2. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Вениамин Иванович едет домой
– Можно?..
– Кто крайний?..
– Смотри, куда идешь!..
– Вы занимали?..
– По поставкам у нас такая картина…
– Извините…
– Сорок три процента берем как есть…
– Я стояла!..
– Бухгалтерия до скольки?..
– Нехаенко принимает?..
– Нафиг! Нафиг всё!..
– Почем?..
Коридор седьмого этажа напоминал то ли метро в час пик, то ли рынок в Гонконге. Десятки людей сновали туда-сюда, сталкиваясь, роняя кипы бумаг и кучкуясь в очереди, растущие под дверьми. Иногда двери открывались, чтобы проглотить очередного счастливца или какой-нибудь важный галстук, возлежащий на таком же важном животе.
Особенно внушительная очередь выросла под дверью с табличкой
Каб. №77
Зам. начальника Управления Гл. железных дорог
АНДЕРС В. И.
Раз в десять-пятнадцать минут дверь распахивалась, и внутри можно было увидеть затылок Андерса В. И., темневший на фоне монитора с таблицами. Казалось, что вокруг его головы сияет прямоугольный нимб.
В какой-то момент к кабинету подплыл очередной галстук. Смяв очередь, он хлопнул дверью и возгласил:
– Ну и погодка, туды ее!
– Здрасьте, Михаил Палыч, – вздохнул Андерс В. И. (посетитель, сидевший у него, оскорбленно умолк). – Что, пробки?
– Не то слово. Увесь город стоит, как это самое. А ты, Вениамин Иваныч, эта… все сидишь и сидишь, знач?
– Мне выйти? – с вызовом крикнул посетитель.
– Не надо, – Вениамин Иванович опять вздохнул и повернулся к нему. – Итак, мы с вами имеем проблему, правильно? И проблема эта…
– Хоть бы снегоуборка работала, туды ее, – пожаловался Михаил Палыч, плюхаясь на диван. – А то залепило так, что ховайся в жито.
– Я потом зайду, – посетитель вскочил и хлопнул дверью.
Повисла пауза. Из коридора слышалось – «сорок пять процентов, не меньше…»
– Нервные усе какие-то, – Михаил Палыч покачал головой. – Эт из-за погоды усё. Вот ученые говорят: перепад давления, говорят, крайне неблагоприятно воздействует на организьмы. Жена в интернете читала…
Зам. начальника Управления Гл. железных дорог откинулся на спинку стула. Лицо его подсвечивалось монитором, и казалось, что оно у него голубое, как у пришельцев. В приоткрытую дверь всовывались носы, но Михаил Палыч делал им «пст», и те засовывались обратно.
– Что, будешь сидеть, как усегда, до ночи? – спросил он.
– А что делать?
– Говорил я тебе, Веник: иди на детскую железную дорогу. Будешь там царь и бог. Дети, правда, галдят, и ржавое там усе…
– Я очень извиняюсь, – к ним заглянула девушка в мини. – Короче, понимаете, у меня через час поезд, и…
– Ну, в общем, трудись, Веник, – Михаил Палыч шумно поднялся с дивана. – Трудись, вникай в проблемы посетителей и это самое, – он подмигнул ему, кивнув на девушку. – Ну, давай, поехал я. Как раз к утру и доберусь, тьху-тьху-тьху…
Он выплыл в коридор. Дверь захлопнулась.
С девушкой Вениамин Иванович говорил так же, как и с предыдущим посетителем. И со следующим так же, и со следующим после следующего, и со следующим после другого следующего, и…
Когда уже казалось, что за окном темно много лет подряд, поток посетителей стал иссякать.
В коридоре давно было тихо. Огни второго корпуса гасли одни за другим, голоса все реже проникали сквозь стены…
Как всегда, какой-то бедолага не успел, и его выпроводила охрана. По идее она должна была выпроводить и самого Вениамина Ивановича, – но тот всегда оставался после работы, и к этому давно привыкли. Имелось в виду, что вечерами он вершит свои неотложные дела… но чаще всего он просто сидел, откинувшись на стуле, и глядел в монитор. Или в окно.
Ради этих-то минут тишины Вениамин Иванович и оставался один на один с Управлением. Дома его никто не ждал и не собирался ждать. А здесь, когда Город замирал, было лучше слышно поезда.
Он больше любил слушать их, чем ездить: хоть дальние гудки и звали к странствию – но это странствие вело бы не в те обыкновенные города и края, где он бывал, а совсем в другие. Снегопад приближал их – и тогда здание оживало, и гудки пронизывали его коридоры, и невидимые поезда неслись сквозь перекрытия, офисы и лифты, и вдогонку за ними неслась метель…
Потянувшись, Вениамин Иванович встал и прошелся по кабинету.
Стук его шагов уходил через стены и потолки в толщу Управления, и оно звенело в тишине, как глухой колокол. Все здание теперь могло быть музыкой, игравшей по воле своего ночного хозяина…
Но и в самом деле – не сидеть же здесь до утра. Уже поздно, а трамваи из-за погоды могли поразъезжаться в депо. Хоть не критично было бы и пройти пешком все восемь остановок (все равно некуда спешить), – но…
Все-таки лучше на транспорте. Все-таки поздно. Хоть и снегопад – но и гопников тут хватает, и маньяк недавно был…
Выключив и закрыв все, что можно было выключить и закрыть, Вениамин Иванович пробрался на ощупь к лифту («просил же не гасить в коридоре!»), раздраженно сдал вахтеру ключи и вышел в метель.
* * *
Он принципиально не ездил в Управление на машине: работа его расположилась на одной трамвайной ветке с домом, а пробки тут были такие, что водители «мерсов» и «лэндроверов» завистливо поглядывали на старенькие трамваи.
Но сейчас Проспект был тих, как и весь Город. Иногда проносились автомобили, прорезая фарами ночную муть, и исчезали. Метель заигрывала с фонарями, крутила вокруг них кружева – и за считанные секунды выбелила своими белилами пальто и воротник Вениамину Ивановичу. Тот превратился в снежную бабу.
Добравшись до остановки, он укрылся под козырьком и долго, долго стряхивал снег, косясь на скрюченную фигуру у киоска. В темноте были видны только капюшон и белая борода. Скорее бомж, чем гопник, решил Вениамин Иванович и присел на противоположный край скамейки.
«Однако – не промокли бы ноги. А впрочем… заварю дома чай, замотаюсь в одеяла…»
Он скривился. Дома всегда хотелось рухнуть и выключиться, и необходимость совершать какие-то лишние действия нагоняла тоску. Дело было не в том, что он уставал (хотя он уставал), а в том, что…
Вениамин Иванович и сам не знал, в чем дело, – или знал, но не хотел об этом думать. Он не любил свой дом, и все годы, прожитые в нем, не делал попыток сделать его лучше. Он не любил гостей, не любил оставаться дома без надобности и проводил свободное время либо в поездках, либо с приятелями, либо на работе.
Там-то, в Управлении, самом суетливом и самом тихом месте Города, Вениамин Иванович и бывал чаще всего. Не потому, что любил его, нет. Поток менеджеров, рекламных агентов и просителей всех мастей трудно было любить; но дома его никто не ждал. А здесь…
Он глянул на бомжа, скрюченного в темноте. «Не замерз бы…»
Уже и окна не светились, и выбеленный снегом Проспект был пуст, как во сне. Придется, видно, пешком, подумал Вениамин Иванович. Вот начну мерзнуть – и пойду…
Где-то за метелью слышался перестук колес. Хоть бы, – думал Вениамин Иванович, глядя на свои ботинки, – хоть бы уехать на этом поезде или на чем-то еще. Туда, где тебя ждут. Не так, как посетители кабинета №77, а по-настоящему. Есть же такое место… должно быть. Раз есть он, Вениамин Иванович Андерс, значит, и место для него должно быть. Не в этом мире – так в каком-нибудь другом…
Мелькнула и растаяла тень чего-то, что он не успел ухватить – только влажный след остался, как от снежинки.
Какое-то время Вениамин Иванович вслушивался в метель. Потом опустил голову и скрючился, как его сосед. Мы похожи, думал он. Нас обоих не ждут. Мы оба просто есть, и все, а места для нас нет. Или есть, но где-то там, за метелью. Где-то, куда мы никогда не…
Он очнулся: рядом дзенькнул трамвай.
Вениамин Иванович поднял голову, увидел перед собой раскрытые двери – и прожогом влетел в них, прыгнув через сугроб.
Ффух, думал он. Успел.
И вспомнил про своего соседа только, когда тронулся вагон. Нет, так нельзя, поморщился Вениамин Иванович. Надо бы звякнуть в…
Он повернулся к салону и застыл.
Поручни, компостеры, пустые кресла… В одном из них чей-то силуэт – кажется, женский. Ничего необычного, – но почему-то вдруг сильно-сильно защемило в горле, будто все это уже было где-то и когда-то, и было для него очень важно… Промочил-таки, думал Вениамин Иванович, кутаясь в шарф. И на работе переутомился. Вот ведь буц…
Он сел на корме, отдуваясь, будто бежал за трамваем по всей Панели. Снаружи неслись желтки фонарей, размазанные снегом. Попутчица шевельнулась, качнула головой, сняла капюшон… Похоже, рыжая. Или какого-нибудь эдакого цвета – сейчас это опять модно. Темно в салоне, не видно ни чура…
Вениамин Иванович пристально смотрел на нее. А на кого еще смотреть, думал он. Двое в пустом вагоне. Все давно сидят по своим клеткам, и только мы…
Она повернулась к нему. Силуэт, прическа, наклон головы ее были пронзительно знакомы, хоть память никак не могла нащупать нужной ячейки. Воспоминание мелькало и ускользало, и чем дальше, тем сильнее Вэну казалось, что вот-вот – и он все вспомнит, и от этого еще больней щемило в горле.
Он встал и шагнул вперед. Тусклый свет трамвая вдруг стал ярче, будто с него сдули пыль. И волосы его попутчицы, к которой он медленно приближался, тоже делались ярче, а размытое в сумраке лицо с каждым шагом расцветало белым и алым, будто невидимый художник разрисовывал его прямо здесь. Кудряшки разгорались розовым огнем, сквозь одежду проступали пестрые узоры…
И тут губы сами вспомнили имя, которое никак не хотело вспоминаться:
– Мэй?
