Журналистка занялась приготовлением ужина, а я тем временем начал рассказывать, стараясь быть как можно более точным, о том, что увидел в доме отца. Проще всего, конечно, было бы вернуться туда вместе, но поздний час и не самый радужный прием, который мне там оказали, побудили нас отложить более детальное расследование до завтрашнего дня.
— Должна вас предупредить, — прервала меня она, — в этой кухне многим не разживешься, я сама не знаю, что тут можно приготовить… Попробую сделать что-нибудь на провансальский манер.
Я сидел на краю кухонного стола, все еще чувствуя себя немного оглушенным, и смотрел, как она ходит от кухонного шкафа к плите, от холодильника к мойке. Она была не у себя дома и искала нужные ей вещи по наитию. Но она знала, что делает. Уже давно я не видел, чтобы женщина готовила ужин с таким умением. После одиннадцати лет, проведенных в городе, где люди едят только в ресторанах, я забыл, что наслаждение доставляет и сам процесс приготовления пищи. Все эти разнообразные запахи, все эти меняющиеся цвета…
— Что меня больше всего удивило в подвале, — продолжил я, следуя за ней взглядом, — так это странное допотопное устройство. Я подумал было, что эта штука, возможно, уже стояла там, когда отец купил дом… какой-нибудь старинный измерительный прибор… Но на самом деле я почти уверен, что она появилась там не случайно. Она не противоречит всему остальному.
— Как это? — спросила Софи, нарезая тонкими полосками филе индейки.
— На стене была копия «Джоконды», на полу и козлах множество книг о Леонардо да Винчи. И этот прибор очень похож на те странные машины, которые Леонардо рисовал в своих кодексах…
Она кивнула. Я умолк, залюбовавшись ее работой. Она готовила споро и умело. И как настоящая гурманка. Это было видно по ее глазам.
Никогда мне не удалось бы повторить эти с виду столь простые движения. Я завидовал даже тому, с какой привычной ловкостью она держит сковородку, на которой в смеси из подсолнечного и оливкового масла обжаривалось до появления золотистой корочки мясо. Я же был заложником клишированных представлений о мужских обязанностях. Мой отец не готовил — и я не готовил. Для всех феминисток мира я стал бы легкой мишенью.
— Это не все, — вновь заговорил я, когда она начала мелко нарезать на деревянной доске помидоры и перчики. — Заметки моего отца были написаны наоборот.
— Наоборот? — удивленно переспросила она и повернулась ко мне, держа нож в правой руке.
— Как и записи Леонардо да Винчи. Этот безумец писал все свои заметки наоборот, справа налево, как в зеркальном отражении. Вы этого не знали?
— Сейчас, когда вы мне об этом сказали, я вспомнила что-то такое… Это ведь просто интеллектуальная забава? Ничего экстраординарного.
Отвернувшись, она принялась чистить лук, чеснок и корни сельдерея.
Я пожал плечами:
— Нет, конечно. Да и расшифровать это вполне возможно. Но должен вам признаться, что это озадачило меня еще больше, чем все остальное… Мне казалось, что это какая-то невероятная инсценировка. Моего отца никак нельзя назвать хорошим человеком, но психопатом он точно не был. А подвал, в котором я только что побывал, мог принадлежать только душевнобольному!
Она добавила овощи к мясу, посыпала все это тмином, посолила и поперчила, затем убавила огонь, чтобы блюдо потомилось. Закурила новую сигарету и протянула мне пачку, но я закрыл глаза в знак отказа.
— Ну, — сказала она, — писать наоборот еще не означает душевной болезни… Ваш отец говорил о некой экстраординарной тайне. Возможно, именно эта тайна — реальная или нет — подтолкнула его к мистицизму… Мистика ведь сейчас в моде! Франс-Телеком даже совещания свои проводит в резиденции розенкрейцеров!
— Какой ужас!
— Или же ваш отец просто был поклонником Леонардо да Винчи. Писать наоборот — это не большее безумие, чем решать каждое утро кроссворды Мишеля Лакло… Вы успели прочесть эти пресловутые записи?
— Только проглядел. Я не специалист в чтении текстов справа налево!
— Вы заметили что-нибудь особенное?
— Я слишком мало понял. Но были два слова, которые постоянно встречались на многих страницах.
— Что за слова? — насторожилась она.
— Первое, как мне помнится, это аббревиатура, I.B.I…
Я тут же увидел по ее глазам, что эту аббревиатуру она знает… И замер в ожидании разгадки.
— Ieshoua'ben Iosseph, — объяснила она. — Иисус, сын Иосифа, как точно перевел Шураки.
Я кивнул:
— Ну конечно. Мне следовало догадаться…
— Поскольку тайна вашего отца, очевидно, имеет отношение к Йорденскому камню, в этом нет ничего удивительного… А второе слово?
Аппетитный запах индейки заполнил кухню.
— Тут я не вполне уверен. Похоже на немецкий. «Бильдбергер» или что-то в этом роде…
— «Бильдерберг»? — спросила она, нахмурив брови.
— Да, именно так! — вскричал я, удивляясь тому, что она знает слово, которое мне прежде никогда не доводилось слышать.
— Вы уверены? — продолжала она, как если бы эта новость ее расстроила.
Теперь я был абсолютно уверен. И совершенно четко видел это слово.
— Да, «Бильдерберг». Что это такое?
— Если говорить честно, мне известно немногое. Но я удивляюсь, каким боком они затесались в это дело…
— Кто же они? — нетерпеливо спросил я.
— Нечто вроде международной think tank. В общем, это такие объединения для «мозгового штурма», которые сейчас стали очень модными в Соединенных Штатах.
По правде сказать, я не понимал, о чем она говорит. Вероятно, она заметила это и смущенно улыбнулась мне:
— Я не могу рассказать вам больше, у меня сохранились только смутные воспоминания о «Бильдерберге». Кажется, я читала какую-то статью о них в газете, но это было очень давно. В общем, это политики, экономисты, промышленники, бизнесмены и интеллектуалы, которые каждый год проводят более или менее официальные встречи с целью обсудить будущее мира.
— Чудесно! Похоже, мы имеем дело с теорией заговоров во всей ее красе… Я не знал, что отец был поклонником «Секретных материалов».
Журналистка с усмешкой покачала головой:
— Не будем преувеличивать, эти люди не решают наше будущее, они просто о нем говорят. Не думаю, что это заслуживает наименования заговора…
— Ну, если вы так уверены! — насмешливо отозвался я. — И все же это кретинизм, что вы, журналисты, ничего не сообщаете нам о вещах такого рода!
— Такого рода вещей уж очень много!
— У вас есть доступ в Интернет?
— Модемная связь, но мой ноутбук остался в машине.
— А мой здесь. Можно было бы поискать ссылки на «Бильдерберг»…
— Но сначала я закончу с этим, — сказала она, показав на сковородку за своей спиной, — потом мы спокойно поедим в столовой, как цивилизованные люди…
— Конечно, — смущенно ответил я.
Она повернулась и добавила в соус несколько ложек сметаны. Затем дала блюду потомиться еще четверть часа, а я тем временем помог ей накрыть на стол.
Думаю, что за одиннадцать лет в Нью-Йорке я ни разу этим не занимался. Хорошо еще, что не забыл, с какой стороны тарелки нужно класть нож и вилку. У меня было ощущение, что я прохожу курс дезинтоксикации. Вновь учусь самым простым вещам. Мне было стыдно, но одновременно я наслаждался всем этим.
Через несколько минут журналистка вошла в столовую с подносом в руках и объявила, имитируя южный выговор:
— Фрикасе из индейки по-провансальски! Чуть простовато, но пришлось обойтись тем, что имеется на кухне. Знаете, я не слишком люблю вина южной долины Роны, за исключением «Шатонёф-дю-пап», разумеется, но оно уж слишком дорогое… Словом, я предпочла взять «Кло-Багатель»…
— Что за вино?
