Дрязги и разборки между Великими Домами после отречения императора Шаддама IV продолжались почти пять лет. В это время Пол Атридес и Космический Союз, с которым они жили по принципу «Милые бранятся – только тешатся», успешно разделяли, властвовали, влияли и правили. Однако к началу двести седьмого года в ландсраате наконец наметилось некоторое замирение, и солнце Муад’Диба стало быстро клониться к закату. Не в силах пока преодолеть «вето» императора, все еще сохраняющего высшую законодательную власть и не желающего слышать ни о каком допущении компьютеров в межзвездный транспорт, парламентские вожди пошли другим путем. Из-под их пера потекла целая вереница третьестепенных подзаконных актов, которые вроде бы и не отменяли генерального положения о запрете электронно-фотонных средств навигации, но пробивали в нем мелкие бреши, позволявшие то там, то тут обходить парализующую паутину монополии Союза.

Гильдия Навигаторов, чувствуя, как под ней пошатнулась несокрушимая доселе спайсовая твердь, обрушилась на нововведения всей своей мощью, пуская в ход и закон, и беззаконие, и вообще все, что можно приобрести за деньги. Наступил период великих подковерных битв. Тем не менее цены на меланж дрогнули и пока осторожно качнулись вниз. Следствием стало то, что доходы императорского дома начали неуклонно снижаться, и над экономикой Дюны незримо поднялся призрак банкротства; император же попадал во все большую финансовую зависимость от Гильдии.

Нельзя сказать, что главы Сорока Домов так уж жаждали крови. Напротив, они, к их чести, всячески пытаясь избежать скандала, до последнего пытались решить дело миром и засылали к Муад’Дибу все новых переговорщиков, предлагая условия, о которых в иные времена можно было бы только мечтать. Но Пол, обычно сторонник тактики уступок и компромиссов, едва стоит речи зайти о его праве на власть, становится тверже скалы. Он предпочитает царскую прихоть и гибель, нежели разумную договоренность и спокойную, бесславную старость где-то в глуши. К тому же ему прекрасно известно, что в стане его врагов согласия нет и на открытый конфликт они вряд ли пойдут.

И вновь семь человек – правда, уже без барона Харконнена – собрались за тем же столом, за которым решалась участь императора Шаддама, и думали, как поступить с императором Муад’Дибом. То, что мальчишка зарвался и от него пора избавляться, единодушно признавали все, но никто не хотел рисковать ни репутацией, ни деньгами. Впрочем, картина складывалась очевидная, и особенных прений не возникало – доказавший свою эффективность сценарий устранения Шаддама вполне подходил и для этого случая. На Дюне по-прежнему присутствует многочисленная и достаточно организованная оппозиция, во главе которой стоит трезвомыслящий и авторитетный человек. Эта оппозиция нуждается лишь в благословении и поддержке, так что в сомнительных предприятиях типа интервенции нет никакой нужды. Муад’Диб – император, так сказать, местного масштаба, вот и представим соотечественникам с ним разбираться. При любом развитии событий усиление позиций Южной Конфедерации сделает его сговорчивей, а если нет – пусть пеняет на себя. Это первое.

Второе – сама Дюна. Деканское нагорье, база Южных Эмиратов, таит в себе несметные сокровища – вся таблица Менделеева в самых лакомых формах и вариантах, а кроме того – сказочно чистый сухой воздух, который при помощи копеечного фильтра запросто превращается в ценнейший ресурс сверхточных производств. Дюна словно создана для электронной индустрии, и разместить тут центр компьютерных технологий – значит, забить самый верный кол в гроб спайсовой эпохи. Промышленная инфраструктура обеспечит занятость фрименов, лишившихся привычного промысла, инвестиции в экономику Юга поднимут боевой дух, а часть доходов пойдет на погашение военных нужд. К тому же Арракис, пожалуй, единственное место в мире, где любую инспекцию Космического Союза можно со спокойной совестью встретить зенитным огнем – у нас, знаете ли, гражданская война.

Естественно, когда речь заходила о фрименах, никто не говорил: «Те фримены, что уцелеют после войны». Но думали так все. После проблем с Муад’Дибом эти неурядливые, своенравные племена изрядно утомили ландсраат, и лидеры парламента желали бы слышать о них как можно реже.

Но оставался главный вопрос – кого поставить во главе такого каверзного и хлопотливого дела? Где та железная рука, которая сокрушит Муад’Диба и не даст событиям отклониться в нежелательное русло? Кандидатура была единственная, никаких споров не было, и здесь мы открываем самую темную строфу нашей саги о Дюне.

Дело в том, что и по сей день мы не можем с достоверностью утверждать, кем на самом деле был человек, называвший себя маршалом Кромвелем. Все обстоятельства этой истории похоронены настолько глубоко и тщательно, а проведена она в такой строжайшей тайне, что нет даже сведений о том, как и когда эта загадочная фигура появилась на Дюне, и подобная конспирация вовсе не удивительна.

«Боевой фантом», он же мнемозапись, то есть электронно-полевая копия личности Джона Джорджа Кромвеля, величайшего полководца Второй Космической войны, кочует по галактикам и вселенным с давних пор, возглавляя список наиболее высокооплачиваемых наемников. Не потерпев ни единого поражения при жизни, Дж. Дж. и после смерти, будучи воссоздан чудесами нейрокибернетики, не уронил былой славы. Пересаженный на очередную биологическую основу – непременным требованием Кромвеля было абсолютное сходство с обратившимся во прах оригиналом, – он с неизменным успехом командовал войсками в разных мирах и системах, каждый раз доказывая нетленность своего военного гения.

Но, как и в первой жизни, так и во всех последующих, на славе его лежала мрачная тень. Бывший военный преступник, он был знаменит жестокостью, полным равнодушием к человеческой жизни и умением привлекать, а затем варварски использовать на поле брани самые неожиданные научные разработки. Шли слухи, что его интеллект теперь стал полностью машинным и одержим лишь манией убийства, что он вообще обратился в квинтэссенцию зла, воплощение дьявола, и от одного его имени уже веяло кошмаром. Он назначал безумные цены за свои услуги, но заказчики не возражали, зачарованные гарантией успеха; Кромвель был объявлен вне закона во всех мирах и измерениях, и регулярно поступали сообщения о том, что наконец-то демон пойман, дезактивирован, размагничен, но с тем же постоянством он возвращался вновь и вновь, и опять несчитанной мерой забирал обреченные ему жизни.

Но был ли действительно Кромвелем человек, которого так именовали на Дюне? Думаю, что да. Уже в те времена было технически осуществимо воспроизвести лицо, походку, манеры – но никому и никогда еще не удавалось подделать талант. Весь характер военной стратегии, парадоксальные договоренности, клиническая тяга к почти цирковым экспериментам на поле боя и успешный, ошеломляюще кровавый финал вместе с дюжиной других деталей указывают на фирменный, неповторимый кромвелевский стиль.

Кроме того, главы Великих Домов, без сомнений, никогда бы не доверили столь серьезной миссии и воистину фантастических средств человеку, в котором не были бы абсолютно уверены. Волею случая до нас дошла запись разговора спикера парламента Карла Валуа с «железной леди» фракции консерваторов в ландсраате Соланж Бюссонье. В двести пятом году, после очередных бесплодных переговоров с императором, на которых Карл, к полной для себя неожиданности, натолкнулся на представителя Гильдии, спикер покидал Дюну в крайнем раздражении и, беседуя с мадам Бюссонье, забыл о том, что стоит у грузового шлюза шаттла, где, согласно корабельному уставу, обязательно ведется фиксация всего происходящего. Свист ритмично включающегося и включающегося транспортера превратил речь спикера в своеобразный пунктирный шифр, но ключевая фраза слышна совершенно отчетливо: «…так наймите Кромвеля, черт возьми; сколько бы он ни запросил, все равно это обойдется дешевле».

Родиной и постоянным местом пребывания маршала было пространство Гео-Стимфальского блока, который, видимо, и был частью пресловутых «сорока тысяч миров»; Империя, входившая в систему Кросс-Роуд-Вилэдж, имела там соответствующий портал перехода, о чем официальная версия, естественно, не говорит ни слова. Однако в документах Кросс-Роуд есть отметка, что в марте двести пятого года Дж. Дж. Кромвель, он же Серебряный Джон, проходил через Корринский портал, и на чеке оплаты стоит личная печать Родерика Бауглира – об этом человеке надо рассказывать в отдельной книге, здесь же скажу, что его штамп есть неоспоримое доказательство подлинности документа.

Таким образом, я полностью убежден в том, что во время войны на Арракисе главнокомандующим Южных Эмиратов был не кто иной, как маршал Дж. Дж. Кромвель, и бесполезно искать какого-то великого артиста, который вдобавок еще оказался и гениальным полководцем, столь изумительно сыгравшего эту роль.

С кем у ландсраата не возникло никаких проблем, так это с Феллахом-эт-Дином. Подобно Стилгару, он был сыном, внуком и правнуком правителей, стоял у власти почти сорок лет и, в отличие от своего северного коллеги Муад’Диба, был по-настоящему озабочен и экологической катастрофой, и спайсовым кризисом, и, самое главное, дальнейшей судьбой страны. Конфедерация Южных Эмиратов оказалась единственным государством Арракиса, реально искавшим какую-то альтернативу угасающей монокультурной экономике. Вот где планы леди Джессики могли бы встретить достойный прием! Уже через десять минут беседы с монархом Карл Валуа, бросив дипломатию, велел секретарю достать документы, и без околичностей заговорил об условиях и суммах инвестиций. В свою очередь, Феллах, не дрогнув ни единым мускулом лица, мысленно возблагодарил Бога за то, что тот услышал его молитвы, и, поторговавшись для поддержания традиции, принял все пункты соглашения. Его не испугала ни столетняя аренда, ни заводы, ни включенная в контракт война, ни даже то, что придется делиться властью – Феллах был политиком предельно реалистичным, знал притчу о бесплатном сыре, и понимал, что, несмотря на все издержки и уступки, он убережет свои владения от великих бедствий и оставит сыну державу куда более стабильную и могущественную, нежели сам получил от отца.

Наследник престола, атлет и красавец Джерулла, горячая голова и религиозный фанатик, был в полном восторге от перспективы джихада. Давным-давно, в снах и мечтах он видел себя великим святым воином, огнем и мечом прокладывающим истинной вере дорогу на север. Его, правда, несколько смущал тот факт, что руководить столь великим начинанием будет человек, так близко стоящий к сатане – принца сразу предупредили, что верховное командование будет возложено на Сами-Знаете-Кого. Однако первое же знакомство с Кромвелем успокоило Джеруллу – перед ним был очень почтенный и пожилой воитель, отнюдь не дышащий серой и без всяких признаков когтей и рогов. Его спокойствие и уверенность в себе произвели на наследника самое благоприятное впечатление.

Впрочем, все это не идет ни в какое сравнение с чувствами, захлестнувшими Фейда-Рауту. Его неугасимая звериная ненависть к Полу Атридесу наконец-то обрела точку опоры в реальности – узнав о прибытии Кромвеля, Харконнен заревел и заухал, и, спешно переодевшись в им же самим изобретенную форму, изрядно напоминающую байкерский наряд, помчался излагать маршалу свои планы, в отличие от Джеруллы искренне надеясь, что Дж. Дж. и есть сам дьявол.

Минут пять он скакал перед Серебряным Джоном, брызгая слюной и доказывая, что, кроме него, вся Конфедерация – сборище слюнтяев и ротозеев, каких земля не рождала, и расписывая достоинства подчиненных ему головорезов, а также страшные казни, придуманные для Муад’Диба. Кромвель, сложив руки и не произнося ни слова, не сводил глаз с поверхности стола, на котором лежал листок с какими-то расчетами.

– Знаете, о чем я думаю, барон? – задумчиво спросил Дж. Дж., когда Фейд смолк, переводя дыхание. – Прямо сейчас вас застрелить, или чуть погодя?

Фейд опешил. Кромвель поднял глаза и вдруг страшно прошипел:

– Сядь, скотина! Сядь и слушай внимательно, что я тебе скажу!

Фейд сел.

– Мы здесь затеваем большое серьезное дело, – заговорил Дж. Дж. – Нам дали время, деньги, но не дали права на ошибку. И я не позволю никаким горлопанам и торопыгам мне это дело испортить.

– Да я…

– Молчать. Нет такой задачи – просто убить Муад’Диба. Грош цена таким планам. Нам нужна признанная всем сообществом государственность, потому что мы должны выступать как официальные лица, а не как шайка бродяг и киллеров – это раз. Нам нужна промышленность, потому что часть военных расходов придется оплачивать самим – это два. В этих горах предстоит построить вторую Силиконовую Долину, если ты понимаешь, о чем я говорю. Нам нужна нормальная армия, а для этого надо преодолеть Конвенцию о нераспространении. Это три.

Длинный костлявый палец едва не уперся в нос Фейду.

– У Муад’Диба на Западном Рифте восьмисоттысячное войско, а у нас не наберется и сотни. Твоей, что ли, вонючей задницей я их напугаю? У них современные системы оружия, а чем мы вооружены? Дрекольем – такое слово ты знаешь? Война. Войну надо готовить, и будь спокоен, я ее подготовлю.

– Да я не против, – взмолился Фейд-Раута. – Я только спрашиваю – когда?

– Ладно, я тебе скажу. Как можно позже – вот когда. Сначала инфраструктура, обкатанная тактика, обученные солдаты, адаптированная техника, а уж потом можно жать на крючки и кнопки. Но у вас же, мерзавцев, никакого терпения, вам подавай результат, у вас зудит… Нет, любезный барон, я буду тянуть до последнего. И пока я не прикажу, ты будешь сидеть тихо, как мышка, и не делать ничего без моей команды. Какой виски ты предпочитаешь?

– Блэк Лэйбл…

– Так вот, если я прикажу, ты будешь чистить Блэк Лэйблом сапоги Муад’Дибу… до поры до времени. Запомни: мы должны торжественно вступить в Арракин, перед всем миром посадить Атридеса за стол, и он подпишет все, что мы ему продиктуем. В законном – слышишь? – законном порядке. А вот после, – и тут Кромвель радостно оскалился жутким волчьим оскалом, – я обещаю тебе отдать его в полное распоряжение. Съешь его, настругай ломтями, что хочешь… Даю честное слово. Но до этого, – уже знакомый палец грозно постучал по столу, – одна выходка, один фокус без спроса – и я расстреляю тебя перед строем. Собственноручно.

С Фейдом произошло что-то странное. На него вдруг снизошло некое успокоение, словно какая-то часть его разболтанной душевной конструкции неожиданно обрела прочный фундамент. Он откинулся в кресле и уставился на маршала неизъяснимым взглядом.

Штука в том, что, несмотря на всю свою лютость и бесноватость, Харконнен-младший никогда не был лидером. Его буйной неуравновешенной натуре был присущ некий инфантилизм пополам с мазохизмом, потребность в противовесе, желание иметь за спиной надежную крепость, твердую, пусть наказующую, но родительскую руку, против власти которой можно бунтовать, но и одновременно чувствовать силу ее поддержки. Всеми способами Фейд-Раута старался вырваться из тех ежовых рукавиц, в которых держал его дядя, старый барон, но, очутившись на свободе, он с растерянностью ощутил себя лишенным указующего перста, безотчетного, но существенного жизненного ориентира. Характер его от этого, естественно, отнюдь не смягчился, но количество потребляемого спиртного заметно возросло.

Теперь же все внезапно встало на свои места. Он снова во власти чужой воли, которая, хочет он того или нет, ведет его к нужной цели, а значит, вновь перед ним открыты прелести безумств, своеволия, безоглядного наслаждения жизнью без всякой заботы об ответственности, груз которой переложен на другие плечи. И, ко всему прочему, можно опять с легким сердцем клясть чертовых стариков, от которых нет житья.

– Слово! – почти с восторгом взревел Харконнен, тоже колотя пальцем по столу. – Вы дали слово, маршал, не забудьте!

Кромвель ласково улыбнулся.

– Можешь называть меня Джон.

Алия, точно с неба упавшая в эту разноперую компанию, пришлась как нельзя более ко двору. Еще в салоне вертолета Кромвель заметил:

– Господа, поздравляю, вот и недостающее звено в нашей цепи – правительство Арракина в изгнании!

– Но меня никто не изгонял, и правительства никакого нет, – сдержанно возразила Алия.

Дж. Дж. только вздохнул.

– Увы, Алия, не мы выбираем судьбу. Вы легенда, вы живой символ Арракиса без Муад’Диба. Брат обратил вас в посмешище, но люди в вас верят, и ничего с этим не сделаешь. А потом. Вы молоды, энергичны, образованы, вам известны их нужды – почему бы им не помочь? Вы хотите доверить заботу о земляках кому-то другому? Что вас страшит? А правительство… У вас уже через неделю без всяких усилий будет кабинет министров… с троекратным дублированием.

– Помочь? – переспросила Алия. – Как я могу им помочь?

– Именно помочь. У нас тут, милостивая государыня, скоро война, и мы просим вас помочь нам стать не врагами, не завоевателями, а освободителями… Вы уж не отталкивайте пальмовую ветвь, подумайте, подумайте…

Алия отвернулась к иллюминатору.

– Я должна посоветоваться с Володей.

Кромвель засиял привычной безумно-счастливой улыбкой:

– Разумеется, о чем речь…

Феллаху-эт-Дину маршал сказал:

– Ваше величество, прежде чем побеждать другие народы, надо победить свой. Дулжно нам упрочить государственность.

С государственностью дела и впрямь обстояли неважно. Конфедерация была объединением весьма и весьма рыхлым, многие эмираты и княжества входили в нее чисто формально, Джайпуру фактически не подчинялись, и некоторые из родов склонялись к союзу с Муад’Дибом. Оплотом сепаратистов был город Бангалур, расположенный на равнине северней Джайпура. До раскола пока не доходило, но именно из Бангалура по родственным каналам стратегическая информация о разных важных государственных делах южан утекала в Хайдарабад и Арракин, в ведомство многомудрого Стилгара.

Кромвель вызвал к себе Фейда-Рауту.

– Барон, собирайте ваш спецназ. Начинаем.

– Война? – загорелся Харконнен.

– Нет. Великая резня. Нам не нужен город Бангалур и вот эти семьи – по списку. Ни старые, ни молодые. А также их друзья здесь, в Джайпуре.

И вот изуверская жестокость Фейда Харконена нашла себе применение. В барона точно бес вселился. Двенадцать родов были стерты с лица земли со стариками и младенцами – это вызвало возмущение еще у трех кланов, и они тоже сгинули. Глав пяти племен расстреляли прямо во дворе королевского дворца в Джайпуре, и Феллах-эт-Дин превратился в единоличного лидера довольно сплоченной, по меркам Арракиса, державы, а Стилгар, лишившись своих друзей и осведомителей, основательно задумался.

После этого Кромвель отправился в странствия. Он летал над Дюной, ездил по горам и пустыне, бродил с караванами и паломниками, несколько раз, никем не узнанный, побывал в Арракине, добился запуска двух новых наблюдательных спутников и, самое главное, не жалел денег на информаторов, сбор слухов и все такое прочее. Возвращаясь в Эмираты, он сутками просиживал над картами, отчетами всевозможных специалистов, которых тоже за бешеные деньги привозил на Дюну, заказывал анализы, консультации и так далее. Так прошел год с лишним.

В марте маршал пожелал предстать перед военным советом.

На стене висела громадная карта Большого Рифта, и на свет божий впервые явилась та громадная деревянная указка, которой в дальнейшем было суждено сыграть столь серьезную историческую роль.

– Вы все хотите воевать, – начал Серебряный Джон, пройдясь взад-вперед перед картой. – Так вот я вам скажу – ни черта из этого не выйдет. Единственное, на что мы способны в настоящий момент – это набрать армию и начать гоняться за Муад’Дибом, как это делали все наши предшественники. Весь Большой Рифт – это проходной двор, по которому можно бегать сколько угодно. Мальчик только этого и ждет. Предположим, что мы ударим сразу на Арракин – ухватим быка за рога. Предположим, что наш численный и технический перевес будет таков, что императорские войска отступят, и отступят к югу – то есть против часовой стрелки по горному кольцу Западного Рифта. Они легко могут пойти и на восток – но возьмем для примера первый вариант. Итак, Арракин.

Указка взлетела к северу.

– Сам по себе город никакого стратегического значения не имеет, но укреплен очень хорошо. Пока мы будем прыгать у Защитной Стены, император без всякой спешки откочует к Табру.

Указка нырнула к югу.

– Там по пещерам, ущельям, ходам, норам он рассредоточит войска, и даже если мы соберем достаточно людей, то наскачемся до одури. Но он вряд ли станет нас ждать и, скорее всего, отойдет к Вулканической зоне. Там полно брошенных крепостей, проходов, незнамо чего и от техники толку мало – что Муад’Дибу и требуется. Нам снова придется бежать за ним. Прелестно. Перед ним весь Центральный Рифт: от Двойного Клюва на юге, где, кстати, у нас нет ни одной базы, а ведь это наша земля, и до севера – Хайдарабада, родины Стилгара.

Ущельем двойного Клюва назывался горный проход в сужении Центрального Рифта южнее экватора, соединявший Восточную и Западную песочницы. Это не долина и не перевал. В какие-то былые эпохи в складке, смявшей и стиснувшей два хребта, по неведомым причинам возник гигантский сквозной провал, образовавший великолепную естественную арку. Последующая череда тысячелетий с жарой, холодом, ветрами и землетрясениями обрушила каменную перемычку, оставив два обращенных друг к другу выступа, похожих на орлиные клювы над скальным коридором семисотметровой глубины. Говорилось, что нельзя понять душу пустыни, хоть раз не увидев восход солнца сквозь щель Двойного Клюва.

Указка снова поползла вверх.

– Ищи-свищи. Мы навалимся на Хайдарабад. Ладно. Посмотрите, – указка вернулась на исходную точку, – через Отмельские ущелья наш юноша через два дня снова будет в Арракине. И все сначала. Так можно носиться годами, загубить прорву людей и ничего не добиться. Не в обиду будь сказано, барон, ваш дядя так и поступал. Партизанскую войну невозможно ни выиграть, ни проиграть.

Кромвель снова прошелся перед картой.

– То, что я сейчас рассказал – это еще очень хороший вариант. В действительности все будет хуже и грубее. Он просто рассадит на червей несколько тысяч своих дубиноголовых фрименов, пройдет через все тот же Двойной Клюв, Восточный Рифт и через трое суток окажется у стен Джайпура – у стен, которых нет.

Указка одним махом проскочила с запада на восток.

