Глава 1

Самолет, именуемый «жизнь», вдруг поднялся высоко-высоко и сделал крутой вираж. А это значило, что все уже не будет так, как прежде и на многое следует взглянуть с совершенно иной стороны. Например, на то, что он теперь безработный.

Мельник без сожаления помахал всем ручкой. Всем, кроме Златарева. Но тот уволился сам.

Тубольцев понимал, что это мгновение в его жизни — всего лишь передышка. Следует сосредоточиться и искать работу. Но мысли его постоянно были о другом.

Убийство Добролюбова было раскрыто, а значит у него больше не было повода заявиться домой к Насте и разыгрывать из себя героя-защитника. А вдруг все эти ее взгляды, смущенные улыбки, робкое касание ладони о ладонь были всего лишь элементарным проявлением дружелюбия. Не без кокетства, конечно же. На то она и баба.

Вдруг Настя помирилась со своим женихом, и у них уже свадьба на носу?

Эх, Тубольцев, куда подевалось твое хваленое самомнение?

Почему-то он сидел, что идиот, спрятавшись в кустах с огромным букетом роз, и этот несмотря на то, что следующей зарплаты он неизвестно когда дождется, ждал ее и молился, чтоб пришла не одна.

Из подъезда вдруг вышел Чеченец. Не то чтобы Тубольцев совсем был не рад его видеть, просто в настоящий момент он был совершенно некстати.

Чеченец, на этот раз без гитары, уселся на лавочке, очевидно поджидая кого-то. Тут же из-за угла показалась Настя. Тубольцев едва сдержался, чтобы не вылететь ей навстречу, что голубь мира, только не с пальмовой веткой, а банальным «веником» роз.

Ну почему Бог создал ее такой красивой!

Нельзя ею много любоваться, иначе у Тубольцева может случиться передоз.

В это же самое время к подъезду устремилась еще одна человеческая особь, в которой Тубольцев с досадой узнал Настиного жениха. Однако она не бросилась ему на шею, не подставила губы для поцелуя, а наоборот, отодвинулась и повернулась к нему спиной.

Тубольцев на корточках подобрался поближе и навострил уши. Некрасиво, конечно, только ведь никто не собирался ловить его за ухо. А послушать было страсть как интересно.

— Настюшенька, выслушай меня, — говорил Данила, пытаясь ухватить ее за плечи, но Настя упрямо изворачивалась, избегая прикосновений, — Давай отойдем! Поговорим спокойно, наедине.

— О чем, Данила? Мы ведь расстались. Ты назвал меня проституткой за одну-единственную розу неизвестного тебе происхождения, а потом обвинил в измене, лжи, эгоизме и арктическом холоде…

— Я был страшно зол тогда. Ревновал. Я видел тебя в парке с каким-то носатым петухом и подумал, что ты хочешь наставить мне рога.

— Да разве я когда-нибудь тебе изменяла? — возмутилась Настя и отчего-то покраснела.

— Все бывает в первый раз, — грустно улыбнулся Данила.

Чеченец, скромно сидевший на лавочке, словно немой зритель, неожиданно подал голос. Видно почувствовал, что расставание рискует оказаться мнимым. А зять в лице Данилы ему вовсе не улыбался.

— Не забудь, он на тебя руку поднял.

— Я ничего не забыла, — ответила Настя, — Прости, Данила, но мы расстались окончательно. Примирения не будет.

— Почему? Я сделаю все, о чем ты только попросишь. Я больше никогда тебя и пальцем не трону.

— Я тебя просто не люблю, пойми.

Данила отшатнулся от нее, будто она дыхнула ему в лицо горячим пламенем. Слова эти обожгли сердце, обожгли душу, пробудили злость.

— Ах ты…!

Выкрикнув это, Данила вцепился руками в ее волосы и тряхнул на себя. Настя упала на колени и застонала от боли.

Неизвестно кто из них добежал первым — Чеченец или Тубольцев, выскочивший из своей засады, точно дикий волк. Вдвоем они схватили Данилу, оторвали его руки от Настиной головы и повалили на землю. Но в ту же секунду Настя пронзительно закричала: из-за угла вдруг выпрыгнул мужчина с ножом в руках и с размаху всадил его Чеченцу в бок.

