Иван Артурович выходит на прогулку
Иван Артурович Андрющенко встал в обыкновенное для себя время: в девять сорок пять.
Утро было, как обычно – серо-шумным за окном и серо-тихим в комнате. Иван Артурович сделал пару неопределенных движений, означавших утреннюю зарядку, почистил зубы, сварил на завтрак пельмени (вредно, но вкусно) и съел их, уткнувшись в ноут. Там были обыкновенные новости – кто-то иностранный признал, что мы огого, кто-то звездный снялся в бикини, кто-то что-то заявил и к чему-то призвал, – обыкновенные анекдоты (про тещу) и обыкновенный чат, где Иван Артурович висел в образе шутливой девчонки Мэй.
Проглотив последний пельмень, Иван Артурович вздохнул: приятное кончилось. Он прочел два бонусных анекдота, снова вздохнул и открыл свои таблицы.
Они тоже были обыкновенные, и их было много – 1.xls, 2.xls, 3.xls и даже 928.docx. Рядом с табличной папкой была другая, Та Самая, но ее Иван Артурович открывать не стал. Он долго смотрел на нее, вздыхая и качая головой, и даже повозил ее курсором туда-сюда по десктопу, но так и не открыл. Вместо этого он сгорбился, наморщил нос и нырнул в черно-белый океан букв и цифр, чтобы проплавать в нем до вечера. Рабочий день начался.
Иногда Иван Артурович вставал из-за ноута, чтобы размять ноги и глянуть в окно. Когда мозги подвисали, он перепрыгивал из 1.xls в 2.xls, а оттуда – в 928.docx, и потом снова в 1.xls. Иногда тренькали смски – «плати лимитно, живи безлимитно!» – и он поджимал губы. Иногда курсор как бы случайно тыкался в анекдоты или в чат, – тогда Иван Артурович горбился и морщил нос по-другому, и это называлось отдыхом. Чем крепче подвисали мозги, тем длинней были такие отдыхи – вначале по пять-семь минут, потом по пятнадцать, а потом и еще больше. Ближе к вечеру они смешивались напополам с таблицами, и получалась отдыхоработа. Или работоотдых.
Таков был его обычный хлеб – делать чужое дело. Кто-то предпочитал платить ему, Ивану Артуровичу, а не просиживать штаны в офисе, а сам Иван Артурович предпочитал не иметь начальства. Это называлось «фрилансер» и было вполне обыкновенно.
Таблицы были еще обыкновенней. Они наполняли его жизнь ровно, как бетон – без зазоров и промежутков.
Или почти без них.
* * *
К вечеру Иван Артурович все чаще поглядывал в окно.
Туман густел. Когда зажглись фонари, они сразу стали мерцающими кляксами, а не двоеточиями, как обычно. И фары были бегущими кляксочками – красными, белыми и желтыми, – а не запятыми, как всегда. Соседний дом сделался стаей светляков, смазанных, будто их наляпали акварелью, а другие дома превратились в настоящие созвездия, только квадратные.
Иван Артурович возвращался к ноуту и снова нырял в свои обыкновенные 1.xls, 2.xls и 928.docx, разбавляя их анекдотами и Форумом Любителей Рельсового Транспорта, где бывал под ником VAN. (Так вышло случайно – буква I не пропечаталась, и пришлось ему быть не Иваном, а Вэном.) Он плавал и плавал в табличном океане, выныривая то к очередной теще из анекдота, то к какому-нибудь паровозу или трамваю, и казалось, что плаванье его точь-в-точь такое же, как и в любой другой день, наполненный таблицами, тещами и трамваями.
Но на самом деле было не так. На самом деле он уже ЗНАЛ. Или почти ЗНАЛ.
Поэтому таблицы не хотели делаться, и Иван Артурович все чаще поглядывал в окно. Там были светляки и туман, кутавший их в матовые коконы. И его окно было таким коконом – одним из миллионов светляков Мегаполиса. В каждом из них сидел такой же Иван Артурович, или Павел Денисович, или Марья Сергеевна, или просто Маша, Лёня, Катя, – миллионы безликих клеток, из которых лепился Мегаполис.
…Наконец лифт Excel’я уперся в дно. 1.xls кончился.
Иван Артурович добил последние строчки, ткнул в «сохранить» и откинулся на спинке.
Как всегда, он вспомнил, что забыл пообедать. Как всегда, на этот случай его ждала «Настоящая Домашняя Стряпня» из супермаркета (не очень полезно, хоть и вкусно). Как всегда, в чате и на форуме, куда он переключился с 1.xls, не было ровно ничего интересного.
Все было, как всегда. Кроме главного.
Теперь уже он ЗНАЛ – совершенно точно и безусловно ЗНАЛ, что Сегодня.
Внутри скреблись мурашки, и Иван Артурович дразнил их, раскрывая попеременно 2.xls, 3.xls и 928.docx, хоть и понимал, что уже все. Осталось пообедать (а заодно и поужинать), прилечь для виду (хоть и ясно было, что уже не поспишь) – и… что еще? Одеться, почистить зубы, привести, наконец, в порядок обувь… Впрочем, это не обязательно. В другой раз.
Проглотив Настоящую Домашнюю, Иван Артурович запил ее колой и посмотрел в окно. Коконы набухали влагой. Фонари уже были яичными желтками, а фары слепились в ползущую цветную кашу.
Кивнув, он глянул время (22.17), включил свет (тот как-то странно, тускло горел) и стал одеваться.
Вскоре он шагал по тротуару широким размашистым шагом.
* * *
Улица была неузнаваемой. «Кто-то взял и пересадил мой дом на новое место, как яблоню» – думал Иван Артурович и улыбался этой мысли, чтобы она не стеснялась у него в голове.