— Очень хороший сеншиньян. В конце концов, мы не так уж далеко от Эро…
Конечно, у меня не было таких познаний в винах, и я мог только одобрить ее выбор, но зато приготовленное ею блюдо было превосходным. Она явно наслаждалась моим красноречивым безмолвием во время еды. Потом я отправился на кухню, чтобы сварить кофе и тем самым несколько загладить свою кулинарную несостоятельность.
Когда я принес кофе, мне показалось, что Софи смотрит на меня как-то странно.
— В чем дело? — спросил я, ставя кофейник на стол.
Она закурила сигарету.
— Вы ведь с момента нашей встречи спрашиваете себя, не лесбиянка ли я.
Я почти рухнул на стул, и краска залила мне щеки.
— Э… вовсе нет, почему вы… да я…
— Ну же, будем откровенны, вы подумали, что я лесбиянка!
— Нет…
— А если я действительно лесбиянка, вас это будет смущать? — настаивала она, очевидно забавляясь моим возрастающим замешательством.
— Да нет же! Я отношусь к этому совершенно спокойно! Я живу в Нью-Йорке!
Она расхохоталась:
— Я не об этом спрашивала. Меня не интересует, как вы к этому относитесь. Я спрашиваю, будет ли вас смущать, если я окажусь лесбиянкой?
Я не знал, как выпутаться из неловкой ситуации. Почему Софи об этом спросила? Означало ли это, что она действительно гомосексуальна? Софи поняла по моему взгляду, что я задаю себе этот вопрос. Наверное, она привыкла к таким взглядам. Но я совершенно растерялся. И решил ответить как можно проще:
— Нет, меня это не будет смущать. Я слегка огорчусь за мужчин, но порадуюсь за женщин…
Она печально покачала головой. Наверное, ответить следовало иначе.
— А почему вы затеяли этот разговор? Вы что, лесбиянка? — рискнул спросить я с улыбкой, больше походившей на гримасу.
— А, значит, вы задаете себе этот вопрос! Я так и знала!
Похоже, ее это забавляло так же сильно, как меня смущало. А я по-прежнему не был уверен… Я говорил себе, что единственный способ выйти из этой ситуации — постараться быть предельно искренним.
— Хорошо, готов признать, что меня это действительно интересует…
Склонив голову к плечу, она широко улыбнулась, затем поставила на стол чашку с кофе, встала, подошла ко мне и поцеловала меня в лоб.
— Займемся поиском на вашем компьютере? — непринужденно предложила она.
Было ясно, что надо мной насмехаются. И по заслугам. Я был столь же неловок, сколь смешон.
— Хорошо, давайте, — глупо ответил я.
Мы поднялись в спальню, чтобы подключить мой ноутбук к телефонной розетке и приступить к поискам в сети. К моему великому облегчению, о гомосексуализме больше речи не было…
Около двух часов ночи мы все еще не нашли о «Бильдерберге» ничего по-настоящему интересного. Те интернетовские сайты, где о нем говорилось, были большей частью антисемитскими или крайне правыми — для этих людей мифология заговора превратилась в навязчивую идею. Редкие сайты, которые заслуживали доверия, давали весьма расплывчатую информацию об этой загадочной группе. Ничего конкретного и, главное, никаких официальных сведений. Что было вполне понятно. Мы обнаружили единственный достоверный факт: «Бильдерберг» не публиковал пресс-коммюнике и не допускал журналистов на свои ежегодные собрания. Это питало теорию заговора на экстремистских сайтах, но и у нас вызвало чувство недоверия и тревоги. Если группа была всего лишь очередной think tank и ее цель состояла в том, чтобы подвести готовый итог международной политической жизни, то к чему такая таинственность? И что связывало ее с Йорденским камнем, с загадочными исследованиями моего отца?
Когда усталость вынудила нас прекратить поиски, Софи приготовилась выйти из Интернета.
— Подождите! — вскричал я, заметив кое-что среди многочисленных ссылок.
— Что там?
— Вот это послание на форуме, — сказал я, ткнув пальцем в экран монитора.
— Да?
— Оно тоже подписано псевдонимом! Сфинкс. Я уже раза четыре встречал этот ник на разных форумах, где мы побывали.
— Точно, — подтвердила Софи.
— И каждый раз его сообщения бьют прямо в цель. Похоже, у него хорошие источники информации.
— Попробуем связаться с ним?
Я скептически поморщился:
— Вы полагаете, игра стоит свеч?
— Это нас ни к чему обязывает, — решительно произнесла она. — Я просто оставлю ему сообщение.
— У него есть адрес?
— Нет. Но в его подписи есть номер ICQ. На вашем компьютере стоит программа ICQ?
— Нет, — признался я. — А что это такое?
— Программа, которая позволяет общаться в режиме онлайн. Сейчас я попробую загрузить ее на ваш компьютер, и мы посмотрим, находится ли пресловутый Сфинкс на линии.
Журналистка, очевидно, гораздо лучше меня разбиралась во всех этих вещах: Я смотрел, как она работает, стараясь не поддаваться усталости. В Нью-Йорке я редко ложился раньше трех-четырех ночи, но после недельного пребывания во Франции начинала сказываться разница во времени.
Софи вновь надела очки, скачала программу, установила ее, вошла в ICQ и набрала номер загадочного Сфинкса.
В маленьком окошке появился ник, но с пометкой «отсутствует».
— Его нет на линии, — объяснила мне журналистка. — Но можно оставить ему сообщение.
Я согласился. Она набрала следующий текст: «Журналистка. Ищу информацию о ”Бильдерберге”. Спасибо за ответ».
— Годится?
— Ну, на мой взгляд, это уж слишком прямо, хотя мне нравится. Завтра посмотрим, — сказал я, стараясь подавить зевоту. — Надеюсь, он с нами свяжется.
— Да, завтра посмотрим, — согласилась Софи, выключая компьютер.
— Я обязательно должен побывать в доме отца. Надо забрать его заметки. И еще мой мотоцикл.
— А, так этот огромный мотоцикл, который стоял перед домом, ваш? — удивилась она.
Я кивнул, и она расхохоталась.
— Ладно, завтра разберемся со всем этим, — сказал я с усмешкой, хотя ее реакция меня немного задела. — В худшем случае, если этот Сфинкс нам не ответит, мы обратимся к моему другу. Он франкмасон и собаку съел на всей этой бредятине о тайных обществах. Возможно, от него будет больше толку.
— Друг-франкмасон? Ага. Но «Бильдерберг» не тайное общество…
— Это мне уже ясно, — возразил я, — но мой друг не только связан с тайным обществом, он еще и депутат… Если и есть среди моих знакомых тот, кто способен раздобыть информацию о такого рода вещах, так это точно он! И он объяснит нам, где искать. Я ему завтра позвоню.
— Депутат-франкмасон? Великолепно! — с улыбкой воскликнула журналистка. — Всегда нужно иметь друга-механика, друга-сантехника и друга-депутата-франкмасона.
Я безнадежно покачал головой.
— Ладно, отпускаю вас спать, Дамьен. Моя спальня рядом. Ванная напротив вашей комнаты.
Она впервые назвала меня по имени. Я решил ответить тем же.
— Спасибо, Софи. Спасибо за все. Первый, кто проснется, разбудит другого?
— Договорились. Спокойной ночи, мсье байкер!
Она исчезла, и я рухнул на постель, не дав себе труда раздеться. День был долгим. Очень долгим. Да и вся неделя была богаче на события, чем иной год. Ссадина на лбу все еще болела, поэтому заснул я не сразу, но глубоким сном.
