Учителем китайского языка и литературы у нас была женщина по фамилии Лун, получившая образование на факультете китайского языка в Ляонинском университете. Ей было за 40 лет, по комплекции она была несколько полноватая. На следующий день, придя на урок, она первым делом сказала:

— Поднимите руки, кто читал газету «Бэйцзин жибао» за 16 апреля.

Я посмотрел по сторонам, все сидели без движения, в нерешительности я поднял руку.

Ее взгляд остановился на мне, задержался надолго. Похоже она молча выжидала, не выявится ли еще кто-то.

Прошло несколько минут, но больше никто так и не поднял руку.

— Опусти! — наконец сказала она мне.

Лун сняла очки, вынула носовой платок и долго вытирала лицо. Глядя на коробку с медом, задумалась. Ее лицо выражало беспокойство. Как будто она предчувствовала какую-то опасность, но еще не знала, как защититься от нее.

Ее необычный вид удивил нас. Учащиеся, сидевшие рядом со мной, уставились на меня.

Наконец, она подняла голову, посмотрела на всех и тихим голосом проникновенно сказала:

— Ребята, сегодня я прежде всего хочу перед вами покаяться, признать свою ошибку. На прошлой неделе для того, чтобы дать вам направление в подготовке к написанию сочинений по публицистическим статьям, я в классе прочитала вам некоторые статьи из «Посиделок в Яньшане» и «Саньцзяцуньских заметок». Сейчас эти два произведения подвергаются критике как пропагандирующие буржуазные идеи. Те несколько статей, что я вам цитировала, являются самыми серьезными в эти двух изданиях... Я... я уже передала руководству школы письменное самокритичное признание... мое идейное сознание невысокое, у меня очень низкий уровень познания и критические способности, вплоть до того, что... на занятиях в классе непосредственно распространяла вредные идеи... Я чувствую необходимость извиниться перед вами... ощущаю угрызения совести. Я буду приветствовать, если мои ученики серьезно раскритикуют меня... Я... я гарантирую, что в будущем никогда не допущу ошибки подобного... характера. На сегодняшних занятиях публицистические сочинения писать не будем, напишите пересказ, тема любая... по вашему выбору.

Когда она закончила свой монолог, на лице выступил пот, она снова вынула носовой платок и вытерла лицо.

Когда все погрузились в написание сочинений, она потихоньку подошла ко мне и едва слышно сказала:

— Ты выйди, учителя хотят поговорить с тобой.

Я следом за ней вышел из класса, она плотно притворила дверь и сказала:

— Из всего класса лишь ты один прочитал те статьи в газете «Бэйцзин жибао» за 16 апреля, ошибка учителя очень серьезная и если у тебя есть еще какое-то мнение по поводу сегодняшней самокритики учителя, надеюсь ты сможешь сказать непосредственно учителям...

Мои успехи в языке и литературе всегда были довольно хорошие и я был одним из любимых ее учеников.

— Нет, нет! — без тени сомнения покачал я головой. Она тем не менее продолжала:

— Так уж и нет? Ты напрямую скажи учителям, все взвесь и скажи. Как бы остро ты не высказался, учителя в глубине души могут быть признательны тебе...

— Нет, учитель, честно! — от волнения я покраснел. Я никак не мог понять, почему она придавала такое большое значение своей ошибке. Об этом я узнал лишь позже. Она принадлежала к тем, на ком висел и с кого был снят ярлык «правый».

— Возможно... учителя подумают, что ты допустил ошибку... — она, видимо, почувствовала, что оказывает на меня давление, с сожалением горько улыбнулась и замолчала.

Сельские населенные пункты вокруг Харбина охватило серьезное бедствие, вызванное саранчой. Через два дня все учителя и учащиеся нашей школы отправились в северную часть реки Сунгари. Зерновые уже достигли высоты больше одного чи, только что начали наливаться колосья. Зеленые личинки саранчи толщиной с карандаш и длиной со спичку, боясь солнца, в дневное время прятались под листьями растений, но продолжали пожирать их. Боже мой, как жаль!

На тыльных стенах сельских избушек, обмазанных глиной, известью написаны лозунги: «Главный путь подъема сельского хозяйства заключается в его механизации», «Добьемся высоких и устойчивых урожаев, выполним план третьей пятилетки», «Учиться у Дачжая» и другие подобные призывы. Из-за непрерывных наводнений здесь в течение двух лет не собирали никакого урожая, в этом году производственная бригада дошла до того, что уже не могла купить ядохимикаты. Имевшийся у нее старый разбитый распылитель настолько обветшал, что им уже нельзя было пользоваться. Единственная надежда на помощь в борьбе с бедствием возлагалась на нас — учащихся средних школ.

