31 декабря, поздний вечер. Телефонный звонок. Айрам Борисович Лит, знаменитый энский невропат и травматург (по определению дружески настроенных коллег и некоторых активных недоброжелателей), терапевт-универсал и диагност, снимает трубку. И благодушно басит:
— У аппарата.
Трубка отзывается тревожным, вибрирующим тенором:
— Абрам Бо-борисович?
— Айрам, — машинально поправляет Лит: — Сперва «ай». Потом «рам». Кто это?
— Простите, доктор. Я, н-наверное, не вовремя, но у меня тут срочно! Без… Безотлаг-гательно!
Благодушие сползает с Лита, как шкурка с банана. Голос незнакомый, к тому же абонент явно паникует — от таких голосов в новогоднюю ночь ничего хорошего не жди.
— Кто вы? Что случилось?
— Вы мне нужны, д-доктор! Вопрос жизни и с-смерти!
— Коля, ты? — без особой надежды спрашивает Айрам Борисович. — Вислогубов? Шуточки у тебя…
— Нет, это не Коля, это Г-геннадий.
— Гена? Мусин-Ладожский? Богатым будешь, не узнал!
— Нет, моя фамилия Замосквор-рецкий. Вы меня вряд ли знаете, я пока совсем н-не известный. Но очень в-вас прошу, п-помогите!
— Чёрт знает, что такое, — Лит начинает раздражаться. — Уже десять часов, до двенадцати всего ничего… Кто вас ко мне послал? Что за нелепая шутка?
— Ефим Ив-ванович.
— Кто такой Ефим Иванович? Я не знаю никакого Ефима Ивановича!
— Вы его д-дядю лечили. Дядя сказал, что вы — очень, очень х-хороший специалист!
— Я не хороший, я — лучший, — немного обиженно заявляет Айрам Борисович. — Но это не значит, что меня можно вот так дёргать из-за стола за два часа до…
— Так в том и д-дело! В том и д-дело! — беспокойный тенор от волнения начинает заикаться сильнее. — Новый год на носу, а он т-тут… Он тут ум-мирает! И я ничего, н-ничего не могу с этим п-поделать! Понимаете?! Н-ничего!
— Кто умирает? Где умирает? — раздражение Лита переходит в растерянность.
— З-з-здесь! Внизу! У меня в м-машине!
Абонент всхлипывает. А у Айрама Борисовича в желудке встаёт на ребро солёный огурец.
— Вы что… мнэ-э-э… Из машины звоните?!
— Да. Стою прямо перед вашим п-подъездом. Вам только одеться и…
— Вы с ума сошли! Кто вам дал мой адрес?! Ваш дядя?!
— Н-нет. Мой дядя умер.
— Как умер?! Когда умер?!
— Д-два года назад. Вы не виноваты, доктор! Он у-утонул!
— Ну, знаете! — Лит выдыхает — не то возмущённо, не то с облегчением — и пытается собрать воедино разбегающиеся мысли. — Так… Вам назвал мой адрес дядя этого… как его… Ивана Ефимовича?
— Ефима Ивановича. Н-нет! Я в б-больницу звонил, мне дежурная медсестра с-сказала.
— Чёрт знает, что такое! Ну, я узнаю во вторник, кто там дежурил!
— Доктор, умоляю! Я ведь уже з-здесь! Помогите!
— Нет, — Лит даже головой трясёт, хотя абонент его и не видит. — Решительно невозможно! У меня гости за столом! Я уже, знаете ли, водки выпил…
— Доктор, н-ну как же вы не п-понимаете! Тут же вопрос жизни и с-смерти!
— Ну, какого, извините за прямоту, чёрта вы от меня хотите?! Я ведь не реанимация!
— В реаним-мации не помогут! Там и без меня з-забот — полон рот! Доктор, не хочу вас п-пугать, но эта смерть будет на вашей с-совести!
