь, что век не отмыться! Не сдавайся! Борись!»

Для разведчика Бутырина настал момент истины: умереть бесславной смертью или принять правила, навязанные ему Гофмайером, чтобы потом повести с ним свою игру. Игру, на кон в которой будет поставлена не только его жизнь, но и честное имя. Но какой ценой? Виктор отдавал себе отчет: Гофмайер не дилетант, он — профессионал, а это значит, что на одни только заверения в готовности служить фашистам не клюнет. Подтверждением тому являлась изощренная комбинация с текстом и портретом на листовке. Расположение и доверие Гофмайера можно было купить только самой страшной ценой — предательством, сообщив задание разведотдела Северо-Западного фронта, явки и пороли для связи с партизанами.

Оказавшись в ловушке, Виктор лихорадочно искал выход и видел в его том, чтобы в игре с Гофмайером ему оказали помощь мертвые — Николай и Владимир. С трудом находя слова, он назвал гитлеровцам имена и фамилии отважных партизан и сообщил о своем задании: поддержании связи между отрядом дяди Вани и разведотделом Северо-Западного фронта. При этом Виктора не покидала мысль о предателе, действующем среди партизан. Подтверждение этим предположениям Николая и Владимира он решил искать у гитлеровцев. Его заявление о предателе Сафроне произвело впечатление на Гофмайера и Штейнблюма. Они переглянулись, но ничего не сказали. Однако по выражению их лиц Виктор понял, что попал в самую точку. Гофмайер тут же свернул эту щекотливую для него тему и стал форсировать вербовку. Обещая Виктору сохранить жизнь, а в будущем за помощь Германии солидное вознаграждение, он добивался от него согласия на сотрудничество.

Одних только слов сломленного, как казалось Гофмайеру, советского парашютиста было недостаточно. И, чтобы завербованному агенту окончательно отрезать все пути назад, он потребовал дать подписку о сотрудничестве. Штейнблюм тут же вытащил из ящика письменного стола лист бумаги и положил перед Виктором. Гофмайер повелительно кивнул головой и на ломанном русском языке принялся диктовать.

Виктор взял ручку, макнул в чернильницу и стал писать. Под непослушной рукой перо жалобно поскрипывало, а буквы ложились на бумагу вкривь и вкось:

«Я, Бутырин Виктор Яковлевич, беру на себя обязательство верно служить Великой Германии и ее Великому фюреру. Не жалея себя, я буду бороться за освобождение русского народа от ига большевизма. Я обязуюсь беспрекословно выполнять задания начальника 501-го отделения тайной полиции Германии майора Гофмайера».

Поставив последнюю точку, Виктор вопросительно посмотрел на Гофмайера. Тот, перечитав текст, одобрительно кивнул головой и вернул обратно. Изобразив на лице озабоченность, гитлеровец пустился в пространные рассуждения о том, что забота о безопасности нового «борца с большевизмом» является для него делом первостепенной важности, и потому их дальнейшая работа должна быть строго засекречена. Ему поддакнул Штейнблюм и пояснил, что для этого Виктор должен избрать себе псевдоним — любую фамилию или любое имя. Здесь инициативу в разговоре снова взял в свои руки Гофмайер. Не преминув продемонстрировать знание русской истории, он предложил Виктору взять себе псевдоним знаменитого русского изобретателя радио — Попова.

Тот пододвинул к себе подписку и мелкими буквами вывел — Попов. Гофмайер аккуратно промокнул чернила папье-маше и положил листок в папку. Эти ничтожно короткие пять строк безжалостно перечеркнули прошлую жизнь разведчика Северова — Бутырина. Что ждало его впереди? Позор? Бесчестие? Или смертельно опасная игра с гитлеровцами, в которой Виктор рассчитывал вернуть себе честное имя и доверие товарищей? Время… Только оно могло дать ответы на эти вопросы. А пока Виктору не оставалось ничего другого, как жить надеждой, и ее слабый отблеск отразился в его глазах.

Гитлеровцы расценили это по-своему. Гофмайер, окрыленный трудной победой, отрывавшей ему дорогу не только в партизанский отряд неуловимого дяди Вани, но и в советскую военную разведку, уже предвкушал будущие поздравления и лестные оценки полковника Гота. Вербовкой, причем не рядового партизана или подпольщика, а разведчика-радиста могли похвастаться далеко не многие в гестапо и даже в абвере. Он, Карл Гофмайер, обошел их. Попову предстояло стать в его руках той самой курицей, что будет нести золотые яйца.

Гофмайер наслаждался победой. Обычно скупой на эмоции, на этот раз он дал волю чувствам — разлил коньяк по рюмкам, посмотрел на портрет Гитлера и предложил тост за Великую Германию, за будущую успешную работу Попова. Помочив губы в рюмках, он и Штейнблюм обратили взгляды на новоиспеченного агента. Тот не притронулся к рюмке. Жгучее желание схватить бутылку и размозжить ею голову Гофмайера снова охватило Виктора, однако разведчик опять победил в нем. Он решил до конца играть роль раздавленного, сломленного человека и потребовал налить себе полный стакан водки.

Гитлеровцы переглянулись. Гофмайер подмигнул Штейнблюму. Тот достал из шкафа бутылку водки и наполнил стакан до краев. Откинувшись на спинки стульев, они с неподдельным изумлением наблюдали за тем, как далеко не здоровяк, к тому же измученный пытками русский расправлялся с водкой. Она холодными ручейками стекала по растрескавшимся губам, подбородку Виктора и капала на вылизанный до зеркального блеска пол. В эти минуты ему было глубоко наплевать на то, что о нем думали две самодовольные гитлеровские рожи. Последний глоток дался ему с трудом. Отряхнув с подбородка капли, Виктор нетвердой рукой опустил стакан на стол. В голове зашумело, перед глазами поплыли стены и потолок. «Мы еще посмотрим, кто кого», — мелькнуло в гаснущем сознании Бутырина. Он покачнулся на стуле и кулем повалился на пол.

Неожиданный выход из строя агента Попова доставил немало беспокойства Гофмайеру. Над замыслом его использования в борьбе с партизанами и оперативной игрой с советской разведкой нависла серьезная угроза. «Прорыв» из засады и затянувшееся блуждание Попова по лесу неминуемо бы вызвало подозрение у партизан. Поэтому за Виктора взялся доктор. К вечеру он уже был на ногах, и Гофмайер поручил ему проникнуть к партизанам, восстановить связь с разведотделом Северо-Западного фронта и информировать об их планах. Но здесь возникла проблема — отряд дяди Вани постоянно менял место дислокации, а внедренный в него агент Проныра внезапно замолчал. Выход из положения нашел Штейнблюм. Он предложил использовать жителя деревни Ключи Сидоркина, подозреваемого в связях с партизанами.

На следующие сутки ранним утром Виктор в сопровождении Штейнблюма и Зверева выехали в Ключи. За десять километров до деревни они остановились, а дальше, лесом Виктору предстояло добираться до связника партизан. Он ступил на обочину. За спиной хлопнула дверца, простужено всхлипнул двигатель, прошла минута, и о карателях напоминало лишь сизое облачко, расплывшееся над дорогой.

Виктор шел по лесу и дышал полной грудью. Пьянящий воздух свободы заставлял забывать о боли и том кошмаре, что пришлось пережить за эти дни. Сил хватило ненадолго, дыхание быстро сбилось, перед глазами поплыли разноцветные круги, и он свалился на густой ельник. Отлежавшись, продолжил движение и незадолго до сумерек вышел на окраину Ключей. Избу Сидоркина искать не пришлось — она выделялась добротным забором и резными, искусно сделанным наличниками на окнах. Виктор поднялся на крыльцо и постучал в дверь.

В сенях под тяжестью шагов затрещали доски, лязгнул засов, дверь приоткрылась, и в просвете возникла коренастая мужская фигура. Хозяин настороженным взглядом прощупал Виктора. Весь его вид: заросшее щетиной лицо, темные пятна на скулах и носу — следы обморожений и пропахший дымом костра ватник говорили сами за себя. Сидоркин отступил в сторону и впустил Виктора в избу.

Связник партизан не стал задавать лишних вопросов, недавняя облава карателей на парашютиста, автомат и рация за спиной Виктора делали это излишним. После ужина Сидоркин отправил его ночевать в более безопасное, чем изба, место — на сеновал. Зарывшись с головой в сено, через мгновение Виктор спал крепким сном. Разбудил его Сидоркин. Он пришел не один, за его спиной стояли два партизана.

Переход на основную базу отряда дяди Вани для них и Виктора растянулся на весь день. Уже начали сгущаться семерки, когда им встретился передовой дозор партизан. А через полчаса Виктор оказался в крепких объятиях командира и комиссара отряда. Они радовались его чудесному спасению и тому, что связь с Большой землей снова будет восстановлена. Радость оказалась недолгой. Вечером из города вернулись разведчики и принесли печальное известие о гибели Николая Семенова и его товарищей. Теперь у командования отряда отпали последние сомнения в том, что в их рядах находится предатель. Кто именно, на этот вопрос не просто было найти ответ. Среди партизан было два Сафрона, и еще трое носили созвучные этому имени фамилии. Все пятеро до этого не вызывали подозрений. За спиной у каждого была не одна боевая операция. Поиск предателя мог затянуться, а гитлеровцы и каратели находились рядом, поэтому свое спасение партизаны видели в постоянном маневре.

Темнота и сильный мороз стали их союзниками. С короткими остановками на привал они прошли четырнадцать километров и на рассвете сосредоточились перед большаком. За ним начинались непроходимые Михайловские леса, в них гитлеровцы теряли возможность для быстрого маневра и использования тяжелой техники. Рискуя быть обнаруженными воздушной разведкой, партизаны продолжили марш. Первыми через большак переправили раненых и больных, вслед за ними двинулись основные силы, когда со стороны Мги донесся гул мощных моторов, и через минуту на повороте возникла тупоносая морда грузовика.

Первыми в сражение вступили бойцы из группы заслона. Перестрелка рокочущим валом стремительно приближалась к основным силам отряда. Пулеметные и автоматные очереди потонули в разрыве мин и снарядов. Гитлеровцы подтянули артиллерию и перенесли огонь вглубь боевых порядков партизан. В воздух взметнулись ошметки человеческих тел и животных. Снег окрасился багровыми брызгами. Все смешалось в кучу: люди, лошади и сани.

Остервенев от пролитой своей и чужой крови, гитлеровцы ринулись в штыковую атаку. В те последние мгновения своей жизни и русские, и немцы жили только одним — растерзать, затоптать ненавистного врага. Их тела бугрились узлами мышц, вены вздулись тугими веревками. Осатанев от ярости, они исступленно кололи друг друга ножами, тесаками, рубили саперными лопатами. Рычащий, хрипящий клубок из человеческих тел катался по дороге и обочинам, оставляя на снегу кровавые следы, клочья одежды и истерзанные тела.

Силы оказались неравны, подоспевшее к гитлеровцам подкрепление решило исход схватки в их пользу. Разрозненные остатки партизанского отряда спасались бегством, к месту сбора вышла едва ли половина. Укрывшись под деревьями, израненные, обессилившие бойцы, чтобы не навести на себя воздушную разведку, вынуждены были до наступления темноты не разводить костров. Они ждали и надеялись, что к ним присоединятся те, кто смог вырвался из кольца окружения. Наступившая ночь похоронила эту надежду. Вместе с начальником штаба погибли и пропали без вести сорок три бойца.

Следующий день мог стать последним и для тех, кто уцелел. С востока, северо-запада и юга непрерывно доносились гул моторов и лязг гусениц. Гитлеровцы блокировали направление выхода партизан к линии фронта, и тогда командование отряда решилось на дерзкий, отчаянный шаг — прорываться на запад. Маневр удался, партизаны смогли выскользнуть из гитлеровской удавки. Но, лишившись связи — рацию Виктора повредил осколок, снабжения оружием, боеприпасами и продуктами по воздуху, они еще долгих четыре месяца маневрировали по тылам противника, совершая диверсии на коммуникациях и нападая на небольшие группы и посты охранения полиции и вермахта.

В ночь на 11 марта 1942 года отряд вышел к линии фронта. От своих партизан отделяли узкая полоса вражеских окопов и четыреста метров нейтральной полосы. Они изготовились к решающей атаке. Ночной мрак рассеялся, и перед ним темными рубцами проступили окопы и опорные пункты противника. Главную опасность представляли пулеметные гнезда.

На их подавление отправились те, у кого еще оставались силы. Вслед за ними мелкими перебежками к месту прорыву двинулись остальные. Разведчикам удалось без шума снять часовых. Два глухих взрыва у амбразур пулеметных гнезд послужили партизанам сигналом для атаки.

Забросав гранатами окопы, они одним броском прорвались на нейтральную полосу. Гитлеровцы пришли в себя и открыли огонь. С каждой секундой он нарастал и огненным валом стремительно накатывался на передовые позиции второго батальона 5-й стрелковой дивизии 11-й армии Северо-Западного фронта. Его бойцы еще не успели занять места в окопах, как из предрассветного полумрака перед ними возникли размытые силуэты. Заросшие, изможденные лица, истрепанное обмундирование и трофейное оружие говорили сами за себя — это были свои!

Виктор в отчаянном броске перелетел через колючее ограждение и, не чувствуя боли от порезов, без сил рухнул на землю. Рядом валились с ног его товарищи и тут же попадали в объятия красноармейцев. Потом, когда радость от встречи утихла, неровный строй партизан-окруженцев отправился в столовую. Для них, уже забывших запах настоящего хлеба, ржаная краюха и котелок обжигающе горячих щей казались наивысшим блаженством. Разомлев от сытой пищи и тепла, бойцы заснули и проспали до обеда, а потом суровая фронтовая действительность напомнила о себе.

Всего в километре от них находился жестокий, сильный и коварный враг. Его разведка действовала и искала в обороне Красной армии уязвимые места. Ненавистники советской власти, поднявшие голову с приходом фашистов, павшие духом военнопленные, ставшие жертвами гитлеровских спецслужб — абвера и тайной полевой полиции, в их руках становились грозным тайным оружием. Десятки матерых агентов, не раз проверенных в боевых операциях, и сотни момент-агентов на плечах окруженцев засылались в расположение советских войск с главной задачей: шпионить, осуществлять диверсии и совершать теракты против командного состава.

В условиях постоянно меняющейся боевой обстановки военной контрразведке — особым отделам НКВД СССР не оставалось ничего другого, как только подвергать окруженцев жесткой проверке. Фильтрационная работа стала тем самым ситом, которое отделяло честных, верных присяге бойцов и командиров от негодяев и предателей, рядившихся в одежды патриотов.

Через это предстояло пройти и Виктору с его товарищами. После обеда и сдачи штатного, трофейного оружия они проследовали на фильтрационный пункт особого отдела НКВД СССР 11-й армии. Он располагался поблизости от КП батальона, в одном из блиндажей. Первыми через фильтр особистов прошли командиры партизан. Беседы с ними затянулись не на один час. Это нервировало остальных. Одни, оскорбленные подобным недоверием, не выдерживали и возмущались, другие замыкались в себе.

Виктор нервничал. В памяти всплыли ненавистные Гофмайер со Штейнблюмом и проклятая подписка о сотрудничестве. Он не знал, как поступить: все честно рассказать особисту или промолчать, и решил действовать по ситуации.

Брезентовый полог в блиндаж распахнулся, оттуда выглянул уже примелькавшийся мордастый младший сержант и выкрикнул: «Бутырин!» Виктор, нервно покусывая губы, спустился в блиндаж. Помимо «мордастого» в нем находился молоденький, судя легкому пушку над верхней губой, — лет двадцати, лейтенант с покрасневшими глазами и осипшим голосом. Фильтрация окруженцев давалась ему нелегко.

Не предложив сесть, лейтенант, поворошив лежавшие перед ним бумагами, бросил на окруженца холодный, презрительный взгляд. Виктор поежился. По прошлым допросам на Литейном ему ох как хорошо было знакомо это, без тени сомнения и пригвождающее к стене, выражение глаз. Особист, похоже, заведомо записал его во враги. Трое суток, прошедшие с момента выброски и до появления Виктора в партизанском отряде, особист интерпретировал не иначе, как переход на сторону врага. Все попытки убедить его в обратном, ссылки на командование отряда ни к чему не привели. Лейтенант ничего не хотел понимать и требовал от Виктора признания в связях с фашистами. Тот замкнулся в себе. Особист, потеряв терпение, приказал младшему сержанту отправить «шпиона» под замок!

Вскинув винтовку, младший сержант передернул затвор и рявкнул: «Руки за спину, гад! Топай вперед!»

Они выбрались на двор. Десятки удивленных взглядов посмотрели на Виктора и провожали его до соседней землянки. Наспех сбитая из толстых досок дверь захлопнулась за спиной, и кромешная тьма навалилась на него. К концу дня рядом с ним оказались еще четверо. Сито армейской контрразведки было безжалостно к тем, на кого падала хоть малейшая тень подозрений.

На следующий день всех пятерых под конвоем доставили в Парфино, в особый отдел 11-й армии. Здесь за них взялись опытные контрразведчики. Ссылки на майора Гусева из разведотдела фронта Виктору не помогли. Старший лейтенант Милюков имел бульдожью хватку и, в отличие от лейтенанта, не брал на испуг, а методично и последовательно душил хитро поставленными вопросами.

Скрип открывшейся двери прервал допрос. В кабинет вошел, а скорее вкатился этаким колобком небольшого роста, круглолицый с забавным русым хохолком на макушке пожилой капитан. Мешковато сидевшая форма говорила о том, что он не кадровый военный. Старомодные очки в толстой роговой оправе на курносом носу делали его похожим на школьного учителя. Заместитель начальника особого отдела 11-й армии Колпаков действительно одно время преподавал историю в старших классах, а в последние годы работал директором школы. В контрразведку его привело прошлое. В далеком 1920 году ему пришлось служить в особом отделе ВЧК Западного фронта. Новая война, выкосившая больше половины особистов, вернула Колпакова в боевой строй.

Он сел напротив Виктора и долго пытливым взглядом разглядывал его. В нем не было той ожесточенности и подозрительности, что читалась в глазах лейтенанта из фильтрационного пункта и Милюкова. Колпаков смотрел так, будто перед ним находился проштрафившийся ученик. И Виктор решился.

Первое слово далось с трудом, а дальше он уже не чувствовал страха. Живой интерес и сочувствие, читавшиеся в глазах Колпакова, располагали к откровенности. Сердце Виктора снова екнуло, когда при упоминании Гофмайера и Штейнблюма в глазах Милюкова блеснул победный огонек. Колпаков же остался невозмутим. Это придало Виктору уверенности, и он рассказал все до конца — про подписку и про задание Гофмайера Колпаков не спешил с окончательным выводом и потребовал от Милюкова оформить признание Бутырина о его вербовке начальником 501-го отделения тайной полевой полиции майором Гофмайером не протоколом, а докладной запиской. После завершения допроса Виктора отправили в камеру для временно задержанных, а Милюков взялся за написание докладной и, когда она была готова, отправился к Колпакову. Тот кивнул ему на стул и продолжил разговор по телефону. Милюков присел, открыл папку и еще раз прошелся по тексту докладной. Главные моменты в истории Бутырина, как ему казалось, были отражены полно. Но до доклада дело не дошло.

В кабинет, хлопнув дверью, стремительно вошел начальник особого отдела 11-й армии майор Иванов. Его порывистые движения и суровое лицо, на котором узлами ходили желваки, ничего хорошего не сулили. Судя по всему, выезд на передовую, в 5-ю дивизию, окончательно испортил ему и без того паршивое настроение. Милюков, опасаясь попасть под горячую руку, угрем выскользнул за дверь. Колпаков прервал разговор и положил трубку. Подождав, когда Иванов выпустит пар, он предложил ознакомиться с перспективным материалом и пододвинул к нему папку с докладной Милюкова на Бутырина.

Иванов склонился над текстом. Уже на первой странице суровая складка пролегла по лбу, а когда была прочитана последняя страница, он с презрением отшвырнул докладную. Попытку Колпакова доказать, что Бутырин не предатель и его можно использовать в оперативной игре с гитлеровскими спецслужбами, Иванов отверг. Беспощадный к себе, он с такой же беспощадностью относился к малейшим слабостям в других. В июне 41-го, став свидетелем того, как мягкотелость и растерянность одного командира оборачивались потерями сотен человеческих жизней, он сделал для себя твердый и неоспоримый вывод — лучше не пощадить десяток трусов, чем потерять всю часть.

В тот же вечер на имя начальника особого отдела НКВД СССР по Северо-Западному фронту ушла внеочередная шифровка. В ней сообщалось о разоблачении немецко-фашистского агента Попова — Бутырина.

 

Глава третья

Чистилище

«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

Начальник особого отдела

НКВД СССР 11-й армии майор Иванов

Начальнику особого отдела НКВД СССР

14 марта 1942 года».

по Северо-Западному фронту

Комиссару Государственной безопасности 3-го ранга

Товарищу КОРОЛЕВУ

О результатах агентурно-оперативной работы над бывшими военнослужащими Красной армии, находившимися в окружении войск противника

11 марта 1942 г. на участке фронта 5-й стрелковой дивизии, 11-й армии вышла из окружения войск противника группа бывших военнослужащих Красной Армии и гражданских лиц (партизан) в количестве 33 человек. Из них: старшего комсостава — 1; среднего — 2; младшего — 4; рядовых — 14, а также лиц партийно-комсомольского актива -13, все выходцы из Ленинградской области.

В ходе агентурно-оперативной работы было:

1. Разоблачено и арестовано агентов разведывательных, контрразведывательных и полицейских органов противника — 2 чел.

2. Выявлено и взято в активную оперативную разработку по подозрению в связях с карательными и полицейскими органами противника — 3 чел.

3. Установлено лиц, представляющих оперативный интерес, — 2 чел.

Остальные 26 человек направлены на армейский пункт переформирования.

Среди выявленного оперативного контингента особого внимания заслуживает разоблаченный агент германского полицейского органа «Попов» — бывший младший сержант Красной Армии: Бутырин Виктор Яковлевич 1913 г. р., уроженец д. Висунска Николаевской области, русский, беспартийный, холост, с незаконченным высшим образованием, член семьи врагов народа.

На допросах Бутырин дал признательные показания о том, что 5 ноября 1941 г. был лично завербован начальником 501 отделения тайной полевой полиции майором Гофмайером под псевдонимом «Попов». В дальнейшем получил от него специальное задание и внедрился в партизанский отряд «дяди Вани» — бывшего майора Красной Армии Лопатина И. С. с целью ведения шпионско-подрывной деятельности…

Ранее, с сентября 1941 г. и до момента вербовки Гофмайером, Бутырин находился на связи в разведотделе Северо-Западного фронта и использовался как зафронтовой агент (псевдоним «Северов») в интересах получения данных о противнике, а также для вывода с временно оккупированной немецко-фашистскими войсками советской территории попавших в окружение командиров и красноармейцев. За этот период совершил 3 ходки за линию фронта.

Оперативная проверка вражеского агента «Попова» — Бутырина продолжается. При получении новых данных доложу в установленном порядке.

Остро заточенный карандаш в руке начальника особого отдела НКВД СССР Северо-Западного фронта комиссара госбезопасности 3-го ранга Николая Королева медленно полз со строчки на строчку. Время от времени останавливался, и тогда синяя черта появлялась на докладной, а на поля ложились короткие и энергичные резолюции: «Запросить из архива материалы дел на родителей! На фронте с июня 41-го! Как воевал? Каким образом оказался в разведке? Выяснить в деталях!»

Не остались без внимания Королева месяцы, проведенные Бутыриным на передовой, а также три успешные ходки в тыл противника. «Доброволец! Три месяца на фронте! Это не шутки!» — его восклицательные знаки служили сигналом для тех подчиненных, которые рьяно искали шпионов там, где их не могло и быть.

Абзац докладной, в котором Иванов сообщал о вербовке Бутырина начальником 501-го отделения тайной полевой полиции, пестрел пометками: «Выяснить подробно: как она проходила, на какой основе закреплена, кого и что выдал, что ему известно о других немецких агентах, внедренных к партизанам и заброшенных в наши боевые порядки. Дополнительно опросить по Гофмайеру и командованию отделения!»

Бывший слушатель последнего курса инженерного факультета Военно-воздушной академии им. Жуковского Николай Королев хоть и прослужил в контрразведке чуть больше двух лет, но умом и талантом быстро дошел до всего. Будущий авиатор, он в феврале 1939 года и не помышлял о службе в органах госбезопасности. Все изменилось в один день. Вызов на Лубянку стал для него полной неожиданностью. Поднимаясь в кабинет начальника особых отделов Главного управления госбезопасности НКВД СССР генерала Бочкова, он мысленно успел попрощаться не только с учебой, но и со свободой.

По органам госбезопасности и армии еще продолжала катиться волна репрессий. Маниакальная подозрительность Сталина и его «верного наркома» Ежова обернулась катастрофическими последствиями для кадрового состава. Безжалостной чистке подверглись не только центральный и республиканские аппараты НКВД, но также краевые и областные управления, районные и городские подразделения. В результате Большого террора к концу 1938 года все 18 комиссаров государственной безопасности были либо уничтожены, либо посажены в тюрьмы. И только Слуцкий избежал их участи. Он скончался при невыясненных обстоятельствах в кабинете заместителя наркома Фриновского. К концу чистки органов из 122 высших офицеров центрального аппарата НКВД на своих местах остались лишь двадцать.

Ежов не покладая рук продолжал «работать» и в июле 1938 года вместе с подручными Леплевским и Фриновским раскрыл еще один «грандиозный заговор» — в Красной армии. Герои гражданской войны, видные военачальники Тухачевский, Егоров, Уборевич, Якир и другие, как «установило» следствие, «вступив в сговор с Троцким и нацистской Германией, готовили военно-фашистский переворот». Вслед за ними были уничтожены 75 из 80 членов Реввоенсовета и несколько десятков тысяч командиров рангом ниже.

В ноябре 1938 года, подводя итоги «чистки» в Красной армии, Военный совет при наркоме обороны СССР констатировал:

«Из Красной Армии «вычистили» 40 тысяч человек, то есть было уволено, а также репрессировано около 45 % командного состава и политработников Рабоче-Крестьянской Красной Армии».

Среди репрессированных были друзья и сослуживцы Королева. Поэтому, войдя в кабинет Бочкова, он уже смирился с тем, что на него наденут наручники. Результат беседы с руководителем военных контрразведчиков страны стал для Николая полной неожиданностью. Бочков предложил ему перейти на службу в органы госбезопасности. Не успел Королев прийти в себя, как в свои неполные тридцать два был назначен начальником особого отдела НКВД армии особого назначения Киевского военного округа, а спустя десять месяцев возглавил контрразведку авиационной армии Ленинградского военного округа. Природный ум и оперативная хватка быстро поднимали его по карьерной лестнице. В марте 1940 года Королев уже руководил особым отделом НКВД Одесского военного округа.

Мастер тонкой комбинации, он за сухими, жесткими строчками докладной Иванова и показаниями самого Бутырина увидел не только незаурядную личность будущего разведчика, но и многообещающую перспективу — через него начать оперативную игру с гитлеровской спецслужбой. В голове Королева стала вырисовываться схема будущей операции. Ее успех всецело зависел от надежности Бутырина. Ответ на этот вопрос надо было искать не только в его настоящем, но и в прошлом. Этим занялись подчиненные Королева. В то же день по его указанию в десятки адресов разлетелись шифровки-молнии. Самого Бутырина доставили в особый отдел фронта.

Прошла неделя, и на стол Королеву легли материалы архивных дел на родителей Виктора. Они обвинялись в шпионаже. Основанием для оперативной разработки отца — Якова Бутырина послужили его контакты с немецким специалистом Кемпке. С марта 1938 года Кемпке проверялся ленинградским управлением НКВД по подозрению в шпионаже в пользу Германии. Обвинительную версию против Якова усиливало его пребывание в Берлине в 1916 году. Следователя из команды Ежова мало интересовало то, что член боевого крыла партии большевиков оказался там не по своей воле, а скрывался от царской полиции. Из этого он сделал прямо противоположный вывод: «в Берлине Яков Бутырин был завербован германской разведкой и в дальнейшем, ловко прикрываясь партийным прошлым, вел подрывную работу против советской власти».

Вещественных доказательств «шпионской деятельности» старшего Бутырина в материалах дела Королев не обнаружил. Сам Яков категорически отрицал всякую причастность к германской разведке. Следователь давил на него косвенными «уликами» — показаниями сослуживцев о «тайных встречах с Кемпке, проходивших в музеях Ленинграда». Но не только это не оставляло Якову шансов уйти от смертного приговора. Против него обернулись критические выступления на партийных собраниях. Следователем они трактовались не иначе, как «замаскированные попытки врага опорочить советский строй и породить неверие среди коммунистов в линию Сталина — Ленина на индустриализацию страны».

Королев закрыл последнюю страницу постановления о заведении дела на «агента немецкой разведки» Я. Бутырина. Дальше все было знакомо. Четвертушка листа с выцветшей от времени печатью — ордер на арест, протоколы обысков в служебном кабинете и на квартире, протоколы допросов самого Якова и свидетелей. Заканчивалось дело серым бумажным клочком с неразборчивой подписью коменданта тюрьмы. Приговор особого совещания в отношении «немецко-фашистского агента» Я. Бутырина он привел в исполнение в ту же ночь.

Тяжело вздохнув, Королев бросил печальный взгляд на подчиненного — капитана Скворцова, тот терпеливо ждал его решения и снова вернулся к постановлению на Якова, к той его части, где содержались данные о его контактах с Кемпке. Пока еще смутная, до конца не оформившаяся мысль рождалась в голове Королева, и на поля постановления легла новая пометка: «Я. Б. — К. — В. Б. — К. Г.!! Интересный вариант?».

Сергей Скворцов продолжал внимательно наблюдать за Королевым. Его открытое лицо с застывшей в уголках глаз лукавинкой то темнело, то светлело, и потому Скворцов не спешил с вопросами. Выпускнику подольского военного училища, за полтора года выросшему до командира стрелковой роты и в начале 1940-го направленному в органы, интуиция подсказывала: первоначально казавшаяся простой работа по германскому агенту Попову — Бутырину на самом деле таковой не являлась. Подтверждением тому служила та скрупулезность, с которой Королев изучал каждый документ. Его не смущало даже то, что родители Бутырина проходили по самой тяжелой статье — «Измена Родине».

Начав читать следующее дело — на мать Виктора, Королев остановился на середине постановления и задумался. Прошла минута, другая. Скворцов продолжал внимательно наблюдать за ним, пытаясь угадать по лицу ход его мыслей, чтобы не «поплыть» на вопросах. Несмотря на короткий срок службы в органах, Сергей быстро ухватил ее тонкости. Шестимесячная учеба на Высших курсах НКВД, а еще больше общение с опытными операми приучили его до поры до времени не высовываться, особенно, в тонких делах, где имелись подводные камни. В материалах на Бутыриных их было предостаточно.

Их видел и Королев, но, прежде чем принять окончательное решение, счел нужным сверить свои мысли и поинтересовался мнением Скворцова. Тот не спешил с окончательными выводами и был осторожен в оценках. Отметив, что обвинения на родителей Бутырина строились на косвенных доказательствах, Сергей сделал акцент на связи отца Виктора с Кемпке. Это, по его мнению, представляло наибольший интерес в плане возможного использования Попова — Бутырина в оперативной игре с Гофмайером. Кемпке был не рядовым исполнителем в спецслужбах Германии, а значит, мог поднять Виктора в глазах фашистов. Королев оживился. Этот придало уверенности Скворцову. Он уже не рассматривал Бутырина как явного врага, каким его представлял Иванов в своей докладной записке, и искал в нем, то, что сделало бы из двойного агента ценного зафронтового разведчика.

Находчивость Бутырина, способность грамотно оценивать ситуацию и находить из нее выход, хорошее знание обстановки в расположении противника не вызывали сомнений. Три результативные ходки за линию фронта, добытые ценные разведсведения, сотни бойцов и командиров, выведенных из окружения, являлись тому ярким подтверждением. И если бы не роковая неудача во время десантирования, то, как знать, возможно, сегодня Бутырин был бы руководителем разведывательно-диверсионной группы разведотдела фронта. Но только суровая действительность распорядилась иначе. Все положительное перечеркивал один единственный факт — Бутырин являлся агентом врага. И какими бы мотивами он ни руководствовался, согласившись на сотрудничество с Гофмайером, предательство оставалось предательством.

Однако назвать его предателем и подлецом у Скворцова не поворачивался язык. Да, Бутырин дал слабину, но потом нашел в себе мужество и честно рассказал обо всем Колпакову. Другой бы на его месте, в отсутствие свидетелей и доказательств, скрыл бы факт своей вербовки и постарался предстать в образе героя. Тем более ему и придумывать ничего не требовалось. Свидетелей мужественного поведения и храбрых действий Бутырина во время рейда партизанского отряда по тылам противника было предостаточно. Скворцов склонялся к мысли рискнуть и попытаться использовать его в игре с Гофмайером.

Королев ее поддержал и пошел дальше. Он видел в Бутырине не просто еще одного зафронтового разведчика, а настоящую оперативную находку. В отличие от тех немногих зафронтовых разведчиков, которых особый отдел фронта пытался внедрить в спецслужбы противника, Бутырин уже прошел этот полный смертельного риска путь. Более того, его завербовал не рядовой вербовщик из числа эмигрантов или перебежчиков-предателей, а немец, и не просто немец, а руководитель отделения тайной полиции!

Но не только это выделяло Виктора из числа других зафронтовых разведчиков. Внимание Королева привлек близкий родственник Бутырина — Лещенко. Он являлся крупным руководителем в наркомате путей сообщения. И в этом заключалась особая ценность Бутырина для немецкой разведки. На ее месте, как полагал Королев, было бы непростительной ошибкой не попытаться использовать Виктора для вербовки Лещенко и склонения его к сотрудничеству. Агент такого уровня был пределом мечтаний для любой спецслужбы, а тем более немецкой. Лещенко по должности располагал информацией, которую невозможно было получить не то что в штабе армии, но даже и в штабе фронта.

Наркомат путей сообщения являлся средоточием важнейших государственных секретов. Одновременно с тем, когда в Генштабе Красной армии на картах и в планах прорабатывались направления будущих контрударов, в НКПС в обстановке строжайшей секретности составлялись маршруты действительных и ложных железнодорожных перевозок боевой техники и личного состава к фронту. Эта информация не имела цены, и ее источником мог бы стать Лещенко.

В том, что немецкая разведка не упустит такой возможности, Королев не сомневался. Несмотря на близость Лещенко к советским вождям, он был уязвим. Помимо обыкновенных человеческих слабостей у него была еще одна. Два года, проведенные во внутренней тюрьме Лубянки, для него не прошли бесследно. Живший в Лещенко страх снова оказаться в тюремной камере мог стать серьезным побудительным мотивом к сотрудничеству с немецкой разведкой. А окончательно преодолеть его Лещенко должны были помочь щедрый денежный посул и обещание после выполнения задания вывезти в тихую Швейцарию.

Так представлялась Королеву будущая разведывательная связка Бутырин — Лещенко. Вместе с тем он отдавал себе отчет в том, что в руках Гофмайера она могла и не сработать. На тайную полевую полицию возлагались совершенно иные, чем разведывательные, функции — карательные: борьба с партизанами, подпольем и террор против сочувствующего им мирного населения на оккупированных советских территориях. Классическая, а тем более стратегическая разведка — это был удел не ее и не Гофмайера. Этим занимался абвер. Но, прежде чем возложить на Бутырина такую сложную миссию, Королеву вместе со Скворцовым перво-наперво надлежало убедиться в его надежности и готовности к выполнению столь важного и ответственного задания.

