Молнии золотом оплескивают тюрьму. В камере нечем дышать, а грек лежит под суконным, бушлатом, стучит зубами и бормочет:

— Бура, гароза, гароза йдот.

С воли доносится скрип тяжело нагруженной телеги.

— Хлеб с поля везут, — мечтательно бормочет Кривой.

— Молчи ты о своем поле!

— В такую пору на лошадей ходить хорошо, — говорит конокрад Усов. — Сядешь при лужке, в лесочек, рявкнет гроза, снимаешь с лошади путы, садишься на нее, на голубушку, и гонишь. Не догонят.

— То-то тебе ногу выкрутили. В грозу все воровал?

В окна врывается ветер, кружится по коридору и гудит в отдушниках. В нижнем этаже с дребезгом захлопывается окно. Вспыхивает молпия, грохочет гром, по крыше барабанят относимые ветром капли дождя. Арестанты забываются, а грек ловит ртом воздух, ерзает головой по подушке, вскидывает к сверкающим молниям руки и в отчаянии хрипит окну, грозе и богу:

— Бей, убивай, не надо болшь… Ну, бей! А-а-а… Бей, проклятий! Не хочу…

Клочков сползает с нар и спешит к греку:

— Ты что это? Слышь, молчи. Не надо так. Кого клянешь? Кончина, поди, подходит к тебе, а ты чего? Ты призывай бога, молись. Как не умеешь? Я научу, слушай…

Грек вскакивает на колени:

— Шито, малитва? слихал, слихал…

Клочков следит за его сухими руками, за вздрагивающим при раскатах грома лицом и шепчет:

— Христос разбойника простил, помнишь?

— Оторвись! — взвизгивает грек и зовет: — Куза, Васа, Васа!

— Да Христос с тобой, — успокаивает его Клочков и будит Лотошника: — Василь, Василь, греку худо, слышь!..

Лотошник глядит на окна и идет к греку:

— Чего ты?

— Васа, ты товарыш, Куза товарыш, как братья мои…

Помирать я…

— Зачем помирать? Вот выдумал.

— А Куза, позови Кузу, — тревожится грек.

— Кузя в карцере песни поет.

— Та, та! — кивает грек и указывает на Клочкова. — Эта пришел и сё самотрит, самотрит.

— Уйди, святой, — говорит Лотошник Клочкову и утешает грека: — Умирать успеешь еще. Отбудешь арестантские роты, я отбуду каторгу, ахнем с тобою дельце и подадимся в Персию инжир есть, поправляться. В твою Грецию махнем. Выпей воды.

— Та-та-та… сё, сё Хроций, Хреций…

Грек роняет чайник, комкает рубаху и царапает сведенными пальцами грудь. Лотошник видит на его гуоах красную пену, ютдается к двери и стучит в нее:

— Фельдшера! Фельдшера!

Камера оживает, в коридор врывается гул шагов, щелкает замок, и на пороге появляется старший:

— Кому тут фельдшера?

— Человек помирает, — отвечает Лотошник. — Не ищи приключения.

Старший трогает грека за ногу:

— Попандуполо, слышь? Попандуполо…

Веки грека обнажают белки, смыкаются и дрожат, как на огне.