Хунвэйбиновские организации многих средних школ ради пополнения и укрепления своих сил стремились объединиться с организациями хунвэйбинов крупных специальных военных учебных заведений. Подобно тому, как делали в эпоху Воюющих царств, когда мелкие княжества шли в зависимость к крупным с тем, чтобы их не уничтожили более сильные.
Наша организация хунвэйбинов решила «породниться» с организацией красных цзаофаней военно-промышленного института.
Мы, больше десятка хунвэйбинов, под предводительством двух главарей по собственной инициативе отправились в «паломничество» к красным цзаофаням военно-промышленного института.
Хунвэйбиновские организации средних школ в сравнении с организациями хунвэйбинов высших военных учебных заведений тогда поистине выглядели бледно. Поэтому штаб красных цзаофаней вызвал у нас уважение к себе, заставил преклонить перед ним колени. Он размещался в массивном здании главного корпуса, сбоку от входной двери была прикреплена вывеска высотой в три чжана и шириной в полтора чи, на белой бумаге уставным почерком четко выписаны красные иероглифы. Все привлекало внимание, выглядело величественно. Наш школьный штаб размещен всего лишь в одной классной комнате, без вывески, просто на листе красной бумаги написаны иероглифы, а лист приклеен к стене коридора. И уж, конечно, нет поста охраны. У них же справа и слева от входной двери штаба стоит по четыре охранника, одетых в военную форму (весь их персонал института носил военную форму, а мы не могли достать хотя бы один комплект). У их охранников не было только знаков различия на петлицах и кокард на головных уборах, но в кобурах, надетых через плечо, находились пистолеты. Если бы еще на погонах были знаки различия и кокарды на фуражках, то можно было бы не сомневаясь заявить, что там размещена регулярная воинская часть или штаб военного гарнизона города.
На крыше здания — два громкоговорителя, вещающих на всю округу гимн красных цзаофаней ими же сочиненный:
Мы — красные цзаофани,
Мао Цзэдун — наш красный командир,
Бунт — дело правое,
Оно победит.
Мы разрушим все, что устарело,
Нас никому не удержать,
Мы — гора Тайшань,
Мы — Великая китайская стена.
Мы заставим империалистов, контрреволюционеров и ревизионистов
Содрогнуться и трепетать от страха...
Звуки гимна, исполнявшегося военным оркестром в темпе марша, решительно вторгались во все пустоты, отдаваясь долгим эхом в институтском саду.
Мы, хунвэйбины средней школы, считавшие себя «перекидным мостом», робко стояли у крыльца Главного штаба красных цзаофаней, не решаясь подняться на его ступени.
Один наш главарь, всегда считавшийся смельчаком, подбадриваемый всеми нами, с чувством величайшего почтения шагнул на ступени священного крыльца.
— Стой! — скомандовал часовой.
— Мы пришли, чтобы провести революционное объединение... — помявшись, едва выговорил главарь.
— Откуда вы?
— Из 29-й школы. Хунвэйбины из 29-й школы.
— Из 29-й школы? Мы не объединяемся с хунвэйбинами средних школ!
— Тогда... почему вы объединились с хунвэйбинами 1-й школы?
— Хунвэйбины той школы первыми в городе поднялись на борьбу против городского и провинциального комитетов! Мы вместе проливали кровь в тяжелой борьбе. И то, что мы объединились с ними, родилось, как боевая дружба хунвэйбинов!
Наш главарь вынужден был с унылым видом сойти с крыльца. Все окружили его, на разные лады, не стесняясь в выражениях, высказывали ему свои упреки и обвинения, считая, что он не настойчиво добивался своего, не сумел убедить своего собеседника. Он рассердился:
— Каждый из вас думает, что он умнее меня, почему вы сами не попробовали убедить его?
Все притихли, смущенно переглядывались.
— Сейчас мы все вместе упросим его, пусть только пропустит нас внутрь здания, мы готовы даже стать перед ним на колени, — сказал второй главарь.
Так и сделали.
В то время цзаофани военно-промышленного института, уже наводившие ужас на все хунвэйбиновские организации страны, в Пекине еще не имели собственного пункта
связи, там у них был только специальный представитель. Хунвэйбиновские организации университета Цинхуа, Пекинского университета и ряда других важных специальных учебных заведений страны, обладающие духом «бесстрашных цзаофаней», опубликовали «Коммюнике об объединении». Их руководители в сопровождении охраны летали в Пекин на специальных мягких спальных самолетах. Они являлись в кабинет Центрального комитета по делам культурной революции, как к себе домой. Так с кем же нам объединяться, если не с ними? Мы не могли объединиться с любой организацией хунвэйбинов какого-либо высшего специального учебного заведения, если она не доказала, что является самой нашумевшей, самой революционной организацией хунвэйбинов, как наша школа среди средних школ. Мы с великим благоговением шли на поклон к ним, но наш визит не достиг цели, не оправдал наших надежд, поскольку хунвэйбины других организаций уже каким-то образом знали или чуяли, что в ближайшее время наша организация растеряет свое величие, потерпит полное поражение, о чем не догадывались мы сами. Если бы мы тогда уже знали об этом, то наше самолюбие было бы подорвано, а решимость бунтовать основательно поубавилась бы.
Это какие же серьезные потрясения ждали нас?!
Подумав об этом, мы уже не боялись опростоволоситься, даже подвергнуться бесцеремонному резкому осмеянию и издевательству. Мы толпой бросились наверх и слезно стали умолять:
— Разреши нам войти внутрь здания, мы всеми помыслами и душой за объединение с вами!
— Если только сможем объединиться с вами, то с этого момента будем делать все, что вы прикажете!
— Мы очень хотим, чтобы вы приняли нас к себе, как мощную поддержку для вас!
— Цзаофани не делятся на первых и вторых! Хотя наша организация создана чуть позже, но бунтарский дух у нас нисколько не меньше чем у хунвэйбинов 1-й средней школы!
* * *
Совместные слезные просьбы и требования, наконец, возымели действие. Противная сторона в конце концов сдалась:
— Зайдите в бюро пропусков, там заполните бланки на прием гостей! У них есть и бюро пропусков! Надо заполнять бланки на прием! Наше уважительное отношение к этому заведению усилилось до предела! Мы вошли в здание, заполнили бланки. Там увидели вестибюль, в центре которого возвышалась исполинская статуя председателя Мао, с обеих сторон от него свисали красные знамена. На левой и правой стенах вестибюля красовались огромные транспаранты с цитатами председателя Мао. На одной из них было написано: «Марксистская доктрина сложна и запутанна, в конечном счете ее можно изложить одной фразой: бунт — дело правое». На втором — «Кто наши враги и кто наши друзья? Вот вопрос, который имеет в революции первостепенное значение». В коридоре на верхней части каждой двери висели таблички с надписями: организационный отдел, отдел пропаганды, отдел информации, отдел внешних связей, исследовательско-философский отдел, управление боевой подготовки.
Те таблички оглушили нас.
— Вы посмотрите, есть даже отдел боевой подготовки!
— Чего шумишь сдуру? Хочешь нарваться на неприятности? Одна стрелка-указатель с надписью: «штаб на четвертом этаже» была направлена в сторону лифта.
— Посмотрите, лифт второго этажа заблокирован мешками с песком! — снова с изумлением воскликнул тот парень, который только что удивлялся существованию отдела боевой подготовки в этом святом здании. ч — Чего шумишь?! — остановил его второй парень, — прочитай, что написано. Лозунг, который висел на стене коридора как раз напротив лифта, призывал: «Ежеминутно поднимайте бдительность, остерегайтесь внезапного нападения «Союза 8.8» на наш штаб».
«Союз 8.8» был еще одной хунвэйбиновской организацией военно-промышленного института. Почему назывался «Союз 8.8»? Нам всем было не понятно. Он существовал наравне с организацией красных цзаофаней института. Его революционная слава однако далеко уступала той, которой обладали красные цзаофани. Хотя он и совершил ряд бунтарских подвигов, однако все же не дотягивал до того, чтобы стать монархом. Кого же он защищает, какие у него расхождения с красными цзаофанями на главном направлении, мы так и не узнали.
