Как побурело и сломалось лето, Федя и Саша не заметили. В стеклянной сини неба, в гвалте ворон еще не было холода. Все так же быстро пролетали вечера. Хорошо было под всплески дождя и шум ветра стоять или сидеть под навесом ворот, домов, целоваться и вышучивать прохожих.
Хлопья первого снега напомнили Саше весну.
— Помнишь, мы в лесу были? Подул ветер, с черемухи на нас вот так же белое сыпалось…
Вечер этот, мглистый и седой от тающего на лету снега, был короток: мать Саши затеяла стирку и нуждалась в помощи. Федя глазами проводил Сашу от «границы» до переулка, нахлобучил кепку и побрел. Хлопья снега залетали под козырек и холодили скулы. На повороте к слободке сзади неожиданно раздался голос:
— Ну-с, товарищ дорогой, поставим точку.
Федя обернулся, увидел Фому и испуганно спросил:
— Какую точку? Здравствуй…
Фома не принял его руки и прошипел в лицо:
— А такую, что пришло время посчитаться нам с тобою. У всякого, видно, своя стезя. Иди ко мне, да не приведи шпика…
Фома втянул в воротник голову и заспешил через улицу.
Зубы Феди стучали, язык с усилием шевелился:
«Доигрался, дотянул…»
Он хлюпал ногами в лужах, чтоб убедиться, не следят ли за ним, заходил во дворы, в лавчонках покупал спички.
Притаился за знакомыми воротами и без дыхания подошел к крыльцу. Фома снял с лампы абажур и воспаленно поглядел ему в глаза. Федя задрожал мельче и прохрипел:
— Ну, чего глядишь? Что случилось?
Фома постучал согнутым пальцем по его лбу и спросил:
— Полагаешь, я не знаю, что ты наплевал на свое честное слово?
Голос его вытеснил из комнаты воздух и царапал мозг.
— Все видят тебя пришпиленным к девице. Я, дурак, щадил тебя, а теперь приходится рассчитываться за это всей организации.
Федя переставил налитые тяжестью ноги и вспыхнул:
— В чем рассчитываться? Что я сделал! или я не работал, а? не работал?
Фома порскнул носом и зашипел:
— Работал, а типография провалена, и виноваты в этом ты да я: ты бегал туда, а я молчал, притворялся, будто не замечаю твоих глупостей.
— Я, я не мог, я… — пойманным вором завертелся язык Феди. — Я близко не подходил туда, я… разве я не понимаю, мне…
Лицо Фомы посерело, глаза его стали широкими, губы свела судорога:
— И это говоришь ты?
Фома схватил Федю за борт пальто и встряхнул:
— Очнись! Столько усилий, а ты, ах, ты кролик влюбленный…
Он согнул в локтях руки и забегал по комнате:
— Мальчишка, щенок! И о чем нам говорить? Вот тебе мои последние слова: если тебя арестуют, ни слова о деле!
Слышишь? Нислова обо мне, о Смолине, о наборщицах, о типографии. Вот, ясно? Иди… И чтоб у тебя ничего не нашли. Все уничтожь, иди.
Федя стронулся с места и шепнул:
— Думаешь, я не крепился? Я уехать хотел. Вот, погоди, с тобой случится такое, тогда узнаешь, как оно…
Фома покосился на него и протянул:
— Со мною-у? Огуречные у тебя мысли обо мне. Со мною этого не случится: я не стану нарушать данного товарищам честного слова и менять дело на девицу…
— А я разве менял дело? — обиделся Федя. — Я менял?
И, если хочешь понимать, она уже товарищ…
— Как? Как ты сказал? Она уже товарищ? Да?
Фома поймал Федю за рукав и потащил к столу:
— Значит, она знает о типографии? Ты сказал ей?
— Нет, погоди, она ничего не знает…
— Лжешь, не изворачивайся.
— Ничего не говорил я ей, вот честное слово.
— Чертям на забаву снеси свои честные слова, я не верю им. Но теперь я понимаю, в чем дело: это она сболтнула где-нибудь о типографии, ее болтовня дошла до жандармов. Да молчи ты, стыдись: ты не ее, а себя выгораживаешь. Или правде в глаза боишься глядеть? Уходи…
Феде чудилось, что коридор усыпан ледяными гвоздями, и он, босой, голый, идет по ним. У выходной двери он спохватился, заспешил назад и через порог шепнул:
— Фома, я правду сказал: она не знает, помни это.