* * *
– Вэн?
Глаза, круглевшие под белыми ресницами, стали еще круглее.
– Но… это невозможно. Ты не повзрослел?
Салон трамвая вдруг раздался вширь и в высоту. Вагон полетел быстрее – так, что фонари за окном вытянулись в хвостатые кометы.
Вэн не видел этого и смотрел на нее. Как же он мог забыть?
Мэй встала, моргая влажными глазами, и шагнула навстречу. Силуэт, казавшийся издалека взрослым, вблизи стал шутовским и девчачьим.
– А ты опять клоун, как тогда, – сказал Вэн.
Мэй тронула лицо, провела руками по щекам, по векам…
– Я… как я выгляжу?
– По-моему, ты не выросла. И я тоже, да? Мэй!..
Объятия получились неуклюжие, медвежьи – так, что было больно. И внутри было больно – в глотке, где застряли слезы, и в груди, и в голове.
– Где ты, что ты сейчас?.. Как сюда попала? – задавал он глупые вопросы, когда перестал душить ее.
– Я стояла на остановке, – бормотала Мэй и трогала его куртку. – Поздно возвращалась из… как его? Ну как его? Стояла и думала: где-то кому-то, может, нужно, чтобы я… У тебя куртка, как тогда.
Иногда проснешься – и все, что было во сне, разом отлетает в никуда. Весь мир Вениамина Ивановича с его Управлением, просителями, ночной тишиной и десятками лет жизни вдруг стал таять и ускользать прочь, в снежную муть, будто его никогда и не было, и он просто приснился Вэну…
– И у тебя все, как тогда.
– Ага, я чувствую грим. Я ведь не была клоуном, наверно, лет… эээ…
Она вдруг рассмеялась.
– Ты очень прикольный клоун, – сказал ей Вэн. – У тебя все белое, и уши, и под воротником, и щеки такие кругленькие, и улыбка, и вокруг глаз еще, как у клоунов бывает. И ресницы белые. И волосы розовые.
Мэй рассмеялась снова.
– А ты тоже прикольный… Куда мы едем?
Трамвай уже давно не останавливался и стремительно летел в метель. За окном мелькали кометы фонарей.
– Не знаю. Это ведь тот самый травмай, да? – задал Вэн новый глупый вопрос.
– А какой же еще?
– Тогда, может, мы едем… опять в Клетовник?
– Думаешь?
– Ну… Не знаю. Сейчас ведь все не так, как раньше. И Докса нет…
– Может, еще подсядет?
Вэн хотел в третий раз сказать «не знаю», но осекся и просто пожал плечами.
– А как отсюда выйти? Ты помнишь? – спросил он.
– По-моему, трамвай просто чувствовал, когда мы хотели выходить, и выпускал нас.
– Или, может, какой-то механизм, если подойти к дверям?
– Давай попробуем, – предложила Мэй. – Чего он будет нас вести непонятно куда?
Они подошли к дверям.
Ничего не произошло. Трамвай так же стремительно несся сквозь гроздья комет, мелькавших за окнами.
Дети переглянулись.
– Не работает, – сказал Вэн.
– Мда-а, – Мэй присела на сиденье. – Это уже интересно. Куда же он нас везет?
– Давай зайдем в кабину.
– Там никого нет, забыл?
– Но, может, там это… пульт управления? Как в том поезде? – спросил Вэн и вздрогнул. Мэй тоже вздрогнула.
Но в кабине не было матовой панели. В ней вообще ничего не было, кроме лобового стекла, в котором неслись, выныривая из метели, бесконечные дома и фонари. И еще – маленькой серой кнопки.
– Интересно, что за кнопка такая, – сказал Вэн, оглянувшись на Мэй.
– Лучше не трогай.
– Это точно, – он опустил руку. – Хоть бы написали, к чему она… Как ты думаешь, где мы?
– В голубом трамвае.
– Да нет, я не про… Уже в Клетовнике, или еще у нас?
– Где «у нас»? – спросила Мэй. – У нас ведь разное «у нас», забыл? И… я не уверена, что это вообще правильный вопрос – «где мы». Не уверена, что на него есть ответ, понимаешь?
– Так что, получается, нас нигде нет? – испугался Вэн.
– Ну, где-то-то мы точно есть. В этом трамвае, например… Как же он работает?
Вэн не ответил. Из снежной бездны в него неслись тысячи комет, разлетаясь по краям. Он был в центре этого огнепада, и с ним опять была Мэй…
– О чем думаешь? – услышал он и вздрогнул.
Не скажешь же ей, о чем он и в самом деле думает. Пришлось ответить вопросом на вопрос:
– А ты?
– А я о том, почему трамвай тогда открыл двери, а сейчас нет. И почему мы в нем оказались. Ты помнишь, что было раньше?
– А-а, ты об этом… По-моему, там какая-то буцня была. Нет, я помню, конечно, это ведь все вот сейчас было… но не могу вспомнить, – удивленно закончил Вэн.
– И я… Знаешь, что мне кажется?
– Что?
– Что мы оба с тобой чего-то очень хотели. Очень-очень. И трамвай везет нас туда. Чего мы хотели?
– Увидеться, – сказал Вэн и вспыхнул.
– Это да. (Он вспыхнул еще больше.) Но вот мы увиделись – и… что теперь?
Хорошо клоунам, думал Вэн. У них не видно, когда они краснеют. И хорошо, что в кабине темно.
– Теперь… слушай! – вдруг удивленно сказал он. – А почему в прошлый раз трамвай привез нас в Клетовник?
– Ну… Я думала, что он просто ходит туда. По маршруту.
– Но он же возил потом нас друг к другу?
– Эээ…
– Возил-возил, – взволнованно сказал Вэн. – Я вспомнил, как мы с тобой… как я тебя…
– Ну так и что?
– А то, что… может, он возит туда, где нас больше всего ждут?
Мэй хотела что-то сказать, но Вэн увлеченно продолжал:
– Мы же тогда спасли Клетовник. Без нас бы там все так и было. Да?
– Наверно, – отозвалась Мэй.
– И сейчас этот трамвай, может, тоже везет нас что-нибудь спасать? А?
– Ох, – вздохнула Мэй. – Я хочу не спасать, а…
Она не договорила: кометы за лобовым стеклом вдруг замедлились, округлились, превратились в ползущие точки…
– Тормозит! – крикнул Вэн. – Кажется, прибыли.
Он выскочил в салон.
– Куда? – спросила Мэй, осторожно выходя следом.
– Сейчас увидим.
Трамвай плавно остановился. Раскрылись двери.
– Ну? – Вэн обернулся на нее. – Идем!
И спрыгнул с подножки.
Мэй спрыгнула за ним. Трамвай дзенькнул и уехал.
Прибытие
Они стояли на площади, занесенной снегом. Вокруг мерцали разноцветные фонари и гирлянды. Метель поутихла, и снежинки отсвечивали в пестрых ореолах, как блестки на каком-нибудь шоу.
– Панель? – спросил Вэн и сам же качнул головой. – Нет.
– Там не было площадей, – сказала Мэй. – И гирлянд тоже, и огней таких цветных. Похоже, какой-то праздник… Ой, смотри!
Привыкнув к сумраку, глаза выхватили из него рой силуэтов, застывших вдалеке. Тут же, будто сквозь какой-то заслон, донеслись обрывки голосов.
– Они так странно стоят, – сказал Вэн. – Неужели…
– На коленях? – изумилась Мэй.
Налетел порыв ветра. Силуэты шевельнулись… или то была поземка?
Нет, не поземка.
– Идут сюда, – шепнул Вэн.
Голоса гудели все ближе. Можно было разобрать обрывки слов, разглядеть фигуры (почему-то казалось, что они с рогами) и лица – вытянутые, невнятные, как кляксы…
Дети попятились. «Ужастик? Игрушка?» – думал Вэн…
– Смотри, – Мэй сжала его руку.
Оттуда, откуда прибыл трамвай, выплывала целая армада летающих яиц.
Они разлетались по площади и быстро окружили ее со всех сторон. Из них выплеснулись фигуры в капюшонах, разгоняя людей и выстраиваясь в цепочки. В руках у них были дула, отблескивающие тусклыми огнями.
В Вэна и Мэй вдруг уперся луч слепящего света, как бывает в цирке. За кругом, вспыхнувшим вокруг них, не было видно ни зги.
– Кто вы? – прогремело из ниоткуда.
Вэн чувствовал себя прозрачным – луч просвечивал его насквозь.
– Я Вэн, – сказал он. – А она Мэй…
– Мы прибыли на трамвае, – пискнула его подруга.
Ее голос прозвучал, как кукольный. Казалось, он так и остался под световым колпаком.
Там, за его пределами, что-то происходило – слышались шорохи, крики, топот, скрип снега, чувствовалось невидимое движение, уходящее за спину… Похоже, сама темнота окружала Вэна и Мэй, чтобы ударить сзади.
Прятаться было негде, бежать некуда. Ослепленные дети встали спина к спине, чтобы хотя бы увидеть врага, прежде чем он…
– Мэй! Вэн! Сюда! – вдруг донесся детский голос.
– Сюда! К нам! – перебил его другой, пониже и погуще.
Они слышались справа, из темноты.
Вэн быстро глянул на Мэй. Раздумывать было некогда.
– Бежим?
– Стрелять будут!..
– Мы здесь киборги, забыла? – Он схватил ее за руку. – Давай!..
И они кинулись наобум в темноту.
Это было еще страшнее, чем стоять под прожектором. Вначале глаза окунулись в чернильный мрак, но через несколько секунд увидели в нем лоскут света – он очертился справа, откуда неслись голоса:
– Сюда, сюда!
Никто не стрелял, но из темноты слышался топот и выкрики – «…ехватить!» Изо всех сил стараясь не упасть, дети прыгали по снегу к световому лоскуту, который оказался дверью и плыл им навстречу. В нем темнели два силуэта – пониже и повыше.