— Если здесь будут сильно кичиться, мы покинем этот дом и найдем «Союз 8.8», с ним и соединимся! — громко заявил еще один из хунвэйбинов, чем мог погубить всю нашу затею.
— В этом месте не смей широко раскрывать рот! — показал ему кулак второй главарь, не вымолвивший ни одного слова с тех пор, как мы вошли в здание военно-промышленного института.
Тот парень сам понимал, что сказал лишнее, такое, что в стенах этого учреждения ни в коем случае нельзя было произносить, и молниеносно скрылся за моей спиной, не подавая признаков жизни.
Два главаря вели нас вперед словно бабушка Лю с интересом рассматривавшая парк, кидаясь во все стороны и в то же время держа направление на дверь с надписью «отдел внешних связей».
Один из главарей уже протянул руку, чтобы открыть дверь, но второй отстранил его и, глядя ему в глаза, сказал потихоньку:
— Постучи в дверь.
С тех пор, как мы надели повязки хунвэйбинов, мы почти нигде не соблюдали такую норму приличия, как стучать в дверь. А здесь над нами что-то довлело.
Главарь, которому напомнили о том, что тут надо соблюдать приличие, отступил на шаг, трусливо сказал:
— Иди ты вперед!
— Если мне надо идти первым, так я пойду! — бодро сказал второй главарь, готовый на подвиги в первых рядах, и несколько раз постучал в дверь — тихо-тихо.
Проходит немало времени, изнутри не отреагировали. Он снова постучал, за дверью опять не ответили. Не зная, что делать, он повернулся к нам.
— Ты стучишь слишком слабо! — сказал я.
— Тогда ты постучи! — предложил он, отойдя от двери.
Я на мгновение заколебался, потом четко, с перерывами
стукнул три раза. За дверью по-прежнему не откликались.
— Что, нет никого?... — сказал я сам себе.
— Есть! Слушайте!
Все затаили дыхание, навострили уши и уловили слабые признаки жизни. Значит, есть люди.
Я хотел снова поднять руку и постучать в дверь, как вдруг изнутри донесся голос:
— Кто там, входи!
— Дверь заперта, не войти! — громко ответил я.
Только я успел сказать, как дверь отворилась. Появилось странное, похожее на Лу Цзячуаня* существо, которое торопливо, совершенно ненатурально спросило:
— Вы... откуда?
— Из 29-й школы.
— Как вошли сюда?
— Пешком.
— Я спрашиваю, с разрешения охраны или нет?
— Мы думаем, что без разрешения охраны сюда и мышь не проскочит.
— По какому делу?
— Прибыли объединяться с вами.
— Объединяться?... Заполнили бланк на прием гостей?
— Заполнили, заполнили! — один из главарей оттолкнул меня и передал его «Лу Цзячуаню».
«Лу Цзячуань» внимательно пробежал по нему глазами, испытующе посмотрел на каждого из нас, несколько неодобрительно, а больше неохотно, сказал:
— Входите. Самое большое на беседу с вами можем уделить до 10 минут. Неожиданно для нас в комнате оказалась еще и «Линь Даоцзин», женщина приятной наружности, волосы короткие, щеки румяные (если еще надеть длинный халат, то совсем была бы похожа на настоящую Линь Даоцзин), выражение лиц тоже смущенное. Она сидела у краешка стола, держа в руках наш пропуск, и невозможно было понять, или она читает его, или смотрит на нас. Видимо, не могла преодолеть смущение, для которого была причина.
«Лу Цзячуань» не проявил к нам особой обходительности, даже не пригласил сесть, хотя в комнате стоял диван, на котором мы все бы разместились. Сами мы тоже не посмели своевольничать.
— Говорите! — сказал «Лу», садясь напротив «Линь Даоцзин».
— Мы... Мы хотели бы, чтобы ваша организация красных цзаофаней приняла нас под свое командование... Именно с этой целью мы прибыли к вам... — сказал один из главарей, предварительно перемигнувшись со вторым и получив его согласие.
— Принять под наше командование? — «Лу» вертел в руках сине-красный карандаш, обдумывая ответ, — зачем же вам принимать наше командование? Каждый хунвэйбин страны должен находиться под командованием председателя Мао!
— Правильно, правильно! Я имею в виду объединиться с вами, тогда мы сможем лучше выдержать направление в волнах революции, не потерять его, точно следовать путем, предписанным великим стратегическим замыслом многоуважаемого председателя Мао!
— Великая культурная революция — это политическая борьба. Политическая борьба очень сложна, — настойчиво вдалбливал нам «Лу». Потом добавил, — объединиться можно. Даже необходимо. Но откуда мы знаем, что вы настоящие, а не псевдохунвэйбины ? В хунвэйбиновских организациях имели место случаи, когда рыбьи глаза выдавали за жемчуг, т.е. пытались выдать фальшь вместо подлинного! А если вы монархисты? Как, например, «Союз 8.8», разве они не самые настоящие монархисты, именующие себя цзаофанями?
Второй главарь несколько заволновался, заспорил:
— В нашей школе есть только одна организация хунвэйбинов и нет никаких других!
— Что касается поставленного перед нами вопроса, то мы должны особенно серьезно проверить достоверность сообщенных вами сведений о своей организации, и только тогда сможем ответить вам! — резко сказал «Лу», — действительные цзаофани познаются в борьбе и получают признание других! Наша организация красных цзаофаней создала себе столь мощный авторитет в борьбе с «Союзом 8.8»!
— Если бы мы были монархистами, то почему не пошли на объединение с «Союзом 8.8», а пришли в вашу организацию красных цзаофаней?
— И все же мы не можем легко поверить вам! — сказал «Лу», вставая, — Если мы объединимся с организацией хунвэйбинов монархистского толка, тогда мы опозорим красных цзаофаней военно-промышленного института! На этом закончим наш разговор! Если вы действительно имеете намерение объединиться с нами, то возвращайтесь к себе, напишите нам письмо, исходя из наших целей, мы изучим его и тогда поговорим, — закончил он, давая жестом понять, что пора уходить.
Вел он себя с нами очень высокомерно. Очевидно, принял нас за хунсяобинов и хотел как можно быстрее избавиться. Это было оскорбительно. К своей «Линь Даоцзин» он, наверно, относился совсем не так, как к нам.
— Разрешите нам встретиться с вашим начальником отдела! Мы хотим поговорить с ним! — сорвалось у меня с языка.
— Правильно, разрешите нам встретиться с начальником отдела!
— Мы хотим побеседовать с ним!
— Мы не будем с тобой разговаривать! — так мои компаньоны поддержали меня.
«Лу» сдержанно выслушав наши выкрики, неторопливо, сохраняя самообладание, великодушно сказал:
— Именно я являюсь начальником отдела внешних связей красных цзаофаней. Мы растерялись и испугались.
В это время «Линь Даоцзин» важно поднялась со своего места и вальяжно, зная цену своим словам, посоветовала нам:
— Он действительно начальник нашего отдела по внешним связям, я не обманываю вас! То, что он сказал вам, вполне резонно. Нашей организации хунвэйбинов не безразлично с кем объединяться, а с кем нет, кого поддерживать, против кого выступать, кого громить. Вопрос, с кем вступать в связи — это наш самый высоко принципиальный вопрос, главнейшая позиция. Вы, как он сказал , возвращайтесь к себе, возьмите свой манифест и документ об основной цели деятельности ваших цзаофаней и принесите к нам для ознакомления, чтобы мы могли разобраться с организацией хунвэйбинов вашей школы.
Хотя в словах «Линь Даоцзин» мы почувствовали более мягкие тона, однако смысл был одинаков: во что бы то ни стало быстрее избавиться от нас.
