Начальник управления НКВД СССР по Хабаровскому краю комиссар госбезопасности 2-го ранга Сергей Арсеньевич Гоглидзе только что закончил оперативное совещание и, оставшись один, занялся просмотром сводок и донесений, поступивших из периферийных подразделений.

Факты говорили о том, что, несмотря на снижение числа диверсионных и террористических актов, положение на границе и в прилегающих к ней районах оставалось тревожным. Разведывательная активность японцев и белогвардейцев сохранялась на прежнем уровне. Мелкие группы из амурских казаков и китайцев, руководимые офицерами-японцами, проникали в районы расположения воинских частей и занимались сбором секретной информации.

Местная тюрьма, временный изолятор управления были забиты шпионами. Их допросы шли днем и ночью, а судебные «тройки» с «двойками» «клепали» приговоры по десятку в день. Несмотря на потери, разведка японской пограничной охраны и 2-го отдела штаба Квантунской армии, стремясь любой ценой добыть материалы о боеспособности Красной армии, продолжали засылать агентов.

Недавнее задержание резидента лейтенанта Мацумото было тому подтверждением. Следствие только началось, и первые же материалы показали, что ему и его подручному Цою под видом бригады искателей женьшеня удалось создать разветвленную разведывательную сеть. Ее агенты сумели проникнуть в штаб мотострелкового полка и военную комендатуру на железнодорожной станции Бикин.

«С такими материалами не стыдно выйти наверх, — листая протоколы допросов, отметил про себя Гоглидзе. — Это тебе не доморощенная группа террористов и вредителей из числа деревенских артельщиков, доведенных до отчаяния нищетой и самоуправством местных начальников. В последнее время Центр от них просто отмахивался».

В деле Мацумото просматривалась классическая разведывательная сеть. В нее входили восемь агентов, но особый «вес» материалам придавали арестованные предатели — капитан из штаба полка и старлей-железнодорожник.

«Старлей? Капитан? Нет, мелковато, чтобы материалы „заиграли“ в Москве, не хватает парочки-другой полковников, — посетовал в душе Гоглидзе и пометил в блокноте: — Проработать шпионские связи капитана и старлея в штабе фронта!»

Зуммер телефона нарушил ход его мыслей. Заработала ВЧ-связь. Он снял трубку.

— Здравствуй, Сергей!

Несмотря на легкое искажение, голос Берии трудно было не узнать. Гоглидзе подобрался и бодро ответил:

— Здравия желаю, товарищ народный комиссар!

— Сергей, ты в своей тайге совсем одичал? Еще каблуками щелкни, — с иронией произнес Берия и упрекнул: — Разве так со старыми друзьями разговаривают?

— Лаврентий Павлович, да я… — смешался Гоглидзе, лихорадочно соображая, чем вызван внезапный звонок и такой дальний заход.

— Ладно, не мечи икру. Как дела?

— Обстановку держим под контролем и предпри…

— Если бы не держал, то на кой черт ты мне там сдался! — перебил Берия, и нотки раздражения прорвались в голосе: — Мы, что, с тобой первый день работаем? Говори прямо!

— Есть! — ответил Гоглидзе, пододвинул к себе справку по делу на Мацумото, с нее и начал доклад: — Вскрыли и ведем разработку японской шпионской сети. Арестовано…

— Сколько узкоглазых взяли?

— Пока одного. Офицера!

— Неплохо. Очень даже неплохо, — похвалил Берия и поинтересовался: — Показания дает?

— Упирается, но расколем. Фактуры и свидетелей хватает.

— Смотри, чтобы он раньше времени себе брюхо не вспорол.

— Мы с него глаз не спускаем! — заверил Гоглидзе и, не удержавшись, прихвастнул: — Нащупали его связи, они ведут в штаб армии. В ближайшие дни раскрутим и их.

— С ними все понятно, разрабатывай дальше и потом — докладную на мое имя, — потребовал Берия.

Следующий вопрос дался ему не просто:

— Сергей, как думаешь, в ближайшее время японцы начнут войну?

Гоглидзе хорошо знал цену ответа, от него зависела не только карьера, а и жизнь, и начал издалека:

— По показаниям разоблаченных шпионов и закордонных источников, отмечаются перемещения японских войск у наших границ. На ряде участков наблюдается скопление…

— Сергей, кончай мямлить! Ты русским языком скажи: ударят японцы или нет? — потерял терпение Берия.

— В ближайшее время… — у Гоглидзе перехватило дыхание. Набравшись духа, он ответил: — Нет.

— Уверен?