Пространство исчезло: прохожие выныривали из ниоткуда, машины превратились в блуждающие огни, дома – в звездные россыпи, нависшие над тротуаром. Со временем, наверно, тоже что-то произошло, потому что оно вдруг сгустилось, как кисель, и все стало медленным, даже суета.
Иван Артурович шагал легко, обгоняя тянучку на дороге. Обычный Мегаполис был пресным, как таблица – бесконечные клеточки этажей, наполненные буквами-цифрами, в которые постепенно превращались горожане. Но иногда его накрывало туманом или снегопадом, – и тогда Иван Артурович выходил на свою Прогулку. Правильней было бы назвать ее Странствием, но он не любил громких слов. Иногда Прогулка звала его и без тумана – когда ветер шуршал листвой, или укутывал Мегаполис в тополиный пух, или просто вдувал в него какую-то новую, непривычную ноту. Но главными колдунами были туман и снег. Ночью они превращали Мегаполис в живое созвездие, и тогда Иван Артурович почти верил, что ему удастся бежать.
Правда, это «почти» было барьером, который не перейти. Уже потому, что знаешь о нем.
Во все концы расходились паутины поворотов. Каждая из них была рулеткой, в которую играл Иван Артурович, до последнего не зная (или не желая знать), куда повернет на этот раз. Район свой он изучил до дыр и понимал, что не сможет не узнать дороги (хоть и не сразу, хоть и после удивленного вглядывания в туман). Но надежда не умирала, и всякий раз Иван Артурович выходил на Прогулку, чтобы снова и снова сыграть в эту игру.
Свернув влево, он нырнул в старые улочки. Здесь было темней и туманней, и фонари казались живыми – с ними хотелось здороваться и что-то им говорить. Там и тут шла стройка: вместо умильных старичков-домов город наполнялся новыми и новыми клетками бетонных таблиц. Старички теснились под боком у высоток, наступавших им на мозоли. Странные, неприкаянные, они не имели никаких шансов.
С бордов им светила пучеглазая голова – «Человек, Которому Доверяют»: Похоже, власть была неуязвима – ее не брал ни закон, ни пули…
Чем глубже Иван Артурович уходил в паутину улиц, тем гуще темнел туман. Окна гасли, машин было все меньше, прохожих тем более. Когда-то он побаивался таких мест, и не столько потому, что могли побить, сколько шут знает, почему. С тех пор прошло много лет, и от детства в нем осталась, пожалуй, только эта ночная жуть. И трамваи с паровозами. И Прогулки.
Нырнув в очередной поворот, Иван Артурович понял, что остался с городом один на один.
Трудно сказать, какие мысли думались ему тогда. Может, это были и не мысли вовсе, а блики или отсветы чего-то, похожие на фонари в тумане. А может, и сам Иван Артурович был мыслью, а Мегаполис – мозгом, который ее думал. Трудно сказать. В тумане было непонятно, кто кого думает.
В такие минуты казалось, что всех этих лет не было, и он вернется отсюда в свою тесную квартирку с мамой, папой и котом Матвеем. Тогда-то он и верил – ПОЧТИ верил – в выигрыш. Но стоило только присмотреться к вывеске или перекрестку – и те сразу шептали ему, в каком он месте и в каком году. Иван Артурович узнавал их в туманном гриме и усмехался: вот Мегаполис и обыграл его. Хотя минуты, когда ему казалось, что он вот-вот выиграет, стоили того, чтобы играть вновь и вновь…
Кстати, где он?
Было темно – хоть глаз выколи, – и Иван Артурович уже пару раз споткнулся шут знает обо что. «Человек, Которому Доверяют» пускает пыль в глаза, а тут, на задворках, ни асфальта нормального, ни фонарей…
Странно: первый же объект, в который он вглядывался, всегда возвращал его в Мегаполис, а здесь расплывчатые силуэты ничего не говорили ему, сколько он ни пялился в туман.
Наверно, все-таки умудрился выйти в незнакомое место. Чем больше было Прогулок, тем меньше оставалось таких мест, но…
Подойти бы к тому дальнему фонарю и осмотреться. Или все-таки назад?
Но там его ждали ухабы, да и принцип был у Ивана Артуровича – никогда не делать заднего хода, если только не забрел в тупик. Такие тупики казались ему дурным знаком.
Фонарь тускло, как в его комнате, освещал безликие дома с черными окнами. Наверно, где-то у Заводского. Или ближе к Коллекторной?.. Найти бы табличку с названием… Но такие таблички были редкостью – их вечно сдирала шпана, или снимали во время переименований, или еще что…
Иван Артурович вглядывался в облезлые углы домов, с усмешкой думая, что теперь не убегает от Мегаполиса, а наоборот, пытается догнать его. Пожалуй, что впервые. Неужто он и правда успел заблудиться?
Он шагал, не сбавлял темпа, от фонаря к фонарю, не узнавая ничего и усмехаясь этому. Получил, что хотел? И тут же струсил? Заблудиться на задворках Мегаполиса, да еще и в полночь, когда уже ничего не ходит, – это было совсем не так занятно, как казалось только что. Может, и правда назад?
Ну уж нет, скрипнул зубами Иван Артурович, ввинчиваясь в туман. Ясно же, что это окраина Заводского… или какая-то из Панельных? 9-я, или даже 12-я… Ну где же таблички?
Вместо них повторялись, как клоны, одинаковые дома с одинаковыми черными окнами, освещенные одинаковыми фонарями. Ивану Артуровичу казалось, что он попал в gif-анимашку, которая повторяется по кругу с каждым домом и каждым фонарем.