Про себя я ругался: «Это ж надо, так неприкрыто принижать наших красных цзаофаней».
Наши главари почти одновременно скомандовали нам:
— Пошли!
И мы с негодованием покинули их.
В коридоре один наш парень, осмотревшись по сторонам и не обнаружив никого, кроме нас, быстро выхватил из верхнего кармана шариковую ручку, и на лозунге перед словами «красные цзаофани» по вертикали и по горизонтали написал иероглифы «низвергнем». А иероглифы «красные цзаофани» перечеркнул крест-накрест.
Никто из нас не воспрепятствовал ему. Все лишь наблюдали за его действиями.
Только он оторвал руку от письма, как оба наших главаря в один голос скомандовали:
— Быстрее уходим!
Мы ни минуты не могли больше оставаться в коридоре и бегом выскользнули из здания.
До входа в него оно вызывало у нас уважение, после того, как мы покинули его, оно стало враждебно нам.
— Мы не вовремя постучали в дверь.
— Почему не вовремя?
— Вы что — не видели, какое красное лицо было у той женщины ?
— Какое это имеет отношение к нам?
— К нам, конечно, не имеет отношения. Но когда мы постучали в дверь, люди, наверно, как раз что-то делали.
— А что они могли делать?
— Вы сами подумайте!
— Один мужчина и одна женщина запирают дверь, спрашивается, что можно делать в таких условиях?
— Неудивительно, что у того господина начальника отдела было испорчено настроение, и он не принял нас, как следует. Оказывается, мы помешали им.
— Черт с ними!
— Красные цзаофани — люди крепкие, поэтому должны, продолжая традиции прошлого, открывать пути для будущего.
— Ха-ха-ха!.. — все дружно засмеялись.
Неожиданно с крыши дальнего здания по громкоговорителю раздался сигнал сбора. После него голос диктора-женщины объявил: «Боевые друзья «Союза 8.8»! Немедленно собраться на стадионе, немедленно собраться на стадионе, будут проводиться ежедневные военные занятия, будут проводиться военные занятия»...
Вскоре более десятка команд, каждая в строю, выбежали с разных сторон, собрались вместе, набралось около тысячи человек. По командам, подаваемым через рупор, они начали занятия. Величаво исполняются одно за другим разные построения. Особенно заметна красота исполнения при прохождении строем: гордая осанка, бравая походка, могучая поступь, ни единой ошибки или нарушения строя.
Мы, несколько человек, стоя у края стадиона и наблюдая за тренировкой, пожирали глазами это представление и завидовали им.
Потом они бегали. На бегу выкрикивали лозунги: закалим тело, укрепим боевой дух, мгновенная готовность, отберем власть!
— Судя по всему, «Союз 8.8» очень мощный! Зачем нам объединяться с красными цзаофанями? — тот парень, которому уже прочитали нравоучения за похвалу в их адрес, своими глазами увидел боевые порядки «Союза 8.8», и вдохновившись их моральным настроем, еще раз высказал мнение о приверженности к монархистам, вызвавшее досаду у главаря.
— Ты опять несешь черт знает что, я вот поддам тебе!
— Ты, пацан, совсем беспринципный, мы ни в коем случае не можем объединяться с монархистами!
— На основании чего ты утверждаешь, что «Союз 8.8» монархический? Неужели поверили пропаганде красных цзаофаней?
— Вот именно. Красные цзаофани — это еще не Центральный комитет по делам культурной революции! Они сталкивают «Союз 8.8» на монархические позиции, а может они хотят одни захватить большую власть?
— По моему мнению, им вряд ли удастся удовлетворить свои амбиции, открыто сказать об этом. У «Союза 8.8» тоже людей не мало!
— У «Союза 8.8» в Пекине тоже есть свое агентство по связям и специальный представитель!
Слова того парня вызвали большой спор между нами.
Однако оба главаря в споре не участвовали. Они только слушали. Через некоторое время они, перемигнувшись, отошли в сторону и о чем-то посовещались.
Найдя согласие, они вернулись к нам.
Один из них сказал:
— Красные цзаофани не только отнеслись к нам пренебрежительно, но и бесцеремонно унизили нас. Поэтому мы предлагаем объединиться с «Союзом 8.8».
Второй добавил:
— Наша организация хунвэйбинов во главу угла ставит демократию. Демократия — принцип Парижских коммунаров, а также принцип нашей организации хунвэйбинов. Хотя мы оба и являемся главарями, но в данное время, в эту минуту представляем только себя. Но мы надеемся, что вы одобрите наше предложение!
Один парень тут же высказал сомнение:
— В школе есть еще один главарь, если заранее не спросить его согласия то что будем делать, если он потом решительно выступит против?
— Из трех главарей мы двое уже согласились, меньшинство подчиняется большинству!
— Если так, то я голосую за вас!
— Красные цзаофани слишком несправедливы, я тоже — за вас!
— Я воздержусь!
— Что значит воздержусь? Если ты в душе против, то так прямо и скажи, что ты против!
— Нет, не против... Хорошо, я тоже согласен!
Холодный прием у красных цзаофаней сильно ранил высочайшее достоинство каждого нашего хунвэйбина. Благодаря тому, что мы воочию увидели внушительный боевой порядок «Союза 8.8», наше предвзятое мнение о нем изменилось, мы восприняли его по-новому. Поэтому через несколько минут мы согласовали позиции всех: вместо того, чтобы примкнуть к красным цзаофаням, мы в конечном счете решили найти «Союз 8.8» и объединиться с ним.
Не повезло в одном месте, повезет в другом. С каким-то «княжеством» все равно надо объединяться. Пусть даже пзаофани будут монархистами! Кто нас уважает, чьи силы способны обеспечить нам негласную опору, поддержать нас к тому и надо примыкать.
«Союз 8.8» отнесся к нам совсем иначе чем красные цзаофани, вдохнул энтузиазм, побудивший нас принять неожиданные знаки благоволения со смешанным чувством радости и тревоги. Получилось так, что организация хунвэйбинов одной из средних школ сознательно командировала своих людей на объединение с организацией отвергнутых твердолобых монархистов, которые с радостью их приняли. Но тогда мы об этом не раздумывали. Если бы подумали, то, наверняка, меньше кланялись бы им и гнули спины, больше ценили себя.
Человек из отдела внешних связей «Союза 8.8» не только без всяких проволочек «милостиво разрешил» нашу надежду на объединение, но и по своей инициативе повел нас к своему руководителю на аудиенцию. Там он высказал мнение, что такое объединение будет иметь для них крайне большое значение.
Получить аудиенцию у руководителя столь известной в стране крупной организации хунвэйбинов было для нас величайшей честью, несмотря на то, что она считалась монархической.
По правде говоря, мы никак не могли понять, почему их называют монархистами, какого монарха они защищают, ведь «Союз 8.8» тоже по всему городу расклеил большущие лозунги, призывающие разгромить Лю Шаоци, Дэн Сяопина, партийные комитеты и правительства провинций и городов, а также всех, идущих по капиталистическому пути. Руководитель монархистов был доброжелательным и гостеприимным, с каждым из нас поздоровался за руку, предложил сесть, выпить чая, расспросил нас обо всем, что его интересовало.
Мы держались с подобострастным уважением, стараясь закрепить в памяти его наставления и указания, один за другим беспричинно глупо смеялись, ощущая свет перспективы.
Работник штаба «Союза 8.8» проводил нас с верхнего этажа вниз к выходной двери, вышел на крыльцо и на прощание пожал каждому руку.
С радостным чувством в душе, с подскоком, мы сбежали с крыльца, бесконечно восхваляя «Союз 8.8» и осуждая красных цзаофаней.
А проходя мимо штаба красных цзаофаней, один парень, повернувшись к часовому, пытавшемуся не пропустить нас в здание, крикнул:
— Эй, ты, олух у двери, сообщаем тебе, что мы объединились с «Союзом 8.8»! Когда в следующий раз войдем в ваше здание, то захватим ваш штаб и возьмем в плен его работников!
