В середине февраля студенты-цзаофани основных известных в стране высших учебных заведений города Харбина, нет — города «Алеет Восток», таких как Военностроительный институт, Промышленный университет, Инженерно-строительный институт, Хэйлунцзянский университет, Харбинский педагогический институт, объединились с пролетарскими цзаофанями нескольких крупных заводов — подшипникового, измерительных и режущих инструментов, паровых котлов, Первого машиностроительного — и захватили всю руководящую власть на всех уровнях в провинции и городах. После «январского урагана в Шанхае» это был второй в стране случай создания «революционного комитета трех сил». Журнал «Хунци» и газета «Жэньминь жибао»— опубликовали передовые статьи, горячо приветствовавшие «новую звезду Северо-востока». Руководимые председателем Мао Центральный комитет партии, Политбюро, Государственный совет, Центральный военный комитет, ЦК по делам культурной революции прислали ему одинаковые поздравительные телеграммы. Но в то время Политбюро ЦК означало пустой звук, оно номинально существовало, а на деле никакой силы не имело, в действительности всеми делами заправлял Центральный комитет по делам культурной революции.

Председатель «Революционного комитета трех сил» провинции Хэйлунцзян Пань Фушэн одновременно был политкомиссаром военного округа Хэйлунцзян. Первым заместителем председателя был командующий военным округом провинции Ван Цзядао. В состав постоянного комитета входил всего один представитель от студенческих цзаофаней — Фань Чжэнмэй из Харбинского педагогического института. Благодаря тому, что он положил начало «школе кадровых работников в Люхэ», Фань Чжэнмэй пользовался авторитетом среди студентов всей страны. Председатель Мао высоко оценил «новое явление» в «великой культурной революции», как «великий почин». Журнал «Хунци» и газета «Жэньминь жибао» выступили с пространной статьей, призывавшей распространить по всей стране богатый опыт «школы 7 мая».

Мао Юаньсинь, первоначально состоявший в «Союзе 8.8.», после переговоров в Пекине с «красными цзаофанями» харбинских рабочих и военных объявил о своем выходе из состава «Союза 8.8.» и вступлении в организацию «красных цзаофаней». Одновременно Мао Юаньсинь публично огласил содержание переговоров с председателем Мао, основной смысл которых сводился к таким требованиям: не становиться в позицию, противостоящую «великой культурной революции», не становиться на сторону монархистов, твердо стоять на стороне истинных революционных цзаофаней, вместе с истинными революционными цзаофанями вести борьбу с «каппутистами»...

Переход Мао Юаньсиня на сторону противника был сильнейшим ударом по «Союзу 8.8.». От этого удара «Союз 8.8.» не оправился. Все объединявшиеся с ним организации и течения отошли. Вскоре под давлением Центрального комитета по делам культурной революции «Союз 8.8.», находившийся на равных с «красными цзаофанями», объявил о своем роспуске. Знамя пало, войска разбиты. Город «Алеет Восток» объединился под единой властью «красных цзаофаней».

Поэтому можно полностью утверждать, что захват власти в провинции Хэйлунцзян и в городе «Алеет Восток» был осуществлен «красными цзаофанями» бескровно. У власти они поставили Пань Фушэна — революционного кадрового работника».

Пань Фушэн приехал в провинцию Хэйлунцзян на должность заместителя председателя народного комитета провинции накануне «великой культурной революции», а когда разразилась революция, он «заболел», поэтому среди руководящих работников провинции он оказался единственным, кто не был обвинен в каких-либо серьезных преступных деяниях. Он также не подвергался никакой критике и избиению. Когда понадобилось создать «революционный комитет из трех сил», цзаофани, захватившие власть, вспомнили о его существовании. Не имея ни одного представителя «революционных кадров», «союз трех сил» не мог создать самого себя, руководимый председателем Мао пролетарский штаб не утвердил бы рождение такого революционного комитета». Поэтому цзаофани в спешном порядке, как украденную невесту, втолкнули Пань Фушэна в паланкин революционного комитета, под духовой оркестр вытащили из-за политической кулисы, представили его «новой звездой Северо-востока», которую даже трудно сравнить с сияющей орхидеей.

Отважные воины, захватившие власть, изначально рассчитывали выдвинуть Пань Фушэна только в роли марионетки в тройственном союзе, и не больше. А настоящая большая власть несомненно должна была находиться в их руках. Выдвигая его, они давали ему вторую политическую жизнь и разве он мог не испытывать к ним чувство благодарности? Мог ли он не понять их умом и сердцем, не прислушаться по-хорошему к их советам? Осмелится ли он не понять их намеки? Председателем «революционного комитета трех сил» по их расчетам должен был стать Фань Чжэнмэй, так как он внес исторический вклад в «великую культурную революцию», указав стране путь к «школам 7 мая» в виде школы для кадровых работников в Люхэ, он близкий и родной человек председателю Мао. Его знали в ЦК по делам культурной революции. Кроме того, он мог стать человеком, который будет представлять их интересы.

Они не придали значения тому, что действительность часто не совпадает с желаемым, поэтому выдвинутый ими Пань Фушэн, похоже пользовавшийся благосклонностью ЦК по делам культурной революции, вопреки всем ожиданиям сел в кресло главы «революционного комитета». А их старший брат Фань стал всего лишь членом постоянного комитета. Кроме того, в постоянном комитете было всего одно место для представителя студенческих цзаофаней. Они почувствовали себя обиженными, обманутыми, одураченными. Они возмутились. В тот день, когда было объявлено о рождении «революционного комитета трех сил» провинции, они по всему городу расклеили огромные лозунги с призывом «дать артиллерийский залп» по новому ревкому. Некоторые из них я четко помню до сих пор:

«Дадим залп тысяч орудий по псевдореволюционному комитету двух сил!». В нем высказывалась мысль о том, что студенческие цзаофани оказались вытесненными из него.

«Пань Фушэн прибрал к рукам результаты побед, завоеванные цзаофанями!».

«Слава «новой крысы Северо-востока» недолговечна!».

«Развернем решительную борьбу за второй захват власти! Клянемся бороться до полной победы!».

* * *

Вскоре после этого сформировалась группировка под названием «Артналетчики».

Если говорить объективно, то следует заметить, что когда Пань Фушэн был приглашен ими во власть прямо из больничной палаты, он был не только признателен им, но и принял неожиданные знаки благоволения с чувством радости и тревоги. Прежде он считал, что его политическая жизнь уже завершена. Хунвэйбины не дали ему никакой серьезной острастки, разрешили продолжить «лечение» в палате для высоких кадровых чинов, и он тогда очень хорошо понял, что ему здорово повезло. Когда цзаофани появились перед ним, он склонил голову и согнулся в пояснице, все его тело задрожало в страхе, он не смел смотреть им прямо в глаза. Когда они сказали ему, что хотят вступить в союз с ним, тогда он еще больше не поверил им, полагая, что они пришли, чтобы предварительно выяснить, есть ли у него честолюбие, и трусливо, упавшим голосом сказал: «Я не гожусь, я не подхожу, я не питаю несбыточных надежд...» Когда они в конечном счете убедили его в необходимости такого крутого поворота судьбы, у него от волнения за капали слезы, и он клятвенно заверил их в том, что отныне и навсегда будет дышать одним с ними воздухом и испытывать общую судьбу, всегда будет плечом к плечу вместе с ними вести борьбу, до конца своих дней служить одному с ними делу.

Пожалуй, он сам не думал и не гадал, что его не только возьмут в союз по их инициативе, но и сделают председателем революционного комитета.

Как только он сел в первое кресло председателя ревкома, он сразу же отвернулся от них, стал твердой рукой наносить им серьезные удары. Он собрал вместе всех тех из числа учащихся, кто осмелился «открыть артиллерийский огонь», объявил их «контрреволюционерами, пойманными с поличным», отдал приказ задерживать и арестовывать их, относиться к ним и содержать как опасных преступников. Себя он считал председателем революционного комитета, которого утвердил пролетарский штаб, возглавляемый председателем Мао. Чувствуя за спиной поддержку, не знал страха и сомнений.

Будем справедливы, он определенно хотел видеть покой и порядок во всей провинции, стабильную политическую обстановку. Это — мечта любого человека, который стал бы председателем революционного комитета. К тому же он не имел права пренебрегать чаяниями народа.

Однако «Артналетчики», несмотря на давление, не покорились. Они еще сильнее возмутились. Им хотелось своими глазами увидеть, как он, вторично получив власть, второй раз буквально через день упустит ее. Они от открытых «артналетов» перешли к подпольной деятельности, везде призывали к сочувствию, везде искали союза с военными, выискивали подходящий случай, чтобы возродиться, воспрянуть духом. Они и презирали его, и ненавидели.