Метод борьбы у нас насколько простой, настолько и варварский. Надеваешь перчатки и давишь их пальцами. Сколько на земном шаре этих зеленых тварей! К счастью, китайцев тоже немало. Поддерживать деревню — долг учащихся.

Вначале мои соученики не осмеливались даже приближаться к месту бедствия. Особенно боялись перейти рубеж девочки. В перчатках на обеих руках они, рассредоточившись, стояли на краю поля, как на кромке обрыва, съежившись от страха. Учительница поторапливала их. Делать нечего, перепуганные насмерть, они переступали межу поля и в страхе приседали, дрожащими руками переворачивали листья. Зеленые личинки вдруг являлись их взору, приводя в трепет. Одна за другой они вскрикивали до потери голоса, подпрыгивали и убегали. Некоторые дрожали в ужасе. Другие с испугу побледнели, обливаясь холодным потом.

Мальчишки, обычно претендовавшие на храбрецов, здесь не захотели проявить свою отвагу.

Учительница тоже боялась. Но подавляя свой страх, она показала ученикам, «пример». «Пример» не имел никакого эффекта. Тогда она, посадив нас на краю поля, организовала обучение мужеству на примерах павших бойцов революции.

— Подумайте каждый, разве повел бы себя так Май Сяньдэ, если бы сейчас был вместе с нами? — Мои однокашники стыдливо опустили головы. — Подумайте еще раз, павшие революционеры не побоялись смерти от штыков контрреволюции, а мы сегодня испугались даже личинок, уничтожающих посевы. И вам не стыдно?

Наши головы склонились еще ниже, но по-прежнему не нашлось ни одного смельчака, готового подать пример.

Наконец учительница выразила свое отношение к происходящему совершение четко:

— Как бы то ни было, а этот участок поля закреплен за нами. Раньше уничтожим саранчу, раньше вернемся в школу и начнем занятия. В сравнении с другими средними школами первой ступени мы и так уже отстали, и не пеняйте потом на учителей, если вы не перейдете на высшую ступень.

Все стали поднимать головы. В душе мы лучше учителя понимали, что для нас означает перспектива не попасть на высшую ступень средней школы.

И тогда мы молча направились в поле, которого боялись.

То была «война» человека с миллионами личинок саранчи. Не знаю в какой еще стране мира, кроме Китая, в шестидесятые годы 20-го столетия такими способами боролись с саранчой. Так же, как не знал тогда сколько еще было на земле нашей республики площадью в 9600000 квадратных километров таких же деревень, которые не могли купить ядохимикаты и опрыскиватели. И тем более не знал, что права нашего поколения на продолжение учебы уже были ликвидированы.

Во время еды многих учеников постоянно рвало. Одной самой боязливой ученице в штанину залезло несколько личинок саранчи. Укрыться было негде, чтобы снять брюки и вытряхнуть их оттуда, она так перепугалась, что упала в обморок, забилась в судорогах. Но ради того, чтобы быстрее возвратиться к занятиям в школе, каждый с величайшим мужеством преодолевал страх.

Однако шаг за шагом надвигалась «Великая пролетарская культурная революция». Мы были обречены ею на одурачение, как говаривал старьевщик дядя Лу, от судьбы не уйти.

В деревне на севере реки Сунгари провели первомайский праздник. После завершения сельского труда три дня отдыхали.

В тот день, когда мы должны были снова сесть за парты, звонок на первый урок звенел очень долго, а учителя не показывались. Они находились у руководства школы, проводили какое-то «экстренное собрание».

Неожиданно из громкоговорителя, установленного справа от двери, донесся голос директора школы: «Всем учащимся школы! По решению руководства и всех учителей сегодня занятия отменяются. Слушайте главный громкоговоритель. После его передач состоится общешкольное собрание!».

Что случилось? Может быть американские самолеты и военные суда вторглись в священные пределы нашей республики? Или в войне с Америкой вьетнамский народ достиг крупных побед? Или ревизионистская группа Хрущева снова подняла антикитайскую шумиху? А может Чан Кайши опять направил на континент своих шпионов? Или представитель зарубежного ведомства нашей страны снова сделал некое торжественное заявление или решительный протест?