Фома стоял у окна и не отозвался. Во дворе, под непроглядным небом, Федя потер висок и остановился: а что, собственно, сказал ему Фома? Оскорбил, унизил - и только? Для этого звал? В мозгу шевельнулась мысль: «Если типография провалена, значит, в ней был обыск, так почему же Саша сказала ему, будто чулочницы куда-то уехали?
И стирка эта… Почему сегодня стирка? Может быть…»
Не додумав, Федя взбежал по ступенькам, дернул дверь и ринулся в комнату:
— Ты зачем звал меня?
— Чтобы сказать и порвать с тобою, — не шевелясь, отозвался Фома. — Ты теперь свободен, иди, целуйся, солодей, пока не прокиснешь…
В Феде все опустилось, обмякло, и он глухо проговорил:
— Не лайся, давай лучше вместе выбираться из беды.
Фома лбом провел по оконному стеклу и обернулся:
— А из чего, чорт побери, выбираться? Надо было раньше думать. Что, ты хочешь знать, что случилось? Сделай такое одолжение…
Фома со стулом подлетел к Феде и зашептал ему в лицо:
— Ты только сейчас заволновался? Раньше не мог подумать, до чего может довести твое слюнтяйство? За типографией следят посменно, ни на минуту не отходят от нее. Наши люди уже ушли оттуда, но оборудование, которое мы с тобой сделали, там, оно уложено в корзины, связано, а вынести его нельзя. Ясно?
Грудь Феди приподнялась, и в ней, как дети, увидевшие через окно возвращающуюся мать, загудели голоса:
«А-а, только-то! Это можно поправить!»
Он ощутил в руках непомерную силу и вспыхнул:
— А я вынесу. Фома, да не сердись. Фома, ну разве я хотел провала? Или ты не знаешь меня? Да тут, если понять, что было со мною, так… Погоди, заперто там? А куда перенести? Ну, я сам найду место… Давай ключ…
Фома увидел в его глазах слезы облегчения, вырвал руку и ядовито спросил:
— Ты что-о-о? Хочешь итти туда? А знаешь, чем это пахнет, если тебя схватят? Года четыре вот так будешь глядеть…
Фома сложил крест-накрест пальцы, поднес их к глазам и в щелочку глянул на Федю.
— Ясно? И девица твоя тю-тю-у, растает, яко воск от лица огня. Или думаешь, она будет ждать тебя из тюрьмы?
Шалишь, чадо! Я уверен, она практичнее тебя, невзирая на свою смазливость.
— Не трогай ты ее, — взмолился Федя, — и не запугивай меня. Давай ключ…
Решимость Феди взволновала Фому, но он боялся, что она вот-вот сникнет, и тянул:
— Не горячись, я обидеть ее не хотел. Допускаю, что она ни в чем не виновата, но ты - свинья. О чем ты думал?
Не мог догадаться, что мне не к лицу состоять при тебе в няньках? И не глупи. Или хочешь обязательно провалиться? Это можно сделать и в другом городе, если тебя женушка не засадит в курятник счастья. Да погоди…
Я, наконец, как старший, призываю тебя к дисциплине.
Ты не пойдешь туда.
— Пойду - и все сделаю. Ты забываешь, что там сзади пустырь.
— Не забываю я этого, но ты пойми: там четыре корзины, вес их тебе известен.
— Знаю, давай ключ, или я сломаю дверь и провалюсь.
Фома прикрыл глаза, поскреб подбородок, подумал:
«А, пожалуй, это самое верное… мои планы никуда не годятся», — и махнул рукою.
— Ладно, но взвесь, обдумай. Нужно пять человек.
Слышишь? Заучивай этот адрес, там у ворот будет ждать женщина. Передашь поклон ей от меня, а она назовет тебя по имени. Знаешь, где это? Ключ над дверью за карнизом. Но я повторяю: подумай, чтоб не вышло глупости.
Если раздумаешь, обязательно сообщи мне, слышишь?