Член постоянного комитета Фань, которого братья цзаофани раньше называли «старший брат Фань», став всего лишь членом постоянного комитета, а не председателем расценил это как поражение, и затаил недовольство по отношению к вновь созданному ревкому. Под тем предлогом, что Пань Фушэн подавляет «новых звезд Северо-востока» — бойцов-цзаофаней, совершивших ратные подвиги в кровопролитных боях, он вышел из «революционного комитета», заявив о полном разрыве с «комитетом Паня», обвинил его в политической непорядочности, в том, что он совершил грязное дело, поступил по отношению к революционным бойцам-цзаофаням коварнее, чем со сторонниками контрреволюционной буржуазной линии, что он исчерпал себя.

У Пань Фушэна не хватило смелости, арестовать такого человека, как Фань Чжэнмэй, не имея на это санкции ЦК по делам культурной революции. Он срывал зло на других, не знал, что делать, проявлял нерешительность. В действительности его авторитет был несопоставим с авторитетом Фань Чжзнмэя. И тем не менее ЦК по делам культурной революции решил назначить именно его председателем «революционного комитета», только потому, что было решение председателя Мао о революционных комитетах, указывавшее, чтобы возглавляли их старые революционные кадровые работники: средними и молодыми должны руководить старые. ЦК по делам культурной революции даже толком не знал, что из себя представляет Пань Фушэн. Поздравительная телеграмма, присланная от имени ЦК партии, Политбюро, Государственного совета, Военного комитета, была подготовлена только ЦК по делам культурной революции.

Действия Фань Чжэнмэя, направленные на разрыв отношений, заставили Пань Фушэна задуматься: ему только что пришла в руки удача, «получил власть, и вдруг удар из-за угла, да такой, что закружилась голова. Когда его политический мозг проснулся, он моментально начал заигрывать с ним, высказал мысль о том, что намерен сам направить в ЦК по делам культурной революции письмо с просьбой передать кресло заместителя председателя «революционного комитета» Фань Чжэнмэю, совместно с ним держать власть, совместно решать большие дела. Однако опоздал!

«Старый цзаофань» Фань Чжэнмэй в душе презирал Пань Фушэна. Он считал, что стоит громко заявить о себе, и кресло хозяина провинциального ревкома будет твоим. Должность заместителя председателя не удовлетворяла ни его политические устремления, ни политические амбиции. Он предпочел идти ва-банк. Или успех, или гибель за правое дело.

Основной силой «Артналетчиков» в большинстве своем были старые цзаофани, люди без роду и племени, самые шумные и голосистые, боевые друзья до гроба честолюбивого Фань Чжэнмэя. Они поистине никогда не знали, что такое страх. Во время «великой культурной революции» они, кипя гневом, все крушили и предавали смерти, не знали преград, сметали все препятствия на своем пути. И вдруг какому-то никому не известному, ничтожному человеку Пань Фушэну приходит в голову сумасбродная идея — враз истребить их. Как они могли проглотить такое? Старший брат Фань снова встал рядом с ними, так кого им еще бояться? Они помогли и без того сильному хищнику воспрянуть духом, поднять воинственность, умножить уверенность, чтобы наброситься и одним махом проглотить только что родившийся революционный комитет, который пришелся им не по вкусу, и таким образом остудить их ненависть к нему. Они от подпольной деятельности перешли к открытой, создали огромную угрозу «новой звезде Северо-востока».

Все организации, которые не решили свои политические цели в революционном комитете и почувствовали, что потерпели неудачу, одна за другой становились под знамена «Артналетчиков», укрепляя их могущество. Над новорожденным революционным комитетом разразилась гроза, он затрещал по всем швам.

«Артналетчики» второй раз захватили власть, враз заняли несколько институтов и крупных заводов, создав на них свои опорные пункты (базы), провели многотысячный митинг приведения к присяге сторонников «Артналетчиков», создали «Главный штаб артналетчиков».

Пань Фушэн для того, чтобы спасти положение, укрепить свое кресло, от имени политкомиссара провинциального военного округа отдал приказ войскам взять под вооруженную охрану все революционные комитеты.

Главари «Союза 8.8.», распущенного по приказу ЦК по делам культурной революции, видя, что представился благоприятный случай собрали разного рода старые свои силы — и создали «Главный штаб по защите трех революционных сил», перешли на сторону провинциального революционного комитета, поинтересовались мнением председателя Паня насчет возможных перемещений в руководстве.

Пань Фушэн страдал от того, что массовые народные организации не поддержали его. Он лично принял участие в собрании по созданию «Главного штаба по защите трех сил», приветствовал его рождение и торжественно признал, что прежнее его заявление о том» что он дышит одним воздухом с «Артналетчиками», делит с ними одну судьбу, было вынужденным политическим выбором. Из-за этого «Артналетчики» без труда снова захватили власть и заодно с монархистами подавляют истинных левых революционеров. Но даже если бы и не это, все равно лишь одними войсками невозможно противостоять «Артналетчикам», ликвидировать затаившуюся преступность. С помощью «Главного штаба» — этой массовой народной организации — можно помериться силами с «Артналетчиками» и в конечном счете — разобраться в истинном положении дел.

Из-за того, что Пань Фушэн оказался непримиримым к «Артналетчикам», а развалившуюся организацию монархистов поддержал, он стал смертельным врагом «Артналетчиков», а они настолько возмутились, что скрежетали зубами, решили довести до конца кровавую войну с ним.

«Великая пролетарская культурная революция» подошла к такому этапу, когда цзаофани целиком и полностью были вовлечены в водоворот борьбы за власть. Как у «Артналетчиков», так и в «Главном штабе» ядро вело борьбу за так называемую политическую власть, а массы людей — за так называемую справедливость.

Политическая власть и справедливость — это не идентичные понятия.

В связи с тем, что появились призывы и подстрекательства к справедливости, из-за того, что в формах борьбы произошли коренные изменения, и теперь уже не миллионные массы боролись с одиночками, идущими по капиталистическому пути, а миллионные массы боролись против миллионных масс, большие воинские части противостояли другим крупным воинским частям, шла поистине борьба не на жизнь, а на смерть, разыгрывался спектакль, который можно назвать исторической драмой. Эта никому не нужная борьба приобрела псевдовеличественную окраску.

«Новая звезда Северо-востока» не успела дать городу «Алеет Восток» хотя бы лучик света, «Артналетчики» и «Главный штаб» создали в городе царство беззакония, полную неразбериху.

Гибель дяди Лу, умопомешательство тети Лу, исчезновение единственного сына у супругов Ма, хлопоты, связанные с возвращением старшего брата в психбольницу отвлекли меня от городских дел, я, хунвэйбин — все еще не определил свое место в «культурной революции». Я в то время сочувствовал хунвэйбинам-монархистам из «Союза 8.8.»,а теперь еще стал симпатизировать «Артналетчикам».

Вскоре я вступил в организацию «Артналетчиков» средних школ и стал верным и убежденным ее членом.

У меня, семнадцатилетнего парня, хотя нет, в тот год мне уже исполнилось восемнадцать, конечно же, не было никаких честолюбивых мыслей, вступление в ряды «Артналетчиков» тоже совершенно не преследовало никаких политических целей, меня абсолютно не волновало, кто сидит в первом кресле провинциального ревкома, кто — во втором, кто — в третьем и кто — в четвертом. Если бы определяли место каждого так, как это делали герои Аяншаньбо в романе «Речные заводи», то до меня очередь не дошла бы.

Присоединиться к «Артналетчикам» меня побудило не чувство справедливости, а моя трагическая сущность.

Сам человек часто считает, что трагическая сущность — это ценное состояние души. Героическую личность постоянно ждет трагическая судьба. Трагическая сущность быстрее всего проявляется в мозгу романтических зеленых юношей, стремящихся продемонстрировать высокие душевные качества. Заставляет их делать опрометчивые поступки, толкает на глупости, даже на самопожертвование.

В тот день, когда «Союз 8.8.» был распущен, на стадионе собрался многолюдный митинг. Руководитель Харбинского «Союза 8.8.» зачитал, последнюю дипломатическую ноту ЦК, по делам культурной революции, изложенную в жестких формулировках. Зачитал и беззвучно заплакал.

От себя он сказал всего одну фразу: «Я прошу всех извинить меня, прошу быть великодушными».

И тысячи людей залились слезами. Сплошной гул плачущих уходил в небесную высь.

Я тоже плакал. Плакал, как ребенок от незаслуженной обиды, когда некому пожаловаться. Тысячи людей плакали и пели:

В тот день я прочувствовал трагизм, нависший над стадионом. Может быть я прочитал слишком много художественных произведений о трагическом героизме и они незаметно оказали влияние на мою чувствительную личность. Я благоговел перед героизмом трагического духа российских декабристов, итальянских карбонариев, английских вигов. Трагическая сущность — это постоянное душевное состояние героев, потерпевших поражение или обреченных на поражение. Во время небывалого в истории фарса, каким была «великая культурная революция» я, как надрессированная собака, идущая по следу, вынюхивал, где есть драгоценный запах трагического духа, чтобы найти применение охватившей меня психологии самопожертвования.