Впервые за много лет жуть выплеснулась из забытых глубин и кольнула где-то повыше. Надо, пожалуй, свернуть… а вот и поворот. Ну-ка, ну-ка…
Иван Артурович присвистнул: фонарь высветил на мостовой две мокрых полосы. Трамвайные рельсы?
Вот те раз. Какой еще тут трамвай? Десятка, что ли? Или двадцать восьмой, который к Железобетонному… Наверно, точно он.
Впрочем, сейчас-то все равно первый час. Разве что в депо…
Тут Иван Артурович присвистнул еще раз, потому что в тишине (только сейчас стало слышно, какой густой она была) раздался звук подъезжающего трамвая.
Само по себе это еще куда ни шло, – но трамвай вынырнул к нему не такой, какие разъезжали по Мегаполису, а голубой и старинный. Иван Артурович даже не смог опознать его: что-то вроде «пульманов», которые ездили при царе Горохе.
Наверно, ресторан на колесах, думал он. Новодел. Стильно сделано, со вкусом, ничего не скажешь. А может, и правда старый «пульман» переделали. Прямо праздник для матерого трамвайщика…
Голубой вагон не спеша обогнал Ивана Артуровича, проехал метров двадцать, остановился – и… раскрыл двери.
Шут знает, что такое, думал Иван Артурович. Но не подойти к раскрытым дверям он не мог. И не заглянуть в них тоже.
Внутри все имело вполне современный вид. Похоже, вагон используется по назначению, надо же… Пустили, видно, для экзотики. Куда идет-то? Номер не увидел, не успел. Глянуть бы…
Трамвай предупредительно дзенькнул, и Иван Артурович сам не понял, как оказался внутри. Сработал, видно, старый инстинкт – «не зевай, а то уедет».
Двери и правда закрылись, и трамвай поехал. Кроме Ивана Артуровича, внутри никого не было.
Ну, хоть вывезет в знакомое место, думал тот. Или по крайней мере в депо. А туда уже и такси вызвать можно. Ну-ка, ну-ка – не забыл ли я мобильный?
Он был в кармане и показывал 00.43. Только покрытия почему-то не было. Чертова связь! Как только туман или еще какой-нибудь катаклизм – так сразу каменный век…
Голубой вагон катился легко, позвякивая на стыках. Иван Артурович решил осмотреть его и сфоткать на память. Ничего примечательного он не увидел: обыкновенные сиденья, обыкновенные поручни, обыкновенные компостеры… Зайцем еду, усмехнулся Иван Артурович. Что ли купить у водителя талончик? А, все равно контролеров не будет. Все контролеры давно спят и видят во сне свои трамваи…
За окном мелькали желтки фонарей. Мало того, что туман, так еще и стекла запотели – совсем ничего не видать. Куда же все-таки его занесло?
И что-то долго катится этот трамвай. Остановился, что ли, специально для него, и теперь пропускает все остановки? Нет, так не годится. Пусть объявляют! Надо подойти к водителю…
Как только Иван Артурович собрался это сделать, трамвай вдруг притормозил и раскрыл двери.
В него заглянул мальчик. Обыкновенный мальчик лет тринадцати, невысокий и черноглазый.
«А этот почему не спит?» – подумал Иван Артурович.
И еще подумал: «раз заглянул сюда – наверно, знает, куда идет этот трамвай?»
И только хотел спросить его, как мальчик спросил сам:
– А куда идет этот трамвай?
Веня и поезда
Веня Андерс любил шум поездов. В его квартире было слышно, как они бегают по своим путям, хоть квартира расположилась совсем в другом районе – на пригорке, в двух километрах к северу. Или в трех с половиной, если считать по улицам (Веня смотрел в гугле).
А все потому, что пригорок, и с него слышны все звуки Города. И машины, и грохот на цементном заводе, и даже голоса, если кто-то кричит. И тепловозные гудки слышны – это еще дальше, у станции. Там вечно через пути кто-то ходит, вот они и гудят. Но все равно, хоть и знаешь это, интересней думать, что они сигналят своим далеким краям – «эгегей! мы едем к вам!..» Или зовут его, Веню.
Он никогда не ездил на поезде. Прикольно: когда-то его Город был связан с миром только железной дорогой. Это сейчас ходят маршрутки в областной центр, где аэропорт. Веня оттуда летал на море. Самолет – это тоже очень и очень, но поезд… Он же стучит, и потому кажется живым. Если в поезде ехать – наверно, время в нем живое и пульсирует, как в музыке.
Веня вообще думал о поездах, как о музыке. И вечерами слушал их – просто лежал и ждал, когда они заиграют, и потом слушал, если не успевал уснуть. Особенно хорошо они играли осенью, когда Город наполнял запах дыма и сырости. Как-то это запах был связан с ними, а как – Веня сам не знал. Наверно, что-то такое приснилось ему когда-то…
Странная вещь: Веня столько всего думал о поездах, а сам не только ни разу не ездил на них, но и не видел железной дороги. Они жили совсем в другом месте, и ходить вниз, к путям, ему строго запрещалось. Да что там, – не только к путям, но даже и в сам Другой Район. Там и гопники, и маньяк был два года назад, и под поезд попасть можно – ведь эти машинисты сейчас как сумасшедшие. Базарят по своей мобиле и не смотрят на пути.
Веня не то что был очень послушным мальчиком. Иногда (а точнее, довольно-таки часто) он делал то, чего нельзя, если совершенно точно знал, что от этого не будет вреда ни ему, ни другим. За это над ним смеялись, – за то, что он никогда не мог просто что-то взять и сделать, а только если все обдумает и разложит по полочкам. Типичный отличник, в общем (хотя отличником Веня тоже не был).
