Смерть Аркашки потрясла Круков. Ничто не могло освободить их от чувства личной вины. Когда на другой день после похорон они были вызваны своим начальством, то не сомневались, что речь пойдет об этом трагическом событии.
По дороге они вспоминали полковника Робинса, начальника Американской миссии Красного Креста в Советской России в первые месяцы революции. Как с ним было легко, просто и как понимал он новую Россию… Они вспоминали Робинса потому, что очень волновались и хотели как-то скрыть это волнение друг от друга…
К гибели Колчина присоединялось еще известие о том, что Майкл Смит вовсе не исчез и не бросил свою нелепую затею. Больше того, у Смита нашлись и покровители и последователи. План «Бордо» нацелен был не только на взрыв антисоветской истерии, но и на воспитание из детей - жертв революции - первоклассных разведчиков и диверсантов. В Нью-Йоркский порт вошло французское судно «Нотр Мэри», и все громче поговаривали в кулуарах Красного Креста, что именно на этом судне детскую колонию доставят в Бордо…
И Джеральд и Энн Крук знали, что если сейчас начальство в какой бы то ни было форме потребует их участия в этом плане или хотя бы согласия - они пойдут на все, на любой скандал и разрыв; после двадцати лет преданной службы в Красном Кресте окажутся на улице, но ребят не выдадут… В то же время они с глубокой горечью понимали, что власти запросто обойдутся без них, как бы они ни скандалили…
Круки вошли в кабинет своего шефа и увидели, что он в крайнем возбуждении меряет его по диагонали крупными шагами…
- Нам не хватало только этого несчастья! - заявил шеф, воздевая руки и едва кивнув Крукам. - После нелепой гибели несчастного мальчика обстановка еще осложнилась! Как всегда в таких случаях, эмоции возобладают над разумом… Никто не захочет считаться с тем, что стрелял негр! Дикарь!
- Ну нет… - не то прошептала, не то прошипела миссис Крук, приближаясь к начальству. - Негр не дикарь… Он дружил с Аркашей… Да, с этим мальчиком, которого мы хотели усыновить… Негр дружил с ним! А дикари, настоящие, с белой кожей, но с черными, прогнившими сердцами, долбили, что при слове «большевик» надо немедленно стрелять! Большевик - это мишень! Большевик - значит «пли»!
Даже у мистера Крука вид был угрожающий, и это совсем сбило с толку их шефа. Он мрачно пробормотал:
- Миссис Крук, прежде всего будьте любезны прочесть вот это. - Он швырнул через стол бланк радиограммы. - Вслух, пожалуйста… Полагаю, что вам это будет еще интереснее, чем вашему супругу!
Энн Крук машинально взяла бланк, но тут же глаза ее вспыхнули. Она едва удержалась от невольного восклицания. Привыкнув все делать методично, особенно когда дело касалось такого удивительного документа, какой оказался у нее в руках, она достала сумочку, открыла ее, покопалась, вытащила очки, размеренными движениями протерла их белоснежным платком, нацепила на нос, поправила раз и другой, и только после этого торжественно приступила к чтению, не заметив, кажется, что шеф корчится от возмущения…
- «Радиограмма Центрального Комитета Российского общества Красного Креста Центральному Комитету Красного Креста США и Международному Комитету Красного Креста…»
Миссис Крук невольно сделала паузу.
- Они обратились и в Международный Красный Крест! - возмущенно поднял руку шеф, но, не обращая на него внимания, Энн Крук читала дальше все быстрее:
- «По сведениям, полученным Центральным Комитетом Российского Красного Креста, петроградские дети, насильственно вывезенные из России Северо-Американским Красным Крестом, подвергаются плохому обращению со стороны его агентов и должны быть отправлены во Францию. В настоящее время эти дети находятся на борту парохода «Нотр Мэри», пункт следования которого нам неизвестен.
Центральный Комитет уже неоднократно протестовал против возмутительного насилия представителей Северо-Американского Красного Креста, жертвами которого явились дети русского пролетариата. Он считает своим долгом вновь поднять голос против действий, несовместимых не только с правилами работы обществ Красного Креста, но и с самыми элементарными принципами гуманности.
