Ростик похвалялся зря. Не учел, какое настроение охватило всех эшелонских ребят. Признание, что это он стащил у американца перчатки, не вызвало одобрения даже у гоп-компании. Ларьке не стоило большого труда объясниться с Ростиком.
- Украл?
- Кто? Я? - страшно удивился Гмыря. - Ты что! Я это… как его… экспроприировал! У буржуя!
- Отдашь, когда он приедет, - сообщил Ларька, убирая перчатки. - Скажешь, нашел. - Ростик потянулся было за перчатками, но Ларька отвел его руку: - Пока у меня будут…
Гмыря зашумел, что это нечестно и вообще какое Ларькино собачье дело… Он не заметил, что к ним со всех сторон валят сердитые ребята, спрашивают:
- Правда, что у американца сперли перчатки? Опять этот Гмыря! Американцы еще обидятся! Не приедут! Бросят нас! Где Гмыря? Да вот он! Дай я ему врежу! Бей его!
Ларьке еще пришлось спасать Ростика от расправы…
Все надежды теперь связывались с американцами. Ходили невероятные рассказы. Они выдавались за самые последние и достоверные сведения. Например, утверждали, что американцы привезли с собой целые вагоны валенок…
- Да не валенок, а кожаных сапог на меху!
- Мех бизона! Самый теплый в мире!
- Мокасины пришлют! На каждого!
- И еще у них много пальтишек на вате и с воротниками…
- Скажешь тоже!
- Они везут меховые куртки с Аляски! Которые для золотоискателей!
- Расшитые настоящим индейским узором! Бисером!
Это рассказывали, не отходя от единственного уцелевшего в приюте зеркала. Обычно на зеркало и не взглядывали, разве что девчонки. Но сейчас мальчики прохаживались перед ним, как петухи, воображая себя в меховых шапках, мокасинах и расшитых бисером куртках… Хотя еще вчера они мечтали о солдатской шинели, об одеяле, пусть старом и рваном, о каких-нибудь башмаках, хоть латаных-перелатаных.
Те, кто особенно страдал от голода, таинственно рассказывали друг другу, что у американцев на всех станциях стоят эшелоны с мукой, маслом и мясными консервами.
- Завтра поедим супчика из консервов!
- Чего там супчику! Навернем прямо из банки!
- И блинов! С маслом!
- Нет, завтра не поспеют…
- Что ты? Американцы? Они все делают в момент! Я их знаю! Так и говорят: время - деньги…
Настроенные более возвышенно глотали втихомолку слюни и признавались друзьям, что всегда любили Америку - не за консервы, конечно…
- Знаешь, «Следопыт»…
- А «Последний из могикан»?
- «Песнь о Гайавате»!
- Ого! А «Всадник без головы»!
- И Том Сойер! И Гек Финн! Там даже вдова ничего, в общем, тетка: кормила Гека досыта…
- Мне больше всего нравится Джек Лондон! Про золотоискателей…
Девочки припомнили еще «Хижину дяди Тома», хотя там почему-то попадались очень скверные американцы. Писала, наверное, какая-то злюка, все наврала.
Аркашка чувствовал, что он совсем выздоровел. Наверно, от всеобщего возбуждения. И возмущался, что его держат в лазарете, в кровати. У Ларьки уже подсыхал разбитый лоб.
- На мне все заживает, как на собаке, - хвалился он перед Катей.
В обещания американцев Ларьке почему-то не верилось. Хотя они и спасли его от смерти. Но слишком уж неосуществимыми казались ребячьи мечты об американских консервах и мокасинах.
А Володя Гольцов, который несколько скис и увял после неудачной поездки в деревню, теперь расцвел. Он на всех, даже на Ларьку, поглядывал свысока и нехотя одаривал ленивой улыбкой. Можно было подумать, что Гольцов знает больше, чем другие, что он у американцев доверенное лицо. К нему снова обращались охотно, с уважением, и он принимал это как должное. Володя жалел лишь о том, что хуже знает английский, чем никому не нужный французский язык… Он тщательно готовился к новой встрече с американцами. Чтобы окончательно их покорить, потихоньку от всех припоминал историю Соединенных Штатов - от «Бостонского чаепития» и «Декларации независимых», от Вашингтона и Джефферсона до Линкольна, Гранта и Вильсона… Засыпая, он повторял хронологическую канву истории Штатов и уже в полусне улыбался мысли, что если сумел приспособиться к Фоме Кузьмичу, то наверняка поладит с американцами. Он еще выживет, не одному Ростику дышать кислородом…
Уже через сутки после отъезда Круков Ларьке пришлось прикусить язык. В приют пришел темно-зеленый армейский грузовой автомобиль и привез сто чистеньких ящиков. В каждом ящике было пятьдесят банок консервов.