– И на нас с вами можно ставить точку. Крышка. С вот такими гвоздями. Поэтому. – Кромвель сделал паузу и еще раз обежал всех взглядом, словно выискивая недовольных. – Первое: нам нужна реальная, защищенная граница. Вся линия гор вдоль пустыни, от Северного Нефуда до Джайпура и дальше, на запад, до Центрального Рифта, должна быть укреплена. Керамбетон – два, три метра толщиной, пескоотводы, пескоотбойники, линии фортов, на четыре этажа под землю, с тоннелями сообщения и автономными системами жизнеобеспечения. Второе: Двойной Клюв. Там должна быть база. Крепость. Нам надо запереть вход в Восточный Рифт. Гарнизон. Орудия. Аэродром.

Третье. Вулканическая зона. Та же стена. Вот досюда, до южного изгиба. Все прежние укрепления восстановить и модернизировать. Линии снабжения – наземные, подземные, вертолетные площадки и прочее.

Дальше. От Вулканической зоны на юг мы выходим к Хаммаде. Под нами – Хаммадский коллектор, стратегический объект номер один, подземное пресноводное море. Кто им владеет, владеет всем Югом. Сейчас Муад’Диб этого не понимает, но он рано или поздно сообразит, что к чему, и нам надо опередить его любой ценой. Мы начнем строить пустынные башни – шесть-семь линий – и перекроем Хаммаду. Магрибские ухари должны забыть о рейдах и просачиваниях. Плюс полный контроль над водой.

Еще одна беда – оружие. Наши руки в колодках. Дюна не подписала Конвенцию восемьдесят девятого года о нераспространении современных технологий, и, значит, мы не имеем права использовать боевые системы пятого и шестого поколений. А почему не подписала? У нас нет государства, нет правительства и представительства, мы ничто, нас вообще нет. К нам можно придираться, но разговаривать с нами нельзя.

– Так плюнем на эту Конвенцию и будем воевать как хотим! – обрадовался Фейд-Раута.

– Ваша голова, барон, всегда очень недорого стоила, потому что в ней никогда не было мозгов, – изысканно возразил Кромвель. – Главная цель компании – отречение Муад’Диба – имеет смысл лишь при наличии у Конфедерации государственного статуса. Нельзя подписывать акт о капитуляции с призраками! А чтобы парламент дал нам этот статус, мы будем какое-то время пай-мальчиками, станем соблюдать Конвенцию и воевать чер-те какой рухлядью, мать ее за ногу… в конце концов, это даже забавно. Я сам стану главным старьевщиком. Тем выше будет наша честь, если мы утрем нос этому засранцу железяками времен Второй Мировой войны.

Здесь придется сделать небольшое отступление.

Кроме явного, так сказать, концептуального вранья и недомолвок, официальная версия содержит еще множество фоновых, попутных сказок, образующих некую декорацию за спинами героев. Эти мифы встречаются в форме небрежных, как будто случайных упоминаний или оброненных кем-то замечаний о каких-то общеизвестных истинах. Построены они, однако, все по тому же принципу летописного сочинительства – крупинка правды в буйном вареве лжи.

Самый, пожалуй, красочный из этих фантомов второго плана – это миф об оружии. Там и сям, косвенно, намеками или натурными зарисовками, вставленными в повествование, официальная версия утверждает следующее: с появлением защитных дисперсионных полей огнестрельное и всякое подобное ему оружие утратило всякий смысл, и весь неисчислимый арсенал орудий убийства свелся единственно к ножу – да и то, махать этим ножом следовало в загадочной медлительной манере, иначе поле тут же отражало и его. Здесь, правда, авторы концепции нехотя признают, что фримены избегали пользоваться защитными полями, поскольку их вибрация привлекала червя.

Попытка убедить читателя, что во времена космических Д-перелетов войны велись мечами и копьями, забавна сама по себе, но этот вопрос требует пояснения и по другой причине – история спайса во многом есть история войны на Дюне, а описывать войну, не упоминая оружия, совершенно невозможно. Было бы странно оставить читателя при мнении, что радары, спутники, лазерные и инфракрасные прицелы использовались для наведения каменных топоров.

Дисперсное защитное поле действительно существовало и действительно применялось. Дисперсным оно было потому, что, во-первых, сплошное поле требовало достаточно громоздких и тяжелых аккумуляторов (во времена Муад’Диба прямоточных Д-генераторов еще не было), а во-вторых, сплошное защитное поле – это в любом случае вихревой столб, и, находясь внутри этого столба, есть все шансы отправиться на тот свет вследствие электромагнитного резонанса, не дожидаясь никаких злодейских покушений. Чудесные пленочные поля, окружающие своего владельца тончайшим непроницаемым куполом, описанные господами Ефремовым и Мирером, до сего дня не продвинулись дальше страниц их произведений и по-прежнему ждут своего гения-изобретателя.

Но даже и в таком, не слишком совершенном виде дисперсные поля были сказочно дороги – никакой властелин, ни одно, даже безумно щедро финансируемое министерство обороны не могло позволить себе оснастить ими целую армию. Уже это сводило к минимуму военный эффект нашей электрической диковинки. Но дело не только в цене. Действие рождает противодействие, и на любой замок быстро находится отмычка. Как первый ответ дисперсионному полю явился тандемно-кумулятивный заряд. Его «заброневой эффект» был настолько силен, что даже если он и не пробивал заслона, то, распространяясь по силовым линиям, так встряхивал все находящееся внутри, что полевые структуры на долю секунды превращались в соковыжималку, а их подзащитный – в желе, но уже навсегда. Поэтому индивидуальные силовые прикрытия таили в себе вполне конкретную опасность.

Разработанный несколько позже диффузный заряд (его обычно применяли в комплексе с роторно-подкалиберным носителем, что позволяло стрелять хоть из двустволки, хоть из водопроводной трубы) окончательно похоронил легенду о всемогуществе дисперсного поля. Частицы диффузного заряда хотя и беспорядочно, но свободно проникали сквозь разреженную «полевую шубу» и, сохраняя кинетическую энергию, обращали все под ней в трехмерное решето. Если добавить, что поле не спасало ни от баротермических боеприпасов, ни от газов, ни от радиации, то можно сказать, что сей инженерный кунштюк так и остался техническим недоразумением, эффектной игрушкой; войны шли естественным порядком, и лишь персонажи официальной версии продолжали в средневековой манере молодецки крушить друг друга ножами из зуба червя.

Кромвель принялся загибать свои неповторимые пальцы.

– Кроме того. Клоны. Киборги. Бетонные заводы. Еще десять наблюдательных спутников. Генераторы дисперсионного поля. Инженеры-фортификаторы. Горно-проходческие щиты. Вся военная промышленность. И быстро! – рявкнул он вдруг так, что все вздрогнули, а кое-кто даже подпрыгнул. – И забудьте о войне, мерзавцы, особенно ты, барон, нечего строить мне рожи, без всякой войны у Муад’Диба не должно быть юга! Тихое, мирное строительство… а через годик посмотрим, как он у нас побегает… по и против часовой.

Так на юге началась эра великого строительства. Хлынул поток людей и оборудования, сам Джайпур за предвоенные годы разросся больше, чем вдвое. Кромвель с головой ушел в свои технологические эксперименты и маркетинг оружейных фирм. Он испытывал все новые и новые модели вертолетов, озадачивая производителей заказами невиданных модернизаций, мучил киборгов на жаре без воды и обслуживания, сыпал песок в танковые двигатели и уродовал скалы из специально перегретых и запыленных пулеметов специально перегретыми патронами; фрименов же загоняли в классы свежеорганизованной Академии. Он даже успел между делом продиктовать целый трактат о новых взглядах на камуфляж.

Эта бурная деятельность не затихала даже во время войны. Синельников пишет, как в октябре двести одиннадцатого года регулярно заезжавший к нему в пещеру маршал ни на минуту не прерывал своего коммерческо-технического совещания, которое вел по ноутбуку. Прихлебывая кофе, сваренное Алией или Аристархом, командующий одним глазом обязательно косил на монитор.

– «Камов» просит по пятнадцать за штуку… хм… я больше склоняюсь к «Милю»… А это что? Так, высокомодульный карбон… «Чобхэм», активная защита… неплохо… Хм, откуда такая диковина? «Корд», по-моему, лучше… Тридцать девять миллиметров, плавающий ствол… Знаешь, Володя, с тех пор как появились все эти трансформеры и военную технику стало можно собирать как детский конструктор, воевать намного интереснее. Ага… булл-паповский «абакан»… занятно…

Не нахожу ничего удивительного в том, что разведка Стилгара долгое время не обращала никакого внимания на кромвелевские приготовления и зашевелилась лишь тогда, когда большая часть фортов и укреплений была уже закончена, а военная машина уверенно набирала обороты. Муад’Диб не придавал Южным Эмиратам никакого значения – эка невидаль, строптивое захолустье – и даже после доклада встревоженного Стилгара лишь отмахнулся: «Феллах хочет отгородиться от пустыни. Пошли два легиона, пусть пройдутся там как следует и притащат этого дурака сюда – послушаем его объяснения».

Уже в этом, на первый взгляд, довольно легкомысленном заявлении императора чувствуется некоторая опасная, непонятная неопределенность. Что означает сей фортель? Два легиона – это, конечно, не армия, но это уже и не разведка, и даже не разведка боем. Муад’Диб словно начинает и не начинает войну, он как будто чего-то опасается и одновременно колеблется. Как понять – это мистическая прозорливость или политическая близорукость? Увы, логика Атридеса во многом так и осталась загадкой.

Стилгар без особого восторга, но – в ту пору – и без особых сомнений выполняет императорский приказ. В ноябре двести девятого года два легиона пересекли Центральный Рифт и за ущельем Двойного Клюва разделились – один повернул прямо на юг, чтобы, по выражению императора, «пройтись» по горным селениям, второй – его вел сам Стилгар – продолжил движение на восток, то есть на Джайпур.

Оба ушли недалеко. Собственно, что случилось с первым отрядом, так толком и не удалось узнать – из него вернулось не более сотни обгорелых изувеченных дюдей, от которых не добились никаких мало-мальски внятных объяснений. Стилгару повезло больше. Он увидел уходящие в небо и за горизонт стены джайпурского нагорья с ребрами пескоотбойников и черными зевами тоннелей – Абу Резуни никогда не держал в руках сказок Толкиена и слыхом не слыхал о Вратах Мордора, но размах сооружений оценил вполне – однако рассмотреть подробно ничего не успел, потому что прямо перед ним едва ли не из-под земли вдруг поднялись не то двести, не то черт знает сколько кромвелевских «Аллигаторов», со зловещей грацией свесивших перед полозьями ящики электронных пулеметов. Стилгар только и успел послать проклятие системе радиолокации – она была рассчитана на обнаружение бионических контуров орнитоптеров, а тупые железные вертолетные двигатели отказывалась видеть в упор. Слишком поздно главный императорский военачальник сообразил, что его совершенно элементарно одурачили. Оказавшийся среди голой пустыни без всякого прикрытия, в семь минут знаменитый Четырнадцатый Легион прекратил свое существование.

Однако сам Стилгар практически не пострадал, отделавшись шоком и слабой контузией, и отнюдь не уронил славы великого воина. С дюжиной уцелевших федаинов он продолжил путь, еще раз прошел через Двойной Клюв – миновав сумрак его почти сомкнувшихся стен, шейх по достоинству оценил замысел врага, – после чего повернул не на север, как следовало ожидать, а на вулканический юг. Стилгар хотел видеть, насколько далеко зашли приготовления противника.

И он увидел. Проклятая колоннада уходила едва ли не к полюсу, а за ней, в колышущемся мареве над красными скалами, громоздились башни воздвигаемых крепостей. Стилгар не был ни впечатлительным, ни суеверным человеком, но и ему стало не по себе, а религиозных фрименов охватил откровенный страх. Вечерело, красный свет заливал все вокруг, и стратег не мог отделаться от ощущения, что слышит какой-то гул, сродни шуму в ушах, и чувствует дрожь земли под ногами. Шерван, единственный уцелевший из его адъютантов, поднял руку, указывая на исчезающую вдали багряную, с глубокими черными тенями шеренгу рукотворных уступов, и сказал:

– Хафизулла, это знамение. Он пришел, он здесь. Мы прогневили небо.

– Кто? – хмуро спросил Стилгар.

– Сам знаешь. Пришел срок, пророчество исполняется.

– Дух Тамерлана.

– Да, это ангел смерти Азраил. Хафизулла, дни Муад’Диба сочтены, и наши тоже. Ты видишь.

Стилгар ничего не ответил и пошел прочь.

Лишь поднявшись по отрогам плоскогорья Подкова, он вызвал помощь – и через сутки был в Арракине. Тут его поджидал новый, еще более неприятный сюрприз. Оказывается, пока нелегкая военная судьба носила его по горам и пустыням, у императора успел побывать эмиратский посол. Он валялся у Муад’Диба в ногах, бился лбом в ковры, говорил о несчастном недоразумении, о вечной преданности Феллаха, о том, что Пол Муад’Диб – величайший правитель всех времен и народов, о всегдашней готовности и пустынном братстве. И после строгого внушения, а затем – грозного напутствия посол был с миром отпущен, а печальный джайпурский инцидент предан забвению. Как раз тогда и был, кстати, подписан памятный договор о совместном финансировании спутниковой системы слежения «Соллекс», сыгравшей во время войны такую роковую роль.

Стилгару стало нехорошо. Его дурачили второй раз. Неведомый воитель оказался еще и гениальным дипломатом, в совершенстве постигшим тайные изгибы натуры Муад’Диба. После пустыни он переиграл Империю и на полированных плитах арракинского Дворца приемов – Стилгар отлично понимал, что за право называться императором в каких-то отдаленных землях Пол отдаст еще не один легион.

– Я должен поговорить с владыкой с глазу на глаз, – объявил шейх.

Слово Стилгара все еще было преисполнено высшей властью, и их оставили наедине.

– Узул, – начал военный министр, – мы потеряли более четырех тысяч человек. Там были те, кто когда-то вошел с тобой в Арракин. Узул, время переменилось. Я многое увидел. От Джайпура до Подковы идет стена, которая заберет тысячи жизней на войне. Эта стена стоит миллиарды и миллиарды. Это деньги парламента, и мне это не нравится, Узул. Стену построил серьезный человек. Возможно, самый серьезный из всех, кого мы видели. Говорят, это воскресший Тамерлан. Не знаю. Он создал базу на Двойном Клюве – хорошо замаскированную базу, и мы вошли туда, как маленькие дети – вот только вышли не все. Он дал нам уйти – он нас не боится. Двойного Клюва у нас больше нет, Узул, и Востока у нас тоже нет, потому что второй раз через Клюв мы уже не пройдем. Он сделал это, не потеряв ни единого солдата, даже не выведя за стены ни одной когорты. Нас запирают, Узул. Мы можем потерять Юг.

– Как это – запирают?

– Я видел песчаную башню. Ту самую, про которую говорил твой тесть, Льет. Он строит такие башни в пустыне.

– Глупость, – нахмурился император. – Пустыня убьет их. Нам ничего не придется делать.

– Ты забыл Льета. Они строят свои башни в Хаммаде, там, внизу, коллектор, он был сухим сто лет, а теперь он наполняется водой, может быть, он уже полон, у них наверняка есть карта водяных шахт, а у нас ее нет. Такая башня не пропустит никого на двадцать миль вокруг.

– Что нам их башня.

– Он построит не одну. И не две. Он построит их сотню, две сотни – сколько ему будет надо. Посмотри на карту. Через год вся Хаммада будет в его руках. Он подойдет к Подкове. У нас там ни одного гарнизона, ни одной заставы. Он выйдет на плоскогорье, где у нас тоже ни одного человека, и через три дня будет в Хорремшахе. Подойди к окну, Узул. Видишь там синеву между горами, в седловине? Знаешь, что это такое? Это и есть Хорремшах. Это ворота в Арракин. Сюда, где мы сейчас с тобой стоим.

Пол отвернулся, отошел от окна и сел в кресло.

– Ладно, хорошо, что ты предлагаешь?

– Переговоры. На нас надвигается большая война. У нас больше нет поддержки ландсраата. У нас вообще ничего нет, кроме Гильдии, а цены на спайс падают. Падают каждый день.

Обычно Муад’Диб не выносил подобных разговоров. Но в этот раз император сдержался.

– Хорошо, – сказал он. – А если мы прямо сейчас нанесем удар? Не два легиона, а двенадцать? Или вообще всем, что у нас есть?

– Я думал об этом, – ответил Стилгар и мысленно перевел дух – он ожидал худшего. – Это безумный риск. У нас нет авиации. Великие Дома не дадут нам ни крейсера, ни топтера. Транспортов у нас тоже нет, нет и пилотов. Кроме того, Феллах успел подготовиться. Я читал список их поставок – там сплошное горное оборудование. Они зарылись в землю, Узул, а их заводы прикрыты дисперсными полями. И доставили все это не корабли Гильдии. Ты понимаешь, что это значит. Нет, Узул, надо договариваться. Пока еще мы сильны, пока нас поддерживают Навигаторы – но дни Гильдии сочтены, и ты это знаешь, Узул. Как только цена спайса станет меньше пятисот солариев…

– Нам конец, – насмешливо вставил император.

– Нет, – спокойно возразил Стилгар, – мы сражались и при худшем раскладе. Но тогда любой сможет диктовать нам условия. Мы снова превратимся в партизан и контрабандистов. Время работает против нас. Откладывать нельзя. Пусть они забирают Юг – он и так у них – и дают нам пай в электронном производстве. Постараемся получить максимальные гарантии. Выхода у нас нет.

Император ничего не ответил и вновь мрачно уставился на карту. Помолчав не менее двух минут, Муад’Диб, наконец, сказал:

– Нет. Все переговоры бессмысленны. Сделаем иначе. Они укрепляют Хаммаду – мы укрепим Подкову. Там будет крепость – мы не пустим их на плоскогорья. Вот, смотри – с юга на восток и до самой Защитной Стены. Они хотят войны – будет им война.

Стилгар с сомнением покачал головой:

– Узул, такая стройка займет по крайней мере год. По крайней мере. Но есть ли у нас этот год? И скорее всего, именно этого они и ждут, мы проигрываем в любом случае…

Но у Муад’Диба уже кончилось терпение:

– Хватит. Я сказал.

Этот разговор, описанный Стилгаром в его мемуарах, в целом совпадает со стенограммой военного совета, состоявшегося на следующий день. Во время этого совета, решения которого были, естественно, уже предопределены, на Стилгара посыпались обвинения – как это часто бывало во все времена, дальновидность и преданность обозвали предательством. Начальника Генерального штаба коснулась тень опалы. Больше всех усердствовал Корба, кричавший, что Стилгар струсил, что им нечего бояться войны, они сильны как никогда, один смелый, решительный удар, они разобьют себе головы о наш броневой щит – и все в этом роде. Муад’Диб вычерчивал чудеса фортификации на голографическом макете Подковы и расписывал, какие небывалые хитрости он пустит в ход, чтобы уничтожить незваных гостей.

Стилгар, несмотря ни на что, высказался даже еще жестче, чем накануне.

– Нам навязывают эту войну, – сказал он. – Парламент отказывает нам в поддержке и дает деньги Эмиратам. Они хотят стравить нас, чтобы мы уничтожили друг друга. Нельзя начинать войну на навязанных условиях. Мы лезем в ловушку, устроенную ландсраатом и Сорока Домами. Это строительство отнимет наше время, наши силы, и ничего не решит.

– Откуда это ты так хорошо знаешь планы Сорока Домов? – издевательски поинтересовался Корба.

– Я хорошо знаю только одно, – равнодушно ответил Стилгар, – Враг подходит к нашим границам, а мы собираемся играть в детские игры.

Я так подробно остановился на этом эпизоде лишь потому, что в данном случае перед нами, несомненно, поворотный момент всей истории. В самом деле, почему император, имея тогда в своем распоряжении достаточно военной силы и политической власти, вдруг спустил соседям, которых считал подвластными, открытый вооруженный мятеж и откровенный сепаратизм? В свое время кара обрушивалась на непокорные головы за куда меньшие преступления, и Муад’Диб не считался ни с потерями, ни с расходами. Что, снова просчет неудачливого государственного деятеля? Снова Пол Атридес проглядел, не понял, поддался эмоциям?

Нет. Думаю, что император Муад’Диб был весьма и весьма реалистично мыслящим политиком, умевшим далеко заглянуть в грядущие события, просто цели этой самой его политики находились очень далеко от той области, где мы склонны их искать, обвинять или оправдывать.

Не более полутора лет отвели на правление Пола Атридеса лидеры парламента, и это с запасом, чтобы уж наверняка успеть принять нужные им законы и без лишних дрязг похоронить спайсовую эпоху. Муад’Диб продержался на императорском троне без малого двадцать лет – многие прославленные вожди и герои и близко не подходили к этому сроку. Но политическая мудрость Муад’Диба как раз и заключалась в безошибочном видении того пути, на котором он в любом случае сохранял для себя этот трон. Да, на этом пути он отрекался от всего, чему его учили и воспитывали, расплачивался головами друзей, жертвовал благосостоянием своего народа и самим этим народом, но, как и хотел, до последнего вздоха остался императором – когда уже не было ни Империи, ни царства, когда его прокляли подданные, а война погубила все, чему он должен был служить.

История не терпит сослагательного наклонения, но жить без него не может. Если бы тогда, в ноябре двести девятого, Муад’Диб отдал приказ о превентивном ударе, он, несомненно, вынудил бы Кромвеля начать полномасштабную войну и стереть с лица земли Арракин вместе с безумным императором. Войска парламента вполне могли бы это сделать, но в планы маршала это не входило – Серебряному для его целей надо было выиграть время, и того же, как ни странно, более всего желал Муад’Диб, старавшийся любой ценой продлить собственное царствование. В первый, но не в последний раз противники мастерски подыграли друг другу, и вот этого-то как раз и не мог понять премудрый Стилгар. Впрочем, старый воин сделал свои, не менее любопытные выводы, но об этом рассказ чуть позже.

Укрепленный район Подковы, воздвигнутый усилиями императорских военных зодчих, вполне выдержал испытание временем, и ныне его бастионы, высящиеся среди горной пустыни, потрясают воображение туристов. Серьезные исследователи занимались им мало, поскольку война на Дюне всегда оставалась запретной темой, но те немногие, что уделили внимание этой архитектурной диковине, судя по имеющейся литературе, остались совершенно зачарованы как величественностью исполнения, так и полной необъяснимостью замысла.

Действительно, на первый взгляд понять тут что-то довольно трудно. Если посмотреть на карту, то плоскогорья, поднятые над Западным Рифтом таинственными подземными силами, более всего напоминают три зубца на гребне исполинского дракона. Одно за другим они идут с севера на юг, все треугольной формы, все повышаются на юго-восток и понижаются к северу. Самый северный и высокий зубец – Арракинское нагорье, его вздыбленный над песками и собранный в складки край ответвляется от полярного высокогорья строго на юг, а затем под прямым углом сворачивает на запад, образуя ту самую Защитную Стену, что прикрывает от бурь столицу Арракин. Отроги Защитной Стены сбегают к Хорремшахской пустыне, которая переходит уже на самый большой зубец, плоскогорье Подковы – оно широким тупым клином врезается в песчаное море в направлении юго-востока, в откосах и обрывах Подковы затерялся Карамагский уступ, в расщелинах которого с бесчувственной Алией на плечах бежал Синельников. И наиболее скромное по размерам, ступенчато-расчлененное Бааль-Дахарское нагорье, развернуто к югу, куда протягиваются длинные пальцы прерывистых гряд.