— Товарищ нарком! Лаврентий Павлович, я понимаю цену и…

— Спасибо, Сергей, что не вилял и ответил честно, — голос Берии потеплел, и после короткой паузы он продолжил: — Теперь внимательно, очень внимательно слушай! К середине декабря, нет, к концу ноября необходимо добыть подробные данные о численности и боевых возможностях Квантунской армии. Особый интерес будет представлять информация по авиации и военно-морскому флоту…

Гоглидзе ловил каждое слово, и оно болезненной гримасой отражалось на лице. То, что требовал нарком, было на грани фантастики. Он хорошо знал возможности своих подчиненных и их агентуры. С тем что имелось, выше головы было не прыгнуть. Поэтому следующий вопрос Берии остался без ответа.

— Сергей, ты что, язык проглотил? — повысил он голос.

— Товарищ нарком, какой тут язык, с таким заданием лучше сразу в петлю! — вырвалось у Гоглидзе.

— Не спеши, ее и без тебя найдется, кому надеть, — ледяным тоном отрезал Берия.

— Извините, Лаврентий Павлович, ерунду сморозил. Я готов выполнить любое ваше задание, но с той агентурой, что есть в управлении, это невозможно.

— Да, с твоей много не навоюешь. А если подключим ближайшие управления?

— Спасибо за доверие, но у них возможности не лучше моих. Нужна закордонная штабная агентура, а ее нет ни у меня, ни у них!

— Правильно мыслишь. Я уже подписал распоряжение о передаче тебе на временную связь харбинской резидентуры. У нее есть оперативные позиции в японских штабах. Руководит ею Дервиш. Ты его должен помнить по работе в Турции и Иране. Так что, думаю, найдете общий язык и с задачей справитесь.

— Постараюсь! — приободрился Гоглидзе.

— Жду доклада 30 ноября. Людей и средств не жалей! Не то сейчас время — война, после победы сочтемся.

— Понимаю, Лаврентий Павлович. Сделаем все, что в наших силах.

— Этого мало. Вопрос на контроле у Хозяина.

Гоглидзе и без напоминания догадался, от кого исходила задача. Тщеславная мысль, что именно ему поручили такое важное задание, щекотала самолюбие, но следующий вопрос снова заставил напрячься.

— Как продвигается работа по Люшкову? Я что-то давно не слышал доклада, — сменил тему Берия.

Генерал-перебежчик сидел у управления, как кость в горле. Гоглидзе ничего другого не оставалось, как отделаться общими фразами:

— Ведем активный поиск, Лаврентий Павлович. Нащупываем подходы…

— Баб надо щупать! А мне Люшков живой или мертвый нужен! — оборвал Берия и, наливаясь гневом, сорвался на крик: — Я тебя зачем туда послал? Чтоб ты два года одно и тоже талдычил? Когда гадину придавишь? Это тебе не опер, а целый начальник управления к японцам сбежал! А ты — нащупываем! Позор, до сих пор отмыться не можем.

— Так то было при Ежове, — оправдывался Гоглидзе.

— Какой на хрен Ежов! Нашел, кого вспомнить — сволочь конченную! — продолжал бушевать Берия. — Этот идиот, когда ставили к стенке, запел Интернационал, думал, что Хозяин услышит и помилует. А ты мне — Ежов! Работать надо!

— Стараюсь! Вы же знаете, Лаврентий Павлович, год пришлось выкорчевывать предателей в управлении. Неделю назад последних расстреляли, — мямлил Гоглидзе.

— Ты не ровняй своих шестерок с той сукой! Хозяин меня мордой в это говно каждый раз тычет. Люшков, мерзавец! — голос Берии зазвенел от негодования. — Поливает нас как хочет. Мразь! На Хозяина руку поднял, а ты — щупаем!

— Лаврентий Павлович! Лаврентий Павлович!..

— Что — Лаврентий Павлович?

— Только случай спас сволочь, чуть-чуть не хватило.

— С твоим «чуть-чуть» мерзавец успел два раза к Хозяину подобраться. Ждешь третьего?

— Третьего не будет! Я его из-под земли достану! — поклялся Гоглидзе.

— Короче, Сергей, делай что хочешь, но чтобы этой фамилии я больше не слышал, — сбавил тон Берия и вернулся к началу разговора: — Работай плотно с Дервишем, у вас общие задачи. И торопись, мое терпение не безгранично!

— Я… я… — пытался что-то сказать Гоглидзе.

Из трубки доносилось лишь монотонное журчание. Он без сил откинулся на спинку кресла. Голова пошла кругом, а грудь сжало, будто стальным обручем. Жадно хватая распахнутым ртом воздух, Гоглидзе прошел к окну, сдвинул щеколду и широко распахнул створки.

Осеннее солнце слабыми бликами поигрывало на волнах Амура. Его воды величаво катили мимо пологих берегов, обагренных разноцветьем увядающей листвы. Створки окна подрагивали под порывами ветра, и солнечные лучи, отражаясь от стекол, шаловливыми зайчиками скакали по унылым стенам кабинета и угрюмому лицу его хозяина.

