На этот раз мы перелистали старые страницы французской фантастической литературы.

Некоторые книги А. Рони-старшего, одного из родоначальников французской научно-фантастической литературы, известны советскому читателю. Это «Борьба за огонь», «Вамирэх» и «Пещерный лев».

«Сокровище снегов» публикуется на русском языке впервые. Сокращенный перевод повести сделан для «Искателя» Е. Толкачевым.

 

1

— Ошибаетесь! — возразил мой хозяин. — Последний мамонт вовсе не современник тех, чьи обмерзшие туши или окаменевшие кости обнаруживают порою в ледниках Севера… Мамонты жили десять тысяч лет назад?.. Может быть. Но последний мамонт погиб 19 мая 1899 года. Говорю это с полной уверенностью. Я свидетель его смерти… И многим обязан я этому последнему мамонту.

Он говорил совершенно серьезно; трудно было сомневаться в словах столь положительного человека.

— Кроме того, это не единственный экземпляр, доживший до нашей эпохи, — продолжал мой хозяин, — В своих скитаниях я встречал породы зверей, которых считают давно вымершими, и первобытных людей… Почему я молчал об этом? Я пишу книгу. В ней я и использую этот материал. Сегодня я расскажу об этом не только в порыве инстинктивной симпатии к вам, но и потому, что близок час…

Это были дни мучительных скитаний в полярных областях. Мои спутники погибли. Я остался один. Холод, голод, хищные звери угрожали мне. У меня оставались легкие нарты, две упряжные собаки и небольшой запас сушеного мяса. Я страдал и надеялся протянуть самое большее двое суток. И все же я стремился вперед: в глубине души теплилась надежда на спасение.

Но вот одна из моих собак упала на снег, жалобно завыла и испустила дух. Теперь лишь одна собака тянула мои нарты по бескрайней ледяной пустыне.

Я находился в каком-то странном состоянии, почти в забытьи, когда заметил вдали очертания желтоватых фигур. Собака зарычала, я схватился за винтовку. Белые медведи! Они кажутся белыми на фоне листвы или темной почвы, но в Арктике, где все бело, они выглядят грязно-желтыми.

Их было трое: очень крупный самец и две медведицы. Мы бросились бежать. Медведи преследовали нас с некоторой опаской. Страх удвоил силы моей несчастной собаки, но все же расстояние между нами и преследователями заметно сокращалось. Когда медведи оказались в сотне метров от нас, я вскинул винтовку и дважды выстрелил. Мимо! Я был слишком измучен, моя рука дрожала… Все, чего я добился, — минутное замедление погони. Я отбежал, снова выстрелил, но также безуспешно. Собака выбивалась из сил. Она все больше отставала от меня, начала спотыкаться. Потом упала и уже не смогла подняться.

А я бежал, слыша ее предсмертный вой… Долго ли я бежал? Не знаю… Но вот настал момент, когда, оглянувшись, я увидел, что медведи, покончив с несчастной собакой, преследуют меня. В другое время я закричал бы от ужаса, но теперь неимоверная усталость и голод привели меня в состояние апатии. Я двигался, как автомат: мне просто полагалось бежать при данных обстоятельствах, бежать без особой надежды на спасение. Зоркий глаз путешественника непроизвольно отмечал некоторые странности окружающего пейзажа. В этой местности ясно чувствовались следы действия вулканических сил. Порою из-подо льда выступали оголенные скалы, потом стали встречаться какие-то кустики и клочки земли, поросшие травой.

«Галлюцинации, — думал я. — Какие могут быть растения в полярной пустыне? Нет никакой растительности в этих широтах!»

Передо мною поднялась огромная ледяная стена.

«Вот и конец! — как-то спокойно подумал я. — Деваться некуда…»

Изнемогая от усталости, я готов был прекратить бесполезное бегство, но заметил в скале выступ, за которым оказалась глубокая расщелина. Вход в нее обледенел. Я буквально скатился туда. В полутьме чернели отверстия каких-то щелей. В одну из них я и бросился. Но ненадолго я укрылся от преследователей. Скоро их дыхание послышалось у меня за спиной. Я полз все дальше по глубокому полутемному ходу, а они за мной по пятам. В глубине коридора забрезжил свет. Он становился все ярче и внушал мне неясные надежды на спасение. Потом ход расширился. Я бросился вперед. Дыхание медведей слышалось совсем близко. Когда я был в двух шагах от выхода, медвежья лапа сорвала с меня шапку. Мелькнула мысль, что настала моя последняя минута. Тогда послышался какой-то шум, и в пещере появилось нечто с длинным хоботом и мощными загнутыми клыками…

Медведи остановились, попятились, зарычали. А фантастическое животное надвигалось, как гранитная скала, подняло извивающийся хобот и испустило невыносимо грозный рев, похожий на скрежет тысячи пил, режущих камни.

Оробевшие медведи попятились и исчезли.

Я остался на месте, обессиленный, дрожащий. Что делать? Бежать обратно, на верную гибель? Медведи, как терпеливые охотники, наверное, ждут меня у выхода. А то, другое животное?.. Кто оно? Что оно собирается делать?.. Я не мог осмыслить его поведения. Одним взмахом хобота оно могло бы убить меня, одним ударом ноги раздавить…

Несколько мгновений мучительных колебаний. Потом я решился: в моем положении больше ничего не оставалось. Я медленно побрел к широкому выходу, откуда в пещеру врывались потоки света. Огромное животное посторонилось и пропустило меня. Я понял это как знак пощады.

Мы стояли, что называется, лицом к лицу, оба, видимо, удивленные. Он был таким, в точности таким, каким описывают вымершую породу гигантских мамонтов: колоссального роста, покрытый сероватой длинной шерстью, хобот — огромная змея, мощные клыки, ноги толщиною со старый древесный ствол, большие уши, голова — осколок скалы. Он производил впечатление неотразимой мощи и величия.

Чем больше я присматривался к нему, тем тверже убеждался: мне не грозит опасность. Его взор был спокоен и даже, я бы сказал, благожелателен. И когда он двинулся дальше, я последовал за ним.

При выходе из пещеры меня ждал другой сюрприз. Перед нами открылась долина — фантастическая, цветущая зеленая долина до самого горизонта, типичная саванна, перемежавшаяся рощицами. Вместо леденящего бурана здесь веял легкий теплый ветерок, чудесный майский ветерок моей благословенной родины…

Мое напряжение мгновенно растаяло, точно чья-то добрая рука сняла его. Я съел несколько пригоршней сушеного мяса из своего дорожного мешочка и почувствовал, что силы начинают возвращаться ко мне.

Мамонт тоже остановился. Он жевал сочные травы и нежные высокие цветы.

 

2

Так я просидел больше часа, погруженный в раздумье, отогреваясь в тепле чудесной долины после стужи ледяной пустыни. Усталость многих тяжелых дней снова навалилась на меня. Мысли текли лениво.

Тесна для человечества становится наша планета, и мы стремимся в новые, неведомые края. Но в эту долину, я уверен, не проникал еще ни один человек, не только исследователь европеец, но и кочевник эскимос. Я очутился в этом сказочном месте в совершенном одиночестве. Все мое имущество состояло из револьвера и винтовки с зарядами, кинжала, хронометра и морского бинокля.

