А Петропавловск оказался скучным городишкой. Ни лесов, ни гор. Степи, озера, болота. Сейчас все это было еще под снегом. Кончался февраль девятнадцатого года…
Их разместили в большой усадьбе на окраине города. Здесь, кроме главного барского дома, было еще много построек и почти во всех сохранилась мебель, топились печи… Удалось организовать все нужные классы. Одну комнату в полуподвале Смит определил для карцера, хотя Круки уверяли, что карцер, конечно, никогда не потребуется. Жизнь в усадьбе налаживалась теплая, сытная, и нелегко было понять, почему именно здесь, в спокойной обстановке, все чаще стали сниться кошмары и даже днем не покидало гнетущее чувство страха…
Молча рассматривали карту; сначала тайком, потом в открытую.
- Еще на семьсот верст уехали…
- На семьсот сорок, я ниткой вымерил…
Словно какая-то зловещая, необоримая сила отодвигала и отодвигала их от дома неведомо куда. Невольно представлялись бесконечные пространства до Урала, и от Урала до Волги, и потом еще сотни длинных верст, и становилось страшно, нехорошо. Тогда и на Круков и на Смита ребята старались не смотреть.
Что думают о них дома? Уже почти девять месяцем не было никаких вестей. И они не могли дать о себе знать. Их, наверно, считают погибшими…
То, что долгое время девочки таили про себя, сдерживались, теперь выплескивалось наружу:
- Не знаю, как мама переживет.
- Не понимаю, как я могла уехать! Как раз получили письмо от брата, что он ранен и его отпустили домой. А я уехала!..
- У отца туберкулез, нужно сало. Я сначала немного наменяла, думала привезти, а потом… потом все съела…
И все время стучалась мысль, что теперь никогда уже не увидать ни маму, ни отца, ни брата, никого из близких…
Даже неунывающая Ларькина компания настроена была грустно, подавленно. Колчак продолжал лезть в глубь России. Местные газеты расписывали его успехи, близкий крах большевиков. Кольцо белых вокруг Москвы и Питера затягивалось все туже.
- Если революция погибнет, я домой не вернусь, - мрачно заявил Аркашка.
- Куда же ты? - спросил Ларька.
- И ты не вернешься…
Ларька промолчал. Гусинский и Канатьев смотрели на него с тревогой. Каждого все чаще навещала мысль: а что делать, если белые и правда победят? Как тогда жить?
- Тогда нам, большевикам, и податься будет некуда, - задумался Миша Дудин.
- Ну, мы не дадимся! - крикнул Аркашка. - Лучше геройски погибнем!
- А где этот Колчак?
- Колчак - в Омске, - сказал Аркашка и уставился на Мишу, грызя ногти. Его явно осенила новая идея, но Ларька не дал ее обнародовать.
- Чего расхныкались? - сердито спросил Ларька, сжимая кулаки. - Кому надо ваше нытье? - И еще злее ответил: - Колчаку! На него, что ли, работаете?
Все притихли, не решаясь и тосковать, раз это идет на пользу Колчаку…
Впрочем, скоро стало известно, что Круки пытаются установить через линию фронта контакт с представителями американского Красного Креста в Питере и Москве.
Николай Иванович, которому Круки тоже пришлись по душе, рассказал, как мучаются ребята от того, что много месяцев не имеют никакой связи с родным домом.
- Как! - вскинулась миссис Крук. - Дети не могут переписываться с родителями? Возмутительно!
Николай Иванович наклонил голову… Миссис Крук не могла успокоиться:
- Это бесчеловечно! Вот что делает война, ваша революция… Дети страдают…
Тут ее цепкие глазки стали еще острее и словно оцарапали Николая Ивановича:
- Но ведь в Петербурге творятся ужасы… А если родители детей погибли?
Николай Иванович поежился:
- Все может быть… Только мы народ живучий.
И тут выяснилось, что еще до отъезда в Петропавловск Круки отправили в петроградское представительство Красного Креста сообщение о детской колонии. Одновременно через Владивосток и Японию они направили рапорт в Соединенные Штаты, и в этом документе просили сообщить в Петроград о судьбе детской колонии и о том, как наладить переписку между детьми и родителями.
Уже в Петропавловске Смит намекнул об этом Аркашке, и, хотя ответа ни из Питера, ни из Соединенных Штатов пока не было, вся колония воспрянула духом. После чудес с питанием и обмундированием ребята уверовали во всемогущество Круков.