Полоса Муаддибовых фортов и бастионов протянулась невероятно длинной кишкой от южных предгорий Подковы до крайнего запада Арракинского нагорья – до самого Хорремшаха. Однако вся загадка ситуации в том, что эта новая Великая Стена в своем устремлении с юга на север проходит едва ли не в пятистах милях от стратегического рубежа – того самого скального обрыва, который и отделяет Подкову от Рифта, откуда и ожидалось нашествие кромвелевских армий. Выходила совершеннейшая чепуха: цепочка несокрушимых крепостей просто-напросто поделила пополам безлюдные каменистые нагорья, поскольку ни справа, ни слева от этих укреплений не было и не предвиделось ни врагов, ни друзей. Невольно возникает вопрос: какие сокровища собирались защищать в бесплодных западных пустошах имперские фортификаторы, разгородив их минными полями, дзотами и многоэтажными подземными казематами? Не иначе как в кошмарном сне им примерещились некие безумные полчища, которые, вдруг перемахнув через шестисотметровые базальтовые откосы, помчатся зачем-то на необитаемый высокогорный Запад.

Таинственность усугубляется еще и тем, что, как и следовало ожидать, все эти колоссальные крепости в реальном бою никогда использованы не были – применение им, да и то уже в наше время, нашли всевозможные экстремалы, которые скачут по их стенам и бескрайним подземельям на байках, роликах, скейтбордах, крюках, присосках и еще бог знает на чем. Единственными фрагментами этой «Линии Муад’Диба», принявшими участие в боевых действиях, стали две довольно жидкие цепочки фортов, достаточно удаленные от основных сооружений. Первая – это система пограничных дотов, возведенных наспех, но зато на тех самых уступах Подковы, по которым и в самом деле пришелся удар эмиратских войск, когда южане двинулись на Арракин, и эти нехитрые бетонные колпаки оказали кромвелевским псам войны вполне достойное сопротивление. Вторая группа – более основательные укрепления уже на самом севере, за пределами главных стен, напротив входа в Панджшерское ущелье. Эти базы не были закончены и в таком незавершенном виде попали в руки Кромвеля практически без единого выстрела. Маршал достроил их по собственному проекту и весьма удачно использовал во время Хорремшахской битвы.

Ключ к загадке императорской фортификации запрятан не так глубоко. Все в том же арракинском государственном архиве, что во Дворце Фенрингов, прямо на полках открытого хранения, поверх каких-то религиозных трактатов, я натолкнулся на пугающих размеров том со схемами, планами и разрезами «укрепрайона Подковы». Вывалившийся из вклеенного конверта диск в две минуты прояснил ситуацию. Оказывается, таких оборонительных линий должно было быть шесть! По замыслу авторов, они веерообразно расходились на юг от тех самых фортов Хорремшаха, и последняя, самая короткая и самая мощная полоса, разворачивалась уже строго с запада на восток и прикрывала Панджшер, соединяясь с Арракинской Защитной Стеной. В коридорах между полосами располагались минные поля, ядерные фугасы, хитроумные лазейки для отхода войск и прочие сюрпризы. Все это просто не успели построить: грянул кризис двести одиннадцатого года, мораторий и за ним – война. Время доказало правоту Стилгара, говорившего о политическом цейтноте и детских игрушках.

Разгром двух императорских легионов под Джайпуром получил совершенно неожиданный резонанс. Камешек, покатившийся с горы, порой вызывает лавину, политическая логика зачастую в корне отличается от общечеловеческой. Великие Дома, не первый год изнывавшие в предвкушении миллиардных прибылей, которые им должна была принести отмена монополии Космического Союза, восприняли расстрел у Двойного Клюва как сигнал к атаке. Хватит с них бесконечной свары с Гильдией, хватит позорных уступок, время настало, на Атридеса нашлась управа, пора начинать процедуру преодоления императорского «вето».

Карл Валуа, никак не ожидавший от коллег подобной прыти, кинулся на Дюну выяснять ситуацию у Кромвеля. В качестве нейтральной территории для встречи, подальше от чужих глаз, была выбрана пещера Синельникова. Карл – широкий, массивный, в парламентской тоге, стоящей целое состояние, сидел на табурете Аристарха хмурый как туча и барабанил по столу холеными ногтями.

– Да что вы там, в самом деле, – сказал Кромвель. – Рано. Карл, останавливай их как хочешь, у меня ни черта не готово.

– Сам виноват, – проворчал спикер. – Ну что за побоище. Поделикатнее было нельзя?

– Карл, как только рухнет спайс, здесь начнется светопреставление. Дай мне по крайней мере еще год.

– Поди-ка, поруководи ими, – огрызнулся Валуа. – Был у тебя год. В эту сессию я еще потяну время, а осенью – уж извини.

Кромвеля даже передернуло с досады.

– Я подготовил легкое, красивое, точное решение. На него можно было бы поставить мое личное клеймо. А вы меня втравливаете в безобразную многолетнюю бойню. Я ювелир, а не мясник.

Воцарилось молчание, только Валуа по-прежнему постукивал по столу.

– Джон. Послушай. Контракт ты практически уже выполнил. Тобой все довольны. Теперь ты можешь, по крайней мере, не спешить. Ваша девушка очень хорошо выступает, на этой же сессии вы получите сертификат. Шестьдесят процентов годовых всегда твои. Полномочия у тебя неограниченные, поступай, как считаешь нужным…

Первый раз в жизни Синельников видел Кромвеля в подобном состоянии. Лицо маршала одеревенело, глаза будто вывернулись зрачками внутрь, в них стояло бешенство, казалось, Дж. Дж. перестал замечать, что происходит вокруг. Посидев так с минуту, он сказал с отвращением:

– Я хотел не такого.

На сем переговоры завершились. Валуа отбыл в Арракин, а Кромвель, так и не сказавший больше ни слова, улетел в Джайпур. На сентябрьской сессии двести одиннадцатого года ландсраат отменил двухсотлетний запрет на применение в навигации искусственного интеллекта. Следствием этого стал немедленный обвал цен на спайс, за одни сутки котировки упали более чем на триста пунктов.

Шестнадцатого сентября император Атридес в знак протеста и требуя отмены крамольного решения, объявил мораторий на добычу и продажу спайса по всей Дюне, сказав, что считает Арракин в состоянии войны со всеми неподчинившимися.

Документ, вернувший звездоплаванию компьютеры и перевернувший судьбы мира, акт, из-за которого много десятилетий лилась кровь, ломались человеческие жизни и тратились во всех смыслах слова астрономические деньги, был на самом деле чрезвычайно скромной бумажкой и ничем не походил ни на Хартию вольностей, ни на Декларацию независимости. Это была написанная суконным языком инструкция какого-то сенатского подкомитета по метеорологии о переходе на общий стандарт языка связи метеоспутников, входящих в международную систему оповещения САРТОРИУС. Только в силу его транснациональности это малозначащее распоряжение и подлежало утверждению парламентом.

Смысл циркуляра предельно прост, и на первый взгляд никаких революционных нововведений не содержит. Со всей казенной занудностью он извещает службы ближнего и дальнего оповещения, что все спутники, станции и так далее, входящие в мировую систему, отныне должны оставить местную тарабарщину, упразднить службы перевода и перейти на язык БЭЙСИК ФИАМ кодирования ГЛОБАЛ, в противном случае прохождение сигнала… и тому подобное. Далее со всей унылой тщательностью расписывалось, из каких средств и по каким статьям бюджета все это должно оплачиваться, каков процент федерального взноса и прочее. Затем следовал технический раздел, читать который и вовсе невозможно, и вот там-то и шла внешне как будто неприметная, но страшная по смыслу строка, в которой и засело отравленное жало, разящее наповал существующий порядок вещей. Перечисляя всевозможные декодеры и транскодеры для нового языка, документ начальственно рекомендовал «использование вышеуказанных средств при обработке в системах типа ИНТЕРЛОДЖИК для связи со станциями, судами, иными движущимися средствами, а также базами слежения, оснащенными аналогичными системами».

Это и было разрешение вводить компьютеры во все сферы жизни. Вспомним коварство экзаменационных программ: «…уравнения квадратные и сводящиеся к ним». Да какое же уравнение нельзя в конце концов свести к квадратному! Какую же летающую или стоящую машину, какой бы старой лоханью она ни была, или комнату в самой заброшенной хибаре нельзя выдать за чью-то базу связи? Сие был густой, ядовитый плевок в рожу Гильдии Навигаторов.

Гильдия оказалась в положении, которое кроме как ужасным назвать невозможно. Фокус был в том, что всеми проклинаемые монополисты астронавигации на самом деле монополистами не были. Навигаторы Союза совершенно не контролировали планетарный флот, и теперь самый захудалый капитанишка, поставив на свое корыто электронного лоцмана, мог смело скалить зубы всемогущим когда-то гильдийцам; кроме того, Союз не владел ни судостроительными верфями, ни заводами двигателей. Даже те немыслимых размеров лихтеры, на которых до последних дней и осуществлялись перевозки, Навигаторам не принадлежали, поскольку практически ничего не стоили в сравнении с платой за перегон. Гильдия сидела на одном-единственном суку – на баснословных гонорарах своих Навигаторов, и вот этот сук согнулся и затрещал. Ситуация складывалась действительно гибельная – с введением электронных систем прокладки курса цены на услуги спайсовых ясновидцев катастрофически падали, а цены на фрахт, никак Гильдии не подвластный, подскочили, что называется, до Плеяд. Образовались страшные финансовые ножницы, и эти ножницы резали могущество Союза по живому.

В этот отчаянный момент единственным союзником Гильдии и гарантом хоть какой-то стабильности становился, сколь ни удивительно, император. Как он ни враждовал, как ни скандалил с гильдийцами все эти одиннадцать лет, а все же и его и их власть, и даже само существование зиждилось на одном и том же фундаменте – на спайсе. Теперь, в смутное время кризиса, Гильдия не могла не обратиться к своему заклятому другу с напоминанием, что, как ни крути, а сидят они в одной лодке. Пожалуй, никогда еще все стороны конфликта – Гильдия, ландсраат, СНОАМ и прочие – так не нуждались во взвешенной и спокойной политике императора, и Гильдия больше других – Навигаторам дополнительные встряски были уж и совсем ни к чему. На некое историческое мгновение Муад’Диб получил как раз ту самую власть, которой у него не было за все его правление. Но увы. Пол Атридес использовал выпавший ему шанс для пустого позерства, для глупого каприза. Он объявил мораторий.

Иначе как злобной ребяческой выходкой это назвать невозможно, так же как невозможно объяснить, чего, собственно, Атридес этим добивался. Времена революционно-театральных эффектов миновали, контроль над запасами меланжа императору разве что снится, и Муад’Диб не может не понимать, что своим безрассудным и бессильным жестом он лишь окончательно портит отношения с парламентом, подвергая себя немалому риску, и вдобавок подкладывает изрядную свинью Гильдии, и без того оказавшейся в бедственном положении. Ко всему прочему, мораторий – это неизбежная война с Эмиратами и Алией, которые, разумеется, и не подумают подчиниться монаршему приказу. Как всегда, для Муад’Диба королевская блажь оказалась важнее политического благоразумия.

Навигаторы Гильдии, проклиная день и час, когда посадили на трон такого идиота, настаивали на немедленной встрече, и эта встреча состоялась. Стенограмма очень хорошо отражает воцарившуюся атмосферу сумятицы и неразберихи. У императора тянется долгоиграющая истерика, он топает ногами, грозит и кричит на послов Союза, требуя у них поддержки. Но у тех трезвые головы и ясный взгляд. В ситуации они разбираются получше взбалмошного арракинского владыки, воплям и руганью их не напугаешь – послы знают, что у их постаревшего мальчика за спиной ни денег, ни власти, ни достаточной военной силы, сколько бы он ни драл глотку. Навигаторы сразу ставят жесткие условия – радикальные скидки в ценах на спайс, перемирие с ландсраатом, отмена моратория и договор с Алией. Пол срывается на визг, он еще сопротивляется и барахтается, но выхода у него нет – через двенадцать часов переговоров, переступив через самолюбие, император соглашается на все условия в обмен на поддержку Союза.

Однако в этой шулерской игре на краю экономической и политической пропасти смешно было бы надеяться на честное выполнение данных обещаний. Гильдия в жерновах спайсовой передряги вовсе спешит пролить золотой дождь на не оправдавшего ее надежд ставленника, император тоже больше склонен следовать не подписанным актам, а голосу собственных амбиций. В результате Атридес так и не договорился с парламентом, мораторий остался повисшим в воздухе политическим казусом, а война с Эмиратами началась через неделю после заключения сделки. Но безысходность положения все равно заставляла Гильдию так или иначе еще много лет поддерживать императора, ничего другого ей не оставалось – даже безумный и бесчестный, но зависимый властитель на троне был для Навигаторов предпочтительней беспощадной Алии и алчных Сорока Великих Домов.

Утром шестнадцатого сентября в пещере Синельникова появился Кромвель.

– Эй, святое семейство, – позвал он, входя. – Пророки и пророчицы, пробудитесь. Вставайте, братцы, вставайте, пришла беда, откуда не ждали, срочно летим в Джайпур.

Ответом ему было сонное мычание и неопределенная возня, потом Алия нетвердым со сна голосом спросила: «Это ты, Джон?», и послышался медвежий зевок Синельникова.

– Это что же такое, – прохрипел пустынник. – Ни свет ни заря… Чтоб она сгорела, ваша политика… Поставь кофейку…

Из-под одеял выбралась взлохмаченная Алия.

– Джон, ты будешь кофе? Да отвернись ты, нахал… Что случилось?

– Твой братец объявил мораторий на добычу и пошел на нас войной.

Алия загремела какими-то плошками и кастрюльками и на минуту пропала за распахнутой дверью холодильника.

– И как, мы готовы? Садись, что ты стоишь.

Кромвель сел и бросил фуражку на пузатый антикварный буфет – рассохшийся раритет, доставленный из самого Джайпура.

– Готовы? Нет, ваше почтенное высочество, мы ни черта не готовы. То есть да, мы можем через неделю занять Арракин и сделать из Пола кишмиш без косточек, но что в этом проку? Ухнем кучу денег, а у нас контрактов сорок процентов, и тех не осваиваем, две спецшколы за компьютерами сидят, мальчики и девочки по двенадцать лет, плачу им как взрослым, парламент вместо государственности кажет нам кукиш, а Муад’Диб скорее удавится, чем отречется, да и Конвенцию раньше марта не подпишем. Ну и Гильдия… И что его подмыло? Вот ведь чумовой… Навигаторы его по головке не погладят, но и нам на съедение не отдадут. Словом, придется тянуть время – благо, оно работает на нас, – пока не уладим своих дел. Короткая победоносная война отменяется, моя милая. Нас ждет волынка не на один год.

– Но он нападет.

– Обязательно нападет, прелесть ты наша, и на здоровье, милости просим, сыграем с ним в бирюльки. Правда, если сей герильер затеет достраивать Подкову, или приведет авиацию, игрушки выйдут похуже, но пока нам бояться нечего. Быстро что-нибудь ешьте – и на военный совет. Он уже выдвинул войска.

– Ничего себе, – пробормотал Синельников, ворочаясь под мохнатым пледом. – Отмочил парень коленце… Это что же теперь будет? Опять мясорубка? Джон, тебе не надоело?

– Садитесь за стол, – сказала Алия.

– Володя, – ответил Кромвель, передвигая стул, – я бы с удовольствием занялся выращиванием помидоров. Но я этого не умею. Я умею совсем другое. Я бы мог, например, преподавать в Академии. Но в Академию меня не пускают. Я им чем-то не нравлюсь.

– Так поезжай в Стимфал, – всклокоченный Синельников тоже перебрался за стол. – Там тебя и в Академию пустят, и воевать дадут, ты у них на сторублевке нарисован…

– В Стимфале не осталось солдат. Некому там воевать. Знаешь, когда я это понял? Когда посмотрел стандартный походный рацион. Для пехоты. Веришь ли, там десять сортов взбитых сливок. Десять сортов. Я даже не говорю про кондиционеры… Это уже не армия. Фримены, конечно, дикари, и всякий там джихад, но сражаться они будут…

Тут Дух Войны с загадочным выражением перевел взгляд на буфет. Алия перехватила этот взгляд и непреклонно сдвинула брови.

– Джон, ни капли.

– Алия, встреча друзей…

– Встреча друзей! Вспомни, что было в прошлый раз!

Воскресший Тамерлан несколько смутился.

– В прошлый раз… конечно… было немножко… Да.

– Ах, это называется немножко?

Синельников скромно молчал.

– Ладно, – предусмотрительный Кромвель вытащил из кармана куртки плоскую камуфлированную флягу. – Чуть-чуть текилы в кофе не повредит… Володь, ты… ага, понятно. Так вот, о Стимфале. Я же там начинал – ну, после смерти – просто как спортивный летчик. Потом началась политика, пригласили туда, пригласили сюда… Смотрю, а я уже снова армией командую. Так и пошло. Володя, ешь, ты летишь вместе с нами.

– Здравствуйте, это еще зачем?

– Хочу, чтобы на моем выступлении был человек, способный оценить мой юмор. Тонкие шутки, выдержанные в прекрасном вкусе, пропадают впустую, – маршал сокрушенно покачал головой. – Феллах, может быть, и понимает, но чувство королевского достоинства не позволяет ему это показать; Джерулла юноша неглупый, но как-то уж слишком ушел в свою святость; твоя жена все время читает сценарии и больше думает о тех украшениях, в которых будет давать следующее интервью, а Фейд-Раута… о Господи. Володя, возьми с собой те смешные пистолеты – ну, которые похожи на маузеры – и пристрели этого черта. До чего же он мне надоел… боюсь, кончится тем, что я посажу его на цепь. Кстати, где этот твой… писатель?

– Уехал в Дахар.

– Пошли людей, пусть заберут его оттуда. Атридес не упустит случая напакостить нам любым способом – как бы твоему другу вместе с рукой последнюю голову не оторвали… уж очень Алия нашего мальчика рассердила.

Враждебность Пола к Алие и в самом деле достигла устрашающих размеров. Невероятно успешное бегство сестры уже нанесло по его самолюбию до крайности болезненный удар, а первое же ее выступление по телевидению, когда она заговорила о тирании, геноциде и бездарном правлении, оставило в душе императора разверстую незаживающую рану. И каждая такая новая речь, или упоминание об эмигрантском правительстве Алии, сыпало на эту рану соль самого грубого помола. Муад’Диб, вероятно, очень бы удивился, если бы узнал, до какой степени разделяет его чувства нежданный, но вполне в ту пору законный родственник – на любое появление Алии на телеэкране Синельников реагировал всегда одними и теми же словами: «Аристарх, выключи». Что же касается Пола Атридеса, то само имя «Алия» решался произносить в его присутствии лишь Стилгар, да и то с опаской, ибо это слово делало императора невменяемым.

Скорее всего именно чувствам Муад’Диба императорская армия была обязана той оперативностью, с какой войска, сбежав со ступеней Подковы, очутились у рубежей Центрального Рифта. План императора казался вершиной военной мысли: из защищенной глубины нагорья семь легионов, проскользнув между фортами Подковы, проходят пустыню, и далее три легиона атакуют укрепления южан с запада, а четыре легиона обрушиваются на противника в лоб. В случае необходимости все войско отходит и вновь исчезает в коридорах укрепленного района. Превосходный, блестящий план! Весь Генеральный штаб Муад’Диба, его карманный Совет наибов, был в полном восторге от этого замысла.

Однако сохранилось особое мнение полковника Памбурга – будущего генерал-лейтенанта и командующего арракинской армией во время Хорремшахской битвы – а в ту пору бывшего сардукара и наемника на службе императора. Он представил доклад, о котором, судя по всему, тут же забыли и вспомнили не скоро, а очень и очень зря – изложенное там оказалось настоящим пророчеством.

Полковник Памбург утверждал, что общевойсковая операция из глубины обороны хороша лишь в условиях непосредственного контакта с противником, а при наличии впереди обширных, никем не занятых пространств, удар придется по пустому месту и раньше времени раскроет направление и характер маневра. Кроме того, слабая дисциплина и недостаточная подготовка делают бесполезным самое эффективное современное оружие. И самое главное: как левый, так и правый фланги укреплений Южной Подковы ничем не прикрыты, сами сооружения не достроены, и прорыв неприятеля на северо-запад через Центральный Рифт и выход на арракинское плато чреват катастрофой – весь район Подковы окажется отрезан, форты потеряют всякий смысл и должны быть брошены, а находящиеся в них войска – эвакуированы.

Но Атридеса тогда это ничуть не взволновало. Он с гордостью наблюдал, как шеренги его закаленных ветеранов уходят в пустыню мимо стен неприступного Панджшера – это было прекрасное и одновременно внушающее трепет зрелище, и Пол беззвучно шептал: «Алия», обратив лицо к югу.

Генеральный штаб собрался в Королевском дворце Джайпура, в громадном кабинете Алии, где всю стену занимала карта, на которой, похоже, было изображено пол-пустыни. Перед картой весело прохаживался Кромвель, вооруженный все той же деревянной указкой невероятной длины – где он такую взял?

Открытие военных действий создало необычную, торжественную и одновременно оживленно-азартную атмосферу. Общее приподнятое настроение портил только все еще до конца не проснувшийся Синельников – он вяло со всеми поздоровался, сонно буркнул распаленному Фейду-Рауте: «Как у нашего барона на носу сидит ворона», после чего безучастно пристроился в углу с явным и преступным намерением при первой же возможности задремать.

– Итак, – по обыкновению, светясь хищной радостью, заговорил маршал, – дорогой вундеркинд наконец раскачался. Наша стратегическая задача – удерживать его на коротком поводке как можно дольше. Поэтому пока что предоставим инициативу противнику. Что он предпримет? По нашим данным, подтвержденным спутниковой разведкой, очень простую вещь. Муад’Диб атакует нас двумя колоннами ориентировочно по три легиона. В первую очередь он зайдет с левого фланга, с Вулканической зоны, у нас там много незаконченных крепостей, и ему это прекрасно известно. Вторая колонна пожалует к нам с севера, вот так, и в случае прорыва соединится с первой в нашем тылу уже за Рифтом. Просто замечательно. Джерулла, ты у нас самый молодой и горячий, поэтому в воспитательных целях даю тебе левый фланг. Никаких генеральных сражений, никаких контратак. Скармливаешь ему крепости по одной. Держишь сколько можешь, потом отступаешь, опять держишь и опять отступаешь. Пусть думает, что берет нас в клещи. Уважаемый Феллах, ваше величество, вам, как старому и мудрому, доверяю центральный фронт. Здесь будет пожарче, здесь его надо будет остановить – нападайте, защищайтесь, городите любой огород, все средства хороши. И проследите, ради бога, за Джеруллой, чтобы не пошел громить супостата. Мне нужно, господа генералы, чтобы вы таким манером продержались пять дней, максимум неделю. Кто-нибудь, разбудите Синельникова. Володя, хоть ты и пророк, прояви уважение.

