С Крэгсом не успели даже поздороваться. Едва он ступил на палубу, как над бортом показалась еще одна голова… В светло-желтый шар сложнейшей прически был воткнут большой красный цветок, а на плече сидел ручной какаду. На руке незнакомца видны были обыкновенные часы на металлическом ремешке, а глаза скрывались под темными очками. За ним на палубу прыгнули еще три таких же красавца, весь костюм которых составляла ситцевая повязка на бедрах, но зато прически то в виде шара, то в виде треугольника, или веера, или перьев, выкрашенные в любые цвета, были верхом искусства. У одного на блестящей косичке была подвешена металлическая ручка от двери. Все трое что-то радостно горланили, с любопытством оглядываясь по сторонам.

— Кино снимают! — восторженно пискнула Нинка и ринулась было к посторонившимся от нее незнакомцам.

Но Пашка удержал ее за плечо.

— Настоящие, — сказал он негромко. — Здешние жители.

— А чего они кричат? — шепнул Бубырь

— Рады нашему кораблю… Они ведь недавно колонизаторов сбросили. — Пашка с некоторым сомнением взглянул на Бубыря, потом на Нинку. — Вы тут правильную политику проводите… Это ничего, что у них в ушах и ноздрях понавешено, работают все равно они, угнетенные.

Между тем один из островитян, тот, у которого на плече сидел какаду, поднялся на площадку для катера, привычным жестом пригладил свою прическу в виде желтого шара, поправил очки и неожиданно сказал по-русски:

— Дорогие друзья! Меня звать Тобука. Мы очень рады. Сегодня большой день. К нам приехали очень хорошие люди. Фароо-Маро и все острова кричат вам: «Алоха! Добро пожаловать!»

Он говорил по-русски не очень хорошо, но понять можно было. У Бубыря даже сердце заныло от радостного волнения: вот куда забрались, но и здесь знают язык Ленина!.. И Бубырь и Нинка с восторгом поглядывали на бело розового, как нежнейшая роза, какаду с огненным хохолком. Тобука заметил их взгляды и, сбросив с плеча сердито застрекотавшего попугая, протянул его ребятам. Нинка уже ухватила было птицу, но расчетливый Бубырь отвел ее руки и вежливо отказался. Ведь надо отдаривать — а вдруг Тобука захочет Муху?.. Муху Бубырь не согласился бы отдать и за сотню какаду.

Тобука объяснил, что он будет сопровождать молодых друзей мистера Крэгса, большого ученого Тобука сообщил, что и он надеется стать большим ученым.

— И вы тоже будете учеными, правда?.. — Он весело посмотрел на Бубыря, Пашку и Нинку.

Они потупили голову и только спустя целую минуту решились взглянуть друг на друга.

— Ну что ж, — шепнул Бубырь Нинке, — придется, видно, быть ученым. А мне так хотелось стать вратарем!

Утром началась выгрузка.

Матрос с «Ильича» взял под мышки Нинку, спустился по лестнице вдоль наружного борта «Ильича» почти до самой воды и вдруг швырнул Нинку, как котенка. Она не успела даже вскрикнуть.

Сильные, нежные руки мягко приняли ее внизу и посадили на скамеечку. Нинка открыла рот от изумления. Она сидела в ялике Крэгса, рядом с Тобукой, на плече которого нетерпеливо перебирал лапками хохлатый какаду.

Бубырь, который наблюдал все это, прижимая к животу Муху, пробурчал было: «Я сам», — но матрос уже бросил его в ялик… Белая пена набежавшей сине-зеленой волны обдала Бубыря, Нинку, матросов, но сильные черные руки заботливо подхватили Бубыря и усадили его ближе к Крэгсу. Муха то фыркала и чихала, то неуверенно лаяла на океан, словно понимала, что вряд ли он испугается.

От страха слегка одичав, Бубырь и Нинка не увидели, когда ялик оторвался от высоченного, как небоскреб, борта «Ильича» и запрыгал по волнам к берегу.