— Чёрт знает… — бормочет вконец расстроенный Айрам Борисович. — Мне второго января на работу. Пациент до второго января не дотянет?
— Н-н-никак, — тенор снова всхлипывает. — Доктор, вы не можете нас тут б-бросить… Доктор, только на вас и н-н-надежда… Д-доктор, у меня «москвич» с-синий, я тут вас жду… Спасите, д-доктор…
Сочувствуя оборвавшему связь абоненту, телефонная трубка плачет короткими гудками. Лит сперва растерянно смотрит на неё, потом немножко испуганно и очень виновато — на жену.
— Милая, родная, голубушка моя…
— Опять? — холодно и сухо спрашивает Марта Ильинична — женщина с виду хрупкая, но ещё в нежном возрасте, по-видимому, перенесшая операцию по замене позвоночника на железный лом.
— Родная моя, ну ты же знаешь…
— Знаю.
— Милая моя, ну ты же понимаешь…
— Нет, не понимаю.
— Голубушка, ну ты же…
— Прощу, — ледяным тоном отрезает супруга. — Если успеешь вернуться до двенадцати ноль-ноль.
* * *
В шестиугольнике двора — мороз, снег, свет уличных фонарей, щедро удобренные песком тротуары, заиндевевшие авто, хлопки пробок на детской площадке, визг взлетающей ракеты и многоголосый смех: мужской, женский, детский. Светло-синий «москвичонок», привалившийся боком к огромному сугробу, суетливо мигает фарами. Из открытого окна машины кто-то машет рукой:
— Сюда, Айрам Б-борисович! Здесь я!
Беспокойный тенор высок, но не строен — он тощ, сутул и плохо выбрит. И в автомобиле, кроме него, никого нет. Втиснувшись на переднее сиденье, Лит игнорирует протянутую для пожатия нервную узкую ладонь. Вместо этого он вперяет в водителя грозный взгляд.
— Где ваш друг?! Извольте предъявить умирающего, любезный!
— Друг? — тощий Гена секунду смотрит удивлённо, потом спохватывается и суёт закипающему от гнева врачу раскрытый ноутбук. — Вот!
C мерцающего экрана на Айрама Борисовича смотрит нечто змееподобное, чешуйчатое, сине-зелёное, зубастое, с развёрнутыми перепончатыми крыльями. Нарисованное пусть и довольно посредственно, зато вдохновенно.
— Это… — Лит несколько секунд переваривает увиденное, потом заканчивает: — Вы всё-таки шутник, да?
У него почему-то даже гнев утихает, он испытывает нечто вроде облегчения. Пусть глупый, но всё ж таки розыгрыш. Никто не умирает, никого не нужно спасать. И через пару минут можно будет уже вернуться за стол — под звон рюмок, под хохот разыгравших хозяина гостей, под приятно теплеющий взгляд жены…
— Это не ш-шутка, — Гена шмыгает носом. — Это Доррграуморт, мой д-дракон. Ему п-плохо, доктор!
— Вы комик, любезный? Вас кто-то попросил меня разыграть? А-а-а! Женя Горбачевский! В его стиле шуточка!
— Я не к-комик, доктор, я — п-писатель. Фантаст, понимаете? Н-н-начинающий. Малоизв-в-вестный.
— Чёрт знает, что такое!
— Выслушайте, в-войдите в положение. У меня времени — только до утра, в с-семь уже поезд. Плацкартный вагон, п-первое января, до М-москвы ехать сутки. Я же н-не смогу там работать, доктор! Мне там не дадут! А вт-торого мне уже нужно быть в редакции! А т-третьего уже корректура! Это же б-б-блиц-выпуск! Новогодний, понимаете?! Они з-заказали рассказ! Если я не успею — второго т-такого шанса…
— Кто заказал?! Какой рассказ?!