– Скорей! – Вэна и Мэй подхватили чьи-то руки и помогли влезть вовнутрь. Мгновением раньше Вэн успел увидеть, что это вход в летающее яйцо, такое же, как и те, которые окружили их на площади. «Но ведь здесь дети, – думал Вэн, хватаясь за тонкую руку, – они же не могут…»
– Ффух, успели, – выдохнул низкий голос. – Теперь уходим! Держитесь!
Те же руки толкнули их в кресла. Дверь закрылась, аппарат дрогнул – и рванул вперед так, что глаза прилипли к затылку, а из легких выдавился весь воздух.
* * *
Яйцо адски виляло из стороны в сторону. Мэй с Вэном вцепились мертвой хваткой в подлокотники, стараясь не вылететь на пол.
Они были в овальном салоне, скругленном со всех сторон, кроме пола. По бокам располагались пары алых кресел – по три с каждой стороны. Впереди чернели экраны, мерцавшие какими-то огнями; ниже был пульт управления – матовая панель, как в том поезде, и еще несколько кнопок и ползунков.
За пультом горбился очкастый парень лет семнадцати. Левая рука его лежала на матовой панели, правая дрожала над ползунками, как птица над дичью.
Рядом застыла черноглазая девочка и пялилась на Мэй. Вэн никогда не видел у людей таких круглых глаз, – только у котят, когда у них шерсть дыбом. Девочка глядела на его подругу то ли с ужасом, то ли с обожанием, то ли и так и так вместе; губы ее дрожали, будто собирались сказать что-то и не могли, брови ползли вверх, щеки горели, как волосы Мэй… Даже смотреть на нее было горячо, и Вэн чувствовал, как сам краснеет и плавится рядом с ней.
Мэй ерзала, поглядывая на нее и на Вэна, и несколько раз приоткрывала рот, но аппарат все время петлял, и было трудно говорить.
– Не отстают, буцы! – выпалил очкарик. – Окружают…
Девочка сморщила нос.
– Ну так сделай что-нибудь! – потребовала она. – Облака свои сделай!
– Уже делал. Не помогло.
– Еще делай!
Очкарик ткнул в красную кнопку.
– Буц! У них тепловое слежение…
Он вдруг замер. Правая его рука приблизилась к соседней, черной кнопке, немного помедлила – и вдавила ее до упора.
Какое-то время он продолжал вглядываться в экраны. Потом выдохнул и протер очки. Дети почувствовали, как яйцо снижает скорость.
– Есть, – повернулся он к ним. – Теперь не догонят. Сто один процент.
– Отстали? – спросил Вэн. (Уже можно было говорить.)
– Нет. Черное облако.
– Что это?
– Поле, выводящее из строя лётную систему. Красное – еще полбеды, а в черном они могли разбиться… но другого выхода не было.
Все молчали.
Потом девочка тихо спросила:
– А вы точно настоящие?
– Эээ… в смысле? – удивилась Мэй.
– Ты ведь Небесная Мэй? Вы вернулись к нам?..
– А-а. Точнее не бывает, – подтвердила та. – Конечно, вернулись, и конечно, настоящие. Только никакая я не небес…
Мэй не договорила: девочка вдруг кинулась к ней и спрятала голову у нее на коленях, в складках клоунского костюма. Вэн отпрянул.
– Не сердитесь, – попросил их очкарик. Он тоже сильно волновался – теперь это было видно. – Не сердитесь… Она ведь совсем ребенок, наша Мо.
Девочка дернулась и вдвое крепче вжалась в Мэй. Та не знала, что ей делать, и бормотала – «не надо… вставай…»
– Вставай, чего ты, – Вэн дернул Мо за плечо.
Мо подняла голову, обожгла его взглядом – и точно так же прижалась к его ноге (Вэн затравленно глянул на очкарика). Потом метнулась обратно к Мэй.
– Мы очень ждали вас, – сказал очкарик. – Каждое Прибытие у нас была надежда… она казалась мне такой глупой… И вы прибыли! Прямо на Прибытие! И мы как раз были тут на шмыгуне… представляете, она упросила меня покататься, – он с нервным смешком кивнул на Мо. – Хоть на Прибытие, говорит… не будь чурятиной, Дан! Никто не попалит, говорит, все празднуют. Я-то согласился, а сам думаю – дурак, дурак, ну ты делаешь?! А оно вот как вышло…
– А вдруг на меня снизошел эфир? – торжествующе спросила Мо. – Теперь ты будешь меня слушаться, Дан? Всегда будешь?
Мо говорила и улыбалась, сверкая щеками, алыми, как у Мэй.
– Ничего не понимаю, – сказал Вэн. – Какое-то прибытие, эфир… Мы вообще где? В Клетовнике?
– Так назывался мир, когда вы покинули его, – кивнул Дан. – Это было много лет назад. Теперь он называется Вольник.
– Вот оно что, – протянула Мэй. – То-то я смотрю – ни Панели, ни клеток, и куда хочешь летать можно…
– Они точно настоящие! – Дан подпрыгнул в своем кресле. – Сто один процент! Они помнят устройство Тьмы… Мо!
Она оторвалась от Мэй и кинулась обнимать Дана. «Как же она любит обниматься», думал Вэн…
– А… кто это был там на площади? – спросила Мэй. – Вроде как с рогами…
– Так Прибытие же, – улыбнулся Дан. – Все буцами наряжаются.
– Почему?
– Прибытянский маскарад симвозили… символизирует силы Тьмы, сокрушенные Небесной Парой, – сказала Мо книжным голосом. – То есть вами.
– Угу. – кивнула Мэй. – Только никакие мы не небесные… А как вы узнали, что мы приедем?
– Весь Вольник ждет Возвращения Небесной Пары, – торжественно сказал Дан. – Весь мыслящий Вольник, я хочу сказать. Мы-то всегда верили, что вы вернетесь… но все вышло, можно сказать, случайно. Не перебивай! – шикнул он на Мо, которая опять что-то вставила про эфир. – Вот она упросила меня покатать ее, и я сразу, как мы вылетели, увидел Лазурное Яйцо, и за ним погоню – целую стаю шмыгунов. Все было так быстро… Я не знал, что делать. Ведь это нельзя – брать без спросу шмыгун, катать на нем кого-то… И я вначале не поверил, думал, что Лазурное Яйцо не настоящее, хоть это и запрещено под страхом смерти – имитировать Лазурное Яйцо. Думал – может, провокацию устроили на праздник, чтобы повесить потом на наших… Но я сказал Мо, показал ей смотровик, – Дан кивнул на экраны, – и она говорит: давай за ними. Это было буц как опасно, не знаю, почему я послушал ее… да тихо ты! – шикнул он опять на Мо. – Но мы как-то слились с другими шмыгунами. Те, видно, приняли нас за своих. А потом вы вышли, и они окружили вас, и…
– Это все Дан! – крикнула Мо. – Это он сказал: «давай позовем их!» И вот вы здесь, с нами! Поверить не могу… – она смеялась от счастья.
Дан тоже улыбался, только не так обжигающе, как Мо, а немного растерянно.
– Приветствуем вас в Вольнике, Небесная Мэй и Небесный Вэн, – возгласил он и покраснел. – Меня зовут Дан, а это Мо. Она хоть и ребенок (Мо кинула на него свирепый взгляд), но тоже наша, можно сказать. Мы не думали, что Возвращение так близко… хотя вы прибыли вовремя. Вольник прозябает во тьме мракобесия, шмыги правят свой черный бал, холода убивают землю… Но мы готовы ко встрече Звездных Друзей, которые прибудут с вами… или уже прибыли? Я должен только связаться со своим Старшим… ведь все это моя, можно сказать, импровизация, никто из наших ничего не знает…
– Каких звездных друзей? – спросил Вэн.
Наступила тишина.
– Вы можете доверять нам, – сказал Дан, кашлянув. – Я хоть и молод, но уже, можно сказать, полноценный член… А Мо – чистейшая душа, преданная вам и…
– Послушай, Дан, – сказала Мэй и добавила: – …и Мо. Послушайте. Мы тоже очень вам рады. Вы классные, и вообще – вы ведь нас спасли. Но только тут что-то не то. Мы никакие не небесные. Мы те самые, которые уже здесь были. И у нас нет никаких звездных друзей, честно.
Дан переглянулся с Мо.
– Что ж я, – принужденно рассмеялся он. – Что ж я разболтался тут, а про шмыгун-то и забыл! Надо привольняться, пока не засекли. А то висим прямо над Центром…
Он повернулся к пульту и занялся кнопками.
Шмыгун стал набирать скорость – не так зверски, как в тот раз, но все равно ощутимо.
Мо плюхнулась в кресло.
– Вы настоящие… – требовательно-вопросительно шептала она.
* * *
Летающее яйцо привольнилось в каком-то туннеле – на экранах было видно, как оно опускается в люк и плывет под круглым сводом.
Дан спрыгнул на пол, дети за ним. Туннель напоминал метро и заканчивался небольшим помещением, увешанным проводами. Дан подбежал к какой-то штуковине, похожей на водопроводный кран, ткнул в пару кнопок и зашептал:
– Силач? Силач?.. Это Умник. Они со мной. Да! Это был я. И это они. Они! Я потом все объяс… Да. Понял. Понял!.. – Дан развернулся к детям. – Старший сказал, что должен посоветоваться с его Старшими. Приказал пока ждать здесь…
– Почему? – спросила Мэй.
– Вас нужно спрятать. Это не так-то просто – уже ведь наверняка по всем углам… Давайте пока в шмыгун, а то в ангаре и присесть-то негде.
Дети забрались обратно, Дан остался дежурить у своего переговорного крана. Мо старалась держаться поближе к Мэй.
– У тебя на лице совсем не так, как мы рисуемся, – сказала она. – Намного красивей… Можно потрогать?
– Эээ… ну потрогай, – разрешила Мэй, и Мо гладила ее раскрашенные щеки, жмурясь от волнения. Вэну было неприятно, и он на всякий случай тоже взял Мэй за рукав.
– А у меня есть тайна, – шепнула ей Мо. – Даже две. Только одна кончилась, но все равно тайна. Никто не знает, никто-никто!..