Я старался не упускать из виду своего покровителя — мамонта. Он продолжал пастись в траве и обрывать сочные листья кустарника. Постепенно он удалялся. Он спас мне жизнь. Я считал его своим другом и защитником. Но я для него был, вероятно, малоинтересен, как любое мелкое животное, которое не собирается пастись в его владениях и есть его траву. Когда он отошел на триста-четыреста метров, прежние страхи вновь нахлынули на меня. Я поспешно поднялся и поплелся к нему. А он даже внимания на меня не обратил.

Из густой травы вылетали птички, весело щебетали в кустах, а вдали я увидел стадо оленей. Я был крайне удивлен… Что это за местность, куда меня загнал случай? Как мог существовать этот райский оазис среди ледяных пустынь? Как мог он уцелеть здесь в течение тысячелетий? Что уберегло этот чудесный уголок от периодов похолодания, обледенения и смерти? Правда, мамонт снабжен длинной шерстью и может переносить холод не хуже белого медведя, но чем бы он питался, если бы под леденящими ветрами погибла обильная растительность? И потом это стадо оленей…

Однако мамонт был единственным реальным доказательством древности этого уголка, который еще в доисторические времена оказался в особых климатических условиях. Олени-то оказались самыми обыкновенными, такими же, какие жили бок о бок с неандертальцами и живут в наши дни… Вот вышел на пригорок красавец самец с ветвистыми рогами, и я поразился, что он ничем не отличается от нашего европейского лесного оленя. Вдруг стадо чего-то испугалось и умчалось прочь, а мамонт, оторвавшись от мирной жвачки, насторожил уши. Я почуял чье-то приближение и поспешил под защиту мамонта. Но все было тихо. Я снова лег в траву. Раза два-три я замечал прыгающих зайцев, не белых, арктических, а серых, точно таких же, как на моей далекой родине. Сон обволакивал меня своими мягкими тенетами. Мне грезилось, что наступает тихий вечер… хотя какой мог быть вечер, когда я отлично знал: полярный день будет длиться еще добрых три месяца.

Вдруг сердце мое замерло, а затем дико забилось. Я вскочил. Среди кустов медленно прошел человек…

Появление человека могло сулить новые опасности!

Но кругом все было по-прежнему тихо. Мамонт невозмутимо жевал траву. Может быть, это усталость сыграла со мной злую шутку, доведя до галлюцинаций?

Время текло. Мамонт опять начал удаляться, и я неотступно следовал за ним. Мы поднялись на пригорок, затем на каменистое плато, откуда я смог осмотреть окрестности в бинокль. Долина, насколько я мог судить, занимала площадь тысяч в пятнадцать гектаров, и видимость ограничивалась высокими вершинами со всех сторон, кроме той, откуда я пришел.

Я настороженно осматривался. Ничего. Кругом царила такая тишина и покой, что было бы просто нелепо думать о какой-то опасности. Я уснул.

Когда я проснулся, солнце стояло еще выше: я спал, видимо, не менее четырех часов. Мамонта нигде не было видно. Я решил идти искать его, двинулся вперед, но услышал шорох в кустах, оглянулся и ясно различил темный силуэт. На этот раз не могло быть ошибки — человек! Большая голова, обрамленная седыми кудрями. Старик, мужчина. Он не прятался и пристально разглядывал меня.

Я поднял бинокль и тоже принялся рассматривать его. Он совершенно не походил на эскимоса. Он не походил ни на одного из представителей знакомых мне рас, которых я достаточно повидал во время своих скитаний по белу свету. Ближе всего он подходил к типу чистокровного баска, только челюсть у него имела более квадратную форму да щеки полнее. Цвет кожи был совершенно оригинальный, бледно-лиловый. В полуприкрытых ресницами глазах сверкал живой блеск.

Затем в бинокль я заметил другого человека, скрывавшегося за камнем, а потом и третьего, подальше, притаившегося в высокой траве. Последние двое были еле видны, даже в бинокль я не мог рассмотреть их как следует.

Итак, меня окружили. Очевидно, еще много людей притаилось в кустах, в траве, за камнями, со всех сторон…

Что делать? При необходимости с этими тремя я бы как-нибудь справился, все-таки я недурно стреляю. Ну, а дальше? Придут другие, захотят отомстить за погибших и победят меня силой или хитростью… А если попытаться завязать мирные переговоры?

Я обратился к старику с дружественной жестикуляцией. Он безмолвно продолжал рассматривать меня своими круглыми глазами, видимо не понимая моих знаков. Я перепробовал ряд дружественных жестов, понятных в бразильских лесах, в австралийских пустынях, в джунглях Борнео. На последние старик откликнулся, в точности повторив мои движения. Решившись рискнуть, я направился к нему.

Старик спокойно ждал, пока я прошел половину расстояния, разделявшего нас, потом двинулся навстречу. Больше я ни в чем не сомневался: на лице его было написано некоторое удивление и добродушная приветливость.

Когда мы находились в нескольких шагах друг от друга, он что-то пробормотал и негромко окликнул кого-то. Оглянувшись, я увидел, что ко мне подходят еще два человека. С некоторым замешательством я заметил, что это женщины. Одна — старуха с сухим и строгим морщинистым лицом. Вторая была совсем молода и грациозна. Ее лиловатая кожа имела более нежный оттенок, чем у стариков. Вся она была как бы воплощением молодости и жизнерадостности. Пышные черные волосы плащом окутывали ее плечи.

Прошло некоторое время, пока мы осматривали друг друга. Это старинное правило: неподвижность выражает дружественные намерения. Даже дикие звери не бросаются на тех, кто неподвижен. Стало ясно — никто из нас не питает враждебных чувств.

Старик широко улыбнулся, я ответил ему тем же. Он начал произносить отрывистые слова, сопровождая их оживленной мимикой. Я с трудом улавливал эти гортанные звуки с характерным придыханием и никак не мог повторить. В них чувствовался какой-то примитивный ритм, который я не мог сразу понять. Зато жесты были весьма понятны: они выражали благожелательность и иногда вопросы.

Я отвечал, стараясь быть не менее выразительным. Как все белые люди, я плохо владею языком жестов, и никогда мне не приходилось его широко применять.

Мои собеседники были одеты в короткие туники из оленьих шкур. Ноги были обнажены от икр, рукава очень короткие; видимо, это была их летняя одежда. Пышные вьющиеся волосы были тщательно расчесаны. На шее у каждого было ожерелье из звериных зубов и цветных камешков, на ногах и руках — такие же браслеты.

Их характерное оружие сразу же привлекло мое внимание. Это были плоские гарпуны-копья с наконечниками из оленьего рога, те самые, что безошибочно характеризуют эру раннего неолита. У старика, кроме того, был дротик для метания и нечто вроде костяного жезла, на котором было вырезано изображение мамонта.

Значит, мои новые знакомые, как и мамонт, жители доисторической эры? Возможно. Это могли быть потомки первобытной расы, уцелевшие в полной неприкосновенности языка и быта в силу особых условий на небольшой территории. Их тип, нравы, одежда, оружие — все как будто подтверждало мое предположение.