— Альманах. Литературно-фантастический. «Полночь. М-миллениум». Не слыхали? Он известный, п-престижный — жуть! Рассказ фэ… фэнтезийный, про драконов… А я не пишу фэнтези! Я не б-брался ни разу! Если б ф-фантастика — я б за пару дней всё разложил, как по нотам: д-дракон — мутант, киборг-модифик-кант, ошибка генетического эксп-перимента, его вывели, чтобы на детских утренниках п-показывать, а он вышел из-под к-контроля, и ёлку — пф-фух… Э-эх!.. Но у них там — только фэнтези, и б-баста! Но я всё равно за два д-дня почти успел! Почти! Это же для м-меня шанс, понимаете?! Мне обязательно ну… нужно!
— Нет! — рявкает разгневанный Лит. — Не понимаю! Какой идиот будет заказывать в престижный альманах рассказ за два дня до издания?!
— Они не за два д-дня, они за два м-месяца заказали, — Гена моргает, явно смущённый. — Только не мне, а Лук… Лукоморенко… Ну, вы же слыхали про Фаддея Лук-коморенко, не могли не слыхать! Он-то — ф-фигура! Звезда! В нашем писательском цеху даже среди м-мэтров — киломэтр!
— И что же ваш звездун? — ядовито вопрошает Айрам Борисович. — Не справился?
— Ну, что вы! С-справился! Но на той неделе п-попал к нему в руки свежий выпуск «П-полночи», а в нём статья их штатного к-критика — Ильи Богатырского — про п-последний роман Лукоморенко. И так, знаете ли, р-резковато Богатырский выступил… Мол, была з-звезда, да звездец з-звезде, вся вызвездилась. Мол, т-таких романов на просторах р-рунета — хоть кастрюлей хлебай. Мол, не п-пора ли уже на небосклоне н-новые Сириусы с Альтаирами п-поискать… Так Лукоморенко обиделся и готовый р-рассказ в своём блоге опубликовал.
— И что за беда?
— Да как же! С-скандал! Уже опубликованное в «Полночи» не п-печатают! Редактор лично в комментах к рассказу отп-писался, назвал мэтра зазнавшимся г-графоманом. Это ж знаете… Это вот как если б в-вас кто-нибудь к-коновалом обозвал, доктор.
— А что же мэтр? — Лит ловит себя на том, что поневоле увлёкся окололитературной склокой.
— Заявил в ответ, мол, р-редакторов нынче развелось — что блох на д-дворняге, а таких писателей, как он — только он один. Но если р-редакция с Богатырским согласна, п-пусть заказывает рассказы «н-новым Альтаирам». А редактор ему в ответ: «И з-закажем, не сомневайтесь». Ну, и н-написал прямо там, в б-блоге: «Альманах подписывается в печать п-пятого января. Кто первым возьмётся до т-третьего сдать в корректору готовый текст — тому з-заказ и отдадим».
— И вы, значит, первым успели.
— Успел! — на лице Гены расцветает счастливая, глупая, почти детская улыбка.
— Справились?
Улыбка гаснет отгоревшим бенгальским огнём, в один миг щенячья радость без пяти минут состоявшегося писателя сменяется прежним отчаянием. Он складывает руки «замком» и трясёт ими перед Айрамом Борисовичем, причитая:
— Я почти справился! П-почти! У меня есть г-герои! У меня есть с-сюжет! Есть к-кульминация! Есть всё, кроме ф-финала! Умоляю, доктор, помогите! Я всё н-написал за сутки! А потом целый д-день бился над р-развязкой! С самого утра! И ничего, н-ничего не выходит! Либо эта н-ночь, либо н-ничего! Доррграуморт умрёт! И я т-тоже умру — как п-писатель! Если вы не поможете…
— Конечно, помогу, — прерывает словесное извержение Лит. — У меня есть знакомый специалист, я вам дам телефончик, скажете — от меня. Очень хороший специалист, как раз по вашему профилю.
— Мне не нужен п-психиатр, — тощий Гена смотрит с укоризной, — мне нужен д-диагност. Вот, прочитайте это.