Весь класс шепотом на ухо друг другу пытался предугадать, что же произошло. Включили громкоговоритель. Суровый мужской голос начал штурмовать наши барабанные перепонки: «Откроем огонь по черной антипартийной и антисоциалистической банде. Председатель Мао всегда предупреждал нас: после ликвидации вооруженного врага невооруженный враг все еще будет существовать, он обязательно будет вести с нами борьбу не на жизнь, а на смерть. Мы ни в коем случае не можем игнорировать этого врага...»

Я сразу же вспомнил предвидение старьевщика дяди Лу: «Многоуважаемый председатель Мао снова намерен начать движение». После пережитого во время уничтожения саранчи я стал нервным, по ночам часто видел сны, во сне по мне ползала масса личинок саранчи и грызла меня. Да, рано было забыто предсказание дяди Лу в тот незабываемый вечер.

В конечном счете все шло так, как предсказал дядя Лу. Тот же суровый голос продолжал звучать, каждое слово все громче, каждая фраза все сильней, наполняясь чувством справедливости, всеподавляющей воинственностью. Он заставлял мое сердце стучать сильнее, а тело — наполняться волнением... Почти каждое слово, каждая фраза вызывали в моем сердце трудно сдерживаемое беспокойство.

«Классовый враг не только извне, но и изнутри изо всех сил подрывает нас, атакует нас. Главным объектом нападок всех антипартийных и антисоциалистических элементов являются наша партия и социалистический строй.

Дэн То является хозяином воровского притона «Саньцзяцунь», основанного им вместе с У Ханем и Ляо Моша, он главарь горстки антипартийных, антисоциалистических элементов... выпускает массу отравленных стрел, бешено нападает на партию, на социализм...

Дэн То и компания в такой обстановке начали действовать открыто... Дэн То и его компания, охваченная лютой ненавистью к партии и социализму, клевещут на диктатуру пролетариата, изо всех сил подстрекают против социализма... безрассудно кричат о том, что партию пора быстрее отправлять на отдых...

Нет! Вы еще не отказались от своей позиции, она очень шаткая, она основывается на буржуазной платформе. Вы нисколько не ослабили классовую борьбу, классовой борьбе вы придаете серьезное значение, но борьбе только против пролетариата...

Вы первыми открыли огонь против партии, против социализма... Мы никак не можем позволить вам это, ни за что не позволим распоясаться всякой нечисти, мы непременно откроем огонь по черной антипартийной, антисоциалистической линии, доведем до конца социалистическую культурную революцию, не достигнув полной победы, мы не сложим оружия».

Радиопередача закончилась, комната, казалось, наполнилась пороховые дымом. Полная тишина, ученики без движения сидели на своих местах. Лица лишились обычной естественной живости, на них появилась суровая, застывшая в своей неподвижности серьезность, сидели как изваяния.

Этим историческим днем было 11 мая.

То боевое воззвание, явившееся прологом к полномасштабному развертыванию «культурной революции», было опубликовано в газете «Цзефан цзюнь бао».

В класс вошла классный руководитель с этой газетой в руках. Она была еше незамужней, старше нас всего лет на 7–8. В тот год, когда я сдавал экзамены для поступления в среднюю школу низшей ступени из начальной школы, она как раз по распределению прибыла в нашу среднюю школу из Харбинского педагогического института. Она была из семьи чистокровного рабочего кандидата в члены Коммунистической партии Китая.

— Товарищи, — ее голос от волнения дрожал, — Великая социалистическая культурная революция началась! В этой суровой борьбе по искоренению буржуазной черной линии мы отстаем. Мы должны смело броситься вперед! Прорваться в первые ряды! Сейчас я прочитаю вам передовую из газеты «Цзефан цзюнь бао» за 18 число «Высоко держа знамя идей Мао Цзэдуна, активно участвовать в «Великой социалистической культурной революции»...

В этой статье подчеркивалось: «После ликвидации этой черной линии может появиться следующая черная линия, и тогда снова надо бороться». «Эта борьба будет трудной, сложной и длительной, она потребует десятков и даже сотен лет напряженного труда». «Является делом перспективы революции в нашей стране, а также делом, касающимся перспектив мировой революции».

Позже мы узнали, что это были слова председателя Мао.