Жаркий, сладко пахнущий воздух крепко обнял их, словно хотел успокоить. Летающие рыбы, вспенивая воду, подскакивали с замершими, отливающими радугой плавниками, неистово били хвостами, словно желая долететь до красного флага «Ильича». Океан сверкал под тропическим солнцем, переливаясь грудами изумрудов, но ребята пока ничего не видели…

Впереди ревели буруны прибоя, и Бубырь, судорожно вцепившись побелевшими толстыми пальцами в борт ялика, вспоминал все, что ему приходилось читать о кораблекрушениях. На всякий случай он проверил: пачка жестких, как фанера, сухарей была на месте, в кармане… С оглушающим ревом прибой бросился на прыгавший ялик, Бубырь, прижимая Муху, в ужасе пригнул голову, и в тот же момент какая-то сила оторвала его от скамьи, бросила вверх, и он не успел даже вскрикнуть, как увидел, что сидит на широких черных плечах; его руки сами вцепились в роскошную прическу одного из матросов Крэгса, который бегом прорывался сквозь линию прибоя… Рядом, на плечах Тобуки, тряслась Нинка с вытаращенными от любопытства глазами… Третий матрос нес за шиворот Муху и, хохоча, заглядывал в ее тоскующие глаза.

Они уже были на берегу, когда появился Крэгс, Он шел почти на четвереньках, лицо его стало ярко-розовым и пылало нездоровым жаром.

— Будь она проклята, чертова лихорадка! — едва выговорил он, стуча зубами.

Нестерпимая жара струилась кверху зыбкими потоками воздуха. Бубырь и Нинка невольно оглянулись, словно соображая, куда бы укрыться от этой жары, но уходить было некуда. На ослепительно белом, раскаленном небе трепетали черно-зеленые лапы пальм…

— Сейчас же спрячьте ваши головы в шляпы! — пробормотал трясущийся Крэгс.

И Бубырь с Нинкой необыкновенно послушно тотчас натянули: Нинка — белоснежную панаму, а Бубырь — тяжелую, негнущуюся тюбетейку, красный цвет и яркие блестки которой привели в восторг матросов Крэгса. Бубырю очень захотелось подарить им тюбетейку, и, сорвав ее с головы, он сунул эту драгоценность матросу, который перенес его через прибои. Матрос завопил от радости, нахлобучил тюбетейку на синий треугольник прически и, сунув руку в свой мешок, извлек оттуда огромную красную раковину. Улыбаясь и что-то бормоча, он преподнес раковину Бубырю.

— Красный цвет — хороший цвет, — перевел Тобука. — Ты дал мне красную шляпу, я тебе — красную раковину.

Нинка страшно жалела, что ее панамка не пользуется таким успехом.

По берегу тянулись длинные склады, крытые волнистым железом; на вершине горы в жарком мареве словно дрожала антенна радиостанции, а по скатам виднелись сквозь густую зелень белые домики… Там же, на горе, стоял дом побольше, который теперь занимал его величество король Биссы.

Города Фароо-Маро Бубырь и Нинка почти не увидели, потому что дорога в резиденцию Крэгса шла стороной. Вдоль дороги рос кустарник, а над его плотной стеной тянулись в небо полчища кокосовых пальм. Машина Крэгса, темно-оливковая сигара с поднятым парусиновым верхом, сквозь который солнце проходило так же легко, как вода сквозь сито, бежала по ослепительно белому коралловому песку; на нем, извиваясь, плясали белые тени качающихся пальм. Дышать было нечем; от зеленого тоннеля, по которому шла машина, тоже веяло зноем…

Дом Крэгса был полон чудес! Из всех углов на Бубыря и Нинку угрожающе скалились темные лица деревянных фигур, изображения, нарисованные на щитах и барабанах, огромные и страшные маски. Три большие комнаты были наполнены туземным оружием, украшениями и предметами домашнего обихода. Здесь были луки и стрелы, копья и наряды колдунов и много таких предметов, поглядев на которые даже Крэгс пожимал плечами и недоумевающе почесывал свой лысый череп.

Впрочем, Крэгс скоро занялся с профессором Паверманом и другими учеными неотложными делами по подготовке встречи Юры Сергеева, а ребята были поручены Тобуке, которому Крэгс особенно доверял.

Мускулистый, темно-коричневый Тобука даже во сне улыбался; Бубырь и Нинка прониклись к нему полным доверием. У Тобуки был только один недостаток: он ежедневно красил волосы, так что они у него были то огненно-красные, то синие, то зеленые, то желтые, и в первое время ребятам было трудно его узнавать. Зато, привыкнув, они, укладываясь спать, гадали, какого цвета будут волосы у Тобуки на следующее утро.

