На нашей классной доске наклеен портрет Мао Цзэдуна. Слева и справа от него большими иероглифами красного цвета написаны слова: «Думай о Родине, обращая взор на весь мир». Они как бы утверждали, что мысли и познания учащихся этой школы ясные и имеют очень далеко идущие цели.
Я в то время был семнадцатилетним юношей, только что пережил «стихийное бедствие» девятилетки. Ростом не дотянул даже до 160 сантиметров. Отечность, образовавшаяся у меня от употребления подножного корма, уменьшилась, но голод оставил свои отпечатки на коре головного мозга. Мои хилые, похожие на девичьи, плечи несли на себе созревшую по моим понятиям голову. В ней отложились знания по всему Китаю и даже по всему миру. Предполагалось, что она по вдохновению или душевному порыву будет выдавать все, что в ней заложено:
«Чэнь Цзяцюань установил мировой рекорд на стометровке»;
«Многотысячные массы людей из всех штатов США проводят демонстрации перед Белым домом в поддержку справедливой войны вьетнамского народа против Америки»;
«Учиться у Су Янхая!»;
«Учиться у Ван Цзе!»;
«Учиться у стального солдата Май Сяньдэ»;
«Учиться у товарища Цзяо Юйлу!»;
«Учиться у сына вьетнамского народа Жуань Вэнь Чжуя!»;
«Учиться у дочери вьетнамского народа Чжэнь Цзу»;
«Принимайте участие в митинге против японо-корейского договора»;
«Принимайте участие в митинге по случаю 5-летия создания фронта национального освобождения Южного Вьетнама»;
«Посетите музеи «Шоу цзу юань»;
«Искренне вспоминая о тяжелом прошлом и думая о сладком будущем, получайте классовое воспитание»;
«Учитесь у Дачжая!»;
«Учитесь у Дацина!»;
«Учитесь у Армии постоянной готовности к нанесению удара по американским империалистам»;
«Учитесь у Ли Сувэня!»;
«Будьте образцовыми бойцами в изучении трудов председателя Мао»...
«Вьетнам и Китай — близкие родные товарищи и братья».
«Пекин — Тирана, Китай — Албания — героические города, героические страны».
«Началось извержение латиноамериканского вулкана, приходит конец американскому империализму».
«Я — негритянская девушка, моя семья живет в Черной Африке. Черная Африка, Черная Африка, черная ночь не поглотит тебя»...
Кругом лозунги, транспаранты, объявления, призывы. А мои мысли о том, что через три или пять дней мы получим великое и святое право громко петь.
На огромной афишной доске города вижу написанную маслом картину: стоящих рядом плечом к плечу председателя Мао и Энвера Ходжа; дальше картина, изображающая искреннее рукопожатие председателя Мао и Хо Ши Мина; за ними идут транспаранты с четко выписанными текстами: «Разобьем американский империализм», «Разобьем советский ревизионизм», «Китайско-албанской дружбе жить в веках», «Американский империализм будет разгромлен, Вьетнам победит»; «Никогда не забывайте о классовой борьбе» и другие.
Жуань Вэнь Чжуй и Чжэнь Цзу сменили дорогие нашему сердцу образы Зои и Шуры.
Я вместе со своей республикой пристально следил за обстановкой в мировом революционном движении пролетариата, за борьбой против империализма и ревизионизма. И совершенно не обращал внимания на то, что нам ежемесячно выдавали всего по кусочку мяса весом в 250 граммов; не обращал внимания на то, что норма продовольствия, которую установила мне наша республика в размере 14 килограммов на месяц, была совершенно недостаточна; не придавал значения тому, что в продовольственных магазинах покупали кукурузу пополам с ботвой, а в кукурузной муке часто пригревались насекомые; не придавал значения тому, что работу приходилось заканчивать при мерцании светлячков, так как купить электролампочку было не так то просто; не обращал внимание на то, что не мог поесть пампушки из белой муки, потому что их не было в продаже; не обращал внимание на то, что наши новые дома построены женщинами во время «большого скачка», когда призывали за один день осваивать 20 лет. В них зимой холодно как в ледниках, все стены, подобно холодильной камере, покрыты инеем, а летом через крышу протекал дождь, на поверхности стен выступала сырость; не обращал внимания на все, что касалось наших бытовых условий. Наша форма воспитания в сравнении с тяжелым прошлым, показываемым в музее «Шоу цзу юань», была более конкретной и глубокой. Если добавить другие виды учебы по методу «воспоминаний о тяжелом прошлом и думах о сладком будущем», то у меня не оставалось никаких оснований для каких бы то ни было обид на республику, на свое рождение под красными знаменами, я не имел никаких сомнений насчет счастья вырасти в Новом Китае.