— Сопливый монархист! Перебью вас всех!
Он с лязгом передернул затвор и направил дуло пистолета в нашу сторону, изготовившись привести в действие свою угрозу. Мы с перепугу, призывая на помощь отцов и матерей, врассыпную бросились бежать.
Позади послышался взрыв смеха.
Тут мы остановились. Каждый смущен и сконфужен, каждый чувствовал себя скверно.
Один из главарей сказал:
— Мы не называем это трусостью, этим добрые молодцы не осрамили себя перед другими!
Второй главарь подтвердил:
— Правильно! Разве учитель истории не рассказывал нам о том, как Хань Синь пролез между ног другого человека?
Мы всего лишь побежали от испуга, но не стали на колени и не молили о пощаде!
— Можно считать, что с испугу бежали, сломя голову! вмешался я, едва дыша от быстрого бега, сердце стучало беспорядочно.
В то время я, 17-летний юноша, испытывал слишком большой страх перед смертью. Я не боялся величественной смерти. Я поклонялся храбрости, смело смотрел смерти в лицо. Но я чрезвычайно боялся просто смерти. Поэтому, когда наша группа покинула военно-промышленный институт и вышла на улицу, а мои соратники, побуждаемые осознанием, что теперь они уже члены «Союза 8.8», смело срывали наклеенные красными цзаофанями лозунги или написанные мелом перед входом в Союз красных цзаофаней иероглифы типа «разгромим», «разобьем вдребезги», когда они перечеркивали надпись «Союз красных цзаофаней», я стоял в стороне на почтительном расстоянии, чтобы друзья считали что я веду наблюдение и охраняю их, а на самом деле смотреть по сторонам — это у меня инстинкт самосохранения. В стволе пистолета, зажатого в руке красного цзаофаня, пряталась смерть, а ведь его дуло было направлено прямо на меня.
Последующие события великой культурной революции подтвердили, что мой страх не являлся следствием хрупкой нервной системы — смерть людей приходилось видеть нередко. А вот вынужденное участие в культурной революции вызвало стойкое отвращение к моему участию в ней. Вскоре «Союз 8.8» дал нам задание — вместо них охранять склад описанного и депонированного имущества, расположенный недалеко от нашей школы.
Главари поручили мне возглавить группу из двадцати хунвейбинов для выполнения этой задачи. Ван Вэньци тоже вошел в число двадцати.
По существу, это был гараж какого-то завода. Главарь, передавая мне ключи иронически заметил:
— Расширишь свой кругозор, там есть все, кроме красивых женщин!
Когда я привел 20 своих подчиненных, открыл дверь гаража и включил свет я был поражен всем увиденным. Мои подчиненные — тоже. Его освещали две лампы, не обычные, а небольшие ультрафиолетовые, при свете которых в ночное время удобнее держать под наблюдением охраняемые вещи.
Окна склада были закрыты, однако он освещался так, что можно было ясно разглядеть каждый его уголок.
Там действительно было все!
Дорогая мебель, одежда, предметы искусства, на большом квадратном столе из красного горного кедра были свалены в кучу золотые и серебряные украшения. Один угол был занят всевозможными часами, какие я видел только в кино. Некоторые еще шли, издавая звуки разного тембра. А другой угол был завален всякими книгами.
Один подчиненный потихоньку потянул на себя выдвижной ящик стола. Хриплый голос воскликнул: «О, небо!..» Он сразу задвинул ящик, смертельно испуганный, ошалело смотрел на нас, как будто в столе увидел человеческую голову.
Я подошел и снова открыл ящик, мы опять услышали «О, небо».
Деньги! Десять юаней, пять юаней, один юань, пачка на пачке — полный ящик стола.
Все мои подчиненные окружили стол, стали разглядывать. Глаза у всех расширены, рты приоткрылись. Нам даже во сне не могли присниться такие деньги.
Я видел деньги только во сне. Видел разбросанные медные монеты. Только нагнись — и вот они твои. Но никогда не видел пачки денег в десять юаней. Пачки даже в один юань мне никогда не снились.
Я осторожно закрыл ящик стола, почувствовав, что в этот момент вся кровь во мне застыла. Я в своей жизни много раз испытывал на себе огромные огорчения и досаду из-за того, что не мог посмотреть очень желанный фильм или купить очень понравившуюся мне книгу только потому, что не было или не хватало нескольких мао. Я также прекрасно понимал, в каком неловком положении оказывалась мать, вынужденная занимать деньги у соседей. Создающие все блага для человека деньги обладают силой, способной разрушить самые высокие и благие идеи и чаянья отдельного человека. И я впервые прочувствовал это. Когда денег много, очень много, они становятся материальной силой.
Тот тяжелый ящик с деньгами навел меня тогда на такие мысли: человек, имеющий большие деньги, несомненно обладает некоей силой, однако преданность идее — это более сильное человеческое чувство. За 17 лет своей жизни меня впервые заворожило материальное богатство.
И все же большие деньги — это покоряющая сила. Даже муравьи в огромной массе способны поставить человечество на колени.
Я снова осторожно потянул на себя второй ящик — тоже деньги. Пачки и пачки, полный ящик пачек.
В третьем ящике — тоже деньги.
В четвертом ящике — опять деньги.
На складе воцарилась тишина. Все мои подчиненные как бы остановили дыхание и замерли.
Проходит много времени и тут только кто-то тихо, голосом, который может издать только пересохшее горло, спросил:
— Сколько же еще их будет?
— Сто тысяч! По крайней мере, не меньше, — ответил такой же сухой гортанный голос.
Мое горло тоже неожиданно для меня совершенно пересохло. Я с усилием смог сплюнуть.
— Слитки! — каким-то испуганным голосом воскликнул один из подчиненных, открывший ящик следующего стола.
Я и остальные члены моей команды сразу же окружили стол.
Весь ящик был заполнен чисто желтыми слитками в форме 6ашмачка. Большими и маленькими. Но не сверкающими. Были и обычные слитки. Длинные, короткие, но тоже неблестящие.
Все эти слитки вызвали у нас всего лишь любопытство. Мы не увидели в них мощной, непосредственной, всепокоряющей силы. Так как в то время человек, обладающий такими слитками, мог лишь нажить себе неприятности. Он, конечно, не боялся бы грабителей. Он боялся бы цзаофаней. А если бы кто-то вздумал обменять слитки на что-нибудь съестное, одежду или предметы первой необходимости, он нажил бы себе неожиданную беду. Поэтому, нашей точки зрения, то был редкий, но не имеющий большой практической ценности металл. Он даже был предвестником несчастья.
— Один, два, три, четыре, пять... — добросовестно вел счет один из подчиненных.
— Быстрей сюда, посмотрите!
Мы мигом облепили следующий стол. Все его ящики были забиты часами. Ручными. Карманными. Золотыми. Серебряными. Часами с календарем. Инкрустированными алмазами. Квадратными и круглыми. Толстыми и тонкими. Самых разных марок и видов.
Одна рука потянулась в ящик, взяла часы.
— Положи! — крикнул я.
— Поиграюсь, полюбуюсь! — не выпускал он их из рук.
— Правильно, надень и поиграйся!
— Я тоже возьму!
— Выбери мне с алмазом!
— Мне не надо с алмазом, я хочу с календарем!
— На кой черт они мне! Это женские! Замени, друг!
В мгновение ока каждый мой подчиненный оказался с дорогими часами на запястье. У одних только ручные. Другие, кроме ручных, успели еще и в карманы положить. Все смотрели друг на друга, все выглядели важными персонами.
— Старшой, ты тоже подбери себе, насладись!
В шестидесятые годы ручные часы были редкостью на витринах магазинов. У нас на семью из семи человек только у одного человека — отца в далекой Сычуани — были наручные часы, купленные в комиссионном магазине. Родители моих подчиненных, пожалуй, тоже могли носить только шанхайские часы. Если чьи-то родители имели импортные часы, то очень хвастались этим. Те, у кого были позолоченные или посеребренные часы, либо инкрустированные алмазами и драгоценными камнями, без конца притрагивались к ним и ощупывали.