В заключение совещания со Скворцовым Королев распорядился перевести Бутырина из камеры для временно задержанных в домашние условия и организовать его дополнительную проверку. В тот же день он поручил руководителям 2-го отдела и отделов по подчиненным армиям и дивизиям собрать и обобщить все оперативные материалы о подразделениях абвера, действующих против частей Северо-Западного фронта. О том, что они будут использоваться при подготовке Бутырина к выполнению задания, в особом отделе фронта были поставлены в известность только четыре человека.

Покинув кабинет Королева, Скворцов немедленно взялся за выполнение его указаний: от коменданта особого отдела фронта потребовал освободить Бутырина из-под стражи и поселить в свою комнату. Таким образом Сергей рассчитывал глубже изучить будущего зафронтового разведчика, обеспечить максимальную конспирацию в работе с ним и одновременно форсировать подготовку к выполнению задания. По пути в общежитие Скворцов зашел в роту охраны отдела фронта, разыскал старшину и распорядился принести ему в комнату пару постельного и нательного белья, новую форму и продукты из НЗ.

Готовясь к встрече с Бутыриным, Сергей спешно наводил прядок в комнате и мысленно выстраивал беседу с ним. Дробный топот сапог за дверью заставил его отложить тряпку в сторону. Расторопный боец-посыльный притащил продукты, новую форму и пару чистого постельного и нательного белья. Сергей не мешкая принялся накрывать на стол. За этим занятием его застали Бутырин и часовой. Оба с удивлением смотрели на такое невиданное для военного времени изобилие. Оно походило на подготовку к допросу. Секундная растерянность на лице Виктора сменилась болезненной гримасой. В памяти в бешеном круговороте завертелись Гофмайер, Штейнблюм, стол, ломящийся от деликатесов, Зверев, а в его руках клещи с пылающей головешкой и истерзанное тело Семенова.

Смешанная реакция Бутырина не укрылась от внимания Скворцова. Он шагнул навстречу Виктору и подал руку. Тот не шелохнулся. А через мгновение судорожная гримаса исказила его лицо и на глаза навернулись слезы. Стесняясь их, Виктор отвернулся к стене. У самого Скворцова запершило в горле. В последнее время ему приходилось иметь дело с изменниками, дезертирами и членовредителями, и от этой повседневной мерзости войны его временами начинало мутить. Сегодня выпал тот редкий случай, когда ему предстояло вернуть еще одному человеку веру в людей и в высшую справедливость.

Поддавшись искреннему порыву, они крепко пожали друг другу руки. Часовой, застывший на пороге, с изумлением наблюдал за происходящим. Скворцов кивнул, чтобы тот вышел, и они остались одни. Затянувшееся молчание нарушил Сергей. Пододвинув Виктору табуретку, предложил сесть. Тот, приткнувшись бочком, от смущения не знал, куда девать руки и затеребил край скатерки. Скворцов, заговорщицки подмигнув, отвинтил крышку на фляжке, разлил спирт по кружкам и предложил тост за возвращение.

Виктор выпил, горло опалило огнем, а затем теплая, расслабляющая волна растеклась по телу. В голове зашумело, и перед глазами все завертелось: Скворцов, стены и потолок. Виктор блаженно улыбался, говорил невпопад, а потом уже не помнил, как оказался в постели.

Разбудила его странная возня, прерывавшаяся глухими ударами. Он открыл глаза — перед ним мелькала чья-то спина с рельефными мышцами и кулаки со свистом рвали воздух и болтали из стороны в сторону подвешенный к потолочной балке мешок с песком и опилками. Сергей делал утреннюю разминку. Виктор последовал его примеру. Затем, умывшись, он переоделся в чистое белье, слегка отдающее хлоркой, и новенькую, с иголочки, форму. Ставшая шелковистой кожа на щеках, освободившихся от многодневной щетины, рождали в нем забытое ощущение свежести и радости жизни. Он с аппетитом уплел за обе щеки банку тушенку и выпил три кружки чая.

После завтрака они вышли на улицу. На заднем дворе еще лежали глубокие сугробы, а весна уже напоминала о себе веселой капелью и бескрайним нежно-голубым шатром неба, раскинувшимся над Валдаем. Тихий провинциальный городок, ставший местом расположения штаба Северо-Западного фронта, с раннего утра жил насыщенной армейской жизнью. Юркие «козлики», подобно челнокам, сновали по улицам, у центральных складов выстроились вереницы грузовых «газонов» и подвод, а железнодорожная станция напоминала настоящий муравейник. Эту обманчиво мирную жизнь прифронтового города бдительно оберегали десятки зенитных батарей, оседлавших ближайшие холмы.

Во дворе особого отдела фронта царила деловая суета. Вслед за Сергеем Виктор поднялся на второй этаж и вошел в кабинет. Почти все свободное пространство занимал громадный стол. Он выглядел настоящим франтом в сравнении с остальной, пережившей десятки переездов, мебелью. Скворцов довольно похлопал по нему рукой, потом открыл сейф, достал документ и предложил Виктору ознакомиться.

Гриф «Сов. секретно» в правом верхнем углу и название «Справка на 501-е отделение тайной полевой полиции» говорили Бутырину о том, что контрразведчики не только поверили ему, но и рассчитывали на гораздо большее. И вскоре он получил подтверждение своей догадке. Война не оставляла места для сантиментов, и Скворцов заговорил с ним на ее суровом языке.

При мысли о возвращении к гитлеровцам и встрече с Гофмайером Виктору стало не по себе. Его худенькая фигурка будто стала еще меньше и вызвала в душе Скворцова минутную жалость. Но только минутную, ибо война диктовала свои жестокие правила: формально Бутырин совершил тягчайшее преступление — изменил Родине и искупить вину мог только своей кровью в штрафном батальоне либо совершить подвиг — тихий, но от этого не менее важный — подвиг разведчика. Первые шаги на пути к нему он уже сделал — в 501-м отделении тайной полевой полиции Виктора числили своим. Скворцову не пришлось его долго убеждать пройти оставшуюся часть. Несмотря на молодость, он и Бутырин за год войны познали цену жизни и смерти. На этих безжалостных весах имели значение только дела и поступки. И Виктор дал согласие снова вернуться в тот ад, из которого вырвался всего неделю назад.

После того как был решен этот принципиальный вопрос, а у Королева не осталось сомнений в надежности Бутырина, его подготовка перешла в практическую плоскость. Вопрос обеспечения Виктора убедительной дезинформацией у контрразведчиков не вызвал затруднений. В этом им оказали помощь офицеры оперативного отдела штаба фронта. А вот дальше Сергею и Виктору пришлось поломать голову над тем, как выполнить главную задачу — выйти на абвер. На пути к этой цели стоял Гофмайер. Как полагал Королев, и не без оснований, тот вряд ли по своей воле согласится отказаться от перспективного агента Попова, пользующегося доверием в разведотделе Северо-Западного фронта и у партизан. Выход из ситуации он и Скворцов искали не один день и наконец нашли. С их предложением — рискованным и дерзким — Виктор согласился. Оно позволяло ему отделаться от Гофмайера и поискать удачи в абвере.

В тот вечер Виктор и Сергей засиделись допоздна, шлифуя последние детали задания, когда в кабинет вошел моложавый, коренастый, с шеей и лицом борца комиссар госбезопасности 3-го ранга. Они вскочили с табуреток. Королев махнул рукой и, пробежавшись внимательным взглядом по их лицам, присел рядом. Скованность, овладевшая Виктором в начале беседы, быстро прошла. Ее доброжелательный тон и манера поведения Королева располагали к себе. Обсуждение задания скорее походило на деловую игру. Судя по довольным лицам контрразведчиков, ответы Виктора на вопросы убедили их в успехе предстоящей миссии. На прощание Королев крепко обнял его и, пожелав удачи, покинул кабинет.

На квартиру Виктор вернулся в приподнятом настроении. Доверие контрразведчиков окрылило его. Он старался не думать о предстоящей встрече с Гофмайером и жил мыслью о том, что снова вернул себе право быть своим среди своих. С этим разведчик Северов уснул. Это была его последняя безмятежная ночь перед возвращением в ад.

Весь следующий день Виктора никто не беспокоил. Скворцов лишь изредка деликатно напоминал о себе. Вечером он появился с тяжелым вещмешком за спиной. В руках у него находился трофейный немецкий автомат. Виктор понял все без слов и оделся. Они вышли из дома, сели в машину и отправились на аэродром, где ждал заправленный, с разогретым мотором самолет. Конечной точкой его маршрута являлся район Старой Руссы. По данным контрразведчиков, отделение Гофмайера действовало в ее окрестностях.

Оперативная и личная характеристика

На агента «Северова»

«Бутырин Виктор Яковлевич — оперативный псевдоним «Северов», 1913 года рождения, уроженец д. Висунска Николаевской области, русский, беспартийный, в Красной Армии с июня 1941 г.

Контрразведывательную работу любит. Проявляет находчивость и инициативу. Хорошо ориентируется в самой сложной обстановке. Успешно участвовал в серьезных агентурных мероприятиях. Три раз выполнял разведывательные задания за линией, в т. ч. связанные с внедрением в гитлеровские разведорганы.

По личным качествам — волевой, энергичный, дисциплинированный. Всесторонне развит. По своим навыкам, умению и личным качествам может быть использован для выполнения серьезных заданий…»

 

Глава четвертая

Возвращение в ад

Спустя четыре месяца и двадцать три дня теперь уже зафронтовой агент особого отдела НКВД Северо-Западного фронта Северов — Виктор Бутырин вернулся на оккупированную территорию. За это время обстановка там еще больше осложнилась. Гитлеровцы после неудачи под Ленинградом — город, несмотря на жесточайшую блокаду, не сдавался и оставался неприступной твердыней — вымещали свою злобу на несчастных жителях разоренных городов и деревень. На первом же посту, перед деревней Моховая, Виктор ощутил это на себе. То ли его вид, то ли дерзкий взгляд не понравились часовым на КПП. Возникшая было перепалка грозила перейти в перестрелку, и только когда он рявкнул по-немецки, полицаи присмирели.

Рыжеусый, что-то буркнул себе под нос и, мотнув головой, зашагал к деревне. Виктор двинулся за ним. Остановились они в центре, у здания бывшего сельсовета. Новая власть пряталась от народа за высоченным деревянным забором. Плакат на воротах, написанный аршинными буквами, грозил сельчанам расстрелом за малейшее нарушение «нового порядка». Отряхнув грязь с сапог, полицай поднялся на крыльцо и толкнул дверь. Из предбанника в нос шибануло прогорклым запахом. За ним начинался мрачный коридор, в который выходило несколько дверей. Они остановились у той, что была обита железом. Виктор, отстранив полицая в сторону, без стука вошел в кабинет.

Сначала яркий дневной свет ослепил глаза, а потом Виктор увидел перед собой опухшее лицо с темными кругами под глазами. Оно говорило либо о беспробудном пьянстве хозяина, либо о болезни почек и ничего хорошего не сулило. Бывший приказчик купца Мохова, успевший до войны поменять десяток должностей и отсидеть три года за растрату социалистического имущества, староста Бобров патологически ненавидел старую власть и лез из кожи вон, чтобы выслужиться перед новой. Подняв голову, он злыми глазами-буравчиками просверлил Виктора и потребовал предъявить документы.

Тот не стал церемониться и, объявив, что выполняет специальное задание начальника 501-го отделения тайной полевой полиции майора Гофмайера, потребовал выделить ему телегу и извозчика. Бобров лишь краем уха что-то слышал об этом майоре, но, не желая связываться с борзым посетителем, вызвал ездового и распорядился выехать в военную комендатуру в Красный Луч.

Через двадцать минут Виктор сидел в подводе. Мучительно поскрипывая, она съехала со двора. Снег только сошел, и на дороге была непролазная грязь. Старая, заезженная кобыла со скоростью черепахи тащилась вперед. Воспользовавшись этим, Бутырин попытался разговорить полицая. Тот, несмотря на внешнюю угрюмость, не прочь был поболтать. Пачка галет и банка тушенки быстро развязали ему язык. Вскоре Виктор был в курсе того, что творилось в окрестностях и выудил у разболтавшегося полицая все, что тому было известно о партизанах. Эти сведения дополняли дезинформацию, которой его снабдили в особом отделе Северо-Западного фронта и делали ее более достоверной.

К обеду они добрались до города. В Красном Луче Гофмайера не оказалось. Заместитель военного коменданта ничего конкретного о нем сообщить не мог. По его данным, 501-е отделение ГФП перебралось в район станции Дно, и потому остаток дня и ночь Виктору пришлось провести в общежитии при комендатуре. Утром с аусвайсом — пропуском, подписанным военным комендантом, двадцатью марками в кармане и попутчиком фельдфебелем Крамером он занял место в купе поезда.

Унылый пейзаж за окном, разрушенные войной полустанки, заброшенные поля не добавляли настроения и будили в сердце Виктора смутную тревогу. За четыре месяца, прошедшие с последней встречи с Гофмайером, утекло немало воды, и он терялся в догадках о том, как тот будет реагировать на неожиданное появление агента, которого, вероятно, давно списал со всех счетов. Виктор мысленно повторял легенду и готовился к встрече с ним. Суета в вагоне отвлекла его от тревожных мыслей.

Впереди возникло изуродованное бомбежками здание вокзала станции Дно. Виктор и Крамер собрали вещи и двинулись на выход. В местной комендатуре им, наконец, точно сказали, где искать 501-е отделение ГФП. Оно несколькими часами ранее в полном составе выехало в деревню Скугры. Расставшись с Крамером, Виктор отправился искать попутный транспорт. Сгустившиеся сумерки отбили охоту у кого-либо отправляться за город, и ему пришлось заночевать на вокзале. Утром подвернулась машина, отправлявшаяся с провиантом для отделения, и Виктор воспользовался оказией. Водитель, совсем еще мальчишка, был только этому рад. Обстрелянный, с оружием попутчик оказался не лишним в рискованной поездке. С небольшими задержками они через полтора часа добрались до места.

Прошло меньше суток, как 501-е отделение ГФП обосновалось на новом месте — в деревенской школе, но во всем чувствовалось твердая рука Гофмайера. Двор был очищен от хлама, на въезде горкой из мешков с песком расплылся дзот. В воздухе звучали перестук молотков и визг пил. Две рабочие команды в спешном порядке сооружали забор. Виктор спрыгнул с подножки и не успел сделать нескольких шагов, как за спиной раздался удивленный возглас. Он обернулся. На него таращился душегуб Зверев. Хмыкнув, Виктор направился к крыльцу и там столкнулся с обер-лейтенантом Функом. У того от удивления отвисла челюсть.

Перспективный Попов, как о нем было доложено в Берлин, несмотря на долгое молчание и сомнения скептиков, не сгинул бесследно в топке войны, а живой, из плоти и крови, стоял перед ним. Рискованная оперативная игра с советской разведкой, затеянная четыре месяца назад, себя оправдала. Схватив Виктора за руку, Функ поспешил первым представить его Гофмаейру.

Зверев, проводив их завистливым взглядом, так и остался стоять у крыльца. Доклад по результатам допроса захваченного в плен партизана, похоже, надолго откладывался. Гофмайер в эти минуты разрывался между телефонами. Прошедшая ночь превратилась для него в настоящий кошмар. Партизаны подвергли атаке оружейный склад, совершили подрыв железнодорожного моста, а на подъезде к Скуграм организовали засаду. В нее угодила рейдовая группа отделения. Это была неслыханная наглость — «бандиты» осмелились на вылазку под самым его носом.

Грохот распахнувшейся двери отвлек Гофмайера от разговора. Он поднял голову. На пороге стоял сияющий Функ. Из-за его спины выглядывала заросшая физиономия. Гофмайер присмотрелся и оторопел. Тот, на ком он уже поставил крест, вернулся из небытия. В телефонной трубке надрывался командир поисковой группы. Гофмайеру стало не до партизан. От его чопорности не осталось и следа. Он подскочил в кресле и вышел из-за стола. Виктор вытянулся в струнку и коротко доложил о выполнении задания.

Выслушав доклад, Гофмайер усадил его за стол, и они вместе с Функом, перескакивая с одного на другое, принялись расспрашивать о том, что произошло с ним за прошедшие четыре месяца. Легенда прикрытия, отработанная в особом отделе фронта, как показалось Виктору, не вызвала у гитлеровцев подозрений. Гофмайер, выслушав до конца историю его злоключений, не стал лезть в детали и распорядился, чтобы Функ занялся его обустройством.

В приемной Виктору пришлось прождать еще несколько минут, когда к нему присоединился Функ, и они прошли в левое крыло здания. В нем силами рабочей команды учебные классы были переоборудованы под офицерское общежитие. Унтер-офицерский и рядовой состав занимал бывшую столярную мастерскую, на скорую руку перестроенную в казарму. Размещение в офицерском общежитии говорило Виктору о многом — Гофмайер выделил его из общей серой массы «одноразовых агентов» и садистов типа Зверева. Но он сильно не обольщался, полагая, что все самое трудное еще впереди. А пока ему предстояло обживать комнату. Обстановка в ней была спартанская: две кровати, две прикроватные тумбочки, стол и три табуретки. Функ довел до него распорядок дня отделения и, дав указание подготовить отчет по результатам выполнения задания, оставил одного.

Сняв бушлат и сапоги, Виктор, как был, в свитере и брюках завалился на кровать и несколько минут пролежал без движения. Рейд по немецким тылам, грозивший в любой момент закончиться в гестапо, а еще больше словесная «пристрелка» у Гофмайера, основательно измотали его. Остановившимся взглядом он уставился в потолок. Веселое пение пилы и задорный стук молотков, доносившиеся со двора, рождали иллюзию мирной жизни, но гортанная немецкая речь быстро ее разрушила.

Виктор встрепенулся. Впереди у него было очередное серьезное испытание — отчет. То, что Гофмайер и Функ изучат его вдоль и поперек, чтобы отыскать противоречия, а потом начать «раскачивать» на них, у Виктора не возникало сомнений. Мысленно пробежавшись по ключевым моментам отчета, он сел за его составление. Слова, тяжелые, будто камни, медленно катились из-под карандаша. Виктор старался избегать деталей, чтобы не дать Гофмайеру повода для лишних вопросов. После нескольких часов работы чистовой вариант отчета был готов, а черновики полетели в печку. Не успел еще остыть пепел, как у двери раздались шаги.

Судя по уверенной поступи, возвращался сосед по комнате. В Викторе заговорило банальное любопытство. Ему не терпелось поскорее увидеть того, кто должен стать глазами и ушами Гофмайера. И когда тот возник на пороге, Виктор обомлел. Перед ним собственной персоной стоял разведчик из отряда дяди Вани — Сафрон Кузьмин! Широко расставив ноги, он всем своим видом демонстрировал, кто здесь хозяин. От взгляда Кузьмина не укрылась перемена, произошедшая в лице Виктора. Ухмыльнувшись, он похлопал его по плечу.

Внутри Виктора все вскипело от ярости. Он готов был вцепиться в глотку предателю, но в последний момент в нем опять заговорил разведчик. Этот коварный ход Гофмайера был рассчитан на то, чтобы вывести его из равновесия и заставить ошибиться. Кузьмин продолжал старательно отрабатывать отведенную ему роль и похваляться тем, как ловко водил за нос партизан и как вывел засаду на парашютиста большевиков. Это был тот самый момент, когда Виктор решил, что пора действовать, чтобы смешать все карты в игре Гофмайера и избавиться от опасного соседства.

Удар его правой руки пришелся предателю в солнечное сплетение. Долговязая фигура Кузьмина переломилась надвое и, отлетев к стене, студнем расплылась по полу. Следующий удар Виктору не дали нанести. В комнату ворвались два гитлеровца и повалили на пол. Вслед за ними появился Функ. Похоже, он не ожидал такого быстрого завершения встречи «старых однополчан».

Яростный взгляд Виктора заставил Функа поежиться. От этих сумасшедших русских можно было ожидать чего угодно, и рука потянулась к кобуре с пистолетом. А Виктор продолжал вести свою игру. Вырвавшись из рук охраны, он смахнул со стола листки с отчетом и сорвался на крик. Функ болезненно поморщился. Ему самому была не по душе затея Гофмайера с агентом Пронырой. Поместить в одной комнате жертву и палача — это было уж слишком. Но решение принимал не он, а Гофмайер, и ему пришлось выполнять его волю. Функ потребовал от Виктора перестать психовать и взять себя в руки, а затем сгреб отчет и оставил его одного.

В общежитии снова воцарилась тишина. Для Виктора потянулось время томительного ожидания. После обеда в комнате снова появился Функ и распорядился следовать за ним. Они вошли в приемную Гофмайера, Функ скрылся за дверью кабинета, а Виктор остался один на один с дежурным по отделению. Шло время, а его все не вызывали. Он терялся в догадках о том, что происходило за дверью и какой новый сюрприз приготовили ему гитлеровцы.

Предположение Виктора было недалеко от истины. Чем больше Гофмайер вчитывался в отчет Попова, тем большее испытывал разочарование. Агент не оправдал его надежд. Сведения, касавшиеся состояния и боевой готовности войск Северо-Западного фронта, перекликались с материалами, поступавшими от другой агентуры и мало что меняли в той картине, которая складывалась у командования группы армий «Центр» в наступательной операции «Зейдлиц». Информация о сотрудниках разведотдела фронта также практически ничего не давала. Их имена, фамилии, в чем Гофмайер не сомневался, являлись вымышленными. Что касается задания майора Гусева, то оно носило стандартный характер — собрать данные на руководящий состав 501-го отделения и выявить его агентуру среди подпольщиков и партизан.

Но не это настораживало Гофмайера. Профессиональный опыт и интуиция подсказывали ему, что драка Попова с Пронырой вызвана не только старыми их счетами. В первой беседе с Поповым Гофмайеру показалось, что тот нервничает и чего-то недоговаривает. Подтверждение своим наблюдениям он находил в отчете. В нем имелась какая-то недосказанность. Ответы на эти вопросы мог дать только допрос, и Гофмайер дал дежурному команду впустить Попова в кабинет.

Виктор вошел, скользнул взглядом по Гофмайеру и подобрался. Лицо майора напоминало застывшую маску. Не предложив сесть, он сгреб отчет и, потрясая им, обрушился на Виктора с обвинением, что «все это написано под диктовку НКВД». Такого поворота Виктор не ожидал. Что за этим стояло? Реальные подозрения или продолжение игры? Опровергнуть их можно было только сильным ходом, тем, который придумали Королев со Скворцовым.

Пряча глаза от гитлеровцев, Виктор признался, что в разведотделе Северо-Западного фронта ему дано особое задание: «подготовить операцию по захвату в плен самого Гофмайера, а в случае невозможности — ликвидировать». Тот растерянно захлопал глазами и нервно хохотнул. Функ не сдержался, и у него вырвался злорадный смешок. В глубине душе он недолюбливал кичащегося своим аристократизмом и особым подходом к русской агентуре Гофмайера. Теперь этот пресловутый подход оборачивался против него самого. А Виктор, не давая им опомниться, объявил, что «за выполнение этого задания советское командование обещало мне звание Героя Советского Союза».

Гофмайер растерянно хлопал глазами и не мог ничего сказать. Первым нашелся Функ и попытался шуткой разрядить ситуацию. Он польстил ему, отметив, что большевики высоко ценят его голову. Гофмайеру было не до смеха. Чего-чего, но такого он, считавший себя тонким знатоком оперативных игр, не ожидал. Нахальство советской разведки не знало границ. Агент Попов, с которым он связывал далеко идущие планы, мог обратиться в троянского коня. И какого?! Подобное Гофмайеру не могло присниться даже в самом кошмарном сне. Он новым взглядом посмотрел на Попова. Тот смотрел на него преданными глазами. Но от этого Гофмайеру не стало легче. Собственными руками он создал будущего убийцу.

«Почему такое задание? Там же не идиоты? Я что, Канарис или Гиммлер? Героя?! Варварская страна! Варварские нравы! Чертов Попов! Как некстати ты свалился на мою голову!» — клял себя в душе Гофмайер. Но, чтобы сохранить хорошую мину при плохой игре, он кисло улыбнулся и, поблагодарив Виктора за преданность, пообещал щедро поощрить.

Свое слово Гофмайер сдержал. За ужином Виктора разыскал Функ, вручил двести марок с барского плеча и предоставил увольнение на три дня. В комнату общежития Виктор вернулся уверенный в том, что главный экзамен он успешно сдал. Лишним подтверждением тому служили отсутствие вещей Кузьмина и отдраенные до зеркального блеска полы. Наконец он остался один и уснул крепким сном.

На следующий день, после завершения работы над отчетом, Виктор с двумястами марками отправился в увольнение в Скугры. В деревне кроме соли и спичек купить было нечего, и ему пришлось вернуться ни с чем. Выручил его Функ, сумевший выбить у Гофмайера машину в Дно. Попутчиком оказался старший рабочей команды Жильцов. Добродушного вида, с затаенной грустью в глазах, он не лез в душу с расспросами, чем расположил Виктора к себе. По приезде в город Жильцов пригласил его к себе в гости.

В кругу семьи Жильцовых Виктор на время забыл о Гофмайере, его кознях и идущей за стенами дома войне. Но она на каждом шагу напоминала о себе уродливыми развалинами, виселицами на привокзальной площади и комендантскими патрулями. Поэтому после первой прогулки он предпочел дальше двора не ходить. Истекал срок увольнения, когда в доме появился Функ и огорошил Виктора распоряжением Гофмайера о переводе в филиал отделения. Домашняя заготовка Королева — Скворцова сработала, но с обратным результатом. Гофмайер, опасаясь за свою жизнь, поспешил избавиться от проблемного агента и вместо абвера или «Цеппелина» загнал его в «отстойник». Следующие два месяца Виктор тянул унылую служебную лямку то в комендантском патруле, то помощником дежурного. Попытки установить контакт с местными подпольщиками не дали результата, а особисты, потеряв его след, не выходили на связь.

Все изменилось 17 июня. В тот день о себе напомнил Функ. Он приехал не с пустыми руками, а с новым приказом Гофмайера — о направлении Попова в распоряжение руководства «Абверштелле Остланд». В комментариях Функ был немногословен: «там занимаются подготовкой спецопераций против большевиков на северо-западном направлении». Одно это уже сказало Виктору о многом. Наконец-то замысел операции, задуманной Королевым, начал воплощаться. Вручив командировочное предписание, 150 марок и билет на поезд, Функ сухо простился и вернулся на базу отделения в Скугры.

Виктор же снова воспрянул духом, его отделял всего один шаг от главной цели — абвера! За час до отхода поезда он покинул опостылевшее общежитие и направился на вокзал. А там его ждал очередной сюрприз от Гофмайера. Соседом по купе оказался агент 501-го ГФП Бенецкий — Виктор Белинский. В его послужном списке числились участие в карательных акциях против партизан и три результативные ходки за линию фронта. Поэтому Виктор предпочел не пускаться с ним в откровенные разговоры и старательно уходил от скользких тем. Белинский тоже не горел желанием раскрывать душу и после ужина сразу лег спать.

Ночь они проехали без бомбежек и на следующий день уже были в Риге. На вокзале их встретил немногословный штабс-фельдфебель. Легкий акцент выдавал в нем прибалтийского немца. Будущие агенты абвера сгорали от нетерпения узнать, что их ждет впереди. Но на свои вопросы они так и не получили ответов. Рольф, так представился штабс-фельдфебель, предпочитал отмалчиваться или отделывался общими фразами.

Мощный «опель» повизгивал тормозами на поворотах и на большой скорости летел вперед. Позади остались пригороды Риги, и к дороге вплотную подступил густой сосновый лес. Справа промелькнул указатель — Вяцати. Через полкилометра водитель свернул на проселочную дорогу, уходящую вглубь леса, и, проехав еще около трехсот метров, остановился перед глухими металлическими воротами.

Строгая охрана придирчиво проверила документы и только потом запустила внутрь просторного двора. Обстановка в спецшколе абвера резко отличалась от той, что была в 501-м отделении тайной полевой полиции. В глаза бросились проложенные, словно по линейке, дорожки, ухоженные, отливающие изумрудной зеленью газоны. За кустами сирени проглядывали двухэтажные, будто сошедшие с картинки домики. Машина остановилась у двухэтажного коттеджа. Виктор с Белинским забрали из багажника чемоданы, поднялись на крыльцо и вошли в уютный холл. В нем все дышало бюргерской сытостью и благополучием.

Со второго этажа к ним спустился ладно скроенный, среднего роста, с выразительными голубыми глазами красавчик лет тридцати. Безупречно правильный русский говорил о том, что кто-то из его семьи был выходцем из России. Виктор не ошибся. Николай Дуайт-Юрьев — сын немки и русского — после революции вместе с матерью и сестрой бежал от большевиков из Петербурга и нашел приют в Риге. Владеющий несколькими языками, смышленый, имеющий обширные связи среди русской эмиграции, он в 1938 году попал в поле зрения немецкой разведки и вскоре был завербован под псевдонимом Волков. Успешное выполнение ее заданий позволило ему быстро подняться в шпионской иерархии и занять место в кадровом составе абвера.

Представившись Бутырину и Бенецкому как Волков, он ознакомил их с распорядком дня школы, проинструктировал по мерам конспирации в общении с другими курсантами и распорядился занять 2-й и 3-й номера на втором этаже.

Виктор выбрал комнату, располагавшуюся справа по коридору. Обстановка в ней мало чем отличалась от той, что занял Белинский. Такие же однотумбовый стол, деревянная кровать, встроенный в стену шкаф и две гравюры составляли ее обстановку. Туалет с душем располагались под лестницей, ведущей на второй этаж. Повсюду царили стерильная чистота и образцовый порядок. До отбоя Виктор и Бенецкий были предоставлены сами себе. И чтобы как-то убить время между обедом и ужином, они занялись игрой в бильярд. В 21:50 им пришлось подчиниться строгому распорядку и улечься в постели, а в 5:50 требовательный звонок поднял их на ноги.

После завтрака Волков отвел Виктора с Бенецким в учебный корпус и рассадил по разным кабинетам. Там за них взялись психологи. Спецы из абвера до буквы, до запятой проштудировали их биографии, отчеты и под градом каверзных вопросов Бутырин извивался, как уж на сковородке. Подошло время обеда, но не окончания проверки, она продолжилась. На этот раз ему пришлось ломать голову над мудреными тестами, чтобы не угодить в хитроумно расставленные ловушки. И когда они подошли к концу, он, совершено измотанный, вернулся комнату. Не лучше чувствовал себя и Бенецкий. На этот раз у него не нашлось слов позубоскалить по поводу царивших здесь порядков.

На второй день к Бутырину и Бенецкому присоединились еще девять человек. Бывшие агенты и младшие командиры отделений тайной полевой полиции и карательных отрядов, «проявившие себя в борьбе с большевизмом», были отобраны руководством абвера для выполнения особого задания. Его замысел был разработан в Берлине, а реализация находилась на личном контроле у самого адмирала Канариса. Ни Виктор, ни Бенецкий, ни остальные девять кандидатов в суперагенты об этом, конечно, не знали, но догадывались, что впереди их ждала не рядовая ходка за линию фронта, а нечто более серьезное. Поэтому Волков выжал из них по семь потов на стрелковом и инженерном полигоне, а потом в лесу, где им приходилось демонстрировать свои способности к выживанию. Лишь на восьмые сутки их оставили в покое.

Передышка длилась недолго. После обеда Виктора разыскал Волков. Его вид говорил о том, что впереди предстояла встреча с большим начальством. Они направились не в учебный корпус, а в штаб. Прежде чем войти в кабинет, Волков окинул его придирчивым взглядом, остался доволен и распахнул дверь. Виктор перешагнул порог и потерялся в огромной комнате. Массивная старинная мебель из мореного дуба и портрет фюрера, выполненный в полный рост, должны были демонстрировать посетителю могущество абвера. Под портретом, развалившись в креслах, расположились трое. Капитан с лицом бульдога и был, как догадался Виктор, тем самым Штольцем — начальником спецшколы абвера. Справа от него сидел сухой с холеным лицом майор, а слева — добродушного вида капитан-пузан. Судя по тому, как с ними держался Штольц, видимо, важные шишки из Берлина. Волков скромно занял место за приставным столиком.

Виктор щелкнул каблуками сапог и представился. Майор, пошелестев материалами дела курсанта Попова, прошелся взглядом по Виктору и обратился к Штольцу. Тот, пододвинув к себе зачетную ведомость, зачитал оценки и, отметив, что курсант Попов показал впечатляющие результаты, заключил: лучшей кандидатуры на должность руководителя спецгруппы он не видит.

Заключение Штольца не произвело впечатления на посланцев из Берлина. Майор, вяло пожевав губами, принялся методично, словно забивая гвозди, терзать вопросами претендента на эту роль. Окончательно сомнения развеяли слова Виктора о том, что главными побудительным мотивами его борьбы с большевизмом являются месть за смерть родителей и желание стать германским офицером. После этого, обменявшись взглядами с капитаном, майор заявил, что курсант Попов может забыть о работе с Гофмайером и, назвав ее мышиной возней, в заключение объявил: «Господин Попов, вы утверждены руководителем спецгруппы, которой предстоит развернуть повстанческое движение в тылу большевиков».

Виктор в душе ликовал — задание Королева и Скворцова было выполнено. Поедая преданными глазами берлинское начальство, он заверил, что выполнит возложенную на него миссию. Майор благосклонно кивнул головой и отпустил его. Виктор вышел из кабинета Штольца, не чувствуя под собой ног. Его переполняла радость. Впереди ждала встреча со своими.

Из доклада зафронтового агента «Северова» о пребывании в тылу противника:

«…Согласно инструкции, полученной в Особом отделе Северо-Западного фронта, я, явившись к майору ГОФМАЙЕРУ, должен был сообщить ему о том, что не имел возможности поддерживать с ним связь по рации вследствие ее порчи.

В соответствии с той же инструкцией я, вернувшись в карательный отряд майора ГОФМАЙЕРА и восстановив свое положение там, должен был найти удобный случай и убить самого ГОФМАЙЕРА или его заместителя ЛИПЕЦ.

В случае выполнения этого задания мне обещали присвоить звание Героя Советского Союза. Не желая выполнять задания большевиков, я решил разыскать его, ГОФМАЙЕРА, и чистосердечно обо всем рассказать.

Тут же я передал ГОФМАЙЕРУ сведения о партизанских отрядах, выявленные мною из бесед с участниками карательного отряда Кустова и официальными сотрудниками тайной полевой полиции на станции Дно.

Сообщенные мною сведения о партизанских отрядах удовлетворили майора ГОФМАЙЕРА, так как они соответствовали имевшимся у него данным.

Немцы поверили преподнесенной мною им легенде, хвалили мою сообразительность и находчивость, дали 200 марок, но все же через 2–3 дня направили меня в распоряжение тайной полевой полиции…»

 

Глава пятая

По лезвию бритвы

После объявления Штольцем решения о назначении командиром спецгруппы Бутырин воспрянул духом. Гитлеровцы ему поверили и выделили из общей серой массы агентов. Но, наглухо отрезанный от внешнего мира кирпичным забором и бдительной охраной, он был связан по рукам и ногам. Курьеру Центра, если тот и находился поблизости, было не так-то просто найти его в той шпионской паутине, которую абвер сплел на оккупированной территории. Поэтому Виктору не оставалось ничего другого, как искать помощника в своем окружении.

