Обычно имя Беляева связывается с несколькими наиболее популярными романами — такими, как «Человек-амфибия» и «Голова профессора Доуэля», «Властелин мира» и «Продавец воздуха», «Прыжок в ничто» и «Звезда КЭЦ», «Человек, нашедший свое лицо» и «Ариэль». Но список его произведений ими не исчерпывается. Восьмитомное собрание сочинений впервые показало широкому читателю, насколько богатым, разнообразным и интересным было его творчество.
Работая в области фантастики, создавая также приключенческие рассказы, Беляев пробовал свои силы и в других литературных жанрах.
Перед нами «Список произведений А. Р. Беляева», составленный им в Пушкине для Ленинградского отделения Детгиза и датированный 24 ноября 1938 года. Из этого списка выяснилось, что Беляев писал пьесы, а также работал для театрального радиовещания и позднее — кинематографа.
В 1935 году, например, по ленинградскому радио передавалась научно-фантастическая пьеса Беляева «Дождевая туча».
Беляев писал и специально для детей — самых маленьких читателей. Он сотрудничал в ленинградских детских журналах «Еж» и «Чиж», где помимо фантастики (цикл «Необычайные происшествия») напечатал рассказы «Встреча Нового года», «Рассказы о дедушке Дурове» и «Игры животных».
Малоизвестен и Беляев-очеркист. А между тем сохранились интересные путевые впечатления от зарубежной поездки писателя в 1913 году. В 1938–1941 годах он часто выступает с различными материалами в пушкинской газете «Большевистское слово», в которой печатались и другие крупные писатели — А. Толстой, В. Шишков, Ю. Тынянов, Вс. Иванов.
В числе этих материалов: «Визит Пушкина. Новогодняя фантазия» — о настоящем и будущем города Пушкин; «Парк чудес» — о своего рода «Парке занимательной науки», который Беляев предложил организовать в этом городе; статьи об атомной энергии, об успехах авиации, астрономии. В той же газете печатались роман «Лаборатория Дубльвэ» и рассказ «Анатомический жених».
Беляев не только перевел рассказ Жюля Верна «В 2889 году». В издательстве «Земля и фабрика», выпустившем собрание сочинений французского романиста, вышел под его редакцией перевод романа «Двадцать тысяч лье под водой».
Занимаясь теоретическими проблемами научной фантастики, Беляев писал рецензии, поддерживая молодых литераторов-фантастов советами и критическими замечаниями. Он откликнулся на научно-фантастический роман Г. Адамова «Тайна двух океанов», фантастический роман Г. Гребнева «Арктания», роман В. Владко «Аргонавты Вселенной».
Дружеские литературные связи установились у него и с Украиной. Там помимо «Чудесного ока» при жизни Беляева вышел перевод «Звезды КЭЦ». «Пишу повесть для киевской газеты «Юный пионер», — указывал он в конце составленного им списка произведений. Повесть осталась незаконченной.
Беляев начал с произведений, ведущей темой которых являются судьба науки в социально неустроенном мире, последствия научных открытий, перспективы науки в смысле расширения человеческих возможностей и изменения жизни людей и судьба этих открытий в различных условиях. Беляев в тот период тяготеет к остросюжетной литературе, небольшому кругу героев с углубленной психологической обрисовкой каждого образа, стремится показать судьбу открытия через судьбу отдельного человека (Доуэль, Штирнер, Престо и другие).
В рассказах о Вагнере он, избирая другой прием, показывает нейтральную обстановку, которая позволила бы обойти вопрос о взаимодействии открытий Вагнера с окружающей действительностью; именно для этого Беляев в вагнеровском цикле часто избирает шутливую форму. Можно сказать, что тема у него — «наука и человек», причем вторую он решает пока негативно, показывая такие ситуации, когда наука не может преобразовать общество, а общество заставляет науку служить своим целям.
Затем писатель обращается к теме «наука и общество», считает ее главной, отходит от психологизма. Теперь он хочет показать влияние науки на жизнь многих людей, общества в целом, приближается к жанру утопии, но утопии реалистической и сюжетной (точнее, пытается сделать ее такой).