Я проснулся внезапно, когда журналистка громко постучалась в дверь. Она ворвалась в мою спальню с крайне взволнованным видом:
— Вы не слышали пожарной сирены? Вставайте скорее! Горит дом вашего отца!
Голова у меня еще болела, и я, конечно, спал лишь половину того времени, которое требовалось моему организму, — тем не менее поднялся я почти мгновенно.
Через двадцать минут, проехав через весь город, проскочив несколько раз на красный свет и по меньшей мере дважды сделав запрещенные повороты, мы выскочили из «Ауди» у дома моего отца, где суетились пожарные и толпились зеваки. В пути мы не обменялись ни единым словом, испытывая сходные чувства тревоги, ярости и страха. Не считая того, что от спортивного стиля вождения журналистки меня бросало в пот…
Над домами поднимался дым, и его клубы в ясном небе как будто несли какую-то угрозу. Казалось, все жители городка сбежались в этот узкий переулок. Слышался невнятный гомон изумленных и испуганных людей. Вращались фонари пожарных машин, отбрасывая голубые блики на толпу и стены домов.
— Я же вам говорил, не надо было оставлять дом без присмотра, — со вздохом произнес я, захлопнув дверцу.
Мы кое-как протиснулись к садовой решетке. Огонь был почти потушен, но пожарные не хотели впускать нас. Достав паспорт и водительские права, чтобы удостоверить свою личность, я схватил одного из них за руку.
— Подвал! — сказал я ему, показывая документы. — Нужно вынести все бумаги из подвала!
Пожарный пожал плечами:
— Я очень удивлюсь, если в вашем подвале хоть что-то уцелело! Полыхнуло-то именно оттуда, мсье!
Я с отчаянием взглянул на Софи, и час спустя мы вместе отправились в жандармерию, где нам пришлось провести большую часть дня.
Я никогда не любил бывать в таких местах. Фараоны — что полицейские, что жандармы — обладают необыкновенной способностью внушить вам чувство вины, даже если вам не в чем себя упрекнуть. Они бросают на вас пронзительные взгляды, делают красноречивые паузы, словно уличая в преступлении, и стучат по клавиатуре компьютера так, словно это будет продолжаться вечность. Я всегда их боялся, и визит в жандармерию был для меня такой же невыносимой мукой, как больничный запах после смерти матери.
Сначала мы рассказали нашу историю одному из жандармов, тот велел нам подождать и исчез в лабиринте коридоров с серо-голубыми стенами. Потом за нами явился второй и, проводив нас в свой кабинет, жестом пригласил садиться. Высокий и крепкий, краснощекий, с блестящими глазами и провансальским выговором, он выглядел скорее симпатичным, но при этом был все-таки жандармом…
— Ну, — сказал он, усаживаясь за свой компьютер, — сейчас я вкратце обрисую вам ситуацию. Сегодня утром нам позвонили из оперативного управления с сообщением о пожаре в вашем доме. Прокурор поставлен в известность, и сейчас на месте работает следственная бригада департамента, которой предстоит определить наличие или отсутствие преступного умысла. Но могу сказать вам от себя лично, что мы склоняемся к версии поджога, поскольку обнаружены следы легковоспламеняющейся жидкости типа уайт-спирит.
— Понятно…
Для меня было очевидным, что пожар возник вследствие преступного умысла, и я страшно боялся показать, что мне это известно.
— Местная бригада будет вести параллельное расследование. Сейчас мы опрашиваем тех, кто оказался на месте в числе первых, а именно пожарных и очевидцев. В ходе следствия нам придется допросить и вас. Мы будем держать вас в курсе. Вы намерены пока остаться здесь?
— Еще не знаю, — ответил я, пожав плечами.
Он кивнул и отвернулся к экрану монитора. Когда он создал файл для протокола, мы с Софи рассказали ему обо всем, что произошло со вчерашнего дня, обойдя только одну деталь — тайну моего отца. Мы объяснили, что Софи была подругой отца (в конце концов, именно в этом качестве она мне и представилась), что она приехала сразу после того, как я подвергся нападению, и что мы до сих не обратились в полицию из-за того… из-за того, что решили сначала заняться моей раной, да и беглецы ничего в доме не взяли, поэтому нам показалось, что все это не слишком серьезно…
Наспех составленная нами версия событий, конечно, не принадлежала к числу самых правдоподобных, но в этот момент раздался телефонный звонок, частично подтвердивший нашу искренность: соседи видели двух поджигателей, двух людей в черном, скрывшихся на машине, номер которой им не удалось полностью разобрать.
— Ну, дело движется, — доверительно сообщил нам жандарм. — Мы обратимся к национальной картотеке водительских удостоверений и, возможно, сумеем установить личности двух беглецов. К сожалению, мсье Лувель, нам уже сегодня придется открыть следствие по факту преступления.
— Почему вы сказали к сожалению?
— Потому что это означает, что вам на несколько дней придется задержаться в Горде.
— Надолго?
— Следствие по факту преступления занимает минимум неделю.
Я быстро взглянул на Софи.
— Главное, чтобы вы арестовали виновных, — сказала она, словно желая успокоить жандарма.
— Разумеется. Но сначала я должен ради проформы задать вам несколько вопросов. Сомневаюсь, что вы в этом замешаны, поэтому надолго я вас не задержу. Мсье Лувель, вы единственный наследник вашего покойного отца? — спросил жандарм.
— Да.
— Хорошо.
Не отрывая глаз от экрана, он то и дело снимал и надевал очки.
— Вы приехали сюда в связи с домом, это так?
— Именно так.
— Что-то я здесь не понимаю. Вы ведь никогда не видели это дом?
— Нет. Я живу в Нью-Йорке.
— В Нью-Йорке? Я полагал, что вы приехали из Парижа…
— Нет, в Париже находится квартира моего отца.
— Ах, вот в чем дело! Значит, я ошибся.
Он поморщился и с большим трудом исправил на экране компьютера неправильно заполненную графу.
— В их системах вечно все меняется! Клянусь вам, скоро надо будет заканчивать курсы по информатике, чтобы составить самый обычный протокол!
— Да уж, — отозвался я, стараясь скрыть иронию за улыбкой притворного сочувствия.
— Ну вот, эта графа исправлена. Итак, я спрашивал: не заметили ли вы чего-нибудь необычного в доме вашего отца?
Я деликатно кашлянул, прочищая горло, что непременно насторожило бы детектор лжи.
— Нет, ничего особенного.
— Совсем ничего?
— Ничего, — повторил я.
Он медленно покачал головой, потер нос, затем осведомился:
— У вашего покойного отца были какие-либо ценные вещи?
— Нет, в сущности, нет, во всяком случае, в Гарде. Все картины остались в Париже. Были какие-то книги, мебель… У него не было даже телевизора.
— По вашему мнению, ничего не было украдено?
— Вчера нет. Сегодня не знаю, дом сгорел дотла… Трудно сказать. Особенно когда смотришь снаружи.
— Ну да, конечно. А те двое, что напали на вас… вы не могли бы описать их внешность?
Его коллега уже дважды спрашивал меня об этом, и я постарался ничем не выдать своего волнения.
— Нет. Я не видел их лиц. Это были высокие, крепкие мужчины. В черных плащах, как злодеи в американских фильмах, и машина у них тоже была черная. Полагаю, «Вольво», в этом я почти уверен.
— Хорошо. Ваши соседи видели, как беглецы сели в машину. Мы уточним, была ли это «Вольво». У вашего отца имелись враги? Те, кто желал ему зла?
— Мне об этом ничего не известно.
— Никаких ссор в кругу знакомых, в семье?
— Нет.
— А с вами?