Выбор был ограниченный: официантка из столовой, начальник гаража — степенный латыш, как-то в разговоре обмолвившийся о дочери, проживавшей в Кирове, и водитель продуктовой машины — выходец из Петербурга. Взвесив все за и против, Виктор остановился на начальнике гаража. Его дочь могла стать той самой ниточкой, которая бы привела к контрразведчикам Королева. Но осуществить свои намерения Виктору не удалось. 7 июля группу из десяти отобранных агентов, в их числе оказался и он, под командой Николая Волкова — Дуайта-Юрьева перебросили на полевую базу абвера вблизи местечка Балдоне.

Здесь все было подчинено одной цели — сделать из курсантов-агентов настоящих асов повстанческой деятельности. С утра и до позднего вечера они были закручены в колесо занятий и тренажей. Неугомонный Волков и второй старший инструктор — зануда Крюгер гоняли их до седьмого пота, заставляя повторять каждое упражнение по десятку раз. Все это говорило Виктору о том, что в абвере на его группу делали серьезную ставку, Но когда и где ей предстояло вступить в дело, оставалось тайной. Ситуация прояснилась, когда начались занятия по топографии. Карты, на которых ему приходилось прокладывать маршруты движения группы и искать площадки, пригодные для посадки грузовых самолетов, указывали на то, что Коми и есть тот самый район, где по замыслу руководства «Абверштелле Остланд» предстояло развернуть повстанческое движение в тылу большевиков.

Подтверждение своей догадке Виктор получил в разговоре с Волковым. Тот пребывал в благодушном настроении и проговорился, что в ближайшее время планируется наступление вермахта в северном направлении. И Виктору стал понятен смысл всей предыдущей подготовки группы. Ей отводилась особая роль — она должна была стать запальным фитилем и разжечь пламя восстания высланных в Коми на поселение и в трудовые лагеря выходцев из республик Прибалтики.

После того разговора с Волковым минула неделя, за ней другая. На смену знойному августу пришел бархатный сентябрь, а на Северо-Западном, Волховском и Карельском фронтах по-прежнему царило затишье. Противники держали глухую оборону. В Берлине решили не распылять сил и сосредоточились на южном направлении. Разгромив части Юго-Западного фронта, вермахт прорвался на Дон и устремился к вожделенной майкопской и бакинской нефти. Танковые клещи вермахта рвали в клочья оборону советских войск и грозили сомкнуться вокруг Сталинграда.

В подготовке группы Бутырина наступила пауза. Закончилась она самым неожиданным образом. 22 сентября группу расформировали, а самого Виктора вместе с Волковым отправили в Ригу, в распоряжение руководства «Абверштелле Остланд». Здесь на улице Адольфа Гитлера, 81, они провели несколько дней, в ожидании нового назначения. И оно не заставило себя ждать. Их оставили в Риге в качестве инструкторов и поручили подготовку нового набора курсантов-агентов. Этот служебный рост с одной стороны расширял разведывательные возможности Виктора, а с другой — отдалял от советских контрразведчиков. Десятки истинных и вымышленных фамилий гитлеровских агентов, данные на кадровых сотрудников абвера, которые он, как молитву, повторял перед сном, лежали в памяти мертвым грузом.

Заканчивался 1942 год, а связник из Центра так и не появился. Бутырин, перестав надеяться на чудо, решил действовать на свой страх и риск и стал искать выходы на местных подпольщиков. Его попытки не увенчались успехом. Руководство «Абверштелле Остланд» младших инструкторов по одному в город не отпускало. И Виктору ничего другого не оставалась, как искать себе помощника-курьера среди агентов-курсантов, готовящихся для заброски в советский тыл. С этой целью он под различными предлогами заводил с ними разговоры и прощупывал их настроения. Перебрав всех кандидатов, Виктор остановился на Блинове.

Бывший красноармеец, он с первого дня войны находился на фронте. В плен попал под Вязьмой, будучи раненым, был заключен в концентрационный лагерь, там на него вышли вербовщики из абвера. Оказавшись перед жестоким выбором — жизнь или голодная смерть, Блинов пошел на сотрудничество. После первоначального курса обучения инструкторы выделили его из общей серой массы агентов и рекомендовали направить в «Абверштелле Остланд» для дополнительной подготовки. Присматриваясь к нему, Виктор заметил, что Блинов перед начальством не лебезил и не заискивал, в разговорах больше отмалчивался, а в выражении его глаз порой читалась плохо скрываемая ненависть к себе и остальной своре инструкторов.

Шли дни. Наступил новый, 1943 год. До заброски Блинова в тыл Красной армии оставалось чуть больше двух недель, а Виктор все не решался выйти с ним на решающий разговор. 16 января курсанты сдали зачеты, и строй новоиспеченных «борцов с большевизмом» под звуки марша, чеканя шаг, прошел перед командованием и инструкторами «Абверштелле Остланд». Вечером в офицерском зале для них был организован банкет. На этот раз вместо кислого компота и постной говядины на столы подали шнапс, водку, огромные, с лапоть, антрекоты из свинины и натуральный кофе.

Виктора решил: сейчас или никогда. Разговор с Блиновым оправдал возложенные на него надежды. Он оказался порядочным человеком. Они поняли друг друга с полуслова. Опасения Блинова, что их разговор — это очередная проверка, рассеялись, когда Виктор назвал ему фамилию Королева и дал пароль для связи.

17 января, отправляясь на аэродром, Блинов увозил с собой шифрованную записку для советских контрразведчиков. В ней в 121 строчке уместился весь многомесячный труд Виктора: десятки фамилий истинных и вымышленных вражеских агентов, явки и пароли к ним.

На следующий день в 5:50 в коридоре общежития «Абверштелле Остланд», как обычно, прозвучал звонок. В соседних комнатах захлопали двери — курсанты поднялись на зарядку. После нее, туалета и завтрака инструкторы развели будущих шпионов и диверсантов по учебным классам, и занятия пошли привычным чередом. В начале двенадцатого их ритм был нарушен. Ошалелый дежурный появился в коридоре и, собрав старших инструкторов, вместе с ними галопом помчался в штаб. Остальные терялись в догадках и, забыв про учебу, строили самые разные предположения. Подошло время обеда. Галдящая толпа высыпала из учебного корпуса и двинулась к столовой. На входе Виктор столкнулся Волковым. Тот был мрачнее тучи и коротко объяснил, что у «Абверштелле Остланд» появился новый хозяин — Главное управление имперской безопасности.

Об этом могущественном конкуренте абвера Виктор слышал краем уха и ничего хорошего от смены хозяина для себя не ждал. Ему предстояло снова пройти изматывающее душу сито проверок. Руководство, инструкторы и агенты «Абверштелле Остланд» замерли в тревожном ожидании. Прошло несколько дней, и в Ригу прибыла высокопоставленная комиссия из Берлина во главе с шефом «Унтернемен Цеппелин» оберштурмбанфюрером СС доктором Хейнцем Грефе.

«Такой же доктор, как я гинеколог. Матку так вывернет, что мало не покажется» — мрачная шутка Волкова, брошенная скользь, нашла подтверждение.

Приезд группы Грефе взорвал размеренную жизнь обитателей особняка на улице Адольфа Гитлера, 81. К вечеру команда Штольца недосчитала в своих рядах нескольких инструкторов и семи курсантов-агентов. В их числе оказался и Волков. Его слова оказались пророческими. «Цеппелин» безжалостно зачищал школу от «чистоплюев из абвера и ненадежных элементов». Черед дошел и до Виктора — ему с группой агентов-курсантов предстояло сменить место службы.

22 января 1943 года глубокой ночью Ю-88 приземлился на заснеженном полевом аэродроме под Псковом. В нем обосновалась и широко раскинула свои шпионские щупальца главная команда «Цеппелина» при оперативной группе «А» — «Русланд Норд». Ее штаб располагался неподалеку от центра города, на берегу реки Великая, а по ближайшей округе были разбросаны филиалы. В деревне Стремутка на территории бывшей сельской школы готовилась ударная бригада из агентов-боевиков и диверсантов. В деревне Промежица действовал фильтрационный лагерь, в нем инструкторы-вербовщики подбирали будущих шпионов из военнопленных и перебежчиков. На специальной базе в деревне Халахальня ждали своего часа подготовленные для заброски в советский тыл разведывательные группы.

Руководил этим шпионско-диверсионным спрутом гауптштурмфюрер СС Мартин Курмис. Свою карьеру разведчика он начал в середине 30-х годов рядовым агентом абвера в Прибалтике. Уроженец Мемеля, до мозга костей наци, люто ненавидевший все русское, Курмис не за страх, а за совесть работал на гитлеровскую разведку. Но так случилось, что в 1939-м не боевые колонны вермахта, а советские войска вступили в город и, чеканя шаг, прошли по его улицам. Курмису пришлось уйти на нелегальное положение, а затем на рыбацком баркасе бежать в Германию.

Берлин в те дни напоминал бурлящий котел. Вчерашние лавочники и завсегдатаи пивных делали головокружительные карьеры. В той мутной атмосфере ловкий Курмис чувствовал себя как рыба в воде. Быстро сориентировавшись, вступил в национал-социалистическую партию. С подобным «пропуском» и опытом разведывательной работы в «восточных землях» он пришелся ко двору Главному управлению полиции безопасности. Прошел год, и хваткий работник засветился у самого начальника — группенфюрера СС Гейдриха.

С того дня карьера Курмиса стремительно пошла вверх. В тридцать лет он был награжден «Железным крестом» 2-й степени, а в конце октября 1942-го получил назначение на один из ключевых участков в «Цеппелине» — в Псков. На новом месте Курмис энергично взялся за дело и сумел быстро поднять результативность в работе разведшколы. В 1943 году десятки агентов «Русланд Норд» и две резидентуры уже уверенно действовали в тылу большевиков. После таких успехов среди сослуживцев пополз слушок о скором переводе шефа в Берлин.

В его распоряжение и поступал Виктор. Но Курмис не стал снисходить до общения с рядовым инструктором абвера и поручил это занятие старшему инструктору Глазунову. Престарелый бывший сотрудник врангелевской контрразведки, он видел конкурентов в молодых, дикорастущих инструкторах и потому холодно встретил Виктора. За время дороги от аэродрома до Пскова Глазунов проронил не больше пары слов. Здесь сказывался не только его желчный характер, но и обстановка, царившая в «Цеппелине».

В отличие от абвера, в центральном аппарате Главного управления имперской безопасности и в его подразделениях на местах царила жесткая дисциплина и строжайше соблюдалась конспирация. Об этом говорил и сам облик «Русланд Норд». Разведшкола напоминала собой осажденную крепость. Высоченный забор со сторожевыми вышками по углам периметра отгораживал ее от города. В ночное время, помимо часовых, охрану несли свирепые сторожевые псы. Внутри территория делилась на две зоны. В первой — особой — находились штаб, казарма для курсантов, учебный корпус, мощная радиостанция, обеспечивающая связь с разведгруппами, действующими в тылу Красной армии, и штрафной барак. Во второй располагались общежитие для офицерского состава и инструкторов, столовая, автопарк и склады с мастерскими.

Глазунов проводил Виктора в общежитие. Оно уступало рижской «шпионской академии», но и не походило на «свалку» для второсортного разведывательно-диверсионного материала. Большое, в человеческий рост, зеркало в холле, чистые занавески на окнах, просторный зал с бильярдом говорили о том, что в «Цеппелине» тоже ценят комфорт. Поднявшись на второй этаж, они остановились у двери под номером восемь. Глазунов распахнул ее и предложил войти. Виктор перешагнул через порог и осмотрелся. Обстановка в комнате напоминала ту, что была в гостинице при «Абверштелле Остланд».

От шума его шагов одеяло на левой койке зашевелилось, и из-под него показалась заспанная физиономия. Виктор глянул на соседа по комнате и не мог скрыть удивления — перед ним находился собственной персоной Николай Волков. Обычно энергичный и деятельный, он не походил сам на себя. Вяло пожав руку, Волков мрачно отозвался о «псковской дыре», а затем его понесло — досталось всем, а больше всего «засранцу Штольцу». По словам Волкова, прикрывая свой зад, негодяй выставил его перед комиссией Грефе виновником провала группы Блинова. Спасло Волкова от фронта заступничество Курмиса, знавшего его по прошлой, довоенной, работе в Прибалтике. Выслушав излияния Волкова, Виктор лег спать.

Утром в комнате снова появился Глазунов. Вместе с ним Виктор сходил на завтрак, а затем они прошли в штаб и остановились перед дверью с табличкой «Босс». Хозяин кабинета оказался под стать фамилии. Приземистый, с грубым лицом и квадратной боксерской челюстью, он напоминал носорога, изготовившегося к удару. Маленькие, глубоко запрятанные под мощным надбровьем глазки оберштурмфюрера холодными буравчиками долго сверлили Виктора. А затем началась проверка.

Босс, несмотря на кажущуюся прямолинейность, оказался достойным противником. За его твердокаменным лбом скрывался острый ум. Начавшаяся с дежурных вопросов беседа вскоре превратилась для Виктора в словесную пытку. Она продолжалась до обеда, позже к ней присоединился Глазунов. На следующий день все повторилось. На этот раз им занялся вертлявый, как обезьянка, психолог — доктор Шмидт. «Игра» с ним в «морской бой» на хитро составленных опросниках затянулась до ужина.

На следующий день Виктора оставили в покое. Предоставленный самому себе, он слонялся по общежитию и убивал время в бильярдной. Там его застал Волков с двумя увольнительными. По этому жесту со стороны руководства «Русланд Норд» Виктор понял — проверка закончилась. Перетряхнув скудный гардероб, они переоделись в «гражданку» и отправились в город. Погода не располагала к прогулке, на дворе стоял сильный мороз и дул порывистый ветер. Волков остановил свой выбор на второразрядном ресторане для младших офицерских чинов.

В вестибюле их встретил потасканный швейцар. Судя по тому, как он раскланялся с Волковым, тот был здесь не впервые. По темному коридору они вышли в зал. В столь ранний час в нем было немноголюдно. На эстраде оркестр лениво исполнял фокстрот, под который две пары вяло выписывали замысловатые па. Передние столики занимали немецкие унтера из комендатуры, ближе к стенам жались полицейские из районных управ и прочая разномастная публика. В отдельной кабинке за неплотно задернутой портьерой поблескивало серебряное шитье редких здесь офицерских погон.

Волков выбрал столик по соседству с компанией разбитных девиц и сразу же нацелился на томную брюнетку с пышной грудью, призывно торчащей из смелого выреза декольте. Сделав заказ, он после короткой перестрелки взглядами отправился с ней танцевать. Оставшись один, Виктор с любопытством разглядывал публику, и тут в зале прогремел выстрел. Музыка мгновенно стихла. Наступила гробовая тишина, а через мгновение ее взорвал дикий рев. Дверь кабинки распахнулась настежь, и из нее вывалила компания пьяных офицеров. Приземистый капитан-пехотинец, чем-то напоминающий танк, бросив презрительный взгляд на притихшую толпу, двинулся напролом к эстраде и, ухватив за рукав трясущегося от страха скрипача, потребовал исполнить фашистский гимн.

Скрипач судорожно дернул смычком. Пианист не стал ждать, когда доберутся до него, и ударил по клавишам.

«Дойчланд! Дойчлан, юбер аллес!» — подхватили десятки голосов, и когда они стихли, капитан мутным взглядом прошелся по публике, остановился на партнерше Волкова и, помедлив, двинулся к ней.

Свирепая физиономия гитлеровца и пистолет, зажатый в руке, ничего хорошего не сулили. Волков побледнел, но не отступил. Капитан чугунным плечом бесцеремонно оттер его в сторону, сграбастал оцепеневшую от страха брюнетку и поволок к эстраде. Оскорбленный Волков взорвался и ринулся на капитана. Тот проявил поразительную ловкость. Короткий удар в челюсть подбросил Волкова в воздух и опрокинул на стол. Рассвирепевшее офицерье ринулось добивать зарвавшегося наглеца. Виктор, помедлив мгновение, пробился сквозь толпу, подхватил его под руки и потащил на выход.

Из рассеченной губы Волкова сочилась кровь и бурыми пятнами расплывалась на рубашке и пиджаке. На правой скуле багровым рубцом вспухал синяк. Они ввалились в туалет. Захмелевший полицай от их вида мгновенно протрезвел и пулей вылетел за дверь. Тщедушный чиновник из городской управы, тужившийся в кабинке, захлопнул дверцу и не подавал признаков жизни. Виктор сунул Волкова под кран. Тот смывал кровь и, покачиваясь из стороны в сторону, выл на одной ноте: «У-у-у»!

Вода привела Волкова в чувство. Виктор заменил ему испачканный кровью пиджак на свой, и они поднялись в гардеробную, получили вещи и выбрались на улицу. Извозчик, дежуривший на стоянке, наметанным взглядом определил, что клиенты не откажутся от его услуг, и подкатил к подъезду. Виктор, придерживая Волкова — нокаут капитана все еще давал о себе знать, подсадил его в пролетку и приказал извозчику гнать на набережную Великой. Тот невольно поежился. Несмотря на плотную завесу тайны, окружавшую «Русланд Норд», среди псковичей об этом месте ходили самые мрачные слухи.

Забравшись в пролетку, Волков уткнулся в воротник пальто и до ворот школы не проронил ни слова. Избегая встреч с офицерами и инструкторами, они пробрались в общежитие.

Раздавленный, униженный произошедшим, Волков рухнул на кровать. Виктору показалось, что его спина вздрагивает от глухих рыданий. Впервые за время их общения в нем проснулась жалость к Волкову. Он был далек от мысли, что сцена в ресторане была еще одной проверкой Курмиса. Перед ним находился не злобный враг, а скорее потерявший себя русский человек. Волею судьбы, оказавшийся за границей после революции, Волков, как и сотни тысяч других русских, стал игрушкой в руках враждебных России могущественных сил. Вся разница между ними состояла в том, что каждый видел будущее родины по-своему и боролся за него как мог.

И разведчик Северов уступил место человеку Бутырину. Поддавшись порыву, Виктор опустил руку на плечо Николая. Он тяжело поднялся, сел на кровать, долго смотрел на Виктора, затем прошел к шкафу, достал бутыль самогона и, разлив по стаканам, предложил выпить. Они подняли стаканы, их взгляды встретились, в глазах Николая Виктор прочел благодарность. В тот вечер им было что вспомнить — свою юность и прекрасный город на Неве.

Утром Виктор с трудом продрал глаза. Голова гудела, как пустой котел, во рту словно побывал табун лошадей, а перед глазами плыл и двоился Глазунов. Голос старшего инструктора доносился, будто из бочки. Виктор с трудом понял только одно — после завтрака ему предстояло явиться к Курмису. Прошлепав в умывальню, он сунул голову под кран. Ледяная вода быстро отрезвила. Вернувшись в комнату, Виктор привел себя в порядок и отправился на завтрак. На выходе из столовой его уже поджидал Глазунов. Вместе они поднялись в кабинет Курмиса.

Так близко начальника «Русланд Норд» Виктор видел впервые. Сухое с правильными чертами лицо Курмиса ничего не выражало, на нем жили одни глаза. Светло-зеленые, они холодком обдали Виктора и тут же подернулись непроницаемой пленкой. Рядом с ним за столом занимали места Босс и Шмидт, к ним присоединился Глазунов. Курмис, смерив Виктора строгим взглядом, коротко обронил:

— Господин Попов, проведенная нами проверка подтвердила рекомендации майора Гофмайера и капитана Штольца.

Затем последовала продолжительная пауза, и Виктор напрягся. Следующая фраза Курмиса: «Господин Попов, вчера вы показали себя достойно, так, как и должен вести себя сотрудник «Цеппелина» — вызвала одобрительный гул голосов. Это, а также реакция Босса и Шмидта сказали Виктору — он зачислен на службу. Курмис объявил о его назначении инструктором в четвертую группу курсантов.

Позже, за обедом, Виктор принимал поздравления от Волкова и других инструкторов, а затем в кабинете Глазунова занялся изучением личных дел курсантов. На следующий день он приступил к практической работе с ними. Она мало чем отличалась от того, что ему приходилось выполнять в «Абверштелле Остланд». Через месяц после сдачи зачетов его первая группа шпионов была заброшена за линию фронта. За ней последовала вторая. Шпионский конвейер «Русланд Норд» не знал перерывов в работе. Заканчивался третий месяц пребывания Виктора в Пскове, а посланник от Королева на связь все не выходил. И тогда он решил заняться поиском очередного курьера для отправки в Центр. Но эти его планы смешал приезд комиссии из Берлина.

Курмис отправился на аэродром встречать высокопоставленное начальство, а Босс с Глазуновым и Волковым бросились в учебный корпус подчищать «хвосты». Поднятый ими среди инструкторов и курсантов ажиотаж так же быстро угас, как и поднялся. Начальник отдела «Цет-1» центрального аппарата «Цеппелина» штурмбанфюрер Вальтер Курек и прибывшие с ним офицеры не зашли в учебные классы. Вместе с Курмисом они поднялись в штаб, заперлись в его кабинете и просидели до обеда. О чем там шел разговор, остальным оставалось только гадать. В тот же день группа Курека без всяких объяснений улетела в Берлин, что еще больше добавило загадочности ее внезапному визиту. Сам Курмис хранил многозначительное молчание.

Вечером в кабинетах штаба, а затем в комнатах общежития инструкторы с оглядкой и полушепотом обсуждали события прошедшего дня. Просочившаяся из штаба информация о том, что «берлинцы» от корки до корки прошерстили дела как на курсантов, так и на инструкторов, усилила атмосферу подозрительности. Ее подогревал оставленный Куреком «чужак» — оберштурмфюрер Петр Делле. Его беспощадность к врагам рейха вызывала страх у офицеров школы. С неменьшей опаской относился к нему и Курмис. Ему оставалось только гадать, какого рода докладные за его спиной Делле строчил в Берлин.

В рабочую колею жизнь сотрудников «Русланд Норд» вошла после того, как исчез инструктор Кошкин, а вслед за этим в Берлин отбыл Делле. Опасения Бутырина, что тот приезжал по его душу, рассеялись, и он снова вернулся к мысли о поиске помощника. Перебрав всех, остановился на Волкове. В Николае ему импонировали широта души, щедрость и здравый взгляд на вещи. Да, он был поклонником Гитлера и его идей, но не фанатиком, как Делле, и не душегубом, как Гофмайер. После разгрома гитлеровцев под Сталинградом и на Северном Кавказе у Николая поубавилось энтузиазма и веры в идеи нацизма о мировом господстве и торжестве нового немецкого порядка. Виктор все чаще слышал в его голосе пессимистичные нотки и решил рискнуть — сделать Волкова своим помощником.

Теперь вечера они проводили в жарких спорах. Идеи нацизма постепенно тускнели в глазах Николая, а окончательный перелом в его взглядах произошел после казни псковских подпольщиков. Среди них были дети…

Из доклада зафронтового агента «Северова» о пребывании в тылу противника:

«…Находясь еще в диверсионной школе в Вяцати и присматриваясь к ЮРЬЕВУ, я решил заняться его обработкой и, если она будет успешной, попытаться его завербовать.

ЮРЬЕВ являлся кадровым немецким разведчиком, выполнявшим ответственные задания, но в силу того, что он не был чистокровным немцем, руководство немецкой разведки держало его в «черном теле» и не переводило в официальные сотрудники. Это сильно отражалось на настроениях ЮРЬЕВА, он неоднократно высказывал недовольство немцами. Для начала обработки я старался расположить ЮРЬЕВА к себе, что мне удалось.

Изучив характер ЮРЬЕВА и зная его биографию, я стал постепенно подчинять его своему влиянию.

Обработка ЮРЬЕВА длилась несколько месяцев.

Основной моей задачей было убедить ЮРЬЕВА в неправильности национал-социалистических идей, горячим сторонником которых он являлся и считал, что борется за лучшее будущее России и «новую Европу». С этой целью под предлогом желания изучить «Майн Кампф» я заставлял ЮРЬЕВА объяснять мне основные положения гитлеровских идей и подвергал их тут же резкой критике.

ЮРЬЕВ вначале яростно защищал эти идеи, но мне в конечном итоге удалось разубедить его и вызвать у него враждебное отношение к гитлеризму. Одновременно с этим я рассказывал ему о советском строе и терпеливо разбивал его неправильные взгляды на советскую действительность, которые являлись результатом гитлеровской пропаганды.

Вместе с тем мною использовался каждый удобный случай для того, чтобы показать ЮРЬЕВУ советскую разведку с положительной стороны, подчеркивая ее сильные стороны.

Зная о том, что ЮРЬЕВ возмущается отрицательными сторонами работы германской разведки и недоволен тем положением, что его не продвигают по работе, я при каждом удобном случае старался указать ему на бесперспективность работы с немцами, на то, что немцы не ценят его и не считают равным себе.

В результате ежедневной, систематической обработки ЮРЬЕВА он изменил свои взгляды и стал враждебно относиться к немцами, лично предложил мне начать совместную работу против немцев, но я вначале отклонил его предложение, попросив предварительно тщательно продумать этот вопрос.

После настойчивых предложений ЮРЬЕВА о работе против немцев, я согласился и только тогда открылся перед ним и сообщил, что являюсь агентом советской разведки…»

 

Глава шестая

В логове

К весне 1943 года, несмотря на истерические заклинания Геббельса о неизбежной победе над большевизмом, каток Красной армии одну за другой подминал под себя дивизии вермахта и, набирая скорость, неумолимо катил на запад. С каждым месяцем среди гитлеровцев все меньше оставалось тех, кто слепо верил в подобную чушь, а самые дальновидные подумывали о том, как спастись от неминуемой катастрофы.

Волков — Дуайт-Юрьев не стал исключением. Стреляный воробей, испытавший на своей шкуре тяжелую руку советской контрразведки, он держал нос по ветру и не особенно верил славословиям в свой адрес, на которые не скупился Курмис. Теплого местечка в штабе «Русланд Норд» ему не дали, а сомнительная слава «борца с большевизмом» — командира объединенных разведывательно-диверсионных групп в Коми — его не прельщала.

Но не только это подвигло Виктора на решающий разговор с Волковым. В нем он видел одну из множества жертв революции, прокатившейся кровавым колесом по России. В двенадцать лет, потеряв отца, родину и без гроша в кармане оказавшись с больной матерью и малолетней сестрой на чужбине, Николай рос в слепой ненависти к большевистской России. Служба в германской разведке нисколько не приблизила его к цели — освобождению родины от большевизма. А после сокрушительных поражений вермахта под Сталинградом и на Северном Кавказе от этих его иллюзий не осталось и следа. Он задыхался в удушающей, пронизанной всеобщим доносительством атмосфере «Цеппелина» и не желал покорно идти на убой, которым грозила задуманная Курмисом и Куреком операция в Коми.

Поэтому когда Виктор затеял разговор о разрыве с «Цеппелином», Николай понял его с полуслова и сам предложил искать выход на советскую разведку. В том, что ее разведчик находится рядом, он долго не мог поверить. Виктору, чтобы его убедить, пришлось рассказать о Блинове и причинах провала его диверсионной группы. И Николай поверил, но через минуту помрачнел. Предстоящая заброска в Коми страшила не только своей непредсказуемостью, но и тем, что контрразведчики могли не помиловать его за прошлые преступления.

Виктор и Николай напряженно искали выход и не находили. До заброски группы оставалось несколько дней, ее состав был согласован с Берлином, и только чрезвычайные обстоятельства заставили бы Курмиса и Курека включить в нее Виктора. И здесь мог сработать его главный козырь — дядя в наркомате путей сообщения. Николай тут же ухватился за него, но, остыв, согласился с доводом Виктора — об этом Курмис должен узнать не напрямую — от него, а от проверенного кадрового сотрудника. Случайная обмолвка Виктора о Лещенко — крутом дяде, которую оценил опытный разведчик Волков и доложил по команде, не насторожила бы подозрительного Курмиса. Остановившись на этом варианте, они разошлись. Николай поспешил с докладом к Курмису, а Виктор остался в комнате ждать реакции.

Свою роль Николай исполнил безукоризненно. Азартный блеск в его глазах заставил Курмиса отложить в сторону папку с документами. То, что он услышал, заставило забыть о текучке. Давно уже стихли в коридоре шаги Волкова, а Курмис все не мог поверить своим ушам. На него свалилась неслыханная удача. Родственник Попова — Лещенко мог стать бесценной находкой для «Цеппелина». И если история с дядей Попова была не банальным трепом, то впереди перед Курмисом открывалась захватывающая дух перспектива. На этом фоне блекла операция, планировавшаяся в Коми.

Захваченный новым замыслом, Курмис принялся мысленно выстраивать будущую оперативную комбинацию. Такую, которая позволила бы проникнуть под покров сокровенных тайн Сталина! Лещенко, открывавший ногой дверь к одному из ближайших соратников советского вождя — Кагановичу, один стоил сотен агентов. В его руках находилось то, о чем могла только мечтать любая разведка: графики доставки боевой техники и живой силы к местам будущих ударов Красной армии. Курмис сгорал от нетерпения поделиться сенсационной новостью с Берлином.

«Стоп, Мартин! — на смену эмоциям пришел трезвый расчет. — Не пори горячки. Что доложить в Берлин? Что?! Треп двух инструкторов? Ты даже не опросил Попова. Нет, это не доклад разведчика, а щенячий визг дилетанта. Сбавь обороты!»

Курмис нажал кнопку на переговорнике с дежурным и потребовал вызвать к нему инструктора Попова. Стук в дверь снова сбил его с мысли. Это был Босс. Он напомнил о товарищеском обеде с начальником местного отделения гестапо оберштурмфюрером Фишером и командиром абверкоманды-304 майором Гезенрегеном. Сославшись на предстоящий важный разговор с Берлином, Курмис предложил ему вместо себя взять кого-нибудь другого. Боссу ничего другого не оставалось, как согласиться. На выходе из кабинета, столкнувшись с Поповым, он проводил его ревнивым взглядом. Этот русский слишком быстро шел в гору.

Беседу с Виктором Курмис начал издалека: поинтересовался ходом подготовки курсантов группы, потом несколькими вопросами прощупал его взаимоотношения с Волковым, а затем перешел на родственников. По интонациям в голосе и выражению лица Курмиса Виктор догадался: наживка с дядей сработала. Дальше играть простачка становилось опасным, и он обрушился с упреками на Волкова. Курмис оборвал его и устроил разнос за сокрытие информации о Лещенко. Виктор продолжил игру, и здесь ему не пришлось ничего выдумывать. Он в подробностях повторил рассказ о репрессиях, которым подверглась его семья, и в частности дядя, в 1938 году.

История с Лещенко только больше разожгла профессиональный интерес Курмиса. В жертве репрессий он видел подходящий объект вербовки. Страхи Виктора и связанное с этим молчание, что Лещенко находится под колпаком НКВД и потому подход к нему со стороны германской разведки мог закончиться провалом, Курмис постарался развеять. Посулив чин офицера германской армии, он обрисовал перед Виктором захватывающие разведывательные и материальные перспективы.

Говоря о них, Курмис мыслил стратегически. После короткого зимнего затишья на Восточном фронте чудовищная машина разрушения снова начала набирать обороты. К ее глухому скрежету чутко прислушивались как в Берлине, так и в Москве. Противники, готовясь к решающей схватке на Восточном фронте, старательно скрывали свои планы. Ее зыбкие контуры пока еще смутно проступали в плотной пелене тумана дезинформации, окружавшей замысел операции вермахта «Цитадель» — разгрома советских войск под Курском.

О директиве № 6, подписанной Гитлером 15 апреля 1943 года и предписывавшей «зверинцу» из «тигров» и «пантер» растерзать упрямого «русского медведя», знал только ограниченный круг лиц. Но в Берлине не были столь наивны и хорошо понимали, что подготовка такого грандиозного наступления, в котором планировалось участие миллиона человек и тысяч новейших танков, самоходных орудий, сохранить в тайне невозможно, и потому, как в банальной карточной игре, блефовали, стараясь запутать советское командование. Не последняя роль в этой большой игре отводилась абверу и «Цеппелину».

Опытный Курмис понимал, что может сыграть в ней не последнюю скрипку, и как клещ вцепился в Виктора. Тому дважды пришлось переписывать докладную, и только после этого Курмис оставил его в покое. Прошли ночь и день, и о Викторе будто забыли. Все завертелось после отбоя. В комнате появился запыхавшийся дежурный и потребовал, чтобы он и Николай собрали вещи и явились в кабинет Курмиса.

Такова была реакция Берлина на шифровку руководителя «Русланд Норд» из Пскова. Она быстро пролетела по кабинетам 6-го отдела РСХА и поздним вечером с предложениями штурмбанфюрера Курека легла на стол оберштурмбанфюрера Грефе. После ознакомления с ними, он позвонил Курмису и потребовал немедленно командировать Попова и Волкова в его распоряжение. Спустя сорок минут после этого телефонного разговора билеты и командировочные на них были готовы. Сами они стояли перед Курмисом, сонно хлопая глазами. Он был краток и потребовал только одного: «не быть идиотами и использовать подвернувшуюся возможность, чтобы проявить себя».

Прифронтовой Псков провожал Виктора и Николая перекличкой ночных патрулей и лязгом затворов автоматов. К вокзалу они добрались одновременно с приходом поезда. Паровоз сердито попыхивал парами. Из приоткрытых дверей тамбуров бледными полосками пробивался свет. На ступеньках застыли заспанные кондукторы и, помахивая фонарями, выкрикивали номера вагонов. Пассажиров оказалось немного. На фронте шли затяжные бои, и командиры не баловали своих подчиненных отпусками в фатерлянд. Виктор с Николаем поднялись в полупустой вагон, прошли в купе и по-хозяйски заняли нижние полки. Сиплый свисток паровоза потонул в грохоте и лязге металла. Истерзанный войной Псков растворился в ночном мраке.

Под мерный перестук колес Виктор не заметил, как уснул. Проснулся он поздно. За окном мелькали расчерченные, будто по линейке, на идеальные квадраты и прямоугольники ухоженные поля, ровные, как армейский плац, и без единой выбоины дороги, подстриженные, словно под гребенку, лужайки у сверкающих свежей краской фольварков и кирх. Здесь, в самом сердце военной машины Германии — Восточной Пруссии, идиллические картинки мирной жизни представляли разительный контраст с теми чудовищными разрушениями, что еще вчера стояли перед глазами Виктора. Он не мог спокойно взирать на это бюргерское благополучие, слышать гортанную немецкую речь и, чтобы на время забыться, зарылся в газеты и журналы.

В столицу Германии они приехали на следующие сутки. Поезд остановился у сверкающей идеальной чистотой платформы. Николай первым подхватил чемодан и, сгибаясь под его тяжестью, вышел из вагона и завертел головой по сторонам.

Виктор стал рядом и терпеливо дожидался сопровождающего от «Цеппелина».

Встретил их худощавый, напоминающий юношу, оберштурмфюрер. На вид ему было не больше двадцати. Над верхней губой пробивалась редкая щеточка усов, а на щеках играл нежный девичий румянец. Однако при ближайшем рассмотрении курьер для особых поручений из специальной команды СД Алоиз Гальфе оказался не настолько юн. Под его остекленевшим взглядом Виктор почувствовал себя неуютно. В нем сквозило холодное презрение к прибывшим с периферии провинциалам. Надменно кивнув головой, он, не оглядываясь, направился к выходу.

Николай молча проглотил обиду и, вцепившись в свой неподъемный чемодан, потащился за ним. На привокзальной площади их поджидали машина и вышколенный водитель. Приняв у них вещи и загрузив в багажник, он, не проронив ни слова, тронулся в путь. Виктор приник к стеклу и с жадным любопытством разглядывал Берлин — город, который в далеком 1916 году укрыл его отца, питерского большевика, от ищеек царской охранки.