Меня, ученика начальной школы, а затем и средней школы, всегда ждало участие в движениях, которым не было конца. Живые и мертвые герои, образцовые личности, передовики всегда требовали от меня идти плечом к плечу вместе с ними на учебу, которой тоже не было конца. Я не переставал радоваться. Считал, что в меня вселяется истинный смысл человеческой жизни. За время учебы в начальной школе, с первого по шестой класс, из всех движений, которые врезались в память, я участвовал в трех: в движении за большую сталь — я тогда отнес в школу малый семейный котел, после чего мать в одном котле и варила, и жарила всю пищу.
Участвуя в коммунистическом движении, я и мои однокашники организовали агитационную группу, в автобусах и экспериментальных магазинах мы убеждали людей, что самообслуживание — это первый шаг к претворению в жизнь коммунистических начал. Мы задерживали и подвергали критике и воспитанию тех, кто выходил из автобуса, «забывая» опустить деньги в кассу, или, набрав в магазине продуктов, уходил из него, не торопясь расплатиться. Я ненавидел таких людей. Из-за их очень низкого сознания мы пятились назад от коммунизма, осуществление его мало-помалу становилось проблематичным. Вскоре эти экспериментальные автобусы и магазины полностью исчезли. Так как наше население радовавшееся тому, что, входя в автобус не видит кассира, продающего билеты, радовавшееся тому, что из магазина можно принести то, в чем нуждаешься, тем не менее не хотело приобретать хорошую привычку самим опускать деньги в кассу в отсутствие контролера. Несмотря на то, что мы не покладая рук пропагандировали эту привычку, способную привести их в идеальное коммунистическое царство, они в большинстве своем по-прежнему не хотели становиться сознательными. Замечательную идею создать коммунизм пришлось объявить безвременно скончавшейся. Все мы — и я, и мои однокашники — из-за этого страдали, разочаровывались, плакали от переживаний.
Движение по ликвидации куколок насекомых, в котором мы участвовали, было сражением из серии «народных войн» за искоренение «четырех зол». Все учащиеся школы, построившись в колонны, под звуки гонгов и барабанов с песней «Истребим 4 зла» огромной массой вливались в школьный сад; построенные по классам, окружали общественные туалеты и начинали «бой на уничтожение». Призыв звучал громко и воинственно: «Истребить одну куколку — равносильно искоренению глубоко укрывшегося классового врага». Это был великий призыв. Поскольку он вмещал гибкую изменчивую формулу. К примеру, если ты в письменной работе написал не тот иероглиф и сам отыскал ошибку, да еще и исправил ее, то это приравнивалось к тому, как если бы ты обнаружил классового врага и при том еще и уничтожил его. Или приравнивалось к тому, что ты уничтожил американского дьявола и тем помог вьетнамскому народу в его освободительной борьбе. Позже, когда учащихся школ направляли на работу в деревню, с ним произошла следующая метаморфоза: он призывал уже искоренять сорные травы и приравнивался к истреблению классового врага. С другой стороны, если ты срубал тяпкой рассаду, это, естественно, равнялось тому, что ты на поле боя нечаянным выстрелом убил боевого друга. Одно такое событие ярко запечатлелось в моем мозгу. Однажды во время работы в деревне одна близорукая соученица срубила тяпкой ростки рассады. Ее одноклассники устроили собрание ее критики. Она, заикаясь, объясняла: «Я была невнимательна, не сосредоточилась...» Услышав такое объяснение, все соученики наперебой стали возмущаться: «А почему ты не сосредоточилась? То, что ты сделала, равносильно убийству боевого друга в своих рядах! Ты преступница! Твоя тяпка обагрена кровью боевого товарища!»... Довели ее до того, что она два дня не ела. Держа в руках те ростки, она, обливаясь слезами, твердила: «Я была невнимательна, простите меня. Я была невнимательна, простите меня»...