Центральный Комитет от имени самого общества Красного Креста и родителей увезенных детей с негодованием отвергает претензии какой бы то ни было иностранной организации на право распоряжаться судьбой и жизнью русских детей, он требует признания их естественного права жить со своими семьями в своей стране и считает своим долгом настаивать на немедленном возвращении детей в Петроград…»
Шеф посмотрел на Круков, и у них создалось впечатление, что он про себя выругался. Впрочем, они не обратили на это внимания: у обоих были хоть и напряженные, но счастливые лица, и это особенно раздражало шефа. Он схватил радиограмму и еще раз прочел:
- «…дети, насильственно вывезенные из России Северо-Американским Красным Крестом, подвергаются плохому обращению со стороны его агентов…» Вас, кажется, радует эта наглая ложь? Так они пишут, еще не зная о смерти мальчика…
Миссис Крук сняла очки, строго взглянула на начальство и твердо сказала:
- Полагаю, что в радиограмме речь идет о нашем сотруднике Майкле Смите…
Шеф вытаращил глаза, но взгляд Энн Крук был настолько ясен и требователен, что он невольно отвернулся:
- При чем здесь Смит? - Он теребил в руках радиограмму. - Сплошные выдумки! Будто дети на борту какого-то парохода «Нотр Мэри».
- Этот пароход действительно зашел недавно в порт…
- Ну и что? Какое вам до этого дело?
- Детей действительно задерживают, не разрешают отправить на родину…
- Задерживают! Кто задерживает? Я? Это все ваши затеи, миссис Крук, я знаю, это вы притащили сюда детей…
Он еще долго шумел, фыркал, возмущался поведением Круков, чего-то от них ждал, но так и не дождался. В настольном аппарате послышался голос секретарши:
- К вам мистер Мартенс…
Шеф так и подскочил, будто его подстрелили:
- Этого только не хватало!
Круки вздрогнули и потупились…
Вошел элегантный, высоколобый блондин лет сорока, похожий на почитаемого и любимого студентами профессора. Он официально-холодно назвал себя:
- Мартенс, представитель Народного Комиссариата иностранных дел Российской Советской Федеративной Социалистической Республики при Северо-Американских Соединенных Штатах. Я желал получить ответ на переданную вам радиограмму Российского Красного Креста. Теперь, когда дошло до убийства мальчика, в атмосфере всячески подогреваемой ненависти к Советской России…
Шеф замахал руками:
- Мистер Мартенс, я не хочу иметь с вами никакого дела!
Видимо, Людвиг Карлович предусмотрел и такой ход. За ним в комнату проникли с десяток репортеров нью-йоркских газет. Увидев их, шеф вовсе расстроился:
- Господа, господа!.. Еще ничего не решено.
Мартенс так же сухо и четко заявил:
- Японский сухогруз «Асакадзе-мару», на котором наши дети прибыли сюда, зафрахтован, чтобы вернуть их на родину. Советское правительство настаивает, чтобы «Асакадзе-мару» вышел в этот рейс теперь же, не позднее двадцатого сентября… Любой, кто попытается снова задержать отъезд детей после гибели Аркадия Колчина, возьмет на себя чрезвычайно тяжелую ответственность… - Он добавил несколько мягче: - Советское правительство не возражает, если для передачи детей нашим представителям вы командируете мистера и миссис Крук, которых я, если не ошибаюсь, имею честь видеть…
Мартенс поклонился Крукам. Джеральд Крук инстинктивно сделал было движение, чтобы протянуть руку, но не совсем ловко удержался… Миссис Крук невольно повторила странное полудвижение мужа. Кажется, Мартенс не заметил их замешательства. Он улыбнулся им печально и светло и вышел.
20 сентября 1920 года «Асакадзе-мару» отплыл из Нью-Йорка с Круками, преподавателями, обслуживающим персоналом колонии и всеми ребятами на борту. Возвращался домой и Ростик с его гоп-компанией. После смерти Аркашки они притихли, испугались…
Еще далеко не все было ясно. Например, «Асакадзе-мару» направлялся почему-то не в Эстонию, как говорили, а в Финляндию, с которой только шли переговоры о мире… Утешало, правда, что от финского порта Койвисто, куда их должны были доставить, до Питера оставалось каких-то сто верст.