За прошедшие два десятилетия с городом и его жителями произошло, казалось, немыслимое. Кучка нацистов, в 20-х годах свившая гнездо в подвалах баварских пивных, за короткий срок сумела вывернуть наизнанку не только Берлин, но и всю Германию степенных и рассудительных Гансов и Гертруд. Безумные идеи пещерного национализма, подобно тифозным вшам, заразили души прагматичных немцев. В мрачных каменных джунглях, продолжавшихся называться Берлином, множилось и набухало чудовищное зло. В сентябре 1939-го оно лопнуло, как гнойный нарыв, и залило зловонной коричневой жижей мирные города Европы.

Виктор, сжав кулаки, всматривался в город и пытался найти ответ на вопрос: как могло произойти столь невероятное превращение целой нации в кровожадное чудовище? Как?! Серые стены домов, мрачные лица немцев были немы и безлики. Он замкнулся в себе и перестал обращать внимание на неугомонного Николая. А тот живо реагировал на то, что происходило вокруг, и тормошил вопросами Гальфе. Тот отделывался общими фразами. За несколько километров до Ораниенбурга водитель свернул на лесную дорогу. Она закончилась перед металлическими воротами.

Их створки бесшумно отворились, и машина въехала на территорию особой зоны «Цеппелина». Она мало походила на те, что Виктору приходилось видеть в разведшколах Пскова, Риги и Вяцати. Вместо привычного плаца перед главным корпусом раскинулся пышный розарий. Прямые, как стрелы, дорожки были посыпаны золотистым песком. Сам замок-штаб и примыкающие к нему постройки дышали патриархальной стариной и напоминали загородный пансионат для заслуженных ветеранов партии. Лишь частые глухие хлопки, доносившиеся из подземного тира, где будущие суперагенты и супердиверсанты вострили себе глаз и набивали руку, нарушали благостную тишину и напоминали: здесь находится лагерь особого назначения Главного управления имперской безопасности.

В холле гостиницы Виктора и Николая встретил детина с непроницаемым лицом и проводил в номера. Не успели они расположиться, как в коридоре послышался шум шагов. Вместе с Гальфе появился рыжеволосый крепыш среднего роста с фигурой борца и холодным взглядом профессионального убийцы. Это был начальник лагеря особого назначения гауптштурмфюрер СС Зигель. Окинув новобранцев цепким взглядом, он без предисловий принялся вколачивать им, как гвозди в доску, правила поведения. Они оказались драконовские.

Утро следующего дня для Попова и Волкова началось с раннего подъема и энергичной зарядки. После завтрака последовали изматывающие душу беседы-допросы, чередовавшиеся с занятиями по шифровке и дешифровке материала, радио— и минно— взрывному делу. Свободное время оставалось только на сон. С утра и до позднего вечера им, как белкам в колесе, приходилось крутиться в бесконечной череде тренажей.

Короткий перерыв наступал после ужина, и Виктор с Николаем использовали его, чтобы собрать информацию о загадочном «лагере особого назначения». Но завеса тайны в нем была такова, что кроме фамилии начальника лагеря Зигеля, его заместителя Родентала и периодически наезжавшего из Берлина штурмбанфюрера Курека, контролировавшего ход их подготовки, они практически ничего не узнали. Это был «международный учебный лагерь» для элитных агентов Главного управления имперской безопасности, которые затем засылались не только в СССР, но и в Великобританию, США и другие страны, где имелись интересы Германии.

Единственной нитью, связывавшей Виктора и Николая с внешним миром, был Курек. С постоянством маятника Фуко он ровно в 9:00 появлялся в классе и шлифовал с ними детали будущего задания. Оно состояло в том, что после десантирования и легализации в Москве группа «Иосиф» — такое кодовое название в «Цеппелине» получила группа Попова — Волкова — должна завербовать Лещенко под американским флагом и затем организовать через него поступление развединформации о планах советского командования и настроениях партийных вождей.

К лету 1943 года, когда блицкриг вермахта против Красной армии провалился, в германской разведке не питали иллюзий, что чиновник такого ранга, как Лещенко, согласится сотрудничать с ней даже за огромные деньги. Поэтому Курек и Грефе полагали: предложение от союзника России — США, подкрепленное солидным счетом в швейцарском банке и обещанием о его выводе после выполнения задания во Флориду или Калифорнию, пересилит страх Лещенко перед НКВД.

Это была только одна часть задания. Вторая, на которую их нацеливал Курек, состояла в проведении теракта против Кагановича, а при удачном стечении обстоятельств и против самого Сталина. Перед глазами Виктора и Николая уже рябило от тайного арсенала убийств, когда спецы из Главного управления имперской безопасности, наконец, остановились на бесшумном пистолете, распыляющем отравляющий газ. К нему прилагались ампулы с антидотом, который Виктор и Николай должны были принять перед тем, как совершить теракт. Позже в лаборатории НКВД при исследовании содержимого ампул специалисты установили: в них находился медленно действующий яд. В «Цеппелине» не считали нужным оставлять в живых агентов после выполнения ими задания.

Шел одиннадцатый день подготовки. 18 июня не предвещало ничего необычного. Разве что на этот раз не приехал Курек, поэтому после завтрака Виктор с Николаем отправились в лабораторию, заняли места в специальных кабинах, когда на пороге появился запыхавшийся Гальфе. Он потребовал следовать за ним. К удивлению Виктора и Николая, они прошли на вещевой склад. В глазах рябило от военных мундиров: советских, английских, французских. Судя по ассортименту, гитлеровская разведка пока еще работала с размахом и фантазией. Гальфе поторопил их с переодеванием. Виктору достался мундир советского летчика-капитана, а Николаю — старшего лейтенанта-артиллериста.

Поскрипывая новыми сапогами, Виктор и Николай едва поспевали за Гальфе и терялись в догадках о том, что их ждало в кабинете Зигеля. Там, к своему удивлению, они встретили Курмиса. В глаза бросилось новенькое серебряное шитье на его погонах. Звание штурмбанфюрера сделало его будто выше ростом. Сухарь Курмис на этот раз повел себя простецки, крепко пожал им руки и, осмотрев их в новой форме, остался доволен. Зигель не проронил ни слова. Он свое дело сделал, дальнейшая судьба подопечных теперь зависела от воли берлинского начальства. Курмис тоже не был склонен к разговору — время поджимало — и вместе с Виктором и Николаем поспешил к машине.

По дороге в Берлин он сообщил о предстоящей беседе с самим руководителем «Цеппелина» — оберштурмбанфюрером Грефе и затем перешел к инструктажу. Виктору Курмис рекомендовал при докладе основное внимание сосредоточить на личности Лещенко, его сильных и слабых сторонах, характере отношений с Кагановичем и другими большевистскими вождями. Последние детали доклада Грефе были обговорены, когда впереди возникла мрачная громада Главного управления имперской безопасности. Машина скользнула под полосатый шлагбаум и остановилась на служебной стоянке.

Они сошли на тротуар, Курмис еще раз пробежался по ним придирчивым взглядом, ничего не сказал и, махнув рукой, направился к третьему подъезду. Виктор и Николай присоединились к нему. На входе дорогу им преградил часовой.

Его каменная физиономия треснула, когда перед ним появились двое в форме советских офицеров. С особым усердием он взялся за проверку документов. Она затягивалась. На часах было 10:20. До встречи с Грефе оставалось десять минут. Курмис поторапливал часового, а тот продолжал ворошить списки лиц на пропуск. Виктору надоело смотреть на эту возню. Он отвел взгляд в сторону, в глаза бросилось объявление: «21 июня состоится матчевая встреча по футболу между сотрудниками 1-го и 3-го отделов». Кивнув на него Николаю, с улыбкой заметил:

— Почти как у нас!

— Это где же? — уточнил тот.

— В НКВД, — хмыкнул Виктор.

Они рассмеялись. Курмис поморщился, но промолчал. А каменная физиономия часового окончательно рассыпалась на куски. Он озадаченно смотрел на двух сумасшедших русских, позволявших себе смеяться там, где берлинцы теряли дар речи. Проверка на том закончилась, они зашли в здание и двинулись по длинному безликому коридору. Курмис, еще не успев освоиться на новом месте, постоянно вертел головой по сторонам, наконец остановился перед обитой черной кожей дверью и, помедлив, распахнул ее. За ней оказалась просторная приемная. Их встретил туго затянутый в ремни адъютант и, сверившись со списком лиц, записанных на прием, пропустил к Грефе.

Пройдя через узкий темный тамбур, Виктор с Николаем оказались в большом квадратном кабинете. Центральное место в нем занимал парадный, во весь рост, портрет Гитлера. Под ним восседал в кресле хозяин — руководитель «Цеппелина» оберштурмбанфюрер Грефе. Он напоминал усталого кота, его движения были по-кошачьему мягкими и пластичным. На невзрачном, землистого цвета лице выделялись глаза — холодные и неподвижные. К удивлению Виктора, Грефе заговорил на сносном русском языке и был немногословен. Короткими вопросами он проверил готовность группы «Иосиф» к выполнению задания и в заключение огорошил заявлением о встрече с всесильным шефом Службы имперской безопасности Германии обергруппенфюрером Кальтенбруннером.

Оставшееся до приема время Виктор, Николай и Курмис провели в приемной Грефе. В 10:45 он появился на пороге кабинета, придирчивым взглядом оглядел их, еще раз напомнил о том, что, прежде чем ответить на вопрос обергруппенфюрера, необходимо внимательно его выслушать, и вышел в коридор. Вслед за Грефе они поднялись на этаж особого сектора Главного управления имперской безопасности. Здесь все, начиная с исполинского часового и заканчивая мрачными серыми стенами коридора, было пропитано духом аскетизма и суровой неподкупности. В приемной Кальтенбруннера, прежде чем войти к нему в кабинет, Грефе суетливо поправил сбившуюся нарукавную повязку и пригладил рукой растрепавшуюся прядь волос.

Имя несгибаемого, беспощадного Эрнста нагоняло страх не только на врагов рейха, но и на соратников по партии. Редкая улыбка на его иссушенном, как кора дуба, лице, испещренном шрамами от ударов шпаги, напоминавшими о временах бурной студенческой молодости, только непосвященных могла ввести в заблуждение. После убийства в 1942-м в Праге английскими агентами группенфюрера СС Гейдриха он жестоко отомстил за смерть своего предшественника. В первый же день после назначения, по его приказу тысячи чехов были арестованы и расстреляны. Потом он железной рукой навел порядок в собственном хозяйстве. Десятки проштрафившихся офицеров отправились на фронт искупать кровью допущенные в работе промахи.

Разоблачение «Красной капеллы» — сети советских агентов, сумевших пробраться в святая святых — Главный штаб авиации и таскавших секреты из-под носа Геринга, показало, что новый глава ведомства настоящий профессионал. В последующем захват большевистской резидентуры и ее руководителя в Бельгии, а еще больше личная преданность, подняли Кальтенбруннера в глазах Гитлера. Фюрер без тени сомнения доверял ему расправы не только над внутренними врагами рейха, но и все чаще полагался больше на его разведывательные доклады, чем на начавшего терять нюх абвер. Агенты Главного управления имперской безопасности активно действовали в Швейцарии, США, Британии и регулярно добывали ценную информацию о планах западных союзников СССР. Но судьба войны решалась не в пустынях Африки, а на Восточном фронте, на бескрайних русских просторах.

До начала операции «Цитадель», которая должна была сломать хребет упрямому «русскому медведю», оставалось меньше месяца. Совещания у фюрера заканчивались одним и тем же: он требовал от разведки одного — проникнуть под завесу тайны и разгадать замыслы коварного Сталина.

Несмотря на массовую засылку агентуры в тыл Красной армии — только весной абвер и «Цеппелин» забросили свыше 240 разведывательно-диверсионных групп, результаты их работы оказались плачевны. Большинство агентов были ликвидированы Смершем в первые же дни высадки. Те же, кому повезло и кто сумел закрепиться, не могли похвастаться результатами. Информация, поступающая от них, носила тактический характер. Поэтому Кальтенбруннер воспринял агента Попова с его родственником — ответственным работником НКПС как дар божий. Вербовка Лещенко открывала прямой доступ к стратегическим секретам Сталина. Эти оперативные возможности Попова и Лещенко оценил сам рейхсфюрер Гиммлер и взял на личный контроль подготовку группы «Иосиф» к операции. Все это выводило работу с ней на такой уровень, что Кальтенбруннер посчитал необходимым своими глазами посмотреть на перспективных агентов.

Они нервно переминались в приемной. Первым в кабинет вызвали Николая. На непослушных ногах он прошел к столу, не помнил, как сел на стул. Ровный тон и деловитость Кальтенбруннера вернули ему уверенность в себе. Разговор вызвал живой интерес у шефа германской спецслужбы. Его занимала не только предстоящая операция, но и более широкий круг вопросов. Кальтенбруннер будто забыл про Грефе и теперь обращался только к Николаю. Он пытался разобраться: почему такой большой отсев среди кандидатов в агенты из русского контингента? в связи с чем происходят их частые провалы? почему невысок уровень добываемой ими разведывательной информации? что надо сделать, чтобы изменить положение к лучшему?

И таких «почему?» и «что надо делать?» Николаю, видимо, пришлось бы услышать еще немало, если бы не телефонный звонок. Кальтенбруннера срочно вызывали в ставку Гитлера. На этом прием закончился. Беседа заняла всего восемь минут. Грефе с Николаем вышли в приемную, и на их лицах Виктор прочел ответ. Так спустя год операция, задуманная советскими контрразведчиками, получила свое развитие.

Из докладной бывшего кадрового сотрудника «Цеппелина» Дуайта-Юрьева (Волкова):

«…В начале доклада Кальтенбруннер интересовался у меня тем, что за человек Попов, как давно я его знаю, как он относится к немецкой разведке? Почему он перешел на сторону Германии? Потом стал расспрашивать про родственника Попова — Лещенко. В каких отношениях Попов находится с ним.

Дальше разговор зашел о работе против большевиков. Кальтенбруннера интересовали причины большого количества провалов немецкой агентуры и низкое качество ее информации. Он спрашивал, что надо сделать, чтобы она лучше работала…»

Схема дислокации разведоргана «Цеппелин»

 

Глава первая

Легализация прошла успешно

Плотные облака, казалось, стелились над самой землей, и в них, словно в вате, тонул надсадный гул моторов крадущегося в кромешной темноте «хенкеля» — самолета из спецэскадрильи рейхсфюрера СС Гиммлера. Ближе к Москве небо прояснилось. Пилоты сориентировались по местности и взяли курс на юг. На подлете к железнодорожной станции Егорьевская они сбросили скорость. Самолет сделал полукруг, прошло несколько секунд, и в ночном небе огромным тюльпаном распустились купола двух парашютов. Вскоре молочно-белая пелена поглотила парашютистов, и они, налегая на стропы, проломили стену из прошлогоднего камыша и приземлились на берегу озера.

20 июня 1943 года в 00:10 дежурный по 47-й радиолокационной станции засек воздушного нарушителя на экране радара и доложил на командный пункт. Спустя несколько минут об этом уже знали в штабе 1-й воздушной армии Западного фронта, а чуть позже — в отделе Смерша. В воздух были подняты самолеты-перехватчики, а на земле солдаты и офицеры из дивизии внутренних войск НКВД по охране тыла армии заняли места в кузовах грузовиков, и две колонны двинулись к станции Егорьевская. К рассвету она и ее окрестности были взяты в кольцо. С восходом солнца группы захвата приступили к прочесыванию леса, где высадились парашютисты.

Поиски их следов продолжались недолго. Гитлеровцы торопились и не потрудились спрятать парашюты — они валялись на берегу озера. На влажном песке отчетливо проступали отпечатки сапог. Розыскные собаки быстро взяли свежий след, он привел к ручью и там оборвался. Поджав хвосты, псы жалобно скулили и виновато поглядывали на проводников. Захватить парашютистов по горячим следам не удалось, и трубки телефонов в штабе поиска раскалились от командного рева начальников.

В то время, когда они ломали головы, где искать парашютистов, в тридцати километрах от Егорьевской двое: капитан-летчик и старший лейтенант-артиллерист вломились в кабинет начальника станции Хорлово и потребовали дать им связь с Москвой. Тот, оглохший от непрерывных телефонных звонков и угроз комендантов эшелонов, махнул рукой на телефон, а сам потухшим взглядом уставился в окно. Заглянувший в кабинет заместитель начальника станции недовольно покосился на нахрапистых офицеров и развернулся, чтобы уйти, но в последний момент задержался. Его взгляд упал на старшего лейтенанта. Тот, развалившись на топчане, лениво ковырял спичкой в зубах. Под его сапогами расплылась большая лужа, а под боком валялся измазанный в грязи и набитый под самую завязку вещмешок. В глазах заместителя мелькнула тень, и он быстренько выскользнул за дверь.

Кабинет начальника станции снова загудел, как пустой барабан, от голоса капитана. Он потрясал трубкой, дергал телефонный шнур и пытался докричаться до телефонистки. Наконец сквозь треск и шум прорвался ее голос, и капитан потребовал соединить его с дежурным по Главному управлению контрразведки Смерш. Мембрана снова отозвалась потрескиванием и свистом. Какое-то время в трубке раздавались неясные шорохи, а затем на удивление ясно зазвучал голос.

Ответил дежурный. Капитан потребовал от него передать комиссару госбезопасности 3-го ранга Королеву, что известный ему Северов вернулся — и не один и что они находятся на железнодорожной станции Хорлово. Пароль для связи он не успел произнести. Дверь распахнулась, и в кабинет ворвались бойцы во главе с младшим лейтенантом. Не нюхавший пороха молоденький офицер, потрясая пистолетом, истошно завопил: «Не двигаться! Руки вверх!»

Капитан не успел даже открыть рта. Бойцы повалили его и старшего лейтенанта на пол и прижали своими телами. В проеме двери мелькнуло пылающее, как станционный фонарь, лицо заместителя начальника станции. Он торжествующим взглядом смотрел на распластанных парашютистов-диверсантов. Последним в кабинет влетел старшина. Стреляный воробей, он сразу кинулся к вещмешкам. Его цепкие пальцы сноровисто развязали веревки, под ворохом белья блеснул металл — рация. Старшина ликовал.

— Мы свои. Я из Смерша, — просипел капитан.

Младший лейтенант растерялся. Начальник станции быстро сообразил, что к чему, наклонился к его уху и, ткнув в телефонную трубку, что-то прошептал. Офицер изменился в лице, остекленевшим взглядом прошелся по лежавшим на полу «диверсантам», радиостанции, телефону, нетвердой рукой подхватил болтавшуюся трубку, представился и потерянно залепетал.

Дежурный главка Смерша понял все с полуслова и потребовал передать трубку Северову. Бойцы ослабили хватку и, с любопытством поглядывая на загадочных «диверсантов», отступили к стене. Виктор с трудом поднялся, перед глазами все плыло, смахнул с подбородка кровь, перехватил трубку у потерявшего голову младшего лейтенанта и назвал пароль. Дежурный, догадавшийся, что произошло в кабинете начальника станции, хмыкнув, поинтересовался его самочувствием. Виктор сплюнул сгусток крови и непослушным языком с трудом произнес:

— Как положено, по-нашенски. Зубы по полу собираю.

Дежурный рассмеялся и распорядился находиться на станции и ждать оперативную группу Смерша. Виктор положил трубку на аппарат и, потирая саднившую от удара скулу, обернулся к младшему лейтенанту. Тот от смущения не знал, куда девать глаза, и что-то бормотал в свое оправдание. Первым нашелся начальник станции и, мягко подталкивая в спину бдительного офицера и его бойцов, выпроводил их из кабинета. Вслед за ними вьюном скользнул заместитель. Дорогу ему преградил Николай. Виктор поспешил встать между ними, а начальник станции, чтобы сгладить конфликт, предложил позавтракать.

Посрамленный заместитель, рассыпаясь перед Виктором и Николаем мелким бисером, принялся трясти свои запасы. На столе, как по волшебству, появились пузатый самовар, горка из кусков сахара-рафинада, краюха ржаного хлеба и пара запеченных в углях картофелин. Но на этом хлебосольство хозяев не закончилось. Начальник станции метнул на зама многозначительный взгляд, тот понял все без слов и исчез за дверью. Вернулся он со свертком, в нем находилась бутылка самогонки. Начальник станции разлил ее по кружкам и предложил тост: «За возвращение!». Виктор с Николаем охотно поддержали его. Самогон оказался крепким, их быстро повело, и начальник станции предложил им перейти в соседнюю комнату и вздремнуть. Через несколько минут Виктор и Николай спали крепким сном и не слышали ни трезвонившего за стеной телефона, ни грохота вагонных колес, ни голосов начальника станции и комендантов эшелонов.

Станция Егорьевская и десятки других в те последние июньские дни 43-го напоминали собой кипящий котел. До начала великого танкового сражения под Курском оставались считаные дни. Сотни эшелонов, подчиняясь совершенно секретным предписаниям Генштаба и наркома путей сообщения, совершали замысловатые маневры по густой железнодорожной паутине, чтобы завести в тупик гитлеровскую разведку. Она терялась в догадках, на каком участке фронта и какими силами русские нанесут удар.

Виктор и Николай не подозревали об этом и спали так, как спят только на войне. Два слова: «Ребята, подъем!» капитана из отдела Смерша по коломенскому гарнизону подняли их на ноги. Собрав вещи, они вышли во двор. Разбитной водитель трудяги «козлика» предупредительно вышел им навстречу, подхватил вещмешки, уложил в «собачник» и вопросительно посмотрел на капитана. Тот распорядился ехать в Москву.

На ближайших к станции улицах царил хаос из повозок и машин. С трудом продравшись через него, водитель выехал на шоссе, и там «козлик» показал, на что способен. Хлеставший в разгоряченные лица и надувавший пузырями гимнастерки ветер не спасал Виктора и Николая от полуденной жары. Солнце палило немилосердно. Раскаленная пыль столбом стояла над разбитой бомбежками, гусеницами танков и колесами машин дорогой. Она набивалась за ворот и обжигала кожу, скрипела на зубах, грязными солеными ручьями стекала по лицу. Виктор этого не замечал. Он жил мыслью, что живым вернулся домой и выполнил задание Центра — рядом находился кадровый сотрудник «Цеппелина».

Николай же пребывал в тревожном ожидании. Чем могла обернуться предстоящая встреча с грозной контрразведкой Смерш, ему оставалось только гадать. Нахохлившись, он колючим взглядом постреливал по сторонам. Вокруг все живо напоминало о недавних ожесточенных боях. Глубокие, словно рубцы на теле, противотанковые рвы терялись в знойном мареве. Обочины дорог были усеяны ржавой сыпью искореженной военной техники. Сиротливо смотревшие в небо иссеченные осколками трубы русских печей напоминали о том, что когда-то на их месте стояли деревни. Серая лента шоссе стремительно исчезала под колесами машины, вскоре показались пригороды Москвы.

Там, на Лубянке, в кабинете начальника 4-го отдела ГУКР Смерш НКО СССР полковника Георгия Утехина собрались руководитель 2-го отделения капитан Андрей Окунев и старший оперуполномоченный Сергей Сафронов. Они с нетерпением ждали встречи с зафронтовым разведчиком Северовым и задавались вопросами: «Насколько ему можно доверять? С кем предстоит иметь дело — со своим или с перевербованным агентом гитлеровской спецслужбы?»

Полной неожиданностью для них стало то, что Северов вернулся не один. Тот, второй, являлся для них полной загадкой. Был ли он единомышленником Северова или ловкой подставой гитлеровской спецслужбы, затеявшей ответную оперативную комбинацию, — на этот принципиальный вопрос Утехину и его подчиненным предстояло найти ответ.

Окунев с Сафроновым ерзали на стульях, сверлили его вопросительными взглядами и с нетерпением ждали решения. Но Утехину пока нечего было им предложить. Он сам пребывал в полном неведении и терзался мыслями о напарнике Северова. Именно от него исходила главная угроза. Утехин снова и снова задавался вопросами: «Кто ты? Союзник или затаившийся враг? Если враг, то какую роль тебе отвели в немецкой разведке? Что тебя связывает с Северовым? Если ты враг, то как тебя нейтрализовать и при этом не сорвать игру с гитлеровцами?»

До встречи с Северовым и его напарником оставались считаные минуты. Контрразведчики напряженно искали решение этой головоломки. Окунев предположил, что в гитлеровской спецслужбе клюнули на Лещенко и посадили на хвост Северову опытного разведчика. В этом случае предстояло решить двойную задачу: нейтрализовать шпиона и одновременно не вызвать подозрений у руководства «Цеппелина». Сафронов же пошел еще дальше и не исключил перевербовки гитлеровцами самого Северова. Но тогда бы контрразведчикам пришлось иметь дело со шпионским тандемом, а это уже была бы оперативная игра с непредсказуемым финалом. Все точки над «i» могла расставить только всесторонняя проверка обоих. Этот вывод не вызывал сомнений ни у Утехина, ни у Окунева, ни у Сафронова. И, чтобы не распылять сил, они решили сосредоточить основные силы на напарнике Северова, в первую очередь на выявлении и изучении характера его возможных контактов в Москве. Логика рассуждений контрразведчиков была проста: если он действует по заданию немецкой разведки, то рано или поздно станет искать с ней связь. И здесь отправной точкой в проверке могло стать место размещения Северова и его напарника.

Служебная дача Смерша находилась поблизости от Москвы, в Малаховке, и мало чем отличалась от десятка других. Большинство из них с началом войны пустовало, и потому каждый живущий в них человек был на виду, что облегчало за ним контроль. В этом варианте размещения Утехин находил и свои большие минусы — опытный немецкий разведчик не станет спешить с выходом на связника. А времени ждать, когда он начнет действовать, у контрразведчиков не было. Логика развития операции и ход последних событий на фронте диктовали свои условия. В итоге они пришли к решению — Северова и его напарника поселить в Москве на конспиративной квартире в Тихвинском переулке и дать им свободу действий.

Детали их дальнейшей проверки им не удалось обсудить. Позвонил дежурный и доложил, что парашютисты доставлены в управление Смерша Московского военного округа.

Сгорая от нетерпения, контрразведчики отправились на встречу. По дороге в управление Утехина не покидала все та же мысль: «С кем предстоит иметь дело? С советским разведчиком Северовым или подставой противника? Жестокое, но справедливое правило разведки: «Не проверил — значит, проиграл» сурово действовало как для чужих, так и для своих. По-человечески, он готов был от всей души обнять вернувшегося из небытия разведчика, но как профессионал был обязан ставить под сомнение каждое его слово.

В сложных чувствах Утехин переступил порог кабинета. Навстречу ему поднялся Бутырин. Осунувшийся, исхудавший, он отдаленно походил на того, кто был запечатлен на фотографии двухлетней давности из дела зафронтового разведчика Северова. Его напарник держался в тени и настороженно наблюдал за встречей. Пожимая ему руку, Утехин ощутил в ней дрожь; это лишний раз говорило, что впереди предстоит кропотливая работа. Поручив Волкова — Дуайта-Юрьева Сафронову и Окуневу, сам он занялся Бутыриным.

За время беседы они выпили не один чайник. На дворе сгустились сумерки, когда в отчетах Виктора и Николая были поставлены последние точки. Завершился их первый день в Москве совместным с контрразведчиками ужином в столовой управления. После него вместе с Сафроновым они выехали на конспиративную квартиру в Тихвинском переулке. А Утехин с Окуневым, собрав все материалы, вернулись на Лубянку и поднялись в приемную Абакумова. Там уже находился начальник 3-го отдела подполковник Владимир Барышников. С недавнего времени ему с подчиненными приходилось заниматься не только оперативной разработкой заброшенных гитлеровских агентов, но и держать в своих руках нити всех радиоигр, ведущихся Смершем.

Втроем они вошли в кабинет Абакумова. Утехину бросилась в глаза смертельная усталость на его лице. Перед решающей схваткой под Курском Абакумов работал на износ. Предложив сесть, он вопросительно посмотрел на Утехина.

Тот достал из папки донесения Бутырина, Дуайта-Юрьева и положил перед ним. Абакумов отложил их в сторону и предложил ему дать оценку материалам и высказать свои соображения о перспективах в работе.

Утехин коротко доложил результаты беседы с Бутыриным и в заключение отметил:

— В «Цеппелине» намерены с помощью Бутырина завербовать Лещенко, что позволит нам вести с немецкой разведкой перспективную оперативную игру.

Эта часть задания «Цеппелина» не вызвала вопросов у Абакумова. Его, так же как и Утехина, больше занимал Дуайт-Юрьев. Он не исключал того, что ему в операции немецкой разведки отводилась особая роль. В пользу такой версии говорили прошлый солидный послужной список Дуайта-Юрьева, а также его место в группе «Иосиф». Ему, кадровому разведчику, поручили быть радистом. В этом Абакумов усматривал не что иное, как стремление немецкой разведки обеспечить контроль за самым важным звеном в операции — каналом связи.

Подозрения Абакумова не рассеяли даже, на первый взгляд, важные разведданные, представленные Бутыриным и Дуайтом-Юрьевым. В них, казалось, содержалась ценнейшая информация: фамилии 98 кадровых сотрудников и 133 агентов «Цеппелина», места расположения и системы охраны разведшкол и многое другое. Но многолетний опыт подсказывал Абакумову: они могли быть наживкой в стратегической игре, затеянной гитлеровской спецслужбой. Игре, ставка в которой — не жизни сотни второсортных агентов, а решающий успех в летней военной компании 1943 года на Восточном фронте.

После ухода Утехина, Барышникова и Окунева Абакумов обратился к отчетам Бутырина и Дуайта-Юрьева. Подчеркивая карандашом важные места, он напряженно думал, пытаясь раскрыть загадку, придуманную «Цеппелином». О том, что она задумана лучшими головами «Цеппелина», свидетельствовал и тот факт, что в подготовке операции принимал участие сам Кальтенбруннер. За прошедшие два года войны это был единственный случай, когда шеф Главного управления имперской безопасности лично проверял готовность агентов к выполнению задания. Для Абакумова это стало еще одним свидетельством того, насколько высоко были подняты ставки в предстоящей оперативной игре. Ответ о будущем победителе могла дать только сама радиоигра — эта одна из самых сложных по исполнению и эффективная по результатам контрразведывательная операция.

По замыслу, рождавшемуся в голове Абакумова, ей предстояло стать не просто классической оперативной двух— или трехходовкой, а первой для Смерша гроссмейстерской партией, в которой требовалось связать незримыми нитями десятки людей: агентов, радистов, курьеров, специалистов по дезинформации из армейских штабов. В этом поистине смертельном спектакле каждому из них отводилась своя, строго определенная роль. Поэтому любая фальшь или малейший просчет могли привести к невосполнимым потерям. Ее политическая цена, в этом Абакумов отдавал себе отчет, определялась не в его кабинете и даже не в стенах Лубянки, а в Кремле.

К лету 1943 года на счету Смерша уже имелось несколько успешно проведенных радиоигр с германской разведкой. Но все они проходили на тактическом уровне. Этой же предстояло стать первой стратегической, и ее цену должен был определять сам Верховный. Несмотря на то что Сталин в последнее время благоволил Абакумову и прощал отдельные ошибки, как это случилось в 1942-м с изменником генералом Власовым, второй раз рассчитывать на его снисхождение не приходилось.

Но не только это заставляло Абакумова снова и снова взвешивать все плюсы и минусы предстоящей радиоигры. Дополнительно ее осложняла вторая часть задания группы «Иосиф», связанная с ликвидацией наркома Кагановича. О серьезности намерений «Цеппелина» провести против него теракт свидетельствовали лежащие перед Абакумовым специально изготовленный для бесшумной стрельбы пистолет и капсулы с отравляющим веществом.

Это была не первая информация, полученная Смершем о подготовке абвером и «Цеппелином» терактов против высшего военного и политического руководства страны. Но если раньше гитлеровские террористы пускали оружие в ход в прифронтовой полосе, то сейчас в Берлине, видимо, решили поражения на фронтах компенсировать удачно проведенной акцией по устранению знаковой фигуры. Нарком Каганович, имя которого носил московский метрополитен — гордость Москвы и всей страны, — был подходящей целью. То, что Бутырин и Дуайт-Юрьев с их смертоносным оружием находились в руках Смерша и уже не представляли опасности для Кагановича, вовсе не означало, что она не могла грозить ему со стороны абвера.

Закончив рассмотрение материалов на Бутырина и Дуайта-Юрьева, Абакумов снова вызвал к себе Утехина с Барышниковым и распорядился подготовить отдельные докладные о планируемом теракте против Кагановича, но без привязки к Бутырину, и направить их в два адреса — Сталину и Берии. После этого они снова вернулись к обсуждению замысла предстоящей операции против «Цеппелина».

В сложившейся ситуации в условиях цейтнота на передний план выходил вопрос надежности Бутырина и Дуайта-Юрьева. Как Абакумов, так и Утехин с Барышниковым отдавали себе отчет в том, что использование в отношении таких опытных разведчиков, как они, наружного наблюдения, прослушивания разговоров и других средств из арсенала контрразведки вряд ли могло дать быстрый и однозначный ответ. Предложение Абакумова задействовать по ним бывших агентов псковской разведшколы вызвало на лице Барышникова удивление, а со стороны Утехина возражения. Но холодная логика его рассуждений убедила их, что только так, рискуя, они добьются результата.

Доработкой деталей предстоящей оперативной комбинации в отношении Бутырина и Дуайта-Юрьева Утехин и Барышников занялись самостоятельно. Захваченные остроумной идеей Абакумова, они быстро разработали план ее проведения. Основная роль в его исполнении отводилась перевербованному Смершем агенту псковской разведшколы Герасимову. Этот выбор не был случайным. Его подготовкой к заброске в советский тыл занимался непосредственно Дуайт-Юрьев.

Далеко за полночь Барышников и Утехин закончили работу над планом проверки.

К тому времени Виктор и Николай уже спали крепким сном. Утро следующего дня для них началось не с рыка инструкторов и грохота сапог по булыжному плацу, а с задорного трезвона будильника и аппетитных запахов, доносившихся с кухни. Там хозяйничал Сафронов. После завтрака он рассадил их по разным комнатам, дал листы с перечнем вопросов, а после того как получил ответы, разрешил прогуляться по Москве. На следующий день все повторилась.

26 июня, как обычно, в 9:0 °Cафронов с неизменным портфелем появился на конспиративной квартире в Тихвинском переулке. На этот раз он не стал утомлять Виктора и Николая вопросами, к обеду завершил с ними работу и отправился на Лубянку. Они тоже не захотели сидеть в четырех стенах, и, несмотря на то, что за окном начали сгущаться тучи, решили прогуляться. Прихватив зонты, спустились вниз, прошли к остановке, сели в трамвай, и тут хлынул проливной дождь.

Асфальт пучился, кипел, словно свинец во время плавки. Через мгновение улицы превратились в бурлящие потоки. Стена воды встала перед трамваем, и он пополз, как черепаха. Ливень продолжался недолго, над Ленинскими горами еще продолжало погромыхивать, а в центре Москвы уже просветлело. Прошло еще несколько минут, и, как это бывает в июне, о былом ненастье напоминали лишь стайки легких облаков, робко жавшихся к краю горизонта, и лужи на асфальте. Небо, умытое коротким грозовым дождем, снова ожило и после изнурительной жары завораживало нежными красками. В воздухе появилась та удивительная свежесть, которая бывает только в это время года.

Трамвай остановился на площади Пушкина. Николай и Виктор выбрались из душного вагона и окунулись в жизнерадостную толпу. Веселыми ручейками она растекалась по скверу и закручивалась в водовороты у летних палаток. Аппетитный запах привел Виктора в очередь за чебуреками. Николай задержался у памятника Пушкину и, задрав голову, с интересом разглядывал скульптуру великого поэта.