Тубольцев на мгновение растерялся. Не в силах осознать, что происходит, как вдруг Чеченец выпрямился, неожиданно став выше, чем казался из-за постоянно согнутых плеч. Он сделал единственный рывок в сторону нападавшего с ножом и вцепившись тому в горло, поднял его над землей. Мужчина яростно брыкался руками и ногами, хрипел, словно задыхаясь от нехватки воздуха. Потом Чеченец его отпустил: швырнул на землю и ударил изо всех сил по печени. Нерадивый убийца глухо застонал, скрючился на земле, да так и остался лежать в этом положении.

Тубольцев замер, сидя верхом на Даниле. Кто бы мог подумать, что у Чеченца такая силища в руках. И такая точность движений. Он часом не в спецназе служил?

— Посмотри-ка, Настя. Разве это не хозяин машины, на которой меня пытались задавить? Якобы эту машину угнали…

— Ну-ну, я бы хотел знать, что на это скажут в милиции, — сказал Тубольцев.

Девушка растерянно переводила взгляд с одного на другого, будто не могла поверить, что все это происходит не во сне. На лице ее были написаны тревога и испуг.

— Юра, у тебя кровь! — закричала она, показывая пальцем на рану брата, от которой по одежде растянулось солидное красное пятно.

Настя подскочила к Чеченцу и зажала ладонью рану.

— Обопрись на меня, — прошептала она. Чеченец так и сделал.

Тубольцев, поняв, что его помощь потребуется в ином месте, встал с Данилы и подошел к Чеченцу, который все еще держался молодцом, но уже слабел на глазах.

— Чтоб ты сдох! — выкрикнул Данила, поднимаясь на ноги, — Ненавижу, сволочь!

— Это все ты? — чуть не плача спросила Настя. — Но за что?

Данила не ответил. Он посмотрел ей прямо в глаза, и во взгляде его не было ничего хорошего: ни былых чувств, ни теплоты, ни раскаяния. Одна злоба да ненависть, гнусным отпечатком разлилась по его лицу.

Данила развернулся и быстро побежал прочь, пока Тубольцев не догадался его удержать.

— Нужно вызвать «Скорую», — сказал он и помог Насте усадить брата на скамейку.

В окнах квартир столпились любопытные физиономии соседей. Во дворе стояла гробовая тишина: все наслаждались разыгравшимся представлением и боялись даже пискнуть лишний раз. Соседка с первого этажа высунулась в окно и предупредила, что уже вызвала и «Скорую» и милицию заодно. Настя сдавленным голосом пробормотала «спасибо».

Краем глаза Тубольцев уловил какое-то шевеление сбоку, и тут же сверху над ним раздались десятки обеспокоенных «смотри!!!». Мужик, который пытался убить Чеченца, очухался и делал попытку встать. Тубольцев подошел и убедительно «попросил» его отказаться от этой затеи.

Приехала милиция. Мужика подняли на ноги, поставили лицом к милицейской машине и надели наручники. Дежурный милиционер подробно расспросил о случившемся, записал координаты свидетелей и пригласил Тубольцева с Настей следовать за ними в отдел.

Настя стала возражать, настаивая, что никуда не поедет и останется с братом. Но тут подъехала «Скорая», Чеченца уложили на носилки, а строгая тетенька-доктор прикрикнула на девушку, что мол, не положено. Рана опасная, но не смертельная. Жить будет. Да еще и молодцом скакать. Прямо так и сказала, улыбнулась одними глазами поверх очков, захлопнула дверцы машины, и «Скорая» с воем и мигалкой немедленно тронулась с места.

Тубольцеву с Настей пришлось добираться до отделения милиции на попутке. В милицейской «семерке» не хватало места для всех, а Тубольцев был без машины. Его «Калина» до сих пор пылилась в гараже со следами былого побоища на крыльях, капоте и лобовом стекле. Получив на руки трудовую с записью «уволен по сокращению штатов», Тубольцев решил отложить ремонт своей ненаглядной скромной русской «тачки» до лучших времен.