И он начинает нервно тыкать пальцем в клавиши ноутбука.
— Вот отсюда прочитайте — сразу всё п-поймёте!
Подчиняясь звенящей в его голосе истовой убеждённости, Айрам Борисович прикипает взглядом к строчкам на экране.
С драконом что-то было не так. Он двигался скованно, дышал тяжело, а когда поднялся на задние лапы, вытягивая под свод пещеры мощную шею, Тубалкейн увидел, что сапфировая чешуя на брюхе чудовища потускнела и отслаивается. Страшные когти чертили в камне глубокие борозды, но делали это не уверенно. Сверкнув на юношу янтарными глазами, дракон распахнул пасть и шумно дохнул… Но зажмуривший глаза Тубалкейн недождался потока всесжигающего пламени, вместо этого его окутало облако густого и исключительно вонючего дыма.
Тогда рептилия осела, съёжилась и будто бы стала меньше. Незадачливый спаситель принцесс подумал, что от кончика хвоста до ноздрей будет от силы два десятка локтей. А дракон, между тем, хмуро поглядел на человека и просипел с натугой:
— Что, рыцарь, бить будешь?
— Н-нет, — пробормотал растерянный Тубалкейн. — Я не драться, я поговорить.
— И то верно, — согласилось чудовище горько, — со мной теперь — только языком почесать. А потом палицей по голове — и вся недолга.
Не веря своим ушам, юноша в изумлении уставился на дракона.
— Ты болен?!
— Уже восемь лет.
— Так долго! Но… разве у вас нет собственных лекарей?
— Лекарей нет, — если бы рептилия была человеком, она бы, наверное, саркастически усмехнулась. — Есть мудрецы. Ты полагаешь, я сам додумался украсть человечью самочку? Они посоветовали. Премудрые.
— Что… — Тубалкейн задохнулся, отыскав взглядом недвижную фигурку у подножия золотой груды. — Что ты с ней сделал?!
— Да пока ничего. Лизнул пару раз — на пробу. Думал, может уже так подействует.
— Ли… лизнул?!
— Не помогло, — дракон вздохнул совсем по-человечески, — даже, как будто, хуже стало. А она в обморок упала. И так оно даже к лучшему — ничего не почувствует.
— Нет! — выкрикнул Тубалкейн, сжимая кулаки. — Ты не посмеешь!
— Выбор-то небогат, парень, — мрачно заметил дракон. — Либо я сожру твою девчонку, либо меня сожрёт моя болячка… Ну, либо ты мне просто дашь по голове палицей, спасёшь её, а меня избавишь от мук совести. Я даже, может быть, почти не буду сопротивляться.
Самозваный рыцарь опустил голову.
— У меня нет палицы, — признался он. — И я скверный боец.
— Что ж… Тогда у нас и правда проблема, — сипло подытожил Доррграуморт.
— «Неуверенно» нужно писать слитно, — машинально поправляет аккуратный по части правописания Лит. — А «не дождался» — раздельно.
Писатель, даром что взволнован, слегка краснеет.
— Это черновик… я… с-спасибо. А по существу дела, д-доктор?
— Да что тут скажешь. Не О’Генри вы, и не Куприн. И мне всё ещё невдомёк, на кой чёрт я вам сдался.