— Товарищи, — сказала классный руководитель после прочтения передовой, — через некоторое время на стадионе школы для всех учителей и учащихся начнется собрание по принятию присяги для активною участия в «Великой культурной социалистической революции». — Она окинула взглядом весь класс и, наконец, остановилась на мне. — Лян Сяошэн, ты подготовь речь, выступишь от имени нашего класса, — взглянув на часы, напомнила мне, — всего на 15 минут. Не пиши очень длинную, надо коротко. Главное — вырази четкую позицию и твердую решимость! Сегодня очередность устанавливаться не будет, наш класс — класс «четырех хорошо», поэтому обязательно надо постараться выступить первым!..

Мои мысли получили крылья. Сев верхом на классовую борьбу и борьбу линий, можно свободно парить в небесах, сделать головокружительную карьеру. Вовсе не обязательно класть это на линованную бумагу.

Единственно, чего я боялся, это того, что за 15 минут не успею написать соответствующую речь, похороню возможность для нашего класса «четырех хорошо» первым выразить с трибуны свою решимость вести пламенную классовую борьбу, а потом придется просить слова, и оправдываться. В это время в класс вошла учительница китайского языка и литературы.

«Учительница Яо, — обратилась она к классному руководителю, — можно мне занять несколько минут с учащимися? Есть чрезвычайно важное дело!»

Классный руководитель нахмурилась:

— Что вы им хотите сказать?

— Я... я еще раз хочу покритиковать себя перед учащимися... за серьезную ошибку — чтение им на занятиях «Посиделок в Яньшане» и «Саньдзяцуньских заметок». Нет! Не за ошибку, за преступление! Я... — учитель языка и литературы, речь которой всегда лилась свободно, в критической ситуации стала заикаться.

— Да-а-а... у нас осталось совсем мало времени! — возразила классный руководитель.

— Учительница Яо, я... я умоляю тебя! — в голосе учителя языка и литературы появились плачущие нотки.

— Подожди окончания общешкольного собрания и поговоришь с учениками! — классный руководитель заняла твердую позицию, не соглашаясь на обсуждение.

— Но я обязательно должна поговорить с ними до начала собрания! Учительница Яо, предоставь мне такую возможность!.. — она заплакала по-настоящему.

Классный руководитель неохотно отошла к окну, молча согласившись.

— Товарищи, — сказала учитель языка и литературы, вытирая платком слезы, — товарищи, моя самокритика перед вами в прошлый раз была неглубокой! Во время прошлой самокритики я еще считала, что Дэн То, У Хань, Лао Моша всего лишь пропагандируют буржуазную идеологию, не осознавала их антипартийную и антисоциалистическую сущность..., они — черная банда, они — контрреволюционеры с головы до пят, я тоже одна из деревни «Саньцзяцунь». Нет, нет, не принадлежу к ним, однако я... но я... — чем больше она волновалась, путаясь как сказать, кто же она есть на самом деле, тем непонятней говорила. Ее речь никогда не была такой.

Я сидел в первом ряду, совсем близко от нее. Мне отчетливо были видны ее глаза, из которых непрерывно лились слезы. Носовой платок, в который она вытиралась, был весь мокрый, у меня в носу защекотало. В душе я втайне переживал за нее. Я понимал, что она не преднамеренно прочитала нам в классе антипартийные, антисоциалистические черные статьи. Она просто хотела дать нам несколько образцов статей и не больше. Я тогда еще не знал, что она давно отмежевалась от правых, из-за этого ее муж разошелся с нею, забрал единственную дочь и долго не разрешал им встречаться. Потом ее отправляли на 4 года в колхоз на перевоспитание, и только 2 года назад с нее сняли ярлык «правой», под совместное поручительство многих ее взяли в школу на воспитание. Я считал, что могу не только болеть за нее, но и сочувствовать ей.

Сколько душевных сил она потратила, чтобы поднять уровень сочинений учащихся нашего класса! Этого не мог отрицать никто.

— Лян Сяошэн! — вдруг позвала меня классный руководитель. Я от неожиданности невольно встал с места.

— Ты не успеешь написать! — с некоторым раздражением сказала она. Я тут же сел, выхватил из портфеля бумагу и ручку, но нудные мысли не приходили, в голове все перепуталось.

— Учительница Лун, нельзя больше отрывать время учащихся. — Тон классного руководителя был недовольным и жестким.

— Я... я... — Учительница Лун больше не смогла сказать что-либо связное.

