После того как Стелла познакомила Всеволода с Мартой, Сева недолго думал. Он спросил совета у своей мамы, он доверял ей полностью, он доверял ее предпочтениям и вкусу.
– Мам, ну как тебе Марта, что скажешь?
– А ты знаешь, Севка, и ничего, продвинутая девушка, и одевается со вкусом, и держится в обществе правильно, и попусту не говорит, и рта своего за зря лишний раз не открывает, и преподнести себя умеет.
– Так, что, мам?!
– Женись! Как только Марте исполнится восемнадцать сразу и женись!!!
Скульптора посетила муза.
Эти двое, несомненно, подходили и дополняли друг друга – он и она, и это была любовь без взаимных упреков и попреков, это была любовь чистая – любовь двух мечтателей – двух экстравертов. Марте исполнилось восемнадцать, они поженились, повенчались, и дело пошло… Два сердца соединились в одно. Две души наполнились счастьем. Всеволод и Марта ничего не замечали вокруг себя, они замкнули пространство, внешний мир на себе – на своей любви друг к другу. Они примерили на себя Его одежды, Его любовь к каждому из нас… Любовь ко всему живому, ко всему, что Им создано для нас. Вскоре у них родилась Алиса… С этого момента они оба забыли о прошлом, вышли из тени, надели на лица маски и стали ПЕРСОНАМИ – на несколько лет вперед… Это ли не Божественное начало.
– Сев, а давай, мы снимки твоих работ разошлем по галереям Нью-Йорка? Почему не попробовать, что мы, в конце концов, с тобой теряем от этого?!
– А что, Марта, давай попробуем. Хорошая идея! Вдруг кто откликнется, через месяц МХАТ на гастроли в Америку выезжает, так может, я смогу вместе с мамой поехать. Надо маме позвонить, посоветоваться.
– А мы с ней уже говорили про это, она только за!!!
Вы знаете, и откликнулись, и заинтересовались, и сразу пригласили… И все завертелось, и все закружилось вихрем событий, и дни слились в минуты, а года – в мгновения. Всеволод через полтора месяца полетел вместе с труппой МХАТа и мамой в Нью-Йорк. Мама играла на сцене, а Сева в это же самое время обрастал связями и знакомился с людьми из среды творческой. За это время Всеволод Державин познакомился с Эрнстом Неизвестным, Михаилом Шемякиным, Барышниковым… Его представили сыну Никсона и дочери Эйзенхауэра – Сьюзан. По их заказу Всеволод вылепил скульптуры их отцов (одна из них находится в Овальном кабинете Белого дома, а другая – в библиотеке конгресса США). Он выставлялся в Манифест-галерее, в Рахти-галерее. По окончании гастролей МХАТа Всеволод вместе с мамой вернулся в Москву, а затем обратно улетел в Америку. Скульптор мотался между Москвой и Нью-Йорком несколько лет…
Сева частенько пытался мне рассказывать про свою жизнь в Америке, он там бывал, по его рассказам, 86 раз в течение десяти лет. Я узнал от него о его многочисленных знакомствах с людьми разными и в разных обстоятельствах. Это были люди и известные, и люди из самых что ни на есть низших слоев общества. Это были и белые, и черные, и латинасы, и ковбои, и водители-дальнобойщики, и все кто попало. Он мне об этом рассказывал так увлеченно, что со стороны могло создаться впечатление того, что он мне рассказывает о каком-то чуде заморском. Я же не видел в его историях для себя ничего прикольного и веселого. Я не видел для себя в этих историях ни страха страшного, ни юмора, от которого живот готов разорваться на части. Судите сами, ну что в этом смешного и прикольного, страшного и ужасного – и кто из нас прав…
В ту ночь Всеволод засыпал в пенале (фанерная гостиница пенального типа – с перегородками из фанеры между спальными местами).
– Ты представляешь, только глаза закрыл, только задремал, как кто-то за стенкой начал кого-то трахать, да так трахать, что фанерная перегородка упала мне на ноги, а еще через мгновение ко мне в пенал протиснулась рожа, вся как ночь черная.
– Эй, чувак, держи перегородку, упрись в нее ногами, а то я занят… – Всеволод взял паузу в рассказе, испытывая на прочность мое терпение.
– И чего дальше было, Сев? – не удержался я от вопроса к нему.
– Я перевернулся и подпер подушкой перегородку…
К этому времени прикол был, судя по всему, исчерпан, и Всеволод, довольный своим рассказом и с улыбкой на лице, ждал моей реакции на его рассказ… Судя по всему, он ждал, когда я схвачусь за живот и начну покатываться со смеху. Мне же было интересно, чем в итоге дело кончилось. И я спросил его с серьезным выражением лица:
– И что, тебе удалось заснуть, долго они тебе перегородкой по голове стучали?