Бодрящая свежесть и монотонный шум города успокоили Гоглидзе. Но требовательный телефонный звонок снова заставил напрячься. Он поднял трубку. Дежурный по управлению доложил о новом происшествии. Шпионская группа японцев пыталась прорваться через границу. Все это после разговора с наркомом для Гоглидзе не представляло интереса. Он, как заведенный, кружил по кабинету и размышлял, как выполнить задание Берии.

«Москва — она и есть Москва! С нее какой спрос? Зато с меня шкуру спустят. Рассчитывать на другие управления можно — куда денутся, если Лаврентий надавит, но напрягаться не станут, у них своих забот по горло. Остается полагаться на тех, кто под рукой. И что я здесь имею?» — задался вопросом Гоглидзе.

Для того чтобы ответить на него, ему не требовалось заглядывать в сейф и рыться в старых материалах. Дела по японской линии были свежи в памяти. Их анализ приводил его к неутешительным выводам. Управление, по большому счету, не располагало оперативными возможностями и не имело агентов, способных решать задачи подобного уровня.

«Есть еще пограничники, — перебирал Гоглидзе в уме тех, кто мог бы подключиться к операции. — Но они работают на тактическую глубину и до армейских штабов не дотягиваются.

Военная разведка? Это при условии, если Лаврентий договорится с Голиковым, без него они и пальцем не пошевелят. Элита! Чистоплюи сраные! Вам бы только по фуршетам и приемам шляться! — с неприязнью подумало военных разведчиках Гоглидзе и пришел к окончательному выводу: — Как ни крути, а ставку надо делать на харбинскую резидентуру».

Его палец лег на кнопку вызова дежурного — тот немедленно ответил — и распорядился:

— Пашкова и Гордеева ко мне!

— Есть! — прозвучало в ответ.

«Гордеев? А может, Сизов? — окончательно не определился Гоглидзе в своем выборе. — Нет, этот чересчур осторожен, будет лишний раз перестраховываться и пока до цели доберется, время уйдет.

А если Павлов? Ничего не скажешь, хорош. Хватка бульдожья, но слишком нахрапист и интеллигентности не хватает.

Значит, Гордеев! Мать — артистка, научила всяким дворянским штучкам, на французском болтает свободно. Агентурист от Бога, если потребуется, то завербует самого черта. Имеет опыт нелегальной работы в Маньчжурии. Результативный, а главное — удачливый, а она, удача, ох как мне нужна».

Стук в дверь прервал размышления Гоглидзе. В кабинет вошли начальник разведотдела Пашков и старший оперуполномоченный первого отделения капитан Дмитрий Гордеев. Его худощавую, стройную фигуру облегал элегантный костюм. Над высоким лбом кудрявились небрежно причесанные темно-каштановые волосы. Живые карие глаза пытливо смотрели из-под длинных ресниц. Крупный прямой нос не портил общего впечатления. Все в нем выдавало барскую породу.

«Этот точно будет своим среди чужих», — отметил про себя Гоглидзе и предложил сесть.

Пашков с Гордеевым заняли места за приставным столиком и вопросительно посмотрели на него. Он без раскачки перешел к делу.

— Леонид Федорович, как идет работа с харбинской резидентурой?

— В обычном режиме. Обеспечиваем «окна» на границе и проводку по маршруту до Фуцзиня, — коротко доложил Пашков.

— Понятно. С резидентом знаком?

— Нет.

— А ты, Дмитрий?

— На прямой контакт выходить не приходилось. Один раз задействовал их связника, когда поступила срочная информация на Люшкова.

— Было такое, — вспомнил Гоглидзе и, испытывающе посмотрев на него, спросил: — Не побоишься отправиться к японцам в гости?

— А почему бы и нет, но гостеприимством они не отличаются, — оживился Гордеев.

— Ишь, чего захотел, чтобы после твоих фейерверков на армейских складах встречали хлебом и солью, — с иронией произнес Пашков.

— Не откажусь! А если еще с маслом и икрой, то…

— Тебе дай волю, — остановил его Гоглидзе и, согнав с лица улыбку, сухо сказал: — Шутки в сторону. Задача предстоит сверхсложная. Надо любой ценой добыть информацию о планах командования Квантунской армии.

— Планах?.. К какому сроку? — переспросил Пашков, и его брови поползли вверх.

— Уже завтра. Крайний срок — конец ноября.

— Сорок первого? — в один голос воскликнули он и Гордеев.

— Да, да, сорок первого! — подтвердил Гоглидзе и сурово заметил: — Это еще не все. А также данные по флоту и авиации.

Пашков оторопело уставился на него.

— Не смотри на меня так, Леонид Федорович, я в своем уме.

