В Петропавловске несколько приоделись и учителя. Только Николай Иванович по-старому ходил в солдатской шинели и потрепанном картузе. С этого все и началось.
Шинель и фуражка его пока устраивали, но с обувью надо было что-то предпринимать. Сапоги окончательно сдали, прохудились не только подметки, но и верх. Николай Иванович долго терпел, потому что процедура любой покупки была для него мучением. Тут же следовало идти даже не в магазин, ибо в магазинах было пусто, а на рынок, прицениваться, торговаться, к чему Николай Иванович питал глубочайшее омерзение... Все-таки пришлось идти.
Он выбрал самый отдаленный, привокзальный рынок, надеясь, что здесь его никто не увидит за столь неблаговидным занятием, как приобретение пары поношенных штиблет.
Рынок встретил Николая Ивановича несуразным галдежом; какие-то фигуры хватали друг друга за руки, за полы, что-то показывали, убеждали; все толкались; почему-то большая часть торговли проходила не в открытую, а из-под полы; ничего нельзя было понять... Но кое-где в этой сутолоке мелькали ботинки и даже сапоги. Николай Иванович начал приглядываться, смущенно про себя усмехаясь: представилось, что и у него взгляд стал хищный...
Если бы он был одет поприличнее и носил форменную учительскую фуражку, его, конечно, разглядели бы издалека. Но Николай Иванович до того слился с серой, замурзанной базарной толпой, что стал прямо-таки невидимкой, и в таком виде неожиданно напоролся на двух мальчиков-колонистов. Николай Иванович знал их мало, они были не то из второго, не то из третьего эшелона, кажется, москвичи. Эти два мальчика торговали американскими сигаретами.
Мальчики должны были быть на занятиях, но угнетало Николая Ивановича не это, а чувство стыда. В колонии началось воровство, сигареты были явно краденые...
Первым движением его было схватить их за руки, но он решил посмотреть, что будет дальше. Такие сигареты стоили сорок копеек пачка. Только их нигде не было. Мальчики торговали поштучно, каждая сигарета — гривенник. В пачке — двадцать штук, чистый доход — рубль шестьдесят. Торговля шла очень бойко...
Николай Иванович подошел и молча протянул двугривенный. Ближний к нему мальчик замешкался, открывая новую пачку, но другой узнал учителя, толкнул напарника, и они привычно юркнули в толпу с такой быстротой, что рука Николая Ивановича с двугривенным не успела даже опуститься...
Ни о какой обуви Николай Иванович не мог теперь думать и побежал на окраину, в усадьбу, где размещалась колония... Но по дороге передумал и свернул еще на один рынок. Там ему удалось увидеть более странную картину.
С десяток незнакомых Николаю Ивановичу беспризорников толклись в грязном проходе между рыночной фотографией и лавкой, где торговали иконками, крестиками и прочей церковной «снастью». Среди беспризорников, на ящике, вроде тех, с какими ходят чистильщики обуви, сидел отлично известный Николаю Ивановичу Ростик Гмыря и принимал от мальчишек деньги. Он был так занят и увлечен пересчетом, что Николаю Ивановичу удалось подойти ближе... Сунув деньги за пазуху, Гмыря присел около ящика и, подзывая одного беспризорника за другим, отсчитывал каждому по пять пачек тех же американских сигарет.
В этот момент Николая Ивановича заметили.
— Шухер! — взвизгнул кто-то из беспризорников.
Гмыря, подхватив ящик, явно хотел смыться, но Николай Иванович его окликнул:
— Гмыря, бессмысленно.
Разговор с ним, впрочем, ничего не дал. Ростик все начисто отрицал. Никаких сигарет он не видел. В доказательство он потряс пустым ящиком. Беспризорники хотели отнять у него этот ящик. Спасибо Николаю Ивановичу, что подошел, выручил. Ящик Гмыря купил за свои кровные, чтобы научиться хоть чистить людям ботинки и зарабатывать на пропитание, не вечно же сидеть у американцев на шее. Врал Ростик вдохновенно, без запинок, давал возможность его пожалеть и почувствовать, какой он патриот... Николай Иванович попробовал внушить Гмыре моральные прописи на тему «не укради», но сразу понял, что от морали Гмыря начинает только дремать... Тогда Николай Иванович сменил пластинку.
— Сигареты американские, — сказал он, сжимая кулаки от беспомощной ярости. — Краденные у американцев. Ты подумал, что будет? Вас всех выгонят! Пойдешь проситься к тем же беспризорникам, а они тебе по шее!
— Я воровал? — заныл Ростик. — Докажите. Как что, так Гмыря виноват...
— Не притворяйся, негодяй! — не выдержал Николай Иванович, хватая Ростика за плечо. — Топишь нас в грязи перед американцами.
— Вы чего деретесь? — захныкал Ростик. — Ну, бейте, если ваша сила, Гмырю все бьют, Гмыря все выдержит...
— В колонию не смей возвращаться! — пригрозил Николай Иванович, мучаясь сознанием своего бессилия. — Выгоню...