Кромвель сделал паузу.

– Ну, Фейд, теперь наша очередь. Предлагаю тебе прогулку за эту его дурацкую линию Мажино. Мы берем два корпуса, поднимаемся по Центральному Рифту вдоль наших гарнизонов и поворачиваем на запад. Через трое суток мы на Арракинском нагорье. Барон, желаете взглянуть на Арракин?

На Фейда-Рауту было страшно смотреть. На выбритом черепе вздулась толстенная жила, глаза, как у рака на стебельках, полезли из орбит, пальцы, словно сведенные судорогой вцепились в столешницу.

– Но-но, – грозно предостерег его маршал. – Ты не очень. Мы там долго не задержимся – немного покидаем бомбы и уйдем. Я тебе обещаю, устроишь ты с Атридесом свое канли, хрена ли горбатого, но не в этот раз.

Дж. Дж. снова повернулся к карте.

– Мы обстреляем Арракин, потом отойдем на юг и разнесем парочку фортов Подковы. Думаю, этого будет достаточно, чтобы Муад’Диб отозвал войска с юга на помощь метрополии. Когда они начнут отходить, у некоторых отчаянных голов наверняка возникнет соблазн отрезать, опрокинуть, ударить с фланга и прочая чушь. Так вот напоминаю – операцией командует Стилгар, он старый волк и уж точно подставит бок, чтобы мы клюнули на эту приманку. Поэтому – никаких наскоков. Дайте им спокойно уйти. Нет ничего проще, чем выманить вас на запад, там развернуться и зайти в тыл. И мне придется поднимать авиацию, месить песок и вызволять разных дураков – сейчас нам это совершенно ни к чему. У императорских войск на равнинах Магриба пятикратный численный перевес, и перемен по этой части мы дождемся не скоро. Феллах, пожалуйста, присматривайте тут. Легионы Стилгара помчатся напрямик, через Западный Рифт, чтобы отрезать нас от баз и запереть на плоскогорье. Что ж, мы их подождем, пускай запирают…

Кромвель даже засмеялся, глядя в основном на Фейда-Рауту, и тот тоже плотоядно захохотал, уставившись на маршала. Удивительное взаимопонимание было между этими столь разными людьми. Синельникову показалось, что перед ним два безумца – старый и молодой, и Пустынному Проповеднику на минуту даже стало жаль Муад’Диба.

– Ваше величество, – вновь обратился Кромвель к Феллаху, – время отдавать приказ о расконсервации фондов. Эксперименты кончились, начинаем строить песчаные башни. Мы долго ждали этого дня, господа. Император прислал нам приглашение к танцу. Потанцуем.

Если бы Стилгара спросили, что он думает о гениальном плане штурма Джайпура – хитроумной операции с ударом из глубины обороны, – он вряд ли сумел бы ответить что-то связное. Ему в голову никогда не приходило анализировать этот план, а если бы эмир все-таки задумался, то уж точно сказал бы, что это полный вздор. Неожиданно перебросить такое скопище войск через горы и пустыни, за полторы тысячи километров, под объективами спутников, за которыми не видно звезд, – чушь; кроме того, чтобы без должной поддержки артиллерии и авиации выковырнуть кромвелевских киборгов из уходящих в горные толщи тоннелей и бункеров, нужно нечто большее, чем тьмы и тьмы даже самых неустрашимых фрименов. И все же Стилгар повел императорские войска на юг. Почему?

Разгадку этой военной тайны он сам рассказывает в своих мемуарах, и я склонен ему верить, поскольку все приказы и хроники тех дней в точности соответствуют суховатой исповеди старого военачальника, лишний раз доказывая его искренность, а также ясность ума и цепкость памяти. Дело в том, что Стилгар вовсе и не собирался по-настоящему штурмовать Джайпур. Абу Резуни обманул Муад’Диба, и это лишний раз подтверждает, что трещина в их отношениях прошла задолго до Хорремшаха.

К началу десятых годов Стилгару уже было очень хорошо известно, с кем он имеет дело. У него хватило времени и денег из императорской казны и на агентуру, и на аналитиков, и на специалистов в архивах, и на доброжелателей в ландсраате. Поэтому Абу Резуни знал, кто такой Серебряный Джон – имя, мгновенно разошедшееся среди фрименов, – каков его послужной список, какие цели он преследует и какими возможностями располагает. Тягаться с таким противником было страшно, но и лестно; Стилгар верил в поддержку родной земли и, здраво все взвесив, пришел к выводу, что шанс у него есть. Будь что будет, надо попытать счастья, тем более что ситуация подсказывала план если и не беспроигрышный, то несомненно сулящий удачу.

Коль скоро император увел армии в Восточную песочницу и там плотно увяз в штурмах и осадах с более чем гадательным исходом, неумолимая логика войны заставляет Кромвеля ударить на север. Маршал, рассуждал Стилгар, доверяет своим фортециям и не может не воспользоваться открывшейся на северо-западе свободой маневра. Противник скован за тридевять земель от метрополии, Центральный Рифт практически полностью под контролем – путь на Арракин открыт. Перед таким соблазном не устоит ни один полководец. Этого-то и ждал фрименский стратег. Легионы у джайпурских стен, штурмы и атаки – все это дорогостоящий и эффектный блеф. Как только южане подойдут к горам Магриба, Стилгар предполагал развернуть войска и молниеносным броском отрезать Серебряного от Рифтовых баз, прижать к Арракинскому кольцевому хребту и повести войну по собственным правилам пустынного боя, где у врага нет решающего преимущества ни в технике, ни в численности, а фрименам с детства знаком каждый камень в округе.

Этот план, кроме хитроумия, любопытен еще и тем, что Стилгар прекрасно понимал, а точнее сказать, даже чувствовал ход мыслей Кромвеля. Какая-то часть логики маршала непостижимо передалась старому воину в тот страшный час у Двойного Клюва. Ведь императорский главнокомандующий шел на риск, который иначе как безумным назвать нельзя. Что стоило маршалу, выйдя из Джайпура, двинуться не на север, а на юг, на неприкрытые тылы группировки Стилгара, или, что еще проще, перехватить колонну имперских армий в ущельях Центрального Рифта и учинить разгром не хуже, чем два года назад? Но Абу Резуни со спокойствием пророка вел людей через перевалы, нимало не беспокоясь ни о засадах, ни о контрманеврах противника. Он твердо знал: Серебряному Джону сто раз наплевать на фрименов и все их армии, ему нужен только император и его подпись на формальном отречении, а после этого Кромвель готов расцеловать каждого неприятельского солдата и платить им пожизненную пенсию, а посему, как ни удивительно, южанам осада Джайпура нужна не меньше, чем Муад’Дибу.

Стилгар угадал, что называется, на все сто: армия подошла к Джайпуру, не потеряв ни одного человека. Начались осадные маневры, обустройства, прорывы, подкопы, а пуще того – война нервов. Как некогда Кутузов в безвестной Леташовке ждал известия о том, что Наполеон покинул Москву, так и Стилгар в Термезе с трудом заставлял себя спать и есть, ожидая сообщения о выходе кромвелевских войск из Джайпура. И вот он дождался – в ночь на первое ноября прилетела весть: армия южан под командованием Серебряного Джона и Фейда Харконенна при поддержке авиации форсированным маршем двинулась к Центральному Рифту.

Стилгар почувствовал то, что чувствует охотник на огневом рубеже, заметив из своей засидки зверя. Верховный наиб немедленно отдал приказ, и специально подготовленный корпус, а практически – резервный фронт, бросив лагеря, уже через два дня был в Бааль-Дахаре.

Здесь Стилгар притормозил: важно было, во-первых, не спугнуть противника, а во-вторых – понять, куда именно Дж. Дж. поведет войска. Кромвель мог ударить по Арракину с востока – через Хайдарабад и Отмельские ущелья, и тогда группировку Стилгара ждал долгий, тяжелый, а главное – рискованный переход вдоль Центрального Рифта, нашпигованного вражескими базами. Но маршал мог двинуться и на запад – пересечь Хорремшах и попытаться войти в Арракин через Панджшерское ущелье. Это был бы безусловно великолепный вариант, поскольку в таком случае Стилгар провел бы рейд по нейтральным и подконтрольным императору землям и почти без усилий захлопнул бы ловушку, перекрыв выход в пустыню между укреплениями Подковы и Арракинской Защитной Стеной.

Первое же донесение подтвердило, что военное счастье наконец-то повернулось к императорскому стратегу лицом: кромвелевская колонна пересекла границу Хорремшаха. Стилгар подумал, что боги наконец услышали его молитвы. Цель встала под выстрел, теперь все зависит от него. Стратег сразу успокоился, отдал необходимые распоряжения, и уже через час его воинство углубилось в предгорья Подковы.

Дело было нешуточное – у себя за спиной, в крепостях Вулканической зоны Стилгар оставлял красавца Джеруллу, скрыть от которого фрименский удалой марш-бросок не было никакой возможности. Императорский военачальник ни минуты не сомневался, что завидев столь спешный отход неприятельских сил, юный богатырь не утерпит и, выйдя в поле, непременно попробует соколом налететь на вражеские ряды. Не возражаю, думал Стилгар; он повел своих бойцов каменистыми пустошами западнее Стены и специально растянул арьергард, а особую ударную группу направил скрытым параллельным маршрутом по ходам и казематам укрепрайона, чтобы преподнести Джерулле по-настоящему искрометный сюрприз. В то же время Стилгар радировал в Арракин и объявил зеленый свет трем отборным дивизиям табровских горцев, ожидавших в Отмельских ущельях – по этой команде они должны были с максимальной быстротой выдвинуться на запад и окончательно перекрыть проход от Панджшера к Центральному Рифту. Тут же, кстати, пришла паническая радиограмма от императора: завидев на подходе к столице полчища Конфедерации, Муад’Диб срочно требовал возвращения армии. Стилгар лишь усмехнулся: «Смотри-ка, Узул, в кои-то веки раз наши желания совпадают».

Утром девятого ноября на горизонте тонкой синей полосой проступил Хорремшах. Джерулла и носа не показал из Хаммады. Стилгар, естественно, не догадывался, каких усилий и уговоров это стоило Кромвелю, но насторожился. Все шло слишком гладко, а на войне это скверный признак. Абу Резуни почуял недоброе, приказал оставить всякую маскировку и взвинтил темп до предела.

Но напрасно. Фримены опоздали. Кромвель зашел в Панджшерское ущелье, приблизился к Арракину на пистолетную дистанцию и дал по городу, к полному восторгу Харконнена-младшего, две дюжины ракетных залпов, в результате чего изуродовал фасад императорского дворца, поверг в шок самого императора, и потряс воображение журналистов, а в итоге – все мировое общественное мнение; после чего, разминувшись со Стилгаром всего на несколько часов, разгромил строившиеся бастионы северной части Подковы, руины заминировал и беспрепятственно ушел на восток. Так сбылись предсказания полковника Памбурга. Дивизии, вышедшие, по плану Стилгара, на перехват из Отмельского ущелья, были смешаны с песком и щебнем бомбовым ковром налетевших с Центрального Рифта бомбардировщиков.

Первый и последний раз в жизни со Стилгаром приключился настоящий припадок бешенства. Военачальник завыл звериным воем, схватил наградной «дезерт игл», и в помрачении ума начал палить в поднятые над лагерем императорские гербы и значки Атридесов; на половине мишеней обойма кончилась, он запустил пистолетом в знамя и с яростью принялся бить и пинать сбежавшихся наибов и командиров, а затем упал на землю и, наверное, час лежал неподвижно, с головой закутавшись в плащ.

И было от чего загрустить. Итоги операции из глубины обороны оказались донельзя плачевны. Не менее полутора легионов остались в песках под Джайпуром и в Вулканической зоне, осадные мероприятия рассыпались как карточный домик, три отборные дивизии обратились в пыль возле самого Арракина, и ближние бастионы Северной Подковы взлетели на воздух вместе с новоприбывшими гарнизонами и подоспевшим десантом. Противник же при этом всем потерь практически не понес и оставил архиопытного и многомудрого Абу Резуни в дураках, загнав его со всем войском в безлюдную глушь, где стратег был даже лишен возможности нанести ответный удар по какой-нибудь вражеской базе.

Немного придя в себя, Стилгар – не зря, видимо, лежал целый час под водосборной хламидой – потребовал видеозаписи всего произошедшего. Ему принесли данные со спутников.

– Не то, – прорычал еще неостывший командующий. – Это все я видел. Где боевые записи?

Забыв про императорский прием и армейские дела, Абу Резуни за половину пути через Панджшер просмотрел все, что сняли нашлемные камеры спецназа, военные хроникеры и воздушный контроль. Вывод оказался самым неутешительным. Не было никаких несметных сил Конфедерации, Кромвель явился с точно таким же экспедиционным корпусом, как и у Стилгара – спутниковая система «Соллекс» врала как по-писаному, показывая то, что хотел Серебряный Джон. Южане полностью контролировали космическую связь.

Поняв это, Стилгар призадумался крепко, как никогда в жизни. Ему припомнились башни, перегородившие Хаммаду, техника, летающая и ползающая, что теснила фрименов у Джайпурских стен; он представил себе, что теперь доложит политическая разведка, и много чего еще. С чувством, какое испытываешь порой во время неодолимого ночного кошмара, Стилгар признался себе, что война, несомненно, проиграна. Это было страшно, но гораздо страшнее была следующая мысль, порожденная первой. Но тут Абу Резуни, схватившись за лицо обеими руками, приказал себе остановиться, не думать дальше, и произнес вслух:

– Я должен поговорить с Муад’Дибом.

В Арракине Стилгара встретили как триумфатора. Его объявили спасителем и героем, отогнавшим от столицы злых ворогов; до поздней ночи верховный наиб бесстрастно выслушивал официальные восторги, и лишь потом состоялся его известный разговор с Полом Атридесом в императорской спальне.

Знаменит этот разговор даже не тем, что полностью сохранился в стенограмме – до нас дошло колоссальное количество записей бесед, выступлений и афоризмов Муад’Диба, – а тем, что это, пожалуй, единственный из громадного большинства документов военного времени, который был опубликован, причем неоднократно – в статьях и монографиях, посвященных так называемому «заговору наибов». Звучит это смешно, если учесть, что Стилгар ни в каком заговоре не участвовал и в данных расследования даже не упоминался. Памятный разговор состоялся как минимум за полтора года до того, как император начал конструировать вокруг себя измены и изобретать происки злодеев; кроме того, надо быть слепым и глухим, чтобы не увидеть, как той ночью командующий всеми возможными способами пытается предостеречь Муад’Диба, и не расслышать отчаяния в его обычно столь твердом и спокойном тоне. Но еще с библейских времен историки больше доверяют клею и ножницам, нежели голосу истины.

В полумраке императорской спальни смутно угадывались очертания необъятного ложа, чем-то заставленного столика в глубине и два светлых пятна – кремовый халат Муад’Диба и над ним белое лицо с черными тенями и каймой бороды.

– Узул, – Стилгар назвал Пола тайным, давно позабытым именем, каким кроме него никто уже не называл императора, – Узул, надо поговорить.

Пол даже не шевельнулся.

– Узул, дела идут неважно. Не гони меня, дай сказать. Мы рассчитывали на флот Гильдии – его нет. Мы рассчитывали на Конвенцию – ее завтра не будет. Узул, Харконнен стоял у стен твоего дворца, и его не прогнали, захотел – пришел, захотел – ушел. Под Джайпуром и здесь, на нашей земле, мы потеряли очень много людей, а те, кто выжил, понимают – им просто дали уйти. Серебряный перегораживает пустыню башнями – юга у нас больше нет. Узул, пусть Алия заберет восток и все огненные земли. Я знаю, что говорю страшные вещи, но дальше воевать нельзя. Нужны переговоры. Отдадим Алие все, что она сможет забрать. Нам нужен мир с Великими Домами. Войну надо прекращать на любых условиях.

Муад’Диб все еще сидел неподвижно, постепенно закипая, потом повернулся и изо всех сил ударил кулаком по резному столбику кровати; вскочил, подбежал к столику и что-то торопливо выпил. Постоял, переводя дыхание, словно после долгого бега, потер лицо и даже коротко засмеялся.

– Ты наивен, мой друг Стилгар, – сказал он. – Нам не помогут никакие переговоры. Они хотят уничтожить меня. Ни Алия, ни Серебряный никогда не отступят.

– Серебряный и Алия хотят государственного признания, – возразил Стилгар. – Нам нужна передышка, и им нужна передышка. Мы можем запросить хорошую долю в их новых заводах. Это почетные условия.

– Они не остановятся, – угрюмо покачал головой Пол. – Ландсраат за них. На этих твоих переговорах мы только вытерпим унижение и ничего не получим. Серебряный и Харконнен жаждут моей крови. Им наплевать на спайс.

– Узул, лучше торговаться сейчас, чем когда они будут стоять у стен Арракина. Сейчас еще Феллах станет нас слушать. Потом уже нет. Дальше воевать нельзя.

Пол зашипел, как громадная кошка.

– Можно! И я не буду торговаться! Я император, я Атридес! И хватит, старик! Если мы не сумели отстоять наш спайс, значит, мы обязаны умереть! И мы умрем, по крайней мере, сражаясь.

* * *

Дальше и в пересказе самого Стилгара, и по стенограмме разговор утрачивает связность. Муад’Диб не желает ничего слушать. Все разумные доводы вызывают у него только раздражение. Чувствуется, что он сам себе давно ответил на все возможные вопросы, и что-то теперь ему доказывать – пустая трата времени. Пол заявляет Стилгару, что любые переговоры бессмысленны, поскольку Алие и Кромвелю императорская корона нужна не иначе как с Муаддибовой головой, но это еще посмотрим, потому что у императора есть такие козыри, о которые многие еще сломают зубы, и он не тот человек, чтобы торговаться с каким-то пришлым ублюдком и предателями из родственников, а если фримены не сумеют защитить дарованное им Муад’Дибом счастье, то, значит, пробил их час.

Пылкость императорской речи во многом химического происхождения, угрозы временами бессвязны, и Стилгар понимает, что приводить дальнейшие аргументы бесполезно. Он соглашается с высочайшей волей и по такому случаю заявляет о намерении готовить к бою укрепления северо-восточных баз, которые теперь могут приобрести важное оборонное значение. Муад’Диб милостиво кивает и отпускает своего главнокомандующего.

Так выглядела беседа Стилгара с Муад’Дибом в ноябре двести одиннадцатого года, и, несмотря на крайнюю сумбурность и отсутствие каких-либо решений, разговор этот имел очень далеко идущие последствия.

Стилгар покинул императорские покои в редкостном, практически небывалом для себя состоянии полной растерянности. Он чувствовал себя человеком, которого шаг за шагом подталкивают к пропасти и при этом уверяют, что там-то как раз ему и будет хорошо. Его обуревал и гнев, и тоска от собственного бессилия, и еще бог знает что, но все же в первую очередь давило отсутствие всякого представления о том, что же теперь следует делать.

И, однако, на дне этой пустоты все же шевелилась та ужасная, невозможная мысль, что явилась ему еще тогда, в пустыне. Но как и там, он не впустил ее в сознание, а сделал нечто совсем другое – поднял свою едва успевшую перевести дух замученную охрану во главе со старшим сыном, Фарухом, приказал приготовить топтер и уже через час вылетел на восток, к Центральному Рифту.

Осенняя звездная ночь только-только опустилась на предгорья Центрального хребта, когда Стилгар, уже в одиночестве, принялся устраивать себе ночлег в каменной расщелине под сошедшимися козырьками двух нависающих скал. Кроме оружия и запаса воды, с ним был еще большой пустынный плащ, похожий на войлочную палатку, высокий кофейник с изогнутым носиком, чашки, решетка для древесных углей и пара пакетов этих самых углей, с ценой которых он, как верховный наиб, мог не считаться. Стилгар поставил кофейник на огонь и сел рядом, прислонившись к стене, закутавшись в толстую ткань и опустив капюшон.

То, что он сейчас делал, было, разумеется, отчаянным риском: спутник, ракета теплового наведения, и Муад’Дибу придется искать себе другого командующего. Но Стилгару сейчас даже хотелось сыграть в орлянку с судьбой. Как никогда, он ощущал необходимость по старинному фрименскому обычаю собраться с мыслями наедине с пустыней; кроме того, стратег знал, что находится в никому не интересном и неведомом горном районе, где вряд ли кому придет в голову его искать, что каменный свод надежно прикрывает его от всевидящего неба, а расположившаяся в радиусе пятисот-шестисот метров гвардия, располагающая новейшей электроникой, успеет выставить заслон любому подлетевшему сюрпризу.

Не знаю, можно ли назвать Стилгара ментатом – что это такое, я, признаться, так до конца и не понял, но очевидно, что в отличие от огромного большинства людей он обладал подлинным даром логического мышления, подкрепленным заложенной с детства привычкой к молитвенной медитации. Благодаря способности отрешаться от суеты, эмоций, интересов и прочего, благодаря изумительной, почти неподвластной времени памяти и таланту воспринимать чужие точки зрения, становясь на сторону противника, Стилгар был, возможно, величайшим фрименским аналитиком и с успехом заменял при необходимости целый Генеральный штаб.

Глубока была в этот раз его дума. Эмир наливал себе кофе, пошевеливал угли и смотрел невидящим взглядом на плывущие над горным зубчатым горизонтом луны. Что же можно понять из произошедшего?

Начнем с противника, сказал себе Стилгар. Южане, а проще говоря, Кромвель – так вот, Кромвель контролирует «Соллекс». У него хватило техники, чтобы в два дня перебросить экспедиционный корпус под Арракин. У него башни, весь юг и юго-восток. Политическая разведка докладывает о сумасшедших инвестициях в экономику Конфедерации. Спайс падает в цене, а биржевые индексы растут. Значит, у Серебряного хватит денег, влияния и поддержки парламента на какую угодно войну. И к тому же… Нет, стоп, приказал себе Стилгар, не будем забегать вперед. Он налил в чашку кипятку и привычным круговым движением выплеснул как можно дальше. Теперь Муад’Диб.

Слова, поступки и настроения Пола Атридеса без всяких аналитических усилий укладывались в схему столь угрожающую и безысходную, что Стилгару, едва он разложил перед собой ситуацию, стало не по себе. Узул не пожалеет никого и ничего, лишь бы до последнего мгновения остаться императором. Он погонит на смерть всех фрименов, каких сумеет собрать, перестреляет всех, кто откажется, привезет на Дюну всех, каких сможет, фанатиков и даст им оружие, а когда все будет кончено и никого не останется в живых, со спокойной совестью застрелится сам. В своем дворце, сидя на троне.