– Нет. Как только я перевернулся, то сразу и успокоились. А на следующий день я с этим двухметровым негром познакомился, и мы с ним бухали три дня в разных барах то ли Бруклина, то ли Гарлема…
И в чем здесь прикол? Всеволод Державин просто никогда не ночевал в фабричной общаге. Ночевал бы, понял бы сразу, что значит спать, укрывшись с головой подушкой, когда на соседних двух-трех койках кто-то и кого-то беспрерывно трахает всю ночь напролет, вот прикол так прикол, и так три дня, а то и месяцы и годы…
– Или вот еще случай… Слушай.
– Слушаю.
– Еду я как-то по пустыне, по Техасу, пылища вокруг, бензин на нуле, солнце палит – лампочка уже горит как километров сто, вот-вот встану. Вдруг вдали – где-то с полкилометра, показалась заправка. Так ты представляешь, у меня закончился бензин, когда до нее осталось сто метров. Я эти сто метров машину один до заправки толкал.
– И что из этого, Сев? Со мной, когда в стране топливный кризис был, такое несколько раз случалось. Я однажды с километр тачку на Новой Риге толкал – то с горки, то в горку… до заправки. Я так тогда ноги подкачал, так в конце концов уморился, что едва Богу душу не отдал.
– Не перебивай ты… со своей Ригой и со своими ногами, слушай дальше… Ко мне выходит чувак в джинсах, в ковбойской шляпе и с кольтом в кобуре…
Всеволод сияет разноцветными гирляндами и вот-вот заржет. Но мне-то почему-то не смешно, и я не могу выдавить из себя подобие улыбки. Мне вовсе не смешно, я не понимаю, в чем здесь прикол… Возникла неловкая пауза. Я прервал паузу.
– И что дальше было, Сев?
– Он меня заправил и сказал мне, что с ним лучше не шутить… На моем окаменелом лице появилась сдержанная улыбка, я никак не мог заставить себя рассмеяться, вовсю и от души. Вместо этого я выглядел дураком и глупо улыбался, лишь для того чтобы рассказчика не расстроить…
Мне на ум отчего-то сразу пришло то, как однажды, в конце восьмидесятых годов прошлого века, мне с ныне уже покойным тестем Клюевым Михаил Федоровичем довелось ехать на белых «Жигулях», в два часа ночи из Иваново в Москву через Владимир. У нас уже как пятьдесят километров горела лампочка, и вот-вот мы встанем ночью на трассе и все пропало. Но вдруг справа по обочине шоссе, сразу на окраине деревни, мы разглядели в ночи троих парней с двадцатилитровыми канистрами у себя под ногами. Подъехали, остановились в тридцати метрах от них, так, чтобы в случае чего можно было успеть дать задний ход. Разглядели пацанов повнимательнее и задумались, а стоит ли с жизнью в орлянку играть. Тесть был у меня человеком бывалым, из сибиряков, да и то высказал сомнение вслух: «Может, дальше поедем, от греха по дальше, стоит ли здесь заправляться девяносто вторым?» Пока он это говорил, пока суть да дело, я вычленил из ночи еще две крепкие фигуры на обочине шоссе, которые маячили под светом фар в двадцати метрах от троих чуваков в кепках, щелкавших небрежно семечки на дорогу. Прикинув все за и против, мы все-таки рискнули здоровьем и заправили «копейку» и, что самое главное, при этом не пострадали. Местные ребята, в общем и целом, оказались неплохими пацанами, и это был всего лишь их бизнес, они днем покупали бензин по одной цене, а ночью перепродавали в два раза дороже. Вот прикол, так прикол – вот страху-то было, ковбой в шляпе рядом не валялся…
– Ну, хорошо, ну, хорошо, раз тебе это не смешно, то слушай вот это, слушай, тебе это точно понравится…
– Слушаю тебя, Сева!
– В первый день как только мы с мамой разместились в гостинице (Всеволод первый раз в жизни попал в Америку и вышел в первый свой день пребывания в Нью-Йорке на улицу), мама попросила меня сходить в ближайший магазин и купить кипятильник… Слушай, слушай дальше, со смеху помрешь?! Так вот, я вышел из гостиницы и увидел напротив бар, зашел в бар и купил бутылку ирландского пива. После чего пошел в сквер, открыл бутылку пива, спрятал ее в пакет, чтобы ее не было видно, сел на лавочку и стал балдеть…
– И?
