У тюремной бани надзиратели разобрали камни и вырыли две ямы. Старший и Цугай на надзирательском дворе приколотили к двум столбам перекладину.
Ночью пришла конвойная команда и приехало начальство с доктором и попом. Цугай волоком перетащил к бане столбы о перекладиной и вставил их в ямы.
— Трамбовкой утопчи, дьявол, чего ногами топаешь!
Мыло не забыл? Пожирней веревку мыль, сразу в шею чтоб врезалась. Да не расплывайся…
Чтоб не было шуму, леших расковали и вывели поодиночке. Начальство у фонарика прочло им бумагу. Поп с крестом заюлил. Лешие покосились на него и:
— Брысь!
Первым под перекладину повели Алешку. Обрядил его Цугай в смертную холщовую рубаху, завязал и толкнул:
— Становись!
Вскочил Алешка на табурет, надел на себя петлю и говорит:
— Ты гляди, Цугай: у меня душа крепко сидит.
— Выдушим! — прохрипел тот и шварк ногою по табуретке.
Повис леший, ногами заболтал, захрипел и не умирает.
Минуту хрипит, другую, третью хрипит и все громче да громче, будто душа застряла у него в глотке и ни сюда, ни туда. Начальство уши зажало, поп отвернулся и рукой кресты на себе путляет. Начальник к Цугаю кинулся:
— Веревку, мерзавец, забыл намылить! Дергай его за ноги!
— Мылил, уж вот как мылил.
Руки у Цугая пьяные. Поймал он ими лешего за ноги и дерг, дерг. А тот все болтает туловищем и руками и уже не хрипит, а хохочет. Дружки подхохатывают, а из тюрьмы как грянет:
— Да хоть добейте его, пауки! Не мучайте!
Обернулось начальство, — верх тюрьмы уже облит зарей, в окнах арестанты, глаза у них страшные, изо ртов паром валит злоба. Начальник кулаками им:
— С окон марш! Перрестреляю! — да к помощнику прокурора: придется, мол, прекратить.
А тот на него:
— Что вы сделали? Зачем брались, раз не умеете?
— Я вам не палач! — огрызнулся начальник и червяками по виселице ныр-ныр.
А Алешка все хрипит и хохочет. Цугай помертвел да задом, задом от виселицы, за ним поп, доктор. Начальник ругаться начал, подмигнул старшему и к виселице.
Выхватил шашку и по петле раз, два. Шлепнулся леший наземь, вскочил и захихикал:
— Взяли?
Начальник в ухо его:
— Молчать, мразь! — и к старшему: — Снимай с него рубаху!
Выпростался леший из рубахи, поднял перерубленную петлю да к начальнику с нею:
— Не забудьте взять на память о моей шее… крепкая, мол, была, хе-хе-хе!
Начальник приладил намыленную веревку к перекладине да как рявкнет:
— Становись!
— Гы-гы… Сам хочешь? Попробуй, — подошел леший.
Накинул на него начальник петлю, стянул ее на голой шее, табурет вышиб:
— Вот так надо! — и ну надзирателей и начальство пушить: — Нюни распустили! Хотите, чтоб они вас перевешали…
Глядит, а леший опять болтает ногами, хрипит и не умирает, а тюрьма уже вся в солнце и ревет, воет. Ругань застряла в глотке начальника. Как так? И он не может повесить? Метнулся к лешему да за ноги его дерг, изо всей мочи дергает, червяками в глазницах ворочает, хрипит:
— Врешь, врешь, мразь… повешу!
Еле оттащили его, перерезали петлю, подхватили лешего — и в камеру. Сел тот и дружкам подмигнул:
— Ну, все видали?.. Айда, будет…
И ушли в лес.
1923 г.