В милиции они пробыли довольно долго. Следователь дотошно расспрашивал Настю об ее отношениях с Данилой, так что чуть в душу не лез. Тубольцев прямо так и сказал, за что был незамедлительно выставлен в коридор. Чтобы не мешать следствию.

Настя никак не могла понять, почему ее столь назойливо допрашивают. Следователь постоянно уходил от ответа, но напоследок сдался и выложил правду:

— Подозреваемый признался, что его нанял Данила Черных. Специально, чтобы избавиться от вашего брата.

— Но почему? — не поверила Настя.

— С его слов, гражданин Черных ненавидел вашего брата, считал, что он мешает вашей полноценной интимной жизни, а также самим отношениям в целом.

— Проще говоря, ему не хотелось, чтобы я возилась с калекой. Уделяла Даниле меньше внимания, чем ему хотелось бы… Сволочь!

— Да, именно сволочь, — согласился следователь, — Но не волнуйтесь. Мы на него управу найдем.

— Я не волнуюсь, — сказала Настя, — Гадко просто.

Гадко, очень гадко, будто наплевали в душу и забыли вытереть.

Выйдя из кабинета следователя, Настя оказалась в объятиях Тубольцева. Совершенно случайно. Сергей зачарованно дотронулся рукою до ее волос.

— Поедем в больницу? — предложил он.

Настя кивнула и отстранилась. Тубольцев вздохнул, выпуская ее из своих рук, и поплелся за ней.

Проведать Чеченца их так и не пустили. Не положено. Он только что после операции. Спит. Да и время для посещений давно закончилось. Завтра нужно приходить.

— С ним все будет в порядке? — взволнованно спросила Настя.

— В полном, — уверила ее дежурная медсестра, — Я вам за это ручаюсь.

— Спасибо.

Настина ладошка нырнула в сумочку и вынырнула оттуда уже не пустой. Бумажная купюра плавно перекочевала в карман медсестры, пробудив на лице женщины прекраснейшую из улыбок.

Вот так дела делаются и по больницам нашим. Чтобы родственники не переживали и спали дома спокойным сном, медработники должны быть сыты и финансово удовлетворены. Но иначе можно было потерять дорогого и близкого сердцу человека. И тогда не нужно будет этих зажатых за пазухой купюр.

Тубольцев проводил Настю до самой квартиры и убедился, что вокруг нет ничего, что могло подвергнуть ее опасности.

— У него ключи есть?

— Нет. И другие он не мог сделать. Я ключи всегда при себе держу.

— Молодец, — похвалил Тубольцев.

Они вдруг замолчали, с улыбкой глядя друг другу в глаза. Пора было прощаться. Но никто из них не решался первым произнести это слово. Вдруг Тубольцев вспомнил кое-что и хлопнул себя по лбу.

— Подожди, я сейчас приду. Никому не открывай.

Тубольцев стрелою сорвался вниз по лестнице, выскочил во двор и полез в кусты, где оставил букет. Однако цветов нигде не было. Надо же! Сперли, гады. Вот бы руки чересчур проворные открутить, да шипами по голой заднице отходить.

Стыдно было возвращаться с пустыми руками. Но денег в кармане, как назло, было мало. А уйти, не попрощавшись, Тубольцев не посмел. Не спал бы потом всю ночь, проклиная себя за трусость.

Он поднялся наверх черепашьими тяжелыми шагами, потому что с трудом представлял, что скажет сейчас в свое оправдание.

Настя ждала его на пороге с открытой входной дверью.

— Ну и зачем ты куда-то мотался.

— Да я… Я букет купил. В кустах оставил. А его украли.

Настя посмотрела на него, широко раскрыв глаза, а затем вдруг громко и заливисто рассмеялась. Тубольцев тоже начал смеяться, хотя и не слишком понимал причину веселья. Но она смеялась — искренне, от души, после всех пережитых волнений, — и это было хорошо.

— Есть хочешь? — все еще улыбаясь, спросила она.

— Хочу, — обрадовался Тубольцев.