Оклик: «Да-а, Коля, в Пскове такое не увидишь», прозвучавший за спиной, заставил Дуайта-Юрьева вздрогнуть. Он обернулся и не поверил своим глазам. Из-под козырька кепки, надвинутой на лоб, на него, ухмыляясь, смотрел агент псковской разведшколы Герасимов. Похлопав его по плечу, Герасимов посыпал вопросами: когда появился в Москве, с кем, чем занимается?

Николай невнятно бормотал в ответ и лихорадочно соображал, что делать. И тут, сияя довольной улыбкой, с чебуреками в одной руке и двумя кружками пива в другой, появился Виктор. Герасимов быстро свернул разговор и, торопливо попрощавшись, поспешил смешаться с прохожими. Виктор, проводив его взглядом, с удивлением посмотрел на Николая. Тот коротко бросил: «Герасимов, из отделения псковской разведшколы в Халахальне».

Возникла секундная пауза, они начали действовать. Николай ринулся искать телефон, чтобы позвонить Окуневу, а Виктор бросился вдогонку за Герасимовым. Тот оказался тертым калачом. Больше часа кружил по центру Москвы и, прежде чем зайти на конспиративную квартиру в районе стадиона «Динамо», пустился петлять по проходным дворам. Виктор старался не отстать, но в последний момент потерял его из вида. Скрип ржавых петель в крайнем подъезде и мелькнувшие в дверном проеме сутулая спина и синяя кепка подсказали ему, где скрылся Герасимов. Дальше он не рискнул идти и из ближайшего магазина связался Утехиным. Тот понял все с полуслова и выслал подмогу. Первым на месте оказался Сафронов, чуть позже подъехали разведчики из наружки и взяли дом под наблюдение.

На следующий день на стол Утехину легли подробное донесение бывшего агента «Цеппелина», а теперь агента-опознавателя Смерша Герасимова, сводки разведчиков наружного наблюдения и технических служб. Их материалы говорили в пользу Бутырина с Дуайтом-Юрьевым и снимали последние опасения в том, что они являются подставой «Цеппелина». Просмотрев итоговую справку, подписанную Окуневым, и не найдя в ней подводных камней, Утехин вызвал его к себе, а затем позвонил Барышникову. В приемную к Абакумову они поднялись вместе. Тот принял их без промедления.

Утехин коротко доложил результаты проверки Бутырина и Дуайта-Юрьева. Его дополнил Окунев. Отметив, что Дуайт по натуре авантюрист и с «фашистским душком», «однако поддается советской перековке». Свое мнение о возможности использования группы «Иосиф» в оперативной игре с «Цеппелином» высказал и Барышников — оно также было положительным. Абакумов, посчитав их аргументы убедительными, распорядился приступить к операции. И здесь перед участниками совещания возник технический вопрос — как ее назвать. Звучали разные варианты: «Бумеранг», «Загадка», «Капкан» и другие. В конце концов, они сошлись на названии «Загадка».

27 июня 1943 года Утехин представил Абакумову рапорт на проведение радиоигры с «Цеппелином» под кодовым названием «Загадка». Его содержание занимало всего одну страницу. В нем коротко излагались существо материалов на Бутырина и Дуайта-Юрьева, а также замысел будущей операции. Абакумов внимательно прочитал рапорт и красным карандашом размашисто написал: «Согласен».

В тот же день в 23:45 по берлинскому времени в эфире зазвучали позывные радиста «РR 7». Группа «Иосиф» сообщала в Берлин, что приступила к выполнению задания.

Обложка дела оперативной игры «Загадка»

 

Глава вторая

К вам едет ревизор

«Легализация прошла успешно. «Л» в служебной командировке до 25 июля. Ищем других знакомых и постоянную квартиру.

«РR 7»

Эта радиограмма от агентурной группы «Иосиф» поступила в Берлин поздно ночью 28 июня 1943 года. Первым о ней в отделе «Цет-1» «Цеппелина» узнал Курмис. Несмотря на то что на его счету были десятки успешных забросок агентов в советский тыл, с таким нетерпением, как сейчас, он еще не ждал сообщения. Удачный старт карьеры в Берлине во многом, если не во всем, зависел от того, как сложится дальнейшая судьба Волкова и Попова в далекой Москве.

19 июня «Иосиф» сообщил об успешном приземлении, и после этого позывные «РR 7» на восемь суток пропали из эфира. Все это время Курмис не находил себе места. Задолго до начала службы приходил в кабинет и первым делом начинал названивать в радиоцентр. Но каждый раз дежурный докладывал одно и то же: «РR 7» на связь не выходит, на вызовы не отвечает».

День 28 июня оказался воистину счастливым для Курмиса. Не успел он переступить порог кабинета, как на столе требовательно зазвонил телефон. В трубке раздался хорошо знакомый голос дежурного по радиоцентру. Его бодрые интонации заставили радостно встрепенуться сердце Курмиса. В своих предчувствиях он не обманулся. Наконец поступила долгожданная радиограмма от «Иосифа». Две скупые строчки из донесения агентов прозвучали для него самой сладкой музыкой, и даже отсутствие на месте Лещенко не омрачило настроения. Возвращение в Москву главного фигуранта в будущей операции было лишь делом времени. После такого сообщения Курмис с трудом смог усидеть на месте, и как только в управление подъехал Курек, поспешил к нему с докладом.

Тот был на взводе. Вторые сутки с фронта, из-под Курска, поступали оперативные сводки одна хуже другой. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Курека, стал провал двух разведывательно-диверсионных резидентур. Из заброшенных в мае — июне в район Курска и Орла одиннадцати агентурных групп уцелели всего три. Фактически «Цеппелин» работал вхолостую. Сияющий вид Курмиса, а еще больше оживший «Иосиф» смягчили горечь от последних неудач и прибавили Куреку настроения. Первый шаг в операции «Иосиф» был сделан, и сделан успешно — агенты Попов и Волков легализовалась, и не где-нибудь, а в самом сердце большевизма — в Москве. С этим можно было идти к Грефе.

Доклад Курека вызвал у того двоякие чувства. С одной стороны, донесение «Иосифа» развеяло, возникшие было опасения в том, что заброска группы закончилась провалом, с другой — отсутствие на месте Лещенко не приблизило «Цеппелин» к главной цели — секретам советского командования. До начала операции «Цитадель» — сокрушительного удара вермахта по большевикам под Курском и Орлом — оставалась всего неделя, а доложить Кальтенбруннеру по сути было нечего. «Цеппелин» и он, оберштурмбанфюрер Грефе, по-прежнему были далеки от тайных планов командования Красной армии. А в них, как в воздухе, нуждался вермахт. Ждать до 25 июля — возвращения Лещенко в Москву — Грефе не мог и распорядился направить «Иосифу» срочную радиограмму. В ней он потребовал немедленно выехать к Лещенко в Тбилиси и провести его вербовку.

Курек с Курмисом в душе были против. Для еще не успевших как следует легализоваться агентов такая поездка таила серьезную угрозу, но, зная положение Грефе, промолчали. За провалы агентуры и отсутствие весомой развединформации ему каждый день приходилось отдуваться на ковре у Кальтенбруннера. Шеф Главного управления имперской безопасности требовал от подчиненных результатов, а не пустых обещаний.

Спустя час после совещания у Грефе текст новой радиограммы с его указанием «Иосифу» фельдъегерь доставил в радиоцентр. 30 июня ее принял Волков — Дуайт-Юрьев на конспиративной даче Смерша в Малаховке. В тот же день она легла на стол Утехину. Теперь настала очередь контрразведчиков сделать ответный ход, от которого во многом зависело успешное развитие операции «Загадка». Они не имели права на ошибку и потому с особой тщательностью готовили ответ «Цеппелину». Агенты Волков и Попов не могли не выполнить приказ Грефе, но столь быстрая вербовка Лещенко не входила в планы Утехина и Барышникова. Им требовалось принять Соломоново решение, и они его искали.

Для Курмиса потянулись часы томительного ожидания. В душе он был уверен, что поездка агентов к Лещенко в Тбилиси в лучшем случае не состоится, а в худшем может закончиться провалом. Вскоре его предположение подтвердилось.

3 июля в эфире зазвучали позывные «РR 7». «Иосиф» сообщал:

«Л» до конца командировки будет находиться в Тбилиси. Наша попытка выехать к нему на встречу едва не привела к провалу. Жду дальнейших указаний.

«РR 7»

После этого Грефе ничего другого не оставалось, как отменить свой приказ и отложить вербовку Лещенко до его возвращения в Москву.

Прошло двое суток. И сжатая до предела под Курском и Орлом гигантская пружина войны с чудовищной силой распрямилась. Ранним утром 5 июля в 2:20 за несколько часов до гитлеровского наступления советские войска нанесли мощный контрудар.

Предрассветную тишину расколол залп десятков тысяч орудий. В адской какофонии звуков слились воедино душераздирающий вой «катюш», разрывы тяжелых авиационных бомб и артиллерийских снарядов, стоны и крики раненых. Ураганный огонь стер с лица земли передовые укрепления гитлеровских войск. Казалось, ничто живое не могло уцелеть в этом огненном смерче. Но «Цитадель» вермахта устояла, и миллионная германская армада обрушилась на Воронежский и Центральный фронты. Стальной «зверинец» из «тигров» и «пантер», несмотря на огромные потери, в слепой ярости терзал оборону советских войск. Сил ему хватило не больше, чем на неделю. 12 июля части Брянского, Западного, а 15-го — и Центрального фронтов перешли в решительное наступление.

«Цитадель» рухнула. И напрасно Гитлер взывал к беспощадной борьбе с заклятым большевизмом и чести воинов-арийцев. Победный грохот советских орудий заглушал истошные вопли фюрера, а измотанные в кровопролитных боях войска вермахта откатывались все дальше на запад. Их грозное эхо докатилось до Берлина. В штабах вермахта, руководстве абвера и Главном управлении имперской безопасности царили растерянность и уныние. Поэтому сообщение «Иосифа» о возвращении в Москву Лещенко и встрече с ним Попова-Бутырина было встречено в «Цеппелине» без прежнего энтузиазма. Грефе вяло подтвердил свое распоряжение о скорейшей вербовке Лещенко и затем надолго слег в постель. Ответственность за операцию легла на плечи Курека с Курмисом. Они энергично взялись за дело и насели на «Иосифа», требуя ускорить вербовку Лещенко.

В Смерше не торопились идти им навстречу и осторожно прощупывали «Цеппелин», надеясь получить информацию о других его группах, действующих в Москве. Одновременно «Иосиф» короткими радиограммами подогревал интерес германской разведки к Лещенко. В августе сообщил, что «в разговоре, проходившем с «Л» втемную, Попов получил информацию о крупных перемещениях советских войск в полосе наступления войск Западного и Юго-Западного фронтов». Перед этим Утехину с Барышниковым пришлось основательно потрудиться с офицерами Генерального штаба, чтобы стратегическая деза не вызвала сомнений у руководства «Цеппелина». Она сработала, и интерес к «Иосифу» со стороны Курека снова возрос.

Так продолжалось до конца ноября. Выход Грефе на службу не привел к активизации операции. Мучительная болезнь изводила его и не оставляла времени на работу. У Кальтенбруннера, в конце концов, иссякло терпение, и 26 ноября он устроил ему разнос. После чего к Грефе пришлось вызывать врача. К вечеру он потребовал к себе Курека, Курмиса и лучшего аналитика подотдела «Цет-1 А» гауптштурмфюрера СС Альфреда Бакхауза.

Собравшись в кабинете Грефе, они с сочувствием посматривали на его пожелтевшее, словно лимон, лицо и косились на лежавшую на столе радиограмму «Иосифа». Она поступила накануне, и ее содержание им было известно. В ней, ссылаясь на Лещенко, он сообщал о прибытии 23 ноября 1943 года на станцию «Москва — Сортировочная» четырех эшелонов танкового корпуса и его последующей переброске в район Могилева для участия в зимнем наступлении. То была очередная стратегическая дезинформация Смерша.

Резолюция Кальтенбруннера на радиограмме предписывала Грефе подготовить докладные записки на имя рейхсфюрера Гиммлера и начальника Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковника Цейтцлера. Два восклицательных знака, поставленные на полях, лишний раз свидетельствовали о важности добытых «Иосифом» разведданных. В конце своего указания Кальтенбруннер решительно настаивал на скорейшей вербовке Лещенко и подключении его к работе в полном объеме.

Дважды напоминать об этом шефу Главного управления имперской безопасности не требовалось. Грефе и его подчиненным была хорошо известна цена слова «железного Эрнста». Они понимали: на этот раз им не отделаться заверениями и обещаниями. Кальтенбруннер требовал от них действий. Предложение Курека направить в Москву опытного вербовщика не только позволяло активизировать операцию «Иосиф», но и расширяло Грефе поле для маневра перед Кальтенбруннером. Тот уже не мог упрекнуть его в отсутствии инициативы и бездеятельности, а операция получала дополнительный импульс. Оставалось найти опытного вербовщика. Курмис, перебрав в уме бывших своих подчиненных по псковской разведшколе, предложил кандидатуру оберштурмфюрера Петра Делле. Она не вызвала возражений ни у Курека, ни у Грефе. В пользу Делле говорил его блестящий послужной список.

Определившись с кандидатурой вербовщика-курьера, Грефе пошел дальше и предложил использовать Делле не только в этом качестве, но и как резидента-руководителя агентов, ранее заброшенных в Подмосковье. Основной базой для действий Делле и его резидентуры, по замыслу Грефе, должен был стать Малоярославец. В своем выборе он руководствовался близостью этого города к Москве и наличием там надежного, глубоко законспирированного агента Кайзера, завербованного еще во время прошлой войны.

После совещания у Грефе не прошло и суток, а Делле уже находился в Берлине. Не успел он перевести дыхание, как за него взялись специалисты-психологи и аналитики. До мозга костей наци, Делле не вызывал у них сомнений в своей надежности. Преданность фюреру и участие во многих операциях, а также длинный список завербованных агентов, в числе которых значились даже министры, говорили Куреку, что лучшего исполнителя его замысла не найти. Выбор вербовщика-курьера одобрил сам Кальтенбруннер. Протеже Курмиса не подкачал, и это только добавило ему настроения и желания выполнить задачу наилучшим образом. Всю следующую неделю до заброски Делле он не отходил от него ни на шаг и скрупулезно прорабатывал все детали предстоящего задания.

Ранним утром 6 декабря будущий резидент «Цеппелина», его заместитель по разведгруппе Кемпке и радист Дериглаз заняли места в «юнкерсе». Самолет поднялся в небо и взял курс на Смоленск. Там после короткого отдыха им предстояло пересесть в «Хенкель-3» и следовать к конечной цели. Вылет на Малоярославец в ту ночь не состоялся, подвела погода. На безоблачном небе яркой россыпью загорелись звезды, столбик термометра резко пошел вниз, и группе Делле пришлось заночевать в общежитии люфтваффе. На вторые сутки мороз спал, подул южный ветер и принес с собой оттепель. Небо нахмурилось серыми тучами, к вечеру запорошил слабый снег, и экипаж, а вместе с ним Делле, Кемпке и Дериглаз заняли места в самолете.

Подняв снежное облако, «Хенкель-3» взмыл в воздух и быстро набрал высоту. Через сорок минут под его крылом, пульсируя разрывами артиллерийских снарядов и осветительных ракет, возникла и быстро исчезла линия фронта, и снова кромешная темнота окутала самолет. Опытный экипаж уверенно держал курс к цели. Прошло еще полчаса, и из кабины пилотов показался штурман. Делле понял все без слов, первым поднялся с лавки, прошел к люку и шагнул в мрачную бездну. Вслед за ним прыгнули Дериглаз, а затем Кемпке.

На следующий день служба радиоперехвата НКВД засекла в районе Калуги работу вражеского радиопередатчика. Прошло трое сток, и его позывные вновь зазвучали в эфире, но уже на сто километров севернее, у поселка Детчино. Контрразведчики сбились с ног, пытаясь разыскать неведомого радиста, но рация внезапно прекратила работу.

Группа Делле на время затаились в доме агента Кайзера и занялась подготовкой к выходу на связь с «Иосифом». Ждать приказа из «Цеппелина» на проведение встречи с «Иосифом» Делле пришлось недолго. Он поступил 11 декабря, а 12 декабря Делле выехал в Москву на явку с Поповым и по своей инициативе для подстраховки взял с собой Кемпке.

В 12:55 они рассредоточились у третьей платформы Курского вокзала. Ровно в час агент Попов появился на месте встречи. Хвоста за ним Делле не обнаружил, но не стал спешить с выходом на контакт и внимательно следил за тем, что происходило вокруг. Ничего настораживающего ни он, ни Кемпке не заметили. Сам Попов тоже не проявлял беспокойства, держался уверенно и строго следовал инструкции «Цеппелина». Приметный шарф топорщился на его груди, а в правой руке была зажата газета. Пробыв пятнадцать минут у платформы, он покинул место явки и быстрым шагом направился к темному зеву подземного перехода.

Делле с Кемпке бросились за ним вдогонку. Учеба в абвере, а затем в «Цеппелине» для Попова не прошла даром. Он умело путал следы и уходил от слежки. Больше часа они мотались за ним по Москве. Несколько раз Делле терял его из виду, и если бы не Кемпке, то вряд ли бы вышел на дом в Тихвинском переулке. Перед подъездом в старый купеческий особняк Попов, снова проверившись, поднялся на третий этаж и вошел в квартиру. Делле не рискнул последовать за ним и отложил встречу до запасной явки.

На следующий день ровно в 13:00 Попов вновь появился у третьей платформы Курского вокзала. За пятнадцать минут перед его глазами прошли десятки пассажиров и встречающих, но никто не подал условного сигнала. С тяжелым сердцем Виктор вернулся в Тихвинский переулок. В ней томился в ожидании Николай. На его вопросительный взгляд Бутырин развел руками, сбросил с плеч ставший вдруг пудовым полушубок, прошел на кухню и устало опустился на стул. Повторный срыв явки наводил на тревожные мысли. Звонок Утехину также не прояснил ситуации. Разведчики наружного наблюдения, дежурившие на посту стационарного контроля на Курском вокзале, курьера «Цеппелина» среди прохожих и пассажиров тоже не обнаружили. Приказа на продолжение контрнаблюдения за Виктором в городе они не получали. Утехин, опасаясь расшифровки, отказался от этого.

В сложившейся ситуации Виктору, Николаю и контрразведчикам не оставалось ничего другого, как ждать сеанса связи с Берлином. До выхода в эфир было больше семи часов. Виктор вспомнил, что не обедал и направился на кухню. В это время в прихожей зазвонил звонок. Он переглянулся с Николаем. Сафронов и Окунев, имевшие свои ключи, вряд ли бы стали звонить. Виктор, поколебавшись, подошел к двери и заглянул в глазок. На лестничной клетке стоял человек в военной форме. В царившем полумраке трудно было различить воинское звание и род войск.

Слова: «Извините, не выручите ли спичками? Я ваш сосед сверху» — не вызвали у Виктора подозрений. Он открыл дверь. Свет упал на лицо «соседа». Секундное замешательство охватило Виктора. Перед ним стоял слегка похудевший оберштурмфюрер Делле. Его физиономия расплылась в самодовольной ухмылке.

«Как он нашел квартиру?! Выследил после явки на Курском? Но тогда почему молчат Утехин и Окунев?! Ах да, не пустили за мной наружку!» — вихрем пронеслось в голове Виктора.

Продолжать держать курьера «Цеппелина» на лестнице было глупо, и Виктор впустил его в квартиру. Делле, довольный произведенным эффектом, хмыкнул и по-хозяйски вошел в прихожую. На шум голосов из комнаты выглянул Николай, и на его лице также отразилось неподдельное изумление. Кого-кого, а Делле он никак не ожидал увидеть. А тот неспешно снял полушубок, повесил на вешалку, остановился перед зеркалом и принялся нарочито тщательно причесываться. Его колючий взгляд прощупал Николая, Виктора, а потом пробежался по квартире. Побывавший не в одной переделке и умудрявшийся непостижимым образом выбираться из безвыходных положений, Делле не доверял никому, кроме собственной интуиции, а она его не подводила.

Его наглость и нахрапистость требовали ответных действий, и Виктор перешел в атаку. Он обрушился на Делле с обвинениями за срывы явок на Курском вокзале и появление на конспиративной квартире. К нему присоединился Николай. Курьера «Цеппелина» это нисколько не смутило. Свои действия он объяснял тем, что страховался на случай, если они окажутся подсадными утками НКВД. Заявление Делле только подлило масла в огонь конфликта. Николай не выдержал и взорвался. Виктору стоило немалых усилий, чтобы перепалка между ними не переросла в драку. Его больше занимало не бесцеремонное поведение Делле, а то, с чем он пожаловал и какую роль в дальнейшей операции ему отводил «Цеппелин». Оттащив от него разъяренного Николая, Виктор предложил пройти на кухню и там за столом обговорить все без эмоций.

Но Делле был верен себе. Прежде чем воспользоваться предложением, он буквально обнюхал все комнаты, не поленился заглянуть в кладовку и только тогда зашел на кухню. Виктор и Николай, поигрывая желваками на скулах, жгли его гневными взглядами. Но Делле это не смутило. С каменным выражением лица он достал из карманов пиджака пачки денег, бросил на стол и потребовал пересчитать. Виктор, не глядя, смахнул их в ящик и вопросительно посмотрел на Делле. Тот пожал плечами и взялся за нож. Николай подался к нему. Осклабившись в ухмылке, Делле вспорол подкладку пиджака, вытащил крохотный металлический пенал, открутил крышку, энергично встряхнул, и на стол выпал скрученный в трубку листок бумаги.

Николай с Виктором переглянулись и снова обратили взгляды на Делле. Он, сохраняя невозмутимый вид, пояснил: это шифровка с личными указаниями Грефе. Николай, буркнув, что лучше бы прислали больше денег, развернул ее и, не увидев на листке бумаги привычных столбцов из цифр, вопросительно посмотрел на Делле. Тот достал из кармана пузырек с жидкостью. В нем находится проявитель для тайнописи. С ним Виктору еще не приходилось работать, и он поручил заняться этим самому Делле вместе с Николаем. Они отправились в ванную, а он, воспользовавшись паузой, попытался собраться с мыслями и понять, что же кроется за действиями «Цеппелина» и его курьера.

Логика развития операции «Загадка» и поведения Делле наводили Виктора на мысль: Грефе решил проверить своих агентов и убедиться, что они работают не под диктовку советской контрразведки. Поведение же самого Делле во время явок Виктор связывал с его характером. Матерый шпион действовал с перестраховкой и в данном случае проявил личную инициативу. Главный и неутешительный вывод, к которому пришел Виктор, заключался в том, что в Берлине, вероятно, устали ждать вербовки Лещенко, и потому направили опытного вербовщика Делле, чтобы тот сдвинул дело с мертвой точки.

Подтверждения своим мыслям Виктор, однако, не получил. В расшифрованном Делле и Николаем послании Грефе содержались лишь общие указания. Они сводились к тому, что в дальнейшей работе группа «Иосиф» должна координировать свои действия с Делле, но в чем и каким образом, Грефе не конкретизировал. Это еще больше насторожило Виктора. За обтекаемыми выражениями указания он усматривал не что иное, как стремление «Цеппелина» поставить работу группы «Иосиф» под полный контроль Делле. То же самое подумал и Николай. Виктор прочел это в его глазах и незаметно сделал знак. Тот, забыв о недавнем конфликте, принялся хлопотать над столом. Но Делле не горел желанием оставаться и согласился лишь на то, чтобы согреться рюмкой коньяка и чашкой кофе, перед тем как выйти на мороз. Но и они не развязали ему язык. Виктору и Николаю буквально клещами приходилось вытаскивать из него каждое слово.

Об обстановке в «Цеппелине», планах его руководства Делле практически ничего не рассказал и свел разговор к тому, что ему поставлена задача передать «Иосифу» шифровку, а в дальнейшем обеспечить резервный канал связи через радиста резидентуры. Последнее для Виктора и Николая стало полной неожиданностью. Ранее ни в одной из своих радиограмм ни Грефе, ни Курек ничего не сообщали об организации такого канала связи. На их недоуменные вопросы Делле никаких пояснений не давал и за ответами отсылал к руководителям «Цеппелина». Касаясь будущих явок, он, ссылаясь на указание Грефе, инициативу в их проведении брал на себя. Следующую встречу Делле назначил через неделю, на том же самом месте у третьей платформы Курского вокзале в 12:30. На этом Делле закончил разговор и, оставив после себя запах папирос «Беломор», покинул квартиру.

Еще не успела захлопнуться дверь, как Виктор в горячке схватился за пальто. Он намеривался проследить за Делле. Его остановил Николай — вести слежку за таким матерым разведчиком, как Делле, тем более в Москве, было делом не только безнадежным, но и вредным. Такое было под силу только Смершу. В словах Николая имелся резон. Остыв, Виктор повесил пальто на вешалку и позвонил Утехину.

Сообщение о появлении курьера «Цеппелина» на конспиративной квартире Смерша вызвало у него секундное замешательство. Делле оказался настоящим шилом в мешке. Мало того что обвел вокруг пальца наружку на Казанском вокзале, так еще и ухитрился вычислить конспиративную квартиру. Его непредсказуемые действия создавали серьезную угрозу операции «Загадка». Утехин не стал медлить и назначил Виктору встречу на перекрестке с Сущевским валом.

Одевшись, Виктор, чтобы избежать слежки со стороны коварного Делле, через черный ход проскользнул на улицу. По лицу стегануло колючей поземкой, а крепкий мороз ужалил за нос и уши. Спрятав лицо в воротник, Виктор направился к месту встречи с Утехиным. Через несколько минут навстречу ему из снежной круговерти вынырнула черная «эмка». Он узнал знакомые номера и шагнул к обочине. Машина притормозила, дверца распахнулась, и из кабины выглянуло озабоченное лицо Утехина. Виктор проскользнул на заднее сидение.

Водитель тронул машину и в течение получаса нарезал круги по Москве. За это время Виктор, стараясь не упустить деталей, рассказал Утехину о разговоре с Делле, передал расшифровку радиограммы «Цеппелина» и флакончик с проявителем для тайнописи. Для него и Утехина со всей очевидностью стало ясно — операция «Загадка» находится на грани провала. Мало того что «Цеппелин» через Делле намеривался установить контроль за работой группы «Иосиф», так еще возникла реальная угроза расшифровки ее связи со Смершем. Все это требовало немедленных ответных действий. Первым делом Утехин запретил все личные встречи с Сафроновым и Окуневым на конспиративной квартире в Тихвинском переулке и потребовал в дальнейшем поддерживать связь только по телефону.

Завершив встречу с Виктором, он вернулся на Лубянку и созвал срочное совещание. Появление курьера «Цеппелина» на квартире в Тихвинском переулке прозвучало для контрразведчиков, как гром среди ясного неба. Характеристика, которую Виктор дал Делле, исключала всякую возможность его перевербовки и использования в операции. Выход из ситуации Утехин и Барышников видели в том, чтобы нейтрализовать Делле, но так, чтобы не вызвать подозрений в немецкой разведке. В том, что у них другого пути не оставалось, убеждала очередная радиограмма «Цеппелина». Она поступила на следующие сутки после появления Делле на квартире в Тихвинском. В ней Грефе требовал от Попова и Волкова установить тесный контакт с Делле и с его помощью осуществить вербовку Лещенко. Это был беспроигрышный ход «Цеппелина», превращавший гитлеровского курьера в ключевую фигуру операции.

Такого в Смерше допустить не могли. Разрешить возникшую проблему можно было только одним путем, создав у «Цеппелина» впечатление, что провал Делле связан с расшифровкой агентуры его резидентуры. В том, что она существует, у Барышникова и Утехина не оставалось сомнений. Обширная география поездок Делле по Подмосковью наводила на эту мысль. Ее поддержал Абакумов, и на оперативную разработку пронырливого резидента были брошены дополнительные силы.

Свою роль в компрометации Делле предстояло сыграть и «Иосифу». Во внеочередной радиограмме «Цеппелину» Николай и Виктор не пожалели черной краски, чтобы измазать курьера. В ней они, сообщая о явке Попова с Делле, не преминули пожаловаться на самоуправство курьера и допущенные им грубые нарушения в конспирации. В ответ «Цеппелин» успокаивал своих агентов, обещал разобраться и принять меры.

В Смерше этими обещаниями Курека не обольщались и делали все, чтобы поскорее нейтрализовать Делле. Удача пришла 24 декабря. После завершения явки на Курском вокзале разведчики наружного наблюдения сели ему на хвост, довели до Малоярославца и там вышли на конспиративную квартиру Кайзера. Но Абакумов не давал команды на захват, рассчитывая раскрыть всю агентурную сеть Делле, чтобы потом одним махом накрыть ее. А тот, уверовав в свою неуязвимость, когда сам, когда вместе с Кемпке, мотался по Подмосковью, встречался с агентами, а по ночам отправлял радиограммы в «Цеппелин». В Берлине были довольны — резидентура все шире распускала свои щупальца — и не подозревали, что она доживала последние дни. В Смерше ждали подходящего случая.

Дезинформация по Могилеву

 

Глава третья

На грани провала

День 10 января 1944 года выдался ясным и солнечным. Бушевавшая всю ночь метель к рассвету стихла, небо прояснилось, и сквозь морозную дымку проглянуло блеклое зимнее солнце. Со стороны озера набежал ветерок, и занесенный снегом лес встрепенулся. Мохнатые лапы елей дрогнули, и снежные водопады с тихим шорохом схлынули вниз. Прошла минута, другая, и на поляне снова воцарилась звенящая тишина, в которой только чуткое ухо могло уловить комариный писк морзянки. Агентурная группа Делле выходила на связь с разведцентром в Берлине.

Накрывшись плащ-палаткой, Дериглаз с бешеной скоростью давил на ключ передачи. Неподалеку в подлеске затаился Делле. Сжимая в руке пистолет, следил за тропкой, ведущей к железнодорожной станции, Кемпке. Слившись со стволом сосны, он ловил каждый подозрительный звук и на чем свет стоит костерил в душе Делле за его упрямство. Несмотря на стужу и настойчивые уговоры Дериглаза выйти на связь с «Цеппелином» из Малоярославца, Делле настоял на своем и погнал их к черту на кулички в Детчино.

Мороз и ветер крепчали. От собачьего холода Кемпке уже не чувствовал ни рук, ни ног и, чтобы не околеть, все чаще прикладывался к фляжке с водкой. Хуже всего приходилось Дериглазу. Его палец, казалось, намертво примерз к ключу передачи. Наконец он закончил работу и, сдернув антенну с ветки ели, принялся паковать рацию в вещмешок. Негнущиеся пальцы плохо его слушались, и Кемпке, не выдержав, пришел ему на помощь. Делле же, не дожидаясь, когда они свернутся, выбрался из сугроба на тропку и двинулся к станции. Дериглазу и Кемпке пришлось приналечь, чтобы не отстать от него. Когда они вышли к окраине поселка, Дериглаз от усталости еле держался на ногах. Но Делле не дал ему перевести дыхание, так как спешил поскорее покинуть место выхода в эфир. Окольными путями шпионы вышли к железнодорожной станции и на входе в зал ожидания столкнулись с комендантским патрулем.

Старший сержант и двое рядовых пробежались по ним усталым взглядом и не стали останавливать. Суровый капитан-пехотинец и мрачный сержант-верзила за его спиной отбили у патруля охоту проверять документы у «бывалых фронтовиков». Старший сержант отступил с прохода и взял под козырек. Делле небрежно козырнул, вошел в зал, осмотрелся, ничего подозрительного не заметил, но осторожность взяла верх, и он сел лицом к входной двери. Рядом примостился Дериглаз. Кемпке занял лавку за его спиной, так, чтобы видеть перрон.

После мороза и изматывающего марша по глубокому снегу тепло действовало подобно снотворному, и первым сморило Дериглаза. Он расплылся по лавке и через минуту уже тихо посапывал. Кемпке, как ни крепился, тоже начал клевать носом. Делле, чтобы не уснуть, время от времени пощипывал себя за ухо, но монотонное гудение огня в печке-буржуйке и истома, разлившаяся по телу, убаюкивали и притупляли чувство опасности.

Стук двери заставил его встрепенуться. Два кряжистых железнодорожника, недолго постояв на входе, затем прошли к печке, вытянули ладони к ней и со скучающим видом стали разглядывать пассажиров. Делле насторожился. Взгляд рыжеусого железнодорожника ему не понравился, в нем снова проснулось смутное чувство тревоги. Оно возникло еще утром, когда они покидали дом Кайзера. На выходе со двора и потом на станции в Малоярославце Делле порой казалось, что чьи-то внимательные глаза наблюдают за ними.

На этот раз внутреннее чувство опасности говорило Деле, что незримая угроза — не игра его воображения. Покой, царивший в зале ожидания, уже не казался ему мирным. С появлением железнодорожников завозился здоровяк в овчинном тулупе.

Скользнув взглядом по Делле и Дериглазу, он остановился на вещмешке с рацией. Два пехотинца, сержант и ефрейтор, до этого оживленно болтавшие между собой, смолкли и передвинулись ближе к двери. Делле обернулся в сторону привокзальной площади и похолодел. У водонапорной башни остановился грузовик, и из него, как горох, посыпались на землю солдаты. Каждая клеточка Делле кричала об опасности и звала к действию. Незаметно расстегнув кобуру, он пихнул локтем в бок Дериглаза. Тот очнулся и осоловело захлопал глазами.

«Засада! Стрелять по моей команде!» — прошептал Делле. Дериглаз дернулся, словно от удара электрическим током, и судорожно ухватился за вещмешок с рацией. Делле цыкнул на него и толкнул Кемпке. Тот очнулся. Слово «засада» заставило его подобраться. Прислушиваясь к Делле, Кемпке взглядом искал среди пассажиров тех, кто угрожал им. Таких, как им показалось, было немало, они решили разделиться и идти на прорыв.

Оживление в группе шпионов не укрылось от верзилы в овчинном тулупе. Он распрямился во весь свой гигантский рост и сделал шаг к ним. Делле нервно сглотнул. Подтверждалось самое худшее предположение — они угодили в заранее подготовленную засаду. Дополнительным свидетельством тому являлись действия армейского патруля — сержант и двое рядовых блокировали выход на привокзальную площадь. На глазах изменились и «железнодорожники». От их вальяжности не осталось следа, они приняли охотничью стойку и переместились к дверям, ведущим на перрон.

Так слаженно могли действовать только натасканные на засадах «волкодавы» из НКВД или Смерша. Промедление было смерти подобно, и Делле перешел к действиям. Стремительно поднявшись с лавки, он сграбастал в охапку старуху, используя ее как таран, опрокинул на пол рыжеусого «железнодорожника», бросившегося наперехват, и ринулся к окнам. Второй «железнодорожник» в последний момент успел вцепиться в Делле, но, получив сокрушительный удар ногой в живот, отлетел в сторону. Также решительно действовал Кемпке. Стреляя направо и налево с обеих рук, он сеял панику среди пассажиров.

Люди, потеряв от страха голову, искали спасения от убийственного огня гитлеровских агентов, и у дверей возникла давка. Делле воспользовался этим. Яростно работая кулаками и локтями, он прокладывал себе дорогу к окнам, выходившим на перрон. Вслед за ним пробивался Дериглаз. Группа захвата, попав в водоворот толпы, предпринимала отчаянные усилия, чтобы не упустить шпионов, но оказалась бессильной перед людской стихией.

Кемпке первым прорвался к окну и, как камень, выпущенный из пращи, вынеся на себе раму со стеклами, выпрыгнул на перрон и помчался к эшелону, громыхавшему на дальнем железнодорожном пути. Грузовой поезд набирал скорость, но он успел вскочить на подножку вагона. Вдогонку Кемпке прозвучали запоздалые выстрелы.