— Сейчас объясню, доктор! Вкратце история т-такая: Альвиц Тубалкейн фон Г-гаспит — паренёк из мелкопоместных н-небогатых дворян Красногории, поступает в столичную м-медицинскую академию. Случайно вместе со знакомым п-попадает на новогодний бал в королевском д-дворце, где выдаёт себя за р-рыцаря. И влюбляется в Анфилину — наследную п-принцессу. Как п-положено, с первого взгляда. Они танцуют, потом выходят на б-балкон есть мороженое, и тут её уносит в когтях внезапно налетевший д-дракон. Все в ужасе и в панике — дракон много лет жил на г-горе неподалёку и людей не беспокоил. К тому же д-драконы — большая редкость: они живут по триста лет и славятся как большие му… мудрецы. В прошлом их почти истребили, п-поэтому теперь уцелевшие оберегаются по всему м-миру, как величайшая ценность. И вот к-король лично просит молодого рыцаря, весь п-праздник ухаживавшего за принцессой, пойти в логово п-похитителя и… ну, как-то договориться с драконом, ведь тот — с-создание разумное. Влюблённый Тубалкейн соглашается и идёт. И узнаёт, что д-дракон болен, п-понимаете?
— Это я уже прочитал, — ворчливо отзывается Лит. — Дыхание затруднено, чешуя отслаивается… Как он вообще летал, да ещё и таскал кого-то?
— Из п-последних сил. Он восемь лет б-болеет, и ему становится всё хуже. От отчаяния б-бедняга решился на крайние меры.
— Взял принцессу в заложницы?
— Нет. Собирается её с-съесть.
— Ор-р-ригинально! — Айрам Борисович, глядя на писателя, приподнимает бровь — левую.
— Да-да! Видите ли, среди д-драконов бытует поверье, будто бы человеческая д-девственница благородных кровей может исцелить даже т-тяжёлые, смертельные раны. Доррграуморт — дракон молодой, п-прогрессивный и не верит в байки ст-тариков, но болезнь измучила его, он умирает и п-потому отчаялся.
— Занятная история, — признаёт нехотя Лит.
— Небанальная, правда?! — глаза Гены восторженно блестят. — Драконов убивают, д-драконов седлают, с ними даже торгуют, но никто их ещё н-не лечил!
— Или вы об этом ещё не читали, — втыкает шпильку мстительный врач. — Но всё-таки, зачем вам я?
— Вылечите его! — пальцы писателя вновь сцепляются, взгляд становится умоляющим. — Я не знаю, чем он б-болен! У меня нет развязки, нет ф-финала! Сутки сидел, ломал голову — либо б-банальщина прёт, либо полный б-бред! А вы — диагност от бога, сп-пециалист, настоящий профи! Спасите моего д-дракона!
— Вы с ума сошли, — беззлобно отвечает Айрам Борисович. — Я даже не ветеринар, я людей лечу. Живых, не придуманных. Нет, любезный, я на вас не злюсь, даже где-то сочувствую вашей беде, но помочь — увы. У вас есть ещё пара дней, что-нибудь да сочините.
— Отказываетесь…
Лит разводит руками — не обессудьте, мол. Тогда лицо у Гены делается необычайно решительным и он заявляет проникновенно:
— Доктор, я на своей фантазии не п-первый день женат, знаю её, как об-блупленную. Если уж она с-сказала «стоп» — тут хоть уб-бейся, толку не выйдет. Если на неделю рассказ за-а… заброшу, тогда что-нибудь, наверное, п-придумаю, но у меня этой недели нет — и значит рассказу к-каюк. И Доррграуморту к-каюк. И моим шансам в «Полночи» напечататься — т-тоже. А вы, Айрам Борисович, не просто ненормальному ч-чудаку сейчас отказываете, вы, быть может, на всём моём п-писательстве, крест ставите.
Откровенно говоря, Лита, как человека начитанного и обладающего хорошим вкусом, не слишком пугает перспектива загубить карьеру молодому фантасту. Между нами говоря, он даже считает, что борьба с графоманией — есть святая обязанность каждой культурной личности. Убедил хотя бы одного начинающего писателя или поэта бросить сочинительство до того, как его писанина впервые уйдёт в печать — можешь считать свою жизнь прожитой не зря. Но будучи вместе с тем человеком добрым и отзывчивым, Айрам Борисович никогда в этом не признается. И потому сейчас даёт слабину.