– Может, не надо говорить, раз тайна? – спросила Мэй.
– Ну что ты. От вас – да какие-то секреты… – Мо рассмеялась этой мысли. – Во-первых… во-первых, я встретила Белодеда! Настоящего, вот как вы! И много-много раз была у него.
Вэн хотел спросить «а кто это?», но промолчал.
– Вы же знаете его, да? – шептала Мо. – Он тоже из наших, хоть и живет в скале, и умеет сочинять снег. Я чувствую почему-то, что вы его знаете… Он мне подарил свою бухту! Но потом он исчез. С лета не показывается. Я вот думаю: если вдруг получится привести вас к нему… ну вдруг! – так может, он вам покажется? Я так скучаю по нему, и немножко обижаюсь тоже, хоть и знаю, что он не виноват…
– А другая тайна? – спросила Мо.
– А другая… это совсем-совсем тайна, никто не знает, ни один… ну, вообще никто! Я и дедушкам не говорила. Представляешь, – голос Мо от волнения опустился и стал почти взрослым, – представляешь, однажды я нашла…
– Да! Да! Я Умник! – раздался голос Дана. Все выглянули из шмыгуна. – Я Умник! Да! Понял… понял… да… Есть! Выполняю!
Он отскочил от своего крана и повернулся к детям. Очки его сверкали.
– Звездные Друзья возложили эту миссию на меня! – крикнул он. – Так сказал Старший! Он сказал, что передает все мне!.. Что шмыги рыщут по Центру и всем Привольям, и я буду вас прятать!.. От народа все скрывают, но слухи идут, потому что многие все видели, и правды не скроешь! И еще…
Он умолк.
– Что еще? – спросила Мэй.
– Еще он сказал, что это очень-очень важно… и что Звездные Друзья похвалили меня. За инициативность, – сказал он, глядя в потолок.
– Дан! Ты у меня такой!.. – Мо подлетела к нему и стала прыгать вокруг него, как обезьянка. – Такой-такой-такой-такой!..
– Погоди! – он отодвинул ее. – Не мелькай. Я должен решить, где нам спрятать Небесных Гостей. Не здесь же, в самом деле…
– На берегу? – обиженно спросила Мо. – В скалах?
– Нет. Найдут. Можно бы и у меня… но…
– А давай у дедушек Топа и Типа? – предложила она. – Переоденем буцами и отведем к ним?
– Ну не зна… – начал было Дан.
И осекся.
Вэн и Мэй смотрели на них, как на самых настоящих буцов.
– У кого-о? – протянул Вэн. – У чьих дедушек?
– У моих. Дедушка Топ и дедушка Тип, – Мо повернулась к нему. – Они мои родные дедушки. То есть один родной, другой двоюродный… я все время забываю, кто, потому что они близне…
– Как их фамилия? – спросила Мэй.
– Гор, – удивленно ответила Мо. – Как и моя. Они сыновья самого Устроителя Гора. Вы что, их знаете?..
Топ-Тип
– Почему?! Почему вы не говорили мне? Дружили с Небесной Парой и не говорили? Дедушка Топ, почему?! – допытывалась Мо, чуть не плача.
Вэн и Мэй стояли перед двумя стариками в очках. Совершенно одинаковыми, если не считать разных пижам – белой и темно-синей.
Рядом валялись костюмы с рогами, которые Дан добыл для Небесной Пары, чтобы провести ее по городу.
Вэн вглядывался в морщинистые лица, пытаясь высмотреть в них силуэты, мелькавшие в памяти, – и не мог. Может быть, потому, что те мелькали слишком глубоко. А может, и потому, что мальчишка и старик – это ведь совсем разные люди, даже если они жили в одном и том же теле.
Старики тоже вглядывались в детей. Губы их дрожали, морщины углубились, глаза стали серебристыми, как бороды…
– Мы и не знали никакой Небесной Пары, – просипел тот, который в синей пижаме. – Мы знали просто Мэй и Вэна.
Мо хотела что-то ответить, но вместо этого оглянулась на гостей.
– Зз… здравствуйте, – медленно сказала Мэй. – Вы… и правда Тип и Топ?
– Эхехе, – рассмеялся один из стариков. – Не похожи?
Мэй не знала, что ответить. И Вэн не знал.
Какое-то время все молчали.
– Это мы должны спросить вас! – вдруг выкрикнул другой. – Это мы должны спросить – «вы и правда те, за кого себя выдаете?..» Внучка будит нас среди ночи, приводит к нам какого-то мальчишку, какую-то девчонку, размалеванную по этому новомодному обычаю, и говорит нам, что…
– Заткнись! – перебил его первый. – Не видишь: это они!
Второй вдруг всхлипнул:
– Не вижу! Не хочу видеть…
– Почему? – удивилась Мэй.
– Не могу…
– Неважно, – первый махнул рукой и прокашлялся. – Неважно… Что ж. Здравствуйте, призраки детства.
«Мы не призраки», хотел сказать Вэн. Но не сказал, а повторил за ним:
– Здравствуйте…
– И милости просим в наше скромное, так сказать, жилище, – просипел второй.
Все прошли в комнату, похожую на целый склад всяких вещей – больших, маленьких и малюсеньких. Видно было, что они очень старые, как и их хозяева.
Мэй и Вэна усадили в пыльные кресла, Мо и Дан присели на край дивана.
– Почему вы вернулись только сейчас? – спросил старик в белой пижаме, глядя на Вэна поверх очков.
Другой толкнул его в бок, но тот продолжал:
– А мы-то ждали. С тех самых пор, когда Воледержец Второй, буц ему в рыло, сверг Первого и перекрыл контакты между мирами…
– Заткн…
– Мы ждали вас, когда были такими, как вы. Ждали, когда были молоды и самоуверенны. Ждали, когда обзавелись семьями и хотели, чтобы с вами дружили наши дети. Ждали, когда остались одиноки и не верили ни во что, кроме вашего возвращения. И еще после того ждали… Почему вы вернулись только сейчас, когда мы превратились в живых мертвецов?
– Тип? – неуверенно спросил Вэн, глядя на него.
– Эхехехе! – сипло расхохотался тот. – Ты так и не научился различать нас…
– Вот что, – сказал настоящий Тип. – Мо и Дан, сладкая парочка! (Мо закатила глаза.) А ну давайте-ка в круглосуточный к Лорку, да купите всего, что требуется для порядочной встречи порядочных людей… Я помню, что вы не едоки здесь, – махнул он рукой на Мэй, – но мы-то можем побаловать себя или нет? в вашу-то честь? А то вот этот старикан что-то совсем расклеился, – он толкнул дедушку Топа, который снял очки и тер кулаками глаза, как маленький. – Ну, молодежь? Вперед!..
– Нееее! – завопила Мо. – Я хочу здееесь…
– Цыц, козявка! Дан без тебя знаешь, что купит?.. А ты, – повернулся он к Дану, – а ты грузчиком поработай. Что, даме самой все нести, что ли? Ну, брысь отсюда! Считаю до трех!..
Мо и Дан понуро вышли из комнаты.
– Что ж, – сказал дедушка Тип, когда в коридоре хлопнул замок. – Простите нас, Вэн и Мэй. Это слишком больно – видеть вас такими, да еще и в ночи, когда открываются старые раны. Но вы спрашивайте. У вас наверняка опять много вопросов.
* * *
Все повторялось: Вэн и Мэй снова сидели в невозможной комнате невозможного мира, и Топ с Типом объясняли им, что и как.
Только теперь с ними не было Докса. И еще кто-то превратил вихрастых близнецов в морщинистые тени. Вэну все время хотелось что-нибудь сказать или сделать, чтобы снова все было правильно, по-настоящему, как тогда; но только он не знал, что, и скрежетал зубами – то ли от неловкости, то ли от злости, то ли чур знает от чего…
– Почему вы постарели… так быстро? – спросил он.
– Быстро?.. – усмехнулся дедушка Тип. – В разных мирах время течет по-разному. Да и вообще оно течет по-разному – даже у отдельных людей. Кто-то стареет в двадцать два, кто-то и в девяносто остается мальчишкой.
– Почему?
– Если б я знал. Вот Дан – смышлен, как я, если меня помножить на три; но ему всегда будет шестнадцать. И в сорок, и в семьдесят семь, если доживет.
– Почему они с Мо говорят про нас «небесные?» – спросила Мэй. – И что за Звездные Друзья?
Дедушка Топ прищурился:
– Как-как? Это вы от Мо слыхали?
– Да… то есть от Дана.
– Охохо. Звездные-надзвездные… Каждый день слышу от них что-нибудь новенькое.
– А вот первый твой вопрос – тут все серьезней, – сказал дедушка Тип. – Может быть… может быть, ты и сама знаешь на него ответ, да?
Мэй помолчала и кивнула. Вэн кивнул вместе с ней.
– Ну вот. А как так получилось, я расскажу. Давным-давно двое наших друзей сделали то, чего не мог сделать никто. Конечно, они стали героями, – а Клетовник превратился в Вольник, где каждый день светило солнце, а люди жили без всяких клеток и прочей буцовщины. Правда, многие не могли понять, зачем это нужно…
Дедушка Тип помолчал, чтобы отдохнуть, и продолжил:
– Наш отец много сделал тогда. Главное его дело – библиотеки. Он хотел сохранить людям память – не личную память каждого, потому что она короткая, гораздо короче жизни, – а общую память всех людей. Ту, которую у них отобрали Кормчие, и без которой нет ни пространства, ни времени. Но… он совершил одну ошибку. Я не уверен, имею ли право говорить так; во всяком случае, он не мог предвидеть, во что это выльется.
– Мог, мог, – сварливо вставил его брат. – Не уверовал бы в непогрешимость своих идей – и…
– Заткнись, старый чур. Не нам судить, каково это – заново писать память целого мира. Отец не строил иллюзий. Можно было разместить библиотеки в любых удобных для этого местах, – но он сделал иначе.
Вэн и Мэй слушали, стараясь дышать потише.