Вслед за ним рвался из кольца окружения Делле. Выпрыгнув через разбитое окно на перрон, он бросился в противоположную сторону — к железнодорожным складам. Вслед ему неслись крики: «Брать живьем!» Красноармеец, ринувшийся наперехват Делле, был сброшен с платформы на железнодорожные пути. В несколько гигантских прыжков шпион достиг забора, перемахнул через него и запрыгнул на подножку машины, разгружавшейся у складов. Оторопевший водитель не понял, как оказался на земле. Делле ухватился за рычаги, машина фыркнула двигателем. Дальше медлить было нельзя, Сафронов вскинул автомат и дал длинную очередь. Лобовое стекло брызнуло осколками, и Делле безжизненно уткнулся головой в руль.

Прошло несколько минут, и суматоха на станции Детчино улеглась. Теперь контрразведчики могли подвести итоги. Они оказались плачевны. Дериглаз и Кемпке бесследно исчезли. Тело Делле и брошенная рация — это все, что осталось в руках Окунева. После такого оглушительного фиаско в операции ни о какой нейтрализации группы Делле не могло идти и речи. Рация, брошенная сбежавшими гитлеровскими агентами, без радиста превратилась в груду бесполезного металла. В «Цеппелине» превосходно знали почерк Дериглаза, и потому рассчитывать провести гитлеровских асов эфира на двойнике было бы верхом наивности.

В Москву Андрей Окунев возвращался в подавленном состоянии и готовился к худшему. Войдя в кабинет Утехина, он застыл у двери и боялся оторвать глаз от пола. Помимо Утехина в нем находились Барышников и старший лейтенант Виктор Тарасов, с недавнего времени подключенный к работе с группой «Иосиф». Под их вопрошающими взглядами каждое слово давалось Окуневу с трудом. Он закончил доклад, и в кабинете наступило гробовое молчание.

Задание Абакумова — нейтрализовать Делле, а потом использовать радиста его группы в игре с «Цеппелином», чтобы освободить Виктора и Николая от жесткой опеки резидента, — было провалено. Над операцией «Загадка» нависла серьезная угроза, устранить ее мог только неординарный и быстрый ход. На поиске такого хода и сосредоточились контрразведчики. Делле был мертв, ничего не мог сказать в свое оправдание, и Барышников предложил представить перед «Цеппелином» именно его виновником всего произошедшего. Первоначально это не нашло поддержки у Утехина и Окунева. Они никак не могли увязать провал группы Делле с зашифровкой «Иосифа» в глазах Курека. Постепенно логика рассуждений Барышникова убедила их в обоснованности и разумности его доводов. Они сводились к тому, чтобы на время «оживить» Делле и в глазах «Цеппелина» обратить против самого себя.

В недавнем прошлом он уже дал повод, когда в нарушение всех требований безопасности вломился на конспиративную квартиру «Иосифа». Исполнителями замысла Барышникова предполагалось сделать оставшихся на свободе агентов из резидентуры Делле, в частности, радиста Железнодорожника. Ему отводилась ключевая роль в задуманной контрразведчиками оперативной комбинации — сообщить в «Цеппелин» о провалах в агентурной сети и связать их с грубыми ошибками в работе Делле. Очередными жертвами его самонадеянности и самоуправства предстояло стать агентам Кайзеру и Учетчику. С ними Делле наиболее часто контактировал, и об их существовании знал Железнодорожник. Самого же Делле решено было обратить в бега и объявить в розыск.

С этими предложениями Утехин и Барышников отправились на доклад к Абакумову. Однако на месте его не оказалось, он выехал на совещание в Ставку Верховного Главнокомандующего. Не теряя времени — дорога была каждая минута, они на свой страх и риск начали действовать. В первую очередь требовалось нейтрализовать Кемпке и Дериглаза. Они могли объявиться на конспиративной квартире в Тихвинском переулке. И, чтобы упредить их, Утехин отправил оперативную группу вместе с Окуневым на помощь Виктору и Николаю. Барышников занялся техническими вопросами — распорядился размножить фото Делле, а Тарасов с оперативной группой отправился в Калугу. В их задачу входила организация наблюдения за Железнодорожником.

К возвращению Абакумова на Лубянку маховик контрразведки уже совершил свой первый оборот. Технари изготовили кипу листовок с портретом Делле. Окунев организовал на квартире в Тихвинском переулке засаду на Кемпке и Дериглаза. Тарасов с оперативной группой находился на пути в Калугу. Теперь Утехину и Барышникову было, что доложить Абакумову, и они отправились к нему в кабинет. По его лицу было трудно понять, как прошло совещание в Ставке. Махнув рукой на стол заседаний, он устало опустился на стул и вопросительно посмотрел на Утехина с Барышниковым. Они переглянулись, первым начал доклад Утехин. Абакумов выслушал, ничего не сказал, но выражение его глаз говорило само за себя. Оно смягчилось, лишь когда Барышников высказал свои предложения по зашифровке «Иосифа». Абакумов согласился и распорядился приступить к их исполнению немедленно.

Ночью оперативные группы захвата на рабочих местах арестовали агентов резидентуры Делле — Кайзера и Учетчика. Аресты были проведены так, что утром не только в администрации отделения железной дороги, но и в депо, ремонтных мастерских только и было разговоров, что о «немецких шпионах». Позже на досках объявлений всех железнодорожных станций от Москвы до Калуги появились фотографии Делле. Ранее ориентировки на розыск скрывшихся гитлеровских агентов Кемпке и Дериглаза легли на столы начальников фронтовых управлений контрразведки Смерш. Невидимая для глаза непрофессионала густая оперативная сеть пришла в движение. Первые сутки не дали результата. Попадалась в основном мелкая рыбешка: дезертиры, уклонисты и несколько человек, имевших несчастье быть похожими на Делле. Отделавшись синяками и несколькими часами отсидки в Смерше, двойники немецкого резидента выходили на свободу.

В Малоярославце, как докладывали разведчики наружного наблюдения, пока ничего примечательного не происходило. Железнодорожник, как обычно, ровно в семь появился на работе, недолго потолкался в конторе, у доски объявлений с фотографией Делле, и занервничал. Приняв рабочее место у напарника, сообщившего об арестах немецких шпионов, Железнодорожник уже не находил себе места. С трудом дождавшись окончания смены, он галопом помчался домой.

С наступлением темноты свет в его окнах погас. Скрип калитки на заднем дворе заставил Тарасова и разведчиков наружки подобраться. Темный силуэт на мгновение мелькнул в переулке и скрылся за сараями. Настигли они Железнодорожника в конце улицы. В тусклом лунном свете спина старого германского агента приросла горбом. Тарасов предположил, что это была рация, и в нем проснулся азарт охотника. Интуиция его не подвела — Железнодорожник готовился выйти на связь.

Озираясь по сторонам, он, как заяц, петлял по узким улочкам, но это не запутало контрразведчиков. Местный оперативник Миша, хорошо знавший здесь все ходы и выходы, догадался, куда направляется агент. Впереди проступили мрачные развалины, и там Железнодорожник потерялся из вида. Тарасов не рискнул идти дальше, любой неосторожный шаг мог выдать их с головой, и оперативная группа залегла в засаде. Виктор, затаив дыхание, напряг слух. Порой ему казалось, что он слышит слабый писк морзянки, но это было скорее игрой воображения. Ни Миша, ни наружка ее не услышали. Прошло около десяти минут, и из развалин показался Железнодорожник. Озираясь по сторонам, он спешил покинуть место выхода в эфир.

В ту ночь служба радиоконтрразведки засекла работу передатчика в окрестностях Малоярославца, а утром докладная об этом легла на стол Утехину. Задуманная Барышниковым и им уловка сработала, теперь оставалось запастись терпением и ждать реакции «Цеппелина» на сообщение Железнодорожника. Она последовала в тот же день и немало озадачила Утехина. Берлин требовал от «Иосифа» детализировать ранее переданную информацию, касавшуюся количества и типа танков, перебрасывавшихся через железнодорожную станцию «Москва — Сортировочная» для усиления Западного фронта. Содержание радиограммы вызвало удивление и у Барышникова. Тут было чему удивляться. В «Цеппелине» никак не отреагировали на последнее сообщение «Иосифа» о срыве явки с Делле. Контрразведчики ломали головы над этим ходом гитлеровцев и не находили ответа. Все встало на свои места во время следующего сеанса связи.

Поздно вечером в пятницу эфир взорвался тревожным визгом морзянки. Николай едва успевал принимать сообщение Берлинского радиоцентра. За его спиной нетерпеливо переминались с ноги на ногу Виктор с Окуневым. После расшифровки радиограммы в комнате раздался общий вздох облегчения. Ее содержание не оставляло сомнений в том, что сообщение Железнодорожника о розыске Делле дошло до Курека. При этом «Цеппелин» ни одним словом не обмолвился о причине его провала и потребовал:

«Немедленно сменить квартиру. В случае выхода на связь Делле, Кемпке или Дериглаза их ликвидировать и уйти на нелегальное положение».

Радиограмма «Цеппелина» положила конец нервному периоду в работе контрразведчиков, связанному с появлением группы Делле. Им удалось ее нейтрализовать и при этом не вызвать подозрений к «Иосифу». В кабинете Барышникова, где собрались участники операции, царило приподнятое настроение. Радиоигра получила второе дыхание. «Иосиф» по-прежнему продолжал оставаться для гитлеровской разведки ценнейшим источником информации, и лучшим аргументом в его пользу служило то, что в Берлине ради него готовы были пожертвовать двумя кадровыми сотрудниками — Кемпке и Делле.

Это решение «Цеппелина» убедило Барышникова и Утехина в том, что их рискованный ход с компрометацией Делле оказался оправданным. И они решили пойти дальше — отбить у Курека всякую охоту связывать деятельность «Иосифа» с работой других резидентур гитлеровской разведки, действующих в Подмосковье. Логическим шагом в реализации этого замысла стал шумный арест еще двух агентов из резидентуры Делле — Учетчика и Телефониста, работавших в отделе перевозок отделения железной дороги Калуги. А оставшийся на свободе Железнодорожник все продолжал бомбардировать «Цеппелин» паническими радиограммами. В конце концов, у него сдали нервы, и он обратился в бега, но далеко не ушел и был негласно задержан группой захвата Окунева.

Разгром резидентуры Делле вызвал в Берлине переполох. Опасение, что подобная судьба может постигнуть и «Иосифа», вынудило «Цеппелин» принять меры предосторожности. Радиосвязь с ним был переведена на резервный режим — раз в неделю в установленное время происходил обмен короткими проверочными радиограммами. Воспользовавшись паузой, контрразведчики перевели дыхание и занялись подготовкой второго этапа операции. В нем ведущая роль отводилась Лещенко. Выполнение столь ответственной задачи взяли на себя Утехин и Окунев. Не остались без дела и Виктор с Николаем. Старенькая дача Смерша в Малаховке, куда они перебрались из квартиры в Тихвинском переулке, нуждалась в ремонте, и они всей душой отдались этому мирному занятию.

В таком режиме прошло два месяца. В Берлине держали паузу, видимо, выжидали, чем обернется провал группы Делле для остальных агентов, действующих в Подмосковье. Подошел к концу март, и в «Цеппелине» окончательно успокоились. Наступившая ранняя и бурная весна растопила не только лед на озерах под Берлином, но и опасения Курека за судьбу ценных агентов в Москве. Временный карантин для «Иосифа», установленный в мрачных кабинетах на Потсдамерштрассе, закончился 29 марта.

В тот день Берлинский радиоцентр разразился длинной радиограммой. В ней Курек, не скупясь на слова, отмечал заслуги «Иосифа» в борьбе с большевизмом и потребовал «внести свой неоценимый вклад и провести вербовку «Л».

Последние фразы в расшифровке радиограммы были дважды подчеркнуты хорошо знакомым Барышникову и Утехину красным карандашом. Абакумов требовал от них в течение дня разработать и доложить план подключения Лещенко к оперативной игре с «Цеппелином». Первый его пункт у Утехина и Барышникова не вызвал разногласий. Они сошлись на том, что Лещенко предстояло стать тем самым «паровозом», который должен потащить дальше начавшую было затухать радиоигру. Чистый лист бумаги под рукой Утехина быстро заполнялся новыми пунктами. Роль в операции «Загадка» еще одного будущего «гитлеровского агента», без пяти минут наркома, еще ничего не подозревавшего о ней, приобретала зримые очертания.

Спустя два дня Абакумов рассмотрел предложенный Барышниковым и Утехиным план подключения Лещенко к радиоигре, внес в него коррективы, а позже утвердил текст радиограммы «Иосифа» для «Цеппелина». В то же вечер в Малаховке заработал радиопередатчик. Николай передал в Берлин срочное донесение:

«Л» дал принципиальное согласие на сотрудничество, но только с американцами, при условии получения паспорта гражданина США, 15 тыс. долларов наличными и открытия счета на его имя в одном из банков Швейцарии».

Реакция «Цеппелина» не заставила долго ждать. В ответной радиограмме Курек рассыпался в благодарностях:

«Выражаем восхищение вашей блестящей работой и передаем личную благодарность обергруппенфюрера Кальтенбруннера. Для оказания помощи в вербовке «Л» 30 марта будет направлен известный вам А. Г. Он доставит запасную радиостанцию, чистые бланки советских документов, 5 тыс. долларов США и 500 тыс. рублей. Встречайте его на железнодорожной станции Егорьевская в 13:00. В случае срыва явки повторная встреча на том же месте, на следующий день. Да поможет вам Бог!»

Сообщение из Берлина всколыхнуло опергруппу Смерша. Накануне высадки курьера «Цеппелина» в отделах Барышникова и Утехина царило напряженное ожидание. Спало оно, когда посты воздушного наблюдения засекли в небе над Егорьевской гитлеровский самолет. В час тридцать из него десантировался только один человек и приземлился в семи километрах от станции. К тому времени Виктор уже находился в Егорьевске и остаток ночи провел, ворочаясь на скрипучей кровати в штабе батальона внутренних войск НКВД. Сафронову, Окуневу и Тарасову тоже было не до сна. Через неплотно прикрытую дверь до Виктора доносились их приглушенные голоса и шорохи. Уснул он перед рассветом. Разбудил его Окунев, когда на дворе был в разгаре день. После запоздалого завтрака они еще раз прошлись по плану захвата курьера «Цеппелина». После этого Сафронов и Тарасов отправились на станцию, чтобы проверить готовность группы захвата, а Виктор вышел на улицу, чтобы собраться с мыслями.

Яркое солнце слепило глаза, легкий ветерок ласково обвевал разгоряченное лицо. Ранняя бурная весна решительно брала свое, и ее бодрящее дыхание, в котором смешались запахи молодой, пробившейся у завалинки травы и распустившей под окном вербы, кружили голову. О недавней холодной зиме напоминали лишь кучки серого, съежившегося в тени забора снега. Бодрый голос Окунева: «Пора, Витя!» — заставил его встрепенуться. Он бросил взгляд на часы. Стрелки показывали 12:10.

Поднявшись со ступенек крыльца, Виктор расправил под ремнем складки шинели, спустился во двор и прошел к машине. Через пятнадцать минут он и Окунев прибыли на станцию. В двух крохотных залах ожидания царила благостная тишина и было малолюдно, большинство пассажиров вышли на перрон и грелись на солнце. Среди них промелькнули Сафронов и Тарасов. Они тенями следовали за Виктором, и ему ничего другого не оставалось, как запастись терпением и ждать появления Гальфе на перроне.

Истек контрольный срок выхода на встречу, а курьер «Цеппелина» так и не дал о себе знать. Виктор бросил тревожный взгляд на часы, и тут за штабелем шпал мелькнула знакомая фигура. Сердце радостно встрепенулось, и Виктор направился к киоску, где должна была состояться встреча с курьером. Со стороны входной двери шел ладный старший лейтенант — летчик с вещмешком за спиной. Характерная посадка головы не оставляла у Виктора сомнений — это был Гальфе! Он отыскал взглядом Окунева и подал сигнал приготовиться — поправил шапку на голове. Операция по захвату курьера «Цеппелина» перешла в решающую фазу.

Гальфе поднялся на платформу. Держался он на удивление уверенно, так, будто встреча происходила не в тылу врага, а где-нибудь в Потсдаме. Но первое впечатление оказалось обманчиво. Они сблизились, и Виктор заметил над его верхней губой бисеринки пота. Опытный курьер «Цеппелина» ясно представлял, что первая явка на вражеской территории могла стать последней. Его вопрошающий взгляд искал ответ на лице Виктора. Тот улыбнулся. Гальфе ответил вымученной улыбкой. Они сошлись у киоска и после обмена паролями направились к машине. Виктор распахнул перед Гальфе заднюю дверцу. Тот наклонился, и в следующее мгновение в воздухе мелькнули испачканные в глине подошвы его сапог. Виктор вслед за ним втиснулся в машину, и она сорвалась с места.

31 марта 1944 года массивная металлическая дверь навсегда захлопнулась за спиной курьера «ЦЕППЕЛИНА». Серые, безликие тюремные стены, забранное ржавой паутиной решетки крохотное оконце под потолком отрезали Гальфе от той прежней жизни, в которой он решал чужие судьбы. Теперь решалась его собственная. Особая тюремная тишина холодного каменного мешка, словно кислота, разъедала волю и невидимым свинцовым прессом плющила мысли и чувства. Время шло. О нем, казалось, забыли. Прозвучала команда отбой, когда Гальфе вызвали на допрос.

С каменным выражением лица курьер «Цеппелина» вошел в кабинет Абакумова. Кроме его хозяина, там находились Барышников с Утехиным. Они внимательно, словно примеряясь, разглядывали Гальфе. А тот ненавидящим взглядом смотрел на них исподлобья. Эта молчаливая перестрелка продолжалась несколько секунд и сказала контрразведчикам, что перед ними находится не просто матерый шпион, а нацист-фанатик.

Первые минуты допроса подтвердили их предположения. Им буквально клещами приходилось вырывать у Гальфе каждое слово. Но вскоре под напором Абакумова он поплыл и не заметил, как из него вытащили главное — руководство агентурной группой «Иосифа» не переходило к Гальфе, чего больше всего опасались контрразведчики, а по-прежнему оставалось за Поповым — Бутыриным и тем самым оставляло им поле для маневра.

Стрелки больших напольных часов показывали третий час ночи, когда Абакумов прекратил допрос, и Гальфе отправили в камеру. Несмотря на то что он отказался от сотрудничества, Смерш сохранил инициативу в операции. Теперь контрразведчикам требовалось убедить Берлин в том, что Гальфе находится на свободе и активно включился в подготовку вербовки Лещенко.

31 марта под диктовку Окунева Николай отправил из Малаховки в «Цеппелин» очередную радиограмму:

«Друг прибыл на станцию в 13:20. Инструмент в исправном состоянии. Благодарим за подарки. Передали их «Л». Он охотно принял, но настаивает на паспорте.

«PR 7».

Справка на Алоиза Гальфе

 

Глава четвертая

На коне

«PR 7»

«Гальфе поступает в ваше распоряжение. С его помощью активизируйте подготовку вербовки «Л». Надеемся, что в ближайшее время удастся привлечь его к сотрудничеству. В интересах вашей безопасности подыщите для Гальфе другую квартиру. Да поможет вам Бог».

После такой радиограммы из «Цеппелина» на Лубянке не стали испытывать терпение его руководителей и решили порадовать долгожданным сообщением. Приближался день рождения фюрера, и донесение «Иосифа», направленное в Берлин, оказалось как нельзя кстати. Курек, Курмис и Бакхауз передавали его друг другу и перечитывали по нескольку раз. Каждая строчка радиограммы, как бальзам, ложилась на их истомленные долгим ожиданием души. Курек радостно потер руки и не удержался, чтобы еще раз не зачитать ее вслух:

«В предварительном порядке «Л» дал согласие на сотрудничество. В ближайшее время пообещал предоставить подробные данные по американским и английским военным поставкам за январь, февраль и март сорок четвертого года. Взамен требует сообщить название банка, в котором открыт его именной счет, перечисленную на него сумму и настаивает на предоставлении американского паспорта».

Беззастенчивая алчность и откровенный цинизм новоиспеченного агента, которому большевистская власть дала, казалось, все: должность, открывшую прямую дорогу в Кремль, а вместе с ней привилегии, немыслимые для рядового коммуниста, нисколько не смутили Курека. Старая, как сам мир, истина — деньги правят всем — в лице Лещенко лишний раз нашла подтверждение. Ради них он не побоялся пойти против Сталина и всесильного НКВД. Курек ликовал и не стеснялся своих эмоций. Не стеснялись их Курмис и Бакхауз.

Заглянувший в кабинет дежурный так и остался стоять на пороге с разинутым ртом, наблюдая за странной картиной. Скупые на эмоции разведчики, подобно детям, кружили вокруг столов в каком-то немыслимом танце. Он растерянно захлопал глазами и, ничего не поняв, попятился назад. Вслед ему раздался взрыв хохота. Это был звездный час Курмиса и Курека. Вербовкой такого уровня, как Лещенко, вряд ли кто мог похвастать в «Цеппелине». Позади остались мучительные сомнения, бессонные ночи напряженной работы и разносы у начальства, а впереди открывались такие перспективы, что от них захватывало дух…

С начала операции прошло девять месяцев. За это время обстоятельства не раз складывались таким образом, что ставили на грань провала не только вербовку Лещенко, но и само существование группы «Иосиф». В начале 1944-го само упоминание Куреком и Курмисом о перспективной работе с ней и ее будущем агенте в Кремле, в кабинетах на Потсдамерштрассе, 29 вызывало на лицах начальников других отделов кривые ухмылки и смешки.

В верхах отношение к операции «Иосиф» также изменилось, и не к лучшему. Кальтенбруннер, до недавнего времени поддерживавший ее, похоже, потерял интерес. И только они: Вальтер Курек и Мартин Курмис продолжали надеяться на успех. А когда он пришел, то заставил последних завистников прикусить свои ядовитые языки. За все годы службы в разведке ни самому Куреку, ни его подчиненным еще не приходилось слышать о такой перспективной вербовке агента. И какого агента! Агента, вхожего в высшие партийные кабинеты и в сам Кремль.

Тайная армия «Цеппелина» и абвера насчитывала тысячи агентов и сотни резидентов. Они шпионили, убивали, взрывали, но все это напоминало комариные укусы слону. Красная армия, подобно Молоху, перемалывала одну за другой лучшие дивизии вермахта и неумолимо, как предвестник Армагеддона, приближалась к границам рейха. Ее военные тайны, хранившиеся в сейфах советских генералов, по-прежнему оставались недоступными для хваленых агентов абвера, которыми накануне войны с большевиками не уставал хвастаться адмирал Канарис.

Предстоящая вербовка Лещенко стояла особняком в этой безликой и, как оказалось на поверку, никчемной тайной армии гитлеровских спецслужб. Теперь же в руках «Цеппелина» и именно его, штурмбанфюрера Вальтера Курека, появилось грозное оружие. Лещенко предстояло стать тем самым волшебным ключом, с помощью которого германская разведка, наконец, откроет дверцу к самым сокровенным тайнам верхушки большевиков.

За эти услуги Лещенко, по мнению Курека, запросил вполне приемлемую цену. Но открытие счета в швейцарском банке и изготовление американского паспорта были делом не одного дня. Тем более отсутствие в «Цеппелине» фотографии Лещенко позволяло Куреку использовать данное обстоятельство, чтобы глубже втянуть его в шпионскую деятельность. Вместе с тем, кормить перспективного агента одними обещаниями было опасно, и Курек решил бросить ему и «Иосифу» сладкую кость — большие деньги. Ему их не было жалко. В распоряжении «Цеппелина» имелись мешки фальшивых британских фунтов стерлингов. И он поспешил порадовать «Иосифа».

В очередной радиограмме «Цеппелина» сообщалось, что в ближайшее время в заданном районе у железнодорожной станции Егорьевская будет сброшен груз: деньги, рация, питание к ней, вещи и продукты. На следующий день, 16 апреля 1944 года, после доклада Курека Кальтенбруннеру о готовности «Иосифа» к проведению вербовки Лещенко, экипаж самолета из специальной эскадрильи Гиммлера занялся подготовкой к вылету в советский тыл. Он был назначен на 18 апреля.

Накануне оперативная группа Смерша во главе с Окуневым, Виктором и Николаем выехала в район станции Егорьевская и в час ночи развела на поляне сигнальные костры. Через полчаса они услышали нарастающий гул авиационных моторов, а спустя еще несколько минут над их головами появился самолет. Пролетев над поляной, экипаж зашел на второй круг и сбросил груз. После того как он был принят, Николай отправил радиограмму в «Цеппелин». В ней контрразведчики отвели ведущую роль Гальфе в организации приема груза и постарались ввести германскую разведку в дополнительные траты.

«Г» и «В» привезли часть вещей. Тюк с рацией не найден. Выехали искать вторично. Вербовка «Л» может вызвать трудности, т. к. мы обещали ему американский паспорт, а он не прислан. Гарантировать ли «Л», что при угрозе провала вы вывезете его за границу и оформите документы? Посоветуйте, как лучше поступить? Каких сведений сейчас лучше добиваться от «Л»? Что больше всего интересует?»

Радиограмма «Иосифа» добавила новых забот Куреку и Курмису, но они их не обременили. Потеря рации и части вещей существенно на ход операции не влияла. Для Курека было гораздо важнее то, что Лещенко, выдвигая дополнительные условия своего сотрудничества, от него не отказывался. Гарантии вывезти его в США в случае опасности Курек готов был дать, не задумываясь, — они ему ничего не стоили. Его занимало больше другое — как с максимальной пользой использовать уникальные возможности Лещенко. Судя по запросу «Иосифа», он готов был поставлять информацию по самому широкому спектру вопросов. С этим Курек и его подчиненные как раз и пытались определиться, когда зазвонил телефон прямой связи с Кальтенбруннером.

Курек снял трубку и поначалу напрягся, но после первых фраз Кальтенбруннера расслабился. Тот поздравил с успехом в работе с «Иосифом» и потребовал взять материалы по операции и явиться к нему в кабинет. Курек ринулся к сейфу, выложил на стол все, что у него имелось по операции, отобрал наиболее важные документы, сложил в папку и поспешил на доклад. В приемной Кальтенбруннера было многолюдно, но он принял Курека вне очереди, что лишний раз говорило о том, какое значение шеф Главного управления имперской безопасности придавал работе «Иосифа» и предстоящей вербовке Лещенко.

С материала на него Курек и начал доклад. Кальтенбруннер внимательно слушал и изредка задавал уточняющие вопросы. Завершая доклад, Курек предложил провести вербовку Лещенко от имени американцев и закрепить ее получением от него информации об объемах и номенклатуре поставок США и Великобритании в СССР. Эту свою позицию он обосновал тем, что вербовочное предложение от спецслужб Германии — заклятого врага СССР — могло только оттолкнуть Лещенко от сотрудничества.

Кальтенбруннер нахмурился, но в душе согласился с предложением Курека. Располагая объективной информацией о состоянии собственных войск и войск противника, о возможностях экономики Германии и противостоящих ей стран антигитлеровской коалиции, он отдавал себе отчет: судьба рейха и его собственная решалась не в песках Северной Африки, где генерал-фельдмаршал Роммель играл в кошки-мышки с британским маршалом Монтгомери, а на Восточном фронте, на бескрайних русских просторах.

Весна 1944 года складывалась не в пользу вермахта, он терпел одно поражение за другим в схватке с Красной армией. Лучшие полководцы Германии: командующий группой армий «Север» генерал-фельдмаршал Кюхлер, командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Буш и командующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Манштейн ничего не могли противопоставить внезапным и неожиданным ударам войск маршалов Жукова и Рокоссовского. Советская контрразведка надежно хранила в тайне их военные планы. Поэтому Кальтенбруннер — профессионал до мозга костей — согласился с доводами Курека о том, что вербовка Лещенко под американским флагом в той обстановке, что складывалась на фронтах, являлась единственным выходом.

С этим решением Курек покинул кабинет, а в его ушах продолжал звучать голос Кальтенбруннера: «Вальтер, не мельчите, как ростовщик-еврей. Сделайте ему этот чертов паспорт! Завалите паршивыми фунтами и долларами! Гарантируйте отправку хоть в рай! Только скорее вербуйте и выжмите все, что можно. Времени у нас нет. Действуйте, Вальтер. Действуйте!»

В сложившейся ситуации вопрос о подготовке «Иосифом» теракта против Кагановича отошел на второй план. Волков, Попов и Лещенко с его секретами живыми стоили гораздо больше, чем мертвый нарком. Ради этого «Цеппелин» готов был обещать Лещенко все что угодно. В тот же день Берлинский радиоцентр направил в адрес «Иосифа» следующую радиограмму:

«Берем на себя гарантии, что «Л» в случае опасности будет доставлен за границу и получит необходимые документы. Достаньте нам через «Л» фамилии и адреса начальников отделов его учреждения. Наилучшие пожелания в успешной работе».

В ответной радиограмме от 19 апреля «Иосиф» сообщил то, чего с таким нетерпением дожидались в «Цеппелине»:

«О работе с «Л» договорились. Вербовал «В» от имени американцев. Вручил «Л» 5000 долларов и 20 000 рублей. На его вопрос о документах убедил не беспокоиться, гарантировал ему, что паспорт он получит, как только возникнет необходимость в бегстве из СССР».

В Берлине ликовали, а в Москве вскоре взгрустнули, и было отчего. Кальтенбруннер и Курек захотели лично из первых уст получить информацию о работе своей разведывательной группы в Москве и лишний раз убедиться в ее надежности. 24 апреля из «Цеппелина» в адрес «Иосифа» поступило распоряжение:

«Обергруппенфюрер и мы вместе с ним гордимся вашей блестящей работой. В полном объеме подключайте к ней «Г». Поступающая от вас информация заслуживает самых высоких оценок. В связи с исключительной ценностью «Л», в интересах максимального использования его возможностей необходимо в ближайшее время направить к нам «Волкова». Вместе с ним переправьте фото «Л» для оформления ему американского паспорта. На время отсутствия «Волкова» поручить «Г» работу на рации. О дате отправки «Волкова» сообщите дополнительно. Да поможет вам Бог!»

Контрразведчики Смерша оказались между двух огней. Невыполнение приказа Кальтенбруннера было равносильно провалу операции. С другой стороны, направление Волкова в Берлин также ставило под серьезное сомнение ее дальнейшее продолжение. Несмотря на то что за ним были сожжены все мосты, ни Окунев, ни Утехин с Барышниковым не могли дать гарантий того, что, окажись он в подвалах мясника Мюллера, от одного имени которого даже у самых неразговорчивых развязывались языки, ему удастся устоять. Но это была только одна часть проблемы, вторая заключалась в Гальфе. Упрямый нацист не шел на контакт, и потому его использование в качестве радиста в радиоигре с «Цеппелином» исключалось. Получался замкнутый круг, из которого контрразведчики отчаянно пытались найти выход.

Предложение Окунева «похоронить» Гальфе, устроив несчастный случай, и тем самым снять проблему радиста, нашло поддержку у Барышникова и Утехина лишь отчасти. Это лишь на время сохраняло «Иосифа» в игре, а в дальнейшем грозило обернуться провалом. Новый курьер-радист германской разведки мог оказаться не лучше Гальфе. Поэтому, чтобы выиграть время, контрразведчики решили оставить Гальфе в живых, но «сломать» ему руку, а функции радиста временно передать Виктору.

Определившись с Гальфе, они взялись за решение ключевой проблемы: выполнение приказа Кальтенбруннера о командировке в Берлин Волкова — Дуайта— Юрьева. Казалось бы, его «гибель» при переходе линии фронта могла бы стать неплохим решением. Но, поразмыслив, Утехин и Барышников сошлись во мнении: этим они только еще больше осложнят ситуацию. Вывод из оперативной игры, да еще в самый ее ответственный момент, двух основных игроков — кадровых сотрудников германской разведки, пользующихся у нее полным доверием, даже у человека, далекого от спецслужб, вызвал бы обоснованные и веские подозрения. И здесь не требовалось иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, какие шаги предпримет «Цеппелин». Они были предсказуемы. Как это уже было с Делле, в Москву по не контролируемому Смершем каналу мог прибыть очередной курьер-ревизор. После короткого, но жаркого спора Барышников с Утехиным сошлись на том, что надо выиграть время, а для этого Волкова командировать на фронт и дальше действовать по обстановке.

С этим они отправились к Абакумову. Тот, внимательно выслушав, согласился с их предложением и сделал существенное дополнение: рекомендовал отразить в тексте радиограммы для «Цеппелина», что командировка Волкова на фронт организована Лещенко. Это, по мнению Абакумова, должно было продемонстрировать германской разведке его возможности и еще больше поднять в ее глазах.

В тот же вечер с конспиративной дачи Смерша в Малаховке в адрес «Цеппелина» ушла радиограмма:

«В ближайшее время через возможности «Л» планируем отправку «Волкова» в командировку на фронт. Его переход намечаем осуществить на северном участке Западного фронта. При нем будут фото «Л» и материалы по железнодорожным перевозкам за апрель».

В Берлине немедленно откликнулись на донесение «Иосифа». Курек не мог сдержать радостных эмоций и извещал:

«С нетерпением ждем «Волкова» и материалы. После перехода линии фронта для связи с нами пусть использует пароль — «Псков». Без лишней необходимости не злоупотребляйте возможностями «Л».

После этого контрразведчики и Волков взялись за практическое воплощение легенды прикрытия командировки в «Цеппелин». В ведомстве Лещенко, как и положено, на Николая оформили все необходимые документы, после чего он в сопровождении Сафронова выехал на Западный фронт и занялся поиском места перехода. И пока они «блуждали» по боевым порядкам советских войск, между «Цеппелином» и «Иосифом» шел дежурный обмен радиограммами. Тон их был нейтральным. В Берлине предпочитали лишний раз не накручивать нервы «Иосифу» и терпеливо ждали Волкова.

К концу подходил май, а курьер так и не появился в Берлине. В «Цеппелине» забили тревогу и начали теребить своих агентов в Москве. Закончилась эта нервотрепка в первых числах июня, после того как «Иосиф» сообщил, что Волков при бомбежке эшелона получил тяжелую контузию и в настоящее время находится на лечении в госпитале. С того дня Курек перестал напоминать о его направлении в Берлин, и в операции снова наступила пауза.

Но в руководстве Смерша посчитали, что долго она не может продолжаться, и решили пошевелить «Цеппелин». 12 июля в кабинете Абакумова собрались руководители операции — Барышников и Утехин. Прочитав последнюю докладную по радиоигре «Загадка», Абакумов строго посмотрел на притихших подчиненных и отметил, что затянувшаяся пауза в операции может подвигнуть «Цеппелин» на проведение дерзкой боевой акции — теракта против наркома путей сообщения Кагановича. Эти опасения Абакумова были не беспочвенны. При сложившемся положении на фронте гитлеровская верхушка способна была пойти на самые варварские акты. В Смерш по собственным каналам, а также из Разведывательного управления Красной армии поступала такого рода информация. В этой ситуации Абакумов не исключал того, что в «Цеппелине» могли пожертвовать разведывательными возможностями «Иосифа» и отдать агентам приказ перейти к проведению терактов.