Первой, хотя, к сожалению, и не вполне удачной попыткой писателя создать произведение, посвященное грядущему, была «Борьба в эфире». Этой задаче он уделяет в дальнейшем все больше внимания. Его высказывания не оставляют сомнения в том, какое огромное значение он придавал решению этой задачи. Вместе с тем Беляев отчетливо сознавал те трудности, которые неизбежно встретятся на пути ее осуществления.
В позднейших произведениях Беляев отошел от техницизма, которым было прониннуто изображение будущего в «Борьбе в эфире». Он пытался нарисовать это будущее более светлым и оптимистичным.
Все зарисовки мира будущего, контуры будущих городов и преображенной Земли нарисованы им с учетом перспектив, которые открывает инженерная мысль современности. Однако все это относится к обстановке, фону, а показать людей завтрашнего дня, их жизнь, устремления, взаимоотношения ему, в сущности, так и не удалось.
Он пишет научно-фантастические очерки, специально посвященные теме Грядущего. Очерковый материал на ту же тему включает в романы «Под небом Арктики», «Звезда КЭЦ», «Лаборатория Дубльвэ». Это была подготовка к работе над крупным произведением о коммунистическом обществе — работе, которую писатель выполнить не успел.
Страна широким фронтом приступила к социалистическому строительству. Все более усиленными темпами развивались наука и техника, все более и более значительное место занимали они в жизни общества. Раскрывались новые горизонты и перед научной фантастикой. Вполне естественным явилось стремление писателей показать будущее нашей страны, фундамент которого начинал тогда закладываться. Этому и соответствовала новая линия в творчестве Беляева.
Пересматривая литературно-критические журналы начиная с середины 30-х годов, можно составить ясное представление о том, с какой критикой сталкивался Беляев. Бесспорно, не все сделанное им равноценно и заслуживает положительной оценки. Однако отношение критики к писателю, много и плодотворно работавшему в труднейшем литературном жанре, было предвзятым. Критика отнюдь не стремилась помочь фантастам и указать им на действительные их недостатки. Не поняв существа творчества Беляева, многие критики не смогли его внимательно и, главное, объективно оценить.
В 30-е годы немало сделано было для того, чтобы «уничтожить» Беляева; критики пытались подорвать к нему доверие и читателей, и издателей.
Смешав понятия «научная фантастика» и просто «фантастика», они обрушивались на Беляева, пытаясь совершенно зачеркнуть все его творчество. Лучшие романы подвергались ожесточенным и несправедливым нападкам. Трудности же создания советского научно-фантастического романа были очень велики. Это подчеркивал сам Беляев, об этом говорили и другие писатели-фантасты. Можно ли поэтому ставить в вину Беляеву, что он не смог (возможно, не успел) справиться с ними?
Александр Романович отмечал одно очень важное обстоятельство, о котором забывали слишком нетерпеливые критики и читатели. Произведения, напечатанные до первой пятилетки, естественно, не могли отвечать требованиям «показа перспектив развития техники в условиях планово-социалистического хозяйства». В то время у фантастики были более скромные задачи. Лишь после окончания пятилетки настало время заглянуть в будущее — фантастика только тогда оказалась призванной на действительную службу нашему строительству. И времени было совершенно недостаточно, чтобы создать — Беляев особенно подчеркивал — «по существу новый вид литературы, с новыми героями, новой тематикой, новыми сюжетами, новым содержанием, новыми литературными формами».
Сама историческая обстановка того времени обусловливала необходимость появления сначала произведений, разоблачающих старый мир, а затем — произведений познавательных и социально-утопических.
Критики, анализируя творчество Беляева, забывали о том, что фантастика — вид литературы многогранный и сложный, что в нем имеют право на существование произведения различных направлений. Они приводили высказывания писателя о научно-фантастической литературе и, беря «Человека-амфибию», издевательски иронизировали над романом: нужно «бросать в мир новую идею», а что делает сам автор? В его романе нет «ни грана науки, ни тени здравого смысла». «В мире научной фантастики, оказывается, все возможно. И писатель может писать произведения, не имеющие ничего общего с его собственными установками», — сокрушался А. Рагозин.
«В социальном же отношении идея романа реакционна, так как она пропагандирует ничем не оправдываемые хирургические эксперименты над людьми», — писал А. Палей о «Человеке-амфибии».
Сурово отозвался о «Человеке-амфибии» и В. Шкловский. «Странная амфибия, — писал он, — чисто фантастический роман, к которому пришиты жабры научного опровержения».