— Тогда пошли, — поманила она его внутрь квартиры и захлопнула за ним входную дверь.

— Поздно уже, Сережа, — скидывая босоножки, сказала она, — Если хочешь, можешь остаться ночевать. Я тебе у Юры постелю.

На лице Тубольцева в одну минуту отразились несусветная радость, сменившаяся почти траурным разочарованием. Настя вдруг почувствовала, как в груди поднимается незнакомое ранее чувство, а кровь бешено стучит в висках, и хочется совершить нечто безумное, такое, о котором завтра будешь жалеть, но еще больше жалеть будешь, если испугаешься и не совершишь…

Она сделал шаг навстречу Тубольцеву, оказавшись в опасной близости. Опасной, потому что от него исходил нестерпимый жар, в который хотелось окунуться и сгореть, если можно, дотла.

Неужели это и есть любовь? Если да, то она согласна любить до бесконечности…

— Любишь меня? — вдруг спросила она, совершенно без страха и стеснения.

— Да, — ответил Тубольцев и стал покрывать ее губы быстрыми горячими поцелуями.

Стало совершенно понятно, что ужинать никто не будет. И комната брата сегодня ночью останется пустой.

Тубольцев целовал ее и гладил руками, не смущаясь дотрагиваться везде, где только могли добраться пальцы, а где не могли, он просто срывал бесполезную сейчас одежду.

Завтра он расскажет ей, как сильно он ее любит, как сильно он без нее скучал. А потом они будут лежать вместе, обнявшись, и строить планы на будущее. Счастливое будущее, иного не может и быть.

А сегодня… Сегодня ему просто чертовски хорошо…

 

Глава 2

Златарев провалялся в больнице примерно с неделю. Кто бы мог подумать, всего лишь собачий укус, а столько хлопот. Правда, какой укус! Знатный. Почти до кости, сволочь, прогрызла. Врачи грозились продержать Златарева еще несколько дней, однако тому до смерти приелись белые больничные стены, грубые мужловатые медсестры — где они, хваленые ангелы-сестрички из анекдотов, — а также непрерывное дребезжание мобильника у соседа по палате — молодого студента, лежавшего с закрытым переломом обеих ног. Златарев чувствовал, что еще немного — и он повторно переломает ему эти самые ноги или вышвырнет вон через распахнутое окно.

Вернувшись, наконец, в привычный ему мир, Златарев вздохнул спокойно, несмотря на то, что тут его поджидало куда больше серьезных проблем.

Во-первых, работа. После долгого и болезненного разговора с Мариной, Златарев с опаской думал о том, как встретит его Мельник. Неважно, что он спас его дочь. Важно, что теперь он — Златарев — ее злейший враг. Правда, вполне обоснованно подозревал, что на время. Вскоре она почистит перышки и сделает новую попытку примирения. Этого Златарев никак не хотел.

Да и контора у Мельника развалилась совсем. Он уволил почти всех ребят, включая Тубольцева, к которому Златарев привык, как к собственной тени. Может, удастся куда-нибудь устроиться вдвоем. Нужно только поискать как следует.

Переступив порог комнаты, Златарев ощутил, как в нос ему ударил запах чего-то совершенно чужого, будто нежилого. Давненько он не был дома, отвык.

Мебель в комнате была покрыта налетом пыли. Холодильник вообще оказался отключен. А на столе лежали запасные ключи от квартиры и записка.

Леша, извини, что прощаюсь таким образом. Просто в последнее время тебя вообще не бывает дома. Я рассчиталась с хозяйкой съемной квартиры. Теперь переезжаю в другой район. Буду снимать комнату.

Я оставлю ключи на столе, а дверь захлопну снаружи.

Нам довольно неплохо было вместе. Надеюсь, воспоминания останутся теплыми.

Аня.

Вот те раз. Златарев присел на табуретку и замер с запиской в руках.

Оказывается, его бросили.

Ну надо же, как кстати. А то он никак не мог придумать, как избавиться от этой навязчивой особы.

Сама ушла. Ну, попутного ей ветра, или как еще там говорят в подобных случаях.