— Чёрт знает, что такое… Да господь с вами, юноша, вы делаете из мухи слона. У вас же фантазия, так придумайте любое название с любыми симптомами! Кто возьмётся опровергать, будто у драконов такой болезни нет? Напишите: драконье бешенство. Или какой-нибудь… ползучий ящур — отлично звучит.
— Нет, доктор, не в-выйдет, — Гену аж перекашивает от отвращения к себе.
— Отчего же?
— Логика… чтоб её. Логика п-повествования. Тубалкейн тоже не в-ветеринар, он тоже людей лечить б-будет. И в драконьих болячках — ни бум-бум. А потом, сами п-посудите, уж если драконы за восемь лет не подсказали Доррграум-морту средство излечения, то это едва ли б-болезнь известная. Нет, здесь что-то другое.
— Наследственное, — ворчит Айрам Борисович. — Достались бедняге гены дурные… от одного писателя.
А Гена так расстроен, что даже не возражает. И глядя на него, Лит вдруг начинает кое-что понимать.
— Послушайте, — говорит он, — если гора не идёт к Магомету, то, может, это и правда гора, а не слон? Вам ведь, в сущности, не нужен диагноз, чтобы написать финал. Пойдите другим путём.
— Каким? — с надеждой спрашивает писатель.
— А вот таким: народное средство может же и впрямь оказаться действенным. Дракон ест принцессу — и чудесным образом выздоравливает. Финал.
— Да что вы такое г-говорите! Вы же врач!
— Именно. И задачу свою, как врач, я выполняю. Спасаю вашего придуманного дракона. Придуманную девушку вы спасать не предлагали.
— Но Доррграуморт не хочет её есть! Ему даже х-хуже стало — потому, что не х-хочет он!
— Вот Тубалкейн ваш, как будущий врач, и должен наступить на горло собственным эмоциям, убедить больного. Девушку жалко, но дракона — ещё жальче. Он — редкость, вы сами сказали, государственное достояние. Его сберечь нужно. Между прочим, под этим соусом можно отличную драму завернуть — про ответственность врача, про тяжесть выбора. Если в вашей «Полночи» не дураки сидят, они такую историю у вас с руками оторвут.
— Ну, как же так… Ведь н-новогодний рассказ… — бормочет Гена, но в голосе его звучит неуверенность.
— Новогодний — не значит весёлый, — нравоучительно возвещает Лит. — Получится трагично, но красиво: очнувшаяся принцесса проникается ситуацией и сама предлагает себя в жертву. Как вариант — тронутый её словами дракон отказывается эту жертву принять и умирает на руках у рыдающих героев. Каждый делает свой выбор — вот вам и развязка, и финал.
— Но я уже акценты расставил ко… комедийные…
— От фарса до трагедии — один шаг.
Писатель сомневается целую минуту, потом отчаянно мотает головой.
— Нет, доктор, н-никак не могу. Взять, и отдать на съедение п-принцессу — юную, п-прекрасную, жертвенную — это же з-зверство, я себя уважать п-перестану. Но и дракона… его ведь тоже ж-жалко. Вот вам разве не ж-жалко?
— Вы напечататься хотите? — безжалостно наступает на больную мозоль Лит. — Мечтали стать настоящим литератором, за чужой заказ взялись, а трудности встретили — и на попятный?
— Я мечтаю, — соглашается Гена со вселенской тоскою в глазах. — Но не любой же ц-ценой! За чужой заказ взялся — это в-верно, да только Лукоморенко ради него не по… подставлял. И героев убивать не по в-велению музы, а ради собственной с-славы… Нет-нет, так не годится. Т-так я не хочу.
Лит смотрит на поникшего писателя, смотрит на его нервные пальцы, теребящие обмотку руля, и вдруг начинает понимать, что раньше кое-что про Гену понял неверно.
— Так, — говорит он сердито, — не разводите сырость. Я тут, кажется, ошибся, а прав ваш Дормидонт…
— Доррграуморт. Можно короче: Дорморт или Д-дорми — это для д-друзей.