- Пять тысяч банок! - мгновенно подсчитал Миша Дудин. - Это же сколько на каждого?.. Гляди, по семь банок!
Он не поверил, посчитал на бумажке. Все равно выходило почти по семь банок! А в банке было больше, чем по фунту мяса. Миша снова углубился в счастливые расчеты…
На этикетке каждой банки красовалось изображение коровьей морды. Американская корова очень походила на обыкновенную, русскую. Пониже было написано по-английски: «Мясо».
- Тзе мыт! - счастливо перекликались меньшие, как воробьи. - Хочу зе миит!
Машину привел новый американец, подтянутый и стройный, как молодой офицер. Почему-то он все время жевал. Неужели ест мясо, которое ему поручили целым доставить в приют?.. Он был в теплом брезентовом комбинезоне, в высоких ботинках на толстенной подошве. С его открытого, длинного лица до сих пор не сошел загар. Даже спокойные, широко поставленные глаза словно выгорели, казались белесыми. Его звали - Майкл Смит. Коверкая слова, он объяснил, что по-русски это будет все равно, что Миша Иванов. И просил звать его Майклом.
- Мишей? - переспросил тезка Смита, Дудин, которому этот американец сразу понравился.
- Майкл, - улыбнулся Смит.
А улыбка у него была такая, что все невольно улыбались в ответ, чувствуя, что в груди потеплело…
- Что вы все время жуете? - осторожно спросил Миша Дудин. Действительно, Смит умудрялся жевать, даже когда разговаривал или улыбался.
- Это такая резинка… Жевательная.
И так как его явно не понимали, он достал пакетик величиной с ириску и отдал его Мише.
Тотчас за Мишей увязались не только младшие классы, но и Ростик, умоляя откусить кусманчик, дать попробовать пожевать…
Поварихи и Олимпиада Самсоновна ахали, не зная, куда лучше спрятать консервы. В здании приюта не было холодильника. Правда, сейчас любая комната годилась под холодильник… Но Смит сказал, что вечером затопят все печи. Складывать же такие ценности в сарае Олимпиада Самсоновна не решалась.
- Почему? - спросил Смит.
- Сарай деревянный, ветхий, - смущенно объясняла Олимпиада Самсоновна. - Не надежно…
- Выставите охрану.
- Что вы! Кого же мы поставим?
- Вот их.
И он кивнул на Володю, Аркашку, Ростика и других ребят, которые стояли тут же.
- Только надо им дать оружие, - добавил Смит.
Ребята невольно приподняли плечи и выпятили грудь.
Они смотрели на Смита с полным одобрением. Наконец-то появился человек, который что-то понимает… хоть и американец.
- Ну что вы! - снова заахала Олимпиада Самсоновна, счастливо улыбаясь. - Какое у нас оружие!
- Один-два пистолета, наверно, найдутся? - широко улыбнулся Смит.
Олимпиада Самсоновна даже руками замахала, а ребята несколько понурились. Они-то хорошо знали, что ни одного, хоть самого паршивого пистолетика нет…
- Охотничьи ружья? - продолжал откровенно удивленный Смит.
- Ничего у нас нет!
- Тогда хоть что-нибудь из холодного оружия, финские ножи…
- У нас давно нет даже перочинных, - призналась Олимпиада Самсоновна. - Все продали или поменяли на картошку…
- У ребят нет ножей? - недоверчиво спросил Смит, глядя на Аркашку.
Тот уныло помотал головой; ему стало совестно…
- Это плохо, - обворожительно, как какой-нибудь знаменитый киногерой, улыбнулся Смит, поверив ребятам и явно им сочувствуя.
- Чего хорошего, - хмуро сказал Аркашка.
- А ты умеешь стрелять? - спросил Смит. Когда он говорил о таких интересных вещах, его легко можно было понять, словно он и не коверкал слов.
- Я стрелял из боевого офицерского нагана! - гордо заявил Аркашка, забыв, естественно, добавить, что стрелял он из отцовского револьвера один-единственный раз, и о том, как ему попало.
Смит запросто вытащил из-за пазухи черный кольт и протянул Аркашке, говоря:
- Целься в трубу.