Если говорить о каждом из нас, то поносить на руке часы действительно доставляло огромное удовольствие любому юноше.
Тогда я выбрал себе сравнительно большие, квадратные, с позолоченным корпусом и браслетом часы, по внешнему виду — старинные. Как человек, впервые надевший новый костюм, так и я неуклюже закрепил их на руке.
Прохладный браслет приятно ласкал кожу.
— Разрешаю только насладиться, не смейте тайно брать с собой! Все здешние вещи безусловно взяты на учет, если чего-то будет не доставать, мы будем обвинены все, хотя подлый поступок совершит один! — серьезно предупредил я.
— Старшой, не напоминай о честности, об этом не надо было говорить, мы и так знаем! — отреагировал один из подчиненных на мое замечание, подходя к вороху одежды. Там он выбрал европейский костюм кофейного цвета и стал примерять.
Человек, которого называли старшой, несмотря на то, что был старшим над двадцатью человеками, тоже испытывал особую радость.
— Братцы, посмотрите, как я выгляжу! — провернувшись к нам, спросил тот парень, который примерял костюм.
— Прекрасно!
— Замечательно! — раздались дружеские восклицания всей компании.
Не знаю, когда он успел сбросить с себя свою одежду и заменить ее на хорошо сидящий западный костюм, да еще по последней моде повязал галстук. На голове красовалась ровно надетая фетровая шляпа, края ее надвинуты до самых бровей. На руке, согнутой перед грудью, висела деревянная трость, покрытая лаком. Образец делового человека.
Перед нами стоял молодой джентльмен в величественной позе.
Я и вся толпа бросились к куче одежды, начали снимать с себя пиджаки, брюки, обувь, подбирать и надевать на себя по своему вкусу. Через несколько минут мы уже не были хунвэйбинами — учащимися средней школы. Все стали молодыми джентльменами. Каждый расхаживал взад и вперед, изображая грациозные манеры, пытаясь держаться свободно, с изяществом и красиво. Друг друга разыгрывали, насмешничали и без конца хохотали.
Неожиданно мне по ассоциации вспомнился рассказ «Али-Баба и сорок разбойников», представил себе, что мы не какие-то там хунвэйбины, а морские разбойники, а этот склад — тайная пещера Али-Бабы, и чтобы попасть в нее, достаточно сказать «Сезам, открой дверь!»
Здесь действительно было все.
Кроме красивых женщин.
Да еще вкусных вещей.
Безмолвно из-за шкафа вынырнул Ван Вэньци.
Он приоделся в длинный зеленый халат, из-под которого были видны только тощие ноги, покрытые густым волосом. На голове был надет неизвестно где откопавшийся парик. На тонкой длинной шее висели три или четыре цепочки.
Никто не мог подумать, что он так вырядится.
Он живо изображал уличную проститутку, которая каждому подает легкомысленные знаки, означающие готовность продаться, и привлекающие завсегдатаев публичных домов.
— Ну совсем как проститутка! — выкрикнул кто-то в изумлении.
— Чтоб ты сдох, ты из-за своих длинных ног похож на страуса! Подыщите ему шелковые чулки!
— Покопайтесь в еще не тронутых ящиках столов, посмотрите нет ли какой-нибудь помады и пудры.
— Эй , братцы, есть!
— Шелковые чулки тоже есть!
После этого все окружили его. Одни потешались над его ногами, другие — над всем его обликом, не обращая внимания на то, что на него было неприятно смотреть. Ему примеряли туфли на высоком каблуке, меняя одни за другими пытаясь подобрать по размеру.
Когда люди разошлись, мне было невыносимо смотреть на него. Его лицо было похоже на густо смазанный сметаной пряник. Губы были так раскрашены, что, казалось, он только что кусал что-то кровяное, с них капало нечто, напоминаюшее свежую кровь, пугая людей. Он странно ухмылялся, глазами давая знать, что готов удовлетворить вожделенные желания других.
— Моя! — подскочил к нему один парень, плотно прижавшись к его плечу.
— Ты не подходишь, стар! — подбежал к нему второй, пытаясь оттащить первого и завладеть им.
— Это моя любовница, я вызываю тебя на дуэль!
— Дуэль? Пусть будет дуэль!
И оба начали кулачный бой. Сражались ожесточенно, только раздавались хлесткие шлепки.
— Кто завладеет силой, тому и будет принадлежать! — подзадоривали остальные борьбу за Ван Вэньци.
— Барынька, поцелуй!
— Личико припудрено тщательно!
Ван Вэньци затолкали на кучу одежды и повалили. Всем хотелось непосредственно прикасаться к его телу.
Шум, гвалт, двое претендентов, боровшихся за Ван Вэньци, разбили стекло в шкафу. Один выбил меч у другого, притиснул его в углу и, приставив «меч» к груди, воскликнул:
— Ты мертв, признаешь, что она принадлежит мне?
— Да, мертв!...
— То-то же!
— Ай-я!...
Из-за шума и возни в свалке я не расслышал, что изрек Ван Вэньци: выругался или что-то сказал.
— Прекратите шум!
Завязался новый поединок, в свалке неразбериха, кто-то заплакал. Я вскипел, с помощью кулаков высвободил из свалки тех, кто был зажат внизу.
— Ты, желторотый птенец, совсем сдурел? — выкрикнул один из освобожденных, потирая голову, — Братцы, успокойтесь! Пошумели и хватит!... И так, потешились вволю... Наслаждение получили полное...
— Чем ты наслаждался, а? Чем наслаждался? Он — человек! Наш боевой друг хунвэйбин! Это не часы! Неужели, если бы он был женщиной, то вы действительно по очереди изнасиловали бы ее? — хотел я урезонить того птенца, все еще размахивая руками.
— Попробуй еще раз ударь, я не стану церемониться! Чего передо мною руками размахиваешь? Кто ты такой? Я разрешаю, бей, сделай одолжение! — не сдавался тот птенец.
Я знал, что не подниму на него руку, не ударю. Мой кулак действительно медленно опустился вниз.
— Стоит ли ссориться? Ведь он же мужчина! Если бы он был женщиной, разве мы могли бы так поступать? — сказал один из подчиненных, взяв трость из моей руки.
Ван Вэньци, раскинувшись, лежал на куче одежды, не вставая. Лицо было покрыто красными и белыми пятнами. Пола халата чуть откинута. У него был такой вид, как будто его изнасиловала целая сотня мужчин, даже видеть тяжело.
Я в бешенстве пнул его ногой:
— Ты встанешь или нет? Тебе непременно хочется быть женщиной в образе проститутки!
Только я успокоился, как он неожиданно подскочил, как овчарка набросился на меня, свалил на пол, сел на грудь и обеими руками сдавил горло.
Его лицо перекосилось, взгляд выражал безжалостность и злость.
Все собравшиеся думали, что он продолжает забавляться, надеялись еще повеселиться, и никто не пытался оттащить его.
Он так сжал мне горло, что я не мог дышать.
Он действительно хотел задушить меня.
Когда зрители увидели, что дело неладное, они в смятении и панике оттеснили его в сторону.
Я долго лежал на полу и, только глотнув воздух, поверил, что я по-прежнему жив, не задавлен.
Все поняли, что продолжать шабаш не имеет смысла, каждый стал реально мыслить. Один за другим молча сняли часы и возвратили их в ящики стола. Сбросили с себя одежду и свалили в кучу.
Ван Вэньци, тем не менее, не снимая своего наряда, ушел в другой угол и стал копаться в груде книг.
Я поднялся с пола и истошно закричал:
— Ну погоди, Ван Вэньци, я тебе этого не прощу! Он бросил только что взятую в руки книгу и повернулся, готовый снова наброситься на меня, но вся масса хунвэйбинов навалилась на него и не пустила, оттолкнула его на ворох книг.
