Первое, что Мамай помнил, был жуткий холод от ледяной воды. И еще сильный удар головой. В мозгу звучала непонятная симфония, состоящая из тысячи душераздирающих криков, которые будили его, вырывая из пучины сна. Тело словно сковало невидимыми цепями, оно было абсолютно инертно и отказывалось слушаться. Мамай чувствовал, как что-то тяжелое тянет его ко дну. Уже не хватало воздуха, чтобы дышать. Мамай дернулся, пытаясь выплыть, но тяжесть, привязанная к ногам, тянула его вниз.

«Неужели все? Неужели я сейчас умру, утону как собака?» — мелькнула в его мозгу предательская мысль. Самый низкий, самый жалкий страх робко притаился в уголках всего тела и трясся, не рискуя вырваться на волю. Но именно этот страх пробудил в Мамае неведомую силу, которой наплевать было на ослабшие, одурманенные мышцы. Ярость и злость заставили выбраться на свет Божий всю силу воли Мамая. Он сгруппировался, нырнул на дно и одним движением перервал веревку, к которой был привязан камень. Кожа на ладонях лопнула, и вверх по воде поднялись полоски крови, словно маленькие проворные язычки пламени. Вместе с ними выплыл и сам Мамай.

Выбравшись на берег, он отыскал ближайшие кусты, залез внутрь и только тогда обессиленный повалился на землю, пытаясь восстановить дыхание. Тело полностью проснулось и теперь ломило от непонятной боли.

«Меня отравили» — всплыла в мозгу догадка, и Мамай в ярости заскрипел зубами.

Он попался, как последний дурак. Его обвели вокруг пальца самым простым, самым древним, как мир, способом. Хуже всего было то, что он, Мамай, даже не подозревал, что его можно подловить именно так. Банально, как в дешевом фильме. Видать слишком высоко он забрался, слишком привык надеяться на свои силу и авторитет. Забыл, что он обычный человек, которого можно уничтожить самым обычным способом. Кому теперь нужны его сила и власть, если он уже уничтожен.

Мамай вспоминал, как Тетерев поручал ему задание особой важности. Приказал схоронить так, чтоб никто и никогда не узнал даже о существовании этих материалов. Ни одна живая душа, вплоть до крайних мер, и выплыть наружу они могли бы лишь при непредвиденных обстоятельствах. Пока не настанет время действовать. Что ж, теперь оно уже не настанет. Кассета и материалы улетели прямо из горячих рук Мамая, и вряд ли уже представляют ценность для Тетерева.

Тетерев не простит. Особенно такую глупость. Оставалось решить только один вопрос: застрелиться самому, быстро и безболезненно, или явиться с повинной, подставив шею под мрачную ярость Тетерева. А может, скрыть происшедшее? Нет, Мамай сразу же отказался от подобной мысли. Во-первых, это обязательно всплывет, и Тетерев первым узнает об этом. И ничего не придумаешь в свое оправдание. Он даже слушать не станет, просто застрелит. Во-вторых, при всем своем бандитском прошлом и настоящем, Мамай больше всего на свете ценил и уважал верность и преданность окружавших его людей, и никогда не требовал от них больше, чем от самого себя. Тетерев знал это, и куда больший гнев, чем Мамаева оплошность, вызовет его разочарование в нем. Мамай и сам не мог бы жить спокойно, решись он на вероломство. Поэтому первое, что он сделал, когда более или менее ощутил способность двигаться и соображать, это отправился к Тетереву.

Мамай не кривил душой, когда рассказывал все хозяину, и не пытался спрятать глаза. Тетерев Иван Петрович задумчиво постукивал костяшками пальцев по столу, разглядывая упрямое волевое лицо своего самого верного помощника, невольно подложившего ему такую свинью. Хорошую такую свинку. Она еще долго будет похрюкивать ему вслед, напоминая, что и он, Тетерев, не всесилен. А больше всего Тетерев не любил чувствовать себя слабым.