– По всему Вольнику проходит невидимый разлом. Считайте его такой трещиной в пространстве-времени. Он пролегает глубоко под землей, но в отдельных точках выходит на поверхность. В привычных измерениях он практически неощутим: попадая в такую точку, вы можете сместиться на пару миллисекунд во времени или на пару микронов в пространстве. Есть и точка пик – участок, скажем так, наибольшего расширения трещины. Воздействуя на него, можно перелопатить пространство-время как попало. Именно это и сделали Кормчие, воткнув туда Кинжал Тьмы… буц, мы все привыкли говорить этими проклятыми штампами!
– А ты не говори! – встрял дедушка Топ. – Я не говорю, и ты не говори!
– Ага, не говорит он… У разлома есть побочный эффект: точки его выхода во много раз усиливают любое внушение.
– Какое внушение? – не понял Вэн.
– Любое, я же говорю. В такой точке человек становится восприимчив к чему угодно. Разлом стимулирует эту восприимчивость, понимаешь?
– И ваш папа… – охнула Мэй, раскрыв глаза почти, как Мо, – ваш папа решил…
– Ты уже поняла, да?
– Угу, – нервно кивнул Вэн. – Кажется, я тоже понял. Он…
– …разместил библиотеки именно там, в этих точках, – закончил Дедушка Тип и откинулся в кресле. – Отец понимал, что истина, мягко говоря, не станет целью жизни его соотечественников. И решил усилить ее воздействие.
– А потом…
– Потом он умер. А библиотеки очень быстро превратились в духоскрепы, где стоят ваши, Вэн и Мэй, статуи в лазурных венцах, и люди падают пред ними ниц. Все, что они там видят и слышат, намертво впечатывается в их память. Особенно силен главный духоскреп, стоящий в точке пик…
– Представляете, как удобно? – хохотнул дедушка Топ. – Никакие Кормчие не имели такой власти, какую наш отец вручил Воледержцам из собственных рук. Имея самые благие, прошу заметить, намерения…
– Мало того, – продолжил дедушка Тип. – Со временем выяснилось, что форсированное использование разлома как-то влияет на климат. Грубо говоря, чем больше людей побывает в духоскрепах – тем сильней подмораживает. Год от года зимы все холодней…
– Почему разлом не действует на вас? – спросила Мэй после паузы.
– А мы туда не ходим, – со смешком сказал дедушка Топ.
– А Мо? И Дан? Почему они…
– Потому. Мы слишком дорожим нашей внучкой, чтобы настраивать ее против целого мира. Дочь моя рыщет по Крайним Пределам, и ей не до ребенка, так что мы…
– А Дан, – дедушка Топ посмотрел на брата, – твой зачурец Дан…
– Да брось, – махнул на него рукой дедушка Тип. – Просто пылкий малый…
Послышались голоса «сладкой парочки», и он умолк.
* * *
Вэн и Мэй сидели в темной комнате.
Снова не хватало воздуха, и снова за окном плыл мерцающий пластилин. Правда, теперь никто не запрещал открыть все настежь. Но они не открывали – на всякий случай.
Наверно, скоро должно было быть утро. Перед рассветом всегда тревожно, даже если не видишь его (а окно распирала глухая тьма, как когда-то в Клетовнике). Казалось, что вот-вот, с минуты на минуту обязательно начнется что-нибудь, – как тогда, когда их всех разбросало по Панели…
– Так странно, – сказала Мэй. («И в тот раз она тоже так говорила», подумал Вэн.)
– Угу.
– Ты что-нибудь понимаешь?
– Да не особо. А ты?
Мэй пожала плечами.
– Но ведь трамвай же не зря привез нас сюда, – сказал Вэн. – Что-то мы должны тут сделать хорошее. Кого-то спасти… Видишь, как нас ждали?
– Да, только… Кому верить?
– В смысле?
– Тебе не кажется, что они все не договорились? Каждый знает что-то, чего не знают другие. Ну, или не хотят знать.
– Кстати, почему ты не выяснила при всех, что это за тайны такие у Дана? – спросил Вэн. – Что за Силач у него, что за Старший? Ну, и прочие Звездные Друзья?
– Не знаю, – Мэй пожала плечами. – А ты почему?
– И я не знаю. Неудобно как-то. Вроде он нам доверился, а мы его выдаем.
– Как же выдаем, если и сами ничего не знаем?
– Мда… А эти-то уверены, что мы знаем больше всех, заметила?
– Кто «эти»?
– Ну, Дан и Мо. По-моему, они думают, что мы заодно со всякими их Силачами и тэ дэ.
– Ага. И ждут от нас подвига, – Мэй тряхнула кудрями. – Что мы опять всех спасем. Ура, да здравствуют добро, свет и Звездные эти самые…
– А что, – сказал Вэн. – Я не против всех спасти. По-моему, Звездные Друзья – это какие-нибудь повстанцы. Мы поведем их в бой, сломаем с ними эти духоскрепы, порадуем дедушек, наконец…
– Дедушек… – повторила Мэй, и у Вэна опять защемило в горле.
– Мэй, – вдруг шепнул он.
– М?
Он хотел сказать ей, что…
Этого «что» было много – так много, что он не сказал ничего. Ни про ее глаза в полумраке, ни про тени, которые вместо вихрастых близнецов, ни про многое другое, о чем Вэн не смог бы сказать, наверно, даже себе, не то что вслух.
А если и смог бы – не успел: в комнату вдруг влетел Дан с рогатыми костюмами под мышкой.
– Срочно!.. – кричал он хриплым шепотом. – От наших!.. Старший моего Старшего… лично со мной… Вас ждут в ангаре… немедленно! Только тихо… старики спят…
Вэн переглянулся с Мэй и стал натягивать костюм, не попадая в штанину.
У выхода их ждала Мо:
– Куда это вы без меня?
– Мо, нельзя… секретное… – обреченно шептал Дан. Та немедленно вцепилась в его куртку.
– Вперед! – приказала она и поволокла Дана за собой. – Началось, да? Ой, пальто забыла…
Началось?
В ангаре никого не было.
Справа, у тупика застыл шмыгун. Влево уходил туннель, мерцая блеклыми огнями.
– Я и сам ничего не знаю, – оправдывался Дан, глядя на Вэна и Мэй. – Но это очень важно. Со мной впервые говорил Старший моего Старшего, понимаете?..
Мэй отошла к шмыгуну.
– Можно снять? – спросила она, имея в виду костюм с рогами.
– Не знаю. Да, наверно… да, – кивал Дан. Он нервничал.
Сонная Мо топталась рядом, поглядывая на Мэй. Та поймала ее взгляд и улыбнулась; Мо просияла, шагнула навстречу…
Вдруг раздался противный писк, будто кто-то придавил крысу.
Пищал переговорный аппарат. Дан подлетел к нему:
– Я Умник! Я Умник!.. (Вэн фыркнул.) – Да! Они здесь! Здесь! Понял! Все понял!.. Он сказал… (Дан повернулся к Вэну и Мэй) …сказал, чтобы вы двигались туда… (он махнул на туннель) …двигались туда одни! Одни! – рыкнул он на Мо. – Наверно, с вами желает встретиться кто-то из самых-самых… или даже, может быть…
Он замолчал. Сразу стало тихо.
Вэн и Мэй переглянулись и медленно пошли к туннелю. Их шаги гулко отдавались в тишине.
«Что-то бу-дет» – стучало у Вэна в такт шагам. – «Что-то-что-то-что-то-что-то…»
Ангар скрылся за поворотом. Впереди и сзади был туннель – пять цепочек тусклых огней, висящих в темноте. Они изгибались то влево, то вправо: туннель все время петлял.
– Как ты думаешь… – начал было Вэн и умолк.
– М?
– Эта нора, – сказал он после паузы. – Ее специально для шмыгуна вырыли, да?
– Не знаю. Вон видишь – рельсы, – Мо указала вниз.
И правда, там были рельсы. Почему он сразу их не увидел?..
…Шаги Небесной Пары давно стихли, и Мо напрасно вслушивалась в тишину. Тело ее напряглось, будто знало откуда-то, что сейчас нужно будет взвиться и лететь, не чуя ног.
И когда раздались глухие хлопки, и с ними вперемешку – два крика, будто туннель скрутился и сжал Небесную Пару, как удав, – она так и сделала, в несколько прыжков оставив далеко позади и ангар, и бегущего за ней Дана…
…Вэн не понял, как это было. Просто вдруг полыхнули вспышки, как белые дыры в темноте, и впились гвоздями в тело, и огни перекособочились и съехали набекрень, и капюшоны мелькнули в туннеле и пропали, и все пропало, кроме огней…
И боль тоже пропала. Не сразу, но быстро, будто ее кто-то высосал из тела.
– …Мэээээээй! – нарастало сзади. И потом были руки, очень много рук, щупающих, тормошащих со всех сторон сразу. – Мэй! Вэн! – кричали руки и трясли за воротник. – Нет!.. Не надо!.. Пожалуйста!.. Мээээй!..
– Да ладно вам, – услышал Вэн ее голос. – Я в норме. Вэн, ты тут?
– Тут, – отозвался он и встал. Что-то упало с его куртки, звякнув об пол.
Голоса разом смолкли.
В тишине кто-то хлюпал носом (наверно, Мо). Дан шаркнул ногой, и какая-то железяка откатилась прочь.
– Что это? – спросил Вэн.
– Пуля. Их тут много, – Дан повозил ногой по полу. – Вон, звенят…
– Они настоящие, – сказала Мо тихо и торжественно. Вэн не сразу понял, о чем она. – Настоящие, Дан. НАСТОЯЩИЕ!.. Их пули не берут. Они настоящие…
Обхватив Вэна и Мэй, она крепко прижала их к себе. Руки ее вдруг сделались огромными, как крылья, и очень сильными – Вэн даже охнул от боли. Правда, тихонько.
Так они и шли назад – под крыльями Мо (Вэн не решался высвободиться, хоть и было неудобно). Позади плелся Дан.
У ангара снова раздался крысиный писк:
– Да! Я Умник! – орал Дан, подлетев к трубке. – Силач? Силач, это ты? Тут такое!.. Твой Старший говорил со мной и… Что? Что-о?..