Мне было совершенно не понятно, почему он так возненавидел меня. Но и я с того дня стал ненавидеть его, искать удобного случая, чтобы отплатить ему — ведь он хотел задушить меня!
С одной из сторон этого большого склада была еще и маленькая комнатка, наверно, место для гаражной дежурной смены. Но совершенно пустая, в ней не было абсолютно ничего. Мы взяли несколько ковров и перенесли в эту комнатку, застлав полы в несколько слоев. Каждый нашел себе книжку, которую собирался почитать, и, развалившись на выбранном месте, занялся ею, не обращая внимания на других.
Книг было немало. Тысячи 3–4 томов. Однако среди них невозможно было выбрать чисто «революционные», это были уже раскритикованные «черные книги», на которых стоял специальный штамп «ренегатская». Книга «Песни ранней весны» воспевала мелкую буржуазию. «Красное солнце — реакционна! «Музыка красных знамен» — реакционна! «Учредительная летопись» — реакционна! Все переводные произведения не относились к реакционным, но были помечены, как ревизионистские.
Я и мои подчиненные ясно понимали, что в том ворохе книг не найти «безвредных» , но тем не менее перекидывали их с места на место. Какую же книгу хотел найти каждый из них? Никто не сказал. Руки каждого искали прежде всего такую книгу, листы которой уже пожелтели. В этом наши точки зрения полностью совпадали. Время от времени руки двух разных человек одновременно тянулись к одной и той же пожелтевшей книге, обоим становилось немного неловко.
Я обнаружил толстую книгу в жестком переплете с очень пожелтевшими листами бумаги и до того, пока другие руки не потянулись к ней, быстренько схватил ее — оказался сборник учебных пособий к «Краткому курсу истории ВКП(б)». По оглавлению — в основном статьи Ленина и Сталина. Подготовлен научно-исследовательским кабинетом марксизма-ленинизма ЦК КПК в начале пятидесятых годов, издан издательством Просвещение. Вероятно, из-за того, что коммунистические партии Советского союза и Китая только что стали врагами, а статьи Ленина и Сталина невозможно было выделить из сборника, то они целиком попали в кучу «черной литературы».
Я не проявил к нему ни малейшего интереса. Меня не привлекла не только та ее часть, которая считалась лжемарксистской, но в равной степени и та, что называлась истинным марксизмом. Хотя страницы истинного и лжемарксизма пожелтели одинаково.
Наконец, я выбрал хорошо сохранившуюся книгу «Декамерон», она доставляла удовольствие. Эту книгу я уже читал, еще до культурной революции старший брат приносил ее домой, взяв у кого-то на время. Тогда я не дочитал ее, а брат возвратил хозяину.
Хотя в «пещере Али-Бабы» не было вкусной пиши, но я с этой книгой в руках не чувствовал голода и, отвернувшись в угол комнаты спиной к остальным, потихоньку коротал время, заодно выполняя служебные обязанности.
Не знаю, сколько прошло времени, как я вдруг почувствовал, что меня окружает удивительная тишина. Повернув голову, я увидел, что мои подчиненные так же как и я, до предела увлечены чтением. Только они читали не каждый в отдельности, а сбились группками по нескольку человек, точнее образовали четыре группы и читали четыре книги.
— Что читаете? — спросил я одного из парней.
— Обычную книжонку в твердом переплете, — ответил он.
— Интересная?
— Не очень... А ты что читаешь?
— Я?... Тоже очень обычную книгу.
— Ты так долго читал, не подавая признаков жизни, должно быть очень интересно?
— Не очень... Рассказы об освободительной войне... Вы не проголодались?
— Нет, никто не говорил, что хочет есть. А ты?
— Я тоже не хочу.
— Ну хорошо, продолжай читать!
— Когда проголодаетесь, дайте знать!
Не дослушав меня, он повернул голову к своим.
Я готов открыто полемизировать с самыми авторитетными социальными психологами и на многочисленных примерах доказать, что в то время, в те годы мы духовно и нравственно были угнетены. Политики крепко запомнили только бунтарскую деятельность хунвэйбинов, но не осмелились или не пожелали признать, какую серьезную разрушительную работу провело общество по отношению к нам за годы нашего детства и юношества. Оно почти вытравило из нас индивидуальность, смотрело на нас, как на нечто усредненное. Мы соревновались по таким направлениям, как «учащийся трех хорошо», «передовик в изучении произведений Мао», «лучший комсомолец», кроме того, мы, Юноши и девушки 18–25 лет, могли доказывать свои преимущества в силе, как будто, кроме показа силы перед другими, больше ни в чем не могли проявить себя как выдающиеся личности. А потому юношество инстинктивно приняло великую культурную революцию, как дар божий, ниспосланный небом. Вся их индивидуальность, талант, вся духовность, все стремления к самовыражению, дарованные обществу руками высокого чиновника, прорвав шлюзы, вырвались наружу.
В складе я предупредил всех самым строгим образом:
— Эти ветхие книги все до единой оставьте здесь, не уносите с собой! Это обязательно.
— Не волнуйся, — сказал один из парней.
— Мы непременно возвратим их в книжную свалку, — добавил второй. Я отпустил их домой пообедать, а сам отправился к вороху книг в надежде найти четыре маленькие Книжонки, которые были «не очень интересными». Перевернул всю кучу, но так и не отыскал их.
Я понимал, что они спрятаны в таком месте, где бы я никогда не нашел. Это еще больше разжигало мой интерес к ним. Я нисколько не поверил, что та книга из четырех отдельных частей не очень интересна. И именно то, что ее надежно упрятали, подталкивало меня к тому, чтобы ее непременно отыскать и прочитать.
В куче книг я их не нашел и продолжал обследовать другие места. И чем дольше их не находил, тем больше разжигался интерес непременно раскопать и прочитать эти четыре части. Я горячился, спешил, вспотел с головы до ног.
И, наконец, книги найдены — они были зажаты под несколькими слоями ковров.
Книжонки маленькие, немного больше словаря «Синьхуа». Листы не только пожелтели, они уже рассыпались на части, книжки разваливались. Обложки подклеены бумагой, невозможно прочитать даже названия. Я подошел к окну и, поворачивая обложки к свету под разным углом, тщательно разглядывал их. На передней стороне обложки смутно проступал один иероглиф, на другой — угадывалось всего пол-иероглифа. Я изучал их больше десяти минут, не совсем уверенно заключил, что книга, возможно, называется «Молитвенный коврик».
Тогда я удобно растянулся на коврах, один из них свернул рулоном вместо подушки. Начал подробно изучать добытое сокровище. Истрепанная книга состояла из четырех отдельных частей по названиям времен года. Первую часть, конечно же, составляла «Весна», и с нее начал чтение. Вступление на нескольких страницах было написано наполовину на байхуа, наполовину — на вэньяне. Оно не представляло большого интереса, и я пролистал его, не читая. Решил быстро отыскать то повествование, которое заключало основную суть книги. При этом пользовался словарем «байхуа». Все главы, кроме вступления, читались с большим интересом.
Это был сокращенный вариант романа «Цзинь, Пин, Мэй», с соответствующей раскраской и брошюровкой. Если судить более строго, то он представлял собой образец порнографической литературы. Свою книгу я отложил.
Меня целиком захватила та часть книги, где шло подробное описание секса, вульгарное, близкое к грязному изложение чувств и самого секса. С одной стороны, мне было стыдно, а с другой — я совершенно не мог оторваться, не признать его покоряющую силу.
Меня тревожило лишь то, что неожиданно могут нагрянуть подчиненные и я окажусь в затруднительном положении, поэтому закрыл обе двери на засовы, окно занавесил одеждой, и тогда лег и стал читать.