«Союз 8.8.» превратился в «Главный штаб по защите трех революционных сил» и, наверно, испытывал радость от того, что избавился от давления своего старого штаба, сам стал давить на других и отплатил за позор, который пришлось перенести, почувствовал гордость за себя. Однако для меня он из-за этого утратил трагическую сущность. Одновременно он лишился притягательной силы, ради которой я стал бы бороться за него.

Это можно хорошо показать на примере схватки двух кулачников. Я по своему душевному состоянию никогда не мог стать на сторону победителя, разделить «с ним радость победы. Но и став на сторону поверженного, не хотел разделять его участь. Кроме того, я никогда не имел привычки представлять себя победителем в какой бы то ни было жизненной ситуации, всегда был готов потерпеть поражение. Страдания потерпевшего в сравнении с радостью победы как бы обогащают мой внутренний мир. Я даже считаю, что все глубокие чувства рождаются именно в переживаниях. Боль поражения сама по себе означает глубокое чувство. Они — близнецы-братья с глубоким смыслом. Для того, кто не пережил поражения, все победы, гордость за них, удовлетворение успехом, воодушевление, радость окажутся обыденными, бесцветными. Я никогда не поверю, что такие победители могут дать глубокую оценку чувствам и мыслям.

Выбирая между «Главным штабом по защите трех революционных сил» и «Артналетчиками», я предпочел примкнуть к лагерю последних.

«Главный штаб по защите трех революционных сил» представлял священную и неприкосновенную власть, «Артналетчики» защищали тех, кто не покорился. Именно потому, что первые были священны и неприкосновенны, обладали большой силой, а вторые бросили им вызов на бой, поэтому они выглядели в моих глазах особенно смелыми и неустрашимыми, были окутаны героическим ореолом. Конечное поражение «Артналетчиков», можно сказать, изначально было очевидно, так как их героизм с первых шагов нес в себе трагический дух. Бесстрашный и дерзновенный героизм вместе с безоглядным трагизмом прямо-таки соответствовал моей натуре. Я добровольно пошел за ними на смерть, понимая, что такая смерть в нравственном плане ценится очень высоко, без сомнения рассматривается, как достойная.

Институты и заводы, занятые «Артналетчиками», были окружены. Все органы власти, которые контролировал или которыми монопольно распоряжался «Главный штаб по защите трех революционных сил», не только осуществили «диктатуру пролетариата», но и принесли немало зла семьям «Артналетчиков».

Магазины перестали обеспечивать семьи «Артналетчиков» продовольствием.

Больницы прекратили оказывать им медицинскую помощь, не принимали их на лечение.

Начальные школы не пускали их детей на порог.

Уличные комитеты могли не выдавать семьям «Артналетчиков» талоны на покупку товаров. Не производили обряды бракосочетания сыновей и дочерей «Артналетчиков». Не выдавали новорожденным свидетельства о рождении.

Революционные комитеты — эта новейшая пролетарская политическая власть — по отношению к «Артналетчикам» прибегла к политике блокады, какую проводили чанкайшисты по отношению к «коммунистическим районам».

Громкоговорящие машины «Главного штаба» целыми днями разъезжали по городу «Алеет Восток», демонстрируя силу, запугивая непокорных:

Боевые песни «Главного штаба» каждый день разносились по городу «Алеет Восток».

«Артналетчики» прибегли к стратегии «сострадания к воинам», они периодически по ночам делали вылазки отрядами особого назначения, забирали из домов своих детей и укрывали на базах, вместе с ними переносили невзгоды.

И вот тогда-то значительная часть населения города постепенно стала сочувствовать «Артналетчикам». Революционный комитет и его «Главный штаб» лишились симпатий людей.

«Артналетчики», получив сочувствие, от «стратегической обороны» перешли к «стратегическому контрнаступлению».

Главный штаб «Артналетчиков», расположенный на Первом машиностроительном заводе Харбина, часто посылал своих бойцов отряда особого назначения для добывания себе и своим семьям продовольствия, угля, дров, медикаментов, овощей, литературы для чтения детям. Так как Первый машиностроительный завод производил военную технику, то отряд особого назначения выезжал на операции на танках и броневиках.

Когда танк или броневик подъезжал к какому-нибудь продовольственному магазину, угольному складу, овощному рынку или больнице, хитрые и шустрые здоровяки из отряда особого назначения культурно и вежливо, и в то же время энергично и жестко требовали руководителя, которому говорили: «Для пропитания стариков, женщин и детей мы берем у вас взаймы продовольствие». Или: «Берем у вас взаймы уголь», или дрова, или овощи, или лекарства...

Они также, как в свое время ополченцы 8 Армии, действовали с пистолетами за поясом, чтобы видели, с кем имеют дело. Скажите, кто осмелится не занять?

Трусливые моментально, кивая головами и низко кланяясь, с готовностью отвечали: «Благодарю за добрые слова, сколько хотите взять взаймы, столько и берите! У вас хватит людей? Если мало, я пришлю несколько человек на подмогу!».

Те, кто посмелее, могли, набравшись храбрости, спросить: «Когда вернете? Или: мне надо бы связаться с высшим начальством».

«Когда вернем? Подождите пока мы захватим власть, тогда и вернем!» — примерно так отвечали им бойцы.

Кроме того, с нарочито деловым видом они заполняли и давали им расписку о займе такого содержания:

Сегодня в ........ магазине взято взаймы 100 (или другое количество) мешков муки (или риса, сахара и т.п.), 2 ведра масла соевого (и т.п.) После победы революции вернем полностью.

Отряд особого назначения «Артналетчиков»

В заключение торжественно ставили печать красного цвета Главного штаба «Артналетчиков».

Перед уходом напутствовали: «Смотри, не потеряй, береги ее. Когда мы возьмем власть в свои руки, по ней найдешь нас!».

Естественно, 100 мешков, 2 ведра — это только цифры, необходимые для расчета при возврате займа.

Однако в их действиях было и такое, что вызывало уважение: не били, не ругались, все было похоже на заем. В расписках указывалось сколько взято взаймы. Не было стремления загрести как можно больше. В расписках о займе они указывали, сколько взяли, сколько увезли.

Уехав, они оставляли о себе очень хорошее впечатление. Некоторые даже считали, что «Артналетчики» — это дисциплинированная, строгая и справедливая «железная армия». Беря взаймы, они оставляют расписки! Разве это не удивительная организация «великой культурной революции», какие редко встретишь.

Отряды особого назначения нисколько не подпортили репутацию «Артналетчиков». А атаки «Главного штаба по защите трех революционных сил» на бандитов-артналетчиков усиливали их легендарную славу. Населению нравились необыкновенные личности, пусть даже они и «бандиты», все равно их по-прежнему любили. Легендарный ореол в конечном счете смягчал жесткость классовой борьбы. Об отрядах особого назначения в городе возникла масса всяких новых легенд. Население проявляло живой интерес к такого рода легендам. Тем для разговоров хватало на все свободное время. Простой народ излагал все это своим бытовым языком, обогащая своей фантазией и стилем изложения.

Иногда, когда «Главный штаб по защите трех революционных сил» не мог предсказать возможные действия «Артналетчиков», они выходили со своих баз, собирались вместе и устраивали демонстрации. То бывали величественные зрелища: идущие впереди танки и броневики прокладывали путь колоннам, они же замыкали шествие. Иногда выходило 3–4 единицы техники, а иногда и 5–6. Даже громкоговорящая установка участвовала в таких вылазках. Высоко поднятые черные стволы танковых орудий, казалось, в любую минуту готовы выпалить «снаряды гнева». Стволы пулеметов на броневиках постоянно поворачивались вперед и назад, вправо и влево, подобно тигру вглядывались во все стороны в готовности растерзать и съесть жертву. Хотя «Главный штаб по защите трех революционных сил» и имел превосходные винтовки, выданные провинциальным военным округом, однако у него не было ни броневиков, ни танков. В самом провинциальном округе их тоже не было. Поэтому, когда «Артналетчики» проводили демонстрации, «Главный штаб по защите» затаивался, никоим образом не вступал в прямое противостояние с ними. А население толкалось на улицам наблюдая за шествием, рукоплескало их военной мощи. В душах простых людей тогда уже повсюду возникло отрицательное отношение к «культурной революции». Они часто говорили друг другу: «хоть при левых, хоть при правых, все равно беспорядки, в любом случае беспорядки, так пусть уж будет беспорядок «Артналетчиков», чтоб ему пропасть! Наверно, китайский беспорядок когда-нибудь подойдет к тому дню, когда уже нельзя будет его продолжать, и «великая культурная революция» закончится! Не может быть, чтобы не закончилась!»