Впоследствии, в годы «культурной революции», поступкам, к которым приводило такого рода мышление, не было конца. Я и сейчас помню, что верил в возможность «вырастить» поколение людей почти одной модели, для этого надо отгородиться от внешнего мира, всех детей, родившихся, например, в 1987–1988 годах подвергнуть «специальному» воспитанию в любом каком-либо избранном направлении, и через 20 лет получим поколение людей, искренне верящих в то, что им привили. И в этом не будет ничего удивительного.
К моему стыду я, учащийся средней школы, очень интересовавшийся делами своей страны и всего мира, весть о «великой пролетарской культурной революции» получил от сборника старья дяди Лу. В тот день он переступил порог нашего дома и, расплывшись в широкой улыбке, без всяких предисловий выпалил:
— Эй, слушайте, надо снова браться за дело!
Мать, я, двое младших братьев и сестра как раз сидели за столом на кане и ужинали. На столе, как обычно, у каждого была пиала кукурузного зерна, пампушка, тарелка соленых овощей, блюдце с соевым соусом, головка лука.
Мать с пиалой в руках, подняв голову, взглянула на дядю Лу, неторопливо спросила:
— За какое? Опять за санитарию?
Несколько дней назад нам из психиатрической больницы прислали счет с просьбой быстрее внести плату за лечение брата — триста с лишним юаней. Часть денег мать заняла, но нужной суммы еще не набрала; несколько дней сильно переживала, ходила хмурая, расстроенная, сама не своя.
Что касается меня, то я как школьник был занят проблемами оказания помощи вьетнамскому народу в его борьбе против Америки, а также взял на себя заботы по переустройству домашнего очага семьи Цзяо Юйлу из Ланькао после его смерти. В то же время я был на перепутье, раздумывал, как мне быть дальше: продолжать учебу в школе или прервать ее и поступить на временную работу, помогать семье. Я знал, что мать совсем без энтузиазма воспринимала требования уличного комитета о ежегодных весенних санитарных проверках.
— Уважаемая невестка, я говорю о желании многоуважаемого председателя Мао начать новое движение! Во всех больших делах в Поднебесной то, что давно едино, надо разобщить, а то что давно разобщено, надо объединить, — безапелляционно, в высшей степени торжественно, как крупный политик, заявил Лу.
— Не болтай, если люди услышат, то подумают, что распускаешь ложные политические слухи, вносишь смятение в души людей! — предостерегла его мать.
— Эх, уважаемая невестка, я человек, которого сняли с должности за ошибки, неужели я осмелюсь еще и распускать политические слухи? Я сегодня собрал кипу газет, среди них «Бэйцзин жибао» с большой критической статьей. Разве движение 57-го года начиналось не с газет?
— А-а-а, — мать протяжно вздохнула, рассеянно ответила, — если снова надо начинать, то многоуважаемый председатель Мао должен об этом позаботиться. Если он считает, что надо начинать, то пусть он и начинает.., — помедлив, она спросила, — дядя Лу, ты можешь помочь мне, занять денег? Надо уплатить твоему племяннику за лечение...
— Это ..., — Лу остановился в нерешительности, потом успокаивающе сказал, — я помогу тебе найти способ. Не беспокойся, когда телега уперлась в гору, надо искать дорогу... Я вижу, что деревушка Саньцзяцунь попала в тяжелое положение! От судьбы не уйти!
— В деревне снова стихийное бедствие? — мать опять вздохнула, с печалью в голосе спросила, — В ЦК так много кадровых работников, и что, некому внести предложение многоуважаемому председателю Мао, чтобы не начинал движение? Сначала надо справиться с бедствием!
— Да не о бедствии в деревне я говорю. Когда я говорю о деревне Саньцзяцунь, я имею в виду деревню Унаньсин, — это был кивок в мою сторону. — Какая еще звезда? Разве компартия не выступает против суеверия? А может быть ты говоришь об астрологии? — разъяснение дяди Лу еще больше сбило мать с толку, напустило туману. Она с тревогой посмотрела в его сторону, полагая, что он снова хватил лишнего.