— Тоже нет. Я живу в Нью-Йорке больше десяти лет. Я даже не знал о существовании этого дома…
— Хорошо. Для начала хватит.
Он распечатал протокол, чтобы я поставил подпись.
— Позже мне, конечно, придется задать вам и другие вопросы. Вечером я позвоню вам и скажу, открываем ли мы следствие по факту преступления. Решение примет прокурор. Я смогу связаться с вами по номеру этого мобильного телефона?
— Да.
Я молча прочел врученный мне протокол, затем подписал его.
— В любом случае было бы весьма любезно с вашей стороны задержаться в Горде на несколько дней, — торжественно объявил жандарм в завершение беседы, словно шериф, который просит Джона Уэйна не покидать город. — Пока я не имею права принуждать вас к этому, но будьте добры предупредить меня в случае отъезда.
— Обязательно, — сказал я и торопливо поднялся, поскольку мне не терпелось уйти. — Я вам позвоню.
— Хорошо. И будьте готовы к тому, что ваш страховщик будет изрядно донимать вас, — добавил жандарм с усмешкой. — Несчастный случай с вашим отцом, нападение на вас, сгоревший дом и все прочее… Вряд ли это все его обрадует.
— Правда? Сам-то я рад до смерти…
Во взгляде его отразилось нечто похожее на жалость, всего на секунду, затем он вновь углубился в свои бумаги.
Мы с Софи поспешно вышли из здания жандармерии и сели в «Ауди», которую припарковали на стоянке наших друзей в синей униформе. Оба мы были несколько взвинчены. Нам пришлось вновь пересечь весь городок, чтобы добраться до дома моего отца. Зеваки еще не разошлись, пожарные также пока оставались на месте, и я стремительно выскочил из машины, чтобы не упустить того парня, с которым разговаривал утром.
— Нет никаких шансов, что в подвале уцелели хоть какие-нибудь документы? — с мольбой воззвал я к нему.
— Я бы сильно удивился, мсье. Даже если какие-то клочки спаслись от огня, вряд ли они избежали пожарных шлангов, если вы понимаете, о чем я говорю…
Я очень хорошо понимал, о чем он говорит.
— Можно мне зайти посмотреть? — рискнул спросить я, несмело показав пальцем на подвал.
— Да вы что? Там все раскалено, да и полиция сейчас все опечатает для следствия. Радуйтесь, что это всего лишь бумажки, что жертв нет…
— Угу, всего лишь бумажки, — повторил я, жалобно взглянув на Софи.
По мере того как утренние события отодвигались все дальше, первоначальные паника и смятение медленно обращались в нечто похожее на ужас. Я постепенно осознавал серьезность ситуации. Мало того, что отец погиб в автокатастрофе, которая, судя по всему, отнюдь не была несчастным случаем, но и дом его вполне сознательно подожгли, причем начали с подвала, где он производил все свои изыскания. А ведь для нас с журналисткой этот подвал был главным источником затеянного нами расследования. Я понятия не имел, какую тайну раскрыл отец, но теперь у меня не оставалось сомнений: ставка в этой игре была ужасной… Во всяком случае, кое-кто еще, кроме отца, так думал.
— Ладно! Давайте-ка перекусим, мы ничего не ели с самого утра! — предложила Софи, взяв меня за руку.
— Вы не против, если я поеду за вами на мотоцикле? — глупо спросил я. — Если оставить его здесь, бог знает что с ним произойдет…
Она улыбнулась:
— «Харлей» в моем саду? Угу. Вот почему вы такой печальный и ранимый… Да ладно! Я шучу. Поступайте как знаете с вашей железякой, лапочка!
Она направилась к машине, а я с виноватым видом поплелся к «Электре». Надевая шлем, я разглядел в толпе человека, который пристально смотрел на меня. Я уже видел его, когда мы приехали на место пожара. Он понял, что я его заметил, но не отвел взгляда. Словно хотел, чтобы я обратил на него внимание.
Это был седовласый мужчина лет шестидесяти, и, поднявшись на цыпочки, я приметил под его курткой белый воротничок. Священник.
Пожарная машина тронулась с места, толпа подалась назад, и я перестал видеть человека, который следил за мной секундой раньше. Я стал искать его взглядом в толпе, но он исчез.
Решив плюнуть на него, я завел мотоцикл, чтобы догнать журналистку, которая направлялась к машине, стоявшей в конце улицы. Она села за руль, и я поехал следом. В пути, слегка убаюканный басовитым жужжанием двухцилиндрового двигателя, я спрашивал себя, куда все это нас заведет. У меня не было уверенности, что я хочу понять. Хочу узнать. Ясно было только одно: несмотря на безумие последних дней, несмотря на растущий во мне страх и несмотря на очевидную опасность, я уже давно не чувствовал себя так хорошо в обществе женщины.
С моим другом Франсуа Шевалье я познакомился на первом году обучения на подготовительных курсах «Эколь Нормаль». Наша любовь к Александру Дюма и Умберто Эко, ненависть к Жан-Полю Сартру и Алену Роб-Грийе, страсть к ирландским пабам и фильмам Терри Джиллиана, общий и разнообразный культурный досуг — все это вывело нас на одну дорогу, совсем не соблазнявшую наших однокашников, и надолго скрепило нашу дружбу.
В следующем году я вполне логично продолжил обучение, тогда как Франсуа сменил курс, увлекшись политологией, и надо сказать, добился в этой сфере куда больших успехов, чем я в «Эколь Нормаль». Но связи друг с другом мы не теряли, и за год до моего отъезда в Соединенные Штаты Франсуа зашел ко мне, чтобы сообщить о своем вступлении в ложу «Великий Восток». Он хотел, чтобы я сделал то же самое, и что-то во мне побуждало ответить согласием, но тогда меня больше всего тревожила болезнь матери, да и сама мысль о принадлежности к некой группе мне претила. Хотя меня привлекали изначальные принципы франкмасонства, я отклонил предложение друга, но одобрил его решение. Все последующие годы я разрывался между сожалением и гордостью за свой отказ. Сожаление объяснялось тем, что мне всегда не хватало мужества сделать какой-то философский или даже политический выбор, гордость была вызвана надеждой, что я сохранил некое подобие свободомыслия. Вдобавок, несмотря на уважение к масонским идеям, я не слишком доверял тому, что могли с ними сделать люди. На это Франсуа мог бы ответить, что лучший способ усовершенствовать масонские ложи — состоять в них! Разумеется. Впрочем, сходным образом он рассуждал и о политике.
Действительно, когда мы последний раз встретились перед моим отъездом из Франции, он сообщил о своем решении начать политическую карьеру, естественно, в рядах Леворадикальной партии. Через несколько лет, преодолев все обычные ступени, он стал муниципальным советником, мэром, затем депутатом департамента Иль-де-Франс.
За одиннадцать лет, проведенных в Нью-Йорке, не было месяца, чтобы Франсуа не прислал мне письма. Я был не столь обязателен, но дружеские чувства мои к нему отнюдь не ослабели.
Где-то у меня хранится экземпляр «Алисы в Стране чудес», подаренный мне Франсуа. Великолепное издание с первыми иллюстрациями Джона Теннила. Я преподнес ему точно такую же книгу — как символ нашей дружбы. И мы оба написали друг другу посвящение. Из любимой нами старой музыкальной комедии 50-х годов «Увольнительная в город» с Джином Келли и Стенли Доненом мы позаимствовали идею о встрече через тридцать лет — у лицея Шапталь, с книгой Льюиса Кэрролла в руках. Зарок мальчишеский, спору нет, но такой значимый для нас. Неужели мы уже тогда знали, что жизнь всегда разлучает даже самых верных друзей? Тридцать лет еще не прошло. Я сохранил свой экземпляр «Алисы в Стране чудес». И в назначенный день я приду к лицею Шапталь, что бы ни случилось.