Из их оживленной жестикуляции я скоро понял, что меня приглашают идти в западную часть долины. Я согласился и двинулся вслед за стариком. Во время перехода мы продолжали наше ознакомление друг с другом. Женщины с наивным любопытством ощупывали мою одежду, трогали мою отросшую всклокоченную бороду. Молодая иногда испуганно взвизгивала или заливалась смехом, совсем как ребенок. Ружье и бинокль они трогали, должен признаться, с куда большим почтением, чем мою особу. Они явно считали меня слабым, неопасным существом, но побаивались неизвестных им предметов.

Наконец мы добрались до пещеры в гранитной скале. Старик что-то забормотал и стал горячо жестикулировать. Я понял это так — он предлагал подождать мне здесь и уселся на камень, а мои хозяева исчезли в глубине пещеры. Вскоре они вернулись, нагруженные хворостом и кусками мяса. Старик и девушка сложили костер, а старуха стала высекать огонь, ударяя кремнем но камню.

Вскоре вспыхнул веселый огонек, ввысь поднялся легкий столб дыма, запахло жареным мясом. Три дня я питался всухомятку и теперь с наслаждением вдыхал аппетитный запах. Когда мясо поджарилось, его положили на плоский камень и пригласили меня принять участие в трапезе. Это был один из лучших ужинов в моей жизни, а я, должен сознаться, высоко ставлю тонкое искусство кулинарии. Мы запивали мясо чистой водой, которую девушка принесла в каменной чаше. Потом мы замерли в чудесном настроении сытых людей и дружелюбно переглядывались. Женщины заметно утомились после еды и скоро ушли, а старик долго молчал, потом закрыл глаза и уснул.

Что касается меня, то я испытывал прилив радости. Хорошая еда придала мне сил. Присутствие людей отгоняло щемящее чувство одиночества. Фантастическая обстановка, в которой я очутился, теперь меня нисколько не смущала. За время своих скитаний я не раз попадал в общество дикарей. Одна только мысль беспокоила меня: здесь, вероятно, есть и другие люди. Отнесутся ли они ко мне так же доброжелательно, как старик и его спутницы?

Вернулись женщины. Старшая присела и принялась что-то объяснять мне, живо жестикулируя.

Вдруг девушка тихонько вскрикнула. Обе настороженно прислушивались. Проснулся старик. Послышалась тяжелая поступь. Шаги приближались. На скалу упала широкая тень, показалась огромная голова. Это был мамонт, но не тот, за которым я следовал. Он выглядел много старше, громадный, с облезлой шерстью, маленькими тусклыми глазками и обвисшими ушами: верных двести-триста лет.

При виде его старик и женщины упали ниц, простирая к мамонту руки, как на молитве. Их жесты не выражали ни радости, ни страха; привычные ритуальные жесты. Этот древний мамонт представлял для них верховное существо, тотем.

Мне следовало делать то же, что и моим хозяевам. Я повторял их жесты.

Снова послышались грузные шаги, и появился второй мамонт, очень похожий на моего спасителя; впоследствии я узнал, что это он и был. Снова мы повторили молитвенные жесты. Потом женщины поднялись, и младшая грациозно и легко побежала в ту сторону, откуда пришли мамонты.

Появилась новая группа людей: мужчина, женщина и ребенок. Мужчина и женщина осматривали меня с любопытством и недоверчивостью; мужчина даже схватился за копье и сделал угрожающий жест. Старик сдержал его несколькими словами, и тот стал посматривать на меня более мирно.

Мужчину отличали крупные черты лица, точно вытесанные топором, небольшие глазки под сильно выдающимися надбровными дугами, малоразвитый подбородок. Держался он прямо и уверенно. Женщина была много красивее его: крупное, сильное тело, гибкие, проворные руки и черные сияющие глаза, как у девушки. Как и мои первые знакомые, новопришедшие принадлежали к довольно развитой расе: на мой взгляд, в них было много своеобразной культуры.

Их ребенку, девочке, исполнилось лет пять. Ее кожа издали казалась совершенно белой.

Я не знал, как с ними держаться.

Между тем новые пришельцы осматривали меня каждый по-своему: мужчина старался не показать своего любопытства, женщина была заметно заинтересована моим видом, но робела. Ребенок вел себя совершенно откровенно: девчурку соблазняли блестящие стекла бинокля и медные пряжки. Старик и старуха наперебой рассказывали им о нашей встрече, все время указывая на меня.

Солнце опустилось совсем низко. Наступали часы сна. Старик пошел в пещеру и поманил меня за собой. Я вошел и замер от удивления: вся пещера была озарена каким-то призрачным светом, напоминающим лунный. Стены пещеры испускали голубоватое сияние, неяркое, похожее на свет молодого месяца в тропиках. Как и почему светились стены, не знаю до сих пор.

В глубине пещеры лежали охапки сена. Мы расположились, где кто хотел, а мамонты, как великаны-часовые, замерли один у восточного входа, другой у западного.

Не сразу удалось мне заснуть: сильно разгулялись нервы. Эти фосфоресцирующие стены, эти необычные люди, вся эта сказочная обстановка и загадки, возникавшие одна за другой, мучили мое воображение. Жизнь моя зависела от случайности. Удар хобота или удар копья — и я даже не знал бы, откуда пришла смерть…

Сколько я ни ломал голову над этими вопросами, ничего решить не мог. Тогда я сдался и погрузился в сон.

 

3

Понадобилась по меньшей мере неделя, чтобы я немного освоился с хозяевами долины. Я узнал, что, кроме них шестерых, здесь больше нет людей. Благодаря женщинам, которые не умели так сдерживать свое любопытство, как мужчины, я начал понимать и немного даже объясняться на незнакомом языке. Жизненный уклад здесь был прост. Люди занимались охотой, собирали сладкие корни растений, дикие фрукты, грибы, ягоды, злаки.

Мужчина вел себя спокойно, деловито: охотился, спал, иногда вырезал по дереву или кости или высекал на стенах рисунки, наивные, но талантливые образцы примитивного искусства.

Я все больше привыкал к этим людям, переставал находить в их внешности и нравах чуждое, непонятное. Очень скоро я стал считать себя полноправным членом этой маленькой общины.

Их языком я овладел без труда, нелегко давались только необычные гортанные звуки, остальное пришло само собою. Язык оказался несложным и словарь весьма ограниченным.

Главной моей учительницей стала молодая женщина; у нее было очень ясное произношение, и она усердно занималась моим обучением. Девушка по-прежнему дичилась и сторонилась меня.

Я часто оставался наедине с женщиной. Мы разговаривали, поскольку можно было разговаривать на их малоразвитом языке, и держались как хорошие друзья. Но однажды, когда мы беседовали, какая-то тень закрыла солнце. Из высокой травы поднялся человек. Это был Авах, ее муж. Опираясь на тяжелую дубину, он стоял перед нами, огромный, молчаливый, загадочный…

Наконец я прервал тяжелую паузу:

— Авах недоволен? — спросил я.

Он не ответил.

— Авах не хочет, чтобы я бывал наедине с Туанхо? — продолжал я. Этот вопрос, видимо, удивил его: он нахмурил лоб, точно решая трудную задачу.

— Почему другу не быть наедине с Туанхо? — медленно сказал он. — Друг не должен входить в Пещеры Мертвых, пока не даст своей крови. Тогда друг станет сыном Мамонта.