— Что ж, дорогой друг мой Тураев. Признаться не ожидал от тебя такого. — он внимательно посмотрел в глаза Мамая, выжидая хоть малейшей реакции. Если бы тот хоть немного испугался, или же Тетерев заметил капельки пота, выступившие на лбу… Судьба его была бы решена. Но Мамай просто и смело встретил его взгляд, не отводя глаз, в которых затаилась прирученная ярость. Ярость от бессилия, которую сейчас испытывал и сам Тетерев. Так уж случилось, что именно эта тихая ярость в бездонных черных глазах Мамая спасла ему жизнь.

— Я дурак, знаю. Просто пристрели меня на месте. — и опять в его глазах не было страха, только ярость и обида на самого себя. Тетерев улыбнулся. Ему вдруг отчего-то стало теплее на душе.

— Ты что же, Мамай, такое городишь. Кем возомнил себя, что позволяешь разбрасываться моими самыми ценными кадрами. Вляпался в дерьмо — так купаться полезешь. С моих ног слижешь, если понадобится.

Мамай недоверчиво уставился на Тетерева, и в глазах его мелькнуло холодное любопытство, которое очень скоро сменила злость. Как солдат, позорно бежавший при вынужденном отступлении, он жаждал очистить свою воинскую честь и пасть смертью храбрых, но Тетереву было наплевать на его честь. Мамай мог ему еще не раз пригодиться.

— Ты не злись, Тураев, погоди. Еще успеешь отвинтить голову Кравцову. Ты сейчас своими мозгами подумай, теми, что еще остались. Кому это могло быть нужно?

Мамай запустил огромную пятерню в волосы и впервые задумался над этим вопросом. Он привык соображать быстро, абстрагируясь от всего, что не касалось дела, и мысль его работала очень четко.

— А ведь если о материалах знали только четверо: ты, я, тот, кто делал, и кто навел. Причем никто из этих четверых не заинтересован в том, чтобы информация просочилась наружу. Значит, есть еще пятое звено, которое каким-то образом узнало…

— Или что-то заподозрило. — закончил Тетерев и уставился в потолок, соединив перед собой сухие ладони домиком — его любимая поза, означавшая напряженную работу мозга. — Это будет твоя задача — найти пятое звено. Но только действуй потихоньку, не торопясь. Врага надо знать не только в лицо. Нужно знать и его мотивы. А потом тихо убрать.

— Я понял.

— Действуй, Тураев.

Мамай поднялся на ноги и посмотрел на Тетерева с высоты своего огромного роста. Больше говорить было не о чем. Он должен действовать, чтобы очиститься перед хозяином. Должен быть спокоен, чтобы распутать весь клубок грязных интриг, скрутивший ему ноги. Мамай привык шагать вольно, разрывая на части все препятствия на своем пути. Но сейчас требовалось действовать осторожно. Потому что второго шанса у него не будет.

— А знаешь, Мамай, ты молодец, что сразу явился с повинной. — услышал он вслед и обернулся, едва занеся ногу над порогом. — Что не крутил, не пытался оправдаться. Только поэтому ты будешь жить. Запомни.

Мамай Тураев запомнил. Очень хорошо запомнил ту боль и унижение, которые он испытал, услышав эти слова. Такое не прощается даже в обычной человеческой жизни, что уж говорить о законах его мира. Олег Кравцов уже мог спокойно готовить себе место на кладбище. Как жаль, что Мамай не может прямо сейчас открутить ему голову, но он и сам понимал, что нельзя.

Главная фигура пока должна оставаться в игре, и выбывать придется все тем же пешкам. И отвечать за поступки главной фигуры. Эта девчонка, Саломея, вот кто ответит ему прямо сейчас. При мысли о ней Мамай испытал прилив злости. Вот сука. Конечно, прямо она не виновата — она лишь выполняла то, что ей приказал Олег. Но правила его мира не позволяли Мамаю оставить ее безнаказанной. Его просто никто не поймет, если он позволит ей дальше спокойно существовать. Может быть, он оставит ее в живых. Хотя он не испытывал к ней жалости. Ни капли.