Тут Стилгар выпрямился так резко, что даже ударился головой о скалу – спасибо складкам плотного капюшона. Нет, вот ведь горе какое – произойдет это все не во дворце и не в Арракине, финал этот будет куда хуже и страшнее. Старый фримен принялся мять жесткую пегую бороду. Да, Арракин – твердыня, и твердыня на редкость удачно расположенная – как будто специально для войны Бог создавал эти горы и ущелья, и Панджшер тоже крепость, но ведь нет вечных крепостей. Империи уже практически не существует, фримены уже в блокаде, и рано или поздно Кромвель войдет и в Панджшер, и в Арракин. Что тогда?

Тогда Муад’Диб уйдет в Хайдарабад.

И Кромвель Хайдарабад уничтожит. Не оставит там ни единого человека.

И вот она, та самая страшная мысль – Кромвелю Хайдарабад не нужен. Ни стратегического, ни политического значения этот врезанный в скалы город не имеет. Если там не будет императора, если там не будет войск… Еще раз – Кромвелю (тут Стилгар наконец разрешил себе думать о своем главном противнике) нет ни малейшего смысла уничтожать всех фрименов. Даже наоборот – фримены ему нужны, ведь надо же будет после победы показывать по телевидению каких-то людей, благословляющих избавление от тирании Муад’Диба, надо из кого-то формировать новую администрацию, полицию, передавать власть гражданскому правительству… А контракты? А земельная собственность?

Где, думал Стилгар, в каких древних книгах сказано, что все мы должны умереть по капризу герцога Атридеса? Только потому, что какой-то человек решил эффектно обставить собственную кончину? Нет, сказано совсем иное: эмир Хайдарабада должен защитить свой город. Как это сделал его отец. Как это сделал его дед.

Стилгар по-прежнему сидел не шевелясь. Предательство, думал он. Сейчас я поднимусь, пойду отсюда и стану предателем.

Старый воин не был религиозным поклонником святости Муад’Диба, как это позднее приписала ему официальная версия, он слишком хорошо знал, кто и как сделал из Атридеса вождя и пророка. Шейха даже не очень волновали те клятвы, которыми они когда-то обменялись с Полом – времена изменились, великая ставка в великой игре проиграна, спайс умирает, начался новый отсчет. Нет, дело в другом. Атридес был одним из них, он был боевым товарищем, другом, учеником. Стилгар помотал головой, словно отгоняя наваждение. На меня смотрят предки, подумал эмир, на меня смотрят еще не родившиеся дети. Если надо, я должен отдать жизнь. Если надо, я должен погубить свою совесть.

Он встал и, беззвучно спустившись по камням, покинул убежище.

– Фаруха ко мне, – сказал он в темноту, и через минуту перед ним стоял старший сын.

– Я улетаю к Алие, на переговоры, – спокойно, почти равнодушно произнес стратег. – Мы переходим на сторону Серебряного и южан. Если я не вернусь завтра к полудню и Муад’Диб сразу не убьет тебя, измени ему так же, как я, уведи всех наших в Хайдарабад и шли гонцов к Алие. Позаботься о сестрах. Прощай.

В пять утра три кромвелевских истребителя посадили топтер Стилгара у самой Джайпурской стены. Императорский главнокомандующий вышел и невозмутимо дождался набежавшей стражи.

– Я Хафизулла Абу Резуни Стилгар. Мне надо говорить с Серебряным.

Через подземные укрепления и тоннели Стилгара везли на открытой платформе, не завязав ему глаз – его даже не обыскали. Наметанным взглядом профессионала отмечая детали подготовки техники, видя мощь военных приготовлений, он лишь усмехнулся, оценив этот маневр Кромвеля и поблагодарив небо за ниспосланное в трудную минуту мудрое решение. В маленькой, ослепительно белой комнатке ему предложили стол и кофе, и менее чем через пять минут дверь отворилась, и вошли трое. Первая – Алия, заметно раздавшаяся вширь, что добавило величественности ее облику, вторым – Фейд Раута, сияюще-лысый, в каком-то немыслимом мундире с ремнями и кинжалами, и третий – высокий старик с копной белых волос и простой черной куртке с незнакомыми погонами. Ощупывая Стилгара взглядом веселого сумасшедшего, он подошел почти вплотную и сказал:

– Я Джон Кромвель, командующий. Слушаю тебя, Стилгар, – и сел, жестом предлагая гостю сделать то же самое.

Фримен тоже посмотрел в глаза маршалу и сразу понял, что нет никакого смысла что-то предлагать, ставить условия или торговаться. У этого человека можно только просить.

– Я хочу, – твердо и без предисловий заговорил Стилгар, – мой родной город Хайдарабад. Я хочу остаться эмиром и хочу, чтобы после меня им стал мой сын. Чтобы на Хайдарабад не упало ни одной бомбы и ни одной ракеты, жители не пострадали, а находящиеся в городе солдаты получили после войны такие же права, как и солдаты Конфедерации. Это все.

Стилгар замолчал, ожидая ответа. Он был готов к любому исходу, в том числе к самому худшему – как-никак, он в руках заклятых врагов, и Кромвелю стоит лишь кивнуть Харконнену – тот уже заранее ощерился. Но чутье не подвело старого воина – он выбрал верный тон и снова угадал ход кромвелевских мыслей. Маршал внимательно выслушал шейха, не находя решительно ничего удивительного в том, что тот сказал, и в том, что прозвучало без слов, на краткий миг призадумался, словно прикидывая, не много ли с него запросили, и затем добродушно покивал стратегу, признавая справедливость его требований.

– Хорошо, – сказал Кромвель, пожал Стилгару руку, в сопровождении все так же хранящих молчание Фейда-Рауты и Алии проводил Стилгара до платформы и, уже усадив гостя на сидение, добавил еще два слова, совершенно сразившие фримена: «Я позвоню». На этом переговоры завершились.

И далее на этой войне начались события, которые ныне даже трудно представить. Более всего восхищает легкость, с которой происходило общение враждующих сторон. Мало того, что переговоры между Стилгаром и Кромвелем шли по практически открытому каналу, курьеры пересекали линию фронта с почтовой регулярностью, а Фарух, случалось, дневал и ночевал в Генеральном штабе конфедератов – это все забавные мелочи. Согласно имеющимся документам, только за последующие полтора года Кромвель и Стилгар встречались по крайней мере четырнадцать раз и проводили совместные военные советы. Читая стенограммы этих заседаний, можно лишь восхищаться тем единодушием, с каким маршал и императорский стратег с воспитательными целями орут сначала на Фейда-Рауту, а затем – на Джеруллу, а младшее и среднее поколение, преисполняясь друг к другу лучшими чувствами, дружно отругивается от начальственных стариков.

К маю сложилась ситуация столь же простая, сколь и непостижимая, и таковой она оставалась еще долгие годы. Обеими враждебными армиями фактически командовал Кромвель, отдавая приказы как своему штабу, так и неприятельскому. Война приобрела некий образцово-показательный характер и стала похожа на учения – с той лишь разницей, что людей и вправду убивали. Впрочем, хайдарабадским горцам, землякам Стилгара, удивительным образом везло – соединения северных кланов маневрировали настолько удачно, так грамотно наносили удары и уходили из-под обстрелов, а вражеская авиация и артиллерия с таким постоянством промахивалась по ним, что их потери по сравнению с другими частями выглядели пренебрежительно малыми. Наступления, отступления, охваты и отходы чередовались в почти парадном ритме, а взаимодействие родов войск иначе как блестящим назвать нельзя.

Дело неоднократно доходило до абсурда: например, на деньги Конфедерации Кромвель оснастил два полка императорских войск вертолетами Ми-2026 и устроил экспериментальное сражение с собственными Ка-152. Для той же цели на заводах Эмиратов было изготовлено двести Т-180 в их изначально древнем варианте. Кромвель и Стилгар лично наблюдали за ходом боя и затем обсуждали результаты, просматривая многочисленные видеозаписи. Судя по высказываниям, маршал остался недоволен.

Таким образом, военные действия развивались необычайно успешно – битва следовала за битвой, бои дневные, ночные, переходы, броски следовали один за другим без малейшей заминки. В прессе все это освещалось чрезвычайно подробно, арракинская война усилиями обоих военачальников стала подлинным раем для журналистов – бывало, репортеров привозили на место за полчаса до начала операции и открывали огонь лишь после того, как операторы сообщали, что у них все готово. Напомню, однако, что кровь лилась самая настоящая.

Кромвель, похоже, не шутя взял курс на преподавательскую карьеру в некой, пока что ему одному известной Академии. Держа слово, данное на военном совете, и демонстрируя лояльность к Конвенции, он привез на Дюну немеренное количество старинного оружия, заказывая его чуть ли не по музейным образцам, и примерно с марта двести двенадцатого года его странноватые военные эксперименты покинули испытательные стенды и полигоны, выйдя на поля реальных сражений. Результаты маршал подробно описывал в статьях, из которых впоследствии намеревался составить учебник – эту книгу Синельников предлагал назвать «Сборником убийственных курьезов».

Изобретательность маршала и впрямь во многом носила парадоксальный характер. Накупив холодильных камер, Дж. Дж. снабдил каждую сферическим аккумулятором «быстрой накачки», неконтактным детонатором, и в таком виде разбросал по пустыне перед позициями Конфедерации. Экипажи имперских танков-антигравов эти холодильники даже не заметили, но изоляция силовых контуров, не вынеся молниеносного скачка температуры и давления, тут же приказала долго жить. Обнажившаяся горячая электроника в несколько секунд наглоталась песка, и треть двигателей немедленно разнесло, остальные же просто захлебнулись, а вслед за ними захлебнулась и атака – через сто метров машины на всем ходу беспомощно зарылись носовыми отсеками в землю и тут же были сожжены. Моторы вертолетов, уже озадачившие Стилгара у Двойного Клюва, не обратили ни малейшего внимания на массированные заграждения сарговых глушителей, способных развалить любую современную биомехнику, и в результате сотня кромвелевских «камовых», увешанных ракетами (излюбленный прием маршала – невообразимый численный перевес), оставив хрустящую корочку от дивизии охраны, сравняли с землей арракинский космопорт. И уж откровенно несерьезное, на первый взгляд, устройство – обрез противотанкового ружья, стреляющий так называемой ОТБ (фольклорная расшифровка «односекционная теплонаводящаяся болванка» достаточно близка к истине) – в две недели поставило под вопрос само существование федеральной авиации.

Кромвелевское остроумие оказалось неистощимым на выдумки подобного рода, и как бы ни издевался Синельников – «Джон, а был еще такой отличный танк, Т-34, крутишь ручку – и он едет, ты попробуй» – маршальские монстры и монстрики обладали потрясающей эффективностью.

Справедливости ради надо признать, что климат Арракиса действительно в огромной степени затруднял применение оружия последних поколений. В частности, жара и природные электростатические поля очень быстро выводили из строя грозные скорчеры, сплошь и рядом давая преимущество древним МГ-42, модернизированным ухищрениями чудодея-маршала под использование ортопириксилинового пороха и рассыпных лент. Муад’Диб же, в свою очередь, нимало не озаботился ни адаптацией техники к экстремальным условиям пустыни, ни о должном обучении солдат владению этой техникой.

И здесь, для очистки совести, я должен сделать еще одно отступление. Пожалуй, самой вопиющей военной ошибкой Муад’Диба стало необъяснимое пренебрежение к авиации. Лишившись флота и, соответственно, всякой поддержки из космоса, Атридес занял странную позицию – что-то вроде «Ну и не надо, обойдусь». И действительно обошелся – вплоть до конца двести восемнадцатого года имперская авиация умудрилась просуществовать в традиционно-партизанских формах: необъятный парк орнитоптеров-легковесов, от новеньких до латаных-перлатаных ветеранов – «Хью», «Ирокезов», «Кобр», «Апачей», пара «трехсотпятидесяток» в качестве «летающих крепостей», да еще почти полное отсутствие каких-либо специальных командно-координационных структур. С силами ПВО и того хуже – сплошь переносные зенитно-ракетные комплексы и ни одного самолета вообще.

Гильдийцы, зимой двести восемнадцатого года фактически забравшие в руки рычаги военной машины Империи, за оставленные им полгода толком даже не успели заткнуть основные дыры, а Муад’Диб искренне полагал, что если у него теперь много дорогих самолетов и высокооплачиваемых летчиков, то волноваться больше не о чем. До приемлемого состояния удалось довести лишь систему арракинской противовоздушной обороны, где гильдийские умельцы даже понаставили на плосокогорье антигравитационные колонны, на которых, кстати, построены все ловушки-сюрпризы на трассе заключительного этапа мемориала Дж. Дж. Кромвеля. К сожалению, мобильность этих установок очень невелика, и перетащить их к каким-то полям сражений было делом во всех смыслах неподъемным.

В итоге авиация северян предстала образованием дорогостоящим, объемным, но рыхлым, скверно организованным и малоуправляемым.

Я не хочу превращать эти страницы ни в диссертацию, ни в военную летопись и лишь замечу, что Кромвелю в данной ситуации было достаточно лишь правильно воспользоваться ошибками противника. Маршал, при всей любви к авангардистским изыскам, оставался еще и грамотным ремесленником, твердо держа в памяти азы своей профессии, некогда крепко вколоченные Стимфальской Военной Академией. Он знал, что на войне действуют законы и формулы, которые не обманешь, и что глупо ликовать по поводу двухсот новеньких «фантомов», если тебе нужно две тысячи. Для победы равно важны все рода авиации – космического базирования, стратегической, тактической, ПВО и так далее; никто не отменял зон, коридоров и эшелонов. И хотя в этот раз у маршала не было столь любезного его сердцу технического изобилия и ему приходилось экономить и маневрировать, но все направления были прикрыты, резервы подготовлены к переброске, и командующий ВВС Эмиратов Гэбриэль Хендс, угрюмый и хладнокровный педант, дело знал и верил в Кромвеля с непоколебимостью фанатика. «Командир, – говорил Хендс, – как сантехник. Ему платят за то, что нет происшествий». Муад’Дибу масштабность финансовых вливаний не добавила соответствующего образования, и не доставила полководцев, хоть сколько-нибудь близких по уровню к Кромвелю и Хендсу. Поэтому не спрашивайте меня, как и почему федеральная авиация с таким позором уступила небо конфедератам.

Естественно, что вокруг всех этих проблем неистово крутилась карусель прессы. Алия выступала с заявлениями, в которых горько сожалела о необходимости должным образом отвечать на агрессию со стороны оголтелой тирании, и всячески упирала на то, что Конфедерация свято соблюдает Конвенцию о запрете на современное оружие. Журналистов и инспекторов непрерывно возили по местам боев. Алия с праведным гневом отвергала все предложения о незаконной поставке оборонных систем, подпадающих под статьи о нераспространении, и неустанно требовала у парламента признания государственности и официальной отмены оружейного эмбарго в отношении Эмиратов. Великие Дома нехотя призадумались, и дело все же сдвинулось с мертвой точки, потому что практически сразу были введены ограничения по применению технических средств для императорской армии. Муад’Диб и не подумал подчиниться, Алия же стояла насмерть: «Тысячи людей, – взывала она с телевизионных экранов, – гибнут лишь оттого, что бюрократические препоны не позволяют им защитить свою жизнь, и жизнь своих детей». И ландсраат сдался. Теперь Кромвель мог обрушить на Атридеса всю мощь новомодных арсеналов.

Однако эта победа имела и отрицательную сторону. После того как Великие Дома получили от Кромвеля, Алии и Феллах-эт-Дина что было нужно, их интерес к войне в пустыне изрядно поостыл. Утративший ключевые позиции императорский трон на Дюне становится все более картонным, все более бутафорским, угрозы Муад’Диба больше никого не пугают, и, даровав Эмиратам насущные права и свободы, парламентские лидеры предоставили арракинскому конфликту спокойно идти своим чередом, что тут же самым печальным образом сказалось на финансировании армии Конфедерации. В то же время Гильдия, для которой император ныне был единственным выходом к рычагам законодательной власти, вовсе не собиралась сокращать масштабы своей поддержки Атридесу. Изо всех уголков Вселенной на Дюну стекались фанатики и наемники, закупалось вооружение и снаряжение, шел поток продовольствия и медикаментов. Навигаторы и не думали сдавать без боя последний оплот своего тающего могущества.

Такая перемена политических ветров заставляет и Кромвеля пересмотреть тактику. Маршал не из тех людей, которых легко застать врасплох или смутить нежданным поворотом судьбы. Если от него не требуют выполнения сроков, значит, он и в самом деле не станет спешить; Дж. Дж. сбавил обороты маховика военной машины и с еще большей увлеченностью погрузился в свои эксперименты, подняв их, благодаря Конвенции, на новый технологический уровень. Недостаток средств он компенсировал из собственных доходов от бурно развивавшейся джайпурской электронной промышленности; к этому моменту Кромвель решил приложить свои силы на ниве архитектуры и зодчества.

Пустыню охватила строительная лихорадка. Ряды песчаных башен начали наступление на север. Башня – это весьма и весьма впечатляющее сооружение – громадная платформа на шести или восьми бетонных колоннах, поднимающих ее на высоту восьмидесяти – ста метров, основной заряд увлекаемых ветрами песчаных зерен проходил много ниже, не наметая барханов. На платформе размещался артиллерийский форт, способный действовать в автономных условиях круговой обороны, оснащенный, кроме пушек, ракет, пулеметов и еще бог знает чего, еще посадочной площадкой, средствами спутниковой связи, очистки воздуха, и так далее. Имелись солидные запасы провианта и воды, по возможности бурили артезинскую скважину или подводили трубу из ближайшего подземного резервуара. Как правило, у башни были еще обширные подземные помещения, сообщающиеся с верхними при помощи лифтов в колоннах, и нередко – системы подземных ходов, уходивших к соседним башням, расположенным в пределах прямой видимости.

Индустрия строительства башен стала одним из приоритетов экономики южан. Кромвель взялся опробовать действенность методики Ермолова – постепенного выдавливания противника, и, перегораживая пустыню, бетонные чудища начали подступать к крепостям Подковы. Практически неприступные, со всевидящей электроникой и огромной огневой мощью, они перекрыли все тайные и явные пути и тропы, и первая же попытка императорских ударных групп проскочить между ними привела к самым грустным результатам и подтвердила мрачные опасения Стилгара.

Война, не потеряв ни крупицы своей жестокости и бессмысленности, сменила аллюр, перешла с галопа на шаг. Башни шли по пустыне, на земле и в воздухе неугомонный маршал бил и жег прототипы, бесплатно предоставленные восторженными фирмами, Конфедерация заняла Подкову, сражения поднялись из пустынь в горы, далеко позади остались Центральный Рифт и Бааль-Дахар, старшему сыну Алии и Синельникова, Василию, исполнилось шесть лет, его сестре Дарье – четыре года; эмигрантское правительство перестало быть эмигрантским и уже полновластно распоряжалось на землях Западного Рифта, и вот в мае двести девятнадцатого года перед армией конфедератов показались каменные лбы Хорремшаха.

Семь лет, следуя скрытым от мира сценариям, война расползалась по Дюне, линия фронта уверенно продвигалась на север, и тут возникает естественный вопрос: а что же император? Как смотрел на все эти избиения по уговору ясновидящий Муад’Диб?

Невероятная военная ситуация, возникшая в результате предательского сговора Стилгара с Кромвелем, устраивала очень и очень многих. Лидеры ландсраата, загребая жар чужими руками, были весьма довольны темпами наступления торговой свободы и вперед подсчитывали финансовую и политическую прибыль. Старина Феллах-эт-Дин, сидя в Джайпуре, радовался золотому дождю инвестиций, превращавших его в богатейшего монарха Арракиса, и тому, что владения его неуклонно расширяются – такой власти не было ни у его отца, ни у деда. Наследник Джерулла, командующий правым флангом, со своими «бешеными львами» громил проклятых язычников по скалистым рубежам Западного Рифта и был в полном восторге оттого, что стяжал славу и почет, занимаясь любимым делом. В центре и на левом фланге Кромвель, обмениваясь любезностями со Стилгаром, с не меньшей увлеченностью выстраивал тактические эксперименты один диковинней другого, а очумелый Фейд-Раута, что носился по всем фронтам без руля и без ветрил со своим спецназом, ликовал по той причине, что наступает на любимые мозоли окаянному Атридесу, и просто визжал от счастья, видя растущие на горизонте стены Панджшера, заранее смакуя грядущую расправу с врагом. Что касается Алии, то она с удовольствием вошла в роль дипломата и телезвезды и перед камерами прессы призывала к справедливости все артистичней и артистичней. Сам же главный автор всего этого спектакля, Стилгар, тоже был вполне счастлив, глядя, как война уходит все дальше и дальше от Хайдарабада, вновь чувствовал почву под ногами и верил в благосклонность небес.

Но император? В это трудно поверить, но и Муад’Диба, похоже, устраивало это фантасмагорическое положение вещей. Личина владыки, который, не взирая на злобу и коварство внешних и внутренних врагов, героически сражается на глазах всего мира, пришлась нашему великому артисту очень впору. В этот последний год светская жизнь в Арракине, как никогда, била ключом. Двор расширялся, кипели страсти, заворачивались интриги, карманный Совет наибов принимал постановление за постановлением, император лично вникал во все дела. Именно к этому времени относится вся мешанина историй о гнусностях, творимых лицеделом Скайтейлом и карликом Биджазом, заговоре принцессы Ирулэн и таинственным образом оживившихся агентах Бене Гессерит. Муад’Диб мечется по окрестным съетчам, разыгрывая всевозможные сценки перед журналистами, в который раз вызывает из политического небытия давно ушедшую на покой долгожительницу Хелен Моахим (бедняге дорого обойдется эта реанимация), и с прежним пылом начинает нагонять на нее страху; он ведет какие-то многозначительные переговоры со случайно подвернувшимися и ничего не решающими людьми – словом, имитирует бурную деятельность.

Эти суетливые потуги поддержать авторитет императорской власти тянутся до мая. В мае в дело вмешивается Гильдия Навигаторов. Этого участника арракинских игр авторы мифа о Муад’Дибе совершенно забыли, и очень напрасно. В то время сбрасывать гильдийцев со счетов было бы большой ошибкой – в начале двести девятнадцатого года они все еще представляли собой реальную силу. Вспомним, даже после того, как корабль спайсовой экономики пошел ко дну, а императора не стало, у Гильдии еще хватило резервов, чтобы одолеть конкурентов в борьбе за Всемирную Летную Ассоциацию и навигационные школы, так что за полгода до Хорремшахской битвы гильдийцы и подавно могли очень многое себе позволить. Как только фронт вышел за пределы Хаммады, Навигаторы нажали на все рычаги, чтобы вразумить императора и побудить его к действию.