И мамины-папины запреты покидать свои рельсы (когда-то он так и представлял себе обычные свои маршруты – «дом-школа-магазин-базар» – как невидимые рельсы, и себя на них, как трамвайчика) – эти запреты он до какой-то степени игнорировал. К дому-школе и прочим постепенно добавился и парк, и овраг, и пара-тройка соседних дворов. В общем, Веня почти чувствовал себя свободным трамваем, хоть однажды соседка тетя Клава и попалила его – «иду от оврага, а оттуда ваш с полной, значит, сумкой овощей. Помощник!»
Но Другой Район – это все-таки Другой Район. Не то что бы Веня боялся гопников или маньяков – он никогда не встречал ни тех, ни других, и потому был уверен, что и не встретит. Но спуститься вниз, в самую глухомань Железнодорожного, где собаки воют такими голосами, будто все они Баскервилей… Веня понимал, конечно, что ничего здесь такого нет, но это «ничего» отличалось от других только тем, что на него надо было решиться.
И он тоскливо ворочался в кровати, слушая далекие гудки, которые звали его, а он не мог к ним прийти. Тоска эта была горько-сладкой, как запах дыма, и Веня уже подумывал, что если все-таки сходит к железной дороге – наверно, тоска исчезнет, и вечера его сделаются обыкновенными, как у всех.
* * *
В тот день был такой туман, что он еле нашел дорогу из школы.
То есть Веня, конечно, нашел ее без проблем, но жуть от тумана требовала преувеличений, и он так и сказал маме – «еле нашел дорогу». И пожалел, потому что мама тут же запретила ему выходить на улицу, пока не развиднеется – «вдруг потеряешься» – и все Венины доводы о мобилке, о знании города и о чем угодно ушли коту под хвост.
Вене очень хотелось побродить по туману, и весь вечер он простоял на балконе, глядя на него сверху. Но сверху было не то: марево, как облака из самолета, и все. А домов, которые растворялись и исчезали в нем, как привидения, не было. И деревьев, которые как с китайских картин, тоже не было, и фар, которые как глаза чудовищ. Все чудеса, которые он видел, возвращаясь из школы, были где-то там, внизу, но не для него.
Трудно сказать, почему, но Веня долго не мог уснуть и вслушивался в музыку поездов, пытаясь понять, меняется ли она в тумане.
Еще труднее сказать, почему он проснулся глухой ночью, когда спали не только родители и все нормальные люди, но и стены, и потолок, и окна.
Только поезда не спали. Они звали его сигналами со станции, и почему-то эти сигналы отзывались в нем горькой мутью, будто кусочек тумана влез в него, пока он шел из школы, и остался внутри. Или, может, это был запах дыма.
Какое-то время Веня лежал и слушал все сразу – поезда, гудки и тишину спящих стен. Потом вскочил и подбежал к окну.
За ним не было привычной гирлянды огней. Окно было в никуда. Это никуда залепило его, как пластилин.
Туман, просто туман, подумал Веня, холодея. Почему он похолодел – было непонятно. Может, ощутил сырость ночи сквозь окно. А может, уже понял, что сейчас сделает.
«И в самом деле… три с половиной километра – это сорок минут, если идти по-быстрому… Полтора часа туда-обратно… ну, плюс постою у путей, дождусь поезда… Через два часа буду дома. Никто не проснется, никто не попалит. Если что – скажу, что душно было, выходил во двор… На литературе отосплюсь. Все равно Кира Семенна видит до третьей парты максимум…»
Это было невозможно. И потому Веня оделся, достал ключи и вышел очень быстро, чтобы не успеть передумать. Или испугаться.
Прикольно: будто можно опоздать испугаться… «Ну, вот вышел… и что?» – вопрошал себя Веня, чувствуя внутри маленький и вполне терпимый страшок вместо того Страха, который вполне мог туда залезть. Рядом со страшком было что-то новенькое: Веня вглядывался в дома-привидения, в фонари-глаза – и его колол острый ток азарта. Капитаны, которые отчаливают в бурю, или эльфы, которые бросают вызов тьме, наверно, чувствуют то же самое.
Двор был неузнаваем. «Кто-то взял и перенес меня на другую планету» – думал Веня и улыбался, чтобы страшок не перерос-таки в Страх.
Его Город ушел в лиловую мглу и сам сделался мглой. Дома были ее сгустками, деревья – отвердевшими клубами, фонари – наэлектризованными вспышками. Невидимое электричество пронизывало Город и кололо Веню, вынуждая его почти бежать, и он бежал бы, если бы не хотелось оглядываться на каждом шагу.
Во все концы перед ним расходились паутины поворотов. Каждая из них была маленькой задачей: дорогу Веня приблизительно знал, но одно дело – знать по гуглу, другое – найти ее вживую, и совсем уж третье – сделать это в тумане. Если и свои места, знакомые до тошноты, сделались другой планетой – что тогда говорить о настоящей другой планете, которой для Вени был Тот Район!
Веня двигался быстро и не тратил время на колебания. Его вел какой-то невидимый компас, как птиц, когда они летят через океан. Город и был для него океаном, а Веня – капитаном, который боялся меньше, чем думал сам о себе…
Трудно сказать, какие мысли думались ему тогда. Может, это были и не мысли вовсе, а искры туманного электричества. А может, это были поезда, которые неслись в тумане так же, как Веня сейчас несся к ним. Он слышал их призывные гудки, и те направляли его, помогая выбрать нужную улицу.
Веня давно перестал понимать, где находится, – да в этом и не было нужды: поезда гудели все ближе, и он знал, что на верном пути. Как идти назад, он не думал.
Вокруг громоздились неизвестные дома неизвестного района. Фонарей было все меньше, машины и прохожие вовсе исчезли. Это хорошо, думал Веня. Нет людей – нет гопников и маньяков. Впрочем, он верил в них еще меньше, чем всегда. Они были просто словами, а настоящими были только Город и туман. И поезда. Веня еще не видел их, но они рокотали где-то совсем близко, и он уже почти торжествовал победу.