Ему показалось, что Гмыря заплакал, и Николай Иванович пожалел, что был слишком горяч. Но когда учитель ушел, Ростик плюнул ему вслед с крайним пренебрежением: «Выгнал один такой...» — и свистнул своим рабам. Беспризорники один за другим сползлись, волоча Ростику новую выручку.
Трое отчитались благополучно, на четвертого Ростик поднял злые глаза:
— Шестьдесят копеек затырил?
— У меня Кривой отнял...
Кривой был грозой рынка, бандит. Но Ростик почему-то и его не испугался.
— Стань в сторону, — сказал он провинившемуся.
Через несколько минут кара настигла еще одного беспризорника. У него недоставало всего пятиалтынного, и мальчишка божился, что быть такого не может, выворачивал шапку, лохмотья, но пятнадцати копеек найти не мог.
— Стань в сторону, — велел и ему Ростик.
— Прости на первый раз, я отработаю, — молил мальчик, но Ростик молча повел глазами, и бедняга ему повиновался, тем более что подталкивали другие, счастливые.
Когда прием денег был закончен, Ростик поднялся, не спеша подошел к своим должникам, ухватил обоих за волосы и с силой ударил лицом о лицо. У обоих потекла кровь.
— Бей, — приказал он.
Ошалев от боли, мальчишки принялись лупить друг друга, все более стервенея. Остальные плясали вокруг, подзадоривая:
— Дай ему, Дрын!
— Чинарик, врежь ему по сопатке!
Они катались по мокрой грязи, норовя ухватить камень, срывая ногти, а Ростик стоял над ними, как бог, и наслаждался.
Потом он устроил общую свалку, бросая беспризорникам пятаки и гривенники. Они пытались их ловить, сталкивались, падали и, перемазавшись соплями, грязью, кровью, становились совсем страшилищами, не похожими на людей. Но Ростику это нравилось, и, прекращая развлечение — жалко было пятаки и гривенники, он хмурился...
Потихоньку от американцев, со стыдом, отвращением, растерянностью, Николай Иванович пытался узнать у Ростика и тех двоих, с привокзального рынка, откуда они берут сигареты.
Мальчишки в один голос утверждали, что сигареты им дал солдат.
— Какой солдат?
— Тощий такой, высокий, в шинели, — наперебой объясняли Ростик и его дружки, не глядя на Николая Ивановича, но нагло описывая его приметы. — С бородкой, усами, бледный, глаза красные, в картузе...
Он переговорил с ключницей, у которой в складе хранились несколько десятков пачек сигарет для курящих учителей, но все пачки были целы.
Между тем эта грязная спекуляция привлекала ребят. Одних — возможностью заиметь наконец свои деньги. Других — тайной, опасностью. А для некоторых, как узнала Катя, не было никакой спекуляции, а было испытание воли. Кто проводил это испытание? Кто упорно превращал ребят в мелких жуликов, в копеечных бизнесменов?
Судя по многим признакам, даже Миша Дудин попал в эту историю. Он куда-то исчезал и не говорил Аркашке. Иногда он появлялся грязный, заплаканный, но яростно отрицал, что плакал. Иногда вызывающе позвякивал в кармане серебром, но ни Аркашка, ни Ларька, даже Катя не замечали...
Однажды утром, проснувшись, Аркашка нашел на своей кровати широкий солдатский кожаный ремень, о котором давно мечтал. Кто был в комнате, спрыгнули с кроватей рассматривать ремень, один Ларька не подошел.
— Мишка? — спросил Аркадий. Ларька кивнул...
Тогда, отобрав у восхищенных ребят ремень, Аркашка разыскал Мишу.
— Что мне, выдрать тебя этим ремнем? — спросил он вполне серьезно.
Миша молча смотрел на Аркашку. Раз Аркашка говорит — все правильно. И он приготовился к выволочке, хоть и не знал, за что.
— Где ты его взял?
— Купил...
— За сколько?
— За тридцать рублей...
— Чего-о? — ахнул Аркашка. Тридцать рублей были немалые деньги. — Откуда они у тебя?
— Заработал... Выдержал испытание!
— Какое еще испытание?
— На силу воли и верность!
— Ростик вас испытывает?
— Ростик! Ты что! Стал бы я с ним вязаться!
— А кто?
Но Миша только пожал плечами. Он густо покраснел, объясняя, что сказать не может.
— И так наболтал, — проговорил он уныло. — Теперь с меня штраф...
— За что?
— Болтун — находка для шпионов...
Впервые в жизни Миша темнил с Аркашкой. Раздосадованный Аркашка сказал:
— Все! Не нужен мне такой адъютант!
Миша потупился.
— Все! Снимаю тебя!
У Миши задрожали губы и лицо стало совсем жалкое.
— Катись!
У Миши показались на глазах слезы, и он убежал.
— Понял, откуда ветер дует? — спросил Ларька.
— А то! — со злостью кивнул Аркашка.