Собственно, давление на Муад’Диба не прекращалось никогда – еще до войны и все время войны полномочный представитель Союза безвылазно сидел в Арракине, и, не разбирая подходящих и не подходящих моментов, а также не гнушаясь никакими средствами, пытался направить имперскую политику в нужное Гильдии русло. Но появление противника в трех днях пути от Панджшера, последнего бастиона Империи, заставило Гильдию ударить в набат. В Арракин прибыл сам Верховный Навигатор и почти неделю, не жалея сил, вправлял Атридесу мозги. До нас не дошел текст какого-то конкретного совещания, на котором было принято решение о вербовке наемников, но сразу же после отбытия главы Гильдии Пол обратился к единоверцам по всему миру, призывая защитить законную власть императора и мессии.

Все мероприятие было проведено, разумеется, исключительно на средства Союза – арракинский режим уже давным-давно не сводил концы с концами – военные расходы вчистую сожрали когда-то, казалось, бездонную императорскую казну. В какие миллиарды затея обошлась Навигаторам, подсчитать довольно трудно – слишком много было каналов, скрытых и явных, по которым шли деньги, – да это сейчас и не столь важно. Для нас гораздо интереснее, сколько наемников доставили на Дюну по военно-религиозному мандату императора, и эти цифры можно назвать с известной точностью – пятьсот восемнадцать тысяч человек. Правда, и тут нет окончательной ясности, поскольку последний лихтер с людьми и вооружением был обстрелян и сожжен во время достопамятного штурма арракинского космодрома, и сколько человек спаслось, сколько было убито и ранено, сейчас узнать вряд ли возможно. Однако на сегодняшний день число, упомянутое в транспортных списках Гильдии – единственный островок определенности в полной статистической неразберихе последнего года Империи.

Дело в том, что до сих пор доподлинно неизвестно, сколько же народу и в каком составе участвовало в Хорремшахской битве. Даже сведения Гильдии тут мало могут помочь, поскольку в них никак не указаны те, кто прилетел на Дюну стихийно, без официального контракта – так называемые «самопалы», – зачастую полулегальным путем, по подложным документам или вообще без документов; кроме того, очень трудно сказать, кто из уже присутствовавших в те дни на Арракисе паломников тоже получил оружие – по самым первичным прикидкам из этих людей можно было составить отдельную армию.

Но самое главное, что ни один историк доселе не выяснил, сколько же коренных фрименов, тех, кого можно с той или иной степенью уверенности назвать солдатами императора, Муад’Диб вывел на Хорремшахское плоскогорье. Здесь уж не помогут никакие сводки и расчеты. Еще за много месяцев до сражения Арракин был переполнен потрепанными остатками частей, разбитых по всем фронтам и стекавшимся в столицу через Панджшерское и Отмельское ущелья. Сюда входили и группировки мелких кланов, примкнувших к федералам уже в процессе боев, и так называемые ополченцы, и еще самый пестрый люд. Снабжение всей этой публики провиантом, оружием, боеприпасами проходило по батальонным и полковым спискам, достаточно маловнятным самим по себе, и к тому же, в горячке и хаосе тех дней, значительная часть этих списков была потеряна, так что большая часть Муаддибова воинства легла в камни и песок Хорремшаха несчитанной и безымянной. Поэтому, исходя из всех имеющихся данных, очень примерно и с большой осторожностью, численность императорских войск можно определить в семьсот пятьдесят – восемьсот тысяч человек.

Подобно многим и многим сражениям во многих и многих войнах, Хорремшахская битва произошла вовсе не потому, что этого требовала, скажем, стратегическая необходимость, или была завершена подготовка и перегруппировка войск, или найдена какая-то чрезвычайно удобная позиция. Ничего этого не было и в помине. Просто инерция военного мышления огромных масс людей, от рядового до полководца, накал страстей, дошедший до пика за годы войны, перешел тот рубеж, за которым, как говорят, пушки начинают стрелять сами собой. Армии сошлись лоб в лоб, и чего-то ждать и откладывать никто уже не мог и не хотел.

Для северян хорремшахская позиция не имела ни малейшего смысла даже в случае самого благоприятного исхода – она гарантировала, во-первых, огромные и малооправданные потери, а во-вторых – невыполнение основной стратегической задачи – выбить кромвелевские войска из главных фортов и укреплений Подковы. Для императора было бы куда разумнее не спешить, закончить переформирование армии и затем, выйдя на равнину, ударить строго на юг, вдоль перешейка Защитной Стены. Никакие маршальские ухищрения не остановили бы тут имперские армады, и Подкова, скорее всего, еще раз сменила бы владельцев – но Муад’Диб, завидев в поле силы злейшего врага, не справился с эмоциями.

Была и еще одна, довольно весомая причина. Фанатики-добровольцы, привезенные в Арракин Гильдией, представляли собой немалую проблему – у императора не было другого выхода, кроме как немедленно бросить в бой эту шальную ораву, набранную с бору по сосенке, поскольку ни создать из нее нормальные вооруженные формирования, ни поддерживать там должный боевой дух и дисциплину, ни даже толком прокормить не было уже никакой возможности.

Кромвеля, безоговорочного победителя в хорремшахской битве, эта победа поставила в положение тоже не слишком выигрышное. Да, маршал ушел от разгрома и, что называется, уравнял шансы, но естественное и вполне предсказуемое отступление остатков войск Муад’Диба на север через Панджшерское ущелье загадало южанам одну из самых неприятных загадок за все время войны и поставило перед необходимостью следующей битвы – Арракинского сражения. Окажись на месте Муад’Диба человек с более крепкими нервами, решись он на контратаку – и, возможно, Кромвель в несколько часов лишился бы всех плодов столь страшной ценой купленной победы и очутился бы на пороге стратегической катастрофы.

Очень трудно без подробной карты представить себе сложившееся положение вещей, однако попытаюсь обрисовать ситуацию хотя бы в самом грубом и упрощенном виде. На севере, в кольце гор, имперская столица Арракин, где Муад’Диб стараниями Гильдии собрал легионы наемников и религиозных фанатиков. Оттуда через горы на юго-запад выходит длинная крученая прорезь Панджшерского ущелья. Южнее, то есть ниже по карте – первые северные форты укрепрайона Подковы, где сгруппировались основные силы южан. И Подкова, и Арракин с востока обрезаны шестисотметровым обрывом Защитной Стены, за которым начинаются бескрайние пески Большого Рифта. А на запад от этой линии противостояния простирается каменистое, безжизненное Хорремшахское нагорье, где пока что не было ни своих, ни чужих.

Все это подробно было изображено на карте, которая висела в бункере Кромвеля, где маршал, узнав о том, что Муад’Диб отвел войска от разгромленного космопорта, спешно собрал военный совет. Из других полководческих атрибутов там присутствовала все та же исполинских размеров деревянная указка, которую Дж. Дж. неизменно возил с собой.

– Наш мальчик начал концентрацию войск, – такими словами маршал открыл совещание, – Значит, надо ждать событий. Хочу услышать ваше мнение.

Мнения, хотя и разделились, но особым разнообразием не отличались. К тому же за всю военную семилетку почтенные наибы так и не уразумели нехитрой истины: Кромвелю на самом деле плевать на чужие мнения, просто, как хорошему артисту, ему нужна увертюра перед собственным выступлением. И пустынные лидеры заговорили на полном серьезе.

Удалец Джерулла предлагал, используя преимущество в авиации, разнести Арракин с воздуха. Кромвель с сомнением покачал головой.

– Сложный горный рельеф – это раз. Два – распыленность войск и обилие подземных укрытий. Очень мощная система ПВО – это три. Нет, Джерулла, выигрыш будет копеечным, а потери – значительными.

Фейд-Раута, набычив сверкающую лысину, заявил, что он в гробу видал весь этот численный обвес и перевес и его люди готовы когтями выковырнуть Атридеса из Панджшера, после чего продемонстрировал эти самые когти и уставился на Кромвеля безумными глазами.

Кромвель тоже уставился на него безумными глазами и закричал страшным шепотом:

– Молчи, проклятый враг! Я тебе покажу Панджшер! Рехнулся совсем. Там стоят четыре армии, каждый дюйм простреливается, и рота может остановить дивизию. Лучше не зли меня… Будет, будет тебе Атридес, если только до той поры не спятишь.

Кромвель выдержал паузу.

– Вижу, господа, что вы надеетесь увильнуть от генерального сражения, и в чем-то вас даже понимаю. Но не выйдет. Сражение будет дано, и сейчас весь вопрос в том, что именно предпримет Муад’Диб.

Тут Дж. Дж. взял указку и вышел к карте. Прелюдия закончилась, вступала главная тема.

– А предпримет он очень простую вещь. Выведет свои армии – то ли из Панджшерских ворот, то ли через Стеновые хребты, сейчас роли не играет – и пойдет на юг. Пойдет «свиньей», «клином», просто толпой – его чумовая орава маневра не понимает – короче, повалит напрямую к нашим базам.

– Там мы их и закопаем, – не удержался Джерулла.

– А вот это, мой дорогой, полная чушь. Их чуть не миллион, нас – едва ли двести тысяч, если учесть, что мы не можем снять гарнизоны с башен. Две трети расстояния – в радиусе действия арракинской ПВО, плюс каждому уроду Муад’Диб даст по «стингеру», плюс танки, артиллерия и черта в ступе только нет. Нам их не остановить. Вот в этом коридоре, между Хорремшахом и Стеной, Муад’Диб запросто положит четыреста тысяч, чтобы загнать нас в Подкову, и у него останется еще четыреста, чтобы сбросить нас обратно в Хаммаду.

– Но у башен в пустыне мы их все равно остановим? – несколько смутился Джерулла.

– Да, и семь лет войны псу под хвост. Все наши усилия, все жертвы – все напрасно, мы снова в пустыне. А ему Гильдия еще психов навезет. Вот это ты здорово придумал – хорошо, покойные предки тебя не слышат.

– Джон, Джон, – не унимался Джерулла, – так если они пойдут клином, их можно взять в клещи с флангов, это же старинный прием!

Тут Кромвель откровенно восхитился.

– Молодец, Джерулла, просто молодец! Смотрите-ка, у нас молодежь читает книги и творчески мыслит! Джерулла, как только все закончится, обязательно пошлем тебя учиться в настоящую военную академию, у тебя талант! Вот только фланговых ударов нанести мы не можем – нет у нас флангов, Джерулла. С востока – обрыв в полкилометра, с запада – пустыня, ни баз, ни коммуникаций, и забрасывать туда войска – это просто отправить их под нож Муад’Дибу. Скажет он тебе за это большое человеческое «спасибо».

Кромвель сделал паузу.

– Неоспоримый факт – у противника колоссальный, неимоверный численный перевес. Если мы позволим Муад’Дибу пойти на юг и атаковать в лоб – все, нам крышка. Нас сметут, и никакая авиация нас не спасет. Выход только один – заставить его развернуть армию на запад, вот сюда, в Хорремшах. Увидев наши войска напротив Панджшерских ворот, Муад’Диб раздумывать не станет.

– Это самоубийство, – тихо сказал Феллах-эт-Дин. – Или, во всяком случае, сумасшедший риск.

– Это наша единственная надежда, – возразил Кромвель. – А рисковать нам придется в любом случае, так что лучше рискованная надежда, чем безнадежный риск. Здесь нет ничего нового. Этот фокус уже проделал в древности знаменитый полководец Кутузов и назвал его «Тарутинским маневром». При помощи этого маневра он разгромил величайшего завоевателя – Наполеона. Смотрите. Мы выводим седьмую, двенадцатую и шестнадцатую армии на запад – вот сюда. Императорские войска атакуют, они не сомневаются в своей мощи, их пятеро против одного. Но Муаддибова орда практически неуправляема, там нет опытных командиров, они понимают только одно слово – вперед. И помчатся вперед, как ненормальные. А мы начнем отступать на восток, обратно к Подкове.

Указка описала по карте пологую дугу.

– Они идут за нами, и к вечеру первого дня все должно переместиться к северным фортам. Муад’Диб будет в восторге – он загнал нас в угол. Чудесно. За ночь мы делаем второй переход – между фортами снова на запад.

Указка изобразила полукруг в противоположную сторону.

– Видите? Мы оказались у Муад’Диба на правом фланге. Его войска стоят в голой пустыне, у наших стен, и вместо ПВО – сито. Крупноячеистое. Раздолье для авиации! На второй день, утром, накрываем все северные тылы его армии бомбовым ковром и начинаем штурмовку в южном направлении. Одновременно силами шестой и одиннадцатой армий, – указка перескочила на восток, – атакуем их левый фланг. Джерулла, вот твои клещи! На третий день группировки востока и запада должны соединиться здесь, в центральном Хорремшахе. Муад’Диб в кольце и прижат к нашим фортам, которые он считает недостроенными…. нам придется его разочаровать. Гэйб, на твоих летчиков особая надежда. Я приказываю расстрелять весь боезапас, сжечь все наличное горючее. И избави бог, если на аэродромах останутся самолеты с ракетами, но без топлива, или в воздухе, но без патронов. Мы нуждаемся в дьявольском рационализме.

Кромвель положил указку и сел.

– Господа, у Кутузова во время его Тарутинского маневра была старинная ненадежная техника, допотопная ламповая связь и, насколько я могу судить, какая-то совершенно никудышняя авиация. Однако он победил. У нас первоклассная техника, великолепная связь и аваиация, которая не снилась ни Кутузову, ни Муад’Дибу. Мы побеждали семь лет. Победим и сейчас.

Кромвелевские рискованные надежды полностью оправдались. Муад’Диб, ослепленный яростью, не внимая добрым советам, вывел свои рати из-за спасительных неприступных стен. Обманутый маршалом, он действительно повел легионы на запад и в самом деле возликовал, завидев впереди отроги Подковы. Ему казалось, что вот, еще немного, еще один решающий удар – и война выиграна; даже исчезновение Стилгара, который согласно своей приватной сделке с маршалом увел гвардию в Хайдарабад, императора не смутило. Но дальше… Дальше небо смешалось с землей, и невольно шла на ум шекспировская фраза: «Ад опустел. Все черти здесь».

Единственным отклонением от сценария, не предусмотренным Кромвелем, оказалось то, что натиск «Муаддибовых орд» оказался и впрямь слишком силен, и группировка Фейда-Рауты на левом, самом западном фланге, была отрезана и отброшена, и даже не на юг, как можно было предположить, а в прямо противоположном направлении – на север, в предгорья Бааль-Бека.

Однако Харконнен, который при всей своей одержимости и жестокости отнюдь не был ни дураком, ни трусом, не растерялся, а даже обрадовался возможности избавиться от опеки и поиграть в великого стратега. В голове барона диким коктейлем перемешалась бешеная злоба на Атридеса, жажда славы, Кромвель и Тарутинский маневр. Отойдя в горы и на некоторое время оторвавшись от преследователей, он собрал командиров и обратился к ним с такими словами:

– Слушайте меня, волчьи дети, – сказал он, сжимая кулаки и озираясь воспаленным взглядом. – Этот дерьмовый ублюдок Атридес думает, что припер нас к горам, но мы впиндюрим ему Тарутинский маневр, о котором его вонючие козлы слыхом не слыхали. Этот маневр изобрел древнегреческий полководец Кутузов, и ни одна, вы слышите? – ни одна сволочь не могла его одолеть. Так же сделаем и мы, и свернем их поганые шеи. У Кутузова в его хреновой античности всего и было, что дюжина каких-то там расшлепанных грузовиков, а у нас в руках классное оружие, и ни один говнюк от нас не уйдет!

Оратор из Харконнена был хуже некуда, и кромвелевскую речь пересказал из рук вон плохо, но дело свое он знал. Отряд в основном состоял из бангалурских горцев, подданных его тестя шейха Бен-Ассадра, бойцов умелых и так же, как и их предводитель, ненавидящих северных язычников. Две дивизии арракинских наемников так навсегда и остались в баальбекских ущельях. Совершив по горам круг, и вновь увидев перед собой равнину – всю в черных дымах, но свободную от войск – Фейд зарычал, захохотал и потом приказал:

– А вот теперь соедините меня с Главным.

Итак, утром восемнадцатого августа армия Муад’Диба тремя колоннами вышла из Панджшерских ворот. Видеозаписи со спутников, дошедшие до нас в немалом количестве, позволяют ясно судить, что эти три колонны, распределяясь по нагорью, должны были образовать два фланга и центр – правое крыло уходило на запад, вдоль предгорий, вероятно, с целью обогнуть укрепления «линии Муад’Диба», центр двинулся прямо на форты Подковы, а левый фланг пошел вдоль Защитной Стены, поворачивая к югу – по всей видимости, с целью замкнуть кольцо окружения с востока, то есть со стороны Хайдарабада.

Можно лишь догадываться (никто из оставивших какие-либо воспоминания военачальников ни словом ни обмолвился об этом), какие же конкретно задачи ставил стратегический план Муад’Диба. Очевидно, что император рассчитывал лобовым ударом выбить противника из недостроенных, как полагал Атридес, северных фортов и охватить всю группировку конфедератов с запада и с востока.

Корпус Стилгара должен был пройти еще восточнее, на Бааль-Дахар, и отрезать войска Алии от Центрального Рифта, а также, видимо, в случае необходимости, поддержать ушедший в прорыв левый фланг.

Ничего, кроме сумбура и по-детски нетерпеливого стремления как можно быстрее напасть на ненавистного врага, в этом замысле найти невозможно. Вывести толпу людей, пусть даже и очень большую, на голый каменный стол Хорремшаха, где без взрывчатки нечего и думать о мало-мальски пригодном окопе, без должного прикрытия авиации и ПВО, с минимумом артиллерии и танков, со скверно налаженной связью и снабжением, практически без резервов – и все это под бомбы и ракеты куда более технически оснащенного неприятеля, имеющего поблизости хорошо укрепленные опорные базы – подобная тактика отдает чистым безумием.

До самого конца сражения император не знал об измене Стилгара, и на протяжении трех суток непрерывно пытался связаться с его группировкой. Между тем фрименский стратег еще пятнадцатого числа, выведя свои войска через Отмели на восток, обратился к солдатам с речью, объявив, что переходит на сторону Алии и Конфедерации, после чего затворился в Хайдарабаде, готовясь к возможной обороне. Готовя различные варианты, Стилгар проделал что-то наподобие инспекционного рейда по окрестным съетчам – впоследствии это небольшая поездка вошла в официальный миф как легенда об оппозиции старого военачальника и его скитаниям по заброшенным пещерам.

Несогласованность в командовании и плохая организация, помноженные на колоссальную численность наспех собранного имперского воинства, незамедлительно породили массу нестыковок и неурядиц в духе бессмертного Гашека. Например, на видеозаписи из космоса отлично видно, как легион Салема, составлявший едва ли не треть центральной колонны, едва успев отойти на десять миль от Панджшерских ворот, по каким-то загадочным причинам неожиданно вновь повернул на север и затем, ломая строй, взял курс на запад. Дальнейшая судьба этих частей не менее своеобразна – двигаясь вдоль предгорий Гиндукуша, они как раз и столкнулись с авангардом левого фланга конфедератов под командованием Фейда Харконнена, и в итоге завязавшегося боя оба соединения очутились глубоко в северных ущельях, так и не добравшись до поля генерального сражения.

Императорскими силами в отсутствие Стилгара командовал генерал-лейтенант Памбург – тот самый Памбург, который, будучи полковником, так невежливо раскритиковал план первого Муаддибова рейда через южные отроги Центрального Рифта. Видимо, несмотря на раздражение, император признал правоту непочтительного офицера и, скрепя сердце, от великой нужды в грамотных командирах, сделал его заместителем Стилгара. Памбург, невольник контракта, отказаться не мог, и вот теперь перед ним встала неблагодарная задача вести императорскую армию на форты Конфедерации.

Имеющиеся записи и стенограммы показывают, что генерал-наемник прекрасно осознавал всю отчаянность затеи, во главе которой находился, и ясно отдавал себе отчет, что у него в распоряжении только одна попытка. Если пятикратное численное превосходство – единственный козырь федералов – сразу, с первого же захода не даст нужного эффекта, если стратегическое преимущество не будет завоевано в первые же часы, на всех имперских замыслах можно ставить жирный кровавый крест.

И Памбург не пожалел сил, и в какой-то момент он был так близок к заветной цели, что, казалось, еще немного – и чаша весов военной удачи бесповоротно склонится на сторону северян. Под шквальным огнем, выстилая пустыню трупами, фримены ухитрились подобраться к вожделенным фортам почти вплотную. Памбургу не хватило буквально ста метров, чтобы по горам убитых и развороченным чревам самоходных «мамонтов» ворваться в первые капониры. Если бы федеральным войскам это удалось, участь кромвелевской армии была бы самая незавидная – в таком случае уже сами южане оказались бы в чистом поле без прикрытия, фронт был бы неизбежно прорван, маршалу пришлось бы раньше времени бросать в бой всю авиацию и резервы, что автоматически хоронило любые надежды на контрнаступление, и дальше трудно даже вообразить, чем все могло кончиться.

Но «линия Муад’Диба» устояла под натиском собственного создателя. Потери оказались таковы, что Памбургу было страшно слушать доклады. К девяти вечера темп атаки резко упал, штурм выдохся и угас. Памбург приказал прекратить огонь и отойти. В свете ламп штабного танка он хмуро уставился на карту. Здесь нет связи, там пропала целая дивизия, тут кончились боеприпасы. Заместители и адъютанты тоже настороженно замолкли – даже самому одурелому фанатику было понятно, что сражение проиграно. Но как сказать об этом императору, сидящему здесь же, рядом, в полушаге от командующего?

Муад’Диб был единственным, кто сохранял оптимизм.

– Поздравляю вас, генерал, – сказал он. – Вы слышите? Они молчат. Все. Завтра мы войдем в их казематы, и потом будем оплакивать наших братьев. Да, скорбь наша безмерна. Но великое дело сделано. Мы снова хозяева нашей земли…

Памбург действительно не знал, на что решиться. По всем законам следовало немедленно начинать отвод войск. Но фронт превратился в кашу, управляемость армии упала до нуля, надо восстанавливать коммуникации, иначе отступление обернется хаосом и крахом. А вдруг и в самом деле нанесенный удар оказался смертельным? Вдруг этот буйнопомешанный прав, и завтра будет достаточно небольшого усилия, чтобы занять проклятые бетонные гнезда? Провести хоть сколько-нибудь серьезную разведку Памбург не мог: у него не было ни времени, ни нужных людей, а то, что спутниковому наблюдению верить нельзя, он уже понял. Что ж, в худшем случае ему суждено умереть в этих чертовых песках. Генерал угрюмо повернулся к императору.

– Ваше величество, если завтра мы сумеем поднять солдат в атаку, то предпримем еще одну попытку.

Муад’Диб засмеялся, похлопал его по плечу и пошел подышать вольным воздухом пустыни. Словно в наполеоновские времена, в войне наступил ночной перерыв.