Но Ларька, Гусинский, Катя и другие ребята хорошо помнили, как дважды их отделяли от красных полков какие-то шестьдесят - восемьдесят верст, но так и не удалось преодолеть этот кусочек, пришлось проехать в другую сторону тысячи и тысячи верст… Кто знает, как оно будет теперь?
Ребята боялись радоваться. И еще каждый день вспоминали Аркашку, почему-то его очень не хватало.
Катя предложила придумать заповеди красных разведчиков:
- В память Аркашки…
- Заповеди - нехорошо, - качнул головой Ларька, - тянет на религию.
- Ну, заветы.
- Лучше клятвы, - грустно сказал Миша Дудин. - Чтоб звучали красиво. Как Аркашка говорил… Может, если б Аркашка не погиб, нас бы до сих пор там держали…
Они сидели на верхней палубе тесным кружком. Было прохладно; чувствовалась осень. С утра шел мелкий дождь, и сейчас небо везде было серое, но непонятно откуда начало просвечивать солнце…
Прошел Володя Гольцов. Еще с памятного бунта во Владивостоке, когда он, не желая стать американским разведчиком, вместе с ребятами кровью писал «Даешь домой!» - и выбросил все американские подарки, и голодал, он не то ревновал к Ларьке, не то присматривался к нему. Из-за Кати Володя упорно цеплялся за свою иронию и пытался говорить свысока…
- Надо прежде всего дать определение, - заговорил он, приподнимая брови. - Кто это - красные разведчики? Или, если хотите, что это такое?
- Это смесь огня с железом, - тотчас ответил Миша. - Так говорил Аркашка…
- Почему огня с железом? - Брови у Володи поползли еще выше.
- Красный разведчик крепок, как железо, - отрезал Ларька.
- Ярок и отчетлив, как пылающий в темноте огонь, - тихо сказала Катя.
- Точно! - обрадовался Миша. - Аркашка так бы и сказал!
- Тогда надо записывать, - нахмурился Володя. Ему не хотелось, чтобы его оттерли из компании. - Сначала начерно, потом отшлифуем…
Он сбегал и принес свой последний блокнот, который тащил из Петрограда, потому что блокнот был роскошный, с вытесненным изображением Эйфелевой башни, подарок матери из Парижа… Катя улыбнулась такой щедрости, но Володя уже деловито записывал, требуя, чтобы ему повторили насчет огня и железа…
Около них собиралось все больше ребят, всем хотелось придумать заветы или клятвы красных разведчиков, как их придумал бы Аркашка.
- Надо насчет смелости, - подсказал Миша. - Смелости и опасностей!
- Красные разведчики побеждают опасности смелостью и опытом, - предложил Гусинский.
- Какой у нас опыт? - удивился Боб Канатьев.
- Ну, кой-какой опыт у нас есть, - быстро пожал плечами Миша, и все с ним согласились.
- Опасности - смелостью и опытом, затруднения - умом, а зло - добром, - вставила Катя.
Долго спорили насчет того, можно ли зло побеждать добром, пока Ларька не сказал, глядя на Катю:
- Добрый удар шашкой по злу - это ведь тоже добро!
Катя не стала возражать.
- Красный разведчик сознательно настойчив, - тотчас придумал Гусинский, - но не безрассудно упрям.
- Он решителен в действиях, - подхватил Володя, - в речах и спорах невозмутим.
Мише это не очень понравилось, главным образом потому, что Аркашка так бы не сказал…
- Никогда он не был невозмутим, - вздохнул Миша. - И это очень хорошо. Он говорил: воля - стальная пружина…
- Давай, - кивнул Ларька. - Воля красного разведчика - стальная пружина, готовая к напряжению и действию…
Так они посреди Атлантического океана вспоминали своего дорогого Аркашку, сочиняя заветы красных разведчиков, которые потом стали первыми заветами юных пионеров Петрограда…
Казалось, что теперь, когда они стремительно приближались к Питеру, «Асакадзе-мару» идет куда быстрее.
