Под вечер Кривого обжигает шопот соседей о чудесной арестантской молитве. Шепчутся о- ней коренастый парень, по прозвищу Обрубок, и длинный, убивший жену, мужик, которого в камере зовут Узколобом. От их шопота Кривого обмахивает запахом дома, свежеиспеченного хлеба, и он оживляется.
— А кто такую молитву знает? Рябой Кузька? Мм, чудно-о!
Кривой сдвигает брови: нет, не может Кузька знать дельной, помогающей арестанту, молитвы. Куда ему?
Он до пены на губах ненавидит конокрадов, всех задирает, у новичков отбирает последнюю копейку.
— Что-то мине не это. Вы вправду?
— А ну да! Давай возьмем, на троих дешевше выйдет. А?
— Неохота на пушку итти.
— На пушку? Ну, как хочешь, а мы возьмем. Кузька, иди сюда!
У изрытого оспой Кузьки вдоль щеки сизеет шрам.
Он идет так, будто собирается ударить кого-то и, не дослушав Обрубка, скупо соглашается:
— Можно…Сколько дашь?
— А пособит?
— Не ты первый.
— А ты почем за молитву берешь?
— Со своих не много: пять фунтов сахару и фунт махорки.
— Что ты? Где у меня такие деньги?
— Мерин моего деда лучше врал, да сдох.
— Да ей-богу, ты постой…
— Не выгодно стоять. Скупишься? — выпрямляется Кузька. — Хочешь, как сказал?
Кузька медлит немного и горячится:
— Не хочешь? Ну тогда семь фунтов сахару и два фунта махорки. Хочешь? А то еще прибавлю.
Обрубок потеет и соглашается:
— Ладно уж…
— Вот, в другой раз не брыкайся. Молитву получишь потом. Так?
Обрубок кивает, и Кузька зовет грека играть на семь фунтов сахару. Они садятся друг против друга на одеяло, Кузька, наклонив голову, не сводит глаз с мелькающих рук грека. Он играет осторожно, затем удваивает ставку, выигрывает раз, выигрывает два.
Пальцы грека двигаются медленнее, а голос Кузьки твердеет, звенит. Обыграв грека, он втягивает в игру других, выигрывает деньги, самодельную бритву, сахар, чай, обувь, белье, платье. Ему везет. Движения его точны и стремительны. Он будто не замечает, как сменяются проигрывающиеся, холодно спрашивает:
— Еще? На сколько? Что? Моя. На что играешь?
Ставь на кон… режь… моя… Чист? Или еще? Уходи.
В долг не играю. Не занимаю… Ты? Садись…
Возле него ворох вещей. Он обводит взглядом камеру и кричит:
— Кто еще? Налетай! Не хотите? Дело ваше, счастье наше.
Он щедро платит хозяину карт проценты с выигрыша, тут же выигрывает эти проценты, меняет казенное холщовое белье на только что выигранное вольное, надевает сатиновую рубаху, диагоналевые брюки, прячет деньги, в изголовье складывает вещи, закуривает и ложится на нары. Все глядят на него и шепчутся:
— Вот везло-то.