Сперва я не понял его, потом припомнил древний обычай и твердо заявил:

— Друг даст свою кровь.

Ничего не отвечая, Авах вынул из складок одежды кремниевый нож и подошел ко мне. Его непроницаемое лицо казалось таким же каменным, как нож. Я на мгновение заподозрил, не затеял ли он хитрую игру, чтобы удобнее прикончить меня. Но я поспешил отогнать эту мысль и позволил ему сделать довольно глубокий надрез на руке. Удар был точный, брызнула струйка крови. Авах приник губами к ране и принялся сосать кровь. Затем он повелительным жестом приказал женщине сделать то же.

— Теперь друг стал сыном Мамонта, как Авах и Туанхо, — торжественно объявил он, заклеивая мою рану листьями. — Теперь он может жить во всех пещерах.

Он спрятал нож и удалился легкой походкой леопарда.

Я потерял немало крови. Туанхо поняла мое состояние и помогла мне добраться до пещеры, где я свалился от слабости и заснул тяжелым сном.

Я проболел три дня. За мной ухаживали, как за своим соплеменником, потому что теперь я тоже стал сыном Мамонта.

Среди, этих людей я чувствовал себя перенесенным веков на полтораста в прошлое, и, право, в этом было своеобразное очарование.

На четвертый день, несколько окрепнув, я сказал Туанхо:

— Силы вернулись ко мне. Покажи мне пещеры предков.

Она пошла в глубь нашей жилой пещеры и указала на скалу?

— Надо отодвинуть этот камень.

Путь во внутренние пещеры преграждал огромный осколок скалы. Он был невысок, но широк и казался неподъемным. Однако когда мы налегли на один край камня, он медленно повернулся на своей оси и открыл узкий проход.

Мы вошли. Стены прохода светились так же, как стены жилой пещеры. Скоро мы очутились в просторном гроте неправильной формы, где я увидел посуду, оружие и множество предметов непонятного назначения, украшенных резьбой. Стены грота были местами гладко отполированы; наивные, но опытные руки высекли на них фигуры людей и животных. Особенно меня заинтересовал один рисунок, расположенный много ниже роста человека. Судя по всему, это было самое древнее из всех изображений; здесь фигурировали давно вымершие породы животных: большеголовые лошади, пещерные медведи, саблезубые тигры…

— Туанхо! — в волнении воскликнул я. — Ведь этих животных не видел ни один человек!

— Да, — спокойно ответила она. — Ванаванум (так звали старика) говорит, что и матери наших матерей никогда не видели их. Они водились в те времена, когда дети Мамонта населяли большие земли…

— А остальные рисунки? Это работа Аваха?

— Нет, но многие сделали предки Ванаванума.

Я застыл в немом восторге: древнее искусство было поразительно. Туанхо помолчала и небрежно добавила:

— Есть еще и другие пещеры…

Мы отправились смотреть их. В одной из них было значительно темнее, чем в остальных. Здесь тысячелетиями лежали и сохли кости. Попадались целые скелеты людей и давно вымерших животных: сайги, пещерного медведя, дикой лошади… Здесь фрески на стенах встречались реже и были высечены грубее. Видимо, в этой пещере не жили постоянно, а лишь иногда заходили сюда, как приходят в фамильный склеп предков.

В следующей пещере меня опять ждало удивительное открытие. Как выяснилось позже, она сообщалась непосредственно с выходом в долину, но происшедший когда-то обвал закрыл прямой ход. В этой пещере нашлось еще больше художественной резьбы и высеченных на камне рисунков. На стене было монументальное изображение битвы между стаями пещерных и серых медведей. По четкости и экспрессии это изображение сделало бы честь современному художнику-анималисту.

Я наслаждался этим произведением искусства неведомого художника. Была еще одна пещера, низкая и мрачная, где не видно было следов жизни человека. Здесь мое внимание привлекло нечто блестящее. Я подошел ближе и увидел, что блестят грани отбитого края камня. Я сумел отбить этот кусочек, с любопытством осмотрел его, и кровь бросилась мне в лицо: у меня на ладони лежал кусок алмаза. Без сомнения, в пещере были и другие.

Я долго созерцал сказочной красоты осколок, потом горько усмехнулся: в этой долине на краю мира он стоил меньше, чем гарпун или топор.

 

4

Моей женой стала Намха, та девушка, которую я встретил вместе со стариком Ванаванумом и старухой.

А потом пришла полярная ночь, на полгода скрывшая от нас солнечный свет. На страшной высоте загорались и расплывались в нежнейших переливах северные сияния. Похолодало не сильно, еще можно было охотиться и собирать зерна обильного урожая диких злаков, орехи, грибы. Мамонты, занявшие нашу летнюю пещеру, выходили пастись значительно реже. Они меньше ели и больше спали.

В этот период я познакомился с ними поближе. Старший оказался туповат. По-видимому, он был древнее, чем я предполагал. Ко мне он относился безразлично, как ко всему на свете, кроме сочной травы. Зато другой, помоложе, проявлял признаки сообразительности, свойственные слону. Я старался завоевать его расположение. Пища составила первый и необходимый элемент для сближения: я таскал ему в пещеру огромные охапки травы и листьев, которые он мгновенно проглатывал. Постепенно мне удалось завоевать его доверие. Ни одно даже самое глупое животное не устоит перед настойчивым желанием человека приручить его. Сперва мамонт привык ко мне, потом это чувство перешло в прочную привязанность. Я все больше и больше приручал его. Собственно говоря, никакой определенной цели у меня не было. Это огромное добродушное с людьми животное могло оказаться полезным в будущем.

Мне приходилось действовать потихоньку. Авах, Ванаванум и даже Туанхо не одобряли ничего, что нарушало их обычаи и жизненный уклад. А мамонт был для них тотемом — нечто вроде божества.

Прошло немного времени, и мамонт стал слушаться меня.

Однажды, блуждая с Намха в пещерах, куда другие обычно не заходили, я обнаружил одну интересную резьбу на кости, относящуюся, несомненно, к глубокой древности. Она изображала человека, сидящего на спине мамонта.

Находка имела для меня огромное значение. Она доказывала, что когда-то мамонты были приручены. Возможно, это было местное, частное явление, но доказательство казалось неопровержимым. Авах и Ванаванум рассматривали резьбу с большим интересом, чем обычно относились к самым выдающимся событиям. Я убеждал их, что у предков существовал, видимо, обычай не только обожествлять, но и использовать мамонтов, и предлагал им следовать примеру предков. Они не возражали и не соглашались и постепенно потеряли интерес к этому вопросу, чему я был втайне рад. Так случай помог мне теперь открыто заниматься приручением мамонта.

Для моих дикарей, как, впрочем, почти для всех людей, оказалось вполне достаточно разрушить некоторые предрассудки, чтобы остальное пошло само собою. Сперва они удивлялись, что мамонт охотно слушается меня, потом привыкли и стали считать это вполне естественным.

Дрессируя мамонта, я задумал соорудить сани. Долго подыскивал подходящий материал, наконец в декабре приступил к работе.

Авах сперва отнесся к моей затее с открытой неприязнью. Потом он, как всегда, привык и перестал обращать внимание на мои занятия.