Златарев даже рассмеялся, но потом вдруг с силой ударил кулаком по столу.

Сбежала, черт. Неужели все было так плохо, что Аня попросту собрала свои вещички и съехала, оставив ключи на столе.

Могла бы дождаться его, поцеловать на прощание, что ли? Обидно было до чертиков, так что одной бутылкой водки не обойтись. Но пить в одиночку совершенно не хотелось.

Может, набрать Тубольцеву? Впрочем, это был дохлый номер. Серега точно прописался у своей новой мадам, и похоже, на этот раз все окажется более, чем серьезно.

Пришлось выпить одному. Но перед этим Златарев отправился в магазин — пополнять продовольственные запасы. Опять колбаса, пельмени, хлеб. И опять он забыл купить сметану.

Ближе к середине ночи Златарев вскочил и начал метаться по комнате, что загнанный зверь. Ему было плохо. Ужасно плохо оттого, что Аня уехала, не предупредив. Хотя, конечно, как она могла, ведь Златарев лежал в больнице, и некому было ей об этом рассказать. А у него даже номера ее мобильного не было.

И куда она переехала, Златарев не знал. Где работает — тоже.

Кавалер, называется. Он хоть фамилию ее помнит?

Златарев был готов расхохотаться: фамилии он тоже не спросил.

Почему-то вспомнилась песня про «девку-однодневку». Нет, Аня не была однодневкой. Так почему ж он этого раньше не понял?

Наутро Златарев спустился на второй этаж и позвонил в бывшую Анину квартиру. Открыла незнакомая молодая женщина, новый жилец. Конечно же, про Аню она ничего не знала. Златарев обошел еще несколько квартир, пока, наконец, одна из соседок не вспомнила:

— Она ж в спортзале подрабатывает. Там наверняка скажут, где искать.

Златарев, не откладывая в долгий ящик, отправился в спорткомплекс, находившийся совсем недалеко. Оказывается, именно возле этого здания Златарев подобрал ее на машине во время дождя.

Зайдя внутрь, он еще с полчаса выяснял, в какой именно секции работает Аня. Не зная фамилии, это было весьма проблематичной задачей. Ань в спорткомплексе оказалось пруд-пруди. Обыкновенная девушка с обыкновенным именем.

Но где наша не пропадала! Нашел-таки. Правда, немного запоздал. Три дня назад ее уволили. Бывшая коллега Даша заботливо объяснила, что директор спорткомплекса пригласил на место Ани более компетентного тренера. В чем компетентного? В том, что у него имелся диплом какой-то крутой спортивной организации.

А у Ани даже прописка была временная.

От Даши Златарев также узнал, что никакой комнаты Аня не снимала. Вернее, нашла, но пока возилась с переездом, хозяйка успела пустить в нее других квартирантов. Потеряв одну работу, девушка уволилась из мастерской по пошиву кожаных изделий и вернулась домой в свою деревушку, что под Орлом.

Да… Вот это, несомненно, было куда хуже. Проще говоря, это была жирная точка в финале их отношений. Не ехать же ему, Златареву, черт-те куда, в Богом забытую деревушку ради того, чтобы расстаться по-человечески?

Однако, обманывая самого себя, Златарев ничего не выигрывал. Ему по-прежнему было тоскливо. Но не идти же в самом деле на вокзал и покупать билет до Орла?

Еще чего! Это Тубольцев всегда был романтиком, но не Златарев…

А билет он все-таки купил. И приехал в деревеньку Супонино, что расстилалась перед самым лесом, окутанная прозрачным хвойным дурманом, пробуждающим почти детское желание разуться и пробежаться босиком по прохладному лесному ковру…

В деревнях люди обычно знали друг друга наперечет. Дорогу к дому, где Аня жила вместе с родителями, указали сразу. Глядели при этом во все глаза, оценивая, хорош приезжий жених или прохиндей, как и прежний.

Златарев обнаружил девушку, метущей дорожку вокруг крепкого деревянного дома с высокой покатой крышей. Во дворе кругом царил полный порядок, нигде не валялось ни щепки, ни бумажки. Дрова аккуратно уложены в поленницы. Видно было, что отец у Ани — хозяйственный мужик. Не то, что Златарев, который вдруг почувствовал себя неумелым и белоручкой, способным только морды бить. За определенную плату.