— Всего за месяц? Но это же…

— Месяц и ни дня больше! Приказ Лаврентия Павловича, — отрезал Гоглидзе и нетерпящим возражений тоном потребовал: — Операция требует строжайшей секретности, и потому никаких записей! В управлении о ней знают три человека: я, а теперь и вы. В Харбине — резидент и то вряд ли в полном объеме. Так что, Дима, день на подготовку и — в Харбин. Детали согласуешь на месте с Дервишем. Вопросы?

— Как с резидентурой взаимодействовать? Она же нам не подчиняется, — спросил Гордеев.

— В ближайшие часы вопрос будет решен. Будет шифровка из Москвы, а пока не теряй время и займись «окном» на границе.

Пашков замялся и мрачно обронил:

— Сергей Арсеньевич, но после захвата группы Мацумото — Цоя оно засвечено.

— Черт! Как не вовремя! — в сердцах воскликнул Гоглидзе.

Гордеев бросил взгляд на Пашкова, тот пожал плечами и предложил:

— Товарищ комиссар, а если проводку провести на другом участке?

— Да! Леонид Федорович, срочно свяжись с нашими во Владивостоке, пусть готовят канал для Дмитрия. От них до Харбина рукой подать, — принял решение Гоглидзе и, заканчивая совещание, напомнил: — Дмитрий, у тебя всего день на подготовку!

— Уложусь, Сергей Арсеньевич, — заверил он.

В четверг, ранним утром, на борту военного самолета Гордеев вылетел к границе и через два часа приземлился на полевом аэродроме близ Уссурийска. Там его встречали начальник разведотдела погранокруга и заместитель начальника районного отделения НКВД из поселка Пограничный. Наскоро перекусив в летной столовой, они выехали к границе с Маньчжурией.

Осенняя распутица расквасила дорогу, а армейские грузовики превратили ее в густо сбитую сметану, в которой райотделовский «козлик» то и дело садился на брюхо. Промокнув до нитки и по уши в грязи, они лишь к сумеркам добрались до заставы. После короткого отдыха, с наступлением ночи, Гордеев в сопровождении начальника заставы и начальника разведотдела отправился к «окну» на границе. За спиной Дмитрия, в рюкзаке, лежали добротное кожаное пальто, шевиотовый костюм и модные ботинки — будущий гардероб представителя фармацевтической фирмы «Сун Тайхан» в Северо-Восточной Маньчжурии.

Погода для перехода выдалась подходящая — на небе не было ни просвета, а усилившийся ветер скрадывал шаги. Дмитрий старался не отстать от капитана-пограничника. Тот, как кошка, неслышно ступал по земле и уверенно находил тропу в зарослях кустарника. На переходе, у ручья, перед ними возникли двое — один присоединился к ним.

— Проводник, — коротко представил его капитан-пограничник; и больше — ни слова.

Через сотню метров они наткнулись на колючее ограждение и залегли. Потянулись минуты томительного ожидания. Дмитрий до рези в глазах всматривался в кромешную тьму, пытаясь заметить условный сигнал. Первым его увидел проводник и спросил:

— Товарищ капитан, видели?

— Видел, — подтвердил тот.

— Пора, Дима. Желаю удачи! — поторопил полковник-разведчик и порывисто пожал руку.

Гордеев вслед за проводником проскользнул под колючее ограждение, и дальше короткими перебежками они стали пробираться к месту встречи с китайскими подпольщиками. Заросли кустарника остались позади, под ногами зашуршала галька — то был ручей, где-то тут их должны были ждать. Проводник перевел дыхание и, приложив ладони ко рту, трижды ухнул филином. В ответ, слева, ответил посвист рябчика, потом треснула ветка, и перед ними, словно из воздуха, появились двое — обменялись паролями. Дальнейший путь к железнодорожной станции Дмитрий продолжил с новым проводником.

Шли они всю оставшуюся ночь, стороной обходили редкие стоянки заготовителей и останавливались на короткое время, чтобы перевести дыхание. Перед рассветом выбрались к окраине поселка. Здесь Дмитрий расстался с проводником. Спустя несколько минут на улицу уверенной походкой вышел сын белогвардейского офицера, представитель компании «Сун Тайхан» Дмитрий Извольский.

К утру северный ветер сменился на южный и зарядил моросящий дождь. Дмитрий с сожалением вспомнил о брезентовом плаще и добротных яловых сапогах, оставшихся в болоте. Кожаное пальто не спасало от непогоды, костюм напитался влагой, а ботинки быстро отсырели. Спасаясь от ветра и дождя, он, добравшись до вокзала, нашел свободное место в зале ожидания и, прислонившись к стене, в изнеможении закрыл глаза. Озноб вскоре прошел, вместе с ним спало напряжение, которое не оставляло его с той самой минуты, когда за спиной осталась граница. Отогревшись, Дмитрий с любопытством осмотрелся по сторонам.