В январе ударили морозы, хотя далеко не такие суровые, как в окружающих ледяных пустынях. Но мы жили в пещерах, где было достаточно тепло, и не страдали от холода.

Тогда произошло важное событие.

 

5

В тот день северное сияние было особенно ярким. Блестящие полосы, арки и дуги охватывали весь небосклон. Они поднимались из-за горизонта, как яркие рубиновые сполохи, и, постепенно меняя тона, достигали зенита аквамариновыми змейками, затмевавшими мелкие звезды. Земля и воздух были неподвижны; казалось, они замерли в созерцании великолепного, торжественного зрелища, которое вызывало во мне неосознанное тревожное ожидание.

Мы с Намха брели по долине, когда почувствовали подземный толчок такой силы, что потеряли равновесие. Я был потрясен до глубины души.

— Так погибли наши предки! — в ужасе вскричала женщина. — Так упали горы!

Меня охватил ужас, подобный тому, который я испытывал, когда спасался от медведей.

Но толчок не повторился.

Мы побежали к пещерам. Мамонты вышли из своих убежищ. Старый, как всегда, тупо переминался с ноги на ногу, младший явно нервничал: его огромные уши чутко ловили звуки. Он был напуган, но готов к бою. Мое появление хорошо подействовало на него: он нежно обвил меня хоботом за талию — это было у него выражением ласки — и постепенно стал успокаиваться.

В пещеры мы вводили осторожно, однако они не пострадали от толчка.

Пока мы с Намха осматривали стены, вошла Туанхо в сопровождении своей дочери и старухи. Они были очень испуганы, старуха клялась, что таких сильных толчков она не помнит.

Авах и старик долго не приходили, и мы отправились искать их: Туанхо — в северном направлении, старуха двинулась к востоку, а мы с Намха — к западу.

Намха опять стала весела и беззаботна: дитя природы, она жила настоящим и легко забывала все неприятное и тревожное. Но мое воображение цивилизованного человека рисовало наше ближайшее будущее в мрачных тонах. Очевидно, подобные подземные толчки послужили в свое время причиной образования этого оазиса первобытной жизни среди мертвых ледяных просторов. Они случайно создали условия, сохранившие климат и природу далеких веков на этом чудесном клочке земли, но им также ничего не стоило и уничтожить эти исключительные условия.

Мы шли около часа, когда вдали послышался топот, и огромный олень-самец появился перед нами в призрачном свете северного сияния. Это было великолепное животное в полном расцвете сил и красоты. Он был в сильном возбуждении: его стройные передние ноги рыли землю, дрожь пробегала по могучей спине. Он не боялся нас, казалось, он ждал нас…

Я инстинктивно схватился за гарпун, но тут же опустил его. В пещерах у нас было запасено достаточно мяса.

Несколько мгновений олень смотрел на нас, потом в два прыжка исчез из виду.

— Он бешеный! — воскликнула Намха. — Он нападет на нас!

Я снова схватился за гарпун. Не успел я размахнуться, как вынырнувший из мрака олень кинулся на Намха. Она увернулась от его удара и бросилась бежать. Олень помчался за ней. Я с силой метнул гарпун, но промахнулся. И в тот момент, когда грозные рога животного готовы были свалить бегущую женщину, я выхватил револьвер и дважды выстрелил. Олень внезапно споткнулся, остановился, потом упал на передние ноги и растянулся во весь свой громадный рост.

Потрясенная и радостная Намха закричала:

— Алгла убил большого оленя!

Но потом тревога омрачила ее радость. Она поняла, что я использовал какой-то новый вид оружия, неизвестный детям Мамонта. Она пугливо простерла руки к револьверу, который я продолжал сжимать в руке.

— Олень хотел убить Намха, — сказал я. — Намха не должна рассказывать детям Мамонта про огненный топор, поразивший оленя. Если Намха скажет, огненный топор не сможет больше никого спасти.

— Намха не скажет! — быстро ответила она.

Я знал, что она сдержит слово. Мне было необходимо хранить пока секрет своей винтовки и револьвера.

— Хорошо, — сказал я. — Тогда огненный топор станет другом Намха.

 

6

Мы шли еще добрый час, когда Намха, обладавшая изумительно острым слухом, приникла к земле.

— Слышу шаги Ванаванума, — объявила она.

Прошло несколько минут, когда и я их услышал. Потом показался силуэт старика. Он подозвал нас и указал на запад.

— Гора упала в пещеры, которые под землей! — дрожащим голосом проговорил он. Лицо его стало грустным.

Он провел нас к самому краю оазиса. Целая гряда гор исчезла. В образовавшийся просвет, как в окно, был виден унылый полярный пейзаж. Ледяной ветер врывался оттуда и пронизывал нас до костей.

— Так погибнут дети Мамонта, — прибавил старик.

Грустным было наше возвращение к пещерам. Я старался овладеть собой. В конце концов, рассуждал я, может пройти немало лет, прежде чем погибнет наше убежище. Но как бы то ни было, надо готовиться к худшему. Работа над санями, которые еще вчера я мастерил с целью разумно эксплуатировать силу мамонта, приобрела новый смысл: она становилась средством к возможному спасению.

Если мне удастся настолько приручить мамонта, что он станет ходить в упряжке, можно пытаться преодолеть мертвые пространства, отделяющие нас от территории кочевий эскимосов. А может быть, нам повезет, и мы встретим одну из полярных экспедиций, которых, вероятно, становится больше с каждым годом… Кто знает?

Остаток зимы я провел, заканчивая постройку саней и обдумывая, как лучше снабдить всем необходимым предстоящую вылазку в большой мир. Запасти и взять с собою провизию для людей было самым легким делом. Но как быть с питанием мамонта, поедавшего пищи во много раз больше, чем все мы, вместе взятые? Ведь мамонт потребляет только растительный корм, и запас его должен иметь гигантский объем. Я прикидывал и изобретал одну за другой различные комбинации: сено, силос… Наконец я решил сделать для мамонта нечто вроде прессованного бисквита из питательных зерен дикой пшеницы. Мои хозяева не умели разводить это растение, но собирали его зерна и по-своему помогали ему расти, выпалывая вокруг сорняки, отнимавшие питание у полновесных колосьев.

Во время этих горячих приготовлений наступил день, бледный, робкий, который медленно разгорался и за две недели еле заметно поднял температуру воздуха. Я работал яростно. Помимо всего, надо было втолковывать моим сожителям, что есть средство, спастись на случай, если новые события создадут прямую угрозу нашему существованию.

Женщин, в том числе и старуху, мне удалось убедить довольно легко, но мужчины и слышать не хотели, чтобы покинуть землю предков. Особенно сердился Авах, доходивший в спорах до неистовства.

Солнце поднималось все выше над горизонтом. Наступала полярная весна. За пределами нашей долины по-прежнему расстилалась безотрадная мерзлая пустыня. Со времени землетрясения она стала видна через большую брешь, образовавшуюся на месте упавших скал. Через эту брешь порой врывалась струя ледяного ветра и сильно понижала температуру нашего райского убежища. Только тогда я установил, что наш оазис согревался дыханием земли, теплота исходила из почвы, а не из воздуха.

С помощью женщин я, как умел, растил дикую пшеницу. Мы сеяли семена в рыхлую почву и удаляли все сорняки. Словом, скорее это был огород, чем пашня.