Только войдя в Северное море, корабль стал двигаться осторожнее. Ребята узнали, что тут еще полно мин от мировой войны; особенно опасны - блуждающие мины… Несколько раз, уже в Балтийском море, где пароходы шли строго по разминированным проходам, возникала тревога, но, к счастью, она всякий раз оказывалась ложной.
«Асакадзе-мару» вошел в финский порт Койвисто накануне подписания мирного договора между РСФСР и Финляндией. Договор был подписан 14 октября 1920 года. Но у власти в Финляндии стояли злобные реакционеры, ненавидевшие Советскую Россию. Они приютили разгромленных белогвардейцев. К ним отовсюду слетались враги Советов. И это не замедлило сказаться на судьбе наших ребят.
Койвисто был уютным приморским городком, но уж очень маленьким. «Асакадзе-мару» выглядел в нем великаном. И все-таки этот чистенький строгий порт казался почти родным, потому что до Питера оставалось сто верст… Всего сто верст! Миша Дудин уверял, что если ему позволят взобраться на трубу «Асакадзе-мару», он увидит Петроград…
В Койвисто негде было расселить восемьсот детей и весь обслуживающий персонал. С правительством Финляндии имелась договоренность, что детей отвезут в пустующие здания санаториев в Халилу, где до революции лечилась петербургская знать…
Нетерпение жгло ребят. Они просили позволить им пройти сто верст до Петербурга пешком. Круки больше помалкивали. Почему-то, едва колония выгрузилась в Койвисто, они словно отошли в сторону…
Ребята попрощались с «Асакадзе-мару», по секрету подарили всем матросам, кто хотел, красные ленточки на память. Когда же большой, знакомый корабль ушел, словно еще раз осиротели…
Из Койвисто их повезли до железнодорожной станции Куолемаярви. Станция была тоже аккуратная, чистенькая, но словно игрушечная. От самой станции шла шоссейная лесная дорога. Ни заросли шиповника, ни великолепие корабельных сосен, ни терпкий и сладкий запах смолы, ни высокое и нежное бледно-голубое небо, ни великолепие четырехэтажного дворца - санатория в Халилу, где ребят поселили, - не привлекали их внимания. Всех горько разочаровало то, что за время этой короткой поездки по Финляндии они ни на шаг не приблизились к Петрограду: до него так и оставалось сто верст. Вопреки разуму, эти версты начинали казаться загадочно длинными…
В Халилу ребятам предложили написать письма родителям. Они с радостью написали. Письма были отправлены, правда, не сразу. И тут стало известно, что белогвардейское правительство Финляндии собирается задержать ребят, пока не убедится, что родители детей живы и способны обеспечить надлежащий уход и воспитание.
- Надлежащий! - с натугой улыбался Ларька. - Уход!
- И воспитание! - поднимал палец Володя.
Его ирония сейчас помогала. Из последних сил Ларька удерживал ребят от бунта. Дни шли, в Питер их не отправляли. Где-то в тяжелом тумане замаячила фигура Смита. А скоро выяснилось, что он здесь, в Финляндии, и, похоже, он, а не Круки, будет решать, куда и как передавать ребят…
Уже миновал одиннадцатый день, как их письма ушли домой, в Питер. А ответа все не было. Никакого. Никто не мог сказать, прибыли или нет эти письма в Петроград, получили ли их родители, хоть кто-нибудь… Ничего нельзя было узнать, понять.
Шел дождь со снегом, дули холодные, пронизывающие ветра, и однажды во дворце затопили. Это едва не вызвало бурю, так как пошли разговоры, что раз затопили, значит, им тут зимовать. Зимовать в трех днях пешего пути от Питера! Да они бы дошли и за два дня…
Слонялись с места на место. Ничего не делали, только ловили новости. Даже Ларька, даже железный Гусинский не могли заставить себя заниматься.