Несколько минут были затем потрачены совершенно бесполезно на то, чтобы уговорить Олимпиаду Самсоновну разрешить стрельнуть хоть раз - при твердых гарантиях со стороны Смита, что никто не будет ранен.
- В какую трубу? - пролепетал Аркашка, принимая кольт, как хрустальную вазу, и явно не зная, что с ним делать. - В эту?
Но Смит не стал смеяться и шутить над Аркашкой. Он держался с Аркашкой, как равный. Просто как стрелок со стрелком, так сказать - с собратом по оружию. И совсем незаметно снял предохранитель, когда Аркашка приготовился стрелять, не понимая, что предохранитель надо сначала снять…
Наконец, когда едва ли не весь приют замер и затаил дыхание, Аркашка выстрелил и, к крайнему своему удивлению, услышал, как Смит хладнокровно сказал:
- Молодец. Попал. Будем с тобой сторожить сарай. Подходящий парень…
Весь остаток дня Аркашка был самым знаменитым человеком во всем приюте, если, конечно, не считать Смита. А также двух поварих, которые сначала торжественно варили настоящие мясные щи из мясных консервов, отчего неслыханное за последние месяцы благоухание возносилось от приюта к небесам, а потом священнодействовали, раздавая эту райскую пищу всем с помощью старших девочек…
Мистер Джеральд Крук и миссис Энн Крук не приехали даже к обеду, что вызвало всеобщее удивление. Может, с ними что-нибудь случилось? Уж не заболели ли?..
После обеда Олимпиада Самсоновна сообщила всем удивительные новости. Американский Красный Крест предлагал оставить здесь, в приюте, только младших. А старших - перебросить в Петропавловск, где американцы брались хорошо их устроить.
- Куда? - ахнул Аркашка. - На Камчатку?
- Ну что вы, Колчин, - усмехнулся Николай Иванович. - Есть другой Петропавловск, гораздо ближе. За Тоболом, на реке Ишим.
Загудели почти все старшие. Благодушие от сытного обеда сняло как рукой:
- Ничего себе, в Сибирь!
- Это что, в ссылку?
- Почему мы должны туда ехать?
- Когда это кончится?
- Я хочу спросить, - медленно заговорил Гусинский, неодобрительно глядя по сторонам, потому что не любил бесполезный шум. - Почему Красный Крест Соединенных Штатов Америки не может связаться с советским Красным Крестом и переправить нас домой, к родителям?
Немедленно вскочил Валерий Митрофанович:
- Потому что у большевиков нет Красного Креста!
- А может, есть? - спросил Канатьев.
- Нет и не может быть! Красный Крест основан на христианских началах любви к ближнему, а большевики - бандиты. Я не советую говорить американцам, что вам хочется к бандитам! Это… это безнравственно! Цивилизованные люди бандитов не любят. Надо молиться всевышнему, что он послал нам этих удивительных людей, американцев! Вам выпало неслыханное счастье… И вообще, сколько вам лет, Гусинский?
- Четырнадцать, летом будет пятнадцать, - глядя исподлобья, спокойно отвечал мальчик.
- Будет! Вы все знаете! До лета еще дожить надо! Вам четырнадцать лет, а вы задаете вопросы! Это просто нахальство! Мы только что ели американскую пищу. Бесплатно! Вы понимаете, что это значит? Заплатила Америка! И эта великая страна протягивает нам руку, чтобы вытащить из крови, грязи, из лап смерти! Надо пасть на колени и благодарить этих святых людей, а не задавать вопросы…
- А что, нельзя? - откуда-то от двери раздался всем знакомый голос Ларьки.
- Можно, - сказал Майкл Смит. Он хотел продолжать по-русски, но запутался, улыбнулся и стал говорить по-английски.
- В Петроград и Москву сейчас нельзя, - переводил Николай Иванович. - Идет война, очень жестокая. Вас могут перестрелять. - Смит скорчил рожу и показал - «пиф-паф», как это может быть, очень правдоподобно… - И там, в Москве и Петрограде, ужасный голод. Вам сейчас действительно повезло. Но если вы принимаете нашу помощь, мы несем за вас ответственность, за вашу жизнь и здоровье. Вы получите и тут и в Петропавловске хорошую еду, хорошие классные комнаты и спальни, хорошую одежду… Будет, наконец, то, за чем вы ехали на Урал. Много развлечений и удовольствий - походы по диким местам, рыбная ловля, походы на лодках под парусом - там много озер…
- А мама? - не выдержав, перебил Смита Миша, думая о своем. - Может, ее уже нет, с голода померла?..