В полутьме под ноги подбегали тротуарные столбикп, и Федя сошел на мостовую. Камни кракали под ним, из луж брызгало месивом, из домишек подмигивали огоньки.

Он размахивал руками и, обдумав все, пробормотал:

— Врете, я сделаю!

В город он вернулся с четырьмя товарищами. Как и он, они были в коротких ватных рабочих пиджаках, в, кепках, понурые, одинаковые, и шли за ним гуськом. С моста он увидел у пивной человека с зонтиком, прикусил губу и пошагал по колдобинам набережной. Свет и мостовая оборвались. Человек с зонтиком постоял у последнего фонаря и неохотно двинулся в темноту. «Дурак ты с зонтиком, а не сыщик», про себя сказал Федя, сворачивая к домам, и пропустил товарищей в лохматый остов полусгоревшего сарая:

— Тссс…

Ноги сыщика расползались. Он дышал хрипло, не смел кашлянуть и часто перекидывал с руки на руку зонтик. Поровнявшись с сараем, он остановился, перевел дыхание и побрел дальше. Всплески грязи под его ногами утонули в шелесте мелкого дождя. «Поищи там», — усмехнулся Федя, дергая крайнего товарища, и остальные ощупью двинулись за ними к огородам. Они увязали в жирной земле, на канавах брались за руки. Федя с пустыря глазами нашел дом Саши и кивнул темноте в окнах типографии: «Не приходили еще». В руке его засерел аккуратный булыжник, и он подал его Луке Коростелеву:

— На, подкрадься с пустыря вон к тому дому, притаись и жди. Если подъедут или подойдут жандармы, бей булыжником в крайнее окно и убегай. Подкрадывайся тихо, в переулке шпики. Если попадешься, притворись пьяным и валяй дурака. Бери вот…

Федя вложил в руку Лука недопитую отцом сотку водки:

— Хлебни, чтоб разило от тебя, и помни: всех твоих слов, если влопаешься, два: пьян был, как попал на пустырь, не помню.

Коростелев ожегся водкой, шепнул:

— С глотка не опьянеешь, — и двинулся в темноту.

Остальных товарищей Федя повел к забору:

— Если услышите, что жандармы пришли, не ждите долго и не вздумайте выручать меня. Ну…

Двое подсадили его. Он исчез за забором, настороженно прокрался по мокрой листве во двор, вспомнил весну и, в ответ на тогдашние слова Фомы, подумал: «Хорошо, что пса нет, с псом ничего не вышло бы». Он воровато ощупал, заперты ли ворота и калитки, съежился при мысли, что на стук может выйти старуха, и щелкнул пальцем в коридорное окошко.

— Кто там?

Голос Саши отдался в нем ликованием.

— Это я, Саш, отопри, — выдохнул он.

— Что ты?

— Тихо, тссс…

Федя прикрыл за собою дверь и полами пиджака обвернул мокрую, в пятнах мыла, пахнущую бельевым паром Сашу. Его шопот развевал возле ее уха волосы и обжигал удивлением: «Вот кто чулочницы! Вот где печатались листки!» Дыхание и шопот Феди пьянили и лихорадили Сашу.

— Поняла? Тссс… слушай…

Вновь шуршали слова, и вновь Саша обмирала: «Вот почему он не подходил к дому! Вот какой зарок у него!»

— Надо скорее, слушай…

Сашины руки высохли под пиджаком на широкой спине, она обхватила ими близкую жаркую шею. Федя отвел их.

— Не надо, притти могут, И тебя и мать будут допрашивать. Матери ни слова, будто ничего не знаешь, а сама запомни: познакомились мы прошлым годом на рождестве, на главной улице. Я увязался за тобою, проводил тебя, стали видеться, гулять. Весною поссорились, ты не выходила ко мне. На пасху я зашел с каким-то человеком. Онквартиру снимать, а я - так, чтоб матери глаза отвести и помириться с тобою. Поняла? Ну, повтори, нет, повтори…

Ну, когда познакомились? Где? Вот, дальше…

Саша шевелила губами, гладила Федю, слышала, как подрагивает он от нетерпения, и прижала к его лбу ладонь. Мать два раза окликнула ее и наконец вышла с лампой:

— Да с кем ты тут шепчешься?

Федя опустил руки и отвернулся, но старуха узнала его и улыбчиво заворчала:

— Во-от, нашли время секретничать…

Саша обняла ее, легонько втолкнула обратно в комнату п на задвижку заперла за нею дверь:

— Давай выносить.

Федя нашел за карнизом ключ, без света нашарил в типографии корзины, приподнял их - тяжелы - и отстранил Сашу:

— Я сам, открывай двери, да тихо, тихо…

Он тихо выставил корзины в коридор, оттуда перенес их на крыльцо - и во двор. В переулке раздались шаги и голоса. Саша кинулась помогать Феде, исчезла за сараем и вернулась со скамейкой. Федя стал на нее, через забор спустил на руки товарищей корзины, втолкнул в землю ключ от типографии и до хруста обнял Сашу:

— Так помни: больше ни слова, а то запутают. Ну, до завтра… Да убери скамейку и притруси листьями следы.

Саша гладила полу его пиджака и шевелила губами:

— Ты ж осторожно, Федя, Федя…

— Иди, иди…

Шорканье сапога по забору приглушил дребезг разбитого Коростелевым окна. Товарищи подхватили Федю и повлекли к корзинам:

— Жандармы, надо скорее, а то кинутся сюда искать Луку.

— Берите, ну…

Корзины со скрипом врезались в плечи и поплыли к огородам. Со стороны домика темноту прорвал вопль старухи:

— Саша-а-а! Ломятся! Кара-у-ул!

Ворота и калитка сыро гудели под ударами звякающих шпорами ног. Сзади и с боков чавкала земля, чудилось набегающее хриплое дыхание погони, и темнота забилась в глазах…