Миша Дудин клялся, что позапрошлой ночью видел Смита. К санаторию подошла черная легковая машина, из нее вышли Круки и направились было ко входу, но за ними выскочил Смит, остановил Круков и долго с ними разговаривал. Они пытались уйти, он снова их остановил. В чем-то убеждал… За то, что они разговаривали со Смитом, Миша и на Круков поглядывал с подозрением, впрочем, ребята их редко видели… Мишу била лихорадочная дрожь, когда он рассказывал. Он ненавидел Смита. Даже в гибели Аркашки Миша винил Смита…
Больше никто Смита не видел. Но рассказ Миши произвел впечатление. Миша клялся, прижимая к груди кулаки, что это из-за козней Смита никто не получил до сих пор ответа на свое письмо…
Финны в Халилу были сдержанны, суховаты, молчаливы, но о ребятах заботились. Свое расположение к юным путешественникам и санаторный врач, и сестры, и нянечки выражали в искреннем недоумении:
- Это правда, что вас отсылают в Петроград?
- Конечно, правда! - торопливо улыбались ребята, надеясь, что услышат что-нибудь новенькое.
Финны переглядывались и замолкали, отводя глаза.
Потом одна нянечка, постарше, как-то разворчалась:
- Нехорошо. Даже если вы малолетние преступники, вас нельзя посылать на смерть.
Никто ничего не понял. Миша Дудин удивился:
- Какие же мы преступники?
Нянечка долго не отвечала, жуя губами. Потом, уходя, неодобрительно бросила:
- Лгать не надо. Нехорошо.
Миша даже присвистнул от удивления.
Откуда-то появился русский священник, отыскивал среди ребят верующих, подолгу с ними беседовал. От этих бесед верующие совсем затосковали… Они с ужасом передавали рассказы священника, что по Петрограду и по всей России бродят шайки уголовников, убийц; везде голод, даже едят человечину, и прежде всего детей… Детей чуть не всех съели, и что их ждет, когда они перейдут границу - даже сказать страшно…
- Ну и как? - брезгливо морщился Ларька. - Хотите здесь остаться?
- Нет…
- Хотите к Смиту?
- Нет…
Все нетерпеливее ждали ответа на свои письма. Ждать становилось невыносимо. Ларька и его друзья не знали, что придумать, как действовать. На все требования об отправке домой поступал один ответ: надо ждать, ведутся переговоры, питерские власти все знают…
- Что нас, не хотят домой пускать, что ли? - томился Миша Дудин. - Может, думают, что мы стали буржуи?
24 октября, вечером, Катя дала знак Ларьке, что надо немедленно поговорить. Зная, что где-то рядом Смит плетет свою паутину, они стали осторожнее… Когда шли после ужина, Катя улучила момент и шепнула Ларьке:
- Письма из дома давно пришли… Еще четыре дня назад!
Ее била дрожь, как в лихорадке, лицо потемнело… Ларька невольно споткнулся. Монотонно, не повышая голоса, он спросил:
- Где они?
- У Смита…
Через полчаса в самом большом холле санатория около сотни мальчиков и девочек принялись шумно петь. Пели все революционные песни, какие только знали. К ним поспешило начальство, уговаривать перестать, успокаивать…
В это же время в одной из классных комнат, выставив часовых, собрался штаб красных разведчиков.
- Сведения верные, - доложила Катя. - Мне по секрету сказала миссис Крук. По секрету! Ясно?
Посыпались вопросы:
- Что здесь делает Смит?
- Почему письма у Смита?
Катя сказала:
- Он опять работает в Американском Красном Кресте. И ему доверяют.
- А Крукам не доверяют?
- Не знаю.
- Чего же Смит добивается?
- Не знаю, - ответила Катя. - Он добивается своего…
Тогда решили немедленно поднять всех и потребовать сейчас, вечером, ночью, раздачи писем.
Через несколько минут в почтенном санаторном дворце Халилу творилось что-то невообразимое. Казалось, ему грозит разгром. Узнав, что письма давно получены, а им их не выдают, ребята ринулись к местному начальству, к Крукам, к своим учителям.
Но в какие двери ни толкались, никого не было. Гусинский и Канатьев обнаружили, что все руководство и педагоги собрались в неурочное время в кабинете главного врача санатория… Не раздумывая, Ларька распахнул дверь. За ним в эту строго обставленную комнату ввалились все, кто только мог втиснуться.
Первый, кого увидел Ларька, был Смит. Он стоял за столом главного врача. Похоже, и правда Смит здесь командовал…
Какое-то время ни Смит, ни Ларька, ни Круки не могли произнести ни слова. Может, они что-то и говорили, но их никто не слышал. Все кричали:
- Письма! Отдайте письма!