Аня почувствовала его взгляд на своей спине, выронила метлу из рук и обернулась. В глазах ее промелькнула радость. Даже слезы навернулись. Настоящие, бабьи слезы. Но вопреки ожиданию, Аня не кинулась Златареву на шею. Медленно подошла к забору и строго спросила:

— Чего приехал?

— Тебя увидеть, — ответил Златарев и облокотился на забор, оказавшись с Аней нос к носу.

Признаться, ее реакция немного его удивляла. Аня не выглядела счастливой, хотя сначала обрадовалась. Златарев заметил также, что глаза ее были грустными.

— Зачем? — дурацкий вопрос. Зачем он ехал добрые полдня, а затем трясся в вонючем деревенском автобусе, чтобы только увидеть ее. Неужели ничего не понятно?

— Хочу забрать тебя с собой, — сказал он, и это была чистейшая правда.

— Обратно в город? — усмехнулась Аня и повернулась к нему спиной.

Златарев не знал что и думать. Что сказать. Она вела себя странно. Необычно. Он не привык видеть ее такой.

— Был уже один такой. Романтик. Поматросил и бросил, как сказал отец. Теперь на всю деревню слава. Прикажешь снова в одну и ту же реку ступить? — Аня вдруг посмотрела Златареву прямо в глаза, прожигая насквозь, заглядывая в самую душу, как бы спрашивая: что тебе от меня надо?

— Я не буду тебя матросить, — пообещал Златарев, улыбаясь.

— Не расписанной я с тобой никуда не поеду, — заявила девушка, не отводя своего испытывающего взгляда.

— Хорошо, — согласился Златарев, — Если хочешь, распишемся.

— А ты сможешь жить с такой как я — деревенской, неотесанной. У меня ни образования, ни приданого… Одна, какая есть.

— Да знаю я, какая ты. Только вот не пойму, чего ты кипятишься? Обидел тебя, что ли? Я в больнице неделю лежал. Не знал, что ты уезжать надумала.

Теперь уже Златарев оправдывался. Как это все было непохоже на него. Но так или иначе, дело было сделано. Слова сказаны. А Аня снова повернулась к нему, и губы у нее отчего-то дрожали.

— Задержка у меня, — тихо сказала она.

— Почему же ты скрыла? — нахмурился Златарев. — Или не от меня?

— От тебя, — ничуть не смутившись его вопросом, ответила девушка, — Недельки три срок. Не больше… А я ведь не знала, как ты к этому отнесешься. Думала, прогонишь…

— Дура ты, — ласково прошептал Златарев и обнял ее, положив голову себе на грудь, — Теперь точно распишемся.

Похоже, действительно, пора жениться, детей заводить. На лето в деревню отправлять будут — к деду с бабкой. В деревне хорошо, вечерами соловьи поют, и воздух такой чистый. А в лесу малины видимо-невидимо, черника, земляника, голубика.

— Я ведь безработный теперь, — вспомнил ни с того ни с сего Златарев.

— Да уж, даже на день тебя нельзя одного оставить, — лукаво улыбнулась Аня.

 

Глава 3

Лейтенант Клевер стоял у двери уже знакомой квартиры и настойчиво жал кнопку звонка. Еще со двора он заметил, что в окнах горит свет, значит, хозяйка определенно находилась дома. Но ему что-то долго не открывали.

Наконец, когда Клевер уже начал терять остатки терпения, хозяйка соизволила подойти, — он отчетливо услышал шарканье ее ног по полу, — и стала громко щелкать замками.

— Здравствуйте, — удивленно сказала она.

— Вечер добрый, Ирина Петровна, — улыбнулся Клевер, снимая фуражку, — Разрешите задать вам несколько вопросиков.

— Вы уже были, — поджала губы женщина, очевидно, не желая тратить время на очередное обсуждение убийства ее зятя.