Заметив, что его волосы, его наряд, какаду вызывают постоянный интерес у ребят, Тобука, поправляя очки, объяснил:

— Я знаю три языка: малаитский, русский и английский. Я жил в Джакарте и Сиднее, пас скот в Южной Австралии, учился в Мельбурнском университете, пока меня не выгнали… Но всегда я носил свой костюм, назывался своим именем и помнил о своем народе! Среди нас есть такие, которые торопятся назвать себя Гарри или Джеком, натянуть штаны белого человека и остричься, как джентльмен. Но я и мои друзья нарочно носим свою древнюю прическу, свою повязку на бедрах… Чем она хуже штанов? Даже удобнее…

Бубырь и Нинка пришли в восторг от этой речи; Нинка расцеловала смущенного Тобуку, а Бубырь тут же ухватился за свои трусики и предложил Тобуке сменить их на повязку. Тобука обещал непременно поменяться, как только кожа Бубыря немного привыкнет к тропическому климату.

По мнению Бубыря, меняться можно было немедленно. Все они — Пашка на «Ильиче», Бубырь и Нинка на суше — чувствовали себя отлично. Даже Муха довольно весело переносила жару; впрочем, язык у нее свешивался до земли и при каждом удобном случае она забиралась в холодок.

На второй день после высадки Муха к вечеру исчезла.

— Удивительная собака! — возмущался Бубырь. — Она вечно исчезает! Даже здесь, в тропиках, в гостях…

Было ясно, что он считает это верхом неприличия.

— Может, она пошла от жары купаться, а ее съела акула или крокодил?

Нинка произнесла это свистящим шепотом, oт испуга выкатив глаза. Лёня дрогнул было, но прибежал один из приятелей Тобуки и что-то ему рассказал, то и дело гулко хлопая себя по бедрам твердыми ладонями.

— Он говорит, — объяснил Тобука, — что ваш веселый пес гуляет по русской земле.

Ребята ничего не поняли, но Тобука жестом пригласил их идти за собой. Через несколько минут Бубырь и Нинка остановились, переглядываясь. Вместо кораллового песка под ногами мягко пружинила трава. Из нее выглядывали желто-синие иван-да-марья, колокольчики, ромашки. Рядом, между березами, желтела полоска овса. А по траве, мелькая черными лопухами ушей, носилась за воробьем одуревшая от восторга Муха.

— Все это прислали сюда ваши ученые, — объяснил Тобука.

— Как это они сделали? — спросил Бубырь, с удовольствием поглаживая колокольчик. Ни за что на свете он бы не сорвал цветок из этой рощи.

— Не знаю, — засмеялся Тобука. — Очень хотел бы знать! Узнаю!

Следующий день был воскресеньем, когда на Фароо-Маро, как и на всех островах, не принято работать. В этот день продолжали работать только ученые и советское торгпредство.

Позавтракав, Бубырь и Нинка пошли бродить под присмотром Тобуки, волосы которого на этот раз пылали ярко-оранжевой краской.

В тени рабочих бараков сидели, отдыхая, местные жители, как говорил Пашка, — те самые дикари, о которых в старых книжках рассказывались всяческие ужасы. Нет, они не варили человечину, не играли черепами, не мазали кончики стрел настоем таинственных ядов… Сидя прямо на земле, зажав между коленями плохонькие зеркальца, они мужественно брились раковинами, огромными ножами-мачете, а самые изнеженные — старыми безопасными лезвиями, зажав их между большим и указательным пальцами… Другие при помощи трехзубого гребня, сделанного из бетелевого орешника, расчесывали свои волосы, готовясь соорудить из них еще более причудливую прическу. Наконец, третьи, уже побрившись и утвердив великолепные прически, заканчивали туалет, черня сапожной мазью порыжевшие на макушке волосы… При этом они непрерывно очень весело беседовали, дурачились, хохотали; особенно отличался один весельчак с серьгами из спичечных коробок, пропущенными в три дырки уже бесформенной мочки уха. Спичечные коробки привлекали восторженные взгляды его товарищей. Бубырь тоже позавидовал: таких картинок у него не было…