В Петропавловске возобновилась учеба. За нее все ухватились с жадностью. Это была какая-то отдушина. Ребята почувствовали себя увереннее. Тем более что Николай Иванович упорно внушал:
- Новая Россия с вас спросит. Вы ей понадобитесь. И чем больше накопите знаний, тем будете ей нужнее.
- Какая это новая Россия? - поинтересовался Ларька, но Николай Иванович только взглянул на него пристально и пожал плечами:
- Не знаю точно, какая она будет, но сердца и умы ваши ей понадобятся.
Наибольшей симпатией стал пользоваться английский язык, который взялся вести Джеральд Крук. Даже Аркашка, довольно прохладно относившийся к учебе, английским неожиданно увлекся и обнаружил недюжинные способности. Ему было неудобно, что он, потешавшийся над всеми, кто учился, схватил пятерку по английскому… Аркашка объяснил:
- Язык скитальцев морей… Пригодится для мировой революции!
Круки знали, что Аркашка сирота, и беседовали с ним чаще, чем с другими. Они осторожно выясняли, помнит ли он своих родителей, кто у него остался из близких…
Аркашка уверял ребят, что Джеральд Крук его боится.
- Он не выдерживает моего взгляда, - твердил Аркашка. - Мой взгляд вообще редко кто выдерживает…
Все с интересом следили за тем, как на уроке Аркашка гипнотизирует мистера Крука, не сводя с него черных, трагических глаз. Действительно, Крук, раз и другой поглядев с беспокойством на Аркашку, вставал, подходил к нему, вздыхал - «бедное дитя…» - и осторожно брал его за плечо. Аркашка независимо и гордо высвобождал плечо, Джеральд Крук, покачивая головой, растерянно возвращался на свое место…
Кончилось это тем, что Круки захотели усыновить Аркашку.
Новость вызвала широчайший интерес. Все приставали к Аркашке Круку, как его немедленно прозвали, требуя подробностей о будущей жизни в Америке.
Смит еще крепче подружился с Аркашкой, рассказывая ему и всем, кто желал слушать, какие перспективы ждут каждого мальчика в богатейшей стране мира.
- Захочешь, станешь великим путешественником, как Пири! Или великим изобретателем, как Эдисон! Или великим артистом, как Чарли Чаплин! - разглагольствовал Майкл. - Но все равно ты будешь миллионером! А это самое главное!
- Я? Миллионером? Вы что! - Смуглые щеки Аркашки потемнели от негодования, из возмущенных глаз посыпались грозные молнии. - А я надеялся, Майкл, что вы мне друг…
- Конечно, я вам друг. Потому и желаю самого лучшего. Знаете, как в Америке спрашивают о незнакомом человеке? Спрашивают: сколько он стоит?
- Как это?
- Какой у него доход. Сколько у него денег. Отсюда - и отношение к человеку. Вот вы сейчас ничего не стоите, а если будете миллионером…
- Я ничего не стою?
- Вам это не обидно, вы еще мальчик. Но если бедняк - взрослый, ему очень стыдно… Значит, он ни на что не годен. Был бы годен, стал бы миллионером.
- А вы - миллионер? - брезгливо справился Аркашка, готовый немедленно расплеваться и с Майклом.
- Пока я стою гораздо меньше, - признался Майкл.
- А Круки - миллионеры?
Смит слегка улыбнулся:
- Я думаю, они никогда не будут стоить столько… Но у меня есть план. И вы можете мне помочь. Тогда мы оба станем миллионерами…
- Надеюсь, вы шутите, - сердито сказал Аркашка. - По-моему, нет ничего подлее, чем быть миллионером.
- Почему? - удивился Смит. - Сначала попробуйте, потом говорите. Разве вам не хочется и то и другое… в общем, делать все, что только придет в голову? Чтобы можно было все. Исполнять все свои желания. Это могут только миллионеры.
- Насчет миллионеров у меня одно желание, - свирепо ответил Аркашка. - Собрать их в кучу и утопить в самом глубоком месте океана, чтобы ни за что не вылезли!
- Вы сердиты, потому что у них есть деньги, а у вас их нет, - помолчав, сухо сказал Смит и отошел.