Действительно, в отдельном издании 1938 года к роману дано послесловие профессора А. Немирова, где категорически отрицается возможность создать Ихтиандра путем хирургического вмешательства.
Это дало повод критикам упрекнуть Беляева в непоследовательности: написать научную фантастику и дать к ней уничтожающее послесловие! Роман ненаучен, а следовательно, вреден — делался и такой вывод теми, кто не понимал или не хотел понять специфики жанра.
Разобрав с точки зрения физики «Человека-невидимку», известный популяризатор Я. И. Перельман доказал, что невидимка был бы слеп, следивательно, роман ненаучен. Что же остается сказать тогда о «Первых людях на Луне» и других вещах Уэллса? Да и жюль-верновская колумбиада — плод неосуществимой фантазии. Между тем значение всех «ненаучных» романов и Жюля Верна и Герберта Уэллса вряд ли кто-нибудь осмелится отрицать!
Был даже и такой отзыв о «Человеке-амфибии».
«Однако в фантастическом романе А. Беляев развивает реакционную идею отказа от борьбы угнетенных за свои права и предлагает им биологические приспособления, чтобы обосноваться для жизни в подводном мире», — писала О. Хузе. Комментарии тут излишни…
«Голова профессора Доуэля» встретила двоякий прием: восторженный у читателей и враждебный у части критиков. Наиболее резкий отзыв принадлежал Я. Рыкачеву, который заявил, что «книгу Беляева прежде всего характеризует отрыв от социального времени и пространства… Этот род беллетристики достаточно равнодушен к социальной теме и преследует лишь единственную роль — развлекательство… Перед нами обыкновенная развлекательная фантастика… В книге его нет ни одного клочка живой социальной ткани… По своему типу «Голова профессора Доуэля», если можно так выразиться, роман переводный: именно для западной развлекательной фантастики характерно привлечение псевдонаучного материала, с целью позабавить читателя гротескными образами, привнести элемент гиньоля, ужаса в привычный, опостылевший мир бытового развлекательного романа».
Достаточно вспомнить оценку Уэллса, данную им в беседе с Беляевым, чтобы понять, насколько предвзят и неверен этот «отзыв».
Упреки Беляеву в подражательности западным образцам делал не один Я. Рыкачев. Такая несправедливая оценка давалась лучшим произведениям фантаста — остросюжетным, романтичным, с ярким социальным звучанием.
Мимо внимания критиков прошли все достоинства обоих романов. Беляев не мог, выдвигая свои программные установки, тотчас претворять их в жизнь, «стадия ученичества» была неизбежна. И то, что он привнес много нового в традиционный жанр приключений, большая его заслуга.
«…Психологическое и социальное содержание этих произведений («Человек-амфибия», «Голова профессора Доуэля». — Б. Л.) значительно беднее, чем у Уэллса, если не вовсе отсутствует, — писал А. Ивич. — Занимательная фабула оказывается полой: в ней нет добротного заполнителя. Фантастические опыты героев Беляева — бесцельны, они не отражают действительных перспектив науки».
Как можно было не замечать «психологическое и социальное содержание», когда оно составляет основу романа!
Приведенные нами высказывания достаточно отчетливо показывают, что критики упорно не желали видеть, в чем состоят сильные стороны творчества Беляева, его ценность.
Нападкам подвергались не только «Человек-амфибия» и «Голова профессора Доуэля». Отрицая научность романа «Человек, нашедший свое лицо», М. Мейерович признавался, что «он интересен, этот роман», предъявлял автору обвинения в том, что он «нарушил «чистоту» авантюрного жанра, использовав научно-фантастическую мотивировку для создания психологического романа». Таким образом, научно-фантастический роман, следуя логическим рассуждениям критика, не может быть ни приключенческим, ни психологическим. То, что Беляев смог обогатить «авантюрный» жанр, ставится ему в вину, а не в заслугу!
Невольно создается впечатление о своеобразном «соревновании» критиков в стремлении извратить существо творчества писателя, приписать ему то, чего у него нет, и не увидеть истинной картины, всячески опорочить само право на вымысел, как основу для глубоко верных социальных обобщений.
