Среди двора ворохом желтеют из-под снега ржавые бандажи и еще не дрожавшие под паром цилиндры.

Электрическая станция — заснувшее сердце завода — приплюснулась в снега. Сирены — голоса, что сзывал на труд и бой, что плакал вместе с рабочими от ярости и боли, — нет: снята, и бог весть где.

Барьеры у ворот сломаны. В проходной конторе передняя завалена изрубленными стропилами и козлами, — как искрошенные кости, глядят они на огонь в печи и ждут... своей участи.

Дремлют сторожа. Снаружи доносится звон выдуваемых ветром стекол. Проходная глядит заледенелыми окнами на сугробистый двор и бредит днями, когда она дрожала от ударов паровых молотов, от грохота кувалд, гула, лязга и свиста. Порою голоса железа обрывались в неурочный час. Из мастерских потоками выплескивались синие блузы. Дребезжали звонки, скрипели ворота, въезжали казаки, ротами проходили солдаты, поблескивая штыками. Звучала команда, свистели нагайки. На казачьи головы от мастерских летели гайки, болты. Лошади шарахались и испуганно ржали. А в небо неслась грозная тысячеголосая песня...