Ростик, с интересом выслушав эту беседу, пристал к мистеру и миссис Крук, выясняя, почему они решили усыновить Аркашку, а не его. Он уверял, что произошла ужасная ошибка, которую, впрочем, не поздно исправить.
- Он не хочет, а я хочу быть миллионером, - объяснял Ростик Крукам. - Аркашка анархист, большевик, вы что, не знаете? Он вам таких наделает дел в вашей Америке… А я для вас очень подходящий…
- Но ведь у вас есть родители, мама! - удивлялась миссис Крук.
- Да ведь кто их знает, есть ли, нет ли, - рассуждал Ростик, для убедительности прижимая руки к груди и вдумчиво, проникновенно вглядываясь в миссис Крук. - Может, их давно поубивали. Да и какие это родители? Вот, пожалуйста, бросили сыночка. А я должен жить? Должен. Может, я вас и мистера Крука полюбил больше всех?
И Володя чувствовал, что несколько расстроен. Он, собственно, не желал, чтобы его усыновляли, его устраивали родители, хотя он в трудные минуты тоже очень на них обижался. Могли бы все-таки что-то сделать, постараться. Только о себе думают, эгоисты. До единственного сына дела нет… Но менять их на Круков Володя не хотел. И все же ему было досадно, что выбор пал на Аркашку…
Виновник этих событий хотел сначала наотрез отказать Крукам. Это предложение его оскорбляло. Он уже нахмурился и сверкнул глазами, но потом все-таки иронически-вежливо шаркнул ножкой:
- Благодарю. У меня другие планы.
Однако, узнав, что Круки вовсе не миллионеры и ничего оскорбительного для его чести в их предложении нет, почувствовав повышенный интерес ребят к своей особе, Аркашка, похоже, передумал. Боясь Ларькиных насмешек, он делился с Мишей Дудиным:
- Может, я еще с ними и поеду. В эту Америку.
- Так это же самая буржуйская страна! - пугался Миша. - Там главные ихние акулы…
- Ну и что? Напущу на них святую мать-анархию! Пусть чешутся! А потом - раздуем мировую!
Тем временем настроения ребят менялись. Им что-то разонравилось предложение Круков об усыновлении Аркашки, показалось опасным…
- Это они нас кого усыновят, кого удочерят, и все! - тайком расстраивались девочки. - Тогда домой ни за что не попадем…
Вопрос об усыновлении Аркашки пока остался открытым. Но Круки не теряли надежды… Смит им деятельно помогал. Америка по его рассказам была страной чудес, страной удивительных возможностей для каждого. Даже для девочек. Но особенно для мальчиков…
- Нашу страну построили отцы-пилигримы. Те, кому пришлось бежать из Европы от виселиц королей и костров святош… Самые отчаянные, самые гордые, самые стойкие и сильные люди высаживались на берега Америки, и их встречали стрелы и томагавки индейцев. Те, кто выжил, отвоевал свой кусок земли, построил свой дом, стали нашими предками. А теперь мы самая могучая страна. Немцы колотили в Европе всех, но стоило Америке протянуть через океаны кулак, и немцы упали на колени…
Он был необыкновенно хитрым, этот Майкл Смит. Не клюнули сразу на богатство, он манил ребят романтикой… Непонятно только - зачем?
И в тот вечер, когда Смит неожиданно показал еще одно свое лицо, он рассказывал об Америке. О Ниагарском водопаде, Гранд-Каньоне, Великих Озерах, о Сан-Франциско, родине Джека Лондона, и Миссисипи, по которой плавал Марк Твен, о небоскребах и магазинах, полных всего, чего душа желает, о великом счастье жить в такой стране…
Он и сам увлекся, поэтому не заметил, как приоткрылась дверь в комнату… Катя, заглянув в щель, решительно поманила Гусинского. Тот, улучив момент, исчез… Потом так же незаметно скрылись за дверью Канатьев и Миша Дудин… Попробовали выскользнуть еще несколько человек, но их Смит уже заметил и осведомился, что это значит.
Тут вернулся Миша Дудин. Кто-то тащил его за штаны в коридор, но Миша, отмахиваясь, шагнул в комнату и спросил Майкла Смита:
- Это правда, что вы посадили Ручкина в карцер на хлеб и на воду?
- Правда, - помедлив, ответил Смит.
В комнате возник тревожный шепот…
- А за что? - неустрашимо спросил Миша.
- За ложь, - твердо сказал Майкл Смит. - Он солгал.