Наша школа находилась под властью «Главного штаба по защите трех революционных сил». И всего несколько десятков человек поддерживало «бандитов-артналетчиков». Мы боялись разоблачить себя и в то же время обязаны были участвовать в работе «Главного штаба». Мы считали себя подпольщиками, постоянно наносили мелкий вред деятельности «Главного штаба». Например, на доске срочных уведомлений тайком исправляли время проведения мероприятий, прятали их знамена, выкрали их официальную печать, срывали их дацзыбао, плакаты и лозунги, нарушали их радиовещательную сеть, от имени отряда особого назначения «Артналетчиков» рассылали их главарям письма с различными угрозами... Вот такими делами мы занимались. По картинам нашего революционного кино у нас сложился образ подпольщиков коммунистической партии, как людей бесстрашных, изобретательных в своих действиях и мы им подражали, у нас было ощущение, что мы в условиях белого террора ведем выдающуюся работу.

В то же время нам казалось, что во всем том, что мы делаем пока еще недостает героического, нет на счету таких дел, какие делали пионеры в период антияпонской войны. Мы еще не испытали даже тех тягот и лишений, какие достались маленькому солдату Чжанга.

Мы стремились в огонь и в воду, жаждали настоящего героизма.

Однажды мы собрались на совет, наш героизм нам казался мелким, все считали, что мы должны вступить в отряд особого назначения «Артналетчиков».

Мы представляли себя на подножках броневиков с пистолетами за поясом, засунутыми так, чтобы были хорошо видны, в приподнятом настроении, стараясь привлечь к себе всеобщее внимание, появляемся в каком-нибудь месте, с пристуком кладем на стол расписку, грозно объявляем: «От имени революции! Мы берем взаймы...» Или таким же грозным тоном предупреждаем: «Вы не должны с неоправданным упрямством идти вслед за «Главным штабом по защите трех революционных сил»! Мы, «Артналетчики», все равно возьмем в свои руки политическую власть!»...

В чем же заключался тот энтузиазм?

Когда мы подумали обо всем этом, каждого из нас прямо-таки потрясло. И главным оказалось не то, кто возьмет власть, возьмут ли ее «Артналетчики». Нас совершенно не интересовало, какая будет власть. Нам было абсолютно безразлично, в чьих руках она в конечном счете окажется. Для нас важно было другое: мы не только хотели вступить, в отряд особого назначения «Артналетчиков», но и как можно больше проявить себя, показать, какие мы железные ребята. Отряд особого назначения гремел больше всех среди организаций цзаофаней.

Тогда каждый из нас прокусил себе палец, и мы кровью написали письмо с просьбой принять нас в отряд особого назначения, письмо спрятали за пазуху. В ту ночь я оставил дома записку: «Мама, я и мои боевые друзья уходим на нашу базу. Мы должны быть готовы своей кровью отстоять нашу базу! Если я не вернусь, сразу же, вы ни в коем случае не переживайте. Я, взрослый мужчина, вправе принести личное в жертву общему. Желаю вам долгих лет жизни, если герой погибнет и не вернется домой, то считайте это моей предсмертной клятвой и клятвой моих друзей!».

Я тихо покинул дом, соединился со своими друзьями и мы больше двух часов пробирались по городу, пока не подошли к Первому машиностроительному заводу, нащупали линию блокады «Главного штаба по защите трех революционных сил», через канализационную трубу по грязной сточной воде, доходившей до груди, проникли за ограду завода.

Первая база «Артналетчиков» находилась в положении боевой готовности №1. Четыре броневика и три танка выстроились перед главными воротами в две линии, чтобы ринуться за ворота по первому сигналу. Несколько тысяч человек в ивовых касках на голове, с дубинками в руках были готовы к действиям. Более трехсот боевиков из отряда особого назначения с винтовками в руках и комплектом боеприпасов были рассажены на 5 или 7 грузовиках, лица суровы, напряжены, как у камикадзе, пальцы рук, казалось, лежат на спусковом крючке в ожидании команды на открытие огня.

В самом начале деятельности «Артналетчиков» один из их отрядов особого назначения выполнял свои особые операции, подвергся нападению бойцов «Главного штаба по защите трех революционных сил» и был полностью захвачен в плен. По «агентурным» данным их уже несколько дней содержат в подвальном помещении одного из институтов, часто избивают.

И теперь они намерены были вызволить своих боевых друзей.

Как только мы вылезли из канализации, нас сразу же обнаружили и под охраной препроводили к женщине-вожаку.

Внешне она выглядела приятной, вид бравый, живая, порывистая. Одета в мужскую теплую военную форму без знаков различия и без кокарды на шапке.

— Зачем вы явились сюда по канализации? — спросила она. Мы в один голос ответили:

— Настойчиво просим включить нас в отряд особого назначения!

— Но ведь вы еще даже не «Артналетчики», а уже просите включить в отряд особого назначения, что вы там будете делать? — снова спросила она. Мы разноголосо сказали ей, что мы «Артналетчики».

— А кто утвердил ваш прием в «Артналетчики»?

— Никто не утверждал, мы вам сочувствуем, мы сами зачислили себя в «Артналетчики»! — безапелляционно ответил один из нас.

Она улыбнулась, повернулась к своим подчиненным и громко спросила их:

— Вы слышали? Даже эти учащиеся средней школы сочувствуют нам. Выходит, люди не равнодушны к нашему положению, оно благотворно сказалось на их сознании.

Однако никто из ее подчиненных даже не улыбнулся, в один голос они проскандировали:

— Или мы, или враг! Или мы, или враг! Готовиться к кровопролитной войне! Жизнь или смерть! — так они выразили свою твердую волю.

Она снова повернулась к нам и, преисполненная глубокой веры в свою правоту, с улыбкой сказала:

— Вы тоже поняли? «Артналетчики» нисколько не нуждаются в жалости и сострадании!

Мы беспорядочно, перебивая друг друга, сказали ей, что именно потому, что «Артналетчики» под давлением силы оказались несгибаемыми, мы относимся к ним с уважением! Раз уж мы пришли искать прибежище у «Артналетчиков», то ни за что не уйдем! Мы хотим бороться вместе, побеждать вместе!

Мы показали ей наше письмо, написанное кровью.

Она прочитала и, как нам показалось, сильно разволновалась, передала для прочтения другому человеку.

Тот, прочитав, передал третьему.

Вся шеренга «Артналетчиков» по очереди просмотрела наше написанное кровью письмо.

Вдруг один из стоявших в строю стал выкрикивать лозунги:

«Долой Пань Фушэна! Высвободим наших боевых друзей!».

Дубинки, как лес, поднялись над головами и множество голосов одновременно закричали:

«Освободим наших боевых друзей! Долой Пань Фушэна! Долой Ван Цзядао! Долой «Главный штаб по защите трех революционных сил!».

Наша ватная одежда пропиталась грязной канализационной водой и только когда один наш парень так озяб, что потерял сознание, они заметили это.

Вожак моментально приказала одному из своих:

— Отведи этих маленьких бесенят в бассейн, пусть выкупаются, и найди им ватную одежду, пусть переоденутся!

Тогда нас отвели в бассейн Первого машиностроительного завода

Пока мы купались и мылись в подогретой воде, пока нам искали теплую детскую одежду, пока мы вышли из бассейна, за это время двор опустел, не осталось ни одного человека.

Мы с удивлением спросили, куда же все исчезли?

Парень, который сопровождал нас, ответил:

— Все отправились выручать наших боевых друзей. Сегодня у нас крупное событие, мы серьезно предупредим Пань Фудэна. Мы допытывались, почему не подождали нас.

— Это не детская игра, это смертельно опасно! Руководители приказали не разрешать вам следовать за ними! — пояснил он.

Мы искали там прибежище именно ради того, чтобы идти навстречу смертельным опасностям и подвернулся как раз такой случай, а нам не разрешили участвовать в операции вместе с ними. Мы и досадовали, и возмущались, допытывались, кто из руководителей так решил.

— Невестка Пань приказала! — ответил он совершенно серьезно.

— Невестка Пань? Это не та ли «черная, высокая» невестка Пань?

— Это не та ли невестка Пань, которая перед входной дверью провинциального ревкома собирала пожертвования для семей «Артналетчиков»?

— А женщина-вожак, которая недавно разговаривала с нами, это не она ли?

Он сказал нам, что то была именно она.

Мы встречались с невесткой Пань! И даже разговаривали с ней! Каждый из нас почувствовал, что был удостоен огромной чести! Это немного компенсировало досаду от того, что, мы упустили случай проявить готовность самоотверженно пожертвовать собой.

«Невестка Пань» вошла в наши сердца героиней, более умной и храброй чем невестка Ацин.

«Невестка Пань» — было ее прозвище. Она была студенткой литературного факультета Хэйлунцзянского университета. Незамужняя. Почему боевые друзья из «Артналетчиков» называли ее «Невестка Пань», мы так и не узнали.