Вдруг у него сперло дыхание: за ближним деревом блеснули полоски рельс, освещенные фонарем, – и тут же рокот выплеснулся на них сверкающим составом.
Он был великолепен, хоть ветви и мешали рассмотреть его как следует. Он весь блестел под невидимым фонарем, как бронза. Веня окаменел и не мог пошевелиться, и только взгляд его ловил детали, выхватывая их из потока – влага на бортах, матовые окна, сверкающие ручки дверей…
Последняя из них мигнула Вене – и вдруг все исчезло. Снова блестели полоски рельс, и только невидимый рокот уходил в никуда.
Оттуда, из-за тумана, он вдруг позвал Веню гудком.
Веня наконец шевельнулся, сглотнул и медленно подошел к дереву.
Ну конечно. Забор.
Лазить через них он не умел. Да если бы и умел – и взрослый вряд ли перелез бы через этот заборище, где ни приступки, ни перекладинки. Какое-то время Веня просто смотрел на блестящие полоски и думал о том, что он все-таки их видит. По-настоящему, а не в интернете и не во сне.
Потом пошел вдоль забора. Где-то же он должен кончиться?
Улица уводила влево. Кажется, пути шли в другую сторону, потому что гудки звали его справа, из-за мглистой громады складов или чего-то там.
Вот ведь черт. Вернуться, что ли, назад?
Но Веня шел вперед, думая о том, как это неразумно. Невидимый компас почему-то тащил его туда, а ему Веня доверял больше, чем разуму.
И видимо, зря. Он прошел уже, наверно, километра два или три по этой улице – а она все никуда не выводила, и только мгла делалась гуще, и фонари тускнели, будто озябли в тумане.
Что ж. Он увидел, что хотел, хоть и сквозь забор. Мама всегда говорит – «нельзя хотеть слишком многого от жизни». Пора, наверно, и домой… только как?
Компас упорно не пускал его назад. Может, он настроен только на поезда, да и то глючит?
Вокруг высились безликие дома с безликими черными окнами. Здесь и днем заблудишься, думал Веня. Не то что ночью в тумане. И прохожих никого – ни людей, ни гопников с маньяками. Хоть бы маршрутка какая… хотя сейчас, наверно, далеко за полночь. 00.42 – увидел он, глянув на мобилку. Может, что-то еще и ходит… хотя вряд ли.
И тут он увидел их. Две мокрых полоски, блестевших под фонарем. Они шли прямо вдоль улицы, выбегая откуда-то из тумана.
Трамвай? Или ответвление больших путей? Может, если идти по ним – можно выйти и к путям? Вряд ли, конечно, и темно там… но вдруг?
Только Веня собрался с духом и решил прогуляться по рельсам – как прямо на него вдруг выкатил трамвай. Странный. Голубой, как из мультика.
Веня отпрянул в сторону. Трамвай дзенькнул ему, остановился и раскрыл двери.
Остановка?
И, значит, они все еще ходят? Может, подъехать?
Компас настойчиво тянул его к дверям, и Веня заглянул внутрь.
Там стоял долговязый дядька с брюшком и пялился на него, будто Веня был пришельцем.
Вот сейчас спрошу, подумал Веня и спросил:
– А куда идет этот трамвай?
– То же самое хотел спросить у тебя, – ответил долговязый.
– В смысле? – не понял Веня. – Вы же едете в нем? Куда?
– Не знаю. Тут никого не было, когда я вошел.
– А зачем тогда вошли?
– А ты зачем?
Крыть было нечем, и Веня промолчал.
Трамвай дзенькнул, предупреждая, что сейчас поедет.
– Входи. Вдвоем веселее, – сказал долговязый, почему-то усмехаясь.
Веня поднялся на ступеньку. Двери закрылись, и трамвай тронулся – не так, как обычно это делали трамваи Города, а мягко, будто скользил по туману.
– И?.. И что теперь? – то ли подумал, то ли спросил Веня. «А вдруг это маньяк?» – кольнула мысль, и он попятился от долговязого.
– Не бойся, – сказал тот. – Ты такая же жертва тумана, как и я, да? Что ты делаешь здесь ночью?
– Да так… ходил поезда смотреть, – вдруг признался Веня и замер. «Не поймет, засмеет…»
– Поезда? Любишь их, значит?
– Угу…
– Вот и я люблю. И трамваи люблю. Ты на форуме бываешь?
– На каком форуме?
– Фэ Лэ Рэ Тэ. Форум Любителей Рельсового Транспорта. Рекомендую, там занятно.
– Не. Не бываю, – соврал Веня. «Зачем соврал?..»
– Ну и зря. Хотя таких трамваев я даже там не видел. Он тут часто ездит, не знаешь?
– Не. Я тоже его в первый раз… – сказал Веня. Когда он волновался, он не договаривал фразы.
– А чего мы торчим, как статуи, не знаешь? В ногах правды нет, – сказал долговязый и плюхнулся на сиденье. – Садись!
Веня осторожно сел с другой стороны прохода.
– Или нет, – сказал его попутчик. – Спрошу-ка я у водителя, куда мы едем. А то как-то…
Он приподнялся, чтобы встать. Но не встал: как раз в этот момент трамвай притормозил и открыл двери.
В них заглянул… клоун.
Обыкновенный клоун в цветастом костюме. С белым лицом, шеей и ушами, с круглыми алыми щечками и розовыми кудрями врастопырку.
Заглянул и уставился на них.
Что-то в нем было неуловимо странное, и Веня не мог понять, что именно, пока клоун не выкрикнул звонким голоском:
– Не подскажете, куда идет этот трамвай?