Я подумал, что к тому времени, когда вернутся подчиненные, я не успею прочитать даже одну часть, т.е. «Весну», «Лето», «Осень» и «Зиму» едва ли хотя бы пролистаю, разве не досадно? Поэтому отложил «Весну» и стал перелистывать три остальные части. Отложил «Лето», взял «Осень», Отложил «Осень», взял «Зиму», отложил «Зиму» и снова взял «Лето».
Вдруг постучали в окно и в дверь. Срывающийся голос за стеной кричал:
— Открой дверь! Открой дверь! Зачем занавесил окно? Это пришли подчиненные.
Я поднялся и одну за другой все четыре части книги засунул под ковры.
Стук в двери и окно, крики наружи усилились.
Черт бы вас побрал, подумал я, когда вы уходили домой, то все от меня спрятали, чтобы не прочитал. Я тоже спрячу, чтобы и вы поискали, если вздумаете продолжать свое занятие. А поэтому извлек их из-под ковров, разделил все четыре части и спрятал в четырех разных местах, где их трудно найти.
Когда я открыл дверь, они ворвавшись в склад, сразу набросились на меня с вопросами:
— Зачем ты запер дверь?
— Когда вы ушли мне захотелось поспать, боялся, что может что-нибудь пропасть! — ответил я.
— А зачем окно занавесил?
— От солнца! Так спокойнее спать!
— А почему ты так долго не открывал нам дверь?
— Я крепко спал, вначале не слышал шума. Они недоверчиво смотрели на меня в надежде найти уязвимое место в моих объяснениях и поведении.
Я лениво потянулся, сладко зевнул и как бы самому себе сказал:
— И чего это так тянет на сон, надо еще поспать!
Один из подчиненных подошел к столу, в котором были деньги, и вытянул ящик. Некоторое время осматривал его, потом выдвинул другой ящик. Так один за другим он открыл все ящики, внимательно осматривая их. Не найдя ничего сомнительного, он промолчал.
Видимо, именно в этом они подозревали меня.
Мне стало и весело, и смешно. О, Владыка неба и Владычица земли, мне даже в голову не пришло заниматься теми слитками в форме башмачка, золотыми слитками, дорогими именными цепочками, украшениями и пачками денег. Возможно здесь подсознательно срабатывала уверенность в том, что здешние вещи все до единой взяты на учет. А вот, что касается «Весны», «Осени», «Лета» и «Зимы», то они не выходили у меня из головы, я не находил себе места.
— Ты зачем проверял деньги? — недовольно спросил я.
— Не за чем, просто так, захотелось взглянуть! — ответил он.
Я больше ничего не стал говорить, они переглянулись и тоже умолкли. Зашли в маленькую подсобку и опустились на пол. Когда удобно уселись, один из них предложил:
— Нас четверо, возьмем по одной части «Весну», «Лето», «Осень» «Зиму» и вдумчиво почитаем!
— Правильно, воспользуемся тем, что остальные пока не вернулись, и изучим их.
Обсудив это вместе, они приподняли ковры.
Я, делая вид, что тоже собираюсь читать, взял в руки свой «Декамерон».
Они, естественно, ничего не нашли.
— Странное дело, разве мы не под ковры их положили, когда уходили?
— Да!
— Точно, я видел, как вы заложили их под ковер!
Я украдкой посматривал на них, видел, как каждый в упор посмотрел на меня.
Я спросил их:
— Какие «Весна» и «Лето»? Разве, когда вы уходили, не сказали мне, что бросили книги в общую кучу? Выходит вы и под ковры еще что-то засунули?
— Не прикидывайся незнающим!
— Друг, не дури нам головы!
— Давай обменяемся! Если ты хочешь прочитать их, подожди пока мы закончим и отдадим тебе, тогда читай себе на здоровье! — Они вплотную обступили меня.
— Обменяться? Чем обменяться? Я не поднимал ни одного угла ваших ковров!
Один из четырех схватил меня за ворот, приподнял и, сделав сердитый вид, сказал:
— Не зли меня! Ту книгу я откопал в куче! Если сейчас возвратишь, ничего не будет, в противном случае, скоро вернутся все, и тебе будет плохо!
Я видел, что постепенно они распаляются, понимал, что запираться дальше не следует, но не хотел так просто сказать им, где они спрятаны, и решил, что лучше всею пригрозить им:
— Убери руки, я не позволю вам читать эти пошлые желтые книжонки! Вцепившийся в мой ворот парень с угрозой в голосе спросил:
— Ты читал?
— Нет!
— Если не читал, то откуда знаешь, что это желтые пошлые книги? Ты парень задумал втайне завладеть этими книгами. Что, не так?
— Я... — на миг горло заклинило, я не мог ничего ответить.
Он не ошибся, я хотел завладеть ими для себя, чтобы потом на досуге почитать всласть.
— Сейчас мы его посадим на пол!
И тогда они вчетвером скрутили мне руки и ноги и с силой бросили меня на пол.
Удар задним местом о пол и нестерпимая боль заставили меня просить пощады. Я указал им место, где запрятаны «Весна», «Лето», «Осень» и «Зима». Таким образом, четыре части ветхих книжонок перешли в их руки. Когда прибыли остальные, они снова разделились на четыре группы и, как и до обеда, сосредоточенно углубились в чтение.
В последующие несколько дней те четыре ветхие книжонки были «духовной пищей» моих подчиненных в «пещере Али-Бабы». Пользуясь этой «духовной пищей», они ничуть не грустили, не тосковали, даже забыли о том, что за стенами этого склада идет небывалая великая культурная революция, перевернувшая небо и опрокинувшая землю. Знания спокойно валялись в углу комнаты, сваленные в одну кучу, на них они не обращали внимания. Сам я, будучи ответственным за все, для чтения мог урвать совсем немного. А «проштудировать» те книжонки тоже очень хотелось, да очередь не доходила. Мы все читали, однако все упорно избегали обсуждения содержания этих четырех частей ветхой книги. Никто друг другу даже слова не сказал. Тем более не затрагивали такие темы, как любовь и женщины. Воспитание, которое мы получили, подсказывало нам, что в этом возрасте обсуждать такие темы очень стыдно. Казалось, что в наших головах не мелькают даже мысли такого рода. В глубине души я чувствовал, что никто среди нас не относился к другим с большим презрением. Каждый прежде всего презирал себя, а потом уже и своего друга. Такая психология презрительного отношения к самому себе и к другим, исходящая из глубины сердца, в конечном счете создала среди нас особенное сознание равенства, которое еще следует хорошо изучить психологам. Похоже, среди нас находилось высшее существо, которое постоянно голосом третейского судьи напоминало нам: «поступайте честно, не лицемерьте. В сущности ваши души одинаково устремлены в сторону деградации. Все вы одного поля ягода!» Отношения между людьми такого сорта заставляют каждого из них не выставлять на показ чувство собственного достоинства, так как они знают, что в глазах своих друзей — они ничтожные эмбрионы, а также потому, что сам он смотрит на них, как на ничтожных эмбрионов, которые не имеют чувства собственного достоинства и злорадствуют над другими. Допустим, что кто-нибудь сказал приятные на слух возвышенные слова, то независимо от того, насколько уважаем тот человек, все равно кто-нибудь мог тут же с насмешкой сказать: «Какого черта изображаешь из себя благородного внука, здесь же никто никого не знает!». Тогда партнер может покраснеть, опустить голову, задуматься, не на самом ли деле он рядится под благородного внука». Это, пожалуй, еще хорошо. А то ведь и так случалось: ты и в своем сердце, и в сердцах других будешь обречен стать ничтожным эмбрионом, и не обязательно раскаиваться из-за того, что сам еще больше опустился в низы общества, как не обязательно ломать голову из-за того, что хотел показать себя немного возвышеннее.
Из школы к нам прислали человека, который сообщил, что организация хунвэйбинов одной из средних школ из-за недостатка средств планирует ограбить этот склад. Мы соответственно несколько дней были в сильном напряжении. Организовали боевое обучение. Но даже в течение тех нескольких дней никто по-прежнему не расставался с книгой. Кроме того, настойчиво убеждали друг друга, чтобы в случае, если действительно пойдет в ход сила, распределили «Весну», «Лето», «Осень» и «Зиму» и спрятали у себя на теле. Человек останется — значит и книга сохранится. А что касается золотых слитков и денег, то о них мы особо не беспокоились. Мы несколько дней зря находились в напряженном ожидании, но так никто и не явился грабить склад.