Он еще долго чтокал и пересказывал Силачу, как все было. Потом растерянно повернулся к детям:
– Старший сказал, что его Старший не мог говорить со мной. Что они были вместе, и тот ни разу не подходил к аппарату…
* * *
Конечно, было решено держать эту историю в тайне.
И конечно, Мо проболталась в первый же день.
Она просто не могла сдержаться и все время улыбалась сквозь слезы. Пришлось придумать, что на Вэна и Мэй напали на улице: те вышли подышать свежим воздухом, и их буцнули шмыги. То есть не «буцнули», а «чуть было не буцнули»: ведь Вэн и Мэй Небесные, им все нипочем. А Мо выбежала следом и все видела (Дан просил не упоминать его). Она даже показала несколько пуль, подобранных на память.
Дедушки хватались за головы и сипло ругали Небесную Пару:
– Чур вам в печенки! Открыли бы уже это окно!
– Мы думали, нельзя… – бормотал Вэн.
– Думали они! Давным-давно все изменилось, а они думали! Спросили бы!
– Так вы спали…
– Разбудили бы!..
Ни в чем не повинное окно было раскупорено настежь. Сквозняк посдувал со столов многолетние залежи пыли, и в квартире зависла серебристая взвесь, будто и сюда пробралась метель. Там и сям порхали бумажки, пикировавшие, как бешеные бабочки, прямо в лица и в тарелки.
Дедушки кашляли и суетились вокруг своих гостей, позабыв, что те ничего не едят и никогда не мерзнут. Казалось, что вдруг прорвало какую-то невидимую плотину, и вся ночная неловкость выветрилась вместе с духотой. Плаксиво-укоризненное выражение на их лицах сменилось озабоченным, потом умильно-озабоченным, а потом и просто умильным. Вэн и Мэй в сто первый раз уверяли, что нигде ничего не болит и что они больше не будут шастать где попало.
Немного успокоившись, дедушки погрузились в воспоминания. Вначале их рассказы вертелись вокруг Мэй и Вэна, потом стали отходить все дальше и дальше – к юности, к отцу, к старой жизни и старому Клетовнику. Дедушки увлеченно расписывали, как тогда все было плохо, и это «плохо» выходило у них захватывающей сказкой-страшилкой. Сонная Мо прибежала к ним и слушала, наотрез отказываясь идти отсыпаться…
Так началась новая жизнь Небесной Пары.
Она была странной, эта жизнь: ни Вэн, ни Мэй не понимали, зачем они здесь. Вот-вот должно было что-то произойти, а что – никто не знал. Мо и Дан твердо верили, что Небесная Пара прибыла с какой-то миссией, и их уверенность постепенно передавалась и самой Паре.
Да и дедушки ни разу не спросили Пару, зачем та приехала. С ними тоже все было странно: они назывались Типом-Топом и помнили все, что могли помнить настоящие Тип-Топ. На этом их сходство с вихрастыми близнецами заканчивалось. Иногда Вэну казалось, что сквозь морщины и сиплые голоса проглядывает что-то знакомое и прячется – то ли в тех же морщинах и голосах, то ли в его памяти. А иногда – что у дедушек нет ничего общего с настоящими Типом-Топом, кроме имен и воспоминаний. «Может, воспоминания – это и есть человек?» – думал он.
Вскоре Мо уехала к тете.
– Почему вам нельзя со мной? – хныкала она. – И к Белодеду… Вдруг он выйдет к вам?
С Даном она прощалась мрачно, как с привидением.
– Думаешь, Мо подозревает его в чем-то? – спрашивал Вэн у Мэй в одну из бесконечных ночей, которые им снова приходилось коротать.
– Не знаю. По-моему, она просто вся такая, – говорила Мэй и показывала, какая. – Человек вроде нормально объяснил… ну, про то, как шмыги прикинулись этим Старшим-Престаршим. И сам он помнишь как перепугался? Весь синий был…
– Может, ее попустит?
– Кого, Мо?.. А кто ее знает. Как-то она чересчур прикипела ко мне… к нам.
«К нам» Мэй сказала из вежливости: когда Мо прощалась с ними, она висела на Вэне полсекунды, а на Мэй – минуту, если не больше.
– Все равно непонятно, – хмурился Вэн. – Почему нас до сих пор не нашли? Ведь это же элементарно: они вышли на Дана, а он – ученик дедушки Типа…
– Я тоже все время жду, что выбьют дверь и будут стрелять, – призналась Мэй. – И за дедушек очень боюсь.
– И если шмыги пронюхали про эту секретную линию с ангаром – значит, они уже… Почему Дан не бьет тревогу?
– Не знаю, – вздыхала Мэй. – Не знаю, не знаю… ничего я не знаю и не понимаю. Будем пока ждать, да?
Иногда Мо навещала их, и тогда комнаты наполнялись ее голосом, как ветром из окна. Она напоминала Вэну уже не котенка, а собаку – шумную, шуструю, с преданными глазами-кругляшами. Отросшая челка лезла ей в глаза и смотрелась совсем по-собачьи; и голос у нее был звонкий, вечно дрожащий от волнения, как бывает у маленьких овчарок или колли.
Дан бывал чаще. Дедушка Тип занимался с ним: они уходили в его комнату и часами бубнили там что-то ученое. То есть бубнил дедушка Тип, а Дан, как видно, слушал или писал. С Вэном и Мэй он вел себя странно: вскидывал голову и говорил сбивчиво, будто его вызвали к доске, а он не знает темы.
Однажды, когда они остались наедине, Дан вдруг буркнул им:
– Простите.
– За что? – удивилась Мэй.
– За то, что подставил вас.
– Ты-ы?.. Подставил нас?
– Я не должен был доверять незнакомым, Мо права, – сказал он и выскочил из комнаты.
* * *
Бесконечные ночи сменялись такими же днями. От ночи к ночи дети все больше молчали. Да и поговорить выходило не всегда: кажется, дедушки всерьез решили отучиться спать. Обычно их воспоминания оканчивались двойным храпом, и Вэн с Мэй на цыпочках уходили в свою комнату.
Разговоры не спасали, и Вэн взялся за книги. Они поселились тут всюду, включая кухню и кровати. Больше всего их развелось в комнате, которая когда-то была библиотекой, а теперь стала таким же складом разношерстной ерунды, как и все жилище.
Вэн узнал ее: когда маленький Топ водил его к маме Гор, он бывал здесь и запомнил крутую деревянную лестницу, ведущую к верхним полкам. С тех квартира изменилась до неузнаваемости, – остались только полки и эта лестница, которая теперь была заставлена коробками со старой обувью. Если пододвинуть их – можно было пробраться к книгам. Они почему-то выглядели интереснее тех, которые валялись в доступности, – хотя и те и те обычно оказывались учеными трактатами, сделанными из жутких формул и чертежей. Даже если и не было формул – слова в этих книгах сплетались в такие косички, что уж лучше формулы, думал Вэн. Так честнее: глянул – и сразу видно, что можно положить обратно.
Иным книгам Вэн говорил «хм» или «о-о». Это были:
– дедушкины трактаты (их названий Вэн не мог выговорить даже до половины);
– всякие там «Правила жизни добронравных волян»;
– учебник любословия;
– а также «Лазурная Весть, начертанная Эфирным Свидетелем Доксом на Его Скрижали и истолкованная…» (заголовок занимал всю страницу). Вэн хотел показать это Мэй, чтобы посмеяться, но потом подумал и решил не огорчать ее.
Попадались и книжки, в которых рядом с фамилией «Гор» стояло не «Тип» или «Топ», а «Верховный Устроитель Вольника». Одна из них называлась «Трактат об уходе хронотопного поля в недра». Вэн даже немного пролистал ее (почему-то она показалась ему важной), но утонул в формулах и сдался.
Книг, которые хотелось читать, в квартире не было. Оставалось слушать дедушек и молчать с Мэй.
С ней было хорошо молчать: Вэн знал, что она думает одинаковые с ним мысли, и именно поэтому нет смысла их говорить. Мысли эти были нельзя сказать, чтобы очень веселые, – но одно то, что они думались напополам с Мэй, делало их теплыми, как нагретое одеяло, в котором можно и побояться, и погрустить.
* * *
Так прошло несколько недель или, может, месяцев (Вэн и Мэй давно потеряли счет времени). Снег, наметенный двумя-тремя метелями, успел стаять, и улицы окутал туман – такой же, какой был в Клетовнике.
Однажды Мо сидела с ними и слушала дедушек. В тот раз речь шла о том, как кто-то кому-то что-то передал – не то шифр, не то буц его разберет (Вэн давно потерял нить).
– Похоже на то, как вы прыгатор нашли, – сказала Мо.
– Прыгатор… – повторил Вэн знакомое слово. – Тот самый? А как его нашли?
– Что-о?! – Мо быстро повернулась к нему. – Вы не знаете? Его же при вас нашли!.. или еще раньше?
– Нет, – удивилась Мэй. – Там какая-то особая история была?
На секунду повисла тишина. Мо с упреком смотрела на дедушек:
– Вы что, не рассказывали им?
– Не помню, – виновато крякнул дедушка Топ. – Как-то все недосуг было…
– «Недосу-уг», – передразнила Мо. – Так давайте, давайте скорей… или лучше давайте я! Давайте я, я расскажу! Я, я, я!.. – прыгала она на диване.
– Цыц, якалка! – прикрикнул на нее дедушка Тип. – Ну уж нет. Это наша история, – он торжественно откинулся в кресле. – И рассказывать ее будем мы… то есть я.
Вэн и Мэй смотрели на него во все глаза.
– Что ж… Вы, конечно, помните, как пропал наш отец. Недели через две после того мы убирали в его комнате. Мать заставила, да и нам интересно было… После него осталось много чертежей – он ведь был инженером лимитации, – и мать хотела все выбросить, чтобы не было проблем. Но я упросил ее порыться в них.
– Он же у нас с детства был изобретатель. Гений, – кивнул дедушка Топ на брата.