Не в силах сдержать своих чувств, я поднял голову, чтобы взглянуть на нее, но увидел лишь спину. Она уходила из класса. В двери обернулась, еще раз окинула взглядом учащихся нашего класса. Она до конца осознала, что на ее голову свалился злой рок. В расстройстве, похоже, продолжала что-то объяснять нам, защищаться от чего-то. Постояв в проеме двери, она, не поворачиваясь, медленно вышла.

Все ученики смотрели на дверь класса. Воцарилась мертвая тишина.

С этого времени она больше не вела у нас уроки.

— Ли Юаньчан, — позвала классный руководитель старосту, — когда начнется общешкольное собрание, ты будешь руководить провозглашением лозунгов нашим классом.

— Провозглашать... какие лозунги? — спросил староста, запинаясь.

— Те, что я напишу, — сказала классный руководитель, подходя ко мне. Она вырвала лист из моего блокнота и стала торопливо писать. Набросав текст, через учащихся передала в руки старосты и снова скомандовала:

— Ли Юаньчан, сейчас же выводи класс на стадион! Лян Сяошэн, а ты оставайся в классе, пиши речь.

Из коридора донесся топот ног. Какой-то класс уже отправлялся на стадион.

— Быстрей, быстрей! — с раздражением в голосе торопила классный руководитель.

И тогда учащиеся, как рой пчел, бросились из класса. В коридоре снова раздался топот.

Ровно через полминуты опять зазвучали шаги множества ног.

Под их грохот я написал строку: «Откроем огонь по черной антипартийной, антисоциалистической линии!»

Я оторопело стоял несколько секунд, глядя на эту строку и припоминал, где слышал такие слова. Ба, да это же заголовок газетной статьи, объявлявшей открытую войну, точная копия. Раздосадованный я дважды перечеркнул строку, снова написал: «На кого направлен удар тех, кто выступает против партий, против социализма?» И опять замер в изумлении. В моем мозгу вертелись слова, полные воинственности, и все они из тех двух статей, что напечатаны в газете «Цзефан цзюнь бао», ни одного собственного слова. Я никак не мог сосредоточить мысли, собрать воедино нужные слова, подготовить речь.

Наконец, во всем здании школы наступила тишина.

Моя учительница языка и литературы по-прежнему занимала мысли. То, что только что произошло с ней, отзывалось болью в моем сердце.

Ручка, которую я держал в руке, была подарена мне ею. Однажды, когда мы писали сочинение, она увидела, что я пользуюсь обычной ученической ручкой, обмакиваемой в чернила, и удивленно спросила:

— Ты почему не пользуешься авторучкой?

— Потерял, — ответил я.

— Тогда купи другую.

Я одну за другой утерял две авторучки и не хотел снова просить деньги у матери. Трудно было говорить о сокровенном, выкладывать сердечные тайны, да и не хотелось объясняться, поэтому я, склонив голову, усердно писал, не отвечая.

Она видела, что я не привык к такой ручке, черточки получаются то толстые, то тонкие и молча положила мне на парту эту ручку с золотым кончиком.

После занятий я зашел в учительскую вернуть ей авторучку.

— Я слышала от учеников, что у вас в семье есть трудности. Это так? — спросила она.

Я кивнул головой.

— А этой ручкой писать удобно?

Я опять кивнул.

«Тогда дарю ее тебе. Я всегда писала ученической ручкой и привыкла к ней, авторучкой пользуюсь редко. У меня есть еще шариковая», — сказала она.

— Это же ручка с золотым кончиком, как я могу...

Она прервала меня:

— Быстро бери и уходи, не отнимай у меня время. Мне надо проверять сочинения.

Возможно из-за того, что эту ручку подарила мне она, я больше их не терял.

— Лян Сяошэн, ты почешу сидишь здесь как отрешенный? Учителя скоро обозлятся на тебя до смерти! — в класс влетела запыхавшаяся ученица, выкрикнула и исчезла как ветер.

Беда! Общешкольное собрание уже началось! Снаружи в класс долетали звуки выкрикиваемых лозунгов:

Разгромим Дэн То! Разгромим У Ханя! Разгромим Ляо Моша!

Разгромим черное гнездо «Саньцзяцунь»!

Разгромим антипартийную, антисоциалистическую нечисть !

Хотя я написал всего лишь заголовок выступления, я не посмел медлить ни минуты. Не долго думая, вырвал листок с заголовком и стремглав выскочил из класса. В один момент слетел с третьего этажа на первый и что есть силы помчался на стадион. Только там перевел дух.