С тех пор, когда он последний раз был в Маньчжурии, в ней многое изменилось. Реже стала звучать русская речь, в глаза бросалось обилие армейских мундиров. Русские работники КВЖД, купцы и промышленники потянулись в Харбин, подальше от границы, где с каждым днем все больше свирепствовала японская жандармерия и бесчинствовали банды атамана Семенова. И на этой богом забытой станции их почти не осталось. В зале находились в основном корейцы и китайцы. Их тонкие голоса напоминали Дмитрию птичий базар, в какой-то момент в этом гаме послышались тревожные нотки.

В двери возник патруль: японец и двое русских. Они прошли в центр зала ожидания и рыскающими взглядами зашарили по пассажирам. Дмитрий ощутил холодок между лопаток, рука скользнула в карман пальто и нащупала пистолет. Тут с улицы донесся сиплый свисток паровоза, толпа загомонила и, подхватив его, вынесла на перрон.

Из густого тумана, подсвечивая подслеповатым прожектором, появился старенький, еще времен Русско-японской войны, локомотив. Выпустив облако пара, он на удивление резво протащил десяток ветхих вагонов и остановился перед перроном. А дальше началось невообразимое — станция взорвалась: из всех щелей — зала ожидания, вокзальной конторы и товарного двора — повалил люд. У последних вагонов началась дикая давка — китайцы и корейцы штурмом брали себе места. Дмитрий протиснулся к голове поезда, здесь посадка проходила более чинно. Проводник-китаец суетливо протер поручни и согнулся в поклоне перед японским офицером-пограничником. Тот смерил его презрительным взглядом и, не заметив поданной руки, поднялся по ступенькам в тамбур, вслед за ним проплыл огромный чемодан, а затем дружной гурьбой повалили солдаты, потом настал черед чиновников и коммерсантов.

Дмитрий оказался в одном купе с двумя военными японцами и каким-то русским. Японцы по-хозяйски заняли нижние полки, а ему и старожилу КВЖД Алексею Ивановичу Никитину пришлось довольствоваться верхними. Сожалеть о таком соседстве он не стал; не успела улечься суета в вагоне, как в коридоре появился патруль, и началась проверка документов. В их купе полицейские не решились сунуть нос, суровый вид японцев отбил всякую охоту задавать лишние вопросы.

Проверка заняла около двадцати минут. Патрульные возвратились в здание вокзала, дежурный по станции поднял флажок, и паровоз, натужившись, дернул вагоны. Серо-черная гусеница, дробно постукивая колесами, поползла на запад, к Харбину. За окном по-прежнему продолжал моросить дождь, а тянувшийся по сторонам дороги унылый пейзаж навевал на пассажиров еще большую тоску. Дмитрий, чтобы лишний раз не мозолить глаза японцам, отвернулся к стенке и под мерное покачивание вагона уснул.

Разбудили его громкие голоса — в купе ввалились трое солдат-японцев. Он переглянулся с Никитиным, тот не спал; и, не сговариваясь, они отправились в ресторан. Там было немноголюдно. Четверка китайских чиновников чахла над бутылкой сакэ, а официант с поваром убивали время за игрой в нарды.

Дмитрий прошелся по меню — явно не «мандаринском»: каша из чумизы, тощая, плохо прожаренная утка с блинчиками, рыба, чай с пампушками. Он остановил выбор на рисовой водке, салате и вареной рыбе. Скучающий официант тут же выставил на столик графинчик с маотая — 53-градусной водкой и салат. По-русскому обычаю Дмитрий и Никитин выпили за знакомство. После четвертой рюмки старик захмелел, и его потянуло на воспоминания. Дмитрий в пол-уха слушал, а мыслями находился в Харбине с резидентом Дервишем.

История инженера-путейца Никитина, во многом походившая на судьбы большинства первопроходцев КВЖД, вскоре заинтересовала его. Это был тот счастливый случай для разведчика, когда чужая жизнь могла сделать более правдоподобными пусть даже самые продуманные, но все-таки кабинетные, схему и легенду прикрытия. Память Дмитрия цепко фиксировала детали и события из жизни строителя КВЖД Никитина, которые могли оживить сухой образ представителя компании «Сун Тайхан» в Харбине Извольского.

Лицо старика, согретое теплом прошлых воспоминаний, просветлело. Он снова возвратился к памятному для него 1898 году, когда солнечным майским днем первый отряд русских инженеров-путейцев и строителей на пароходе «Благовещенск» причалил к деревянной пристани маньчжурского селения Харбин. В тот день на опийном поле был забит первый колышек и заложен барак, в котором начала работу контора Русско-китайского банка. На глазах она обрастала складскими ангарами и рабочими бараками. Не прошло и четырех месяцев, как тысячи русских обосновались в «медвежьем углу», и началась грандиозная стройка.