Дядя Лу действительно выпил, но я видел, что он не пьян.
— Как бы долго ты ни слушала, все равно не поймешь. Унаньсин — это человек, он написал книгу под названием «Посиделки в Яньшане». Газеты критикуют ее, считая, что она пропагандирует буржуазную идеологию... — дядя Лу пытался втолковать моей неграмотной матери, чтобы она поняла и поверила, что пора начинать такое серьезное политическое движение.
— «Посиделки в Яньшане» написаны не Унаньсином, а Дэн То, — поправил я дядю Лу.
Я уже прочитал «Посиделки в Яньшане». Читал также и «Саньцзяцуньские записки». После издания этих двух сборников публицистических статей и опубликования сборника «Найти жемчужины в океане культуры», подготовленного Цзи Циньму, они привлекли внимание учащихся средних школ вызвали множество споров, ими зачитывались, передавая друг другу. Статья «Нищета», пользовавшаяся популярностью среди учащихся, как выяснилось, принадлежала перу Ху Фэна. Но я тогда еще ничего не знал об их авторах. Не знал, что Дэн То начальник отдела пропаганды Пекинского горкома, также, как не знал, что «Унаньсин» — это псевдоним трех писателей: Дэн То, У Ханя и Ляо Моша. Я даже считал, что Дэн То и Унаньсин — это два разных писателя.
— А ты, дитя, чего вмешиваешься в разговоры взрослых? — возмутился дядя Лу из-за того, что я указал ему на его неточность.
Я не стал с ним спорить, бросил еду и, сжав пальцы в кулаки, выскочил во двор. У его дома я увидел кучу старых газет и среди них ту самую «Бэйцзин жибао», о содержании которой дядя Лу поведал нам с матерью.
Прямо на первой полосе я увидел два заголовка: «Саньцзяцуньские записки» и «Посиделки в Яньшане», две больших статьи вольготно раскинулись на целых три полосы.
Это была газета за 16 апреля.
Я моментально пробежал глазами обе статьи. Не зная, когда дядя Лу уйдет из нашего дома, я стоял перед окном дядя Цзяна, потом громко позвал его:
— Старший брат Цзян, ты читал «Бэйцзин жибао» за 16 апреля?
— Я выписываю только «Харбин вань бао», как я мог прочитать «Бэйцзин жибао»? — послышался из окна ясный ответ дяди Цзяна.
— У меня она есть, возьми прочитай!
— Нет времени!
— Старший брат Ма, старший брат Ма! Ты дома? — к окну подходил дядя Лу.
— Что там у тебя? Чего кричишь на весь двор? — тощая фигура Ма появилась у окна своего дома.
— Ты такой интеллигентный и грамотный человек, наверно, интересуешься политикой? Читал «Бэйцзин жибао» за 16 апреля?
— Читал, — спокойно ответил Ма.
— И какое же у тебя мнение? Наверно снова надо начинать какое-то политическое движение? — дядя Лу рассчитывал найти человека, который возможно разделяет его мнения. Он сел на подоконник дома Ма. Дядя Ма разочаровал его:
— Имею честь объявить вам, что вопросы политики я не обсуждаю. Дядя Лу тактично спрыгнул с подоконника. Из двери своего дома во двор неторопливо вышел дядя Чжан, шутливо спросил:
— Чего это ты, Лу Эр Е, так заинтересовался политикой?
Лу захохотал:
— А что тут такого? Что, если я старьевщик, то не могу интересоваться политикой? Если я, Лу Эр Е, благодаря заботам многоуважаемого председателя Мао после потери работы все же смог в нашей социалистической семье выжить, то не интересоваться политикой крайне неблагодарно!
Дядя Чжан продолжал шутить:
— Не прикидывайся активистом, если снова развернется какая-нибудь кампания, то тебя обязательно будут исправлять!
— Исправлять меня? — повысил голос дядя Лу, — если даже теперь я, Лу Эр Е, не считаюсь рабочим по форме и по существу, то все равно никогда не исключался из рядов рабочего класса. По крайней мере, каждый должен признать меня люмпен-пролетарием! Достаточно того, что я все еще ближе всего подхожу к рабочему классу. Многоуважаемый председатель Мао без сомнения не станет безжалостно выправлять мою голову!