Потом Бубырь и Нинка попали на плантацию кокосовых пальм, где громады холодно-серых стволов с полосами колец на месте опавшей листвы стремились вверх почти на двадцать метров… Гроздья коричневых орехов, каждый величиной с футбольный мяч, с ярко-рыжими хвостами древесного волокна, грозили свалиться вниз. Такой орех мог не только набить здоровую шишку, но, пожалуй, проломить голову. Впрочем, это опасение тотчас покинуло Бубыря, так как он вспомнил, что сок и мякоть кокосовых орехов необыкновенно вкусны, а легкий, на английский манер завтрак совершенно не удовлетворил нашего путешественника.

Тобука очень старался хорошо говорить по-русски, но ребята не всегда его понимали. Еще хуже было то, что Тобука совсем не понимал их. Сколько бы ни говорили Бубырь и Нинка, как бы они ни коверкали слова, ни шептали и ни орали, Тобука только улыбался и, сверкая удивительными зубами, повторял:

— Иес, беби… Иес, бой…

Это было ужасно! Но тут же выяснилось, что жесты и мимика могут заменить и русский, и английский, и малаитский языки… Через минуту Тобука добыл два великолепных ореха, прорубил в каждом небольшое отверстие и протянул один орех Бубырю, а второй — Нинке. Бубырь с сожалением заметил, что Нинкин орех побольше, но из отверстия капал сок, и поскорее, чтоб ничего не потерялось, Бубырь потянул из дырочки это необыкновенное кокосовое молоко.

Тут же они с Нинкой растерянно переглянулись. Им показалось, что они наглотались мыла, той самой мыльной пены, которая обязательно попадает в глаза и в рот, когда моешь голову… Может, вкуснее сам орех? Но когда Тобука ножом-мачете ловко отсек толстые ломти ореховой скорлупы и они попробовали белые куски ядра, то стало ясно, что они пытались раскусить мягкое дерево…

Зато веселый Тобука, хохоча, показал им, как играют орехами, бросая их под ноги друг другу. Чтоб орехи не отдавили ноги, надо было подпрыгивать как можно выше и что-то кричать… Этому Бубырь и Нинка обучились быстро и веселились вовсю, пока Нинка, спасаясь от ореха, не налетела на паутину, висевшую, как занавесь, меж листьев пальм. Паутина была такой крепкой и липкой, что сначала Тобука целых полчаса высвобождал из нее Нинку своим страшным ножом, а потом, уже в доме Крэгса, Нинку два часа оттирали скипидаром от липких и толстых, как веревки, прядей паутины.

Ребята скоро узнали, что в океане купаться нельзя, что спать надо только под сеткой от москитов, что песчаная муха легко прокусывает любую кожу, кроме кожи крокодила, и что именно крокодил жил в ручье, над которым стояла уборная. Все это, впрочем, их мало смущало. Но не успели они познакомиться со всеми чудесами, как в один прекрасный день около веранды белоснежного дома Крэгса остановилась старенькая «Чайка». Оттуда вышел молодой, но уже толстый человек, чем-то неуловимо схожий с Бубырем, и, растянув улыбкой свое пестрое от веснушек лицо, гаркнул:

— Здорово, ребята!

Это был бухгалтер торгпредства на Фароо-Маро Василий Иванович. Он приехал, чтобы свезти ребят в дом директора. Но прежде он не отказал себе в удовольствии походить за Крэгсом, выясняя, что ныне мистер Крэгс считает бесполезным и как теперь решается вопрос о гибели человечества и всеобщей бессмыслице…

Белозубая мисс Нугу и жена торгпреда так восторженно встретили приехавших ребят, что сердце Бубыря болезненно екнуло: он сразу вспомнил всех маминых знакомых, которые любили почему-то хватать его за щеки, за подбородок, даже за уши, тискать и мять так, что он после никак не мог отдышаться. Все его опасения полностью подтвердились. Мисс Нугу подбрасывала вверх Нинку, страшно озабоченную тем, чтобы не уронить подаренную мистером Крэгсом сумочку, а жена торгпреда, как изголодавшаяся тигрица, набросилась на Бубыря. Пока она его тискала, мяла исцеловала, он с ужасом думал, долго ли придется прожить в этом доме, и вспоминал Тобуку, с которым было так хорошо!