Но напрасно императорский стратег доверился ночной тишине. В пустынном безмолвии бурлили события. Кромвель перегруппировал силы, и войска Конфедерации, ушедшие в проходы между фортами, соединились с дождавшимися своего часа резервами и спешным порядком направились на запад. Чтобы не выдать себя противнику, они описали почти двухсоткилометровую дугу, и уже к двум часам ночи оказались у переднего края правого фланга императорской армии, где перед началом наступления их даже успели накормить.

По некоторым данным как раз на правый фланг генерал Памбург собирался с утра пораньше перенести главное направление атаки, и даже отдал на этот счет какие-то распоряжения. Однако очень скоро эти замыслы оказались безжалостно развеяны. При первых лучах рассвета, совсем недалеко от Памбурга, Дж. Дж. надел наушники, поправил переговорник и произнес кодовую фразу, мрачный юмор которой, как всегда, сумел оценить один Синельников.

– Артиллеристы, – вкрадчиво проворковал маршал, – Кромвель дал приказ…

Сразу после этих слов земля дрогнула. Сначала заревела артиллерия, затем небо потемнело от «милей» и «акул»; оставляя дымные хвосты, полетели ракеты, завыли волчьим воем электронные пулеметы, и конфедераты перешли в наступление. На левый фланг Муад’Диба, нацеленный на самое опасное с точки зрения Кромвеля, южное направление, маршал обрушил практически всю авиацию – бомбардировщики стратегические, фронтовые, штурмовики и истребители всех классов. Главный компьютер распределял их по секторам, эшелонам, бомбовым квадратам, они поднимались с восточных баз, шли по траверзу Северной Защитной Стены и над целями, освобождая кассеты от смертоносного груза, встречались с другой волной, взлетевшей с западных аэродромов. Приземлившись на противоположных базах, самолеты с максимальной быстротой заправлялись горючим, загружали боезапас, и вновь уходили в небо, сменяя возвращавшихся товарищей и укладывая бомбы в оставленные предыдущей волной промежутки.

Одновременно проснулись и форты Подковы, упершись в которые все еще стоял центр императорской армии. Памбург срочно приказал поднять сдвоенный разведывательный зонд-робот. Высота для детального анализа была маловата, но картина не нуждалась в комментариях: на западе поднималась черная стена – это горела техника правого фланга, на востоке – коричнево-рыжая стена, буря, поднятая непрерывной бомбежкой левого фланга. Памбург повернулся к императору:

– Ваше величество, велите командовать отступление. Правый фланг разгромлен и бежит, через два часа противник займет Киликату. С левым флангом нет связи, меньше чем через час бомбардировщики будут здесь. Конфедерация полностью контролирует «Соллекс»…

– Стилгар…

– Стилгар или предал нас, или уничтожен. В любом случае ему к нам не успеть. Если не отступить немедленно, самое позднее, через четыре часа мы будем отрезаны. И… тогда все. Надо попытаться спасти то, что осталось.

Сколько раз за последнее время Муад’Диб слышал эту фразу – «спасти то, что осталось»! Сначала – власть в Империи, потом – саму Империю, потом – Арракин и, наконец, горстку самых верных соратников и собственную голову.

– Отступаем, – шепотом сказал Муад’Диб.

Атридесу, как всегда, повезло. Он успел со своими людьми добежать до Панджшера, прежде чем огненные челюсти окружения окончательно сомкнулись. Какая часть имперского воинства вернулась в Арракин, опять-таки сказать очень трудно. На совещании в знаменитой палатке Кромвель называет цифры в двадцать тысяч, ничем, однако, эти данные не подкрепляя. По сведениям представителей Красного Креста, вернувшихся в Арракин с гуманитарной помощью сразу после взятия столицы, уцелевших участников сражения было никак не менее сорока, а может быть, даже шестидесяти тысяч. В списках же Комиссии по эвакуации можно найти указания примерно на сто тысяч. Все здесь неопределенно, отрывочно, все сообщения противоречат друг другу, и тем не менее эти цифры со всей беспощадностью приводят нас к единственному выводу: Хорремшахская битва унесла жизни по крайней мере пятисот тысяч человек. По самым скромным оценкам.

После бегства императора сражение не завершилось. К вечеру второго дня левый фланг под командованием Кромвеля, правый фланг Джеруллы и выдвинувшийся из фортов центр Феллах-эт-Дина, как и предсказывал Памбург, соединились у Панджшерских ворот. Всю ночь и третий день шла настоящая бойня. Ни о каком организованном сопротивлении северян речи уже не было. Кромвель собирал разрозненные группы войск – в том числе и неожиданно выпутавшегося из своих ущелий закопченного Харконнена – еще сутки, и помчался в Хайдарабад, где, обуреваемый сомнениями, его ожидал Стилгар.

Шейх переживал, наверное, одну из самых тяжелых недель в своей жизни. Он сделал ставку, и теперь ему оставалось только наблюдать, как решается его судьба. Перед началом сражения стратег связался с Кромвелем и сказал:

– Дай на Хайдарабад реальную картинку.

Маршал не возражал, север Центрального Рифта отгородили экранирующим полем, чтобы никто в припадке патриотизма не надумал просветить императора о настоящем положении вещей, и «Соллекс» направленным лучом погнал в горную столицу отчет в реальном масштабе времени.

Город припал к телевизорам. Ни один чемпионат мира, никакой финал нигде и никогда не смотрели с таким неотрывным вниманием. Последняя впавшая в маразм старуха понимала: если Конфедерация проиграет сражение, мстительный император, в назидание прочим, вырежет Хайдарабад до последнего младенца. К вечеру первого дня атмосфера накалилась до предела. Армия Муад’Диба затопила равнину, как море, и грозила вот-вот захлестнуть хрупкий пунктир укреплений конфедератов. Перед громадным экраном у дома Стилгара стояла в угрюмом безмолвии целая толпа, и лишь изредка кто-то вполголоса, словно на похоронах, произносил какое-нибудь замечание. Напротив, на крыше, старший сын Стилгара – будущий король Фарух Первый – дремал у пулемета. Никто еще не предложил принести Муад’Дибу голову Стилгара на палке и пасть императору в ноги, моля о прощении, но напряжение росло с каждым часом.

Наступившая ночь прибавила Стилгару немало седых волос, но утром по городу прокатился единый не то вздох, не то стон. Императорская армия начала таять на глазах. Ее скрывали облака дыма и пыли, а потом из этих облаков никто уже не выходил. К полудню Хайдарабад охватило настоящее ликование – с песнями, плясками, стрельбой в воздух и восторженными воплями: «Стилгар, Стилгар!» Ко всему прочему, каждый невольно думал о том, что сейчас он сам, его отец, сын, брат мог бы запросто быть там, где земля и камень кипели, как масло на сковородке, и не оставалось места ничему живому.

Стилгар первый раз за все время перевел дух и тут только почувствовал, как у него над бровью бьется мускул. Эмир понял, что победил. Он спас Хайдарабад, спас своих людей, и на его руках нет братской крови. Он чист. Теперь надо ждать, что скажут Кромвель и Алия.

Через три дня объявился и Кромвель. Послав Фейда-Рауту на перехват возможного прорыва остатков федеральных войск на восток, через Отмельские ущелья, маршал вскоре пожаловал сам, так что под стенами Хайдарабада в одночасье вырос целый военный лагерь.

Стилгару вдруг вновь стало страшно. Кто теперь помешает Серебряному вспомнить, что здесь, за стенами – вражеское гнездо и главнокомандующий вражеской армии, второй человек в Империи? Кромвель больше не нуждается в услугах сановного предателя, тот выполнил свое предназначение. Поэтому, отправляясь с первым визитом к новоявленным союзникам, эмир принял все меры предосторожности – Фарух, наследник, остался дома, готовый в случае неблагоприятного развития событий бежать в горы в сопровождении верных людей, а с собой к Кромвелю Стилгар захватил младшего – Нияза.

Впрочем, быстро выяснилось, что почтенный шейх и тут волновался напрасно. Пробравшись на джипе через муравейник походной суеты лагеря к маршальской палатке, Стилгар был встречен Кромвелем так, словно они расстались полчаса назад, в самый разгар хотя и деловой, но чрезвычайно интересной беседы. Первым делом, вместе с напитками и закусками, Дж. Дж. вывалил на стол перед стратегом кучу бумаг, и Стилгар убедился, что по той, первоначальной сделке, условия которой он когда-то сам назвал в подземельях Джайпура, ему заплачено сполна и даже с лихвой. Перед ним лежали проекты указов, впрочем, уже подписанных Алией и, следовательно, имеющие статус закона. Эти бумаги делали Стилгара полновластным правителем Хайдарабада с правом наследственной передачи власти, даровали всем его солдатам пенсию, компенсацию и много еще чего, а кроме того, хайдарабадские кланы получали в бессрочное владение огромный кусок земли на севере Центрального Рифта, что, учитывая многосложное, веками установленное размежевание пустыни, звучало несколько загадочно. Вдобавок, Стилгар, в награду за свое двурушничество, получал пакет акций всевозможных компаний, инвестировавших деньги в промышленность Дюны, дьявольски сложные права арендодателя на девяносто девять лет, пост премьер-министра в новом правительстве, должность начальника неких туманных сил самообороны, и так далее. Ни о чем подобном Абу Резуни не думал и не гадал, и беглые пояснения Кромвеля – тот как раз находил положение вполне закономерным и естественным – слушал с плохо скрытой оторопью.

Покончив со всеми этими «пустяками и формальностями», маршал в быстром темпе перешел к делу. Постукивая карандашом по списку лидеров и авторитетных людей из различных родов и кланов, Дж. Дж. стал расспрашивать, кто есть кто и кого для какой должности Стилгар мог бы рекомендовать. Стратег, собираясь с мыслями, начал осторожно отвечать, и тут поймал восторженный взгляд Нияза. Мальчишка смотрел на родителя в полном восхищении – еще бы, его родной отец вместе с самым страшным воином мира, вышедшим из преисподней, решает судьбы главных людей планеты!

Вскоре появилась Алия, и разговор принял другое направление – компания с живостью принялась обсуждать подробности назначенной на завтра церемонии официального прибытия Алии в Хайдарабад, подписания договора и последующих торжеств. Они говорят о построении гвардии, о банкете, даже о цвете платья госпожи президента, а в это время Фейд Харконнен в Отмельском ущелье, втиснувшись лицом в резину дальномера, хищным взором пожирает императорский дворец и почти слышит тот звук, с которым всадит кинжал в глотку ныне еще живому и царствующему Полу Атридесу.

На следующий день ворота Хайдарабада распахнулись, и на вычищенный камень главной улицы, в белом, до пят, одеянии, вступила Алия. Вступила одна, без всякого сопровождения – вся ее армия стояла в ста шагах за спиной новой властительницы Дюны. Навстречу ей, тоже один, вышел Стилгар и величественно поклонился, затем одну руку приложил к груди, а вторую простер куда-то неопределенно к центру города. Тут-то и грянуло. Заревела, загомонила толпа, разделенная надвое цепочками стражи, в воздух поднялись тысячи рук, задудели дудки, загремели бубны… всего и не различишь. Вслед за Алией в Хайдарабад вошла гвардия, за ней – депутация старейшин, а дальше толпа вдруг начала затихать и очень скоро замолчала совсем – странным, затаенным молчанием, и даже слегка подалась назад и в стороны.

По пустому проходу, заложив руки за спину, неторопливо шел Кромвель. Он равнодушно посматривал перед собой и вокруг, было ясно, что мысли его витают где-то далеко, и все происходящее занимает маршала в чрезвычайно малой степени. Но люди, глазевшие на него отовсюду, видели совсем иное. Перед ними был сам дьявол, воскресший Тамерлан, показавший нации, рожденной и жившей для войны, что она ничего о войне не знает. Этот высокий седой старик был некой страшной силой, сокрушившей непобедимого Муад’Диба и опрокинувшей весь известный этим людям мир. Теперь этот демон проходил от них в пяти шагах, они смотрели, не могли насмотреться, и в их головах уже клубились фантастические подробности будущих легенд.

После кошмарной хорремшахской бойни, перешедшей потом в столь же кошмарную резню, в Арракин с Муад’Дибом вернулось не более двадцати тысяч человек – покалеченных, оглушенных и полностью деморализованных. Раскаленные ветра Хорремшаха без остатка развеяли боевой дух. Все понимали, что Муад’Диб из благословения превратился в проклятие. До нас не дошло упоминаний или слухов об антиимператорском заговоре в среде высшего офицерства, но всякое управление было утеряно, войска больше никому и ничему не подчинялись. Страх и смятение рождали невероятные идеи – сдаться на милость Алии, обратиться к посредничеству Гильдии, и так далее. Сам Муад’Диб пребывал в таком состоянии, что ближайшее окружение даже не решалось показать его командирам.

Самое смешное, однако, заключалось в том, что положение вовсе не было таким уж безнадежным. Арракин, защищенный кольцевой цепью гор, оставался городом, практически нетронутым войной. Система противовоздушной обороны, которой справедливо опасался Кромвель, сохраняла боеспособность буквально до последнего часа. Провианта, боеприпасов и ГСМ защитникам столицы хватило бы как минимум на год самой отчаянной осады, то же относится к госпиталям, лекарствам и прочему. Более того. Еще три дня после Хорремшаха оставалась открытой дорога на Хайдарабад, на которой вообще не было никаких войск.

У Атридеса были все возможности, дав войскам несколько дней на отдых, пополнение и переформирование, нанести ответный удар через никем не занятый Панджшер. Кромвелевские армии, в полном беспорядке раскиданные по пустыне – без припасов, зачастую без патронов, без поддержки с воздуха, – эти армии представляли собой легкую добычу, и будь на месте Муад’Диба все тот же Дж. Дж., он не упустил бы подобного шанса и сравнял счет.

Этот стиль мышления и сыграл с маршалом скверную шутку. Не в силах представить себе, как можно все бросить и не воспользоваться преимуществами такой великолепной позиции, как Арракин и Панджшер, Кромвель принял коматозное состояние Муад’Диба за некое изощренное коварство, а развал армии северян – за военную хитрость. После Хорремшаха маршал мог войти в Арракин в сопровождении одного ординарца и спокойно забрать все, что там было, включая императора – но Кромвелю это просто не пришло в голову, и война продолжалась, хотя противника как такового уже не существовало.

После битвы на всем пространстве пустыни творилось нечто невообразимое; не будет большим преувеличением сказать, что в образовавшемся хаосе вообще было непросто разобрать, кто же победил. Множество подразделений в трехсуточной горячке боя оказалось бог знает где без горючего, провианта, воды, и, что хуже всего, без связи. Войска Фейда-Рауты, прорвавшиеся на северо-запад, застряли в ущельях Хасан-Дага и, несмотря на свирепые приказы Кромвеля, никак не могли повернуть на восток, к Арракину; авиация, спалив в воздухе основные, резервные и аварийные запасы горючего и расстреляв «до железки» боеприпасы, временно перестала существовать как род войск, будучи в полном беспорядке рассеяна по периметру и самим полям сражений.

Кромвель сутки отсидел в операторской, не снимая наушников, и пытаясь даже не столько навести порядок, сколько понять положение вещей – кто, где и как, и еще сутки мотался на гравицикле по оказавшимся в отрыве от основных сил частям. Лишь через два дня в армии началось какое-то согласованное движение – убитых и раненых повезли на юг, топливо, запчасти и боеприпасы – на север, а поредевшие разрозненные войска потянулись туда, куда их направляли приказы.

Двадцать пятого августа командиры собрались на совещание в самом Хорремшахе, в неказистой залатанной палатке, где и находилась ставка главнокомандующего. Стали выясняться интересные вещи. Муад’Диб со своей гвардией – не то десять, не то двадцать тысяч человек – сумел-таки вырваться из огненного кольца, и, поднявшись по Панджшерскому ущелью, ушел в защищенный горами Арракин, где и засел с неясными пока намерениями. Зато Беназиз аль-Рахим, фанатичный глава фрименской диаспоры на Караим-Тетра, попал в плен со всей своей четырехтысячной группировкой. Его краткие теледебаты с Кромвелем впоследствии имел удовольствие наблюдать весь мир.

– Чего ты хочешь, Серебряный? – с достоинством спросил Беназиз – видимо, он надеялся, что Кромвель собирается как-то его использовать для переговоров с фрименскими общинами за пределами Дюны. – Мы в твоих руках.

– Как чего? – наивно удивился маршал. – Того же, чего и вы. Вы ведь пришли сюда умереть за Муад’Диба?

– Мы пришли сюда сражаться за Муад’Диба, – с гордым спокойствием отвечал Беназиз.

– Нет-нет-нет, – радостно воскликнул Кромвель и даже с отеческим добродушием погрозил собеседнику пальцем. – Ты просто позабыл. Дайте запись.

Маршал подготовился к разговору. На кассете Беназиз аль-Рахим неистово раздирал горло криком: «Умрем за Лисан аль-Гаиба! Умрем за Муад’Диба!»

– Вот видишь, – добродушно попенял ему Дж. Дж. – Нехорошо иметь такую короткую память.

Горделивое спокойствие слетело с Беназиза одним махом. Он мгновенно сделался покорным и раболепным, и завилял с некой ласковой хитрецой, но перехитрить и перелукавить маршала бело делом нелегким.

– Беназиз, что же ты не был таким вежливым раньше? Не надо, не надо, не огорчай меня. Ты хотел умереть, и те, кого ты привел с собой, тоже хотели умереть. Вот вы и умрете. – и обратился уже к кому-то в сторону. – Убейте их.

Южане, чьи потери тоже были немалыми, переживали небывалый подъем. «Зверь в берлоге!» – говорили все, в том числе и командиры, собравшиеся на совет в потрепанной палатке с земляным полом.

Кромвель первым делом охладил их пыл.

– Не вижу особых поводов для восторга, – сухо произнес он. – Да, мы держим Муад’Диба за горло – но и он держит нас. Мальчик оказался умнее, чем я думал… его отступление в Арракин – сильный ход, очень сильный.

– Мы ударим через Панджшер, и будем в Арракине через два дня, – сказал кто-то.

– На том свете вы будете через два дня, – с душевной теплотой возразил Кромвель. – Такой бросок имел бы смысл, если бы мы ворвались в Арракин на плечах противника – но мы упустили время. Суньтесь-ка теперь в этот проход, там под каждым камнем – мина, а за каждым кустом – снайпер. Муад’Диб не дурак и, разумеется, успел подготовиться. С ним не то двадцать, не то тридцать тысяч лучших солдат Империи, у которых было время прийти в себя. Космодрома у них, правда, больше нет, зато есть практически неприступная позиция в горах и сколько угодно оружия. А у нас нет авиации, зато есть толпы полуживых людей. Попробуем угадать, что этот шальной парень предпримет…

Знаменитая указка прошлась по карте.

– Он может спуститься через Панджшер и атаковать части Феллах-эт-Дина. Они на марше, растянуты, боеприпасы на нуле – бери голыми руками. Дальше – смотрите – он повернет на юг и упрется в левый фланг Джеруллы. Простите, ваше высочество, но в такой ситуации он ваших горцев опрокинет. А там перед ним уже ни одного солдата, Муад’Диб перевалит Саланг и послезавтра будет в Хайдарабаде. Начинай все сначала!

Указка встала вертикально.

– То же самое, если он спустится с Защитной Стены и зайдет в лоб – хрен редьки не слаще, мы опять-таки не успеваем помочь Джерулле.

И вариант последний. Атридес вообще не затевает никакого сражения, а машет нам ручкой и уходит на восток через Отмельские ущелья. Мы мчимся вдогонку, а именно эта ситуация и назвается «ищи ветра в поле».

Тут маршал указку отложил.

– Фейд, барон ты наш дорогой, на тебя возлагается самая сложная задача. Знаю, что замучены, знаю, что мало людей, но выхода нет. Обойдешь весь этот южный клин и займешь Отмели. Играй там в какие хочешь игры, но на восток они пройти не должны. Постараюсь как можно быстрее организовать тебе прикрытие с воздуха. Но смотри – в Арракин ни ногой. Я тебя, черта, знаю. По ущельям лазай как угодно, но западнее – ни шагу. Потерпи, Фейд, осталось чуть-чуть. Муад’Диб нужен живой и невредимый, потом живьем его ешь, но до этого – гляди у меня.

Дальше. На север он точно не двинет, там непроходимое высокогорье, и эта дорога никуда не ведет. Но на юг он пойти может. Джерулла. Поднимай своих егерей. Лезете на южную Защитную Стену. Встаньте там и стойте. Воздушный мост наладим дня через три-четыре. Знаю, что если до этого вы там с ним встретитесь, ни один из вас не вернется. Да, посылаю вас на смерть, и ничего поделать не могу.

Джерулла лишь презрительно фыркнул.

– Теперь мы с вами, Феллах. Западный Панджшер штурмовать все-таки придется. Если Муад’Диб выскочит на равнину – пиши пропало. Посмотрим на эти скалы – так ли уж хорошо он там все укрепил… И делать все надо, к сожалению, немедленно, пока юноша нас не опередил. Перекроем ему путь на запад, и начнем потихонечку, без спешки, шаг за шагом двигаться к Арракину.

Дело довольно споро пошло на лад: Фейд-Раута в два дня перебросил своих живорезов-огнеедов в Отмели, поиграл там в казаки-разбойники с какими-то случайными отрядами, и еще через сутки вышел едва ли не на окраину Арракина; приникнув к дальномеру, он никак не мог насытить взор видом императорского дворца. Искушение было велико, но все же страх перед Кромвелем перевесил честолюбие барона – Фейд очень хорошо знал, что в случае невыполнения приказа маршал без церемоний отправит ослушника составить компанию покойному дяде.

Горные егеря Джеруллы, отправившиеся по воле главнокомандующего на смерть, попали отнюдь не в пекло, а на курорт. Не встретив в горах никакого противника, они со вкусом устроились в недавно образовавшихся альпийских лугах над Арракином, и в свое удовольствие отсыпались и отъедались благодаря воздушному мосту, который Дж. Дж. действительно устроил для них, причем даже раньше срока.

Даже ужасный Панджшер не преподнес особенных сюрпризов. Нижнюю часть ущелья разминировали, выставили посты и дозоры, и занялись размещением войск в ожидании супостата.

Но супостат не подавал признаков жизни. Ко второму сентября перегруппировка войск и переброска авиации была завершена. Кромвель снова собрал всех в той же палатке.