Когда крики немного поутихли, Катя шагнула к Смиту, сжимая кулаки:
- Послушайте! Неужели вам не стыдно?
Смит был очень сердит, едва сдерживался.
- Тот, кто мечтает попасть в свой красный рай, немедленно отправится спать, - отчеканил он. - Письма я думал раздать завтра утром. Теперь вы получите их только послезавтра, и то если будет идеальный порядок… - К удивлению Ларьки, Гусинского, Кати и других членов штаба, стало очень тихо… Смит, поглядывая то на Ларьку, то на Катю, удовлетворенно добавил: - Кстати, многие горланили зря. Письма пришли не всем.
И сразу что-то сломалось. Вместо поднявшего всех возмущения, гнева начались слезы, просьбы… Тося и так и этак пританцовывала около Смита, заглядывала ему по-лисьи в глаза, умоляла вполголоса:
- Мистер Смит, а мне? Может, мне можно сегодня?
Со всех сторон канючили:
- Скажите только, мне есть письмо?.. Или нет?
Пытались хватать Смита руками:
- Ну что вам стоит!.. Пожалуйста!..
- Если через десять минут, - отчеканил Смит, - хоть один из вас не будет в постели, я задержу письма еще на двое суток…
Как ни работали в массе красные разведчики, как ни воодушевляли не отступать, ничего не получалось. Напротив, торопясь исполнить команду Смита, ребята старались, чтобы он заметил их послушание:
- Мистер Смит, я ушел.
- Мистер Смит, смотрите, я бегу спать…
Пришлось уходить и Ларьке с друзьями. На повороте к дортуару девочек Ларька и Катя на несколько минут задержались.
- Вы заметили, как он на нас смотрел? - спросила Катя. - Когда сказал, что письма пришли не всем…
Но Ларька, не отвечая, уставился на нее и о чем-то думал.
- Если из дому не ответили, - еще тише проговорила Катя и опустила голову, - значит, некому… Разве мама могла не ответить?
Он крепко взял ее за руку. Пальцы у нее были холодные. Ларька сжал Катину руку еще крепче и сказал:
- Погодите. А почему они все собрались?..
У Кати по щекам медленно катились слезы. Она шевельнула ладонью в ладони Ларьки, но не отняла ее и стала вытирать слезы левой рукой.
- Понимаете?.. Собрались все. Что-то обсуждали, - продолжал Ларька, все крепче сжимая ее пальцы. - И Смит сразу признал, что письма у него… Почему?
Катя еще плохо понимала, о чем он говорит, но невольно начала прислушиваться.
- Что-то случилось, понимаете? - уже уверенно усмехнулся Ларька. - И это заставляет Смита отдать письма…
- Вы думаете… - робко начала Катя.
- Погодите распускать нюни, вот что я думаю! - весело сказал Ларька. - Ничего у Смита не получится!
Потом Смит и Американский Красный Крест оправдывали задержку ответов из Питера якобы своей нежной заботой о детях. Смит и его подручные читали эти письма только для того, чтобы выяснить, нет ли там чего печального для детей… И как только удостоверились, что ничего такого нет, письма были розданы…
Кое-что Ларька нащупал правильно. Смит отступал не по своей воле.
В этот день, 24 октября 1920 года, правительство Финляндии получило официальную ноту Народного Комиссара иностранных дел РСФСР Чичерина на имя министра иностранных дел Финляндии Холсти.
Ввиду исключительной важности этого документа для нашего рассказа мы приводим ноту полностью. Вот она:
«Не получив никакого ответа на мою радиограмму от 22 октября относительно советских детей, увезенных в Финляндию Американским Красным Крестом, я только что с удивлением узнал, причем из финляндской печати, что Финляндское Правительство совместно с Американским Красным Крестом якобы принимает меры к задержанию этих детей в Финляндии, по-видимому, на длительный период времени, и что представители Американского Красного Креста намерены «навести справки» о родителях этих детей в России. Представляется, что дети были бы отправлены в Россию только в том случае, если бы Американский Красный Крест «получил бы точные справки о родителях». Все эти меры проводятся без уведомления Советского Правительства, а Финляндскому Правительству, как будто неизвестно, что на самом деле Российское Правительство является единственной властью, ответственной за этих детей перед их родителями и могущей наводить точные справки о последних.