Никаких колебаний земли больше не наблюдалось, и я стал успокаиваться.

Наступило лето. Наш посев был удачен. К концу мая бесчисленные колосья пшеницы радовали взор. Немало труда стоило уберечь наш урожай от лакомок мамонтов и диких травоядных. Несмотря на охрану, они потравили изрядную часть урожая. К счастью, оказалось, что другие травы, которые они охотно ели, в этом году выросли далеко от пшеничных участков, и набеги прекратились.

Успешно продвигалось и обучение мамонта. Гигант уже позволял надевать на себя упряжь, и мы с ним сделали несколько пробных выездов на санях в ледяную пустыню. Мамонт без труда тащил мое грубое, громоздкое сооружение и казался неутомимым.

Сперва Авах и Ванаванум неприязненно взирали на новый вид моей деятельности, она казалась им нарушением древних обычаев предков и не сулила ничего хорошего. Приходилось изобретать все новые доводы в пользу моей работы и без конца ссылаться на изображение человека верхом на мамонте. У них была весьма примитивная логика и никакого воображения. Поэтому я легко разбивал все их возражения, тем более что непривычка думать и быстро соображать приводила обоих к молчанию. Они ощущали вокруг присутствие враждебных сил и в минуты просветления соглашались, что следует подумать о способах спасения перед грядущей катастрофой. А женщины, еще раньше усвоившие эту истину, беспрестанно твердили им о том же, проявляя исключительное терпение, а порою лукавство.

Однажды, когда я вернулся из особо длительного выезда, Авах встретил меня весьма враждебно.

— Алгла хочет уморить мамонта? — прорычал он. По его тону я понял, что он вызывает меня на ссору. В руке у него был каменный топор. Он мрачно, исподлобья наблюдал за мною, готовый сорваться из-за любого пустяка.

— Не Алгла собирается умертвить мамонта, — ответил я самым ласковым тоном. — Земля разверзнется и погребет и его и всех нас.

Он упрямо потряс головой.

— Дети Мамонта умрут, если Алгла убьет мамонта. Белая равнина — наш враг… Никогда наши предки не бывали там!

Ах, вот он, новый сильный довод! Я спросил у Ванаванума:

— Разве дети Мамонта не владели раньше пространствами куда большими, чем эта долина?

И Ванаванум торжественно подтвердил:

— Они владели пространством в десять раз большим.

— Значит, — подхватил я, — они охотились там. Они грелись в лучах солнца. За этими белыми равнинами есть другие земли, там зеленеет трава и растут деревья. И там, именно там жили раньше дети Мамонта. Их потомки должны вновь получить эти земли и стать многочисленным и сильным племенем.

Ванаванум задумался, Авах смутился.

— Алгла прав, — твердо заявила Туанхо. — Есть земли, где живут другие звери, подобные тем, чьи изображения высечены на стенах пещер.

Она хорошо придумала; я немедленно подхватил ее мысль:

— Я видел своими глазами бесчисленные стада этих животных. Разве Авах и Ванаванум не хотят охотиться так, как охотились их предки?

Ванаванум одобрительно закивал, он начал сдаваться. Гнев Аваха прошел. Я заронил в его сознание интересную мысль, но понадобилось немало времени, чтобы он смог ее оценить. Пока же он был обезоружен.

В июне Туанхо произвела на свет мальчика чистой доисторической расы, а Намха — девочку, в жилах которой смешалась кровь первобытных и современных людей.

В конце июля мы сняли обильный урожай пшеницы, часть отложили в запас, другую оставили для потребления и новых посевов.

Наша жизнь была исполнена радости больше чем когда-либо: мамонты были снабжены в изобилии. Используя опыт первых выездов, я усовершенствовал сани. Молчаливый Авах больше не чинил мне препятствий, он просто не хотел замечать моих начинаний. Однако о путешествии незачем было думать, если новые землетрясения не вынудят нас к этому. Я мог бы пуститься в путь и в одиночку, но это было бы попросту предательством: я обожал свою дочку, любил Намха и очень привязался к остальным.

С приближением полярной ночи отъезд становился все более затруднительным, но к концу августа нам стала грозить новая беда: в наше убежище стали проникать полярные звери.

Однажды мы с Авахом и Ванаванумом бродили около обвала, где в этом году выросло особенно много грибов и съедобных корней. Пока мы их собирали, послышалось громкое рычание и показались два белых медведя. Увидя людей, они остановились, может быть не менее нас удивленные этой встречей.

Во всяком случае, Авах и Ванаванум были очень удивлены. Белые медведи появлялись вблизи оазиса крайне редко и никогда еще не проникали в долину, где жили люди. Те, что год назад преследовали меня и убежали от мамонта, больше не возвращались.

— Вао! Вао! — воскликнул Ванаванум, припомнив древние легенды. — Это медведи снегов!

Авах крепко сжимал в руках гарпун и топор, Ванаванум схватился за дротик. Прошла минута общего замешательства. Потом звери попятились, и более крупный самец повернул вправо и зарысил по направлению к роще. Самка последовала за ним. Они быстро исчезли. Теперь опасность стала явной.

— Там женщины! — закричал я.

 

7

Мы бросились за медведями. Найти их следы было нетрудно, но мы немного замешкались в лесу, так как мои спутники напали на свежие следы оленей и, забыв о хищниках, направились было в другую сторону.

Выбежав на опушку, я испустил крик ужаса, а Ванаванум глухо застонал. Медведи гнались за Туанхо! А мы были слишком далеко, чтобы помочь ей своими примитивными метательными копьями.

Авах летел, как быстроногий олень, я старался не отставать. Но было поздно. Медведь схватил Туанхо и повалил на землю. Свирепо рыча, он принялся терзать молодую женщину.

В этот миг на поляне показался знакомый силуэт: мамонт. Спасение! К несчастью, это был старый мамонт. При виде медведей и поверженной Туанхо он остановился. Выживший из ума зверь, видимо, все же осознал положение. Он поднял хобот и издал скрежещущий рев. Медведь, терзавший Туанхо, оставил свою жертву. Медведица, подбиравшаяся к ребенку Туанхо, попятилась. Мы завопили во все горло. Старый мамонт грузно двинулся вперед, и медведи немедленно бросились бежать. Только один Авах бросился за ними в погоню. Мы со стариком поспешили к распростертой Туанхо.

Кровь обильно струилась из двух ран. Женщина была близка к обмороку. Быстрый осмотр показал, что ее жизни не грозит опасность: затронуты лишь верхние покровы и порвано несколько кровеносных сосудов. Ванаванум поспешил приложить к ранам бальзамические травы, которые сделали свое целебное дело лучше, чем я ожидал. Кровь остановилась, молодая женщина постепенно пришла в себя.

Вернулся Авах. Он прекратил погоню не из трусости, а из благоразумия, которое в этих вопросах присуще всем дикарям, предпочитающим отступить там, где нет твердой уверенности в победе.

Туанхо поднялась.

— А где Намха? — спросил я.

— Туанхо не видела Намха с тех пор, как вышла из пещеры.

Авах и старик переглянулись.

— Надо догнать медведей! — воскликнул я.

Мои спутники не возражали. Но Туанхо не могла идти, а для охоты на хищников нужны были силы всех мужчин. Женщина это поняла.