День и ночь у причалов шла разгрузка барж. Прямо с колес материалы поступали на стройучастки, и город рос, как на дрожжах. Через два года на возвышенной части засверкал златоглавыми куполами Свято-Николаевский собор. От него веером разошлись новые улицы и главная из них — прямая, как стрела, — Китайская с величественными зданиями Правления дороги и Железнодорожного собрания.

За четыре с небольшим года русские рабочие с помощью кирки и лопаты соединили Читу с Владивостоком железной дорогой.

Слезы умиления выступали на глазах Никитина, когда он вспоминал шумные балы, которые давало Правление дороги в Железнодорожном собрании, рождественские и крещенские праздники, ломившиеся от изобилия товаров полки в главном торговом доме «И. Чурин и Кº», заваленные пушниной магазины «П. Кузнецов и Кº», веселую суету у ресторанов «Новый свет» и «Тройка».

В Старом и Новом городе, в пригороде Харбина Мадягоу повсюду уверенно звучала русская речь, и по мере того, как дорога продвигалась на юго-восток к твердыне российского флота — крепости Порт-Артур, все прочнее становились власть и влияние России в Северном Китае.

Эту ее величественную поступь приостановила в 1912 году синьхайская революция и окончательно подорвала русская Февральская революция семнадцатого года. Они бесповоротно разрушили особый мир дороги. Здесь лицо Никитина помрачнело, и в его голосе зазвучали печальные нотки.

С началом Гражданской войны в России жизнь в Маньчжурии перевернулась вверх дном. Красные, белые, зеленые, монархисты и социалисты сошлись в безжалостной схватке за власть. Сын Никитина — Александр вступил в отряд атамана Семенова. После очередного набега на станцию Борзя Забайкальской железной дороги, получив тяжелое ранение, он чудом вырвался из окружения и потом долгие месяцы провел на больничной койке. Встав на ноги, в 32-м уехал на заработки в Шанхай, там его следы затерялись. В 34-м дочь Елена вместе с мужем, инженером КВЖД, выехала в СССР. Ее редкие письма служили слабым утешением для старика, доживавшего свой век в одиночестве.

Рассказ Никитина подошел к концу. В ресторане, кроме них, остались двое самых стойких китайцев. Они вели извечный спор между собой и бутылкой. Дмитрий, расплатившись, подхватил под руки обессилевшего от выпитого и воспоминаний старика и повел его в купе. Там для них не нашлось места; десяток пьяных в стельку японцев валялись на полках. Забрав вещи, они провели остаток ночи в купе проводников.

Харбин возник неожиданно. Сквозь сиреневую дымку проступили глинобитные окраины города. Прошло десять минут, и справа промелькнул семафор, возникло монументальное здание вокзала. Поезд плавно замедлил ход и остановился у первой платформы. Пассажиры дружно повалили к выходу. Дмитрий помог Никитину донести чемодан до привокзальной площади и, тепло простившись, поспешил затеряться в толпе. Стараясь не попасться на глаза полицейским, он, не торгуясь, нанял извозчика и коротко бросил:

— На Мостовую!

Старенькая пролетка, прогромыхав по брусчатке площади, скатилась на просторную Китайскую, и лошадь резвой рысью поскакала вперед. В Харбине Дмитрий был впервые и потому с живым интересом присматривался к городу.

День только начался, но на улицах уже появились торговцы, ожили рынки и распахнулись двери мастерских. Над крышами домов курились дымы, и город утонул в сизо-голубой дымке. Благодаря рассказам Никитина Харбин не казался Дмитрию чужим и враждебным. На перекрестке с Мостовой он велел остановиться и, расплатившись с извозчиком, пошел пешком к месту явки. Его взгляд выискивал среди каменных и бронзовых статуэток Асклепия — покровителя врачевателей.

Зеркальные витрины магазинов «И. Чурин и Кº», «Прохоров» говорили о том, что он близок к цели. Его сердце учащенно забилось, когда слева, над крыльцом дома, возник бронзовый Асклепий. Дмитрий взглядом скользнул по окнам. Во втором от входа на подоконнике стоял горшок с гортензией — условный знак, что явочная квартира не провалена. Он решительно направился к двери аптеки. Массивная ручка легко подалась нажиму, но щеколда не открылась и отозвалась мелодичным звоном колокольчика. В глубине комнат что-то громыхнуло, потом в прихожей прозвучали легкие шаги, и когда дверь открылась, то на Дмитрия смотрели большие, упрятанные в густом лесе ресниц, зеленые глаза. Волосы цвета вороньего крыла, забранные в тугой узел, подчеркивали нежный овал лица девушки. Кокетливая родинка над верхней губой придавала ему лукавое выражение. Не по годам внимательным взглядом она окинула раннего посетителя и мелодичным голосом предупредила:

— Извините, мы еще не начали работу.