– Да ну тебя… И там я нашел конверт, на котором было только одно слово: «Типу». Я чуть не подох от волнения, пока вскрывал его. Там было… (дедушка Тип долго тер глаза и чесал под носом, и все терпеливо ждали) …там было письмо. От отца. Я так много перечитывал его, что запомнил слово в слово:
«Дорогой Тип! Если ты читаешь это письмо – значит, ты залез в мои чертежи, а я по какой-то причине не смог воспрепятствовать этому. Честно говоря, такой поступок не рассердил бы меня, а только наоборот. Ведь он говорит о том, что ты интересуешься клеткологией и, возможно, захочешь пойти по моим стопам. Я гордился бы сыном, который продолжил бы мое дело. Служи на благо науке, народу и его Кормчим! Неуклонно поднимайся по лестнице знаний – до самой ее вершины! Помню твои успехи, особенно в пятой шклетке твоей любимой школы, и жду новых! Любящий тебя отец».
Дедушка Тип замолчал. Молчали и другие, не зная, что говорить.
Наконец Мэй робко сказала:
– Ну… нормальное такое письмо. Видно, что он Типа любил очень…
– Что-то в нем не давало мне покоя, – кивнул дедушка Тип. – Любой посторонний не нашел бы здесь ничего такого, но… я ведь знал отца. Мы с Топом знали. И с нами он был другой. Он никогда не сказал бы мне – «служи на благо» и так далее.
– И тогда Тип вспомнил, что у него есть брат, – сказал дедушка Топ.
– Да ну тебя!.. У нас ведь с детства разделение: я все больше по технике, а он по правдологии, по любословию и по всему такому. Я вчитывался в это письмо не знаю сколько, пытался найти в нем какой-то тайный смысл…
– А Топ даже и не пытался, а просто взял и нашел!
– Ну не хвастайся уже!
– А ведь ты не хотел давать мне! Не хотел!.. Я как прочел, – говорил дедушка Топ, – так сразу и говорю ему: а что это, говорю, за необыкновенные успехи были у тебя в пятой шклетке? И с какой стати, говорю, школа стала для тебя любимой?
– В пятой шклетке я…
– Это швольки тогда так назывались – встряла Мо.
– …Цыц! В общем, я ему говорю: а может, говорю, отец выразился фигурально? Слова – они ведь не чертежи, в них что угодно впихнуть можно. В одни и те же. Вспомни, говорю, у тебя была какая-нибудь школа, которую ты действительно любил?
– Я сначала смеялся над Топом – ведь мы с ним из одной шклетки. И вдруг меня как по голове треснуло…
– Это я тебя учебником правдологии треснул, когда ты надо мной смеялся…
– В общем, я вспомнил, – возбужденно говорил дедушка Тип. – Когда-то, еще до настоящей школы, мы играли с отцом в понарошную, кукольную школу. На полу, в углу нашей комнаты. Первая половица от стены была первой шклеткой, и там сидели самые маленькие куклы, вторая – второй, третья – третьей, ну и так далее…
– Пятая половица ничем не отличалась от других. Кроме того, что легко снималась, и под ней был тайник, и…
– И ТАМ ЛЕЖАЛ ПРЫГАТОР!!! – заорала Мо, не в силах больше сдерживаться. Дедушки укоризненно посмотрели на нее.
– И чертежи, – вдвое тише добавила она.
Какое-то время все молчали.
– Да-а, – протянул Вэн. (И Мэй тоже сказала «да-а».) – Прямо детектив. Это он так придумал, чтобы…
– Никого не подставить, – кивнул дедушка Топ. – Старик решил: как мы сообразим – все так и будет. Да – значит да, нет – значит нет. Все-таки к нему по-разному можно относиться, но в уме ему не откажешь…
Мо уже давно ерзала на месте, сверкая щеками. «Сейчас задымится», подумал Вэн…
– …и мы не подвели: хоть и молокососы – а поняли все, что он хотел нам…
– Нет, не все! Не все! – вдруг выкрикнула Мо.
Дедушка Тип нахмурился.
– Что «не все»?
– Не все поняли! В прадедушкином письме!..
– ?
– Я сама догадалась, – бормотала Мо, глядя в пол. – Но меня никто не… и я решила – пусть это будет моя тайна, и я никому…
Вдруг хлопнула дверь.
– Вэн! Мэй! – в комнату резким шагом вошел Дан. – Нужно поговорить! Наедине!
Звездные Друзья
Он был нервный и торжественный, как перед экзаменом.
– Что? В чем дело?.. Что такое?.. – вопрошали его три голоса в коридоре. (Мо тоже выскочила с Вэном и Мэй, несмотря на окрик «наедине!»).
– Скорей! – торопил их Дан, – скорей!.. Ты останешься здесь, – шикнул он на Мо, которая тут же вцепилась в рукав Мэй.
– Куда это «скорей»? – нахмурился Вэн.
– Скорей… братья Гор не должны знать… – Дан вытолкнул его и Мэй за дверь (Мо вытолкнулась туда же).
Сзади близились дедушкины голоса: «…во-первых, Дан, ты забыл поздороваться…»
– Куда вы? – крикнула Мо, догоняя его в коридоре.
– Со мной говорили, – отрывисто бросал Дан на бегу. – Мо, ты останешься здесь, я ска…
– «Говорили»? Опять?
– Теперь все по-настоящему! Это был Старший… – пыхтел Дан, сворачивая к лестнице. Мэй, Вэн и Мо догоняли его. – Он сказал… сказал: началось! Теперь точно!..
– Что началось?
– Звездные Друзья… они готовы… Все будет сегодня. Понимаешь, сегодня! – Дан повернулся к Мо. Они были у выхода. – А теперь иди домой. Вэн и Мэй, в шмыгун, быстро!..
Черно-красное яйцо зависло прямо у дверей. Вокруг клубился ночной туман.
– Постой. – Мо схватила его за руку. – Ты уже, значит, со шмыгуном сюда? А ты спросил Небесную Пару, согласна ли она…
– Домой, я сказал!
– Никуда я не…
– Буц-перебуц! Ну время же!.. – Дан чуть не плакал. – Сейчас нас всех шмыги переловят, и тогда…
– Идем в шмыгун, – скомандовал Вэн и нырнул в квадратный люк. Все полезли за ним.
– Мо-о!.. – заскулил Дан, глядя, как она лезет туда же.
– Даже и не думай, – отрезала Мо, усаживаясь в кресло. – А теперь рассказывай по-человечески, что и как.
– Я же говорю: все будет сегодня. – Дан ткнул рукой в панель. Шмыгун стартанул так, что Вэн закашлялся. – Час пробил! Так сказал Старший.
– А, может, это опять…
– Ты что! Это же Старший! Сто один процент! – Дан метнул в Мо укоризненный взгляд.
– Хорошо, – вмешалась Мэй. – А что нам делать?
– Почему ты спрашиваешь меня? Ты же Небесная Мэй!
– А все-таки?
– Ну… Показаться народу.
– Зачем?
Вэн почувствовал, как под ребрами холодит какой-то пузырь. «Я же Небесный Вэн» – сказал он себе, но пузырь никуда не делся.
– Старший сказал: вы выйдете к людям, они воспрянут, возликуют… А чтобы все поверили, вы вызовете Лазурное Яйцо.
– Яйцо?..
– То есть голубой трамвай? – переспросила Мэй.
– Ну да. И все поверят, потому что Лазурное Яйцо запрещено подделывать. И Небесной Парой наряжаться можно только под Крушение…
– Допустим, – Вэн прокашлялся. Пузырь холодил все сильней. – Выйдем, вызовем… Зачем это нужно? И при чем тут твои звездные друзья?
Дан удивленно повернулся к нему.
– Как зачем?..
Его взгляд выражал такое изумление, что Вэн почувствовал себя тупым.
– Ну… эээ… – бормотал он.
– Вы же Небесная Пара! Настоящая! Живая! Вольник прозябает в мракобесии! Ложь овладела умами, пока вас не было здесь! Ложь и зло! И лучшее опровержение этой лжи – вы! Вы выйдете к людям, и вновь воссияет правда, и расточится тьма!..
Дан отвернулся к пульту. В шмыгуне повисла тишина. Было слышно, как где-то внизу гудит невидимый мотор.
– …Зачем опять здесь? – насторожилась Мо, когда они вышли в том же ангаре.
– Нужно подготовить Небесную Пару, – сказал Дан, спрыгивая наружу. – Вот Старший передал, – он показал на мешок, лежавший у стены.
– Подготовить? Зачем? – удивился Вэн.
– Нужно, чтобы люди вас узнали, – говорил Дан, вытаскивая оттуда какие-то цацки. – Иначе могут не поверить. Так сказал Старший.
– Ой, это же Лазурный Венец! Точно как на статуях! – ахнула Мо.
– Угу… Небесная Мэй, подойди ко мне.
Мэй подошла, и Дан водрузил на ее розовые кудри нечто вроде голубой короны с камешками. Потом достал банку с белилами и стал замазывать ей алые щеки.
– Погоди! Дай сюда, – Мо отобрала у него кисть. – Ты не умеешь!
– Я же тебя красил, – обиделся Дан.
– Ну и что… Эх, жалко, у тебя красивей, – качала головой Мо, рисуя Мэй щечки поменьше и пониже. – И оно все равно проглядывает…
– Надевай пока! – Дан сунул Вэну голубой костюм с блестками, как у танцовщицы.
– Зачем?
– Так надо. Такими воляне привыкли видеть вас, – терпеливо объяснял Дан. – И теперь еще…
Он полез кисточкой в лицо Вэну.
– Эээ! – отпрянул тот. – Это еще зачем?!
Но делать было нечего, и он подставился Дану, который намалевал ему такие же щеки, как у Мэй, только с растертыми краями. Корона все время слетала с Вэна – пришлось прилепить ее скотчем.
– Не дергай головой, ладно? – напутствовал его Дан. – Ты оделась, Небесная Мэй? Готовы?
Он осмотрел Мэй, заново перекрашенную и укутанную в ало-голубую ризу, и подбежал к переговорной трубке:
– Силач? Это Умник! Они готовы. Да! Да… Ну, – повернулся он к ним. Очки его, дрожавшие на носу, сползли набок, и он придерживал их за дужку. – Ну…
– Да что нукать! – подпрыгнула Мо. – Полетели скорей!
И они полезли в шмыгун.
* * *
– Мы уже были тут? – неуверенно спросила Мэй.