– Итак, господа, – сказал он, – баки заправлены, бомбовые кассеты заряжены. Начинаем веселье. Первой, в четыре утра, идет эскадрилья «Мираж», за ней – «Тени». Они проходят через Панджшер и зажигают Нижний город. Мне надо, чтобы к рассвету он уже догорел, потому что бомбить в дыму и прыгать среди пожаров нам совершенно ни к чему. В семь над Арракином – три волны челночников, двадцать минут, и побежали. Барон, входите в город с востока и сразу поворачиваете на юг, в обход императорского дворца. Джерулла, твоя задача – как можно быстрее спуститься со стен и вот тут встретиться с Фейдом. Здесь-то Муад’Диб наверняка и собрал всех своих горлохватов. Сколько? Кто их считал… Завязываете бой по меридиану и не рветесь в западный сектор – это наша с Феллахом забота. Соединяемся здесь и блокируем дворец. Дальше в игру вступает артиллерия, и там видно будет… Открытым остается юго-восток, главный обрыв Стены… очень мне это не нравится, но послать туда некого, а близко подтягивать второй эшелон нельзя – слишком велик риск. Фейд, еще раз – Атридес должен выглядеть так, чтобы его не стыдно было показать репортерам. Потом – твоя воля, но до подписания чтоб он мне был как картинка. Я не приму никаких извинений.

Увы, всем этим многообещающим планам не было дано осуществиться. Обе эскадрильи, успешно миновав Панджшерское ущелье, расстреляли город ракетами, учинив страшнейший переполох, и сообщили по радио, что кроме отдельных выстрелов переносных комплексов, активности ПВО не отмечено.

– Атридес умнеет на глазах, – проворчал Кромвель. – Н-да, мальчик не спешит демонстрировать мне свои зенитные ухищрения, бережет их для дела. Молодец, молодец… Дай-ка мне наших челноков. Танго-три, я Чарли-один, пятиминутная готовность. Запускайте моторы, парни, ждать больше нечего.

Но бомбардировщики в тот день так и не поднялись в воздух. Буквально через три минуты пришло сообщение:

– Чарли-один, я Фокстрот-пять, на юго-восточном уступе группа людей с белым флагом.

– Это что за чудеса, – пробормотал Дж. Дж. – Прорыв? Рехнулись они, что ли? Фокстрот-пять, я Чарли-один, сколько их?

– Я Фокстрот-пять, их четверо, один из них – император.

– Что? Фокстрот, повторите еще раз, не понял!

– Повторяю – с ними император.

Тут Кромвель вымолвил горячее словцо, каркнул: «Спасибо, Фокстрот-пять, продолжайте наблюдение», и перешел на другую волну.

– Кавалерия, планы меняются, «Мираж», как меня слышите? Срочно изолировать юго-восточный уступ, захватите оборудование для экспресс-анализа ДНК. Фейд, барон чертов, Атридес выскочил на восточный уступ – перехвати его немедленно, и живым, слышишь ты, живым! Я сейчас вылетаю! – и, бросив наушники, заорал. – «Харриер» мне, живо! Отменить атаку! Ждать указаний!

Очевидцы рассказывают, что Фейд Харконнен как ошпаренный кинулся к гравициклу и взмыл в небо, не обращая внимания на крики и панику охраны; через две минуты стартовал и маршал, едва не спалив вошедшую в историю командирскую палатку – но оба опоздали. Пол Атридес успел доиграть последнюю театральную сцену в своей жизни. В полной парадной форме, с тремя золотыми валиками на погонах и переговорником за ухом, он подошел к краю уступа и произнес трагическим шепотом: «У меня одна просьба – не убивайте их. Здесь нет их вины», после чего шагнул вниз с четырехсотметрового обрыва.

Через минуту из-за скал вылетел Фейд-Раута, заложил сумасшедший вираж, словно вознамерившись разбить машину о базальтовые стены, и без малого грохнулся о камни рядом с императором. Соскочив с сидения, барон подбежал к трупу и стал его лихорадочно ощупывать и тормошить. Поздно, поздно. Муад’Диб был явно и безнадежно мертв, затылок размозжен, позвоночник переломан, тело сплющено ударом.

– Мразь! – в бешенстве закричал Харконнен, пиная безжизненную плоть. – Ублюдок!

Он чувствовал себя ограбленным.

Фейд выхватил фрименский вакидзаси и в бессильной ярости полоснул Атридеса по лицу. Кровь потекла, но императору уже было все равно. Барон с силой швырнул меч о камни.

С громовым ревом, вздымая тучи песка, в двух шагах от него сел маршальский «Харриер». Подняв фонарь, Кромвель сказал: «Эй, кто-нибудь» – и спрыгнул на чьи-то подставленные руки и плечи.

– А, дьявол, – сказал он, приблизившись. – Все-таки эта скотина сумела испортить нам праздник… Клеопатра хренова… Ну как же так… Ну не доглядели…

Фейд лишь по-звериному заворчал от злости и издалека замахнулся на поверженного врага.

– Прекратите, барон, что за ребячество, – вяло пожурил его Кромвель. – Ну что же… да. Примите мои глубочайшие извинения за несдержанное обещание, боюсь, поединок не состоится, потрясен, каюсь, форс-мажорные обстоятельства. Кстати, поздравляю с возвращением ваших законных владений на Арракисе, в городе вовсю сдаются.

Фейд в ответ лишь еще раз непристойно выругался, поднял далеко отлетевший кинжал и зашагал прочь. Кромвель удрученно покачал головой, глядя на тело.

– Дженкинс, привезли аппаратуру? Проведите идентификацию, и отвезите его на базу, в Хорремшах, в холодильник. А вы, господа, не стойте тут как истуканы… достоитесь до червя… У нас сегодня много дел.

Такая мистическая личность, как Муад’Диб, не могла не оставить после себя положенного количества легенд и преданий. И действительно, императора после смерти сопровождает целый шлейф различных невероятных историй – на двух из них придется остановиться, ибо они поистине выдержали испытание временем.

Первая совершенно очевидна и неизменно сопутствует всем почившим тиранам, властителям, вождям, царькам, а также пиратским капитанам. Она гласит, что незадолго до кончины император в каком-то укромном месте спрятал какие-то несметные сокровища.

Правда, любители поисков таинственных сундуков в романтических пещерах сразу попадают в довольно затруднительное положение. Дело в том, что за все время правления Муад’Диба никто и нигде на Дюне не видел ни единой пригоршни алмазов, рубинов или, скажем, штабеля золотых слитков. Пол Атридес любил власть и ее атрибуты великой любовью, но к материальным символам богатства был абсолютно равнодушен; он обожал помпезную архитектуру и тяжелые дорогие ткани, в которых являлся толпам фанатиков, однако едва ли кто-то может припомнить хоть один перстень у него на руке. Он был артистом, но никак не накопителем. Единственная коллекция драгоценных украшений в Арракине, принадлежавшая императрице Ирулэн, была осмотрительно вывезена еще до войны; все деньги на императорских счетах присутствовали в чисто виртуальном виде, а все вещественное золото-валютное обеспечение хранилось в иностранных банках очень далеко от Дюны, и неудобство подобной системы Муад’Диб ощутил в полной мере, столкнувшись с противодействием ландсраата. К тому же к концу войны дом Атридесов был практически банкротом, и даже легендарный трон из хагальского кварца был заложен и перезаложен.

Но мало кто всерьез надеется раскопать в пустыне некие груды золота. Нет, наши кладоискатели жаждут богатства иного рода – того, что и составило славу императора. Естественно, это спайс – смысл существования и единственное сокровище Дюны, и неудивительно, что первое, что приходит в голову, – это мысль о том, что владыка спайса успел захоронить в секретном подземелье безмерные запасы бесценного зелья – чтобы потом, вернувшись, вновь обеспечить себе силу и власть.

Нечего и говорить, что эту же выигрышную для себя линию гнут и авторы официальных мифов, причем их герои умудряются заветную сокровищницу находить – забавно, что ее часто изображают в виде стеллажей с бочками – можно подумать, что Пол Муад’Диб был любителем засолки огурчиков. А поскольку единственным известным публике местом на Арракисе является съетч Табр, то, разумеется, все чудеса спайсового изобилия туда и помещают.

Напомню, что съетч Табр – это два очень скромных по масштабам коридора (один около восьмидесяти метров, второй – около ста), прорубленные в скалах южнее Защитной Стены. Туристический автобус идет туда из Арракина чуть больше часа. Эта близость к столице сыграла в судьбе съетча весьма печальную роль – перфораторы кандидатов на роль новых монте-кристо превратили его когда-то аккуратные стены в сплошные дыры и провалы, и ямы эти, как правило, доверху забиты пустыми пластиковыми бутылками и обертками от гамбургеров, которые многие привозят с собой из города, а многие покупают здесь же, у входа. Увы, мусор – единственное, что можно отыскать в табровских скалах, и не только там.

Весь фокус в том, что спайс – вещество, практически не поддающееся хранению. Природный необработанный спайс, извлеченный из песчаного ложа – так называемая «смолка» – сохраняет свойства примерно полторы недели, в зависимости от качества партии, что и определяет графики всех добывающих маршрутов. Первично обогащенный спайс – знаменитые брикеты – держится несколько дольше, при благоприятных условиях – около месяца, после чего годится разве что на удобрения. Даже глубоко переработанный спайс, уже в кристаллическом виде, при самом оптимальном режиме способен пролежать лишь полгода – и то к концу этого срока его цена падает на порядок.

Но спайс никто и никогда не хранил, тем более так долго – подобно электроэнергии в древности, он незамедлительно потреблялся в тех же количествах, что и производился. Конвейер добычи и поставок – как официальных, так и контрабандных – был отлажен настолько, что никаких задержек и необходимости хоть в сколько-нибудь длительном хранении просто не возникало – именно эта практика и порождала панику при малейших перебоях в поступлениях.

Самое же главное, что никаких предприятий по переработке спайса или неких спайсовых закромов на Дюне никогда не было, и никому не приходило в голову их строить. Едва ли кто из фрименов вообще хоть раз в жизни видел порошковый дозированный меланж. Единственные потребители готового зелья на Арракисе – Навигаторы Союза – на поверхность планеты даже не спускались, а население, этот удивительный народ наркоманов и воинов, для своих нужд – ежедневной «подкачки» и наркотических оргий – вполне обходился так называемой «водой жизни» – раствором метаболитов эмбриона Червя, специально утопленного в воде.

Культура разведения крошечных Шай-Хулудов у всех племен Арракиса возведена в ранг вековой традиции и, кстати, не требует каких-то особенных усилий, так что свежая специя в идеальном для использования виде у пустынного жителя всегда под рукой. В этом смысле фримены поступают подобно тому практичному фермеру, который доил свою скотину по мере надобности, здраво рассуждая, что внутри коровы молоко не прокиснет.

Но даже если представить себе, что пророк Муад’Диб, заранее предвидя все бедствия и потрясения военного времени, каким-то неясным путем, на неведомо откуда взявшиеся деньги все же завез на Дюну кем-то произведенную многотонную массу спайса, то что же дальше? Для хранения любой значительной партии наркотика необходим целый хладокомбинат – с криостатами, компьютерами, штатом персонала, и главное – мощным энергетическим оборудованием. Когда, где, в каких глубинах ухитрился император скрыть махину такого технического комплекса? Да и зачем? Максимум через семь-восемь месяцев стратегический запас пусть даже очень дорогого меланжа превращается в бесполезный минерал, и уже во времена Муад’Диба самая удачливая добыча на Арракисе утратила рентабельность. Посему возможность через многие столетия отыскать в пустыне заветный клад арракинского владыки остается только у чудаковатых героев дюнной саги, рожденных прихотливым воображением сценаристов.

* * *

Вторая легенда – а точнее, целый букет легенд – тоже не блещет оригинальностью, но, во-первых, гораздо лиричнее, а во-вторых, отыскать в ней концы и начала намного труднее. Если отбросить откровенный вздор и чепуху в разноголосице рассказчиков, то можно вычленить примерно следующую историю: двадцать первого августа, как раз на второй день Хорремшахской битвы, любимая наложница императора Чани Кайнз родила двух близнецов, мальчика и девочку, после чего умерла. Детей назвали соответственно Лето (в честь покойного деда) и Ганима.

Эта версия (повторю еще раз – одна из многих) тоже, естественно, успела обрасти невероятными подробностями. Дело происходит, само собой, в съетче Табр – ну не знают наши сочинители никакого другого места на Дюне! При родах будто бы присутствовали оба любимца авторов официального мифа – карлик Биджаз и тлелаксианец Скайтейл, с ними – клон-гхола Дункана Айдахо, позже вдруг присоединяется и начинает исступленно стонать таинственным образом помолодевшая Алия, и в конце концов – сам император, который вступает в телепатический контакт с новорожденным сыном и, немного поразмыслив, проделывает свой коронный трюк – метание ножа – и убивает Скайтейла. Бог знает почему, но наши писатели очень любят, чтобы Муад’Диб бросал нож, заставляют его блистать этим искусством при всяком удобном и не слишком удобном случае и настаивают, что едва ли не в этом-то и состоял главный талант императора. То, что Атридес находился в это время за сотни километров от возлюбленной, на поле Хорремшахской битвы, наших сочинителей не смущает. Вероятно, они полагают, что для хорошего метателя ножа это не препятствие. А уж откуда взялась Алия, лучше вообще не спрашивать.

Напомню читателю, что ни во время войны, ни после нее, никто и нигде на Дюне ничего не видел и не слышал о детях Муад’Диба, и лишь четверть века спустя по разным уголкам Вселенной стали время от времени появляться разного рода таинственные личности, именовавшие себя Лето-Вторым и Ганимой, и рассказывавшие всевозможные удивительные истории о собственном рождении, детстве и дальнейшей судьбе. Никто из них, однако, так и не сумел привести сколько-нибудь убедительных доказательств в подтверждение своих слов, в том числе и доказательств генетических. Тем не менее версия с близнецами долгое время имела хождение и впоследствии перекочевала на страницы книг и сценариев по одной причине – она единственная имела под собой документальное основание.

Таких документов два. Это свидетельства двух людей, зафиксированные журналистами канала ТВС ровно через неделю после взятия Арракина. Придворная повивальная бабка Фарида и телохранитель – не то Мурад, не то Муртаза аль-Сайялык, в на удивление схожих выражениях утверждают одно и то же: да, Чани родила двух детей и скончалась во время родов. Само собой, ни о каких карликах и гхолах не упоминается.

Что ж, рассмотрим эти странности поближе. Последние четыре года лечащим врачом Чани был Фил Коллинз из Медицинского университета Массачусетса – ученый с именем и репутацией, не вызывающими в мире никаких сомнений, автор более ста научных работ. Его ассистентами в это время были доктор медицины Сьюзен Шейдеманн, гинеколог, и гематолог Бозо Баррет, тоже достаточно известный специалист. Чани была безнадежно больна редкой формой лейкемии, и Муад’Диб, надо отдать ему должное, не жалел для нее средств ни на светил мирового уровня, ни на лекарства, ни на лечебное оборудование. Прямо скажем, бабка Фарида плохо вписывается в эту картину. Насколько можно судить по истории болезни, врачи сделали все, что было в их силах, но второго августа (т. е. более чем за две недели до Хорремшаха) Чани умерла. Этот печальный исход был предрешен давно и, думаю, медики были бы изрядно озадачены, узнай они, что, оказывается, внучка Пардота Кайнза, уже много месяцев подключенная в своих арракинских апартаментах к приборам искусственного дыхания и кровезамещения, вдруг очутилась в какой-то глухой пещере и перед смертью разродилась двойней.

Вообще людей, близко окружавших императора и его подругу в последний год, было на удивление немного – даже включая поваров, охрану и трех названных врачей, никак не более восьмидесяти человек. О них известно практически все: имена прошлые и настоящие, прозвища, возраст, происхождение, родственники и так далее, и тому подобное. Данные приходов, уходов, стенограммы разговоров, протоколы – многотомные досье, жизнь «ближнего круга» расписана буквально по часам. Там нет только одного человека (и, боюсь, искать его бесполезно) – как легко догадаться, нет повивальной бабки Фариды. Сопоставив все доныне известные факты, беру на себя смелость утверждать, что ее никогда и не было.

А вот Муртаза аль-Сайялык действительно был, это не фантом и не выдумка, а вполне реальная личность. Был он начальником, как теперь сказали бы, императорской фельдегерской службы, командиром особо доверенных военных курьеров, и по всем свидетельствам – фанатиком, безгранично преданным Муад’Дибу. Его заявлению, казалось бы, можно верить, если бы не одно «но». Весь месяц до Хорремшахской битвы Муртаза был прикомандирован к Стилгару и провел это время – т. е. отрезок, включающий как официальную смерть Чани, так и загадочные роды – в Хайдарабаде, где наложница императора была всего раз в жизни, и то ребенком. Уже во время сражения (тут множество свидетелей называют время, и довольно точно) Муртаза, бежав от изменника Стилгара, пытался добраться до императора и даже успел организовать небольшой отряд из каких-то групп, отступавших на восток вдоль уступа Защитной Стены. Менее чем через час этот отряд попал под артобстрел идущих к Панджшеру частей Джеруллы, и храбрец Муртаза был убит. После битвы он был найден одним из первых, опознан и отправлен для захоронения на родину.

Согласитесь, что даже для самого закаленного воина довольно сложно наблюдать за рождением наследников престола в съетче Табр, находясь за пятьсот миль от этого места и будучи бесспорным трупом, располосованным осколками. Еще труднее давать на эту тему интервью в Арракине, в то время как твое тело уже две недели как лежит в каменной могиле на родовом кладбище под Бааль-Дахаром.

Нет. Не будем строить иллюзий. Не было никаких детей. Пол Муад’Диб оставил после себя лишь ворох плоских претенциозных афоризмов да бесконечно лживую легенду о себе самом.

* * *

В июне двести девятнадцатого года по существовавшему законодательству на Дюне был введен двухлетний карантин, и затем, на так называемых «императорских владениях» – то есть на землях Арракина – был введен режим парламентского протектората. Как и следовало ожидать, главой карантинной администрации, а затем и протектором была назначена Алия – и в дальнейшем, подобно леди Джессике на Каладане, сестра Муад’Диба в той или иной форме сохраняла власть над арракинским Магрибом до глубокой старости. Удача сопутствовала ей и в семейной жизни – у нее было четверо детей, одиннадцать внуков, и она еще успела понянчить трех правнуков.

Что же касается самих императорских земель, плоскогорий Западного Рифта, то они после войны окончательно обезлюдели, и большую их часть скупил Фейд Харконнен под успешно разрастающиеся производства – барон вознамерился сделать свое имя символом лучшей в мире электроники. Впрочем, на Дюне он бывал редко. Согласно легенде, до глубины души уязвленный тем, что Атридес ускользнул от праведного возмездия, Фейд-Раута все же попытался отыграться и получить от смерти врага хоть какое-то удовлетворение. То ли договорившись с Кромвелем, то ли заплатив кому-то громадные деньги, Фейд выкрал голову Муад’Диба и самолично выварил из нее череп. Этот череп он якобы вмонтировал в изготовленный по специальному заказу унитаз, сконструированный таким образом, что нечистоты стекали прямо через останки императора. Правда это, или злая сказка, достоверно не известно, поскольку Фейд предпочитал наслаждаться своим запоздалым мщением втайне от мира.

Сам Кромвель тоже вскоре покинул Дюну, отбыв в неизвестном направлении так же скрытно, как и появился, не оставив никаких документальных свидетельств своего пребывания на Арракисе. Незадолго до отъезда маршала Синельников поинтересовался, не собирается ли тот и впрямь сменить рискованное военное ремесло на преподавательскую карьеру. Дж. Дж., привычно оскалившись, посмотрел на него с тем неизменным весельем во взоре, которое заставляло задуматься о вирусной природе шизофрении.

– Нет… мне кажется, я еще не готов уйти на покой. У меня вот тут контракт – флот, много авиации, силовые коридоры… надоели мне карбюраторы и танки, где надо крутить ручку. Я еще немножко повоюю.

С тем Кромвель исчез и, возможно, воюет где-то до сих пор – спрос на его таланты не снижается ни в какие времена.

Кто действительно покинул поля сражений ради учебной кафедры – это противник маршала в Хорремшахской битве, генерал-лейтетнант Памбург. Отпущенный Кромвелем после взятия Арракина под честное слово, генерал отправился на Землю, ни в каких войнах больше не участвовал, а преподавал военную топографию в Бостонском высшем военном училище, написав, в отличие от легкомысленного маршала, несколько учебников и пособий, и сейчас еще пользующихся заслуженным уважением. По словам коллег и учеников, Памбург очень не любил вспоминать ни саму Дюну, ни Арракинскую кампанию девятнадцатого года.

Гильдия Навигаторов, как ни удивительно, смогла пережить крушение спайсового мира и даже удержала многие позиции в летном деле, но, увы, безвозвратно лишившись как былого могущества, так и магического ореола. Если не считать стандартного политического закулисья, где правят бал исключительно деньги, Гильдия превратилась во вполне обычный профсоюз пилотов и объединенную администрацию летных школ. Судьбы же мутантов-навигаторов сложились куда печальней – компьютерное переоснащение флотов оставило их без работы и, выбитые из привычной жизненной колеи, они начали чахнуть и умирать, несмотря на тот достаток и даже роскошь, которыми были обеспечены до конца дней. Уцелели и прожили свой век с избытком лишь те, кто остался верен навигаторскому делу – группа Навигаторов высших ступеней посвящения во главе с командором Эдриком. Махнув рукой – точнее, ластом – на самолюбие, они согласились водить корабли по новым тарифам, выкупили у судовладельцев хорошо знакомые лихтеры и стали независимыми шкиперами, бороздящими космос по фрахту. Эти старички-капитаны едва ли не вдвое пережили своих ушедших в отставку коллег, и уже более полувека спустя после смерти императора Муад’Диба, дедушка Эдрик, ввалившись на заседание ландсраата в своем хрустальном, похожем на трамвайный вагон, саркофаге, за версту разящим спайсом, закатил Валуа-младшему страшнейший скандал из-за новой сетки портовых сборов.

Владимир Синельников, до конца дней не покинув Дюны, дожил до преклонных лет. В сопровождении верного Аристарха и не расставаясь с записной книжкой, он до последних дней путешествовал по пустыне, пользуясь непререкаемым авторитетом среди всех без исключения родов и племен; до сих пор на Арракисе существует свод легенд и преданий о мудрости и подвигах Пустынного Проповедника. И сегодня по всему Восточному Рифту фримены, некогда обученные Владимиром «вестсайдскому шагу», с жаром отплясывают лайн-данс, а в Хайдарабаде можно услышать старинную русскую песню «Вот „боинг“ с горочки спустился». В Хаммаде Синельников организовал единственный на планете биосферный заповедник, сотрудники которого уверяют, что сумели сохранить хотя и очень разреженную, но воспроизводящуюся популяцию песчаного червя, и что меж безжизненных остовов кромвелевских башен некоторым посчастливилось видеть след Шай-Хулуда. Если это и в самом деле так, то менее чем через тысячу лет, когда утратившие ледовые доспехи полюса Арракиса вновь отправятся навстречу оси вращения и пустыня вернется в свои права и пределы, а черви опять двинутся в путь на север, изрыгая кислород и рождая спайс, можно будет вновь поменять законы звездоплавания, основать новую Империю с новым императором, начать новую войну и пригласить для этого нового маршала. Вероятно, все так и произойдет – разве что маршал, скорее всего, будет прежним.