— Туанхо останется с мамонтом, — решила она.

— А если мамонт уйдет? — забеспокоился я.

— Он медленно ходит. Туанхо поспеет за ним…

Ее сообразительность еще раз удивила меня: для первобытного человека она была очень умна.

Мы втроем снова пустились в погоню. Хотя хищники значительно опередили нас, мои спутники находили их следы, и мы подвигались довольно быстро. Пересекли лес и вышли на опушку, откуда были видны гранитные скалы, в которых располагались наши пещеры. За поворотом открывался вид на долину.

Внезапно за нами послышались крики. Оглянувшись, мы увидели бегущую к нам старую женщину. Она видела медведей и вместе с дочерью Туанхо спряталась от них в кустарнике…

— Намха побежала за Красный холм, — сообщила она.

— Ее преследуют медведи?

Она утвердительно кивнула и добавила, что Намха скрылась по ту сторону прежде, чем хищники взобрались на холм.

Нам понадобилось немного времени, чтобы добежать до Красного холма. Взобравшись на него, мы, наконец, увидели медведей. Они делали что-то непонятное: уткнувшись мордами в щель между огромными базальтовыми глыбами, они поочередно совали туда лапы и грозно рычали.

Ванаванум первый понял, что происходит, и издал призывный крик. Ему ответил дрожащий голос Намха, Тогда и мы с Авахом поняли, что произошло. Намха сумела пролезть сквозь уз» кую щель между камнями вместе с ребенком, а медведи не могли пробраться за ней и, рыча от злобы, пытались достать ее лапами. Подбежав ближе, мы увидели, что Намха стоит в глубине щели, прижав к себе ребенка, и еле увертывается от грозных когтей.

— Пусть Намха не боится! — закричал я. — Мы идем на помощь!

Медведи обернулись к нам.

«Они могут снова сбежать, — подумал я, — но теперь их упустить нельзя. Пока они живы, мы не можем чувствовать себя спокойно. Ах, если бы я мог вызвать мамонта!»

Я тщетно осматривался вокруг. Ванаванум понял меня.

— Вао! — воскликнул он, указывая вдаль.

— Пусть Авах и Ванаванум не выпускают медведей, — сказал я. — Мамонт нам поможет.

— Авах будет ждать.

Я бросился туда, где вдалеке серел силуэт мамонта. Услышав мой зов, мамонт перестал жевать, насторожил уши, потом помчался ко мне со всех ног.

— Теперь вперед! — крикнул я мужчинам.

Я зарядил револьвер на все шесть патронов и двинулся к медведю. Авах устремился к медведице.

После минутного колебания Ванаванум последовал за мною, считая, что сильный и опытный охотник Авах сам справится с медведицей, и сомневаясь во мне, который выбрал более крупного противника.

А я, не предвидя всех последствий такого поступка, бросился на медведя с револьвером. Две пули угодили в него. Он бросился в бегство. В несколько мгновений нас разделило значительное пространство. Ванаванум, сперва ошеломленный звуками выстрелов, метнул гарпун, задевший бок зверя. Медведь замедлил бег и дал мне возможность лучше прицелиться. Грянул выстрел, и он свалился. Потом поднялся и грозно пошел в атаку. Моя четвертая пуля поразила его в плечо.

В этот миг подоспел мамонт. Расправа была короткая. Подхваченный гигантским хоботом и с силой брошенный о землю, медведь мгновенно превратился в кровавую кашу под ногами гиганта.

Авах вел наступление по-своему. Сперва он отступил, делая вид, что боится медведицы. Когда он вновь осторожно приблизился, она кинулась на него, но звуки выстрелов прервали ее бросок. Она поняла, что ее супругу приходится плохо и следует спешить к нему на помощь. В тот момент когда Ванаванум метнул свой гарпун в медведя, я увидел, что медведица, увернувшись от Аваха, направляется к нам. При новом выстреле она приостановилась, заметила мчащегося к нам мамонта и бросилась прочь. К этому времени Авах был от нее на расстоянии полета копья. Его гарпун ударил в бок медведицы в то время, как мамонт уничтожал медведя. Она взвыла, но продолжала бежать.

Тогда я снова издал призывный клич, который был хорошо понятен мамонту. Мы вчетвером бросились в погоню за убегающей хищницей. Мамонт шел легкой рысью, не напрягая сил. Он отлично рассчитал, что догонит медведицу раньше, чем она достигнет леса. Она это тоже поняла, изменила направление и свернула к группе камней. Этот маневр ее погубил. Мое копье вонзилось в нее.

Теперь она была окружена. Я хотел было разделаться с ней одним выстрелом, но Авах опередил меня: его копье поразило медведицу, и зверь свалился у самых камней. Но тут Авах допустил ошибку, простительную для человека, никогда не охотившегося на крупного зверя. Подбежав к медведице, он дважды ударил ее топором. В это мгновение медведица вскочила, бросилась на него, и оба покатились на землю…

Когда Авах поднялся, медведица была мертва, но у победителя была сломана рука и широкая рана зияла на груди.

 

8

Больше никаких происшествий не случилось до наступления полярной ночи. Рука Аваха заживала плохо, она утратила былую силу и верность.

Это обстоятельство выдвинуло теперь на первый план меня, как самого сильного. Мои выстрелы озадачили дикарей: они смутно догадывались, что я владею грозным оружием. Я пытался объяснить им действие револьвера и винтовки. Я убеждал их, что дети Мамонта в те далекие годы, когда они еще жили на Большой земле, были знакомы с огнестрельным оружием, и это знание вернется к ним, если им когда-нибудь удастся вернуться на земли предков.

Но мои доводы воспринимались ими весьма туго. Я чувствовал с их стороны боязнь и сдержанное недовольство. Я стрелял специально для них. Первыми опять-таки привыкли женщины, затем Ванаванум, но неподатливому Аваху понадобился целый месяц, чтобы освоиться и смириться с новым оружием.

Великая ночь тянулась спокойно примерно до половины января. Было холоднее, чем в прошлые годы, но мы ушли в дальние пещеры. Там держалась более высокая температура.

В январе, возвращаясь со стариком, Авахом и мамонтом после обычного обхода нашей территории, мы вновь ощутили колебание почвы. Толчок был слабый и короткий. Мы не обратили на него внимания. В тот день он не повторился, и никаких изменений в нашем убежище мы не обнаружили. Но через неделю колебания возобновились, на этот раз с большей силой. В пещерах появились многочисленные трещины. Еще часть скал, окружавших долину, обрушилась.

Ванаванум впал в уныние.

— Земля разверзнется и поглотит детей Мамонта, — предрекал он.

Уже был близок полярный день, когда новое землетрясение, на этот раз сильное, сокрушило ряд пещер и снесло горы — границы нашего убежища.

Это случилось, когда мы спали. Мы вскочили в ужасе: рухнули стены соседней пещеры. Мы выбежали и видели, как падали огромные скалы…

Прошло несколько томительных недель. Первые же лучи солнца ободрили нас, но новый толчок напомнил, что опасность еще не миновала.

— Надо готовиться к отъезду, — объявил я.

Это произошло в те дни, когда солнце поднялось над горизонтом.