Даже во втором издании Большой советской энциклопедии содержится рецидив прежнего отношения к творчеству Беляева: «Автор многих живо и увлекательно написанных научно-фантастических рассказов и романов… Однако некоторые произведения Б. не свободны от штампов буржуазных фантастических романов, что приводило иногда писателя к отступлению от реализма (роман «Человек-амфибия»)».
Нападок не избежал также и один из лучших романов Беляева — «Прыжок в ничто». «В романе собран большой познавательный материал, настолько обширный и разнообразный, что сюжет здесь играет подсобную роль… В романе не очень много авторской фантазии… Книгу трудно воспринять как полноценное художественное произведение…» Ее герои «одинаково безразличны читателю…» — писал А. Ивич.
С резко отрицательной рецензией выступил Я. И. Перельман, который поставил Беляеву в вину то, что он… «придерживается научной достоверности в рамках, установленных Циолковским». Он, кроме того, будто бы утверждает «неосуществимость космических полетов без овладения внутриатомной энергией».
Детали и отдельные мотивировки у Беляева могут быть произвольными, но он исходит при этом из современной науки. Многие его романы воспринимаются, как смелые гипотезы, — отмечал Д. Жуков.
Вместе с тем критик упрекал Беляева в условности и искусственности построений, которые не воспринимаются как вероятная действительность. Читатель чувствует, что он находится в воображаемом мире, хотя и научно обоснованном. Но о силе изображения этого мира, художественной выразительности автор критической статьи не пишет ровно ничего…
К сожалению, малоквалифицированная и, как правило, недоброжелательная критика принесла немало вреда не только самому Беляеву, но и советской научной фантастике в целом. Дело заключается не только в особой антипатии к творчеству Беляева, а и в недооценке, в недопонимании существа и задач научно-фантастической литературы вообще. Непонимание ее специфики приводило к критике с точки зрения «здравого смысла» и науки сегодняшнего дня. Такой подход принципиально неверен. Сказалась в то время и обстановка в литературоведении, связанная с культом личности, когда зачастую конкретный литературный анализ подгонялся к определенным догматическим положениям.
На Беляева нападали больше, чем на других фантастов, потому что он и больше всех писал, и больше всех был популярен. Но и другие фантасты, работавшие одновременно с Беляевым в 20-е и 30-е годы, также подвергались ожесточенным нападкам, ибо оспаривалась необходимость фантазии, выходящей за пределы реальности ближайшего и бесспорного в научно-техническом отношении будущего.
С огромным трудом приходилось пробивать Беляеву дорогу к читателям. Но, несмотря на все старания критики, несмотря на прохладное отношение издательств, популярность Беляева была велика. И перед лицом фактов даже сами критики вынуждены были признавать очевидные истины.
«А. Беляев пишет всегда легко, увлекательно и с большим искусством дает сюжетное обоснование для сообщения научных сведений. А это одно из основных достоинств всякого научно-фантастического романа», — отмечал тот же А. Ивич.
«Одно из первых мест (в советской научной фантастике. — Б. Л.) принадлежит Беляеву, обогатившему литературу множеством научных фантазий. Поразительно широк круг интересов этого писателя… Продолжая лучшие традиции Жюля Верна, Беляев в своей фантазии обгоняет действительное развитие науки, но не идет вразрез с этим развитием… Научную добросовестность Беляев счастливо сочетает с богатой выдумкой, умением создавать интересный сюжет. Неудивительно, что Беляев завоевал прочные симпатии юношества, ожидающего с нетерпением каждый новый его роман», — подчеркивал Д. Жуков.
Книги Беляева учат фантазировать, развивают творческую мысль, — говорилось на одном из совещаний в ЦК ВЛКСМ в 1938 году, на котором обсуждались издательские планы.
Как бы подытоживая творческий путь Беляева к началу 40-х годов, Л. Борисов в 1941 году писал, что литературная деятельность писателя неизменно и успешно проходила под знаком разработки трудных и в то же время увлекательных тем научной фантастики. «Соперников» в подобного рода беллетристике Беляев пока что не имеет… Читатель знает и любит книги Беляева… Критика наша продолжает упорно и несправедливо замалчивать этого бесспорно крупного, серьезного и одаренного мастера».
«Сделанное Беляевым, — продолжал Борисов, — дает ему бесспорное право на одно из первых мест в мировой фантастике».