— Помню, — сказал Клевер, — И все же, разрешите войти. Не хотелось бы обсуждать важные дела в подъезде.

Ирина Петровна демонстративно отодвинулась, всем своим видом показывая, что лейтенант — нежеланный гость, но, тем не менее, впустила.

— О чем речь? — холодно поинтересовалась она, закрывая входную дверь.

— Убийца зятя вашего покойного найден, — будничным голосом сообщил Клевер, наблюдая за ее реакцией.

— Мне-то что, — женщина пожала плечами, показывая, что ей все равно.

— Да я, собственно, даже не по этому вопросу пришел. Вы позволите мне взглянуть на тот альбом, что показывали в прошлый раз?

На лице Ирины Петровны красноречиво отразилось удивление: брови поползли вверх, губы вытянулись, удерживая готовые вырваться вопросы. Но она ничего не сказала, просто молча кивнула, приглашая за собою в зал.

Клевер, не спрашиваясь, уселся на диван и взял у нее из рук альбом. Потом открыл свою папку и, вытащив оттуда фотографию, положил перед собой на колено.

— Вот, — воскликнул он, словно обрадовавшись тому, что увидел в альбоме, — Что и требовалось доказать.

— Не понимаю, о чем вы? — настороженно спросила Ирина Петровна, и Клевер заметил, как на лбу ее начала пульсировать голубоватая жилка.

Ирина Петровна довольно плохо переносила неопределенность. Клевер помедлил, прежде чем выдать ответ, который ей вряд ли понравится.

— Вам знакома эта фотография?

Клевер протянул ей фото. Ирина Петровна осторожно взяла его кончиками пальцев, словно оно было выпачкано грязью, взглянула на него и быстро вернула обратно.

— Я впервые вижу эту женщину.

— Вот оно как, Ирина Петровна? Никак не узнаете? Это же падчерица ваша, Наташа Кораблева. Я, между прочим, сразу обратил внимание на сходство с вашей покойной дочерью. Заинтересовался, покопался чуть-чуть в личных вещах и нашел вот это…

Клевер достал из кармана потрепанную визитку, на обратной стороне которой было что-то нацарапано от руки.

— Ваш адресок, — заявил он.

Ирина Петровна побледнела, и на лице ее отразилось праведное негодование.

— Ну и что?

— Ну и то, уважаемая, что я много думал об этой истории. О том, как некогда молоденькая девушка по имени Наташа приехала в большой город к отцу — единственному близкому человеку. Но вы, Ирина Петровна, даже не пустили ее на порог.

— Вот еще, — воскликнула женщина и улыбнулась нехорошей такой, злобной улыбкой, — Паша моего Вадика тоже знать не хотел. Жил у моих родителей, словно сирота при живой матери. Каково было ему? А? Почему я должна была принимать его ублюдочную дочь? Чем она лучше моего сына?

— Это все ваши личные проблемы, Ирина Петровна, что вы не смогли договориться с собственным мужем. Скажите, а он знал о том, что Наташа приходила за помощью?

— Нет, — Ирина Петровна вдруг смутилась и опустила глаза, — Паша не знал об этом. К тому времени он начал сильно болеть. Много денег уходило на его лечение, так что на благотворительность у нас просто не было средств.

— Но девушка после этого отправилась на панель.

— Значит, шлюха, — почти весело сказала Ирина Петровна, — Какая мать, такая и дочь.

— А вы разве знали ее мать? — Клевер посмотрел на нее с подозрением.

— Нет, — спохватилась женщина, — Не знала. Но какая разница. Меня совершенно не интересует ни та, ни другая.

— А что бы сказал ваш покойный муж, его родственники, если бы они знали правду? Что Наташа приходила к вам, а вы грубо вытолкали ее вон? Что она закончила свою жизнь проституткой?

— Закончила? Они умерла?

— Да, Ирина Петровна, ее убили. Зверски. Тот самый человек, что убил вашего зятя. А вы сидите тут и плачетесь в жилетку о том, какая вы хорошая мать, и как несправедливо обошлась с вами жизнь. А сами вы — заслуживаете справедливости? Вы бросили свою падчерицу на произвол судьбы, и возмездие, а я все больше начинаю в него верить, рикошетом ударило по судьбе вашей Тани.