В общем, я позвонил бы столь верному другу и без всякого повода, просто чтобы пригласить его пропустить вместе стаканчик, но обстоятельства сложились так, как они сложились, поэтому тем же вечером, как и было решено накануне, я набрал номер депутата, чтобы попросить его о помощи. Последовательно преодолев все бюрократические препоны, отделяющие законодателей от простых граждан, я наконец услышал на другом конце провода голос Франсуа.
Я даже не известил Шевалье о своем возвращении во Францию, равно как и о смерти отца, так что рассказывать свою историю начал с изрядным смущением. Он проявил полное понимание, и я чуть не расплакался. Расставание со страной отца обрекло меня на разлуку с братской душой, подаренной мне жизнью, и я проклинал потерянное время. Почему я не приложил никаких усилий, чтобы чаще видеться с Франсуа? Какой чудовищный эгоизм удерживал меня вдали от него? Сможем ли мы наверстать упущенные годы, возобновить наши долгие беседы, вечерние вылазки в кино, споры о книгах за кружкой пива на террасе кафе?
Но сумел бы я видеться с ним чаще теперь, когда он был депутатом? Услышав его голос, я понял, до какой степени стал одинок. Бывает одиночество такого рода, что сознавать его начинаешь только после полученного тобой удара. У меня было странное ощущение, что я стою у края пропасти. Но спиной к ней. Лишь от меня зависело не рухнуть вниз.
— Франсуа, — обещал я шепотом, — дай мне только выпутаться из этой безумной истории, и я обязательно приеду в Париж, чтобы воздать должное нашей дружбе.
Каждая из пауз в разговоре была наполнена понятным нам обоим волнением. И множеством сожалений.
— Хорошо, что я могу сделать для тебя? — спросил он, словно желая положить конец этому сентиментальному порыву, который становился уже тягостным…
— Для начала дай мне номер твоего мобильного телефона, чтобы мне было легче связаться с тобой, старик, ведь мне придется звонить тебе чаще, чем способна вынести армия твоих помощников…
Я жестом попросил Софи дать мне листок бумаги и вдруг заметил, что она смотрит на меня по-особому пристально. Словно сумев почувствовать волнение в моем голосе. Она протянула мне блокнот, и я записал номер, продиктованный Шевалье.
— И мне нужно, чтобы ты раздобыл информацию о «Бильдерберге».
— О «Бильдерберге»? — удивился он. — Какое отношение имеет «Бильдерберг» к твоему отцу?
— Это я и хотел бы понять…
Франсуа на мгновение задумался.
— Возможно, это связано с его должностью в ЮНЕСКО, — предположил он.
— Меня бы это очень удивило. Ты можешь уточнить, но я считаю это маловероятным. Как бы там ни было, сейчас мне нужны сведения самого общего характера. Сам я мало что сумел выяснить.
— Откровенно говоря, я тоже мало что знаю. Кажется, это нечто вроде клуба богачей… Давай я позвоню тебе завтра, когда у меня появится информация. Согласен?
— Конечно, — сказал я. — И постарайся разузнать, чем они заняты сейчас. Что делают, кому и какие дают поручения, когда состоится следующее собрание…
— Ладно. Посмотрю, что можно найти. Как приятно слышать твой голос. Ты просто обязан навестить нас, перед тем как вернешься в Нью-Йорк.
— Ты ничего не сказал мне об Эстелле, — прервал я его, прежде чем он положил трубку. — Она ведь беременна, правда?
Я как раз вспомнил, что он сообщил мне об этом в последнем письме. Франсуа уже очень давно был с Эстеллой. Они жили вместе еще до того, как я с ним познакомился! Это была в некотором роде идеальная пара, и даже в те времена я понимал, насколько мне далеко до них…
— Да. На пятом месяце, — подтвердил он, явно удивленный тем, что я об этом помню. — Так не забудь побывать у нас до отъезда.
— Обещаю.
Поблагодарив его, я неохотно отключил телефон.
По ходу разговора я делал заметки, и Софи читала их через мое плечо. Обернувшись, я увидел, что в руках у нее два стакана виски. Один она с улыбкой протянула мне.
— Это для поднятия тонуса. Не сходить ли нам в ресторан? — спросила она.
Я взглянул на нее. Склонив голову к плечу, она ожидала ответа. Поставила свой стакан на столик и закурила. Я взял стакан и отхлебнул немного виски.
— Похоже, вас женщины в ресторан давно не приглашали?
— Почему с вами все так сложно? — парировал я. — Поверьте, вы не первая, кто пригласил меня в ресторан.
— Значит, принимаете приглашение?
— Охотно, — с улыбкой ответил я, — но только приглашаю вас я. И давайте немного отъедем от Горда…
— Ладно. Я бы предложила Авиньон, — сказала она.
В этот момент мой телефон зазвонил. Я со вздохом возвел глаза к небу. Мобильник, казалось, вибрировал у меня в кармане. Софи огорченно взглянула на меня. Небольшая передышка, столь необходимая нам обоим, откладывалась. Когда же я вынул телефон из кармана, то понял, что дело обстоит еще хуже, чем мне представлялось.
Я сразу узнал номер, высветившийся на экране телефона. Дэйв, мой агент. Разумеется, я уже совсем забыл об этой стороне своей жизни и скорчил гримасу, чем хотя бы позабавил Софи.
Я вылетел из Нью-Йорка неделю назад и не прочел ни единой страницы из последних сценариев… Я с давних пор взял привычку опаздывать, но впервые спросил себя, закончу ли вообще свою работу, и Дэйв явно понял это по моему тону.
— Дамьен, парни из Эйч-Би-Оу грозятся начать съемку без твоего одобрения!
— Они не имеют права! — разъярился я.
— В вашем сучьем контракте, Дамьен, предусмотрено, что его можно разорвать в случае, если вы не пришлете approval по истечении deadline!
Дэйв редко бывал груб. Должно быть, он уже подозревал, что я завалю работу. И по поводу контракта он говорил сущую правду. Я знал это так же хорошо, как и он. С точки зрения гонораров Соединенные Штаты, быть может, рай для сценариста, но вот с защитой авторских прав в этой стране дело обстоит хуже некуда, и армия адвокатов, нанятых Эйч-Би-Оу, с легкостью отберет у меня мое детище, если я не сумею найти выхода из ситуации, которую сам же и создал… Хоть я и считался лояльным членом гильдии сценаристов и, следовательно, мог рассчитывать на какую-то защиту, задевать интересы продюсеров кабельного телевидения было слишком рискованно.
— Я почти закончил, — соврал я, сощурив глаза. — В любом случае правка там небольшая. Скажи им, чтобы еще немного подождали… Поверь мне, я сильно продвинулся.
— Мне нужно отослать хоть что-то сегодня вечером! — оборвал меня Дэйв. — Давай то, что у тебя есть, тогда я смогу уговорить их потерпеть.
— Я тебе все пришлю завтра! — обещал я, прекрасно зная, что никак не смогу перечитать и исправить хоть что-нибудь. — Завтра, Дэйв! Абсолютно точно!
Я поспешно отключил телефон, чтобы мой агент не услышал, как давится от смеха Софи.
— Черт побери! — простонал я. — Вот незадача!
— В Авиньон поедем в другой раз… — сказала она. — Сегодня вечером вам придется попотеть… Иначе у вас будут проблемы…
— Вовсе нет! Мне нужно слегка проветриться… И в Авиньоне я никогда не бывал… Кажется, там есть какой-то необыкновенный мост!
Софи не стала возражать, и вскоре мы уже отправились в город пап, где архитектура и изысканная кухня нас совершенно очаровали, не уменьшив, однако, чувства тревоги.