Майкин дебют
Майка Андреева держалась до последнего. Она все прекрасно понимала – что в тринадцать еще рано, что это дар природы, что на нее будут смотреть, как на больную, а учителя вообще не дадут ей жить. Да и перед мамой было стремно (хоть мама сама у нее каких только цветов не бывала).
Но хотелка как въелась в нее, так и все тут. Откуда они вообще берутся, эти хотелки? Жил себе человек, довольный жизнью, – и вдруг… Майка пыталась делать вид, что никакой хотелки у нее нет, и это даже неплохо получалось, потому что никто ничего не заподозрил. Но тем было обиднее – что они смотрят на тебя и не знают, как ты мучаешься.
С горя Майка пыталась забыться и лезла во все дыры за впечатлениями. Летом она выклянчила у предков лагерь (все равно худеть надо) и заплывала там за буйки, летала на планере, каталась на лошади, свалилась с нее (больно, но не очень), – и даже влезла без страховки на настоящую скалу, откуда запросто можно было шлепнуться на раскаленные камни. И получился бы стейк с кровью – папино любимое блюдо. Майка любила черный юмор.
В лагере не было парикмахерских, и хотелка притаилась до осени. Зато в Городке их развелось столько, что Майке просто не стало жизни. (Папа шутил, что нужны еще похоронные бюро, и тогда будет все как надо, но Майка не понимала этой шутки.)
Тогда она решила продолжить летнюю стратегию и напихаться впечатлениями так, чтобы больше в нее ничего не лезло. Записалась в кучу секций и кружков. Не ходила ни в один из них, потому что в сети прикольней, – но зато ее совесть была чиста. Правда, хотелка никуда не делась, и даже в сети Майка травила себе душу анимешками, где пестроволосые тян одним уже своим видом смеялись над ее бесцветной жизнью.
Поэтому она сразу согласилась, когда соседка Анжела зазвала ее на утренник в детском саду. Не то что Майка прям так уж любила детей (верней, она не знала, любит их или нет), – а просто это было новое впечатление, которое отчего бы и не получить? «Надо брать все от жизни» – говорила Майкина мама, и Майка так и делала…
И вот тогда-то, на утреннике, она и поняла, что к чему.
Утренник длился полдня и кончился хороводом мальков вокруг Майки, приплясывающей и поющей сразу на три голоса. Шквал детского смеха напомнил ей что-то, что она помнила всегда, хоть уже немножечко и подзабыла…
Ну кто бы мог подумать, что больше всего на свете ей нравится возиться с детьми?
– Да ты прирожденный клоун! – сказала соседка Анжела.
– Вот спасибо! – ответила Майка.
– Не, я серьезно. Слуш, а давай к нам в «Цветы жизни»? Мы выезжаем к мелким, утренники делаем, праздники… знашь, как в Макдональдсе?
– Бесплатно?
– Ну вот что ты сразу про деньги, а? Попробуй вначале, чтобы понять, твое это, не твое…
Майка не то что была лохиней. Просто деньги – это ведь не главное в жизни.
Поэтому в воскресенье она выспалась как следует (даже муть какая-то в голове осела) и отправилась к «Цветам».
– Вот и молодец, что заранее, – сказала соседка Анжела. – Через полтора часика двинем.
– Как? Вы сказали «к двум»…
– Я всем так говорю, чтоб не опаздывали. И так все приходят к трем, а выезжаем в полчетвертого… Нормуль, нам все равно к пяти.
Так у Майки появился целый час лишнего времени.
Уже само по себе это было опасно. А если еще учесть, что…
– Костик! Костинька, Костюшик, девочку намазюкай, она клоуном будет, – тараторила Анжела, вводя Майку в темную комнату. – По-быстрому давай! И костюм найди!
– Клоуном? Это ты, что ль? – изумился Костик, нескладный парень, игравший в какую-то игрушку на планшете.
Майка кивнула. Странно, но она ощутила что-то вроде гордости.
– Анжелк, ну ты думай головой, а?! Люди вообще-то заняты могут быть. Взяла вот так, выдернула за душу… Иди погуляй, клоун, – он повернулся к планшету. – Парик есть, надеюсь?
– Парик? Какой парик?
– Не, люди, ну вы странные какие-то! Приходит новый человек, говорит – «делайте из меня клоуна!» (Хотя Майка ничего ему не говорила.) А парик я где возьму? Тут у всех все свое.
Он замолчал, цокая пальцами по экрану.
– И… что теперь делать? – спросила Майка.
– Что хотите, то и делайте с Анжелкой. Это не ко мне. Покупай иди, как все нормальные люди.
Майка хотела найти Анжелу (хоть это и было неприятно – будто она жалуется или правды ищет), но та куда-то делась.
Где в их Городке продают клоунские парики, Майка не знала. Только по интернету – с доставкой через неделю, как всегда.
Она вышла на улицу. Там не было ничего похожего на парики.
Зато там был туман. Он откуда-то взялся, пока Майка сидела у «Цветов», и тек по дворам, как скисшее молоко.
И еще там было то, чего так много развелось в их Городке.
Майка мотнула головой. Нет. Только не это.
Нельзя же так искушать человека, люди. Он же слабый. И он и так делает все, что может.
Холодея, она подошла к ближайшей парикмахерской. Просто спрошу, и все, думала она. Спрошу, какие есть цвета. И сколько стоит.
Минут десять Майка стояла перед дверьми, облизывая губы. Потом вошла.
«Ребенку не будут делать, сразу выгонят» – успокаивала она себя. «Спрошу, а там…»
Ее не выгнали. И стоило это ровно столько, сколько было у Майки в кармане – до последней мятой бумажки.