— Не морочьте мне голову, молодой человек. Для нас сейчас важнее, что про кровь девственниц — это и правда байки стариковские. Принцесса наша, конечно, девушка славная, но жертва её в данном конкретном случае никому не поможет.
— Как так? — изумляется автор.
— А вот так. Какие у ящера симптомы?
— Ну-у-у… Плохой аппетит, болезненный зуд по телу, чешуя темнеет и сыпется, зрение ухудшилось…
— Это потому, что глаза воспалены, — задумчиво поясняет Лит. — А ещё он не может огонь выдохнуть — это у него с дыханием проблемы… Молодой он, говорите?
— Да, — писатель моргает. — Тридцать два г-года всего.
— Но живёт самостоятельно. Давно?
— Ну-у-у… — обескураженный Гена пожимает плечами. — Я как-то не д-думал… Наверное, у них, у д-драконов, совершеннолетие… ну, пусть в двадцать лет б-будет. А что?
— Пусть, — соглашается Лит. — И тогда они улетают из родной пещеры, чтобы завести себе собственную жилплощадь. Находят подходящую пещеру, набивают её сокровищами… Так?
— Ну-у-у… Примерно. А что?
— Выходит, гору неподалёку от королевского замка Дормидонт облюбовал лет двенадцать тому назад.
— Ну-у-у… В-выходит, так. А что?!
— И золото он туда всё больше местное таскал.
— Ну-у-у… Да, само с-собой. А что?!!!
— Всё ясно, — торжественно возглашает Лит и поднимает вверх указательный палец. — У него аллергия!
— На золото?! — ахает писатель, потом трясёт головой: — Нет-нет-нет, это же н-нелогично, он на золоте родился, он рядом с ним рос… Нет, Айрам Б-борисович, никак не сходится.
— Не на золото вообще, — сочувственно и немножко раздражённо, как на бестолкового ученика, смотрит на него Лит. — У него аллергия на местное золото. Оно червонное, или иначе — красное. Знаете, что это такое? Сплав золота и меди. Допустим, мода на него в королевстве пошла лет десять назад, когда ваш Дор-как-там-его только начинал свои сверкающие груды собирать. И скоро заболел.
— Но… я же такого не п-писал…
— А вы напишите. Всего несколько лишних строчек, и будет вам сюжетная логика.
— Вот это да! — Гена хлопает округлившимися глазами. — У моего дракона… аллергия на м-медь!
— Очень редкое заболевание — неудивительно, что о нём никто не догадался. Между прочим, дракону ведь стало хуже после похищения — так вот, это не от жалости к девушке, а потому, что он её с новогоднего бала уволок. Принцессе, небось, макияж из золотых блёсток сделали с королевских-то щедрот, и когда наш хвостатый аллергик её лизнул…
— Гениально! — Гена хватает диагноста за руку, в порыве чувств сильно сжимает и трясёт — на сей раз Айрам Борисович не сопротивляется. — Спасибо, доктор! Сп-пасибо! Я в вас верил! Как в б-бога! У меня просто нет слов, чтобы выразить…
— А ещё писатель, — с ехидцей заявляет ему Лит и смотрит на часы; четверть двенадцатого. — Ну, что ж, я возвращаюсь к водочке и к холодным закускам. Присоединитесь?
— Нет, — улыбается Гена. — У меня же в семь утра п-поезд, а мне ещё нужно всё д-дописать.
— Ну, что ж, удачи вам.
Айрам Борисович выбирается из машины и полной грудью вдыхает морозный, пахнущий фейерверками воздух. Странное дело — вроде, и не спас никого на самом деле, а в душе покой и ликование, как после успешной операции.
— Знаете, — подмигивает ему Гена, опустив стекло и высунувшись наружу, — вы так вдохновенно рассказывали про п-принцессу, про дракона… Не пробовали сами сочинять, а?
