Мать все ж таки не смогла взять взаймы недостающие деньги, и я вынужден был забрать старшего брата из психиатрической больницы. Как только брат возвратился домой, сразу не только наша семья, но и все жильцы двора почувствовали беспокойство. Возможно под воздействием общественных явлений болезнь брата усугубилась, форма депрессии перешла в форму бредовых политических фантазий.

Уже в тот день, когда мы шли с ним из больницы домой, я, внимательно понаблюдав за ним, заметил признаки такого рода изменений. Брат, проведший несколько месяцев в психбольнице, был так рад, как будто его выпустили из-за решетки. Только мы перешли мост, как на нас обрушился политический шум города. Звуки гонгов, барабанов, выкрики призывов и всякий другой шум лез в уши. Весь город был в лозунгах и дацзыбао. Машины, пропагандирующие идеи Мао Цзэдуна, и большие передвижные автомобили по борьбе с «черной бандой» курсировали по городу. Люди с красными знаменами и портретами председателя Мао на листах фанеры шли к горкому или провинциальному комитету партии с петициями и какими-то протестами, только успевала пройти одна колонна, тут же надвигалась другая. Агитотряды просвещенцев из институтов, средних и начальных школ на улицах и площадях города давали представления по разгрому «саньцзяцуньцев».

— Для чего все это?— спросил брат, вертя головой налево и направо.

— По всей стране началась «Великая культурная революция» — ответил я. — Вот появился отряд, провозглашающий призыв: «Разгромим Дэн То, У Ханя, Ляо Моша, клянемся вывести на чистую воду «саньцзяцуньцев» из Харбинского горкома!»

— Очень хорошо, очень хорошо! — говорил Брат сам себе непрерывно кивая головой, глаза его сияли. Не представляя ради чего, он пристроился в хвост колонны. Мне стоило больших усилий увести его на тротуар.

Придя домой и увидев мать, брат бросил первую фразу:

— Ма, я буду участвовать в «Великой культурной революции!»

Мать оторопело уставилась на брата. Потом обернулась ко мне с вопросом:

— Здоровье твоего старшего брата улучшилось? Что говорят врачи?

— Врачи не сказали, что ему стало лучше.

— А мне кажется — лучше. Иначе как могло появиться желание принимать участие в «Великой культурной революции»? В этом люди разобрались.

— По пути домой он уже хотел примкнуть к колонне демонстрантов.

— Слава богу, слава небу! Слава богу, слава небу! Мой старший сын не зря находился в больнице, узнал, что надо защищать председателя Мао, — с радостью на лице сказала мать.

— Ма, найди мне кисть, найди бумагу, я буду писать дацзыбао! — восторженно выкрикнул старший брат из внутренней комнаты.

— Да-а-а, мать слышит! — она достала из кармана один цзяо и передала мне, потихоньку шепнула:

— Сбегай купи.

— Ма, как ты так можешь?! — упрекнул я ее. Мать глянула в сторону внутренней комнаты и, взяв меня за локоть, ущипнула.

— Тебе говорят иди купи, значит иди и купи! — мать понизила голос, боясь, что услышит брат.

Я против своей воли сходил в магазин и купил ему кисточку и несколько больших листов белой бумаги. Мать стала растирать для него тушь, а брат разложив на столе большой лист бумаги, начал писать. Он еще с начальной школы и вплоть до института непрерывно тренировался в каллиграфическом написании иероглифов, получал призы на соревнованиях в средней школе. Иероглифы писал очень красиво.

Вот он написал предложение, я сразу прочитал матери. Потом еще. Мать с каждым предложением все больше радовалась. Наконец, растроганная от радости заплакала. Потому что написанное братом было очень революционным.

Написав дацзыбао, брат подписался и обратился ко мне:

— Брат, сходи в город, расклей их!

— Не пойду, — сказал я.

— Почему не пойдешь? Ты такую занимаешь позицию по поводу моего участия в культурной революции?! — искренне спросил он.

Мать в замешательстве вытолкнула меня в наружную комнату.

Оттуда я услышал, как она советовала брату: «Сынок, по мнению матери лучше приклеить их дома. Если войдет посторонний человек, сразу увидит, что наша семья стоит на стороне председателя Мао». Брат ответил ей лишь одним словом: «Хорошо».

Мать тоже вышла в наружную комнату, открыла продовольственный ящик, достала из мешочка муки и насыпала в маленькую алюминиевую миску, сварила клейстер.