Однажды в многолюдном районе города встретились радиовещательные машины «Артналетчиков» и «главного штаба по защите трех революционных сил». Как говорится, «когда враги сталкиваются нос к носу, у них слишком краснеют глаза». Но в тот раз между ними развернулась не вооруженная война, а война умов.

В радиовещательной машине «Главного штаба по защите» сидел мужчина, державший в руках толстый набросок радиовещательного текста, который он озвучивал. А в радиовещательной машине «Артналетчиков» находилась «Невестка Пань» с пустыми руками.

На одной стороне мужчина, на другой — женщина, у одного в руках текст, у другой — пустые руки, казалось, что преимущество целиком и полностью на стороне «Главного штаба по защите».

Хотя у «Невестки Пань» не было никаких заготовленных материалов, тем не менее она подавляла своей непринужденностью, умело вела горячую полемику, обладала живым выразительным языком, была красноречива, говорила, как по писанному, с издевкой и едко, умело отвечала на вопросы, логично и четко, с язвительной насмешкой и юмором, с полным знанием дела пользовалась трудами Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, классическими примерами прошлого и настоящего. В дебатах, длившихся более трех часов, «Главный штаб по защите» был признан побежденным. Городские жители стоявшие на тротуарах и наблюдавшие представление, аплодировали «Невестке Пань». Радиовещательная станция «Главного штаба по защите» ретировалась в конец улицы, повернула за угол и ушла.

С того дня прозвище «Невестка Пань» распространилось по всему городу, стало популярным, о ней заговорил почти весь город «Алеет Восток». Даже многие из «Главного штаба по защите» упоминали ее имя с большим уважением, не могли не признать, что во всем городе не сыскать человека, который мог бы состязаться с нею в дебатах.

Говорили, что Пань Фушэн на заседании постоянного комитета провинциального революционного комитета тоже сказал: «Такие личности, как «Невестка Пань», встречаются редко! Если кому-то удастся переманить ее на нашу сторону, то это будет равно тому, что он совершил подвиг во имя нашей новой политической власти! Если только она согласится покончить с темным прошлым и начать новую жизнь, я, Пань Фушэн, гарантирую ей место члена постоянного комитета провинциального ревкома. Если даже она захочет стать заместителем председателя ревкома, то мы тоже можем подумать!».

И ходили слухи, что действительно кто-то пытался переманить ее на свою сторону, но она категорически отказалась.

Она осталась до конца твердо преданной «Артналетчикам».

Позже «Невестка Пань» ездила по всему городу с отрядом особого назначения, везде произносила речи, выступала с докладами, собирала пожертвования для «Артналетчиков».

Однажды я издали слышал ее выступление во время сбора пожертвований:

«Граждане, я — «Невестка Пань»! Я протягиваю к вам свои руки, прося о поддержке! Дух справедливости витает надо мной и над вами, он молча наблюдает за мной и каждым из вас. У кого из вас нет отцов, матерей? У кого нет жен, сыновей, дочерей? «Главный штаб по защите» заблокировал нас «Артналетчиков», надеется обречь нас на скорую гибель! Можете не любить и не жалеть нас «Артналетчиков», но в чем вина жен, сыновей и дочерей бойцов отряда «Артналетчиков», в чем вина их отцов и матерей? Их безвинные жены и дети, безвинные отцы и матери на грани голода и гибели от холода, доведены до крайней нищеты, так как братьям рабочим, входящим в состав «Артналетчиков», уже давно не выдают зарплату...»

Как только «Невестка Пань» начинала говорить у какой-нибудь автобусной остановки, оказавшиеся поблизости горожане, у которых были при себе кошельки с деньгами, независимо от того, как они относились к «Артналетчикам», все невольно засовывали руки в карманы и доставали деньги.

Вот такими способностями обладала «Невестка Пань»! Выражение ее лица, ее голос могли растрогать любого! Она как бы обладала некоей волшебной силой.

Рядом с нею бойцы отряда особого назначения носили большую корзину, каждый человек подходил к ней и бросал деньги. Даже дети. Каждый раз она набирала полную корзину денег.

Простой народ Китая во время «великой культурной революции» жертвовал последним во имя справедливости. Аюди повсеместно жили намного беднее, чем сейчас, однако не в пример нынешним сберегали копеечку. Это было одним из условий, почему «Невестка Пань» в те годы успешно собирала пожертвования. Если бы сегодня десяток «Невесток Пань» послали на сбор пожертвований на цели, которые могут вызвать возвышенные нравственные проявления людей, то боюсь, что за 10–15 дней они едва ли собрали бы одну корзину. На ремонт и восстановление Великой китайской стены, в китайский детский фонд, на помощь голодающим африканцам люди с зарплатой свыше двухсот юаней выбрасывали всего по 1–2 цзяо. Если бы государственные казначейские билеты распространяли не путем вычета из зарплаты, то из 10 человек, наверно, 8–9 их не купили бы.

Теперь все не так, как было тогда.

Головы китайцев теперь не так просты, какими были во время «культурной революции», они стали сверх меры хитроумными. Поэтому пожертвования во имя справедливости тоже ныне не те, что были прежде. Иногда я даже задумываюсь: а может быть это идеология наизнанку? Я теряюсь в догадках...

В то время «Артналетчики» говорили: теория старшего брата Фэна, ораторский талант «Невестки Пань», организаторские способности командующего Фэна. Командующий Фэн — это Фэн Чжаофэн. Всех их почитали как троицу выдающихся личностей.

Разве мы могли не чувствовать, что нам выпала большая честь.

Когда «Невестка Пань» собирала пожертвования, «Главный штаб по защите» не раз имел возможность задержать ее, однако поговаривали, что Пань Фушэн имел указание без приказа революционного комитета провинции не арестовывать «выдающуюся троицу бандитов-артналетчиков». И тем более не разрешалось причинять им какой-либо вред.

Надо отдать справедливость Пань Фушэну в том, что он питал слабость к талантам. Он, как мне кажется до последнего строил иллюзии склонить их к капитуляции. Само собой разумеется, то были только его мечты.

Однако «Невестка Пань» не разрешила нам, школьникам, написавшим кровью письмо с просьбой дать прибежище на базе «Артналетчиков», участвовать в крупном мероприятии по освобождению боевых друзей несомненно из-за того, что не могла подвергнуть нас смертельной опасности. Проявилось женское добросердечие.

В период «культурной революции» трудноописуемые бездумные террористические и ненавистнические, разумные и совершенно неоправданные поступки и действия порой блистали ореолом порядочности и человечности. Эти поступки, в конечном счете, показывали, что их осуществляли люди, а не сумасшедшие. Люди творили безумие.

Человек, который сопровождал нас на помывку, отвел нас туда, где жили семьи «Артналетчиков», каждому определил место для сна. Семьи «Артналетчиков» размещались в нескольких цехах, в каждом больше 10 семей, это значит — несколько десятков человек. Во всех цехах было очень холодно.

Женщины плакали, дети кричали — то были семьи людей, которых арестовал «Главный штаб по защите».

Когда я увидел все это своими глазами, у меня сразу закипело в груди, заболела душа за их судьбу, я почувствовал, что пришел деспот-угнетатель, появилось желание бросить клич на бой с деспотией. Как же могло так случиться, что притесненными оказались «Артналетчики» и их семьи? Не получилось ли так, что больше 99 процентов людей оказалось под тираническим правлением и одновременно тиранили других? Нельзя сказать, что деспотом был «новая звезда Северо-востока», деспотия была курсом тех сил. которые усиленно добивались стабилизации. Деспотом была сама «великая культурная революция». «Главный штаб по защите» и «Артналетчики» были всего лишь неизбежным порождением той деспотии. Кто из них обоих был прав, а кто — нет, не имеет значения.

Вдруг раздался сигнал тревоги. Прибежал человек и растерянно сообщил, что полчище «Главного штаба по защите», воспользовавшись тем, что основные силы большого лагеря отсутствуют, развернуло наступление. Они заявили, что хотят захватить упрямый бастион «Артналетчиков» на Первом машиностроительном заводе Харбина.

Обстановка обострилась. Женщины заплакали еще громче. Дети стали громче кричать.

Несколько десятков бойцов, оставленных для обороны лагеря собрались вместе.

Один из них, обернувшись в сторону женщин и детей, во все горло заорал: «Перестаньте плакать! Перестаньте кричать! Сколько бы вы не кричали и плакали «Главный штаб по защите» все равно никого не помилует! Только мы, оставшиеся здесь для защиты вас, обеспечим вам безопасность, не допустим, чтобы они вошли к нам!».

Несколько десятков старых рабочих тоже добровольно организовались в группу, каждый подыскал себе какую-либо вещь, которую можно использовать как оружие для борьбы. «Они объявили: «Мы вместе с вами будем защищать главные и тыльные ворота! Сегодня дорог каждый человек, а два — тем более! Каждого погибшего заменит наш человек! Если умрем, наши люди отомстят за нас! Мужчины и женщины, стар и млад, если ублюдки из «Главного штаба» действительно пойдут в атаку, никому не дозволено стать негодяем! Мы родились «Артналетчиками» и ими погибнем!».