Дмитрий замялся, но быстро нашелся и ответил:

— Простите за беспокойство, я к Глебу Артемовичу по неотложному делу.

— Да? Тогда проходите, — пригласила она и скрылась в глубине комнат.

Гордеев прошел в гостиную, там его встретил настоящий богатырь. Косая сажень в плечах, пышная борода, высокий лоб и крупный нос довершали сходство содержателя конспиративной квартиры советской разведки Глеба Свидерского со Львом Толстым.

— Слушаю вас, молодой человек, — густым басом обратился он к гостю.

— Я из компании «Сун Тайхан», — не спешил с паролем Дмитрий и присматривался к содержателю явочной квартиры.

В глазах Свидерского промелькнула тень, и он спросил:

— Так какое у вас неотложное дело?

— Компанию обеспокоил ваш отказ от партии судзухинского корня, — с акцентом на последних словах ответил Дмитрий.

Свидерский подобрался, снял очки, протер платком и назвал вторую часть пароля:

— Она оказалась не только пересушена, но и имела много дефектов.

Оба с облегчением вздохнули, порывисто пожали руки и представились. И когда волнение улеглось, Свидерский поинтересовался:

— Вы давно оттуда?

— Вторые сутки.

— Как добрались?

— Без приключений.

— Завтракали?

Дмитрий замялся.

— Все ясно, батенька, не стесняйтесь, мы — тоже, — благодушно заметил Свидерский и распорядился: — Аннушка, у нас гость! — а затем проводил Гордеева в кабинет.

В нем чувствовалась твердая рука хозяина. У окна стоял массивный дубовый стол, уставленный аптекарскими приборами и препаратами. Большой кожаный диван занимал место между дверью и двухстворчатым стеклянным шкафом. Стены украшали картины, среди них выделялись два парадных портрета: мужчина в походной казачьей форме и женщина в свадебном платье с тонкими, тронутыми печалью чертами лица.

— Располагайтесь, как у себя дома, — пригласил Свидерский.

— Спасибо, Глеб Артемович, я очень ограничен временем. Нужны срочная встреча с Дервишем и надежная квартира, — перешел к делу Дмитрий.

— С последним проблем нет, первое время поживете у нас, а что касается встречи, то в ближайшее время она вряд ли возможна. Ваш приезд для нас полная неожиданность.

— Поймите меня правильно — он мне нужен сегодня! — стоял на своем Дмитрий.

— Сложно, но я постараюсь, — заверил Свидерский.

Стук в дверь прервал разговор, в кабинет вошла Анна.

Луч света, пробившийся между штор, упал на девушку. Дмитрий невольно задержал на ней взгляд. Точеная фигура Анны напоминала статую древнегреческой богини, а грациозные движения не оставили его равнодушным. Смутившись, она торопливо произнесла:

— Папа, я накрыла на стол.

— Спасибо, Аннушка, мы сейчас, — поблагодарил Свидерский и, подхватив Дмитрия под руку, провел на второй этаж в спальню.

— Располагайтесь, — предложил он и напомнил: — Мы вас ждем к столу.

Гордеев осмотрел комнату и остался доволен. Больше всего его устроило то, что под окном находилась крыша пристройки, по ней в случае опасности можно было покинуть дом. Приведя себя в порядок, он спустился в столовую. Завтрак прошел быстро, после него Свидерский отправился в город на поиски Дервиша, а Дмитрий поднялся к себе в комнату и принялся штудировать путеводитель по Харбину.

Возвращения доктора долго ждать не пришлось. По его довольному лицу можно было догадаться — поиски резидента завершились удачно. Встреча с Дервишем была назначена на вечер, в «Погребке Рагозинского» — уютном ресторане, расположенном в центральной части Китайской улицы. В нем собирались в основном русская эмиграция, старожилы КВЖД и местная богема. Место пользовалось хорошей репутацией, и потому полицейские особо не докучали посетителям своими проверками.

За час до явки Дмитрий вышел в город. Ресторан находился поблизости от фирменного магазина «Кунст и Альберс», и он, ни разу не сбившись, быстро вышел на него. Осанистый швейцар, напоминающий отставного генерала, церемонно раскланялся перед ним и распахнул дверь. Шустрый гардеробщик с манерами полкового жиголо ловко подхватил пальто и, заговорщицки подмигивая, попытался всучить что-то из «джентльменского набора» — сигареты «Каска», косячок с опием. Дмитрий отмахнулся и прошел в зал, на входе задержался и пробежался взглядом по публике.

На слабо освещенной эстраде скучали гитарист и скрипач, зал заполняла разношерстная публика. Среди нее наметанный взгляд Гордеева быстро отыскал того, кто назначил встречу. Внешность корейца, зеленый платок, торчавший из верхнего кармана пиджака, совпали с описанием, которое дал Свидерский. Резидент, увидев его, дал знак — поправил платок. Гордеев обогнул эстраду и подошел к столику.