— Замолчите! — закричала Ирина Петровна и в ужасе закрыла глаза, — Уходите отсюда. Я больше не желаю вас видеть.

— Ее смерть на вашей совести.

— Не вам меня судить! Не вам!

Плечи ее затряслись от еле сдерживаемых рыданий. Клевер незаметно достал из альбома несколько листков и аккуратно положил его на диван. Затем он поднялся, надел фуражку, засунул под мышку папку и, не прощаясь, ушел, захлопнув за собой дверь.

Выйдя на улицу, он стремительно зашагал в сторону парка, который заметил по пути сюда. Хотелось присесть и хорошенько подумать в тишине, перебиваемой лишь отдаленными детскими голосами да шумом проносящегося мимо городского транспорта.

У него было над чем подумать.

Дело Добролюбова было закрыто. Засунуто на полку и забыто.

Казалось не было ничего, что мешало бы ему заниматься спокойно прочими делами, которых каждый божий день скапливалось у него на столе немало. Рабочие будни лейтенанты были загружены донельзя.

Но от природы Клевер был очень дотошным человеком. И не верил — ну никак не верил в случайности и совпадения.

А случайности были. Просто Клевер успешно закрывал на них глаза. Почему — кто знает. Не до этого было. Но теперь в его руках лежали доказательства, которые жгли душу каленым железом.

Случайно ли в деле Добролюбова фигурировали две одинаковые фамилии? Сначала он не обратил на это внимания, но ощущение чего-то недопонятого осталось. Чего-то странного. Клевер уже был готов забыть обо всем, и окунуться с головой в рутинную жизнь, как вдруг ему пришел запоздалый ответ из военкомата, куда он давненько еще направил запрос. А он уже было махнул на это рукой…

Параллельные нити пересекались. И связывались в прочные узелки.

Гришка Клевер достал бумажки, выкраденные из альбома покойной жены Добролюбова — письмо и фотографию, на которой они вдвоем.

Она… и Андрюшин Юра. Таким именем было подписано письмо.

В кармане у лейтенанта лежало другое фото. То, что пришло из военкомата.

Андрюшин Юра. Пока еще не калека, пока еще не свидетель убийства.

Две фотографии. Два одинаковых имени. И на обоих снимках одно и то же лицо.

Чеченец…

Это был действительно хитроумный и продуманный план.

Хватило бы у него сил и умения сломать человеку шею? Об этом смешно было даже спрашивать. Определенно хватило.

Как и терпения осуществить свой замысел до конца и отомстить теперь уже за двух сестер, удивительно похожих друг на друга.

Но мог ли он, Гришка Клевер, его осуждать? Судить человека, уже наказанного судьбою, любившего и потерявшего свою единственную любовь.

Так любить, как любили, уже никто не будет. А у меня сердце не казенное. Больше ударов не выдержит.

Ведь он так и не посмел к ней вернуться. Чтобы не видеть ужас и отвращение в глазах некогда любившей его девушки. Это Гришка Клевер мог понять.

Как и то, что в жизни Чеченца вряд ли появится другая любовь. Ну а для той, прежней, он сделал все, что смог. Единственное, что смог.

Значит, по-настоящему любил…

Лейтенант Клевер снова вздохнул. За последнее время это единственное, что у него получалось хорошо — вздыхать и не удивляться. Абсолютно ничему.

Гришка сложил фотографии, письма и спрятал в середину газеты, которая лежала тут же, на скамье, очевидно, случайно кем-то забытая. Затем он сунул газету в урну и поджег.

Прохожие с недоумением смотрели на человека в форме, сидящего возле пылающей урны. Смотрели — и проходили мимо, тут же забывая об этом.

Каждого волновала лишь собственная судьба. Никому не было дела до чужих хлопот. Ни до чьей-то любви, ни до исковерканной жизни.

И только Гришка Клевер мог со спокойной совестью сказать: для кого-то в этой дрянной жизни он тоже сделал все, что смог. И надеется, что только хорошее…