Я испытал подлинное наслаждение эмигранта, надолго оторванного от родины. Красота Авиньона привела меня в восторг: город стоял на вершине горы, его мощные крепостные стены с зубцами и бойницами уступами спускались вниз. Дворец с его готическим великолепием, громадная площадь перед ним, лабиринт мощенных булыжником улиц, провансальские лавчонки в Часовом квартале…
Мы нашли прибежище в небольшом ресторанчике на берегу Сорги, за рядами платанов, сквозь которые едва пробивался плеск колес водяных мельниц. Перед отъездом я уже принял порцию виски и решил, что больше не позволю себе ни капли спиртного. Должно быть, Софи поняла, что у меня сложные отношения с алкоголем, когда я заказал и жадно выпил два стакана газированной воды. Мы не стали затрагивать эту тему, но в ее глазах я увидел больше сочувствия, чем мне хотелось бы.
— Отчего журналистика? — спросил я в надежде отвлечься от своих мыслей и еще потому, что мне хотелось узнать о ней побольше.
— Это все Алан Дж. Пакула.
— Простите?
— Разве вы не видели фильм «Вся президентская рать» с Робертом Редфордом и Дастином Хоффманом?
— Фильм об Уотергейте?
— Да… Впервые я увидела этот фильм, когда мне было пятнадцать лет. Отец записал его на кассету. Мне так понравилось, что я сразу стала смотреть во второй раз. Потом он превратился для меня в культовый. Знаете, тот самый фильм, который смотришь тысячу раз.
— Да, у меня это была «Великолепная семерка»! — со смехом признался я.
— Я смотрела этот фильм по меньшей мере раз в неделю, — продолжала она. — И с тех пор, когда меня спрашивали, чем бы мне хотелось заняться после школы, я всегда отвечала, что хочу быть репортером «Вашингтон пост»!
— А, так вы остались верны детской мечте! Я же хотел стать рок-звездой. Не удалось.
Официант принес нам десерт. Софи закурила. Похоже, она высаживала за день пачки две. Наверное, из-за этого выглядела такой бледной. Но вообще-то ей это безумно шло. Было частью ее личности. Без этих кругов под глазами и белой кожи она не сумела бы приобрести восхитительный облик 50-х годов.
— Знаете, чего мне больше всего не хватает в профессии журналиста?
Я отрицательно покачал головой, продолжая поедать мороженое.
— Треска пишущих машинок. Я обожаю этот звук. В фильме слышишь, как репортеры и секретарши стучат как бешеные на своих больших металлических машинах… и еще скрип валика, когда вытаскивают лист бумаги! Глупости, но мне так нравится. Теперь везде компьютеры, и эти звуки навсегда исчезли из редакций. К тому же люди все чаще работают в выгороженных клетушках.
— Так печатайте на машинке!
— Ну уж нет. Звук мне нравится, но работать на компьютере куда удобнее. И потом, такие люди, как я, сейчас не вылезают из Интернета.
— Что ж, хоть в этом мы схожи: я сам не могу оторваться от экрана монитора и сижу за компьютером почти весь день.
— Ваш агент думает иначе!
— О нет, нет! Не говорите мне о нем! Я здесь для того, чтобы забыть его, помните об этом! Лучше расскажите мне о себе. Например, о ваших родителях…
— Даже так? Это что же, допрос?
Софи подняла брови и отодвинулась вместе со стулом, чтобы закинуть ногу за ногу.
— Ну, вы же познакомились с моим отцом! А я даже не знаю, есть ли у вас семья. Я вообще ничего не знаю о вас!
Она улыбнулась. Вновь придвинула стул, положила локти на стол, уперлась подбородком в собственные кулаки, посмотрела мне прямо в глаза. И приняла решение — удовлетворить мое любопытство. По крайней мере, частично.
— Будь по-вашему. Так вот, я родилась в Париже. Единственный ребенок, как и вы. Мои родители оба на пенсии… Они потрясающие люди. Мне с ними очень повезло.
— У меня была замечательная мать, поверьте…
Она улыбнулась.
— А чем они занимались прежде? — не отставал я.
— Отец всю жизнь отдал системе национального образования, он преподавал филологические науки в выпускных классах и в университете. Именно он привил мне критический дух, как принято говорить. Летом у него был двухмесячный отпуск, и мы с ним побывали почти везде. Мама иногда присоединялась к нам на три недели, но все остальное время я проводила только с ним. Это было изумительно! Мы посетили Соединенные Штаты, Китай, Москву, даже Японию и Индию! Когда я думаю об этом, мне становится стыдно, ведь он меня так избаловал! Взамен он требовал одного — чтобы я вела бортовой журнал.
— Занятно…
— Каждое лето я заполняла тетрадь в сто страниц, описывая свои впечатления о стране, где мы побывали…
— Вы сохранили эти тетради?
— Конечно. Писала я отвратительно, но отец внимательно читал каждую страницу, и я страшно этим гордилась. Я уже воображала себя великим репортером…
— А ваша мама?
— Она была врачом. С ней мы общались меньше. Но это необыкновенная женщина. С очень сильным характером, очень мужественная, очень преданная…
— В общем, детство у вас было идеальное?
Она прервала свой рассказ и склонив голову к плечу, стала изучать меня, словно пытаясь что-то прочесть в моих глазах.
— Идеальное? Да, может быть. Вы хотите сказать, что я барышня избалованная и испорченная?
Я не смог сдержать улыбки.
— Вовсе нет! Напротив, очень мало таких людей, которые понимают, чем они обязаны родителям. Это так… так трогательно. Мне даже захотелось познакомиться с ними!
— Кто знает? Когда все закончится, мы могли бы заглянуть к ним. Отец превосходно готовит…
— А, так и это у вас от него… Забавно, но вы, похоже, были более близки с отцом. У меня же все наоборот.
— Так мне и показалось…
Вновь она проявила сдержанность и не попыталась разузнать больше. Наверное, сумела понять, что я не очень-то жажду распространяться об отношениях с отцом. Все-таки его присутствие ощущалось.
— У меня тоже есть вопрос, — сказала она. — Отчего Нью-Йорк?
Я вытаращил глаза:
— Отчего Нью-Йорк? Не знаю! Откровенно говоря, думаю, что я выбрал наугад. После смерти матери у меня было только одно желание — оказаться как можно дальше от отца. Билет до Нью-Йорка стоил не так уж дорого, и я не стал особо раздумывать. Мне просто не хотелось оставаться во Франции. А потом я влюбился…
— В обитательницу Нью-Йорка?
— Нет. В Нью-Йорк.
— Вот как? Значит, нью-йоркской женщины в вашей жизни не было? — удивилась Софи, и в глазах ее зажегся насмешливый огонек.
— Нет-нет. Это все равно что переспать с одним из своих персонажей! Была одна женщина из Калифорнии, но мы с ней не подвели статистику и развелись после нескольких лет супружеской жизни…
— Подождите. Богатый сценарист из Нью-Йорка, автор популярного сериала и все еще холостяк?
— О, не заблуждайтесь, особого счастья мне это не принесло…
Она отмахнулась от этих слов, и я не смог понять, было ли это жестом недоверия или сострадания.
— А вы? Живете одна? — небрежно спросил я.
— Нет, с моим ноутбуком! — с иронией парировала она.
— Да нет, я серьезно…
— Не знаю, может ли журналистка жить вместе с кем-то. Не знаю даже, хочется ли мне этого. Я никогда не сижу на месте, вечно сую нос в чужие дела, занимаюсь самыми невероятными расследованиями и прихожу от этого в экстаз… Половину времени я трачу на телефонные звонки, вторую половину — на Интернет. Когда случаются редкие передышки, я иду к врачу, чтобы он выписал мне успокоительное! Нет, я и в самом деле не смогла бы создать семью.