Даже Муха, как она ни вертелась, как ни лаяла, не могла спасти Бубыря.

Его выручил Василий Иванович. Пока женщины возились с радостно визжащей Нинкой, наряжая ее во всевозможные туземные одежды, Лёня должен был дать Василию Ивановичу по возможности полный отчет о необыкновенных подвигах команды «Химик» и обо всех выдающихся играх хоккейного чемпионата. Мисс Нугу, которая иногда присутствовала при этих поучительных беседах, до сих пор не разобралась в том, что такое снег, коньки, клюшка, шайба, и ее замечания вносили разнообразие в академические разговоры о хоккее.

Не успели ребята прожить в доме консула и двух дней, как появился мистер Хеджес. Он изнывал от безделья и просто взмолился, чтобы с ним отпустили ребят посмотреть знаменитых черепах Крэгса.

— Я их терпеть не могу, — тут же заявил он. — По-моему, нет ничего более гнусного! Но ведь нельзя побывать в королевстве Бисса и не посмотреть эту гадость. Тем более, — сказал он, когда они уже садились в оливковую сигару Крэгса, — что вас будет сопровождать сам премьер-министр Биссы…

Ведя машину вверх, к радиостанции, он принялся жаловаться, что его не принимают ни в какую игру.

— Крэгс с утра до ночи занят с Паверманом и другими вашими учеными, и они гонят меня, как собаку. Что ж, это справедливо: за всю жизнь я научился только делать деньги, а это, кажется, никому не нужно… торгпред не разрешает мне помочь ему в закупках снаряжения и продовольствия. Меня отстранили даже от строительства аэродрома для самолетов, которые ожидаются со всех концов мира…

— А зачем они прилетят? — поинтересовался Бубырь.

— Парень! — удивился Хеджес. — Ты ничего не понимаешь в бизнесе!

Было совершенно очевидно, что тайны бизнеса незнакомы ни Бубырю, ни Нинке. Тогда Хеджес снизошел до объяснений:

— Ко дню, на который будет назначен Великий опыт, — кстати, вы не слышали, кажется, на второе апреля?

Ребята не слыхали. Хеджес недовольно хмыкнул, но продолжал:

— Так вот, к этому дню в королевство Бисса, где сейчас проживает около двухсот белых, ожидается приезд гостей со всех пяти континентов, не менее шестидесяти тысяч человек! Вы представляете себе этот размах? Сейчас в различных районах Фароо-Маро, а также на трех других островах сооружаются аэродромы, легкие сборные отели, отдельные домики, рестораны… Подсчитано, что одной жевательной резинки здесь сжуют почти на десять тысяч долларов! На этом можно потрясающе заработать, но мне не дают развернуться! Только виски потребуется больше двадцати тысяч ящиков! Скажу вам по секрету, что я зафрахтовал два парохода, и, если они не опоздают, Хеджес тоже прославится!

На темном фоне джунглей ребята увидели низкие строения, над которыми безвольно повисла мягкая бахрома пальмовых крыш.

Казалось, здесь не было ни одного живого существа. Но, когда машина остановилась у дома, к которому строения сходились, как лучи звезды, на веранду пулей вылетел туземец с розовой раковиной в руках. Он повернулся на восток и, напрягая жилы на висках и шее, протрубил сигнал. Оглушительный звук был похож на долгий, протяжный зов охотничьего рога. Где-то внизу, под перистыми лапами верхушек пальм, ему ответил рокот барабана…

— Теперь смотрите, — шепнул Хеджес, выключая мотор.

Лицо его исказилось в брезгливой гримасе, он не вылезал из машины. Глядя на него, Бубырь и Нинка подобрали под себя ноги и с очень тревожными лицами оглядывались по сторонам. Муха, ворча, жалась к Бубырю.

Сначала ничего не было видно… Потом Бубырю показалось, что сами по себе задвигались кокосовые орехи, валявшиеся в зарослях травы. В следующее мгновение и он и Нинка с ужасом увидели, что на них надвигаются сплошные ряды черепах. Их было не сто, не тысяча, не десять тысяч… Казалось, что сама земля, морщась, ползет куда-то… Рокот барабана приближался, и черепахи ползли быстрей. Сухой шелест, производимый ими, иногда заглушал удары барабана… Они были всего в пятидесяти метрах, когда барабан внезапно стих. Ряды черепах тотчас замерли.