Вскоре «Союз 8.8» командировал к нам человека с поручением, чтобы мы заново взяли на учет все вещи, находившиеся в складе.
— Неужели вы не описали их? — удивился я.
Тот человек подтвердил мое предположение.
Он посмотрел в одно место, заглянул в другое, открыл ящик стола с деньгами, вынул пачку юаней, подбросил их на руке и с некоторым сожалением отправил обратно. Открыл еще один ящик — со слитками, в одну руку взял слиток в форме башмачка, в другую — продолговатый золотой слиток, одновременно подбросил их обеими руками, и тоже с неохотой вернул в ящик. Нам не удалось разглядеть, что собой представляла его нерешительность: была ли она наигранной или настоящей.
— Кто здесь старший? — спросил он, глядя на нас.
— Я, — ответил я.
— Никто из ваших людей не унес что-нибудь домой тайком? — снова спросил он.
— После проверки я возьму на себя ответственность за них! — сказал я.
— И деньги не поделите между собой?
— Если поделим, наша вина возрастет.
— Тогда я хочу поздравить вас с тем, что вы не допустили такой ошибки. Я верю вам! — сказал он, подходя к нам и торжественно протягивая руку каждому, — От имени «Союза 8.8» я благодарю вас.
В тот момент чувство собственного достоинства снова вернулось в наши души. Все мы вместе и каждый в отдельности почувствовали, что хоть и остались ничтожными эмбрионами, но не такими, какими считали себя до этого.
Он каждому из нас пожал руку, потом объявил:
— Через два дня приедет грузовая машина и увезет отсюда все веши.
— Куда увезет? Пополнять вашу казну? — спросил я.
— Нет, отправим на государственный склад. От имени «Союза 8.8» я каждому из вас выдам по 20 юаней в счет доплаты за обеды за 20 с лишним дней.
Вдруг к нам вернулось самолюбие, нам захотелось выразить более высокое благородство и душевную чистоту. Мы все заявили, что не можем взять деньги. Если возьмем их, то проявим низменные интересы. Мы также напомнили, что мы объединились с «Союзом 8.8», и все, что мы сделали, — это моральный долг хунвэйбинов, выполнение союзнического долга.
Он был очень тронут, сказал, что у нас такое высокое сознание, которое дает нам право называться настоящими хунвэйбинами председателя Мао. Поощрение нас деньгами или ценностями не разрушит наш моральный облик. Он подчеркнул, что этот моральный облик очень ценен, мы не только заслужили такое звание, но и дополнительное поощрение по 10 юаней каждому.
Как он сказал, так и сделал. Достав пачку денег, он на глазах у нас отсчитал какое-то количество, вынул из пачки и положил на стол.
— От имени революции. Каждому по 30 юаней, вы сами разделите. Оставшиеся в пачке деньги он положил в ящик стола, хлопнув ладонями, поднял руки вверх, чтобы мы видели, что в них ничего не осталось.
— Я ничего не спрятал себе в карман?
Мы молча смотрели на него, отрицательно качая головами.
— Я пошел!
И он удалился.
Когда он вышел, взоры всех обратились к столу, сосредоточившись на дополнительной плате за обеды.
Тридцать юаней! Сумма не малая для одного раза.
Основная месячная заработная плата моего отца в те годы составляла 68 юаней и несколько мао. Вдруг все бросились к столу, как будто кто-то подал команду.
Тут же моментально отпрянули от него, на столе осталось всего 30 юаней. Три купюры по 10 юаней. Я понимал, что они предназначены для меня. Я тоже ускоренным шагом подошел к столу, и купюру за купюрой взял в руки. Деньги новенькие. Настолько новые, что еще похрустывали в руках. Я сложил их вдвое и осторожно, почтительно спрятал в карман.
Впервые в жизни в моем кармане лежало 30 юаней денег.
Снова вернулся тот представитель «Союза 8.8».
— Я возьму с собой несколько книг, — сказал он, потом добавил, — в качестве образцов отрицательных примеров использую их для критики.
— Конечно, можно, — сказал я.
Он подошел к куче книг и стал выбирать. Мы тоже приблизились к нему и хотели помочь. Он сказал, что помогать ему не следует, так как мы не знаем, в каких книгах он нуждается.
Мы стояли в стороне и наблюдали, что он откладывал для себя.
Он отобрал «Что делать», все тома «Тихого Дона», «Записки охотника», «Собрание сочинений» Белинского, «К вопросу об искусстве» Плеханова, «Наше сердце», «Американскую трагедию»...
Молча он отложил более 30 книг.
Наконец, он приостановил свое занятие, сказал:
— Честно говоря, хотелось бы найти еще несколько книг.
— Ну и поищи, — поддержал я его.
— Велосипед больше не увезет, — усмехнулся он. Мы отыскали кусок шпагата и помогли ему связать эти книги, вынести наружу и привязать к багажнику велосипеда.
— Эти книги в Китае не будут издаваться очень долго, — сказал он, похлопав ладонью по кипе книг.
Мы молча смотрели, как он сел на велосипед и удалился.
В тот день в обед мы за счет дополнительной платы на обеды вдоволь наелись хлеба и красной колбасы.
После обеда мы начали инвентаризацию: все классифицировать и заносить в книгу учета. Не успели управиться лишь с книгами, уж очень много скопилось их там.
По неизвестной мне причине Ван Вэньци в те дни на склад не приходил. Один из нас подсказал, что ему тоже надо дать 30 юаней. Хотя в душе я сильно ненавидел его, но считал, что не дать ему «дополнение к обеду» будет несправедливо. В присутствии всех я вынул из ящика пачку десятиюаневых купюр, выдернул из нее три и поручил одному подчиненному передать Ван Вэньци. По примеру представителя «Союза 8.8» я, убрав пачку денег в ящик стола, хлопнул рука об руку и поднял их для обозрения.
— А где 4 части известной вам истрепанной книги? — спросил я.
Никто не ответил. Я предупредил:
— Те, у кого они находятся, могут лишь обмениваться ими! Если кто-то вздумает вынести отсюда, то всех нас втянет в большой скандал!
Мое предупреждение возымело действие, четверо подчиненных извлекли из-под маек четыре ветхие книжки.
— Сжечь! — выкрикнул кто-то.
Не знаю, какой психологический стресс пережили эти ребята, но они поддержали сожжение. Не дождавшись моего согласия, они бросили книги на пол и сожгли.
— Слишком желтая, ни дна ей, ни покрышки!
— Видать, тот, кто написал эти книги, большой бабник!
Каждый высказал свое крепкое слово.
На третий день приехали два больших грузовика и несколько человек из «Союза 8.8», которые оставили «пещеру Али-Бабы» пустой. Мы тоже возвратились в школу...
Сколько же денег и ценностей прошло через руки хунвейбинов в ходе движения по конфискации имущества?! Это невозможно подсчитать. Однако я осмелюсь констатировать, что количество хунвэйбинов, позарившихся на них, было ничтожно. Они конфисковывали имущество, они громили, они от имени революции подобно грабителям врывались в дома зажиточных людей. Но их целью не был грабеж. Не был захват. Они верили, что их действия носят революционный характер. Великая культурная революция провоцировала их на такие действия и стимулировала их. И, если уж говорить до конца, то кроме этого, они еще старались выразить себя. Показать свою революционность. И в своих «революционных» действиях они стремились проявить себя, как им казалось, именно с лучшей стороны. Но их действия и поступки отразились в кривом зеркале истории не иначе как в искаженном виде, подобном действиям Дон Кихота. Даже больше того, отвратительными, дикими, глубоко ненавистными.