Придерживаясь подобного метода действий, Финляндское Правительство ни в коей мере не проявляет духа умиротворения и взаимного сотрудничества, на основе которого был только что заключен Мирный договор между нашими двумя странами. Принимая во внимание, что Американский Красный Крест является полуофициальным органом правительства Соединенных Штатов Америки, которое столько раз проявляло себя в высшей степени враждебно в отношении Российского Правительства, нам кажется еще более необъяснимым то, что Финляндское Правительство разделяет эту враждебную позицию…
Ввиду всех этих соображений я имею честь просить Финляндское Правительство соблаговолить устранить впредь какое бы то ни было участие Американского Красного Креста в этом вопросе и разрешить представителям Российского Правительства приехать в Финляндию, с тем чтобы получить возможность произвести немедленную отправку детей в Петроград».
Советская родина требовала своих детей.
Во всем мире коммунисты, рабочие, передовая интеллигенция настойчиво поддерживали это требование. В Соединенных Штатах и в Финляндии ширилось негодование против позорной возни с возвращением советских детей на родину.
После ноты Чичерина было принято наконец решение о немедленной переправе ребят через границу. Переправлять решено было группами по пятьдесят - сто человек.
Первая группа переходила границу еще в октябре. Джеральд Крук и Энн Крук прощались с ребятами на границе. Никому не хотелось с ними расставаться. У Джеральда Крука было такое лицо, что, глядя на него, начинали плакать все девочки, даже Катя. Энн Крук, негодуя, фыркая, кричала на мужа:
- Ты плакса! Мужчина называется! Как не стыдно!
Требовала:
- Прекратите эти отвратительные нежности! Уходите! Уходите скорей…
И в то же время одной рукой держала Мишу Дудина, а другой - Катю. Что-то в горле у нее клокотало, а губы дрожали.
- Чего вы? - спросил Миша Дудин, оглядываясь на мистера Крука. - Даешь с нами!
Катя шепнула миссис Крук:
- Может, это и не так глупо! Вам будет хорошо…
Миссис Крук еще выше вскинула голову и надменно усмехнулась:
- Что бы мы стали у вас делать? Ведь мы не революционеры…
- Мы не революционеры, - прошептал покорно мистер Крук.
И оба они взглянули на Ларьку, который стоял около Кати. У Ларьки в медленной улыбке поползли губы, показался знаменитый белоснежный оскал, но лицо оставалось растерянным.
- Вы не революционеры, правда, - удивляясь, сказал Ларька. - Но без таких, как вы, было бы очень плохо жить. Не пойму, что вы за люди…
И тогда миссис Крук громко всхлипнула и, хотя старалась еще выше закинуть голову, все равно по немолодым щекам покатились крупные слезы. Она неожиданно оставила Катю и Мишу, крепко обняла вконец удивленного Ларьку, толкнула его к мистеру Круку, по лицу которого, к ужасу Ларьки, тоже текли слезы, и тот в свою очередь стиснул Ларьку в объятиях.
- А теперь - марш! - хрипло скомандовала миссис Крук. - Уходите! Ну! Я больше не могу…
И ребята пошли. Сначала - кучей, оглядываясь. Ларька и сердитый Гусинский захлопотали, что-то скомандовали. Круки видели, как первый отряд неумело выстроился по пять человек в ряд. Они шли все скорее, потом побежали. Слезы еще не высохли, но ребята улыбались, протягивали руки… Впереди бежал Ларька. Он что-то шарил за пазухой.
Перед ними в длинных шинелях, в остроконечных шлемах с большими красными звездами расступались советские пограничники. Тогда Ларька обеими руками поднял над головой красное знамя краскома, на котором еще можно было разобрать: «Мир - хижинам, война - дворцам!» Иссеченное под Миассом, тонувшее в Тихом океане, накрывавшее погибшего под Нью-Йорком Аркашку…
Говорят, это знамя видели потом на Волховстрое.