Бубырь и Нинка испуганно уставились на Хеджеса. Тот поднял палец, призывая к молчанию. Спустя мгновение сухой рокот барабана возобновился, удары звучали с лихорадочной быстротой. В бескрайних рядах черепах началось движение. Сначала было непонятно, что происходит. Но спустя минуту черепахи разбились на пять колонн. Каждая из колонн, подчиняясь музыкальному рокоту барабана, двигалась к одному из пяти строений. Широкие двери распахнулись сами, словно тоже повинуясь ритму барабана, и ряды черепах стали втягиваться в зеленоватый сумрак, скрываясь в строениях…

— Они строят аэродромы, собирают дома, — негромко, словно боясь, что черепахи услышат, объяснял Хеджес. — Вернувшись от вас, Крэгс перестал начинять их знаниями. Но все равно каждая из них знает страшно много, больше, чем любой человек…

В ближайшее к ним строение втягивались с такой же быстротой, с какой беззвучно несется поток воды, последние ряды черепах. Шествие замыкала черепаха огромного роста, с подвижной маленькой головой на шее змеи…

— Скотина Крэгс, — не удержался Хеджес, — назвал эту черепаху моим именем… Она откликается, когда ее зовут Хеджес.

Услышав это имя, черепаха проделала нечто удивительное, совершенно несвойственное настоящим черепахам. Она поднялась на задние лапы, так что сквозь плотную пластмассу сверкнули детали ее сложного механизма, приложила лапу к брюшному панцирю и церемонно раскланялась.

— А она может решать задачи? — умирая от любопытства, спросила Нинка.

— Она? — Хеджес презрительно усмехнулся. — Она величайший математик! Рядом с ней сам Крэгс просто баран!

— А можно я ее спрошу?

Хеджес нехотя открыл дверцу.

— Ничего не поделаешь, — проскрипел он морщась, — придется проделывать всю эту чепуху, иначе она не послушается.

Ребята выпрыгнули следом за ним.

— Лучше я спрошу! — жарким шепотом уверял Бубырь. — Ты только напутаешь!

— Все равно она не понимает по-нашему! — сокрушалась Нинка. — Ничего не будет…

— Мистер Хеджес, — громко сказал Хеджес по-английски и сплюнул с негодованием, — прошу вас сюда.

Черепаха, поводя головой на змеиной шее, с достоинством приблизилась.

— Неплохо держится, черт возьми! — осклабился Хеджес. — Я думаю, там, среди своих, она тоже премьер-министр. Ну, так что вы хотели спросить?

Нинка замялась, и, пользуясь этим, Бубырь торопливо заговорил:

— В саду пятьсот восемьдесят шесть яблонь. Это на сто тридцать восемь больше, чем груш, и на девяносто пять деревьев меньше, чем вишен. Сколько всего деревьев в саду?.. Вот, пусть решит, — добавил он, с нескрываемым недоверием поглядывая на черепаху.

— Только-то? — Хеджес присвистнул. — Я не успею перевести, как она даст ответ.

— А как это будет? — спросила Нинка.

— У нее там, внутри, — барабан с бумагой… Лента с ответом выйдет изо рта… Внимание! — торжественно провозгласил Хеджес. — Я начинаю!

И он, иногда запинаясь, но все же довольно быстро справился с переводом.

Черепаха продолжала пристально, без единого движения смотреть на них блестящими глазами, но никакой ленты не появлялось ниоткуда…

— Может, она не поняла? — спросил Бубырь. — Мне так всегда надо прочесть несколько раз…

— «Не поняла»! — фыркнул Хеджес. — Это исключено…

Он быстро, брезгливо морщась, пробежался пальцами по черепахе от головы до панциря, но, видно, действуя наобум. Ничего не произошло. Тогда Хеджес, пожимая плечами, все же повторил условие задачи. Черепаха безмолвствовала, не сводя с них глаз.

— Я говорил — трудная задача, — сочувственно вздохнул Бубырь.