Чтобы исключить это, Барышников предложил сработать на упреждение и заинтересовать германскую разведку серьезной дезинформацией от «Иосифа». Предложение не нашло поддержки у Абакумова. «Цеппелин» уже не столь активно реагировал на подобного рода доклады «Иосифа». И тому имелись объективные причины — высокие темпы наступления Красной армии девальвировали в глазах Курека и генералов вермахта информацию агентов Волкова и Попова. Поэтому Абакумов посчитал, что наиболее эффективным вариантом завершения операции «Загадка» мог бы стать вывод на советскую территорию и захват «крупного зверя» из числа сотрудников центрального аппарата «Цеппелина». А для этого требовалось найти такую приманку, которая бы вынудила германскую разведку пойти на серьезный риск.

В головах контрразведчиков одно за другим рождались различные предложения, но, когда дело доходило до практической реализации, выстроенные ими комбинации разваливались, как карточный домик. И когда всем уже казалось, что они зашли в тупик, Барышникову неожиданно пришла простая мысль. Он вспомнил, как недавно, будучи в кабинете Лещенко, застал его за составлением плана воинских перевозок для Красной армии на июль — сентябрь 1944 года. Бедолага тонул в горе секретных и совершенно секретных материалов. Это был тот самый шанс. И Абакумов с Утехиным ухватились за него. Они почти не сомневались, что за такими материалами германская разведка отправится хоть к самому черту.

Теперь, когда решение было принято, Барышников, Утехин и Окунев в обстановке строжайшей секретности доработали в деталях план заключительной части операции «Загадка».

15 июля 1944 года «Иосиф» сообщил в «Цеппелин»:

«Л» имеет у себя план воинских перевозок на июль, август и сентябрь. По его словам, из плана можно определить направления потоков грузов, их характер, размеры и т. п. После долгих уговоров «Л» согласился, чтобы мы в его присутствии сфотографировали эти материалы, с условием вручения ему 15 тысяч долларов наличными и чека на 25 тысяч долларов в одном из американских банков. Этой возможностью «Л» будет располагать до 19 июля. 20-го утром он должен вернуть план руководству, и больше такой возможности может не представиться».

Это была убойная информация. Радиограмма, как горячий блин, жгла руки Куреку, и он, словно на крыльях, несся с ней по лестницам к Кальтенбруннеру. Тот проводил совещание, но вынужден был прервать его и, отложив все дела, ознакомиться с расшифровкой радиограммы «Иосифа». Уже на первом предложении его брови взлетели вверх, а рука схватила ручку и провела жирную черту под ней. Прочитав до конца, Кальтенбруннер задумался. Курек напрягся и внимательно следил за его лицом. Оно оставалось непроницаемо, как маска. Положив ручку на подставку, Кальтенбруннер снял трубку телефона и потребовал, чтобы адъютант соединил его с рейхсфюрером Гиммлером. Курек в душе ликовал — результат работы с «Иосифом» заслужил внимания самого рейхсфюрера.

Через мгновение в кабинете отчетливо, будто Гиммлер находился рядом, зазвучал его ровный, лишенный интонаций голос. Поздоровавшись, Кальтенбруннер начал доклад с извинений. Гиммлер, похоже, находившийся в хорошем расположении духа, остановил его и после шутливого замечания о том, что он не Риббентроп, а их ведомство — не МИД, потребовал докладывать по существу. Кальтенбруннер, пододвинув к себе радиограмму, зачитал ее и напомнил, что полученный материал является результатом работы группы ценных агентов в Москве.

Гиммлер не преминул продемонстрировать свою память. Уточнив, имеет ли она отношение к «Иосифу», он поинтересовался, насколько надежен источник получения информации и насколько ему можно доверять. Кальтенбруннер не без гордости отметил, что вновь завербованный агент имеет доступ к самым большим тайнам большевиков, а представленный план перевозок по Восточному фронту на июль, август и сентябрь не вызывает сомнений в своей достоверности. Гиммлер на лету оценил всю важность информации «Иосифа» для генералов вермахта и потребовал любой ценой добыть ее. Кальтенбруннер заверил, что приложит все усилия, чтобы выполнить его задание, и, посетовав на то, что план в руках Лещенко будет находиться всего четыре дня, до 20 августа, высказал просьбу вне плана выделить самолет из специальной эскадрильи. Гиммлер заявил, что отдаст необходимые распоряжения и, пожелав успехов, завершил разговор.

Кальтенбруннер положил трубку на аппарат и строго посмотрел на Курека. Тот поедал его преданными глазами. Теперь, когда операция была взята на личный контроль рейхсфюрером и ей был дал зеленый свет, любой сбой, не говоря уже о провале, мог ударить бумерангом по руководству Главного управления имперской безопасности и лично по нему — Кальтенбруннеру.

В кабинете на какое-то время воцарилась такая тишина, что стало слышно, как в желудке Курека переваривалась проглоченная за завтраком сосиска. Бедняга пошел красными пятнами и, пряча глаза, силился справиться с «сосисочным бунтом». Кальтенбруннер, оставив без внимания эти жалкие потуги, немигающим взглядом остановился на его нервно дернувшемся кадыке и заговорил рублеными фразами. Напомнив о том, что операция «Иосиф» находится на личном контроле у рейхсфюрера, он потребовал от Курека самых энергичных действий по обеспечению Волкова и Попова всем необходимым. Тот, заверив, что задача будет выполнена в кратчайшие сроки, вернулся к себе в кабинет, вызвал Курмиса с Бакхаузом, довел до них указания Кальтенбруннера и потребовал немедленно приступить к их выполнению.

Первое, что сделали Курмис с Бакхаузом, это подготовили ответ «Иосифу». Он был лаконичен:

«Все, вами затребованное, заказано в Берлине. Мы в высшей степени заинтересованы в успешном завершении ваших планов».

Затем они вплотную занялись подготовкой операции. При той мощной поддержке, что оказывалась сверху, все вопросы решались влет. Уже на следующий день в сейфе Курека поблескивал новенький — последнее слово в шпионской технике! — миниатюрный фотоаппарат с великолепной цейсовской оптикой, а к нему прилагался десяток фотопленок. С люфтваффе также не возникло проблем. Достаточно было Куреку сделать один телефонный звонок, как на Темпельгофском аэродроме уже стоял заправленный под самую завязку «Хенкель-111» из личной эскадрильи Гиммлера. Последний и самый важный вопрос — поиск надежного курьера, который бы доставил все это «Иосифу», также не отнял много времени. Перебрав десяток кандидатур, Курмис остановился на двоих и представил их на беседу к Куреку, который, изрядно потерзав вопросами, выбрал агента Кенигсбергской школы разведчиков-диверсантов, бывшего младшего командира Красной армии Ивана Бородавко.

В отличие от большинства «восточных» агентов, этот оказался на редкость смышленым и особых забот не доставлял. Бородавко на лету схватывал все, что от него требовалась, а его надежность не вызывала сомнений. Четыре удачные заброски в тыл большевиков, из которых он вернулся с ценными сведениями, а еще больше — участие в карательных акциях против партизан исключали саму возможность предательства со стороны Бородавко. В России его ждал суд военного трибунала.

17 июля Курек доложил Кальтенбруннеру о готовности к выполнению операции и получил добро. Вечером из «Цеппелина» в адрес «Иосифа» ушла радиограмма:

«В ночь с 19 на 20 июля в районе Егорьевской будет сброшен наш курьер «Б», лейтенант-пехотинец. При нем будут фотоаппарат, чек на 15 тысяч долларов и 5 тысяч фунтов стерлингов наличными. Встречайте его так же, как и Гальфе, у киоска».

Оперативность, с которой Берлин отреагировал на сообщение «Иосифа», с одной стороны, порадовала контрразведчиков, а с другой — добавила новых проблем. И если захват очередного курьера «Цеппелина» не вызывал больших трудностей — он уже был отработан на Гальфе, то появление в группе третьего радиста существенно осложняло дальнейшую работу. Его «болезнь», как в случае с Гальфе, теперь уже вряд ли бы приняли на веру в германской разведке. Поэтому у контрразведчиков оставался только один выход — после захвата курьера-радиста провести его моментальную перевербовку.

Выписка из радиожурнала группы «Иосиф»

 

Глава пятая

Господин обергруппенфюрер!

20 июля 1944 года стал последним днем на свободе агента «Цеппелина» Бородавко. Ровно в 12:00 с пунктуальностью, которой могли позавидовать истинные арийцы, лейтенант-пехотинец появился на вокзале железнодорожной станции Егорьевская. Не задержавшись в зале ожидания, он вышел на перрон, осмотрелся по сторонам и, бросив взгляд на часы, направился к станционному киоску.

Возле него было немноголюдно. Прячась от полуденного зноя, пассажиры перебрались с перрона в тень, и лишь любители пива, заняв столики под летним навесом у киоска, пытались утолить жажду. Рядом с ними, сбившись в кружок, трое подростков, лузгая семечки, с азартом резались в карты. У их ног, широко раскинувшись, безмятежно дремал дворовый пес. Стайка воробьев, осмелев, подобралась под самый его нос и затеяла драчку за крошки. Один из столиков занимал капитан-летчик. Изредка прикладываясь к кружке с пивом, он с интересом листал журнал «Огонек».

На подходе к киоску лейтенант-пехотинец замедлил шаг, пробежался взглядом по перрону, пассажирам, ожидавшим поезда, и подошел к прилавку. Заказав кружку пива, он подсел к капитану-летчику и, смахнув с лица катившийся градом пот, посетовал:

— С погодой не повезло.

Капитан-летчик отвлекся от «Огонька» и согласился:

— Сегодня уж точно.

Лейтенант-пехотинец вздохнул, будто гора свалилась с плеч, — отзыв на пароль совпал с тем, что курьер «Цеппелина» получил от Курмиса, — и, протянув капитану руку, представился. Потная ладонь Бородавко сказала Бутырину — этот курьер германской разведки был не чета фанатику Гальфе. Виктор назвал себя и сообщил, что на стоянке их ждет служебная машина, а в Москве подготовлена конспиративная квартира. У Бородавко радостно заблестели глаза. О подобном комфорте он даже не смел мечтать. Во время предыдущих забросок в советский тыл ему, в лучшем случае, приходилось хорониться по лесным заимкам, на глухих хуторах, а с явки на явку перебираться пешком или на лошадях. Бородавко с почтением поглядывал на Виктора и в его уверенном поведении и словах находил подтверждение разговорам, ходившим в «Цеппелине», о фантастических возможностях группы «Иосиф».

Допив пиво, Виктор и Бородавко прошли на привокзальную площадь. Там их встретил вышколенный водитель, принял у курьера «Цеппелина» вещмешок и положил в багажник. Бородавко сел на заднее сидение, расстегнул гимнастерку и вдохнул полной грудью. Напряжение, которое им владело с момента приземления, прошло, и его прорвало. По дороге к Москве он сообщил Виктору все известные ему новости и слухи, гулявшие по Берлину. Смолк Бородавко, лишь когда впереди над крышами домов показались кремлевские башни. Приникнув к стеклу, курьер «Цеппелина» с жадным любопытством разглядывал советскую столицу.

Москва мало походила на прифронтовой город и резко отличалась от серого, мрачного Берлина. Московское небо не заслоняли огромные туши аэростатов. В парках и скверах о зенитных батареях напоминали лишь проплешины на зеленом травяном газоне. Яркими пятнами мелькали красочные афиши театров и кино. На детских площадках стоял такой же галдеж, как на птичьем базаре. Среди пешеходов все чаще мелькали модницы и франты, доставшие из дальних углов шкафов свой довоенный гардероб. Столица и ее жители, истосковавшиеся по мирной жизни, радовались ей даже в мелочах.

Со смешанным чувством изумления и тревоги Бородавко смотрел по сторонам. Он ожидал увидеть совершенно иную Москву — разрушенную бомбардировками, умирающую в тисках голода, как о том трубила гитлеровская пропаганда.

Бородавко не мог скрыть своего удивления и вопросительно посмотрел на Виктора. Тот загадочно улыбнулся и махнул рукой вперед. На них, нависая и закрывая горизонт, надвигалась мрачная громада Лубянки. Курьер «Цеппелина» поежился, а когда водитель свернул с дороги и остановился перед массивными металлическими воротами, студнем растекся по сиденью. Вместо комфортабельной конспиративной квартиры «Иосифа» он оказался на Лубянке и предстал перед контрразведчиками.

Барышников с Утехиным, не дав ему опомниться, устроили очную ставку с Гальфе. Вид первого в тюремной робе и второго — Бутырина в выглаженной новенькой форме, сказали Бородавко — со Смершем можно и даже очень нужно дружить. И этот, оказавшийся на поверку трухлявым, орешек «Цеппелина» раскололся на первых же минутах допроса. Спасая свою шкуру, Бородавко дал подробные показания об известных ему гитлеровских агентах, заброшенных в советский тыл, сообщил сигнал опасности, который должен был поставить в радиограмме в том случае, если бы работал под контролем советской контрразведки, после чего отправился в камеру, чтобы, когда придет время, выйти на связь с «Цеппелином» и предстать перед очередным курьером.

На следующий день, демонстрируя германской разведке возможности Лещенко и «Иосифа», Окунев вместе Виктором сфотографировали подготовленный в Генштабе и наркомате путей сообщения дезинформационный план железнодорожных перевозок для Красной армии на июль — сентябрь 1944 года.

21 июля «Иосиф» вышел в эфир и сообщил в Берлин:

«Друг прибыл. Привез все! Материалы сфотографированы. Всего 97 листов в таблицах».

На «мелочности» гитлеровской разведки — фунты стерлингов оказались фальшивыми — контрразведчики Смерша не стали акцентировать внимание.

Такая оперативность в их работе вызвала восхищение у Курека. В ответной радиограмме он не скупились на похвалы:

«Выражаем благодарность и наивысшую похвалу! Желаем успеха! Заберем вас, как только будет возможно».

Лучшая агентурная группа «Цеппелина» — «Иосиф» по-прежнему оставалась вне подозрений.

Прошла неделя, а Берлин все тянул с отправкой спецгруппы и вылетом самолета. Вмешались погода и бюрократические проволочки. И только 28 июля напряжение в оперативном штабе операции «Загадка» спало. Берлинский радиоцентр радировал:

«Самолет наготове. В ближайшие дни заберем».

Закончился июль, наступил август, а самолета и курьеров «Цеппелина» на Лубянке так и не дождались. Барышников с Утехиным ломали головы над тем, как заставить активизироваться гитлеровцев и вытащить крупную птицу на приготовленную ими наживку. Продолжать и дальше бомбардировать «Цеппелин» радиограммами не имело смысла. И Барышников, и Утехин прекрасно отдавали себе отчет в том, что окончательное решение по отправке самолета и спецгруппы под Егорьевск принимается на уровне Кальтенбруннера, а то и выше. Вдохнуть свежее дыхание в операцию можно было только неординарным ходом, и на его поиски они отправились в кабинет Абакумова.

Тот находился у себя и занимался рассмотрением документов, поступивших из управлений Смерша фронтов. На стук двери Абакумов поднял голову и, посмотрев на кипу материалов в руках у Барышникова и Утехина, грустно пошутил, что все сговорились похоронить его в бумагах. Они замялись. Утехин сделал движение на выход. Абакумов остановил его, отложил документы, прошел к столу для заседаний и кивнул на стулья. Барышников с Утехиным сели и переглянулись, не зная, с чего начать доклад. Их удрученный вид говорил сам за себя. Абакумов без слов понял, что в операции «Загадка» возникла опасная пауза. Стратегическая наживка для «Цеппелина» — план воинских перевозок для Красной армии на июль — сентябрь 1944 года — почему-то не сработала.

В Берлине первоначально клюнули на нее. Подтверждением тому являлись радиограммы, поступающие из «Цеппелина». В последней Курек сообщал, что готов рискнуть и послать за материалами Лещенко самолет и спецгруппу. Но шли недели, а дальше слов дело не продвигалось. Время неумолимо таяло и работало против Смерша. Абакумов, Барышников и Утехин прекрасно понимали: дальнейшая затяжка девальвировала информацию Лещенко. В сентябре в глазах Кальтенбруннера она могла полностью потерять свою актуальность, и тогда рассчитывать на то, что «Цеппелин» пошлет за ней самолет и спецгруппу, будет наивно.

Предложение Барышникова подтолкнуть германскую разведку к активным действиям сообщением «Иосифа» о получении через Лещенко новой стратегической информации ни Абакумов, ни Утехин не поддержали. Они полагали, что это скорее вызовет обратную реакцию — насторожит Кальтенбруннера и Курека и даст им повод для подозрений. Существенно затрудняли реализацию предложения Барышникова и объективные обстоятельства. Они не зависели ни от их воли, ни от их желаний. При всей пробивной способности Абакумова согласование содержания такого рода информации с Генштабом Красной армии и наркоматом путей сообщения могло затянуться не на одну неделю. А времени у них не было.

Казалось, ситуация зашла в тупик, но здесь со стороны Абакумова прозвучало неожиданное предложение. Он рекомендовал Барышникову и Утехину искать решение проблемы не в «стратегических облаках», а на земле, в области человеческих чувств и эмоций. Развивая свою мысль дальше, он предложил идти от жизни и поставить себя на место агентов «Цеппелина». Агентов, которые не за страх, а за совесть выполняют задания, провели в тылу врага больше года, осуществили вербовку ценного агента, через него добыли важнейшую информацию, а она по вине бюрократов от разведки больше двух недель лежит мертвым грузом.

Барышников с Утехиным задумались. Своими неожиданными ходами «от жизни» Абакумов не один раз озадачивал подчиненных и наталкивал на вроде бы не совсем логичные, но в конечном итоге эффективные пути решения самых острых проблем. В ворохе замысловатых выражений, чем порой грешили в своих докладных умствующие начальники, или в запутанных оперативных комбинациях, где терялись молодые сотрудники, он находил то самое главное звено и предлагал тот самый тонкий ход, которые выводили из тупика, казалось бы, безнадежную ситуацию. И на этот раз его предложение навело Барышникова с Утехиным на оригинальную мысль. Ее исполнителем мог стать Дуайт-Юрьев.

Николай, с его резким и независимым характером, был способен на дерзкую выходку и должен был стать тем самым возмутителем спокойствия в «Цеппелине». Барышников и Утехин сошлись на том, что эта выходка должна быть направлена против Курека с Курмисом. Абакумов с ними не согласился — Курмис и Курек являлись лишь исполнителями чужой воли — и предложил искать кого-то повыше. Барышников не стал размениваться на второразрядного чиновника германской разведки и заявил, что надо «бомбить радиограммами» самого Гиммлера. После короткого спора они сошлись на кандидатуре Кальтенбруннера.

Захваченные новой идей, Барышников с Утехиным не задержались в своих кабинетах и сразу же отправились на конспиративную дачу в Малаховку. Там вместе с Виктором и Николаем они занялись подготовкой «крика души» в Берлин.

3 августа 1944 года «Иосиф» через голову руководства «Цеппелина» направил радиограмму лично Кальтенбруннеру. За всю историю Главного управления имперской безопасности Германии это был первый случай, когда агент обращался непосредственно к руководителю такого уровня. Да еще с каким обращением?! В нем «Иосиф» не скупился на хлесткие оценки работы бюрократов от германской разведки.

«Господин обергруппенфюрер! В момент, когда Германия находится в опасности, нам удалось добыть весьма ценный материал. Этот материал не используется уже 14 дней. Он стареет. Мы у площадки уже четыре дня. Когда мы приехали на площадку, то нам предложили искать другую. Мы предложили забрать из М. контейнер с материалами и, несмотря на это, уже два дня не получаем никаких указаний. Поиски другой площадки оттянут время и потребуют дополнительного риска. Мы вынуждены Вас обеспокоить нашей просьбой о немедленном решении».

Тот день стал самым черным для Курека, Курмиса и Бакхауза за все время их службы в разведке. Они не находили себе места в кабинете Кальтенбруннера. Взбешенный обергруппенфюрер не хотел слушать никаких объяснений. Попытки Курека свалить все на летчиков, которые не смогли подготовить самолет, и плохую погоду только распалили его. Такого рева стены кабинета давно не слышали. За пять минут, что бушевал Кальтенбруннер, Курек, Курмис и Бакхауз успели побывать на Восточном фронте и быть разжалованными в рядовые. Они не пытались возражать и искать себе оправдание. Им ничего другого не оставалось, как молча сносить оскорбления. Требовательный телефонный звонок оборвал Кальтенбруннера на полуслове.

Заработала линия прямой связи с Гиммлером. Он поднял трубку. Из их разговора Курек, Курмис и Бакхауз догадались: содержание радиограммы также стало известно Гиммлеру. Они ловили каждое слово и пытались прочесть по лицу Кальтенбруннера, чем им грозит это объяснение с рейхсфюрером. Судя по интонациям в голосе и сухим лаконичным ответам, Кальтенбруннер, похоже, не собирался поднимать шума из-за скандального случая с радиограммой «Иосифа». Закончив разговор, он швырнул трубку на рычаг, зло сверкнул глазами на вытянувшихся у стены подчиненных и потребовал в течение недели вывести в Берлин материалы, добытые Лещенко, а вместе с ними группу «Иосиф».

Наступая Куреку на пятки, Курмис с Бакхаузом как ошпаренные выскочили из кабинета Кальтенбруннера. Подстегнутые его недвусмысленными угрозами об отправке на Восточный фронт, они рьяно взялись за выполнение приказа. Бакхауз тут же выехал на Темпельгофский аэродром, чтобы подогнать специалистов с подготовкой самолета. Курек с Курмисом занялись составлением радиограммы для «Иосифа». В ней они, как могли, старались успокоить агентов и удержать от опрометчивых шагов. Курек писал, и его перо, будто тупой плуг в проросшей корнями земле, застревало на каждой букве. После разноса у Кальтенбруннера ему приходилось выдавливать из себя каждое слово.

«Ваша обеспокоенность доложена обергруппенфюреру. Он выражает восхищение вашими мужеством и выдержкой. Сохраняйте терпение. Мы делаем все возможное, чтобы забрать вас и материалы. В ближайшее время за вами будут направлены самолет и специальная группа из сотрудников «Цеппелина». Координаты площадки для посадки остаются прежние. Да поможет вам Бог!»

Нестандартный ход, задуманный в оперативном штабе Смерша, оправдал себя. Сообщение из «Цеппелина» от 3 августа, сразу после расшифровки попавшее на стол Абакумову, рассеяло последние сомнения контрразведчиков в том, что в Берлине решили отказаться от рискованной затеи, связанной с посылкой самолета для вывоза агентов и материалов. Окончательную точку в переговорах поставила очередная радиограмма «Цеппелина». Ее «Иосиф» принял 8 августа. В ней Берлинский разведцентр извещал:

«Ждите самолет в ночь с десятого на одиннадцатое».

В ту ночь Окунев, Тарасов и Виктор вместе с бойцами из группы захвата напрасно жгли костры на поляне неподалеку от деревни Михали. Самолет над ней не появился.

На следующий день «Цеппелин» поспешил успокоить своих агентов и сообщил:

«Приносим свои извинения за ту опасность, которой подвергаем вас. Летчики ошиблись с районом. Сохраняйте терпение и выдержку. Мы до конца остаемся с вами. Операцию повторим в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое».

Прошло два невыносимо долгих дня, и наконец наступило 14 августа 1944 года. Ранним утром оперативная группа Смерша, которой на этот раз руководил Барышников, выехала из Москвы в Егорьевск. Вместе с ним на встречу с курьерами «Цеппелина» отправились Виктор и Николай. В батальоне внутренних войск НКВД им пришлось оставить машины и дальше до места добираться на подводах. В пяти километрах от деревни Михали, в глубине леса, на поросшей мелким кустарником поляне находилась посадочная площадка для приема самолета из Берлина.

За время, прошедшее с 12 августа, на ней ничего не изменилось. Разве что пожухлые листья на срубленных ветках выдавали канавы, отрытые в конце посадочной полосы. После короткого отдыха и обеда Барышников распорядился сменить маскировку на ямах-ловушках, а от инженера-летчика потребовал заново перепроверить свои расчеты. Его беспокоили глубина и ширина канав. Он опасался, что экипажу самолета не удастся погасить скорость, и контрразведчикам придется довольствоваться грудой металла и десятком обгоревших трупов.

Инженер-летчик попытался было вступить в спор с Барышниковым, но его аргументы на того впечатления не произвели, и ему не оставалось ничего другого, как заново все пересчитывать. После этого группа бойцов, вооружившись лопатами, принялись засыпать старые и рыть новые канавы. Не пришлось скучать и Тарасову с группой захвата. Накануне прошел сильный дождь, и кучи валежника, которые должны были служить сигнальными огнями, отсырели. Барышников, не надеясь на канистру с бензином, приказал им разобрать стог сена. Окунев тоже не остался без дела, вместе с радистом занялся сооружением шалаша из жердей и елового лапника. В нем разместился штаб управления операцией. Рядом с ним Николай и Виктор соорудили себе укрытие и развернули рацию для связи с «Цеппелином».

С наступлением вечерних сумерек движение на поляне прекратилось, и только очень внимательный взгляд мог заметить следы пребывания человека. После ужина, прошедшего «всухую», — Барышников не разрешил старшине выдать положенные «наркомовские» сто граммов — офицеры, собравшись в штабе, коротали время за не имеющими ни начала, ни конца армейскими байками и анекдотами. По соседству с ними под навесом из веток расположились бойцы из группы захвата. Молодые парни, у которых энергия и силы били через край, разминали в борьбе затекшие тела, и тишину ночи время от времени нарушали сдавленный смех и глухая возня.

Время перевалило за полночь. Стрелки подобрались к часу но, несмотря на убаюкивающую таинственными шорохами тишину, ни у кого ни в одном глазу не было сна. С приближением часа «Ч» — появления вражеского самолета — нервный азарт будоражил офицеров и бойцов. Они все чаще бросали вопрошающие взгляды на радиста и на небо.

Барышников поднес часы к глазам, и светящиеся слабым фосфоресцирующим светом стрелки показали час двадцать. По всем расчетам самолет с посланцами «Цеппелина» должен был находиться на подлете. Барышников поднял голову к небу — оно было безмолвно — и нервно переступил с ноги на ногу. И тут ожила рация. Бодрый писк морзянки заставил его встрепенуться, он подошел к радисту. Тот на ходу переводил на понятный ему язык замысловатый набор из точек и тире. Центр связи московской зоны ПВО сообщал:

«Зверолову» от «Наблюдателя». Гости появились в заданном квадрате в час двадцать восемь. Расчетное время выхода в ваш район — час сорок. Желаю…!»

Радист еще продолжал принимать радиограмму, а Барышников уже начал действовать. Его отрывистые команды зазвучали над поляной, и через мгновение все пришло в движение. Снайперы заняли исходные позиции. Бойцы группы захвата выбрались из-под навеса и собрались вокруг Тарасова. Ему не требовалось давать им дополнительных указаний. Во время тренировок их действия были отработаны до автоматизма, каждый хорошо знал свою позицию и свой маневр. Проверив оружие, они поспешили к концу взлетной полосы. Барышников, инженер-летчик, Окунев, Виктор и Николай остались на месте и ждали своего часа. Их взгляды обращались то на небо, то на Николая. Тот не снимал с ушей наушники и внимательно вслушивался в эфир. Он молчал. «Цеппелин», видимо, решил не нервировать агентов и держал паузу.

Прошло не более пяти минут, и на поляне снова воцарилось обманчивое спокойствие. Натренированные на засадах и захватах офицеры и бойцы быстро и без суеты рассредоточились по позициям. Окунев с Виктором прилегли на траву и, напрягая слух, пытались различить среди ночных звуков гул авиационных моторов. Приближался контрольный срок, а самолет все не появлялся.

Первым его услышал инженер-летчик. Его радостный возглас заставил Виктора и Окунева встрепенуться. Они вскочили на ноги и прислушались, но ничего, кроме печального шепота листвы, не услышали. Инженер-летчик стоял на своем и энергично убеждал их в том, что не ослышался. Прошла еще одна минута, и с южной стороны донесся еле слышный, напоминающий комариный писк, звук авиационных моторов. Он быстро нарастал. Барышников не стал медлить и отдал команду зажечь костры.

Под ногами бойцов затрещали ветки, громыхнула канистра с бензином. Яркая вспышка разорвала ночную темноту, и в начале взлетной полосы заполыхали сигнальные костры. Вершина огненного треугольника указывала экипажу гитлеровского самолета направление посадки. Прошла еще одна томительная минута, и на поляну обрушился рев авиационных моторов. Над головами контрразведчиков промелькнула огромная серая тень и пропала за стеной леса. На поляне вновь воцарилась зыбкая тишина, которую нарушал только треск пламени.

Считаные минуты отделяли Виктора от встречи с курьерами «Цеппелина». Но он об опасности не думал и жил только одной мыслью: «Только бы сели!». Мощный рев авиационных двигателей заставил его вжать голову в плечи. Самолет внезапно появился над поляной и, едва не зацепив макушки елей, скользнул на землю. За штурвалом сидел летчик-ас. Он быстро погасил скорость. Дальше медлить было нельзя, и Виктор с Окуневым бросились к самолету. За ними, спотыкаясь о корни, ругаясь на чем свет стоит, бежал летчик-инженер.

Вой авиационных двигателей перешел в визг. Не дотянув до конца взлетной полосы, где его ждали траншеи-ловушки и группа захвата, экипаж стал совершать разворот. Асы из спецэскадрильи Гиммлера что-то замышляли. Разгадка их маневра стала понятна Виктору и Андрею после горестного возгласа летчика-инженера. Он проклинал себя за роковую ошибку. «Цеппелин» прислал специальный самолет «Арадо-232». Ему было достаточно короткого разбега, чтобы подняться в воздух, а шасси, изготовленные из каучука, позволяли совершать посадку на заболоченной местности.

Капкан контрразведчиков не сработал — самолет не угодил в подготовленную ими ловушку. Экипаж и спецгруппа «Цеппелина» действовали, как хорошо отлаженный механизм. Летчики, завершив разворот, не стали выключать двигатели и заняли позицию для взлета. Затем люк самолета распахнулся, из него выскочили двое и, распластавшись под брюхом, заняли позицию. Вслед за ними появился третий, он застыл в темном проеме люка и дважды подал условный сигнал — очертил фонарем круг.

После секундной растерянности Виктор и Андрей начали действовать. Окунев бросился к бойцам группы, залегшим у траншей, чтобы подтянуть их к месту захвата, а Бутырин дал ответный сигнал спецгруппе «Цеппелина» — трижды мигнул фонарем. В ответ услышал: «Быстрее! Быстрее!»

Виктор, чтобы выиграть время и дать возможность Окуневу и группе захвата подобраться к самолету, с трудом сдерживал свой шаг. В эти последние секунды перед встречей с курьерами «Цеппелина» он ничего не чувствовал и ничего не видел, кроме мрачного, нахохлившего, подобно хищной птице, «Арадо-232». До него оставалось совсем немного. В отблесках пламени костров Виктор отчетливо видел троих: двое по-прежнему занимали позиции под брюхом самолета, а третий маячил в проеме люка. В их руках были автоматы. «Цеппелин» прислал отборную команду головорезов, и они действовали по всем правилам военной науки. Виктор призывно махнул рукой и выкрикнул пароль: «Посылка для Мартина со мной!» «Он будет ей рад!» — прозвучало в ответ.

Гитлеровец, сидевший в люке, спрыгнул на землю и двинулся навстречу Виктору. Тот, забыв об опасности, думал только о том, что сказать курьеру «Цеппелина» и что сделать, чтобы отвлечь его внимание и позволить группе захвата вплотную подобраться к самолету. Отблески пламени костров упали на лицо гитлеровца. Виктору показалось, что они где-то встречались. Вот только где? И тут под чьей-то неловкой ногой хрустнул корень, затем прозвучал сдавленный вскрик, и гулкая автоматная очередь вплелась в притихший рокот моторов. В следующую секунду все смешалось: истошные вопли, выстрелы и стоны раненых.

Из-под крыльев самолета полыхнули два снопа огня. Из люка им злобно вторил пулемет. Головорезы из «Цеппелина» не собирались сдаваться. Их плотный прицельный огонь быстро накрыл огневые точки контрразведчиков. Виктор чудом уцелел под этим шквальным огнем, распластался на земле и в бессильной ярости кусал себе губы. Западня, которая так тщательно готовилась, не сработала. Экипаж самолета отчаянно боролся, чтобы вырваться из нее. Двигатели пронзительно выли, винты с сумасшедшей скоростью рубили воздух. «Арадо-232», сминая кустарник, набирал скорость. Автоматчики, дав последний залп, на ходу запрыгнули на борт, и темная пасть люка захлопнулась. Пули терзали самолет, но он как заговоренный продолжал катиться вперед. Плексигласовый фонарь пилотской кабины в отблесках пламени костров, словно глаз раненой птицы, наливался багровым цветом. Легко оторвавшись от земли, «Арадо-232» взмыл в небо и скрылся в чернильной темноте ночи…

Кодовые таблицы и шифр-блокноты

 

Глава шестая

Финальный аккорд

Автоматные и пулеметные очереди остервенело терзали чернильное августовское небо, но уже не могли причинить вреда самолету из специальной эскадрильи рейхсфюрера Гиммлера. Хищная тень «Арадо-232» промелькнула над макушками елей и растворилась в темноте. На поляне воцарилась звенящая тишина, которую нарушали печальный треск догоравших сигнальных костров и стоны раненых.

Барышников в бессильной ярости заскрипел зубами. Группа особого назначения «Цеппелина», находившаяся почти в его руках, в последний момент ускользнула. Операция, где, казалось, все было предусмотрено до мелочей, с оглушительным треском провалилась. Нелепая, досадная оплошность, допущенная в расчетах летчиком-инженером, свела на нет все усилия контрразведчиков. Под их испепеляющими взглядами он стал будто меньше ростом, а с его дрожащих губ срывалось лишь нечленораздельное мычание. Барышникову было не до него, обернувшись к Окуневу, он потребовал немедленно связаться с дежурным по ПВО и любой ценой сбить самолет. Остальные, не дожидаясь его команды, занялись ранеными и убитыми.

Потери оказались значительными. Кальтенбруннер отправил на задание лучших из лучших, и они доказали это в деле. Поисковая группа контрразведчиков не обнаружила ни живых, ни мертвых гитлеровцев. Они, подобно призракам, растворились в ночном небе. Последняя надежда оставалась на летчиков-перехватчиков. Шла минута за минутой, а дежурный московской зоны ПВО хранил молчание. «Арадо-232» бесследно исчез. Надеяться на чудо не приходилось, и Барышников, отдав команду: «К машинам!», побрел к дороге.

К нему присоединились Окунев с радистом. Позже к месту стоянки машин вышел Тарасов с бойцами из группы захвата. С собой они принесли тела четверых бойцов, завернутые в плащ-палатки. В перестрелке с боевиками «Цеппелина» контрразведчики потеряли двоих убитыми, четверо были ранены, двое из которых тяжело. Главные действующие лица радиоигры «Загадка» — Дуайт-Юрьев и Бутырин отделались сравнительно легко. Николай подвернул ногу, когда бежал к самолету. А Виктору уж точно повезло — пуля вскользь зацепила шею. Но не столько физическая, сколько душевная боль терзала его. То же самое он читал на лицах своих товарищей. Барышников замкнулся в себе и до самых Михалей не проронил ни слова. Тарасов с Окуневым также хранили угрюмое молчание. После деревни группа разделилась. Тарасов вместе ранеными свернул к ближайшему госпиталю, а остальные поехали в Москву.

Там, в своем кабинете их с нетерпением ждал Утехин. За последние сутки он не сомкнул глаз. Прошли все мыслимые и немыслимые сроки, а доклад о результатах операции от группы Барышникова так и не поступил. После двух часов ночи связь с ней вовсе оборвалась. В худшее Утехину не хотелось верить, в глубине души все еще сохранялась надежда на благополучный исход операции «Капкан». Он нервно теребил карандаш и бросал нетерпеливые взгляды на телефон. Шорох за спиной заставил его обернуться.