На стадионе стояло несколько столов, служивших временной трибуной. За столом чинно сидело руководство школы, а учащиеся по классам сидели на земле, сложив ноги по-турецки. Представитель одного из классов как раз, держа в одной руке микрофон, в другой — текст выступления, громко с пафосом произносил речь. Несколько десятков выступающих, плотно прижавшись друг к другу, стояли в затылок выступающему, как бы боясь, что кто-то втиснется между ними. В тот день дул сильный ветер, неся песок по стадиону и покрывая всех песком и пылью.

Неожиданно передо мной возникла классная руководительница, на лице крайнее разочарование и немедленный вопрос ко мне:

— Что ты делал в классе? Написал текст выступления?

Я не посмел сказать ей, что, кроме заголовка, ничего нет, небрежно ответил:

— Написал.

Она поверила и подтолкнула меня в сторону «трибуны»:

— Иди быстрее, в речь побольше эмоций вкладывай!

Когда очередь дошла до меня, я прежде всего выкрикнул череду призывов из серии «разгромим», потом громко, быстро затараторил: «Мы, революционные учащиеся, будем решительно бороться в первых рядах классовой борьбы. Мы торжественно клянемся председателю Мао, что встанем в строй добровольцев, идущих на верную смерть в первых рядах на фронтах классовой борьбы! Нам не страшны сотни, тысячи, десятки тысяч схваток в борьбе с черной антипартийной, антисоциалистической бандой! Пока мы живы, до тех пор будут существовать социалистические завоевания! Победа будет за нами, потому что мы владеем идеями Мао Цээдуна — этим острым оружием классовой борьбы! Работая в деревне, мы своими руками уничтожали саранчу, а сейчас этими же руками удушим черную банду, несущую угрозу нашей партии и социализму!»...

Вот такую речь я с трудом сочинил в критический момент, пока в течение 20 минут ждал своей очереди для выступления. Хотя у меня и не было написанного выступления, эффект получился очень хороший, а настроение поистине стало прекрасным. Вот таким путем создавалась боевая атмосфера и ненависть к общему врагу, я уже начал полностью верить, что Дэн То, У Хань, Ляо Моша безусловно являются антипартийными, антисоциалистическими элементами черной банды, что кроме них существуют и другие антипартийные, антисоциалистические элементы разных мастей, которые пока не раскрыли свое контрреволюционное лицо. Если бы не это, то зачем бы председатель Мао стал разворачивать «Великую социалистическую культурную революцию»? Зачем газета «Цзефан цзюнь бао» одну за другой публикует критические статьи, наполненные запахом пороха? Народно-освободительная армия Китая уже отмобилизована, перешла на боевую готовность. Как мог я — человек, родившийся в новом Китае, выросший под красными знаменами, учащийся средней школы, безгранично горячо любящий партию и социализм, член Коммунистического союза молодежи — остаться в стороне от движения, касающегося жизни и смерти нашей партии и государства?!

Когда я возвратился в класс и сел, я был по-прежнему крайне взволнован. Во время моего выступления песок слепил глаза, но тогда мне было не до того, чтобы вытирать их, а здесь против моей воли слезы градом хлынули из глаз. Из-за спины подошла классная руководительница и села рядом со мной, подала мне свой носовой платок.

— Очень хорошо. Ты выступил очень хорошо. Твой энтузиазм тоже что надо! Правда, учителя рассердились на тебя, но ты не обижайся. — Она, наверно, подумала, что слезы мои идут от чрезмерного сердечного волнения.

Директор школы в своем выступлении, между прочим, отметил: «В своей речи представитель восьмых-девятых классов сказал: «Работая в деревне, мы своими руками уничтожали саранчу, а сейчас этими же руками удушим черную банду, несущую угрозу нашей партии и социализму!» Это — чувство горячей любви к нашей партии и социализму, это наш пролетарский справедливый гнев против антипартийной, антисоциалистической черной банды!»

В истории нашей школы это был, пожалуй, первый случай, когда ее директор процитировал слова своего ученика.

Классный руководитель тепло, сердечно улыбаясь, смотрела мне в глаза. Я ощущал безграничное чувство своей значимости, бесконечной гордости, наивысшего удовлетворения.