Вокруг темнела пустая площадь. Домов не было видно – только кляксы окон и фонарей.
– Да. Это место вашего Прибытия, – сказал Дан.
Редкие прохожие застыли в тумане. Вэн старался не смотреть на них, но все равно пузырь под ребрами раздулся, как у жабы.
– Ну… – Дан прокашлялся. – Пойдем, Мо. Мы тут лишние.
– Как это? – вскинулась Мо. – Никуда я не пойду!
– Мне надо отогнать шмыгун, пока люди не… Мо! Ты опять все портишь!
Но она вцепилась в руку Мэй.
– Ну скажите же ей!..
Дан пробовал оттащить ее силой, потом заметался между ней и шмыгуном – людей прибывало все больше.
– Если что – вас охраняют наши, – крикнул он и нырнул в люк. Шмыгун уплыл прочь.
– И что теперь? – спросила Мэй.
Они стояли втроем в центре площади. Или, может быть, не в центре – в тумане не было никаких центров и краев. Отовсюду стекалась толпа, плотнея на глазах. Уже не было видно пространства – только круг из туловищ и голов, и сверху фонари.
– Это Небесная Пара! – вдруг крикнула Мо в толпу. – Настоящая!..
– Ты что? – дернула ее Мэй. – Не надо.
– Почему?
Мэй не ответила: к ним медленно подходили какие-то фигуры.
– Их шмыги привезли! – крикнул кто-то. – Я видел!
– Неправда! – закричала Мо, и Вэн тоже выкрикнул – «неправда».
– Как они смеют? – раздался визгливый голос. – Как они смеют наряжаться Небесными?
– Но мы и правда Небесные, – хрипло сказал Вэн. – Мы прибыли, чтобы… ну…
– Так вы Небесная Тройка, что ли? – спросил ехидный голос. – Новые герои? В тройном экземпляре?
– Где родители?.. – гудела толпа. – Нашлепать… малолетние… не-ет, за такое кощунство…
Вэн и Мэй попятились. Мо снова крикнула:
– Да настоящие они! Настоящие! Они прибыли на Лазурном Яйце!
– Вот как? И где оно?
– Зовите его… – шикнула Мо Небесной Паре. – Скорей…
«А как?» – подумал Вэн.
И Мэй тоже вопросительно глянула ему в глаза.
– Наверно, надо думать его, – сказала она. – Чтобы он почувствовал.
Вэн стал думать трамвай. «Пожалуйста, приезжай к нам» – мысленно клянчил он. Думанье все время сбивалось на толпу и на пузырь под ребрами.
– Где защитники… и без них справимся… шмыг тут не хватало… – слышалось из толпы. Мэй сжала пальцы Вэна (он только сейчас понял, что держит ее за руку). Какая-то бабка вдруг подбежала и попыталась сорвать с него корону.
– Не тронь! – Мо оттолкнула бабку, и та с размаху села на мокрый асфальт.
Толпа загудела втрое громче. Хмурые физиономии подступали вплотную, голоса и руки лезли прямо в лицо; тот самый пузырь вдруг натянулся до самого горла, лопнул – и Вэн задохнулся от ледяной волны в теле. Он не понимал, бежит он или стоит, и где Мэй, и кто держит его за руку, и кто кричит – толпа, Мо или он сам…
– Шмыги! – слышалось сзади. – Пожаловали!..
Краем глаза Вэн видел туманные пятна, окружавшие площадь. Толпа немного отступила. Снова вспыхнул луч, как на шоу, и отрезал от детей темноту вместе с толпой.
– Не бойтесь, – шептала Мо. – Вы же Небесные…
– Я Мэй, а он Вэн! – крикнула Мэй, хоть никто не спрашивал ее «кто вы». И добавила зачем-то: – Мы пришли с миром…
Ее прежний грим просвечивал сквозь новый, и казалось, что маска Мэй двоится в глазах.
За световым кругом гудела тьма. Долетел знакомый голос – «Мо-о! Сюда-а!», и потом – «помогите!..» Мо дернулась, но не шелохнулась.
– Дан зовет на помощь, – сказала Мэй. – Где-то там, – она кивнула влево.
Вэн ничего не ответил. Бежать в толпу было безумием.
Гул усилился; донеслись выкрики, ругань – и вдруг к детям метнулась фигура. Казалось, кусок темноты откололся и напал на них. Они закричали; Вэн едва устоял, да и Мэй повисла на его руке, будто из-под нее выдернули асфальт.
Где-то надрывалась Мо – «пусти-и!». С ними ее не было.
– Кажется, это Дан… – начала Мэй и не договорила.
Раздался сухой треск. В плечо, в шею, в грудь воткнулись болючие гвозди, раздирая тело; свет кувыркнулся и исчез, тьма набухла криками и сделалась везде – сверху, снизу, со всех сторон, – а треск все не утихал, и гвозди рвали и рвали тело, и где-то рядом кричала Мэй, которой было так же больно, как и Вэну…
В какой-то момент он понял, что уже не больно.
Кто-то стоял рядом и пытался поднять его – наверно, Мэй. Луч бегал вдалеке, будто гонялся за кем-то. Отовсюду неслись стоны.
Приподнявшись, Вэн увидел в полумраке фигуры, лежащие навзничь, и вокруг них – полусогнутых суетящихся людей.
– Девочку насмерть… и парня… смерть шмыгам… старушке плечо… у кого бинт?.. – долетало из толпы.
Вэн с силой прижал к себе Мэй. «Это ведь не Мо убили?», хотел спросить он, – но в них снова уперся слепящий луч. Толпа канула во тьму.
– Смотрите! – кричала тьма. – Они живы! Невредимы! Они настоящие! Настоящие! Шмыги ничего им не сделают! Шмыгам конец! Они явились!..
В световой круг всунулась чья-то голова, только почему-то ниже пояса («на коленях», понял Вэн). За ней – другая, третья, четвертая… Из тьмы выплыли фигуры, полусогнутые, будто их придавило что-то, и приблизились к детям:
– Исцели! – требовали они. – Небесная Мэй, Небесный Вэн!.. Исцелите раненых! Мы ликуем! Исцелите!..
Вэн и Мэй попятились.
– Извините, но мы… – крикнул Вэн и осекся: из тьмы вынырнули серые капюшоны.
Мэй заметалась. «Заберут на опыты» – мелькнуло у Вэна, и новый пузырь распер ему грудь.
– Спасите, увезите нас отсюда! – не то подумал, не то крикнул он…
* * *
Сзади раздалось знакомое дзеньканье.
«Чудо, чудо» – загудела толпа. Шмыги схватились за свои дула.
– Это трамвай! – крикнула Мэй. – Бежим!
Они развернулись и нырнули наобум во тьму – туда, где слышался сигнал. Там светились голубые двери.
Дети влетели в них, и трамвай поехал.
За окном в тумане плыла бескрайняя толпа, по которой бегали лучи; в воздухе чернели десятки, если не сотни шмыгунов, из которых лезли капюшоны, как муравьи.
– Куда? – выдохнула Мэй.
– Домой?..
Один из лучей догнал трамвай и полоснул его наискось. Сквозь стекла будто прошла белая молния.
– А где наш дом?
Вэн молчал.
– И раненые, – продолжала она. – И Мо, и Дан… Разве можно все это бросить?
– А что мы сделаем?
– Не знаю. Но…
Мэй вдруг встала.
– Звездные Друзья! – крикнул Вэн. – Они помогают Дану и его людям! Может, к ним?
Трамвай ускорил движение.
– Он понял нас! – возбужденно кричал Вэн. – Он понял! Он везет нас к Звездным Друзьям!..
Мэй хотела что-то сказать, но не сказала. Вэн тоже встал и обнял ее за плечи. Сейчас это было совсем не трудно сделать – наоборот, трудно было стоять поодиночке.
Они прошли в кабину. На них неслись дома и фонари, выныривая из ниоткуда. Вэн оглянулся: погони то ли не было, то ли она утонула в тумане.
– Смотри! – толкнула его Мэй.
Дома вдруг кончились. Из мглы на них выплывала громада, мерцавшая синими, красными и белыми огнями. Она напоминала гигантскую свинью-копилку. Где-то Вэн уже видел что-то подобное…
Рядом с громадой круглел большой голубой купол – нечто вроде стеклянного яйца, утопленного в землю. На верхушке его стояли статуи – две фигуры в коронах. Над куполом вертикально зависла гигантская башня, прикрепленная к громаде двумя кранами. Она вращалась, и краны опускали ее прямо на купол…
Трамвай замедлил ход. Раскрылись двери, – но Вэн и Мэй не двигались с места, глядя сквозь лобовое стекло на башню, которая вонзилась острым концом в верхушку купола. Тот рассыпался, как яичная скорлупа. Вагон тряхнуло.
– Это же… – пораженно шептала Мэй, – это же…
Башня продолжала ввинчиваться туда, где был купол. Снизу, из-под руин, вспыхнуло голубое свечение.
– Кормчие! – выкрикнул Вэн. – Та самая игла!
– Так вот какие это Звездные Друзья…
Свечение усилилось, окутав башню голубыми змеями – и вдруг взорвался световой смерч. От него во все стороны полетели искры, как трещины в тумане. Трамвай снова тряхнуло, и Мэй упала на Вэна.
– Надо их остановить! – кричала она, пытаясь подняться.
Тряска усиливалась: трамвай проваливался в одну из трещин. Туман растрескался на осколки, как пазл, и Вэн в ужасе смотрел, как они смешиваются и перепутываются между собой.
Мощный разряд вклинился вдруг прямо в вагон, отхватив кусок лобового стекла. На его месте чернела тьма. Кусочки пространства откалывались и осыпались туда, вспыхивая голубыми огнями…
И тогда Вэн, почти не соображая, что делает, метнулся к пульту и треснул по серой кнопке.
Все мигнуло и схлопнулось, как картинка на телеэкране, когда пропадет сигнал.
Не было больше ни трамвая, ни тьмы, ни башни, ни голубых искр. И Мэй тоже не было.
Падал снег. Вениамин Иванович сидел, как и прежде, на остановке. Перед ним был пустынный Проспект.