Ожили часы, их мелодичный перезвон напомнил Утехину, что ночь подошла к концу. Стрелки показывали 4:30. День вступил в свои права. Бледная тень стремительно скользнула по дальней стене кабинета и исчезла. В открытое окно пробился первый робкий солнечный луч и, отразившись от стеклянных створок шкафа, шаловливыми зайчиками заскакал на посеревшем от усталости лице Утехина. Он встрепенулся, потянулся к чайнику, и в этот момент требовательно зазвонил телефон прямой связи с Абакумовым. У того тоже иссякло терпение. Утехин тяжело вздохнул и снял трубку. На вопрос: «Почему молчит Барышников?» у Утехина не нашлось ответа. В голосе Абакумова зазвучали гневные нотки. Он потребовал немедленно разыскать Барышникова и «поставить на связь».

Утехину ничего другого не оставалось, как ответить: «Есть!», снова засесть за телефон и обзванивать ближайшие к Михалям отделы Смерша. Везде он получал один и тот же ответ: группа Барышникова не дает о себе знать. Она будто сквозь землю провалилась. Не прояснили ситуацию и в армейских штабах. Последнее сообщение-запрос от Барышникова дежурный московской зоны ПВО получил в 1:48. Оно было безрадостным — самолет из спецэскадрильи Гиммлера выскользнул из засады. Поднятые на перехват истребители не обнаружили его ни в районе Михалей, ни в районе Егорьевска. Последующий поиск в прилегающих зонах также не дал результатов. Самолет словно бесследно растворился в воздухе.

Хранил молчание и «Цеппелин». Посты радиоконтрразведки НКВД, постоянно прослушивавшие эфир, не зафиксировали работы передатчиков Берлинского радиоцентра. Утехин, оказавшись в информационном вакууме, с опаской косился на телефон прямой связи с Абакумовым и не решался поднять трубку. У него не оставалось сомнений в том, что операция «Капкан» по захвату курьеров «Цеппелина» провалилась. С какими последствиями для «Загадки», Утехин об этом старался не думать. Его больше занимало другое — непонятное и трудно объяснимое молчание Барышникова. Мысль, что произошло самое худшее — он, а вместе с ним Окунев и другие участники операции погибли, Утехин гнал прочь.

Наконец в коридоре послышались шаги. Утехин нервно сглотнул и повернулся к двери. Она медленно открылась, и в кабинет не вошел, а ввалился Барышников. Обычно пышущее здоровьем лицо начальника ведущего отдела Смерша напоминало восковую маску. В глубоко запавших глазах разлилась смертная тоска, на правой щеке наливался синевой толстый, с палец, рубец. Не лучше выглядели Бутырин и Окунев. У Виктора из расстегнутого ворота гимнастерки проглядывала полоска бинта, а Андрей припадал на правую ногу.

Барышников, избегая смотреть на Утехина, прошел к креслу и тяжело, словно на него давил невидимый пресс, опустился в кресло. Его поникшая фигура, крепкие руки, обвисшие бессильными плетьми, выражали собой отчаяние и безысходность. Утехин, не отличавшийся сентиментальностью, налил воды в стакан и пододвинул к Барышникову. Тот вяло отмахнулся, и его увесистый кулак с грохотом опустился на крышку стола. Стакан подпрыгнул, вода выплеснулась на папку с документами и ручейками потекла на пол. Утехин смахнул рукавом с нее брызги, с сочувствием посмотрел на Барышникова и после секундного раздумья достал из стола бутылку, рюмку и налил водку. Тот залпом выпил и немигающим взглядом уставился на портрет Сталина.

Вождь сурово взирал на него и словно спрашивал: «Ну как же ты мог так опростоволоситься?» Барышников опустил глаза к полу и от досады заскрежетал зубами. Подобного провала в операциях у него не было за всю службу. Злосчастная канава-капкан, в которую так и не угодил «Арадо-232», могла похоронить не только карьеру, но и поломать всю его жизнь. Абакумов, снисходительно относившийся к человеческим слабостям, был строг и неумолим к профессиональному головотяпству. Искать причину провала операции в летчике-инженере, допустившем ошибку в расчетах, было последним делом. Барышникову ничего другого не оставалось, как положиться на судьбу и отходчивость Абакумова.

Подняв голову, он встретился взглядом с Утехиным, увидел сочувствие, но от этого легче не стало. Потерянного было не вернуть. Зябко поведя плечами, Барышников скосил глаза на телефон прямой связи с Абакумовым. Тот словно почувствовал, что происходит в кабинете Утехина, и позвонил сам. Барышников непослушной рукой снял трубку и, с трудом подбирая слова, приступил к докладу. Докладывать, собственно, было нечего, и он, не ища себе оправданий, всю вину за провал взял на себя. Абакумов выругался и потребовал немедленно прибыть к нему вместе с Утехиным и Окуневым.

Они, как на эшафот, побрели к приемной. В этот ранний час в ней никого не было. Дежурный с сочувствием посмотрел на них и коротко обронил: «Проходите. Он ждет». Барышников, тяжело вздохнув, первым шагнул в кабинет. Вслед за ним вошли Утехин с Окуневым. Выстроившись у стены, они прятали глаза от Абакумова. Тот поднялся из кресла, шагнул вперед и горой навис над ними. Какое-то время в кабинете были слышны лишь прерывистое дыхание и шорох работавшего вентилятора.

Абакумов не находил слов, чтобы выразить возмущение, нервными шагами мерил кабинет и бросал испепеляющие взгляды то на Барышникова, то на Утехина. Те от стыда, кажется, готовы были провалиться сквозь землю. Барышников пытался что-то сказать о досадных ошибках, допущенных при расчете канав, но слова застывали на губах. Абакумов, резко развернувшись, остановился напротив него и дал волю своему гневу. Это был тот редкий случай, когда он не стеснялся в выражениях.

И тому имелись причины — об операции «Загадка» ему приходилось докладывать Сталину. Она стала одной из самых перспективных и результативных радиоигр Смерша с гитлеровскими спецслужбами. В ней не хватало только одного — эффектного финала. Финала, который несколько часов назад так нелепо и так глупо был испорчен. Больше всего Абакумова бесило то, что причиной провала стала не хитроумная комбинация противника, а какая-то там канава, выкопанная не в том месте. Под градом упреков Барышников не знал, куда деваться, и, кажется, готов был зарыться в ту самую треклятую канаву, чтобы только не слышать жестких, обидных, но справедливых упреков Абакумова.

Разнос продолжался недолго. Вскоре Абакумов сменил гнев на милость. Профессионал, мастер оперативной комбинации, он, как никто другой, понимал, что в тайной войне не бывает безнадежно проигранных операций и ситуаций. Высшее искусство контрразведчика и разведчика в том и состоит, чтобы временный проигрыш обратить в будущую победу. Поэтому, не зацикливаясь на допущенных ошибках и просчетах, он, а с ним Барышников, Утехин и Окунев принялись искать выход из ситуации, чтобы вдохнуть свежее дыхание в радиоигру «Загадка».

Совещание быстро переросло в настоящий мозговой штурм. Контрразведчики избрали наступательную тактику и решили сработать на упреждение в оперативной игре с «Цеппелином». Постепенно в результате острых споров стали просматриваться несколько возможных вариантов ее развития.

Первый — в «Цеппелине» разгадали «Загадку» и поняли: Смерш все это время искусно водил их за нос, подсовывая стратегическую дезинформацию и выманивая на себя курьеров Главного управления имперской безопасности. В сложившейся ситуации, как полагал Абакумов — и с ним согласились остальные, — ничего другого не оставалось, как только окончательно скомпрометировать в глазах «Цеппелина» замыслы по созданию шпионской сети в Москве и Подмосковье. И здесь свою роль предстояло сыграть остающимся на свободе агентам из резидентуры Делле и радисту Железнодорожнику.

Второй — более сложный, но более перспективный, как представлялось контрразведчикам, вариант заключался в том, чтобы убедить руководство «Цеппелина» — обстрел самолета явился результатом случайного стечения обстоятельств, на него и группу «Иосифа» напоролся поисковый отряд НКВД. А чтобы в глазах Курека этот вариант выглядел убедительно, они не пожалели крови. Гальфе предстояло героически «погибнуть в перестрелке». Волкову с Поповым, несмотря на полученные ранения, удастся оторваться от погони и, отлежавшись, выйти на связь с «Цеппелином». Абакумов надеялся, что таким образом удастся сохранить «Иосифа» в игре и продолжить ее на тактическом уровне. Что касается Бородавко, то ему отвели роль джокера. Скрывшись с места боя, он в нужный час должен был начать бомбардировать «Цеппелин» паническими радиограммами и просить о помощи. Радиограммы и его поведение в глазах Курека могли сформировать мнение о том, что неудача с вывозом материалов Лещенко и обстрелом самолета с курьерами явилась следствием предательства Бородавко.

Так, в кабинете Абакумова радиоигра «Загадка» получила свое новое рождение. Толчок ей дала радиограмма «Иосифа». В ней контрразведчики не стали перебарщивать с ситуацией, сложившейся на 14 августа, и не пытались навязать «Цеппелину» точку зрения «Иосифа» на причину ее возникновения. По предложению Абакумова, ее должны были найти сами Курек и Курмис в тексте сообщения своих агентов.

В ночь с 21 на 22 августа из района Ряжска «Иосиф» передал радиограмму в адрес Курека. Она была выражена в суровых тонах:

«Самолет приняли в обусловленном районе. Передать собранные материалы не удалось. Попали под огонь автоматчиков. Пришлось прорываться с боем. Гальфе убит.

Бородавко потерялся. «Попов» ранен в шею, но может передвигаться. В Москву решили не возвращаться, опасаемся попасть в засаду. Сейчас находимся в районе Ряжска. Патроны и продукты на исходе. Несмотря на очень тяжелое положение, по-прежнему остаемся преданными нашему делу. После получения необходимой помощи готовы выполнять любые задания. Переходим на запасной вариант связи. Ждем вас в условленное время по нечетным дням».

Минули сутки, за ними другие, как радиограмма «Иосифа» ушла в эфир, а «Цеппелин» все молчал. В сердцах советских участников радиоигры «Загадка» вновь поселилось уныние. Сбывался, похоже, самый худший из прогнозов развития операции. В Берлине, видимо, не поверили в случайность провала и чудесное воскрешение «Иосифа» и поставили на нем крест.

На самом деле все было гораздо проще и прозаичнее, чем это казалось Барышникову и Утехину. В Берлине в те дни Куреку и Курмису было не до агентов в Москве, их собственная судьба висела на волоске. Изрешеченный «Арадо-232», чудом дотянувший до полевого аэродрома под Ригой, и двое раненых стали итогом операции, на которую было потрачено столько усилий и средств. Кальтенбруннер был вне себя от ярости. Вместо совершенно секретных данных, добытых «Иосифом», ему пришлось докладывать Гиммлеру о провале миссии и потерях — спецсамолет надолго вышел из строя, а связь с Лещенко была безвозвратно потеряна. Тот метал громы и молнии. Потеря для германской разведки такого перспективного источника информации, как Лещенко, явилась тяжелейшим ударом. Гиммлер жаждал крови и головы виновного.

В «Цеппелине» началось служебное расследование, грозившее участникам операции не только отправкой на фронт, но и более серьезными мерами — реорганизацией. Поэтому Кальтенбруннер, остыв, не стал раздувать скандал. Это уловил Курек и быстро сориентировался. Начальству требовался козел отпущения, и желательно не из своих. Такового долго искать не пришлось. Бородавко, в самый последний момент исчезнувший с места приема самолета, а затем возникший из небытия и взывавший о помощи, как никто другой подходил на эту роль.

Кальтенбруннер молча проглотил доклад Курека о причине провала операции и ее виновнике — двурушнике курьере Бородавко. Волна его гнева пошла на спад, и в «Цеппелине» снова прониклись доверием к «мужественным борцам с большевизмом» — Попову и Волкову.

25 августа 1944 года в адрес «Иосифа» из Берлина ушла радиограмма:

«Мы гордимся вашими мужеством и стойкостью. Примите искреннее восхищение обергруппенфюрера вашей преданностью делу. Она будет по достоинству вознаграждена. Мы скорбим о гибели Алоиза. Бородавко — предатель. При встрече ликвидировать. Сохраняйте терпение и рассчитывайте на нашу поддержку и помощь. Согласны с вашим решением покинуть Москву. Продвигайтесь на запад. В интересах нашего общего дела целесообразно закрепиться поблизости от крупного транспортного узла».

В тот же день она легла на стол Барышникову. Ее содержание не оставляло сомнений в том, что в «Цеппелине» по-прежнему рассчитывают на «Иосифа». Судя по последнему указанию, Курек намеревался использовать группу для решения тактических задач: сбора разведданных и проведения диверсий на транспортных магистралях. В определенной степени это упрощало работу Смерша, так как отпала необходимость изнурительной процедуры согласования с Генштабом и наркоматом путей сообщения стратегической дезинформации.

Барышников и его подчиненные воспрянули духом. Но Абакумов не спешил давать команды на активизацию операции. Он полагал, что столь быстрое восстановление боеспособности «Иосифа» и его информационных возможностей могло вызвать подозрение в «Цеппелине». С ним согласился Барышников и решил какое-то время погонять Виктора и Николая по советским тылам. Остаток августа, весь сентябрь и начало октября им вместе с Окуневым пришлось блуждать по лесам Смоленщины и Брянщины. В течение этого времени между «Иосифом» и «Цеппелином» шел вялый обмен радиограммами. В них они заверяли друг друга в преданности делу и готовности к продолжению работы.

13 октября 1944 года на совещании у Барышникова участники операции «Загадка» посчитали, что пришло время для активных действий. На следующие сутки Иосиф сообщил в «Цеппелин», что легализовался в Витебске и готов к выполнению новых заданий. Расчет Барышникова строился на том, что этот крупный железнодорожный узел мог стать лакомой приманкой для германской разведки и заставить ее раскошелиться на новых курьеров, оружие, взрывчатку и деньги. Он не ошибся.

Ответ Курека на радиограмму «Иосифа» последовал незамедлительно:

«Мы рады, что ваши усилия увенчались успехом. Место действия выбрано очень удачно. Нас будут интересовать любые сведения, касающиеся перемещения всех грузов по станции. В первую очередь представляют интерес данные о перевозке танков и артиллерии. А именно — типы, количество и направления следования. В ближайшее время планируем направить вам груз: новые документы прикрытия, питание для рации, деньги, оружие, взрывчатку и одежду. О готовности к его приему сообщите».

Со сведениями «о перемещении грузов по станции» в Смерше не стали затягивать. 2 декабря 1944 года «Иосиф», ссылаясь на надежный источник в администрации железной дороги Витебска, передал в адрес «Цеппелина» собранные через него, а также «личным наблюдением» сведения о воинских грузах, проследовавших через Витебск.

В ответной радиограмме Курек благодарил «Иосифа» за «предоставление весьма ценной информации».

Истинную ее цену знали только контрразведчики Смерша. Спустя время результат «эффективной» работы «Иосифа» на своей шкуре почувствовали гитлеровцы на 1-м и 2-м Белорусских фронтах. Чуть позже «Цеппелин» порадовал своих агентов не только словами, но и новогодними подарками. Для обеспечения работы «Иосифа» в советский тыл был направлен самолет. Оперативная группа Смерша приняла три битком набитых тюка с оружием, боеприпасами, запасным комплектом питания для рации и продовольствием. И в последующем «Цеппелин» продолжал исправно пополнять боевые и продовольственные запасы советской контрразведки. Радиоигра «Загадка» набирала обороты. «Иосиф» исправно снабжал «Цеппелин» добротной дезой. В свою очередь Курек и Курмис не скупились на благодарности и время от времени материально поддерживали боевой дух агентов. Очередная «посылка» была сброшена в ночь с 3 на 4 февраля 1945 года и принята оперативной группой Окунева, а затем оприходована на складе Смерша. Берлин же получил ответ:

«Нашли 5 тюков. Два парашюта оторвались от тюков, и один не раскрылся. Сохранились рация, деньги около 95 тысяч рублей, ракетный пистолет и немного пищи. Остальное разбилось. Ждем срочных указаний о дальнейшей работе».

Такая «преданность» агентов не могла не радовать руководителей гитлеровской спецслужбы. Уже на следующие сутки в адрес «Иосифа» ушла радиограмма:

«Сообщите наблюдения о настоящем советском наступлении, в особенности о продвижении транспорта и резервов».

Барышников и оперативный штаб операции не стали тянуть с докладом и скупиться на информацию. Стремительное наступление частей Красной армии расширяло возможности для введения в заблуждение гитлеровской разведки. Спустя две недели «Цеппелин» получил подробное донесение «Иосифа». Одно только перечисление типов и единиц тяжелой военной техники, проследовавшей за время наблюдения через Витебск, должно было вселить ужас в генералов вермахта. И не только в них. Курек с Курмисом долго переваривали эту информацию и только 2 марта вяло отреагировали:

«Благодарны вам за ценные материалы. Дальнейшие задания следуют».

Но следующих заданий «Иосиф» так и не дождался. 22 марта 1945 года «Цеппелин» последний раз вышел на связь. Обращение Курека скорее походило на некролог:

«Соратники. Долгие месяцы мы вместе с вами вели самоотверженную борьбу с ненавистным большевизмом. Но обстоятельства и судьба так распорядились, что сегодня мы вынуждены отступить. С горечью в душе мы должны сообщить о прекращении оказания вам помощи. Каким бы ни было наше будущее, мы должны жить надеждой. Да поможет вам Бог».

Фашистский режим корчился в предсмертной агонии. В Берлине стало не до своих агентов, там каждый спасал свою шкуру как мог. «Загадка», которую загадал Смерш, так и не была разгадана в Главном управлении имперской безопасности. Виктора это уже мало заботило. С получением последней радиограммы от «Цеппелина» с него будто свалились тяжкие невидимые путы. Вместе с Николаем и Андреем он сидел в купе поезда, мчавшегося к Москве, и мечтал о будущей мирной жизни.

За окном поля сменяли перелески. Первая робкая зелень нежными бинтами покрывала израненную жестокой, чудовищной войной многострадальную русскую землю. Войной, которая в тот последний мартовский день 1945 года закончилась для советского разведчика Северова. Ему уже не надо было взвешивать каждое слово и жить двойной жизнью. Все это осталось позади. Впервые за 42 месяца он учился радоваться бесхитростным мелочам жизни. Его не тешила тщеславная мысль о том, что все это время он был главным действующим лицом в одной из самых блистательных операций советской военной контрразведки. У него не кружилась голова при мысли о том, что фамилия Бутырин звучала в докладах Абакумова самому Сталину. Тем более ему было глубоко наплевать на то, что «самоотверженная работа «Иосифа» удостаивалась наивысших похвал фашистских бонз Кальтенбруннера и Гиммлера. А они числили группу «Иосиф» по самому высшему разряду.

Спустя три месяца, 26 июня 1945 года на допросе у следователя Смерша о подрывной деятельности организации «Цеппелин» против СССР его высокопоставленный сотрудник Александр Джон показал:

«В разговорах с сотрудниками отдела забросок я постоянно слышал такое мнение, что «Иосиф» — лучшая агентурная группа. До июля 1944 года группа «Иосиф» давала довольно ценные сведения, которые докладывались шефу службы безопасности Кальтенбруннеру и не исключено, что Гиммлеру».

Ошибался Джон только в одном. Группа «Иосиф» действительно работала блестяще, но на Иосифа Сталина.

Поезд приближался к Москве. Показались ее окраины, и сердце разведчика Бутырина учащенно забилось. Он уже жил тем, чем жили соседи по купе, чем жила вся страна. А они жили радостью близкой Победы! Она кружила головы. Она звучала в задорных переливах гармони, катившихся по вагону. Она оглушила громом духового оркестра, игравшего на перроне Белорусского вокзала Москвы, — здесь принимали делегацию будущего правительства Польши.

На перроне, в стороне от ликующей толпы, разведчиков ждал Тарасов. После крепких объятий они сели в машину и отправились на Лубянку, в кабинете Барышникова не задержались и поднялись к руководителю Смерша. Волнуясь и не зная от смущения, куда девать пропахшую дымом костра шапку-ушанку, Виктор вошел к нему. Абакумов встретил широкой улыбкой, шагнул навстречу, поздоровался, а затем склонился над столом. В его руках появилась картонная коробочка, и когда она открылась, в ярком дневном свете блеснула позолота награды.

В тот день казалось, что полная смертельного риска и тяжких испытаний блистательная работа советского разведчика Виктора Яковлевича Бутырина завершилась. Свой долг перед суровой Родиной он исполнил до конца. Впереди его ждала сугубо гражданская работа инженера гидродинамической лаборатории — будущей колыбели отечественного ракетостроения. Оставшиеся до отъезда в Ленинград дни Виктор провел за составлением финального отчета. Это был его последний документ, который лег в дело радиоигры «Загадка».

7 апреля Окунев проводил Виктора к поезду. На следующие сутки, спустя три года и 277 дней, он наконец вернулся домой. Родной Ленинград походил на тяжелобольного, только-только вставшего на ноги. Повсюду были еще свежи следы бомбежек, артобстрелов и жесточайшей блокады. Впереди Виктора и его земляков-ленинградцев ждали новые испытания. Им предстояло пережить потери своих близких, друзей и возрождать к жизни истерзанный войной, но сохранивший великий дух город-герой, город-великомученик.

Закончился апрель, наступил май. Мирная жизнь с ее маленькими радостями и огорчениями все более властно завладевала Виктором. Он уже стал забывать о войне, но она вновь напомнила о себе. Ранним утром на пороге его квартиры появился Андрей Окунев. Его смущенный вид говорил сам за себя. Виктор понял все без слов и пошел собирать вещи. Служба в Смерше, которая, как ему казалась, осталась в прошлом, опять позвала его в боевой строй…

 

Глава седьмая

Снова в строю

Ранним утром 10 мая 1945 года с подмосковного аэродрома в небо поднялся транспортный самолет и взял курс на Берлин. В числе его немногочисленных пассажиров находился внешне неброский, одетый в недорогой гражданский костюм человек. Это был разведчик Смерша Северов — Виктор Бутырин.

В салоне царила праздничная атмосфера. Сверкающие белозубыми улыбками и иконостасом из наград моложавые полковники и подполковники снисходительно поглядывали на гражданского штафирку, скромно сидевшего возле горки чемоданов, плотно оплетенной масксеткой. Еще не успел самолет набрать высоту, как офицеры принялись дружно накрывать праздничный походный стол. В руках заслуженных фронтовиков появились алюминиевые кружки, и в них заплескалась водка. Полковник-артиллерист поднял рюмку и произнес тост: «За Победу!» В ответ последовало громогласное дружное «Ура!».

В тот погожий майский день, когда столица и вся страна продолжали праздновать долгожданную и выстраданную такой невероятно страшной ценой Победу, военная контрразведка Смерш начала новую операцию. Она получила кодовое название «Искатель». Ее целью являлось проникновение в американские спецслужбы. Эта сложнейшая задача была возложена на одного из лучших зафронтовых разведчиков Северова — Бутырина. Ему снова предстояло перевоплотиться и стать своим среди чужих. Но об этом не догадывались ни весельчак-подполковник, поднесший ему кружку водки и ломоть хлеба с куском сала, ни майор-артиллерист, освободивший место рядом с собой, ни их однополчане. Они — боевые офицеры, выстрадавшие Великую победу, радовались как дети и были счастливы тем, что сломали хребет фашизму и остались живы.

Радовались победе не только они и не только в Москве или в самой отдаленной деревушке Советского Союза, но и на земле поверженной фашистской Германии. На берегах реки Эльбы братались и клялись в вечной дружбе советские, американские, британские и французские солдаты и офицеры. Они искренне верили: после таких чудовищных жертв повсюду воцарится долгожданный мир и наступит всеобщая эра милосердия. Так думали они — наивные победители, но не так считали в Вашингтоне, Лондоне и Москве.

В тиши властных кабинетов в глубочайшей тайне от собственных народов циничные политики безжалостно кроили границы государств и намечали зоны жизненно важных интересов. Еще не успел остыть пепел пожарищ, а вдовы и матери выплакать слез, как они взялись за новый передел мира. Над освобожденной от фашизма ликующей Западной Европой повеяли ветры будущей холодной войны. Первыми ее ледяное дыхание ощутили на себе спецслужбы. И в этой только еще набирающей силу тайной войне Запада и Востока разведчику Северову предстояло начать свой новый бой.

В оккупационной зоне пока еще союзника Советского Союза — США, по оперативным данным Смерша, под ястребиным крылом американской разведки пригрелись бывшие кураторы агентурной группы «Иосиф» — штурмбанфюрер СС Мартин Курмис и гауптштурмфюрер СС Альфред Бакхауз. Отправляя Северова на новое задание, Абакумов и Барышников рассчитывали на то, что их новые хозяева — американские спецслужбы не оставят без внимания одного из лучших агентов Главного управления имперской безопасности фашистской Германии. Он и его высокопоставленный дядя — Лещенко, вхожий в кабинеты наркома путей сообщений и самого Сталина, в руках Бакхауза и Курмиса должны были стать козырной картой.

Казалось, проще было найти иголку в стоге сена, чем такого матерого мастера шпионажа, как Курмис. Однако Смершу удалось выполнить эту задачу Абакумова. Они нашли нору, где укрылся нацист, по которому давно уже плакала веревка. Теперь успех замысла советских контрразведчиков в операции «Искатель» всецело зависел от разведчика Бутырина.

11 мая он поселился в неприметном, затерявшемся в глубине сада домике в провинциальном баварском городке Розенгейме. Война обошла его далеко стороной. Жизнь в нем текла своим неспешным чередом, так же, как двадцать и тридцать лет назад. Здесь в конце апреля нашел себе прибежище Курмис. Бывший специалист по агентурной работе в России, он пришелся ко двору американской разведке. Ее мало смущала принадлежность бывшего штурмбанфюрера СС к одной из самых зловещих организаций фашистской Германии. Грязные дела не делаются в белых перчатках, и потому Хью Донахью после нескольких дней интенсивных допросов рекомендовал руководству обеспечить Курмису надежное прикрытие и защиту от советской контрразведки, ведущей охоту на гитлеровских военных преступников.

Получив документы на имя благопристойного гражданина Австрии Альфреда Линке и сменив армейский мундир на гражданский костюм, Курмис наконец вздохнул свободно. Скамья подсудимых ему уже не грозила. Прошлый опыт работы со славянской агентурой, а еще больше хранившиеся в памяти десятки имен, фамилий и кличек тех, кто остался в СССР и Польше, на весах американской разведки весили немало. Поэтому, не дав и дня на передышку, напористый Донахью сразу же взял быка за рога. Вместе с Курмисом он ездил по лагерям интернированных и занимался подбором курьеров для отправки в Прибалтику и на Западную Украину. Там подняло голову националистическое бандподполье, и бывшие агенты «Цеппелина» снова оказались в цене.

Очередная поездка в лагерь для Курмиса завершилась удачно, наутро ему было, что доложить Донахью, — среди интернированных ему попались весьма перспективные мерзавцы. На квартиру он вернулся поздно вечером, был выжат как лимон, но это нисколько не испортило настроения. Впереди открывались весьма заманчивые перспективы. С этим Курмис и уснул. Впервые за последнее время он спал безмятежным сном и не слышал ни грозы, ни бушевавшего ливня. Проснулся, когда стрелки подобрались к девяти часам.

К этому времени небо прояснилось, и о былом ненастье напоминали лишь лужи на лужайке перед домом и белый ковер из опавших лепестков цветущих яблонь. Яркое весеннее солнце ласковым теплом заливало террасу и, отражаясь от стекол, веселыми зайчиками скакало по столу и довольной физиономии Курмиса. Смакуя каждый глоток, он допил кофе, а затем, набросив пиджак на плечи, вышел на улицу.

Бодрящий утренний воздух, напоенный запахом цветущих садов и сирени, кружил голову. Курмис с наслаждением вдыхал его полной грудью и вальяжной походкой спускался под горку. Впереди показался дорожный ресторанчик «Подкова». Несмотря на ранний час, на летней террасе сидели несколько завсегдатаев. Курмис скользнул по ним взглядом и словно наткнулся на стену. Он не поверил собственным глазам. В десяти метрах от него находился исхудавший, в потрепанном костюме агент Попов. На террасе произошло движение. Тот тоже узнал бывшего начальника и приподнялся над столом. На его лице отразилось неподдельное изумление. Прошла секунда, другая, и они шагнули навстречу друг другу.

В тот же день в Москву в адрес Барышникова была отправлена шифровка. В ней майор Окунев доложил:

«17 мая с. г. «Северов» вышел на контакт с «Арийцем». Встреча прошла без осложнений. По мнению «Северова», она не вызвала подозрений у «Арийца». На 21 мая назначена встреча на конспиративной квартире. Жду дополнительных указаний.

Олег».

В операции «Искатель» контрразведка Смерш сделала свой первый ход.

22 марта 1945 года в эфире последний раз прозвучали позывные «РR 7». В тот день была поставлена точка в одной из самых крупных радиоигр Второй мировой войны — радиоигре контрразведки Смерш «Загадка». Но она оказалась не последней в судьбах тех, кто в той или иной степени участвовал в ней. Суровое послевоенное время, сама история и человеческая память воздали каждому из них свое.

Виктор Абакумов — генерал-полковник, 1943–1946 годы — начальник Главного управления контрразведки Смерш НКО СССР, 1946–1951 годы — министр государственной безопасности СССР. Под его руководством органами Смерша было добыто и доложено высшему руководству страны более 5000 разведывательных информаций, разоблачено 30 000 шпионов, 6000 террористов и 3500 диверсантов, привлечено к уголовной ответственности 80 000 военных преступников, проведено 183 радиоигры, в ходе которых удалось вывести на советскую территорию и захватить в плен свыше 400 кадровых сотрудников и агентов гитлеровских спецслужб.

13 июля 1951 года по личному указанию Сталина на основании ложного доноса следователя МГБ СССР Рюмина, написанного под диктовку Берии, Абакумов был снят с должности министра государственной безопасности СССР и арестован. В течение трех с половиной лет содержался в кандалах в одиночной камере и подвергался зверским пыткам. 19 декабря 1954 года в годовщину образования органов безопасности Военной коллегией Верховного суда СССР за измену Родине приговорен к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян. Реабилитирован частично, в части, касающейся вмененного ему преступления «Измена Родине».

Владимир Барышников — генерал-майор, начальник 3-го отдела Главного управления контрразведки Смерш НКО СССР. Занимался борьбой с агентурой противника и организацией радиоигр с ним. Один из основных разработчиков радиоигры «Загадка», а также многих других разведывательных операций, которые органы Смерша вели против гитлеровских спецслужб. Вскоре после ареста Абакумова вышел в отставку и продолжил работу в народном хозяйстве.

Иван Бородавко — агент-курьер лагеря особого назначения Главного управления имперской безопасности. 20 июля 1944 года арестован органами Смерша в момент выхода на связь с руководителем агентурной группы «Иосиф». Впоследствии судом военного трибунала Московского военного округа приговорен за измену Родине к 15 годам исправительно-трудовых работ. Скончался в лагере.

Виктор Бутырин — советский разведчик. 4 ноября 1941 года по заданию органов Смерша внедрился в разведывательно-диверсионный орган «Абверкоманда 111», позже — в «Цеппелин». За время работы в них добыл данные на 98 кадровых сотрудников и 133 немецких агентов, готовящихся для заброски в советский тыл. С 27 июня 1943 года и по 22 марта 1945-го принимал участие в радиоигре «Загадка», проводимой органами Смерша против гитлеровских спецслужб. Трижды удостаивался личных благодарностей рейхсфюрера Гиммлера и обергруппенфюрера Кальтенбруннера. По окончании войны принимал участие в новой операции советской спецслужбы, связанной с проникновением в разведорган США. После выполнения задания по состоянию здоровья уволился со службы и продолжил работу заведующим лабораторией в ленинградском НИИ.

Алоиз Гальфе — оберштурмфюрер СС, специальный курьер лагеря особого назначения Главного управления имперской безопасности. 31 марта 1944 года арестован органами Смерша в момент выхода на связь с руководителем агентурной группы «Иосиф». В последующем втемную использовался в радиоигре советской контрразведки под кодовым названием «Загадка». 27 января 1945 года приговорен к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян.

Генрих Гиммлер — рейхсфюрер СС, 1943–1945 годы — Имперский министр внутренних дел и Генеральный уполномоченный по имперской безопасности. Устроитель лагерей смерти, газовых камер и специальных машин-душегубок, в которых умерли от голода и непосильного каторжного труда, были расстреляны и удушены миллионы русских, евреев, поляков и людей других национальностей.

21 мая 1945 года был задержан, опознан английским патрулем и посажен под замок в маленький, пропахший крысами подвал. Крысоловка захлопнулась, и 23 мая, страшась расплаты за содеянное, главный фашистский палач покончил жизнь самоубийством, раздавив зубами ампулу с ядом.

Хейнц Грефе — оберштурмбанфюрер СС, с декабря 1942 года по январь 1944-го — руководитель специального разведывательно-диверсионного органа «Унтернемен Цеппелин». В январе 1944 года умер своей смертью.

Петр Делле — оберштурмфюрер СС, до октября 1942 года — сотрудник полиции безопасности и СД в г. Гатчина, затем был переведен инструктором-вербовщиком в особую команду «Цеппелин» при Оперативной группе «А». 15 октября 1943 года арестован органами Смерша. Впоследствии был приговорен к высшей мере наказания и расстрелян.

Николай Дуайт-Юрьев — кадровый сотрудник разведывательно-диверсионного органа «Цеппелин». В мае 1943 года был перевербован советским разведчиком Северовым. С 27 июня 1943 года и по 22 марта 1945 года принимал участие в радиоигре «Загадка», проводимой органами Смерша против гитлеровских спецслужб. За это время трижды получал личные благодарности от рейхсфюрера Гиммлера и обергруппенфюрера Кальтенбруннера. После завершения войны использовался советскими органами госбезопасности в розыске и опознании военных преступников и бывших сотрудников гитлеровских спецслужб. В апреле 1946 года предпринял инициативную попытку выхода на контакт с представителем американских спецслужб в Москве и был арестован. Судом военного трибунала Московского военного округа приговорен за измену Родине к 10 годам исправительно-трудовых работ. Вскоре после освобождения из лагеря скончался.

Эрнст Кальтенбруннер — обергруппенфюрер СС, начальник Главного управления имперской безопасности фашистской Германии (РСХА). Огнем и расстрелами устанавливал «новый порядок» на оккупированных территориях. После разгрома фашистской Германии был арестован и 1 октября 1946 года Международным военным трибуналом приговорен к смертной казни через повешение. В ночь на 16 октября 1946 года приговор в отношении военного преступника Кальтенбруннера был приведен в исполнение.

Мартин Курмис — штурмбанфюрер СС, с октября 1942 года по июнь 1943-го — начальник особой команды «Цеппелин» при Оперативной группе «А», с июня 1943 года — сотрудник отдела «ЦЕТ-1» центрального аппарата «Цеппелин». Объявлен в розыск. Список № 1 МГБ СССР.

Георгий Утехин — генерал-майор, начальник 4-го отдела Главного управления контрразведки Смерш НКО СССР. Занимался организацией зафронтовой разведывательной и контрразведывательной работы. Один из основных разработчиков радиоигры «Загадка», а также многих других разведывательных операций, которые органы Смерша вели против гитлеровских спецслужб. Вскоре после ареста Абакумова вышел в отставку и продолжил работу в народном хозяйстве.