Только успела приклеить, как пришла староста улицы:

— Уважаемая семья Лян, после обеда в вашем дворе будет проходить собрание всей коммуны по выражению преданности многоуважаемому председателю Мао. Ты уважаемая хозяйка — истинный пролетарий, несколько поколений вашей семьи принадлежали к крестьянам-беднякам и низшим середнякам. Ты должна выступить в числе первых!

Мать разволновалась.

— Нет, не пойдет, я — домашняя хозяйка, к тому же неграмотная. Хотя и немало прожила на свете, но никогда не выступала ни на каких собраниях, неужели больше некому?

— Что, если домохозяйка, то нельзя критиковать буржуазию? Если неграмотная, то не смей критиковать?— вопрошала староста улицы. Лицо ее со следами трех банок на лбу посуровело. В это время появился мой брат, прямо в упор глядя в глаза старосты. Она, не в состоянии сдержать страх, отступила на шаг назад.

— Разгромим «черную банду»! — неожиданно воскликнул брат.

— Правильно, правильно! Черную Банду... конечно, надо разгромить... не оставить ни одного! — староста улицы предусмотрительно спряталась за спину матери, заискивающе улыбаясь.

— Идеи Мао Цзэдуна непобедимы! — выпалил брат еще один лозунг.

— Да, да... — срывающимся голосом подлаживалась староста.

— Староста, вы прислушайтесь, мой сын стал внятно говорить, не правда ли? — сказала мать.

— Внятно, внятно! — староста осмелела и, мельком взглянув на дацзыбао, спросила меня:

— Ты написал?

Не успел я ответить, как мать перехватила разговор: — Это написал мой старший сын, тоже хочет участвовать в культурной революции.

Староста, всмотревшись в написанное, всплеснула руками, поздравила мать:

— Это же действительно большое счастье! Написано здорово. Почему не вывесили во дворе? Приклейте там. Пусть все жители двора подпишутся. А во время собрания это будет создавать атмосферу классовой борьбы. Я как раз сокрушалась, где бы найти такие дацзыбао. Иероглифы выписаны превосходно!

— Революция себя оправдает! Критика буржуазии будет успешной! — глаза брата опять зажглись необычным блеском.

— Будет успешной, будет успешной! Будет очень успешной! — староста, вдруг осмелев, приблизилась к брату, чтобы похлопать его по плечу. Она была низкого роста и до плеча брата не дотянулась, лишь постучала ему в грудь:

— Студент истинно пролетарской семьи, отныне будешь в составе нашего народного комитета участвовать в культурной революции, нам как раз не хватает человека способного хорошо писать, — повернулась к матери и добавила, — это действительно большое счастье!

Только было непонятно, в чем она видела счастье: в том, что присмотрела человека, способного писать дацзыбао, или радовалась за мать, у которой «выздоровел» сын. Мать, конечно же, поняла в ее высказывании вторую мысль.

— Это счастье явилось благодаря многоуважаемому председателю Мао! Люди поддерживали уверенность матери в выздоровлении сына, а мать от этого ощущала радость.

Я тоже про себя думал: «Старший брат действительно выздоровел, я миллионы раз кланяюсь Вам в ноги председатель Мао, всю жизнь буду признателен за «Великую культурную революцию», развернутую Вами».

Уходя из нашего дома, староста напомнила матери:

— Ни в коем случае не забудь расклеить дацзыбао во дворе! Все жители двора должны поставить свои подписи, и скажи им, что это мое личное распоряжение.

Надо же, такая мелюзга дерзнула опрометчиво употребить слово «распоряжение». Мне казалось, что она просто вызовет всеобщее осуждение, что это оскорбляет многоуважаемого председателя Мао.

Я не стал призывать ее к ответу за оскорбление и выдворять из дома.

Что касается личного распоряжения старосты, то мать сделала «решительно так, как она велела».

Я крайне неохотно помог матери приклеить дацзыбао на дверь угольного сарая Ма. Мать позвала соседок выйти во двор поставить свои подписи.

Женщины с большой радостью сделали «решительно так, как было велено». Но они вписали не их собственные имена, а по привычке — имена хозяев домов — их мужей.

Во двор вышел старший брат, внимательно присматриваясь к их «революционным» действиям.

Из мужчин дома был только дядя Лу — этот люмпен-пролетарий. Он одобрительно сказал матери:

— Мой старший племянник приезжает как раз вовремя, вернется и сразу даст нам завоеванное звание двора «четырех хорошо».

Неожиданно старший брат на полном серьезе изрек такое, что может привести любого человека в растерянность:

— Ты на чьей стороне стоишь?