Рядом с директором школы появилась учительница китайского языка и литературы, с выражением крайнего уважения и почтения она склонилась к нам и сказала: «Уважаемый директор, я в нескольких классах прочитала учащимся ряд статей из «Посиделок в Яньшане» и «Саньцзяцуньских заметок», и хотя я уже написала письменное признание своих ошибок, однако покаялась неглубоко. Разрешите мне воспользоваться этим собранием, выступить с самокритикой.» Она говорила вблизи микрофона и мы слышали ее просьбу. Директор школы, не взглянув на нее, продолжал свое выступление: «Эта Великая социалистическая культурная революция в будущем обязательно из Пекина распространится на всю страну, из общества перекинется в наши школы»...

Учительница языка и литературы склонившись стояла подле него, надеясь дождаться конца речи, чтобы попросить слова.

Закончив выступление, директор школы даже не взглянул в ее сторону. Она снова лишилась возможности открыто перед лицом школьников самокритично признать свои «ошибки».

Когда несколько учащихся перетаскивали в здание школы столы, стулья и радиоаппаратуру, она в растерянности все еще стояла там... Начали громить словом, продолжили пером и кистью.

Все классы направили своих учеников в общую канцелярию за бумагой, чернилами, тушью и кисточками. Начали писать крупными иероглифами боевые воззвания, клеймящие «черную банду», или рисовали карикатуры.

Наш класс прежде всего написал огромный лозунг: «Решительно станем на сторону председателя Мао, поклянемся довести до конца смертельный бой с антипартийной, антисоциалистической бандой!» — и вывесил по обеим сторонам входной двери школы. Он всему обществу четко заявил, под каким флагом выступают революционные учителя и учащиеся нашей школы, а также компенсировал то, что наш класс «четырех хорошо» не смог первым выразить свою решимость на общешкольном собрании.

«Боевые воззвания» рождались исключительно экспромтом, Я написал слова: «Дэн То, У Хань, Ляо Моша», другой сразу же добавил: «Они втроем одна семья», а третья фраза родилась еще быстрее: «Они выступают против партии, против народа». Четвертую строку кто-то придумал заранее: «Ты спроси, надо убивать?» И все вместе подобрали хорошо подошедшую конечную рифму: «О чем еще спрашивать? Надо убивать!» Слова «надо убивать» решили повторить дважды. И еще добавили: «Дадим им расчет и отправим домой!!!»

Многие, стоявшие рядом, давали советы, свои дополнения. В конечном счете в коридоре приклеили свежее, с еще невысохшей тушью «боевое воззвание»:

Вскоре стиль стихосложения в виде «боевых воззваний» стал популярным, из школы выплеснулся за ее пределы, миллионы девочек, прыгая со скакалками, пели «революционные песни». От одних девочек они передавались другим, не смолкая долгие годы, их пели примерно до 1976-го.

Когда меня нашла классный руководитель и привела в учительскую, там уже все учителя тоже жонглировали кистями и тушью.

— Ученики говорят, что у тебя есть «Посиделки в Яньшане» и «Саньцзяцуньские заметки» — эти две черные книги, это правда? — спросила она.

У меня они были, но мне было непонятно, какой смысл вкладывала классный руководитель в свой вопрос. И как, всякий учащийся, я по врожденному инстинкту стал защищаться, сразу же отрицательно покачал головой:

— Нет, нет! Ученики ошибаются.

— А я уверена, что есть! Учителя хотят, чтобы ты пожертвовал их для учащихся. Пусть пользуются ими как материалом для критики, — сказала она.

— Может и есть... я точно не помню, когда вернусь домой, поищу, — ответил я уклончиво.

Учительница, как раз писавшая «боевое воззвание», держа в руке кисть, сказала:

— Учительница Яо, если он найдет, пусть позже передаст нам, учителям химии, мы тоже используем для критики. Никто из нас до сих пор еще не читал их, — она снова вернулась к своему занятию.

Я успел разглядеть написанное ею: «В этих двух черных книгах «Посиделки в Яньшане» и «Саньцзяцуньские заметки» заключена реакционная сущность, острие их атаки направлено на партию и председателя Мао».

В нашей школьной библиотеке этих двух «черных» книг тоже не было. Спрашивается, сколько же тогда учителей и учащихся всей школы прочитали их? Никто не знает!

Сколько человек по всей стране в таком случае прочитало их? Один из тысячи? Один из десяти тысяч? Или один из ста тысяч?