Одна из женщин, гордо расправив плечи, выкрикнула: «Сестры, мы тоже займемся этими молодчиками, пожертвуем собой в борьбе с ублюдками из «Главного штаба»!».

И тогда женщины, вместе с подростками, подогревая друг друга, стали каждый для себя искать оружие, готовясь к отпору.

Я так растрогался, что хотелось плакать. Какая картина героизма разворачивалась передо мной! Драматический подъем духа и героизма, которые я жаждал изведать, полностью завладели мною.

Я отыскал себе длинный металлический прут, крепко сжал в руках.

Потом все ринулись во двор.

Включилось несколько прожекторов, стало светло, как днем.

Часть людей бросилась к главным и тыльным воротам, часть несла охрану у всех четырех высоких стен.

Мне даже представилась картина после захвата Первого машиностроительного завода: как попало валяются тела мужчин и женщин, стариков и детей; погибшие по-прежнему плотно сжимают в руках окровавленное оружие. Представил себе ребенка, прижатого телом матери, которая укрывала его до последней минуты своей жизни, потрясающий до слез плач ребенка. Я представил себе, как я сам должен погибнуть, чтобы выглядеть наиболее мужественным и героическим, какие лозунги надо прокричать перед смертью. По моим представлениям или еще, можно сказать, по моим желаниями должен погибнуть после того, когда погибнут все. Тогда я пойду прямо навстречу окружившим меня многочисленным врагам из «Главного штаба по защите», в последний момент брошу на них яростный взгляд, прежде поломав оружие, чтобы не отдать в руки врагам. Правда с оружием могла выйти заминка: мой длинный металлический прут можно было ликвидировать только в топке доменной печи. Было бы лучше, если бы у меня была винтовка. Перед самой смертью я сделал бы так, чтобы она не попала в руки врага. А еще было бы лучше, если бы в руках оказалась подрывная шашка! Тогда можно было бы погибнуть вместе с врагами. Пример с оружием показал, что вообразить можно много: и героизм, и смелость, и драматические ситуации, однако совершенно очевидно, что невозможно все осуществить в деталях. Только выкрикивание лозунгов можно продумать в полную меру заранее. Я вспомнил французского кавалерийского капитана, описанного в произведении Гюго, когда он в битве Наполеона при Ватерлоо погибал в бою. Знаете, что он крикнул англичанам, окружившим его со всех сторон? Правильно, он крикнул всего одно слово — «дерьмо»! То слово, конечно, несет презрительный смысл. Но могли его понять в «Главном штабе по защите»? А если они не читали «93-й год» Гюго? Или читали, но забыли того Французского кавалерийского героя-капитана? Он не главный герой книги, а всего лишь безымянный персонаж, показанный Гюго. Тогда придется снова кричать «да здравствуют «Артналетчики»!

Дерьмо.

Да здравствуют «Артналетчики»!

У героев достаточно героизма! Смелым не занимать смелости! Кажется, немного недостает трагизма...

Правильно, правильно, нельзя не прокричать «да здравствует председатель Мао!» Сражаться и умереть за председателя Мао, а он там в Пекине даже не будет знать об этом, разве это не драма? Конечно, будем сражаться и умрем за председателя Мао! За кого и для кого же еще я и многие другие будут что-то делать, если не за и не для многоуважаемого председателя Мао?

Надо прокричать всего три лозунга. Больше не успеть. Наверно, перед тем, как героически, доблестно будешь погибать, можно успеть прокричать три лозунга. Третий не обязательно заканчивать, можно докричать до «да», а «здравствует» останется на устах широко раскрытого рта, а твое тело медленно опустится на землю. Не надо падать ничком. Надо обязательно откинуться назад и упасть. Причем — обязательно широко расставить ноги. Падая, непременно распластаться, широко раскинув руки; медленно, не сгибаясь опуститься до земли. Мертвое тело должно иметь вид иероглифа «большой, великий» и свалиться на землю, залитую алой кровью...

Как раз когда я напрасно витал в облаках, несколько броневиков и танков выехали из гаража. Они были готовы оборонять лагерь.

Громкоговоритель «Главного штаба по защите» за высокой стеной вещал:

«Бандиты-артналетчики, слушайте! Мы знаем, что вы прибегаете к тактике «заманивания», быстро открывайте ворота и сдавайтесь! В противном случае мы атакуем вас, тогда вам не будет никакой пощады!...

На внутренней стороне стены тоже заговорил громкоговоритель: «Крысиное войско, слушай! Если у вас хватит смелости, то атакуйте! Единство народа несокрушимо, мы смело пойдем навстречу смерти!».

Главные и тыльные ворота растворились.

Атакующие «Главного штаба по защите» с криками бросились вперед, но обнаружив перед собой броневики и танки, отхлынули назад.

Броневик выпустил несколько очередей в ночное небо.

После этих выстрелов внутри ограды и за ней воцарилась тишина.

Боевики «Главного штаба по защите» бесшумно отошли.

Броневики и танки «Артналетчиков» тем не менее, как надежные сторожа, по-прежнему блокировали входы в главные и тыльные ворота. Пока что все были начеку, не расслаблялись. Боялись, что «Главный штаб по защите» делает ложный маневр, чтобы снова пойти в наступление. Только женщинам, в которых не было особой нужды, посоветовали забрать детей и увести их спать.

Перед рассветом большой отряд «Артналетчиков» возвратился в лагерь. И не просто возвратился, но и привез с собой освобожденных боевых друзей — одиннадцать человек живыми и шесть трупов. Четверо были забиты до смерти, два человека не смогли вынести пытки и покончили жизнь самоубийством, выбросившись из дома с большой высоты.

По слухам среди спасенных был и командующий «Артналетчиков» Фэн Чжаофэн. Его не только жестоко избивали, но еще и заживо закапывали в землю. Закапывали по грудь, принуждая, чтобы он признал, что «Артналетчики» реакционная организация и от имени командующего объявил бы во всеуслышание о ее роспуске. Он не покорился. Он предпочел смерть позору. Вероятно, потому, что он был командующим «Артналетчиков», «Главный штаб по защите» не осмелился закопать его по-настоящему, его извлекли из ямы... В тот вечер людей было слишком много, царила сумятица, и мы не сумели толком разглядеть этого непокорного командующего Фэна.

Сплошные горькие рыдания женщин в лагере, ярость мужчин создали атмосферу ненависти и ожесточения.

Вожаки немедленно открыли собрание и за каких-нибудь минут десять выработали решение — провести торжественные похороны. Тут же все завертелись, как белки в колесе, стали делать носилки, венки, писать траурные полотнища, готовить траурные повязки.

В девять часов утра несколько тысяч демонстрантов вышли с Первого машиностроительного завода Харбина. Как всегда, впереди шли броневики и танки. На головном броневике укрепили крест, перевязанный траурной лентой, на его перекрестье прикрепили огромный, величиной с таз идеально белый бумажный цветок. На танк накинули белое покрывало. На этот раз в путь двинулось четыре броневика и четыре танка. Знамена в этот раз не брали. Были подняты лишь погребальный полог из белой ткани и белый погребальный флажок. Объявили, чтобы соблюдался порядок, чтобы не выкрикивали лозунги и не пели песни, чтобы все действия выполнялись только по командам. Претворялась в жизнь продуманная «тактика скорби по воинам». Подлинная скорбь по погибшим воинам. Шесть мертвых тел положили на носилки и покрыли белым саваном, несколько десятков крепких парней по очереди несли их. На белом погребальном пологе черной тушью крупными иероглифами было написано: «Отомстим за погибших, отдавших жизнь за справедливое дело, кровь за кровь!». У каждого на груди был прикреплен белый бумажный цветок, на руке — траурная повязка. Огромное величественное войско торжественно молчаливо, полное скорби, безбрежным потоком продвигалось в город.

Как только вступило в городской район, из радиовещательной машины полилась траурная музыка. Под звуки ее мелодий колонна неторопливо текла по улицам. Движение транспорта по городу приостановилось, несметное число горожан выходило к демонстрантам, как бы повинуясь всепокоряющему шествию.

«Тактика скорби по воинам» оказалась очень грамотной. Она не могла не вызвать сочувствие окружающих.

Когда демонстранты подошли к зданию провинциального революционного комитета, стволы танковых пушек не торопясь поднялись вверх и взяли его на прицел. Говорили, что ревком провинции предчувствовал, что в тот день события примут серьезный оборот, и как раз заседал по этому вопросу. Увидя через окна колонну демонстрантов с танками и броневиками, они поодиночке в растерянности срочно покинули зал заседаний, сели в свои персональные машины и поспешно укатили. Государственные служащие, которые не могли ни сбежать, ни спрятаться, прикрепив к бамбуковым палкам свою белую рабочую одежду, выставили ее из окон и беспрерывно размахивали ею.