Сердце дяди Лу сильно запрыгало. Он долго молчал, подбирая слова, наконец, ответил:

— Я... стою на стороне многоуважаемого председателя Мао, — посмотрел на одну женщину, на другую... добавил, — неужели я мог стать на сторону «черной банды» ? — подняв руку, он указал пальцем на тачку, с помощью которой собирает старье, — смотрите все!

На еще не разгруженной тачке было написано: с правой стороны — «клянусь не сосуществовать с «черной бандой!», с левой — «клянусь в единодушии с председателем Мао!».

— Обе клятвы я тщательно обдумал, а не просто так написал, — дядя Лу заподозрил, что его хотят очернить.

— Ложное есть ложное! Маскировку надо сорвать! — снова хладнокровно «наступал» на него брат.

— Это... это... ты почему такое говоришь? — дядя Лу попал в сложное положение.

— Брат, уйди домой, — подтолкнул я его.

А тетя Лу уводила домой дядю Лу, успокаивая:

— Ты же знаешь, что у тебя — настоящее. Если он что-то сказал, это еще не значит, что тебя причислят к «черной банде».

Вырывая руку, дядя Лу кричал:

— На чьей я стороне, решат люди нашего двора!

Женщины в один голос отвечали ему:

— Да, да, в душе мы очень хорошо понимаем, что к чему!

Мать с улыбкой на лице тоже сказала ему:

— Ты «за», ты «за», если кто-то будет проверять, все мы во дворе подтвердим это.

Закрыв дома брата, я пошел к дяде Лу извиниться за него. Тоном обиженного дядя Лу ворчал:

— Странно, какими зелеными глазами он смотрел на меня.

Возможно, это потому, что когда прошлый раз отправляли его в больницу, ты, дядя Лу, помогал связывать его? — сказал я.

— В следующий раз, когда будете помещать его в больницу, я помогать не стану. Чтобы из-за неприязни не стать в его глазах антипартийным, антисоциалистическим элементом, — сказал дядя Лу.

— Уважаемый дядя Лу, не принимай это близко к сердцу, он только наполовину понимает, что говорит... — сказала мать и лицо ее сразу омрачилось. Беспочвенный оптимизм матери насчет выздоровления старшего брата выявится позже.

— Уважаемая семья Лян, уважаемые Ляны, выходите! — неожиданно послышался во дворе боевой клич старосты улицы.

— Пошли, пошли... — мать суетливо повернулась и покинула дом Лу. Не поняв, откуда донесся яростный крик старосты, я вышел вслед за нею. Как только староста увидела мать сразу, топнув ногой, закричала:

— Ты, ты, как ты выполнила мое распоряжение?

— Староста, в чем моя ошибка? — осторожно спросила ошеломленная мать.

— Ты еще спрашиваешь! — староста указала на дацзыбао, — почему только мужские имена? Мое распоряжение выполнено непродуманно, вами допущена ошибка! Наверно, в руководстве вами по привлечению к участию в «Великой культурной революции» я не все сделала.

Женщины двора, заслышав шум, тоже стали выходить из домов, с встревоженными лицами смотрели то на старосту, то на мать.

К старосте подошла тетя Цзян и вместо матери объясняла:

— Раньше при проведении тех или иных мероприятий разве недостаточно было имен глав семей? Мы сделали по установившейся традиции.

— Раньше?! Какие раньше были дела? Учитывали состав семей, раздавали продовольственные карточки, могут ли они сравниться с участием в политическом движении? Могут ли ваши мужья вместо вас выразить свою преданность председателю Мао? Может ли глава семьи отразить политическую позицию всей семьи? Муж не заменит жену. Родители не могут ручаться за детей, никто не может отвечать за другого. Собрание, которое мы намерены провести, будет собранием, где домохозяйки отдельно выразят свою преданность многоуважаемому председателю Мао. Придет секретарь коммуны, выступит перед вами. Быстрее найдите пол-листа бумаги, заклеим мужские имена и впишем ваши собственные! — распорядилась староста начальственным тоном. Женщины на какое-то время пришли в замешательство.

— Вы все еще не вышли из оторопи! Все еще не торопитесь сделать то, что я сказала! Не хотите отстоять славу двора «четырех хорошо» ?

— Я схожу принесу бумаги, — согласилась мать и торопливо бросилась в свой дом.

То, как староста раздраженно отдавала приказы как своим слугам, вызвало у меня неприязнь к ней, и я, воспользовавшись отсутствием матери, язвительным и предостерегающим тоном сказал ей:

— Советую вам впредь не говорить о своих распоряжениях и прекратить давать указания — это прерогатива единственного человека — председателя Мао.