— И вы никогда не были влюблены? — осмелел я.
— Почему же? Была.
В разговоре возникла пауза. Нечто неуловимое. Словно она взвешивала меня на невидимых весах. Я ждал.
— Я была влюблена в одну… в одного человека, который преподает историю искусств и математику.
Вот так. Она запнулась перед словом «человек». И я был уверен, что она хотела сказать «женщина». Она выдала себя. Я улыбнулся.
— А кто вам сказал, что в этот самый момент я не влюблена? — спросила она, глядя мне прямо в глаза.
Я не ответил. Софи обладала даром приводить меня в замешательство. Она об этом знала. И обожала это делать.
Я сменил тему, и мы стали болтать о том о сем: о кулинарии, кино, литературе. Она любила зиму, я — весну. Она ненавидела фастфуд, я тоже. Ей нравился Вуди Аллен — как и мне. Она не терпела Спилберга — тут мы расходились. Для меня Пол Томас Андерсон был главным откровением десятилетия — она ценила «Магнолию», но считала, что я преувеличиваю. Каждый второй фильм Лелуша оставлял ее равнодушной: мы сверили впечатления, чтобы убедиться, насколько совпадают наши вкусы. Она обожала «Имя розы» и считала скучным «Маятник Фуко» — я обожал оба романа. Она втайне восторгалась Прустом — для меня настольной была книга «О чтении»… Мы перебрасывались названиями и раскрывали пристрастия вплоть до позднего вечера. Посетители большей частью уже покинули ресторан, а она все говорила «я люблю, люблю, люблю», но я давно перестал слушать. Как ни старался я думать о другом, в одном ухе у меня звучало «секс, секс, секс», а в другом — «лесбиянка, лесбиянка, лесбиянка».
Внезапно я обнаружил, что голос ее умолк. Она встала, наклонилась ко мне и шепнула на ухо:
— Мальчиков я тоже люблю!
И сразу удалилась в туалет.
Чувствуя себя полным идиотом, я остался сидеть за столом один, и в ушах у меня по-прежнему звучала эта ее фраза. Совершенно убийственная. Когда Софи вернулась, вид у нее был такой, словно ничего не было сказано.
— Уходим? — с невинным видом предложила она.
В одном из моих сценариев для «Сексуальной лихорадки» герой сразу овладел бы ситуацией и соблазнил бы эту журналистку, обнаружив, впрочем, после бурной ночи любви, что сексуальные возможности прелестной брюнетки не отвечают его потребностям. Они бы расстались на рассвете, обменявшись для порядка обещанием перезвонить друг другу в ближайшие дни, и, возможно, действительно встретились бы еще раз года через три-четыре: между ними вновь вспыхнула бы искра, но их сексуальные запросы все равно оказались бы несовместимыми… Моим фанам это страшно понравилось бы. Продюсерам тоже.
Но в реальной жизни я заплатил по счету и мы вернулись в дом Софи чуть позже полуночи. Зевая, она пожелала мне спокойной ночи, и мне осталось только думать о ней, пока я не заснул.
Примерно через полчаса Софи постучалась в дверь моей спальни.
— Кто там? — сонно пробормотал я.
— Дамьен! — прошептала она.
Я стал гадать, что ей нужно. Сердце у меня забилось сильнее.
— Дамьен! Сфинкс на линии! Идите скорее! Он ответил мне!
Сфинкс. Тип из форумов. Совсем не то, чего я ожидал. На что надеялся. Я тряхнул головой, чтобы проснуться.
— Иду! — ответил я, вставая с постели.
Неуклюже натянув брюки, я двинулся в ее спальню.
— Он не спит в такой час? — спросил я, усаживаясь рядом с Софии.
— Возможно, он находится не во Франции, если это так, для него сейчас утро…
— На какую газету вы работаете?
Софи посмотрела на меня.
— Уф! Он не использует этот идиотский жаргон! Наверное, щадит меня… Однажды я слышала разговор двух хакеров, ничего не поняла. Ну что, будем с ним играть в открытую?
Я пожал плечами:
— Не знаю. Уже поздно, я плохо соображаю. Пока ничего не говорите ему о моем отце… В остальном полагаюсь на вас, вы же профессионал!
Придвинув стул к письменному столу, она вздохнула, потерла руки, и пальцы ее забегали по клавиатуре. Для нее это было занятием явно привычным. Она чувствовала себя свободно, как рыба в воде.
— Я работаю на «Канал Плюс».
— Какая передача?
— 90 минут.
— Почему «Хейгомейер»?
— Что он плетет? — удивился я, взглянув на Софи.
— Это мой псевдоним для ICQ. Haigormeyer. Я выхожу на связь под этим ником. Думаю, он пытается выяснить, кто я такая.
— Намек на Уотергейт. Александр Хейг входил в администрацию Никсона, а Корд Мейер был агентом ЦРУ. Хейг или Мейер? Именно этих двоих я больше всего подозреваю в том, что они были тайными информаторами «Пост».
— О'кей. Знаменитый «Большой слив». Забавно. Это вы сделали документальный фильм о деле Робера Булена?
— Нет. Другая команда.
— А вы что снимали?
— Последний мой фильм был на тему обогащенного урана.
Почти минуту экран оставался пустым. Софи ждала. Я напрягся. Собеседник, которого не видишь и о котором ничего не знаешь. Такого рода беседы были мне в новинку.
— Чего он тянет? Почему перестал разговаривать с нами?
— Подождите. Он может общаться с несколькими людьми одновременно… Или же.
— Софи де Сент-Эльб, да?
— Так я и думала. Он произвел небольшое расследование.
— Быстро у него получилось! — воскликнул я.
Она кивнула в знак согласия.
— Я предпочитаю Хейгомейер.
— О'кей. Что вы хотите узнать о «Билъдерберге»? Вы снимаете о них фильм?
— Скажем так: пока я собираю материал… В сущности, я о них почти ничего не знаю, мне интересно все, что вы скажете…
— А с чего это я стану вам отвечать?
— С того, что вы первый получите всю информацию, которую я смогу раздобыть. У меня на крючке крупная рыба. Больше пока сказать не могу, но обещаю поделиться с вами всем, что удастся найти. Вы получите эксклюзивный материал онлайн. Как вы на это смотрите?
Я взглянул на Софи неодобрительно. Жестом она попросила меня не тревожиться. Я решил подчиниться ей. В конце концов, ничто не заставляло нас открывать все карты этому странному типу. Кажется, Софи была хозяйкой положения…
— О'кей.
— Расскажите мне о «Бильдерберге».
— Не здесь.
— Почему?
— Big brother is watching!
— За вами следят?
— Да. Of course. [16]Конечно (англ.)
В любом случае ICQ не слишком надежное место… Кроме того, нельзя забывать «Эшелон»…
— О'кей.
— Это еще что такое? — вмешался я.
— «Эшелон». Вы о нем никогда не слышали? Слушайте, вы хоть иногда в газеты заглядываете?
— Ну куда мне, сценаристу комедийного американского сериала, — иронически отозвался я. — Вы думаете, у меня есть время, чтобы читать газеты? Мне хватает иллюстрированных журналов для «пипла»!
— «Эшелон» — это система наблюдения, созданная американскими спецслужбами в пятидесятых годах. С тех пор она постоянно совершенствуется. Сейчас дело дошло до того, что NSA может контролировать телефонные разговоры и электронную почту во всем мире посредством ключевых слов.
— Вы шутите?