Пусть подойдет к окну Пань Фушэн!

Это был голос «Невестки Пань», донесшийся с радиовещательной машины.

Одной и той же кистью не напишешь два одинаковых иероглифа «Пань». Говорили, что они из одной семьи. Классовая борьба не признает компромиссов. Действительно получается по поговорке: наводнение ворвалось в храм бога дождя. Родственники не признавали родственников. В конце концов какой класс представлял Пань Фушэн и какой «Невестка Пань», неизвестно, даже сегодня никто не может четко ответить на этот неясный вопрос. В общем, дело это темное, а погибшие оказались невинно пострадавшими. Цзян Цин сначала провозгласила «культурное наступление и вооруженная защита — это дело правое», позже она сказала: «что касается людей, погибших в борьбе, то туда им и дорога, их жизнь не стоила даже воробьиного перышка». Но не станем вспоминать, что она говорила. Что сказала, то и сказала. А что сказала, то было правильно. Невинно погибшие вызывали печаль и страдание, но еще большее страдание вызывали их жены, сыновья и дочери, отцы и матери. Те, кто погиб в вооруженной борьбе, в большинстве своем были люди среднего возраста.

Те госчиновники, которые выставили в окна «белые флаги», чтобы продемонстрировать капитуляцию, стали кричать:

— Пань Фушэн давно уехал! Все члены ревкома разбежались!

— Ни в коем случае не стреляйте! У меня дома жена и куча детей!

— Да здравствуют «Артналетчики»! Да здравствуют, да здравствуют «Артналетчики»!

Не стреляйте. Но разве могли «Артналетчики» кончить миром?

Бух!..

Бух!..

Бух!..

«Артналетчики» все же обстреляли «Новую звезду Северо-востока».

Сделали 6 выстрелов подряд — выпустили в воздух 6 тренировочных снарядов.

Если бы постоянный комитет ревкома находился в здании, то не исключено, что в каналы стволов они заложили бы боевые снаряды.

Через некоторое время они снова выпалили еще 6 снарядов.

Сколько лет после залпа об освобождении Харбина люди не слышали праздничных салютов. Население, наверно, решило, что стреляли из полевых орудий, а на самом деле били танковые пушки.

Некоторые снаряды попали в башенки на крыше здания. Несмотря на то, что стрельба была тренировочной, все равно башни снесли.

Из здания вырвались женские вопли ужаса...

Очень кстати в окружавшей нас толпе оказался дядя Цзян. Он увидел меня и вырвал из рядов «Артналетчиков», приказал:

— Пошли домой!

— Нет, я хочу вместе с «Артналетчиками» добиться победы! А если потерпим поражение, то тоже вместе! — ответил я,

— А ты подумал о матери?! Твоя мать скоро сойдет с ума от волнений, ты об этом знаешь? — спросил он.

— Дядя Цзян, ты возвращайся домой и скажи моей матери, что я, Аян Сяошэн, взрослый мужчина и могу сам распорядиться своей жизнью. Герой скорее погибнет, чем вернется домой!

Он со злость залепил мне в ухо. Благодаря тому, что я был в шапке-ушанке, ее клапаны защитили мое лицо, ослабили удар и боль. Хотя удар был такой, что я отлетел в сторону.

Из рядов «Артналетчиков» вышло несколько молодцев, окружили его и стали кричать:

— Ты почему ударил нашего человека?! Ты уже не юноша, почему поднял руку на ребенка?!

Дядя Цзян своим густым шаньдунским басом ответил:

— Я его дядя, я его дядя... — а сам, видно, струхнул. Тогда те парни обратились ко мне:

— Он на самом деле твой дядя?

— Твой родной дядя?

Дядя Цзян, не ожидая моего ответа, выпалил:

— На самом деле, на самом деле, родной дядя, родной дядя...

— Не тебя спрашивают! — прикрикнули они.

— Да, дядя, родной дядя... — не знаю почему, я признал родство с ним. Дядя Цзян расплылся в улыбке:

— Он вчера вечером не вернулся домой, его мать так разволновалась, что вот-вот сойдет с ума! Вы позволите мне увести его домой?... Тогда те молодцы сказали мне:

— Возвращайся домой, не ходи с нами!

Дядя Цзян, не дожидаясь пока они договорят, поблагодарил их:

— Большое спасибо, большое спасибо!

А сам схватил меня за руку и потащил за собой.

— Не спешите уходить!

Нас снова окликнули те парни. Один из них подошел к нам.

Дядя Цзян робко, как можно деликатнее спросил его;

— Разве не вы разрешили нам идти?

— Если его в таком виде встретят люди из «Главного штаба по защите», то едва ли он окажется дома! — сказал он, указывая на мою грудь, где был прикреплен белый цветок. Он снял с груди цветок, с рукава — траурную повязку и положил в свой карман.

* * *

Придя домой и увидев мать, я испугался. Нас разделяла всего одна ночь, а она так изменилась, что ее почти невозможно было узнать. Голова не причесана, глаза опухли, лицо бледное — ни кровинки, не умытое. Постарела, как минимум, лет на десять.

Меня мать тоже как будто не узнала. Ее глаза впились в мое лицо и неотрывно смотрели на меня. Не била. Не ругала. Ничего не сказала. Только смотрела.

Я невольно опустил голову.

После долгого неоступного разглядывания она сказала:

— Дядя Цзян, отпусти его, пусть идет. Пусть идет, куда ему нравится! Он не мой сын! Дядя Цзян обратился ко мне:

— Обещай матери, что больше никуда не уйдешь!

— Ма, я обещаю, что... никуда больше не уйду... — заверил я мать упавшим голосом.

Однако мать выталкивала меня за дверь, не давая мне возможности оправдаться.

— Уходи, уходи! Не обещай мне! Я не мать тебе, а ты мне тоже не сын! Дядя Цзян вышел следом за мной, продолжая наставлять на путь истинный:

— Ты посмотри до чего ты довел свою мать! Если из-за тебя она тронется умом, то у вас в семье будет двое сумасшедших, как вы будете дальше жить? Будет ли чиста твоя совесть перед отцом? Будет ли чиста, твоя совесть перед младшими братьями и сестрой? Тебе пора окончательно образумиться! Если еще раз посмеешь уйти, то я сам вместо отца проучу тебя! Перебью тебе ноги!

Вразумив меня, он пошел в дом успокаивать мать.

Вскоре ко мне вышел младший брат, в руке он держал ключ от угольного сарая, с ненавистью сообщил мне:

— Мама велела мне закрыть тебя на замок в угольном сарае. Я послушно молча следовал за братом, покорно позволил ему запереть себя в сарае.

Я присел на корточки в углу, защищенном от сквозняка, погрузился в тоскливые думы.

За два месяца великого шествия и ночи, проведенной у «Артналетчиков», я действительно шаг за шагом подталкивал мать к умопомешательству. Бедная мать, как она страдала, мне было жаль ее. Жаль было матерей, страдавших из-за «культурной революции»! Только в полночь младший брат выпустил меня из сарая. Как только я вошел в дом, мать сразу скомандовала:

— Становись на колени!

Я встал перед нею на колени, боясь поднять голову.

Ты осознал свои ошибки или нет?

— Ма, я осознал ошибки...

— Действительно осознал или лжешь?

— Ма, я действительно осознал...

— Тогда не обижайся на меня! Лаосань, принеси ножницы! Клац! Клац! Клац!

Мои волосы, срезаемые ножницами, отлетали от них и клочек за клочком падали на пол.

— Разувайся!

Я снял свои единственные утепленные резиновые кеды.

Мать взяла их и срезала задники — получились утепленные шлепанцы...

На следующее утро, шаркая; по полу своими шлепанцами, я подошел к треснувшему зеркалу и взглянул на себя, увидел перед собой бесенка с неровно обрезанными волосами, тощую физиономию юноши, на которой застыло выражение растерянности. В душе в это время поднималось истинное осознание трагикомедии...

Наконец «Артналетчики» привели в ярость и ЦК по делам культурной революции.

ЦК по делам культурной революции напомнил Хэйлунцзянскому ревкому: «Все то, что реакционно, само по себе не исчезнет, пока ты не нанесешь ему удар — это выдержка из высказываний великого вождя председателя Мао, которая по-прежнему сохраняет свою силу».

Однажды глубокой ночью всех жителей нашего двора разбудила начавшаяся стрельба.

Тетя Лу, прижав к груди самого маленького ребенка, как перепуганная обезьяна, беспомощно металась по всему двору и истерически кричала и выла:

— Пришли! Пришли!