— Пробовал, — признаётся Лит после недолгого колебания.
— И как?
— Да никак. Я, любезный Геннадий, ещё меньше О’Генри, чем вы. И до Куприна мне — как до Луны. Каждый должен заниматься своим делом. Не согласны?
— Согласен… н-наверное.
Гена Замоскворецкий улыбается неуверенной улыбкой студента, вытащившего на экзамене единственный знакомый билет.
— С наступающим, — говорит ему Айрам Борисович. И идёт домой.
Анфилина и по каменным глыбам, устилающим дно огромного пещерного колодца, ступала легко и невесомо, словно по надраенному паркету бального зала. Тубалкейн смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом. Потом вздохнул. Увидится ли он с ней ещё хоть раз? На выходе принцессу ожидает свита — её тут же увезут во дворец. А завтра король уже узнает, что юный рыцарь Альвиц Тубалкейн фон Гаспит — вовсе даже и не рыцарь, а младший сын благородного, но совершенно разорившегося провинциального дворянчика и будущий государственный лекарь. Пусть не простолюдин, да только беден, как церковная мышь, и в перспективе у него отнюдь не ратная слава. Ах, Анфилина…
— Прелестная самочка! — гулко шепнул Доррграуморт. — Будь она зелёной, крылатой и ростом с меня, я бы сам в неё влюбился!
Тубалкейн покраснел.
— Ты мне жизнь спас, человечек! Я этого не забуду! У нас, ящеров, знаешь ли, хорошая память!
— Да не спеши ты благодарить, — молодой лекарь вяло махнул рукой. — Далеко ещё до поправки-то…
— Поправлюсь! — убеждённо заявил дракон. — Впервые за восемь лет чую: поправлюсь!
— Я утром вернусь со снадобьями, буду кровь тебе чистить. А ты, пока из постели твоей червонное не достану, спать на ней не вздумай.
— Да понял я, понял.
Дракон поглядел на своё драгоценное ложе и проворчал с сожалением:
— Вот незадача-то, столько трудов — и всё насмарку.
— Поменяй у Его Величества, — предложил Тубалкейн. — Всё красное золото на чистое. Думаю, он не откажет.
— Вот ты с ним и поговори! Скажи, что я предпочитаю монеты и маленькие слитки, на больших спать неудобно.
— Я?! — юноша поперхнулся. — С королём?!
— Я тебе доверяю, — дракон подмигнул огромным янтарным глазом. — А если ты ему скажешь, что золото будем менять три к двум — он ещё и наградит тебя, пожалуй. Эх, да только видел я королевскую сокровищницу — даже при таком обмене я едва ли от половины этой отравы избавлюсь…
Доррграуморт немного подумал, выпустил из ноздрей тонкую струйку дыма и решительно заявил:
— Что после мены с королём останется, ты заберёшь.
У Тубалкейна перехватило дыхание, он уставился на дракона широко раскрытыми глазами.
— Шу… Шутишь?!
— У тебя ведь нет на медь этой… аллер-р-р-ргии?
— Н-нету.
— Значит, не шучу. Жизнь чистокровного драка дорого стоит.
— Я не ради денег! — нашёл в себе силы возмутиться Тубалкейн.
— Знаю. Ты ради неё… Но мне приятно думать, что и ради меня чуть-чуть.
Дракон ещё немного поразмыслил и добавил:
— Это не плата за лечение. Это подарок. У вас ведь праздник, вы на него всегда друзьям что-нибудь дарите, я знаю. И вот ты подарил мне сегодня жизнь, а я дарю тебе… ну, то, что могу подарить. Так пойдёт, друг Тулли?
— Пойдёт, — прошептал Альвиц Тубалкейн фон Гаспит, вдруг ставший в масштабах маленькой Красногории очень выгодным женихом. — Спасибо, друг Дорми. С Новым годом тебя.
— С Новым годом, — ответил ему дракон.
25.11.2011 г.