— Хорошо, в твоих словах есть резон! — захохотал дядя Чжан. А вот уже и тетя Лу вышла во двор. Она взяла за руку дядю Лу и потащила домой, приговаривая:
— Пойдем домой! Пойдем домой! Выпил и слоняешься от дома к дому, ведешь пустые разговоры. Разве не докучаешь людям?
Дядю Лу увели, а я, оцепенев, стоял, как вкопанный, с газетой «Бэйцзин жибао» в руках и с досадой бормотал сам себе: «Не одного его, весь наш двор интересует политика. Хорошо еще, что наш двор назвали «двором хорошего содержания».
Дядя Цзян вслед ему крикнул:
— Ладно, хватит! Говорить о политике, не говорить о политике. Как будто ты член Политбюро! Ты бы не напивался, да не лазил по крышам домов с ножом да с топором, вот тогда был бы самым выдающимся политиком! Неси шахматы, сегодня я сражусь с тобой умом и не уверен, что не выиграю у тебя!
— Выиграешь у меня?! Ты, Цзян, слишком молод! — настроение дяди Лу сразу поднялось, он воспрянул духом.
И тогда они сели за шахматную доску.
В это же самое время из дома Ма полилась музыка кларнета и трубы: исполнялась ария из фильма «Пришелец с ледника» — «Почему такие красные цветы?».
А мое сердце наполнилось беспокойством за мать, сидевшую во дворе в компании женщин и искавшую у них успокоения и сочувствия.
Я, по-прежнему держа в руках «Бэйцзин жибао», сел на кучу старых газет дяди Лу и размышлял: что на самом деле представляет собой эта критическая статья, сигнал к действию? Выходит приближается серьезное политическое движение? Я не совсем верил предсказаниям старьевщика дяди Лу. Газета — за 16 апреля, сегодня — уже 21 апреля. И за эти дни ничего не случилось?
А ария «Почему такие красные цветы» продолжала звучать. То квартет Ма и Лоу доигрывал свою самую лучшую арию.
Что касается писателей Дэн То и У Ханя, то я тайно в душе досадовал на них. Я сравнительно раньше других узнал имя У Ханя, так как читал написанные им «Рассказы о Чуньцю» и «Рассказы о воюющих царствах». Судя по тем статьям, критика в их адрес обоснованна и аргументирована, трудно возразить. Две книги, которые я прочитал, по существу пропагандировали буржуазное мировоззрение и образ жизни. Я досадовал не только из-за того, что они ошибались, но и из-за того, что я сам оказался обманутым.
— Мат! Ты безнадежно проиграл! — вдруг послышался Радостный голос дяди Лу, довольного достигнутой победой. Дул легкий весенний ветерок. Слабо покачивались ветки вяза, отягощенные сочными зелеными плодами. Не обращая внимания на людей, светила луна, щедро разбрызгивая на наш большой двор свои лучи, подобные водяным струям. Мужчины, женщины и дети двора после зимней тоски в этот прекрасный вечер, похоже, больше не хотели сидеть дома.
Двое шахматистов снова расставили фигуры. Дядя Чжан, ожидая своей очереди, стоял рядом, выкрикивал подсказки.
Со стороны женщин донесся ясный благодушный смех матери. Я давно не слышал, чтобы мать смеялась.
Даже дядя Сунь, обычно не находивший общего языка с людьми, перешагнул порог своего дома. Сказав скорее всего самому себе: «Сегодня вечером очень весело во дворе», — снова зашел в дом и вскоре вернулся со стулом в руках. Поставив его у двери своего дома, сел, держа в руках приемник с наушниками, не зная, что бы послушать.
Два моих младших брата, младшая сестра и другие дети двора собрались у окна семьи Ма и спокойно слушали слаженную игру кларнета и трубы.
Мелодия песни «Почему такие красные цветы» привольно растекалась по двору.
Тогда мне и в голову не приходило, что тот вечер будет последним проведенным совместно. Мирным, дружеским, спокойным, радостным вечером для всех жителей двора, проведенным совместно.
Тот незабываемый вечер до сих пор стоит в моей памяти...