— Нисколько. Один компьютер системы «Эшелон» способен отслеживать два миллиона коммуникаций одновременно. Поэтому некоторые хакеры специально используют ключевые слова, чтобы обмануть систему наблюдения, а недавно в Интернете состоялся день борьбы с «Эшелоном»: за сутки десятки тысяч человек послали миллионы электронных сообщений, содержащих большую часть ключевых слов, с целью нагрузить серверы NSA так, чтобы их компьютеры зависли.
— Это безумие!
— Да. Причем «Эшелон» не столь уж и эффективен, ведь американские спецслужбы не смогли предотвратить атаку на небоскребы Всемирного торгового центра…
На экране появилось новое послание Сфинкса:
— Давайте перейдем на IRC. Там спокойнее.
— Мне очень жаль, но я ничего не знаю об IRC.
— Internet Relay Chat. [18]Общение в текстовом режиме (англ.)
Система классическая, но если пользоваться хорошим сервером, все будет в порядке. Именно туда залезал Митник [19]Кевин Митник, один из самых знаменитых хакеров
в великую эпоху. Там безопаснее, чем многие думают. Особенно на серверах Латинской Америки. Скачайте программу IRC. Свяжитесь с сервером Unired в Чили. Я только что занял место администратора, плевое дело. Если вы не отключитесь, я найду вас в сети, и мы сможем спокойно поговорить.
— О'кей. До скорой встречи…
Я не понял ни слова из этой тарабарщины, но Софи захлопала в ладоши. Она пришла в крайнее возбуждение. Что до меня, я почти забыл о своей усталости!
— Вы уверены в том, что делаете?
— Пока мы ничем не рискуем… Подождите, мне надо скачать программу, о которой он говорил.
— Не глупите! А вдруг мой компьютер зависнет? Там же все мои сценарии!
— Хотите, возьмем мой из машины? — предложила она с усмешкой.
— Нет-нет, действуйте. Только будьте осторожны.
Я наблюдал за ней. Интернет она знала досконально. Всего три щелчка мышкой, и программа найдена! Через пятнадцать минут все сайты уже находились на моем жестком диске.
В два часа ночи мы наконец связались с Unired, южноамериканским сервером, о котором сообщил нам загадочный Сфинкс. Тот терпеливо ждал нас.
— Браво. Добро пожаловать на борт, Хейгомейер.
— Спасибо. Ну, так что вам известно о «Бильдерберге»?
— Первое, что могу сказать вам — будьте очень внимательны. О «Бильдерберге» рассказывают много глупостей, потому что группа действует скрытно. И крайне правые экстремисты используют это для своих параноидальных теорий о всемирном заговоре… В общем, не следует доверять лживой информации, исходящей от фашистов, которые кишат буквально повсюду. Но «Бильдерберг», к сожалению, действительно существует.
— В сети я ничего особо интересного не обнаружила…
— Нормально. «Билъдерберг» не стремится к популярности. Главное в его деятельности — это ежегодное собрание, где политиканы и самозваные мыслители предаются коллективной интеллектуальной мастурбации.
— С какой целью?
— Официально эти собрания посвящены обсуждению перспектив развития мировой политики и экономики. Наверное, именно по этой причине этим интересуются такие люди, как директор ФИМО…
— Это еще что такое? — спросил я в полной растерянности.
— Французский институт международных отношений, — объяснила Софи. — Он консультирует политиков и бизнесменов по всем проблемам международных связей.
— Как можно стать членом «Бильдерберга»?
— Хотите вступить?
— Ха-ха.
— У них действует система поручительства…
— Но кто же создал эту группу?
— Она была создана в начале 50-х годов.
— Холодная война?
— Естественно! Первое официальное собрание состоялось в Голландии, в отеле «Бильдерберг», отсюда и название. Сначала организационными вопросами занимался нидерландский принц Бернхардт, но в 1976 году, вследствие скандала, связанного с взятками «Локхида», ему пришлось уступить свое место… Рокфеллеру. Тот, впрочем, заправлял всем с первого дня, но неофициально.
— Каково их реальное значение?
— Если вы хотите снять о них документальный фильм, я вас порадую. Крупная, очень крупная рыба. Группа «Бильдерберг» тесно связана с двумя другими организациями, имеющими сходную цель…
— А именно?
— Официально — способствовать единению стран Запада.
— А полуофициально?
— Сформировать мировое правительство.
— Ничего себе…
— Говорил же я вам, что это самый настоящий сценарий о мировом заговоре! — вырвалось у меня.
Софи подняла брови и вновь принялась стучать по клавиатуре.
— А что это за две другие организации, о которых вы говорили?
— «Trilaterale», хорошо известная во Франции, так как Раймон Барр признался, что в 80-х годах был ее официальным членом, и «Council on Foreign Relation» [21]По международным отношениям (англ.)
или CFR. Вы о них слышали?
— О «Трилатераль» да, какие-то слухи до меня доходили.
— Так вот, соединив Си-Эф-Ар, «Трилатераль» и «Бильдерберг», вы получите сливки финансистов, интеллектуалов, политиков и прочих ультралиберальных светил современного мира. Большинство из них состоит в трех или, по крайней мере, в двух организациях. Буш, Киссинджер, барон Ротшильд, директор ФИМО, Раймон Барр и, возможно, Жоспен. Кроме того, такие люди, как бывший генеральный секретарь НАТО, издатель «Лондон Обсервер» и бывший директор ЦРУ Даллес.
— Прелестно. Но… насчет Жоспена вы уверены?
— Я знаю, что он принимал участие по крайней мере в одном из собраний… Кажется, в 1996 году. С ними вообще ни в чем нельзя быть уверенным! Но главный там не Жоспен. Скорее Киссинджер или Даллес. Если вам нужно что-нибудь погорячее, ищите здесь.
— А когда будет следующее собрание?
— Трудно сказать. Как правило, дата их собраний долго держится в тайне, чтобы дезориентировать журналистов… В этом году я организую конкурс онлайн. Выиграет тот, кто первым узнает время и место собрания «Бильдерберга»! У меня уже немало народу… В 1993 году один интернетчик их здорово нагрел! С тех пор они стали осторожнее.
— Но почему они так боятся журналистов?
— Честно говоря, иногда журналистов приглашают. Помню, что там был Уильям Рис из «Лондон таймс», и он даже написал статью об этом собрании «Бильдерберга». Говорят, что во Франции на такой встрече побывал издатель «Эко». Но это редкие исключения. На официальном уровне это объясняется тем, что присутствие журналистов помешает дебатам, поскольку перед камерами выступающие будут проявлять политкорректность… Забавные типы, правда?
— О'кей. Еще один маленький вопрос, Сфинкс… Каким образом вы все это узнали?
— Я интересуюсь почти всем, о чем нам не хотят говорить. Это философия хакеров. По крайней мере, настоящих хакеров. Информация должна принадлежать всем.
— Это также философия журналистов, которые занимаются расследованиями. Мы можем сотрудничать…
— Посмотрим. Держите меня в курсе ваших действий. Возвращайтесь сюда, на этот сервер, когда найдете что-то новенькое.
— Договорились. Еще раз спасибо, я буду держать вас в курсе.
— Я на это рассчитываю.
Софи вышла из Интернета, со вздохом закрыла крышку моего ноутбука и повернулась ко мне.
— Вы сумеете заснуть?
— Не знаю. Хотелось бы.
Она кивнула.
— Это… грандиозно, а? — спросил я.
— Нужно все проверить… Но если это правда… Да, это грандиозно!
— Давайте все-таки попробуем заснуть! — сказал я, вставая.
Я вернулся в свою спальню. Не знаю, была ли причиной тому усталость или поразительная информация хакера, но я чувствовал, что голова у меня идет кругом. Я никак не мог убедить себя, что все это правда. И заснуть мне удалось с большим трудом.