Наверно, судьба, обреченно думала Майка, превращаясь в мороженое, подтекшее сладкими каплями. Или в ледышку, которую опустили в какао…
* * *
Ее шевелюра была нарушением всех законов физики, потому что волосы должны висеть вниз, а у Майки они росли во все стороны сразу. И они были не просто кудрявые, эти волосы – они скручивались в какие-то квантовые спирали, которые вообще непонятно откуда росли. Чтобы не превратить их в валенок, Майкина мама всю жизнь стригла дочь под мальчишку, а в шестом классе Майка сказала «харе» и стала отпускать. Все это добро совсем недавно было пепельным, как их мебель, а теперь…
Теперь оно было ярко-ярко-розовым, как слоники в детском саду. Оно было таким кислотным и ослепительным, что все оборачивались и смотрели, что это там сверкает в тумане.
Так, во всяком случае, казалось Майке. Она даже не могла сказать, нравится ей или нет. «Вот я и сделала это. Вот и сделала» – повторяла она про себя…
– Ну? Чего так долго? – буркнул Костик, отлипая от ноута. – Еще костюм тебе искать…
Он включил свет – яркий, Майка даже зажмурилась, – и уставился на нее.
– Фигасе! Тебе и парик не нужен, ты и так почти клоун. Как звать-то?
– Майя… Можно Майка.
– Вау! Майка, Маечка, Майчик-лифчик! Ну давай, эта… ща покрасим тебя по-быстрому и оденем, как надо.
Он добыл откуда-то пестрые клоунские тряпки, которые Майка натянула поверх одежды. Потом полез в шкаф и достал оттуда банки с краской, жуткие на вид. Майка поежилась от мурашек.
– Тэ-экс…
В щеку ткнулась кисть, мазнувшая мокрым и холодным. Майка ойкнула.
– Не дергайся… Не дергайся, грю! Ну что за люди!.. – ворчал Костик и густо красил ей лицо, шею, верх груди, затылок и уши. – Закрой глаза! (Она послушно жмурилась.) Теперь открой! (Это вышло не сразу: ресницы слиплись от краски.) Тэ-экс… Ну, иди любуйся!
Майка рванула к зеркалу и взвизгнула.
Оттуда на нее смотрел Тот Самый клоун. Белолицый, с алыми щечками-кругляшками и розовой гривой. Когда-то в цирке он заигрывал с детворой, и маленькая Майка убежала за ним на арену и ни за что не хотела возвращаться назад…
А теперь она сама была этим клоуном. Это было странно и страшно, будто она переселилась в другое тело.
И еще это было очень-очень круто.
– Ты кто? – подошла соседка Анжела в костюме феи. – Майка, что ль?..
* * *
Розовый клоун был настоящей бурей креатива, позитива и адреналина вперемешку (так сказал местный папа). Он плясал, заводил, тормошил, брыкался, кривлялся, сочинял дикие песни с дурацкими словами и горланил их с малышней. Забытые «Цветы жизни» пытались работать, но потом сдались и просто смотрели. Под конец клоун, обвешанный детьми, выкрикивал что-то, от чего те хохотали до икоты, а с ними и родители, и даже некоторые из «Цветов».
Было уже совсем темно. С клоуна взяли клятву приехать еще, и «Цветы» вывели его на улицу.
Там было мутно и странно, как во сне. Пока Майка отжигала, туман залил Городок до дна. Она даже взвизгнула от удивления, хоть и не так громко, как умела.
– Ну, с дебютом. Поздравляю и все такое, – сказала ей Анжела. – Извини, на тебя нет места в машине, тут подвалили кое-какие наши… Ну, идти-то недалеко. Городок-то наш сама знаешь, какой…
– Что, мне вот так вот и идти? – вытаращилась Майка. – Вот в этом всем?
– Ты костюмчик-то сними. Наш, клоунский… А вообще со своим ходить надо. Не маленькая уже.
В Майке сейчас все дрожало и смеялось, и она даже не сразу поняла, что ей говорят. А когда поняла – расхохоталась, как и положено клоуну:
– Э не-ет! Одежка в обмен на машину. Бартер!
– Мы еще условия тут будем ставить?
– Ба-артер, ба-артер, – дразнилась Майка, приплясывая под фонарем.
– Ща сама с тебя сниму, слышь!.. и парик давай!
– Какой еще парик?
– Придуриваться тут будем, да? Парик сняла быстро! И панталоны, и все!..
– Это мои во…
– Парик сняла!!!
– Нет у меня никакого парика!
– Значит, нет, – сладко улыбнулась соседка Анжела и шагнула к ней…
* * *
По Городку, укутанному в туман, шел веселый клоун.
Он шагал вприпрыжку, напевая и насвистывая, как ему и положено. И слезища, плывшая в глазах, ни за что не должна была выплыть наружу, чтобы не смазать грим.
Соседка Анжела рванула клоуна за волосы так, что тот живьем увидел Амрику с Аферикой, – ну и что? Все равно он обставил ее – сбежал в своем пестром костюме в туман, и пусть поймают его, если могут! С чего тут, спрашивается, сопли сопливить?
И клоун веселился, как мог. Кто-то шарахался от него, кто-то улыбался, кто-то говорил «Господи» или «вау»… Потом уже никто ничего не говорил, – просто все плыли мимо, как тени или призраки. Их было все меньше, и скоро они совсем закончились. Остался один туман.
Он был плотный и бесконечный. В нем не было никаких «там» или «здесь», а были только фонари и тишина.
Майка притихла. Насвистывать уже не хотелось, и она просто шла. Краска стянула кожу, и Майке казалось, что к ней приросло чужое лицо. Или, может, наоборот – то было чужим, а это ее настоящее?..
