Вокруг была густая темнота, чернее самого крепкого кофе. Темнота не позволяла определить ни день, ни час. Она походила на глубокую могилу, где остановилось время. Навсегда. Темные стены уходили вверх, где глаза могли различить кольцо слабого света. Вероятно, это был люк, отверстие, через которое нас сбросили внутрь. Свет не мог проникнуть через слабые щелочки и трепетно мерцал, словно извинялся: «Ребята, это все, что я могу».

Первой очнулась Наденька. Слабым голосом она произнесла:

— Это сон? Мы ведь дома, да?

— Нет, — грубо, как всегда, ответила Маша. — Это жопа. По ходу, мы вляпались. Не могу объяснить во что, но мы действительно крепко попали.

Мы с Колей вскоре тоже открыли глаза. Нас бросили в трубу, напоминающую большую высокую бочку. Труба по размеру была несколько метров в высоту — примерно пять или шесть. Так что шансов выбраться не было. Пол, однако, был земляной, но достаточно плотно утрамбованный. Мы сидели в темноте и, к счастью, не видели запекшиеся давнишние бурые пятна крови, мы, непонятно какие по счету жертвы, четверо ребят, попавших в ад.

Тем временем железный гонг отметил время приема пищи — ужина или завтрака, я не знаю. Скованные цепями люди получали порцию горячей похлебки. Худые лица с блестящими глазами, шаркающие обессиленные ноги, нездорово втянутые животы; иссохшиеся руки прижимали пальцы к горячим алюминиевым чашкам, испытывая редкие моменты радости — люди ели и благодарили бога еще за один день жизни, сомневаясь, что будут жить завтра.

Это было все, что осталось от нашего друга Славика.

Наденька плакала. Сама хрупкая и нежная из нас — одно слово художница, как частенько говорила Маша, — Надя тяжелее всех переносила последние дни нашей неудавшейся поездки. А сейчас совсем расклеилась: она хотела домой к родителям, к своим рисункам. И отказывалась верить в случившееся. Слезы помогали пережить стресс. Она закрылась в себе и перестала бороться. Надя или плакала, или спала, не воспринимая реальность, и грезила наяву, что она уже дома.

Окончив школу, Надя думала, куда поступать. Но в голове было пусто, так как особо ее никуда не тянуло. Папа Нади работал в Российских Железных Дорогах и хотел отправить дочь в университет путей сообщения, чтобы пристроить ее на интересную должность, обеспечив тем самым стабильное Надино будущее, но вышло не так, как планировал папа. Большая охотница до выставок и музеев, однажды Надя увидела экспозицию художников из Йошкар-Олы, привезенную в Екатеринбург. Чего там только не было — это и национальные вышивки, и обереги, и бисер с монетами, картины, написанные акварелью с видами марийских деревень, этнические куклы в забавных костюмах марийцев. И Надя попала — она стала рисовать. И поступила, не смотря на запрет папы, в художественное училище. Тонкая и нежная, как березка, с белыми вьющимися волосами, Наденька сама походила на воздушный оберег, который был с нами, скреплял нашу дружбу и был надежной частью команды.

Каждый день, накормив и уложив Наденьку, мы строили планы и думали, думали, думали. Мы трое были твердо убеждены, что выберемся, что справимся и вытащим нашу подругу из безнадеги и вернемся домой.

Пришел четвертый день заточения. Вместе с его приходом к нам в камеру спустились двое. Люк наверху однажды заскрипел и открылся, ослепляя нас электрическим светом. Внутрь опрокинулся трос, по которому спустились люди. Они напоминали персонажей из «Бегущего человека» Стивена Кинга, хищников из одноименного фильма. Одетые в кожаную одежду, украшенную железными бляхами, с мускулистыми руками и толстыми шеями, люди казались пришельцами из параллельного мира — мощные, незыблемые, настоящие.

— Выбирайте следующего. Мясо закончилось, — произнес один.

В ужасе глядя друг на друга, мы замерли, не понимая.

— Думайте пять минут или мы сами выберем, — добавил второй. — Хозяин голоден и приказал нам доставить еду.

— Нельзя злить Хозяина, — произнес второй, — его слово — закон. Он дает нам жизнь.

— Он? — Маша, разумеется, не могла молчать. — Какой такой Хозяин? Жизнь вам родители дали, между прочим. Ни какой-то там Хозяин. У нас рабства давно нет. И вы никому ничего не обязаны. Наш мир свободен. Даже, даже в Африке давно свобода!

Двое озадаченно замолчали. На нас глядели их глаза, мутные и недоверчивые, в которых, тем не менее, неуклюже проблескивала мысль.

— Нет, только Хозяин. Он для нас все, — произнес первый. Но в его голосе мы уловили тень сомнения. — Выбирайте.

Дрожа всем телом, я подняла руку, что готова. Готов был и Коля. И Маша тоже. Мы спорили, кто спасет остальных, но нас спасла Надя.

— Я пойду. И сразу буду дома. Я так устала и хочу домой рисовать. А вы потом, позднее. Еще увидимся, друзья, — Надя обняла нас всех и попросила мужчин сделать это быстро. — Задушите меня. Тихонечко. Лучше во сне. Я все время сплю. Здесь какая-то ошибка, что я здесь. Мне просто уже пора домой.

Двое переглянулись.

— Хозяин любит свежее, — сказал первый.

— Мы скажем, что так и есть, — ответил второй. — А девчонке поможем. У вас есть четыре дня, — добавил он, глядя на нас, — только четыре. Потом мы снова придем.

— Посмотрите внимательно вокруг, — посоветовал первый.

И двое поднялись наверх вместе с Надей.

Наде не было больно. Ей дали какую-то траву и она уснула. А на острове потом видели призрак — белокурую девушку на берегу, которая часто плакала.

Первый день был днем траура: никто не хотел разговаривать, мы думали о мужестве Нади, о Славике; мы с Машей ревели, а Коля сидел, насупившись, изредка дергая себя за волосы, порой вырывая целые пряди и не чувствуя боли.

День второй не принес ничего нового — апатия и пустота пришли на смену слезам.

Третий же день ожидания был богат событиями. С самого утра мы исследовали каждый сантиметр пола и стен, нажимая пальцами на кажущиеся выпуклости. Четко, сантиметр за сантиметром, упорно нажимая пальцами, где только можно. К вечеру сил совсем не осталось. Тщетность попыток породила приступ ярости, которая нас и спасла. Коля сел, наклонился к стене и попытался вытянуть ноги — места не хватало, и от злости он пнул обеими ногами стену. Удачно, скажу я вам. Колины ноги выбили кусок обшивки, скрывающей лаз, вырытый руками неведомых узников. Сам того не зная, Колька пробил путь к спасению. Руками на ощупь, мы бы его не обнаружили. Лаз вел далеко в темноту, где нас, возможно, ждала жизнь.