Тут же решили взять это загадочное дело в свои руки. Установили непрерывное, круглосуточное наблюдение. После ужина стали поступать со всех постов сигналы:
— Вышел из учительской.
— Навестил Круков.
— Зашел в кладовую.
— Направился к прачечной.
— Прошел мимо.
— В прачечную вошли Ростик и двое новеньких.
—Шесть человек вошли в прачечную.
— Еще одиннадцать человек скрылись в прачечной.
— Внимание! В прачечную прошел Миша Дудин.
И спустя две минуты дал сигнал Гусинский:
— Он — в прачечной.
Ларька скользнул во двор, Аркашка за ним. Третьей пошла Катя.
Серый, небольшой домик, где помещалась прачечная, стоял на отшибе, у самой ограды.
К домику подошла Катя. Она несла небольшой узелок с бельем. Девочки ходили стирать сами. Катя протянула руку к двери, но тут из-за угла вышел незнакомый мальчишка и посоветовал:
— А ну, мотай отсюда.
Больше он ничего не успел сказать, потому что лежал на земле, а на нем сидели неизвестно откуда появившиеся Ларька и Аркашка.
Аркашка держал стража за горло и на всякий случай выяснял:
— Жить хочешь?
Парень кашлял и таращил глаза, давая понять, что предпочитает еще пожить хоть немного.
— Говори шепотом, но быстро, — велел Ларька. — Там чего?
— Суд... — прохрипел парень. — Мишку судят...
Ларька поднял руку. Через минуту около прачечной бесшумно возникли пятьдесят ребят, ударная сила красных разведчиков.
Велев всем не двигаться, Аркашка подобрался к единственному окну прачечной.
Прежде всего он увидел того, кого и думал увидеть, — Майкла Смита. Смит держал Мишу за руку и зло допрашивал. Миша мотал головой. Остальные стояли вдоль стены, боком к Аркашке, и напряженно следили. Аркашка не понимал, что там происходит, потому что ничего не слышал.
Между тем Смит шипел на Мишу:
— Ты трус!
При этом он все сильнее сжимал Мишину ладонь, ожидая, когда он взвоет. Смит учил преодолевать боль...
— Я не трус, — возразил Миша.
Он не смотрел на Смита, и лицо у него оставалось безразличным, как будто он ничего не чувствовал.
— Из тебя еще можно сделать человека. — Смит нехотя выпустил Мишину ладонь. Миша только пошевелил пальцами... — Стань на колени.
Он сказал это будто между прочим. Но Миша даже пальцами перестал шевелить и ответил очень серьезно:
— Мы теперь на колени не становимся.
— Кто это «мы»?
— Мы, ребята. — И, шумно выдохнув испуг, который где-то застрял, решительно добавил: — Красные разведчики.
— Какой ты красный, — влез Ростик, — ты спекулянт с черного рынка. Тебя Аркашка прогнал.
— А мы тебя берем, — строго сказал Смит. — Подаем руку помощи. Но и ты будь нам верен. — Глаза у него заблестели, стали еще жестче. Миша невольно отвернулся. — Смотри мне в глаза! На колени! Клянись на верность!
Но Миша упрямо покачал головой:
— Красные разведчики на колени не становятся...
Тогда Смит дернул Мишу к себе, размахнувшись, дал ему пощечину и падающего толкнул так, что Миша рухнул на колени. Он попытался вскочить, но Смит не давал...
В ту же секунду Аркашка разбил кулаком окно и затряс в образовавшуюся дыру окровавленным кулаком:
— Бей гадов!
Но Смит, выпустив Мишу, глядел почему-то не на Аркашку, а на дверь. Туда лавиной вваливались ребята. Впереди медленно двигался Ларька. Он шел на Смита, молча скалясь...
— Как вы смеете! — крикнул Смит. — Скауты, ко мне!
Красные разведчики окружали Смита, и никто не двинулся ему на помощь.
— Назад! — закричал Смит, но его окружили еще теснее. Он попробовал пробиться сквозь толпу, но завяз. Глаза у него забегали, как у Валерия Митрофановича.
— Пошли! — приказал ему Ларька.
Они доставили его к Крукам.
По дороге Смит, посмеиваясь, объяснял, что они ничего не понимают, никаких разведчиков, ни красных, ни черных, из них не получится, потому что они полностью лишены важнейшего качества — беспрекословного повиновения. И спекуляцию сигаретами Смит проводил вроде бы для того, чтобы испытать молодых скаутов — их послушание, силу воли, умение преодолевать страх и боль (если поймают и побьют...).
— А зачем отбирали всю выручку? — поинтересовался кто-то из незадачливых скаутов.
— Разведчику, — поучительно изрек Смит, — не нужно ничего, кроме победы и славы!
— Это он тебя купил на такую дешевку? — сердито спросил Аркашка у Миши.
Никто из ребят никогда не узнал, о чем беседовали Круки со Смитом... Но победа красных разведчиков была Смиту очень неприятна...