Она не знала, куда идет и куда надо идти. Ее Городок был совсем небольшим – горстка квадратиков на гуглокарте, – и у Майки всегда получалось попадать в нужные места просто так. Без специальных усилий.
Но теперь, кажется, это не работало.
Нет, конечно, Майка не заблудилась. Просто она временно потеряла ориентир, будто играла в Бабу Куцю и ее развернули вокруг своей оси. Она даже готова была спросить дорогу у кого-нибудь, хоть это и не прикольно, когда ты клоун и задаешь такие скучные вопросы.
Но спрашивать было некого. Во все концы перед ней расходились паутины поворотов, одинаковых и пустых, и она понятия не имела, какой из них выбрать. Одно время Майка мялась и выбирала, но потом поняла, что все без толку, и просто шла, куда ведут ноги. Редкие таблички, которые она высматривала в темноте, ничего не говорили ей – «3-я Фанерная», «7-я Силикатная»… Потом пропали и они.
Можно было, конечно, позвонить маме-папе и спросить. Но Майка как подумала, что будет, – «ты заблудилась?!», «доченька!» и тэ дэ… (а потом еще все поймут, что стало с ее волосами…)
Гуглокарта, вдруг вспомнила она и достала телефон.
Мамочкииии… 00.44. И семнадцать неотвеченных (конечно, забыла включить звук). И конечно, не позвонила, когда кончился праздник – Анжела выбила всю память. И разумеется, нет денег на счету.
Какое-то время Майка пялилась в квадратики Городка, которые никак не желали увеличиваться. Потом споткнулась обо что-то и выронила телефон.
– Вот так всегда, – пожаловалась она туману.
Спасибо, хоть фонарь светит – видно, что и где. И ноги не переломала (а могла бы – с нашими-то дорогами).
Так, а что это у нас тут такое? Рельсы?
Майка не могла похвастаться знанием родного Городка, но что-то ей подсказывало, что поездов в нем не было. В нем были маршрутки и троллейбусы, которые скрипели на ходу, как старые диваны.
Может, они еще ходят?
Телефон ее раскокался и включаться не хотел. Вокруг пустела улица, расплывчатая, как мираж. В туман уходили две мокрые полоски, блестевшие под фонарем.
Майке вдруг показалось, что она попала в какое-то совсем непонятное место, в которое не могла и не должна была попасть. В животе екнуло, будто туман влез в ее внутренности…
Сзади кто-то дзенькнул. Майка дернулась и соскочила с рельс. Трамвай? Разве в их Городке есть трамваи?
Голубой вагон подкатился к ней и раскрыл двери.
Там сидели дядька с мальчиком. Наверно, папа и сын, подумала Майка. Вот и спрошу у них…
Они пялились на нее, как на зомби, и Майка вдруг вспомнила, что она клоун.
– Не подскажете, куда идет этот трамвай? – выкрикнула она петушиным голосом.
(«Что за чепуха? Стесняюсь, что ли?..»)
Дядька почему-то усмехнулся. А мальчик глянул на него и сказал Майке:
– Сами не знаем.
– А куда едете? – спросила она тем же голосом. (Он никак не хотел у нее звучать по-человечески.)
– Тоже.
– Что тоже?
– Тоже не знаем.
– Да что ж вы ничего не знаете? – кукарекнула Майка и обозлилась. На свой голос, на этих незнаек и вообще на все.
– Так уж вышло, – сказал дядька. – Мы немножко заблудились, а тут этот трамвай…
Майка скорчила рожу.
– И что? – спросила она. – Получается, вы…
Трамвай дзенькнул.
– Входи, – сказал дядька. – Сейчас закроется.
И Майка вошла. (Почему-то у нее снова екнуло в животе.)
Двери закрылись, и трамвай поехал. Мягко, без скрипа.
Дядька с мальчиком смотрели на нее.
– А вы вместе? – спросила Майка. Голос вроде бы уже не так кукарекал… или она привыкла к нему?
– И да, и нет, – ответил дядька. – Сейчас вместе, а раньше были по отдельности.
– Да что ж вы все время загадками какими-то говорите? – снова обозлилась Майка. – Я переживаю, что домой не попаду, непонятно что ли?
– Разве клоуны переживают? – усмехнулся дядька. – Они должны смешить, а не переживать.
Майка почувствовала, как краснеет под гримом.
– Клоуны иногда тоже отдыхают, – сказала она. – И переживают…
– Не переживай. Вот мы сейчас подойдем к водителю и все выясним.
Дядька встал и направился к кабине.
Майка с мальчиком смотрели на него. Долго смотрели, потому что в окнах за это время проплыло штук двадцать огней, не меньше.
Потом подошли сами.
В кабине никого не было. Трамвай просто ехал, и все.
– Это как? – спросила Майка.
– Радиоуправляемый, – хрипло сказал мальчик. – Или по вайфаю… Такие ведь бывают? Бывают? – вопрошал он дядьку.
– Наверно, – ответил тот, помолчав. – Наверно, раз мы на нем едем.
– Ой, что-то мне уже не хочется на нем ехать, – сказала Майка. – Может, давайте выйдем, а?
– А как? – прохрипел мальчик.
– Ну, не знаю. Должна же быть какая-то кнопка там, рычаг…
Дядька подошел к выходу. Как только он это сделал – трамвай остановился и раскрыл двери.
– О! – обрадовалась Майка. – Он просто знает, где остановки, и все. Давайте выйдем! Ну пожа-алуйста! – взмолилась она, представив себя одну в тумане.
– Окей, – кивнул дядька, и мальчик, глядя на него, тоже кивнул. – Выйдем.
И они вышли вместе.
Голубой вагон дзенькнул и укатил прочь. Они остались одни на бесконечной улице – Майка, мальчик и дядька.