— Вот несчастный Бубырь! Все у него не по-человечески! — возмутилась Нинка и присела перед черепахой, почувствовав прилив нежности. — Ах, какая цыпа — черепашка!

Но Хеджес не мог смириться с таким ударом. Он влетел в дом, и через секунду все услышали, как он кричит в трубку телефона, вызывая Крэгса.

Пользуясь его отсутствием, Нинка попробовала было обнять черепаху за длинную, мягкую шею, но Бубырь отвел ее руки.

— Ты что? — испугался он. — Черепаха вся электрическая!

Нинка не поверила, передернула плечами, но руки на всякий случай убрала, тем более что уже показался сияющий мистер Хеджес.

— Черепаха не занимается арифметикой! — гордо провозгласил он. — Высшая математика — вот ее пища! А на арифметику она и смотреть не хочет!

Бубырь и Нинка в гостях всегда помнили о вежливости и не стали спорить.

К их приезду было приготовлено угощение. Мистер Хеджес сам любил покушать, и поэтому обед собрали на славу. Правда, сначала лица у Бубыря и Нинки вытянулись: они узнали, что основной едой будут уже знакомые им кокосовые орехи и бананы. Но, когда перед ними поставили по цыпленку, фаршированному тертыми кокосовыми орехами и запеченному в кокосовом тесте, когда в центре стола был воздвигнут тертый кокосовый торт, когда в качестве напитка было подано молоко из перезрелых тертых кокосов, когда на десерт подали нарубленные спелые бананы, запеченные в толстую оболочку из тертого кокосового ореха, все оказалось совсем другим и необыкновенно вкусным.

После обеда, тяжело дыша, Бубырь и Нинка выбрались из дома и, немного потолкавшись, улеглись на толстом бревне под кокосовой пальмой. Теперь Лёня поглядывал на пальму с глубоким уважением и симпатией.

— Как она их делает, а? — спросил Бубырь, рассматривая неподвижно висевшие высоко над ним гроздья орехов. — Как она делает орехи?

— Кто? — удивилась Нинка.

— Ну, пальма… Смотри, какая. Никто ее не учил, а она делает орехи и делает. — Плотно поев, Бубырь любил пофилософствовать. — На заводе там всякие машины, инженеры, рабочие… а она сама. Дает продукцию…

— Я бы сейчас съела лучше яблоко, — капризно заявила Нинка. — Знаешь, кисленькое, антоновское…

— Вот! — восхитился Бубырь. — И яблоня! Как она делает яблоки? Ведь не ошибается, не вырастит, скажем, фасоль!

— Или солененький огурчик, — Нинка явно переела кокосового масла, — я бы тоже съела…

— Умная пальма, — решил Бубырь, который никогда не объедался. — Толковое дерево…

…Подготовку, начатую на островах королевства Бисса, невозможно было скрыть. Сведения о невиданном по масштабам этих мест строительстве, о зафрахтованных пароходах, о закупке огромных партий продовольствия и всяких предметов обихода просочились сначала в Новую Гвинею, затем в Австралию, а оттуда — во все уголки мира, вызвав удивление, горячий интерес, а во многих местах — зубовный скрежет.

Телефонные звонки, поток телеграмм, сотни первых любопытствующих туристов и газетчиков, необходимость отвечать на особенно наглые газетные выпады, а главное — ежедневная горячка строительства, когда в две недели надо было приготовить на голом месте все, чтобы принять пятьдесят — шестьдесят тысяч человек, — это заставило Крэгса, торгпреда, Василия Ивановича, даже мисс Нугу позабыть, что такое сон. Они ложились по очереди, как на фронте, и спали не более четырех часов в сутки.

Не менее напряженно работали и все ученые из экспедиции профессора Павермана.

Здесь, на месте, необходимо было произвести ряд замеров, уточнить данные, касающиеся общего биполярного магнитного поля Земли. Следовало тщательно разобраться в местных условиях, чтобы не допустить отклонения луча. Результаты передавались по радио непосредственно Ван Лан-ши и подвергались немедленной обработке. Радиоперехваты приводили в полное смятение западную разведку. Что собирались делать большевики? Перемещать геомагнитные полюсы Земли? Но зачем? И как?..

Весь мир терялся в догадках. Между тем наступил уже апрель.