Староста широко раскрыла рот, да так ничего и не сказала. Как будто хотела икнуть, но не получилось.

Мать принесла бумагу, но забыла клейстер. Я не позволил ей больше бегать туда-сюда, сам сходил за клейстером.

С помощью женщин я оторвал половину дацзыбао с именами жильцов и на это место приклеил столько же чистой бумаги. Потом снова пошел в дом, принес кисть и тушь. Женщины поочередно вписали туда свои имена иероглифами-каракулями,

Домохозяйки всей бригады, включая старушек с маленькими ножками, одна за другой, неся в руках табуретки или прижатые под мышкой складные стульчики, собрались в наш двор, человек 70–80.

Наконец, пришел секретарь коммуны. Он молча обозрел дацзыбао и, выразив большое восхищение ими, обратился к женщинам:

Домохозяйки этого двора являются образцом для всего комитета домохозяек! В «Великой культурной революции» должны активно участвовать не только рабочий класс, бедняки и низшие середняки, освободительная армия, революционные кадры и учащиеся, но и домохозяйки! Надо мобилизовать на это каждый двор этого нашего комитета жильцов, укрепить их настолько, чтобы они стали политическими бастионами!...

Староста улицы постоянно находилась впереди, поднимая руку для провозглашения лозунгов.

Вечером ко мне пришел Ван Вэньци. Он вытащил из ученической сумки прошлый номер журнала «Чжунго циннянь», подал посмотреть заднюю сторону обложки. На ней были изображены молодые члены кооператива — мужчины и женщины с мотыгами на плечах — энергично шагавшие по морю золотисто-желтой пшеницы. Тема картины — «Члены кооператива стремятся к солнцу». Я удивился, почему у него появился интерес к этой картине и в то же время не хотел испортить ему настроение, поэтому ответил банально:

— Нарисовано хорошо.

— Хорошо для задницы! — неожиданно ответил он.

Я немало встревожился и долго с недоумением смотрел на него.

— Вэньци, это очень революционная картина, как ты посмел так сказать о ней?

— Очень революционная? Да, изменяющая судьбу, чтоб ей провалиться!

Я решил, что у него не все в порядке с нервами. Такая жизнь, культурная революция мало-помалу напитывают людей этим состоянием, все китайцы находятся как бы в горячечном бреду, включая меня самого.

Ко мне подошел старший брат и, тоже уставившись в картину «Члены кооператива стремятся к солнцу», стал ее рассматривать. Его взгляд не был похож на те, которыми оценивают картины, наоборот, он был похож на обозрение орудия уничтожения со следами крови.

Я поднял голову, приблизился к глазам брата и не смог сдержать холодную дрожь, пробившую меня изнутри.

Тогда я посмотрел в глаза своему хорошему другу и соученику и почувствовал, что выражение его глаз не такое, как у моего брата. Это меня немного успокоило.

— Ты почему изучаешь меня? Изучай эту картину, — встревожился он.

— После уничтожения врагов с оружием в руках все еще останутся враги без оружия! — неожиданно произнес брат и с холодной улыбкой удалился.

— А зачем в конце концов надо хорошо изучать эту картину? Я не вижу ее названия.

— Эта картина реакционна. В ней спрятаны контрреволюционные лозунги.

— Контрреволюционные лозунги? — я был ошарашен.

— Чан, Кай, Ши, Вань, Суй! — громко, раздельно каждый иероглиф произнес он.

— Ты с ума сошел! — прорычал я вполголоса, — у нас окно открыто, ты хочешь принести несчастье моей семье?

— Похоже ты испугался. В этой картине спрятаны те самые контрреволюционные лозунги, и конкретно «Да здравствует Чан Кайши!» — ответил он спокойным и неторопливым голосом.

Хорошо, что брат ушел в другую комнату, иначе его надломленная психика обязательно в ответ на это среагировала бы в высшей степени импульсивно.

Я взял тот журнал «Чжунго циннянь» и, внимательно всматриваясь, стал тщательно его изучать, но не находил ни малейших следов контрреволюционных лозунгов.

— Ай, твоим глазам их все равно не отыскать, — не выдержал мой друг и стал один за другим подробно анализировать иероглифы, — посмотри на этот пшеничный колос, он расположен горизонтально. Почему горизонтально?

— Потому что дует ветер. Посмотри, короткие волосы этой девушки, колыхаясь на ветру, тоже стали горизонтально, — сказал я.