— Молодой человек, вы заставляете ждать, я уже нагулял волчий аппетит! — назвал первую часть пароля Дервиш.

— В таком случае будем утолять его вместе! — ответил отзывом Дмитрий и присел за столик.

Резидент внимательным взглядом пробежался по нему, остался доволен и перешел к делу.

— Как поживает Сергей Арсеньевич?

— Забот по горло! — Дмитрий не стал вдаваться в подробности своего разговора с Гоглидзе.

— Я так и понял. А с недавнего времени они у нас общие?

— Совершенно верно, он рассчитывает на вашу поддержку.

— Поможем, хотя времени в обрез. Надеюсь, справимся.

— Надо успеть до конца ноября, — напомнил Дмитрий.

— Об этом поговорим позже, а сейчас перейдем к более приятному, — и, улыбнувшись, Дервиш заметил: — В Харбине, к сожалению, не так много мест, где можно разгуляться русской душе и желудку. Только здесь вы услышите лучшие песни Александра Вертинского и Коли Негина. А какие расстегаи — пальчики оближешь!

— Сдаюсь! — поднял руки Дмитрий.

Дервиш хлопнул в ладоши. Молодец в красной атласной рубахе с лихо, по-казацки, закрученным чубом подлетел к столику и развернул меню. Дервиш не стал мелочиться и остановил выбор на фирменных блюдах «Погребка». Ждать заказ не пришлось, на столе появились легкая закуска и традиционная бутылка «Смирновской», вслед за ними подали расстегаи.

— За знакомство и удачу! — предложил тост резидент.

Дмитрий охотно поддержал, а затем навалился на разносолы. В «Погребке» действительно готовили превосходно. Он с аппетитом уплетал за обе щеки и с живым интересом слушал рассказ Дервиша, тот оказался знатоком не только русской, но и китайской кухни.

К этому часу зал заполнился до отказа, и на эстраде произошло заметное оживление. Скрипач с гитаристом тронули струны, нежные звуки проплыли под низкими сводами, публика притихла и обратилась к ним. Мелодичный аккомпанемент гитары придавал звучанию скрипки особенную притягательность. В зале наступила полная тишина. И когда закончился проигрыш, взгляды публики сошлись на кулисе. Она дрогнула, и на эстраду вышел всеобщий любимец — Александр Вертинский. Его встретили дружными аплодисментами, он ответил элегантным поклоном, затем прошелся задумчивым взглядом по залу и запел.

Проникновенный голос певца с первых же секунд завладел Дмитрием и больше не отпускал. Он забыл про ужин и отдался во власть песни. Вместе с ней, казалось, печалилась и страдала сама русская душа. Меланхоличные напевы «В бананово-лимонном Сингапуре», «Не плачь, женулечка-жена» туманили взоры убеленных сединами офицеров и безусых юнцов, дряхлеющих князей «голубых кровей» и густо замешанных на барской порке и «царской водке» простолюдинов, прожженных матрон и экзальтированных институток. На глазах многих наворачивались слезы.

Несколько суток назад Гордеев не мог даже представить, что будет вместе с «недобитыми буржуями» подпевать их песням.

В смятенной душе чекиста зарождалось что-то новое, чему пока не находилось объяснения, — его сердце принадлежало Вертинскому и песне. А когда зазвучала знаменитая «Молись, кунак», публика, как завороженная, смотрела на эстраду и, затаив дыхание, внимала каждому слову.

В эти минуты щемящая боль по прошлому сжимала истосковавшиеся по родному дому и земле сердца потомков столбовых дворян и крепостных крестьян. Песня пробуждала в них призрачную надежду на возвращение. За соседними столиками не выдержали и зарыдали. Боевые офицеры, не стесняясь своих слез, срывающимися голосами подпевали Вертинскому:

Это была уже не песня, а, скорее, молитва об утраченной родине и прошлом. Последний куплет зал пел стоя.

Дмитрий был потрясен. Здесь, в Харбине, он увидел совершенно другую Россию, и она не походила на ту, в которой прошли его детство и юность. Не имела она ничего общего и с теми озлобленными ненавистниками из банд Семенова и Анненкова, что жгли и вырезали приграничные села, а потом на допросах каялись и вымаливали себе прощение.

Перед Гордеевым открылась неизвестная Россия, за которую он готов был биться до последнего вместе с ними, кто в песне-молитве обращался к своей суровой родине. Разделенные границей и идеологией они по-прежнему продолжали оставаться людьми одной крови и сыновьями одной многострадальной Русской земли!

Вертинский кончил петь, а публика все не отпускала его и гремела овациями. Прервало их внезапное появление полицейских.

— Оставаться на местах! Проверка документов! — раздалась грозная команда.

Дервиш и Дмитрий напряглись.