Женщины слушали меня со страхом и надеждой.

— Что об этом думает Авах? — тихо спросил я.

И он ответил печально:

— Авах потерял свою силу… Авах больше не вождь…

Следующие недели прошли в напряженной работе. Мы наделали из пшеницы огромные грубые лепешки, прибавляя туда сушеное и растертое в порошок мясо, сухие грибы, коренья. Остатки зерна были предназначены для мамонтов.

И все-таки надежды на удачу были слабы. Уезжать следовало в самом начале лета. Я рассчитывал лишь на то, что приблизительно знаю дорогу и умею ориентироваться по звездам…

К концу апреля сборы были окончены. У нас был запас провизии на двадцать дней и надежда подстрелить дичь в пути. А если удастся быстро пересечь мертвую зону ледяных пустынь, то и для мамонта там найдется какая-нибудь растительная пища.

Следовало торопиться. Толчков больше не наблюдалось, но ухудшение наступало с каждым днем. Вяли и никли травы, кусты, деревья. Трещины в почве превращались в зияющие провалы. Становилось все холоднее и холоднее.

Я все приготовил к отъезду, нагрузил сани продовольствием, мехами и прихватил несколько алмазов, которых оказалось достаточно в дальней пещере.

А пещеры постепенно оседали и рушились. Порой лишь случай спасал нас от гибели. Животные метались по долине. Птицы собрались в стаи и улетели.

Отправились и мы.

Когда мы выехали на лед, я обернулся, чтобы последний раз посмотреть на наше чудесное убежище. Горные хребты, защищавшие его, обрушились, и ледяная пустыня торжествующе наступала на благословенный оазис.

На одной из уцелевших скал стоял старый мамонт. Он не двигался. Он не понимал, что происходит.

Мои спутники тоже видели его.

— Старый предок не хочет идти с нами! — скорбно шептали женщины.

В этот момент старый мамонт поднял хобот, издал свой скрежещущий рев, повернулся и медленно пошел в глубь своей долины. Наш мамонт протрубил ему в ответ и сильно дернул сани. Отъезд прошел благополучно.

Несмотря на довольно сносную температуру, путешествие было трудным. За первые десять дней буран начинался всегда дважды. Мы были тепло укутаны в шкуры. Мамонт показывал замечательную выдержку: он вез нас быстрее, чем собачья упряжка, и не менял аллюра.

По дороге несколько раз встречались отметки, сделанные мною два года назад, и я был уверен, что мы следуем в нужном направлении. Я даже стал узнавать некоторые пейзажи. Еще восемь дней, и мы попадем на территорию кочевых племен эскимосов, с которыми я был знаком. Правда, неизвестно, где они сейчас кочуют, но, может быть, на наше счастье, их кочевье окажется поблизости.

На двенадцатый день умерла старуха. Последние дни она глухо кашляла, лежала неподвижно, и у меня не было никаких средств ей помочь. Мы зарыли ее тело в снегу. Не знаю, как это подействовало на моих спутников, — они были молчаливы, как всегда.

На четырнадцатый день сильный озноб стал трясти Ванаванума. Он весь горел, бредил, потом забылся и умер, не приходя в сознание.

Наши страдания увеличивались, хотя стало заметно теплее. Истощались силы. Даже мамонт стал проявлять признаки усталости. Женщины угрюмо молчали. Только один Авах был бодр и твердил, что хочет во что бы то ни стало добраться до земель, где жили и охотились великие предки.

Понадобилось еще три ужасных дня, чтобы пройти мертвую зону льдов. Начали встречаться слабые признаки растительности. Заболела Намха. Скорость мамонта уменьшалась с часа на час. Это было великолепное, умное, выносливое животное. Инстинкт гнал его к югу, там он чуял спасение. Напрягая последние силы, он мчал нас вперед.

Еще два дня он боролся за жизнь… Но 19 мая утром он испустил жалобный вопль, повернул ко мне огромную голову, посмотрел живыми страдающими глазами и свалился замертво.

Мы выскочили из саней и подбежали к нему. Он дважды вздохнул и замер. Все молчали.

— Теперь дети Мамонта погибнут, — пробормотал Авах.

— Есть другие мамонты в краю солнца, — возразил я.

Мне не хотелось его обманывать, но ведь существуют же слоны. Сказать, что погиб последний мамонт, значило рисковать: все они могли остаться здесь и погибнуть у его трупа.

Мы тронулись в путь пешком. За два дня мы одолели не больше пятнадцати километров, помогая идти больной Намха и волоча груз.

Наконец вдали замаячили эскимосские чумы. Мы были спасены.

Некоторое время мы прогостили у эскимосов. Потом сюда забрела американская экспедиция, и мы отправились с ней.

 

ЭПИЛОГ

— На этом, собственно, закончились наши приключения, — сказал, помолчав, Альглав.

Мы приехали в Америку, потом в Европу. Я продал свои алмазы за шесть миллионов франков и перекочевал со своими спутниками сюда, в Северную Африку. Здесь я купил обширное поместье, где есть леса, луга, где люди могут прожить охотой и рыбной ловлей. Авах устроил себе жилище в пещере, остальные предпочли более комфортабельную жизнь в доме. Мы очень дружны.

В комнату вошла молодая женщина с гордой осанкой и большими сияющими глазами.

— Познакомьтесь, это Туанхо, — сказал Альглав.

Она произнесла несколько непонятных слов и удалилась так же величественно, как вошла.

— А вон Авах! — сказал хозяин.

За окном я увидел высокого, стройного мужчину. Он шел упругой походкой охотника. За ним следовал слон.

Альглав усмехнулся.

— Да, да, я приобрел слона, чтобы усладить жизнь моего первобытного друга. Авах твердо верит, что это мамонт… Видите, я не обманул его: потомок мамонта гуляет рядом с потомками детей Мамонта. Авах обожает своего слона и поклоняется ему, как поклонялся последнему мамонту там, далеко-далеко… А теперь я покажу вам наше маленькое чудо, — сказал хозяин. Он крикнул, и на его зов явился мальчик лет двенадцати.

— Это Раухам, старший сын Аваха. — Альглав нежно провел рукой по черным кудрям мальчика, который спокойно и радостно улыбался. — Он художник. Он много талантливее отца, который неплохо вырезал изображения животных. Я стараюсь развивать его дарование… я помогаю ему… учу его… И он создал такие произведения, которые доказывают, что искусство доисторических людей не ниже искусства греков. Только у них не было условий, чтобы развернуть свои способности во всю ширь. Хотите посмотреть?

Альглав привел меня в просторную мастерскую, где я увидел чудесные скульптуры и резьбу. Здесь были высокохудожественные изображения оленей, шакалов, гиен, быков и бизонов, собак, пантер, все исключительно выразительные, полные жизни и движения.

Я с восторгом рассматривал их. Чем больше я смотрел, тем больше мне казалось, что я где-то их видел. Я напрягал память и вдруг вспомнил одну из комнат весенней выставки в Париже, где весь город мог видеть великих скульпторов, в восторге созерцавших серию экспонатов неизвестного мастера.

— Это будет великий художник! — восклицал Роден.

Теперь я видел здесь тех же собак, шакалов, пантер. И на постаменте каждой фигуры стояла скромная и загадочная подпись: Рам.