— Неправильно! Что такое пшеница? Это травянистое растение. Здесь колос символизирует верхнюю часть иероглифа «трава». В иероглифе Чан фамилии Чан Кайши — что сверху? Трава. Теперь посмотри на этот стебель. Он выражает собой вертикаль, этот — тоже. Добавь пшеничный лист, вертикальную изогни. Получился иероглиф Чан. Смотри дальше. Сверху две вот таких черты: одна — откидная влево, вторая — откидная черта вправо. Плюс две вертикальные. Получился иероглиф Кай. Правильно? Или ты считаешь, что неправильно?

Хотя он все это показал мне на картине, я все равно чувствовал, что не смогу воспринять все эти пшеничные колосья, стебли, листья в виде иероглифов. В общем, что-то в этом было надуманное и ложное.

— Что ни говори, а не очень похоже, — сказал я сам себе.

— Ты все еще говоришь, что непохоже? Да? Непохоже? — он, разложив картину, продолжал просвещать меня, указывая на каждую черту предполагаемого иероглифа. — Посмотри еще раз на эту мотыгу: сама мотыга — это иероглиф «рот», рукоятка — горизонтальная черта над ней...

— А где откидная черта влево? Где? Откидной нет, но предполагается?

— Мазков кисти здесь немало. Надо только всмотреться и найдешь то, что надо, — продолжал он мне показывать их, давая пояснения. Я долго стоял молча, потом спросил:

— Ты сам обнаружил?

— Думаешь у меня такие проницательные глаза? На агитационно-пропагандистской доске на центральной улице все могут увидеть эту картину в увеличенном размере, как конкретный пример воспитания в духе классовой борьбы. Я тоже, получив урок, разглядел... — сказал он, и, помолчав, добавил — в нашем мозгу струна классовой борьбы натянута еще недостаточно, слишком мало у нас умственных способностей.

Мне стало немного стыдно, поэтому я сказал ему:

— Да, да, это хорошо, что ты сегодня зашел ко мне и сказал об этом. Иначе я остался бы в неведении; когда-нибудь пошел бы на центральную улицу да у той доски, возможно, вступил бы в дискуссию с кем-нибудь, потом пришлось бы раскаиваться из-за того, что не успел просветиться.

В связи с возвращением домой старшего брата и прекращения занятий по случаю революции я уже больше десяти дней не появлялся в стенах школы и испугался, что отстал от стремительно развивающейся «Великой культурной революции». В будущем аттестате могут записать: «Не проявил себя в пролетарской политике». Подумав об этом, я условился с ним, что завтра же вместе пойдем в школу.

В ту ночь пошел сильный дождь. Вся семья как раз сладко спала и была разбужена стуком в окно и голосом, который звал:

— Второй брат, второй брат! Быстрее вставай, помоги моему отцу! Надо укрыть дацзыбао! — это звал младший сын дяди Лу.

— Сяоэр, быстрей вставай! — мать сразу же толкнула меня в бок.

Почти священный долг подхватил меня с постели в одних трусах и понес во двор. Дождь действительно был проливной, шел как из ведра. Двор на половину заполнился водой.

Дядя Лу, как и я, в одних трусах, стоя неподвижно, обеими руками держал пластмассовую крышку, защищая дацзыбао от дождя, который безжалостно хлестал его по спине.

Я быстро бросился в дом дяди Лу в поисках молотка, гвоздей и какого-нибудь материала из дерева. Его дом уже заливало водой. Я хотел сначала помочь тете Лу остановить поток воды, переливавшийся через порог, однако она сказала мне:

— Это не беда, что нас подмочило, сначала иди помоги дяде Лу защитить дацзыбао. То, что написал твой старший брат, — святыня нашего двора.

Дядя Лу и я сбили простую раму, прикрепили ее к карнизу навеса семьи Ма, сверху приколотили пластмассовую крышку, а под нее — дацзыбао.

Дядя Лу, смахнув с лица дождевую воду, как бы для меня, но похоже сам себе сказал:

— В конце концов, чтобы стать на чью-то сторону, надо посмотреть на действительное поведение человека и тогда определиться.

Не взирая на дождь, мы провозились довольно долго, но я так и не смог понять, в чем состоял смысл содеянного. Дядя Лу подтвердил, что его осмотрительность до нелепости смешна. А я слепо следовал за ним.

В этой «культурной революции» нелегко было выбрать правильную позицию, чтобы оказаться на стороне председателя Мао.