Но рабочий класс критиковал, крестьяне-бедняки и низшие слои середняков критиковали, бойцы Народно-освободительной армии критиковали, ученики и учителя младших, средних и старших классов критиковали, деятели культуры и искусства критиковали, кадровые работники учреждений критиковали. Критиковали домохозяйки, дети, старики и старушки и даже неграмотные. Каждый человек страны принялся оглушительно критиковать.

По пути из школы домой между моими приятелями сам собой возник откровенный разговор.

— Завтра и послезавтра я, пожалуй, не смогу пойти на занятия, — мрачно сказал Хань Суншань, — пропускаем так много уроков, кто потом ответит за нашу учебу, за поступление в высшие учебные заведения?

Он в нашем классе выделялся недюженными математическими способностями, всегда живо говорил о своих высоких устремлениях: «Если не поступлю в первую, третью или шестую среднюю школу, то убегу на Сунгари!» Он очень хотел попасть в одну из главных Харбинских школ высшей ступени. Зная о его уме и успехах в учебе, никто не считал это бахвальством. О Харбинской средней школе высшей ступени в те годы говорили: «Поступление в 1-ю, 3-ю или 6-ю школу обеспечивает прямой путь в Харбинский промышленный университет «Цинхуа». Учителя тоже признавали, что двери этого университета для него распахнуты.

Мой хороший друг Ван Вэньци осуждающе, заметил:

— Ты хочешь сказать, что приход этой «Великой социалистической культурной революции» принесет тебе вред? Что важнее? Жизнь или смерть партии и государства, или твое поступление в среднюю школу высшей ступени?

Он в сущности шутил, однако из-за того, что был заместителем комсорга и в будущем определенно мог стать членом экзаменационной комиссии, Хан Суншань принял это всерьез, сердито выругался:

— Катись ты к чертовой матери!

Злой, с покрасневшим лицом он готов был наброситься на него с кулаками.

Чжао Юньхэ сообщил:

— Говорят в этом году в среднюю школу высшей ступени и в институты будут принимать прежде всего тех, кто проявил активность в политике, балл будет играть второстепенную роль. Конечно же, имеется в виду в первую очередь участие в этом движении. Тех, кто не проявил активности, даже при высоком балле, отправят «немного передохнуть».

Родители Чжао Юньхэ работали в отделе образования, поэтому все догадывались, что в этих словах, видимо, много истины. Никто больше ничего не спросил, но каждый крепко зарубил себе это на носу.

Хань Суншань по-дружески, как и ранее, схватил Ван Вэньци за плечо, по-свойски сказал:

— Не сердись, я пошутил!

Вдоль улиц и дорог города все заводы, магазины, учреждения, школы, народные комитеты были облеплены «признаниями», «решениями», «клятвами»; а также «письмами с выражением преданности Центральному комитету и председателю Мао». Они появились с высокого одобрения многоуважаемого председателя Мао и благодаря положительной их оценки «дацзыбао». Все предприятия, все их филиалы, все китайцы боялись, чтобы о них не подумали, что они пассивно или совсем безучастно отнеслись к классовой борьбе, названной «Великой социалистической культурной революцией». Народ всегда готов объявить войну еще одной «черной банде», которую укажет Центральный комитет партии и председатель Мао. Громить ее словом и пером. Так как народ абсолютно верит, что Центральный комитет партии и председатель Мао ни в коем случае не могут несправедливо обидеть любого хорошего человека. Как естественно, не могут потворствовать плохим людям. Следуя тезису об «абсолютной вере» можно было предположить, что если в газетах появятся сообщения о том, что видели как Дэн То, У Ханя и Ляо Моша взяли под стражу и под конвоем увели к месту казни, а там расстреляли, то на следующий день народ, разожженный страстями, обязательно хлынет на улицы и будет восторженно приветствовать великую победу в классовой борьбе. Народ настолько привык к мысли о единстве Центрального комитета и председателя Мао, что был уверен в, единстве их убеждений, допускал безразличное отношение к происходящему лишь со стороны одиночек. Эта «Великая социалистическая культурная революция» началась с опубликования двух статей не в газете Центрального комитета «Жэньминь жибао», а в газете «Цзефан цзюнь бао». Народ никак не мог предположить, что через несколько месяцев председатель Мао разделит Центральный комитет партии на два штаба: пролетарский и буржуазный, предоставив возможность каждому партийному, государственному и военному руководителю, каждому китайцу четко выразить свою позицию, т.е. определиться: на стороне какого штаба — пролетарского или буржуазного — он стоит.