Стрельба участилась. Трассы пуль полосовали ночное небо. Это как раз были годы, когда напряженность в отношениях между Китаем и Советским Союзом достигла наивысшей точки, и в любое время могла взорваться, поэтому все в нашем дворе решили, что войска Советского Союза без объявления начали войну против Китая. Степень растерянности невозможно описать — люди просто не знали, как им поступить: то ли спасаться бегством, то ли хранить свои очаги.

Весь переулок превратился в разворошенный муравейник. Староста улицы в сопровождении военного появилась в нашем дворе. Сдержанным голосом она успокаивала людей:

— Не волнуйтесь, не бойтесь! Ничего страшного не произошло, успокойтесь, не волнуйтесь! Сегодня ночью, будет разгромлено логово «Артналетчиков»! Это последние залпы к достижению окончательной победы «великой пролетарской культурной революции»! Все выходите со двора и собирайтесь вместе, попросим разъяснений у работника провинциального военного округа Ли...

Жители нашего двора вышли в переулок и вместе с другими отправились к перекрестку. Люди со всех прилегающих улиц тоже собрались на открытом месте у перекрестка и внимательно выслушали совместное уведомление провинциальных военного округа и революционного комитета, зачитанное работником военного округа Ли. В нем говорилось: 1. «Артналетчики» — это чистейшая контрреволюционная организация. 2. Все, кто участвовал в деятельности организации «Артналетчиков», должны в течение трех дней добровольно явиться с повинной в свои учреждения, организации или уличные комитеты. 3. Главари «Артналетчиков» понесут наказание как чистейшие контрреволюционеры, пойманные с поличным. Разоблачители их будут поощрены. Те, кто задержит кого-то из них и передаст властям, заслуживают большого поощрения. Сочувствие им является преступлением, покровительство и укрывательство — большим преступлением, такие дела рассматриваются так же, как и дела контрреволюционеров, пойманных с поличным...

Оружейная и артиллерийская пальба, известившая о появлении «Новой звезды северо-востока» в городе «Алеет Восток», постепенно стихала.

В ту ночь отряды бойцов общей численностью около 10 тысяч человек атаковали и разгромили базы «Артналетчиков» на Первом Харбинском машиностроительном заводе, в Харбинском педагогическом институте и в других местах. Они были сформированы из отряда неустрашимых «Главного штаба по защите», заводских учеников, пригородных крестьян и бойцов провинциального военного округа. Крестьянам из пригородов Харбина, участвовавшим в разгроме, выдали по 10 юаней на каждого и пообещали выдать еще по 5 юаней позже. Заводских учеников досрочно зачислили в штат. Какие конкретно преимущества и награды получили бойцы отрядов неустрашимых «Главного штаба по защите» и бойцы провинциального военного округа — осталось тайной. То была настоящая война. Были настоящие винтовки, настоящие орудия, настоящие патроны и ручные гранаты. Предварительно была проведена настоящая разведка. Членами постоянного комитета провинциального ревкома, штабистами отдела боевой подготовки провинциального военного округа был разработан подробный план боевых действий.

Первый Харбинский машиностроительный завод в ту ночь был взят штурмом.

Харбинский педагогический институт в ту ночь был взят штурмом.

Все базы и опорные «Артналетчиков» в ту ночь были взяты штурмом.

Были погибшие от пуль у оборонявшихся.

Были погибшие от пуль и у наступавших.

Погибшие из числа наступавших были отнесены к павшим героям, их семьи получили льготы, причитавшиеся семьям погибших героев.

Погибшие из числа оборонявшихся даже своей смертью не искупили совершенных преступлений, их семьи были отнесены к семьям преступников, которые носили название «семьи контрреволюционеров, пойманных с поличным».

Некоторые говорили, что в, ту ночь погибло в общей сложности больше 10 человек. Другие утверждали, что погибло не больше десяти, а несколько десятков. Сколько погибло на самом деле, никто точно не знает. Однако не было сомнений, что потери понесли обе стороны.

В ту ночь «Артналетчики» вывели все броневики и танки в готовности учинить полный разгром, воевать не на жизнь, а на смерть. Через какое-то время несколько вожаков решили объявить о безоговорочной капитуляции.

Объявляя о ней, они заявили: «Мы совершили преступление, позвольте нам, нескольким человекам, взять на себя всю историческую вину за эту вооруженную борьбу! Пусть только суд истории рассудит и осудит одних нас»!

«Артналетчики» вынуждены были, высоко подняв руки, дружно сдаться, над каждым из них навис меч возмездия, не исключая женщин...

Фань Чжэнмэй и Фэн Чжаофэн тайно покинули город «Алеет Восток» и бросились в столицу с повинной, где от имени «Артналетчиков» убедительно просили ЦК по делам культурной революции не применять диктатуру в отношении широких масс «Артналетчиков», сделать им снисхождение.

«Невестка Пань» в тот же день была схвачена и посажена во временную тюрьму. Через несколько дней состоялся общегородской показательный судебный процесс, на котором было объявлено об отсрочке исполнения смертных приговоров за преступления, подпадающие под определение «контрреволюционер, пойманный с поличным».

Говорили, что во время показательного судебного процесса «Невестка Пань» держалась достойно, не была высокомерна, и в то же время не низкопоклонничала, все предъявляемые обвинения признавала, не выкручивалась. Как и прежде, она превосходно подискутировала, пополемизировала. После объявления приговора с большим подъемом пыталась выступить в защиту широких масс «Артналетчиков», но сказала всего несколько слов и ее увели...

Провинциальная и городская радиостанции передали записанные на пленку на месте событий сообщения о большой победе — разгроме банды «Артналетчиков» и о показательном судебном процессе и вынесенных на нем приговорах. Провинциальные и городские газеты опубликовали важные передовые статьи и уведомление о взятии на учет бывших «Артналетчиков» и их тщательной проверке.

Наш радиоприемник старший брат сдал в скупочный магазин и из-за отсутствия денег он еще не был выкуплен. Поэтому я слушал радио у дяди Цзяна. Не дослушав до конца, я убежал домой, бросился на кан и, обхватив руками голову, горько заплакал.

Меня, естественно, не подвергали тщательной проверке. Я, восемнадцатилетний парень, понимал, что мне повезло, и в то же время было стыдно. Если бы я вместе с множеством других «Артналетчиков» был осужден на показательном процессе, возможно мое сердечное страдание было бы несколько слабее.

Но если бы такое случилось, то мать могла этого не вынести и сойти с ума.

Героизм и трагикомизм, на что меня так страстно тянуло, отныне был похоронен в глубине моего сердца.

Тогда я плакал долго-долго.

Я один раз тайком от матери побывал на Первом машиностроительном заводе, побывал, чтобы отдать дань уважения героизму и трагикомическому духу, свойственным моей натуре, и к чему меня так сильно тянуло.

Получилось так, что ни одной идеи, ни одной духовной цели, к осуществлению которых стремился не достиг.

Все окна в зданиях Первого машиностроительного завода были разбиты. Кругом валялись осколки стекла, разбитого пулями. Какие-то дети собирали пули. Рассказывали, что в первый день, кое-кому из них удавалось насобирать по полному ведру пуль и от их продажи заработать несколько десятков юаней.

На всех стенах зданий были выбоины. В одном цехе я сосчитал их, набралось больше сорока!

* * *

Сейчас все это ушло в прошлое, стало историей. То, что оно ушло в прошлое, сомнений не вызывает. Но стало ли оно историей на самом деле? На какую страницу истории все это записать? Ни на какую страницу не хочет вписываться. Однако «великая культурная революция» доподлинно вошла в анналы истории. Может быть из-за того, что она была развернута все-таки великим человеком? Если она не сможет излучать яркий свет, то не сможет тысячи лет предостерегать современников. Однако надеюсь, что моя «исповедь», возможно, станет дополнением к истории, станет выражением соболезнования тем, кто сложил свои «головы во время «великой культурной революции», а также послужит некоторым «назиданием» для многих миллионов простых китайцев...

Пань Фушэн уже умер. Какие по нему были сделаны выводы, я не знаю.

А где Фань Чжэнмэй?

Где теперь Фэн Чжаофэн?

Где «Невестка Пань»?

Если они уже вышли из наших временных пролетарских тюрем, если их не приговорили к пожизненному заключению за деяния в годы «великой культурной революции», если они приобрели свободу слова, то я желаю им хороших жен или мужей, каждому теплого семейного очага, истинно нормальной спокойной жизни...

Все десятилетние бедствия эпохи героев ушли в прошлое.

Всем нам теперь уже за сорок.

Конфуций говорил: 40 лет — возраст зрелый.

«В истории было много выдающихся личностей, но самые выдающиеся те, которые живут сегодня».

* * *

Когда на моей голове бесенка отросли волосы, уже пришло тепло; меня охватило ощущение опустошенности, полного крушения всего, к чему стремился и чего не смог осуществить, и я за 15 юаней в месяц пошел мести улицы...

А в следующем году меня отправили в деревню...