Я сгорал от нетерпения… Севка держался за живот и покатывался со смеху, вот-вот упадет с дивана на пол. Он схватил меня за руку и ржал, не переставая… Закончив со смехом, он отдышался и продолжил рассказ…
– Через минуту ко мне подходит баба-полицейский с напарником. Подходит, прикладывает руку к кобуре и говорит:
– Что у вас в пакете?
– А вам какое дело? Отвечаю я ей. Вадик, ты сечешь?!
– Секу, секу, что дальше?
Севка смеется по чем зря, я же терпеливо жду, пока он перестанет ржать и продолжит свой рассказ. Просмеявшись в очередной раз, скульптор протер пальцами раскрасневшиеся от слез глаза и продолжил, как ни в чем не бывало:
– А она говорит мне. – У нас пить пиво в парке не положено, либо вы выбросите пиво в урну, либо мы вас арестуем. А в это время ее напарник тоже положил руку на кобуру.
– Ну чего, ты бутылку-то допил или выбросил?
– Ты ничего не понимаешь, ты тупой какой-то, Вадик, здесь не в этом прикол.
– А в чем, Сев?
– В полицейских. Они оказались ирландцами. Понял ты меня?
– Нет, не понял. Ирландцами, и что?
– Когда они увидели, что я пью ирландское пиво, то они заулыбались.
– А?! Простое совпадение. Пиво ирландское и полицейские родом из Ирландии… Вот в чем дело. Понятно, теперь все понятно.
– Понимаешь… Оказалось, что они после каждой смены пьют точно такое же пиво, именно в том баре, в котором я купил эту бутылку.
– Сев… Сев… Слушай, что я тебе скажу… – Я перебил скульптора, схватил его за руку и оживился, вспомнив свои молодые годы: – А ты помнишь, как нас менты гоняли отовсюду во времена Брежнева и Андропова, когда мы на лавочках в сквериках и парках, на двоих и на троих, винище и водку распивали?!
– Помню, помню! Чего ты рассказ перебиваешь?!
– Извини, Сев. Так что, ты бутылку тогда выкинул или нет?
– Да выкинул, выкинул! Чего ты к этой бутылке и к этим ментам прицепился, я не про это. Понимаешь, я с этими полицейскими тогда познакомился и до сих пор дружу…
– Так ты мне что, рассказываешь о том, как ты с ирландскими полицейскими познакомился в первый же свой день пребывания в Америке и дружишь с ними уже как пятнадцать лет?.. Ты не шутишь?
– Нет, не шучу. Наконец-то до тебя дошло!
– Так бы сразу и говорил. Так что, ты с тем негром и тем техасским ковбоем тоже до сих пор дружишь?
– Ну, ты тупой, ну и тупой, как же с тобой тяжело. В тех случаях прикол был – ржака! Понимаешь?!
– Понимаю, понимаю… А кипятильник ты купил?
– Ну, ты дебил, в Америке кипятильник днем с огнем не сыщешь, они там не продаются.
– Сев, давай без дураков, ты мне зачем все это рассказывал, зачем мне пургу эту гнал, я в России повеселей штуковины на протяжении своей жизни встречал.
– Да чтоб тебе про Америку, и про американцев, и про себя и свои ощущения рассказать!
– Сев, так бы сразу и говорил, у тебя фотографии тех полицейских имеются?
– Да. А хочешь, я тебе еще расскажу про то, как я четырехметровому дикому аллигатору гамбургер скармливал?
– Нет, не хочу. Ты мне лучше фотографии покажи…
Всеволод достал свои многочисленные альбомы и стал мне с неподдельным удовольствием показывать и рассказывать об ирландских полицейских, да и не только о них. И сердце мое при взгляде на этого задушевного, наивного и гостеприимного скульптора наполнилось теплотой, настолько он был в рассказах своих и гостеприимстве своем искренен и неподделен. Но все же отмечу, не ради прикола и красного словца, а так, к всеобщему сведению… скажу. Наши опера покруче ирландских полицейских будут… Но это по мне и по моему опыту жизненному. А насчет крокодила, который чуть было не сожрал на обед скульптора вместо гамбургера, так фиг его знает, может быть, это и правда была…
– Вадим, а ты знаешь, что сделал Крис, сын моего друга Кевина, с Яриком, сыном Егора?
– Какого друга, какого Кевина?
– Полицейского из Ирландии.
– Так он из Ирландии или из Америки???
Я к этому моменту устал от его рассказов и совсем уж запутался в национальностях, профессиях и именах друзей скульптора… Караул… как устал…
– Родился в Ирландии, а затем уехал в Америку, где и стал полицейским.
– Так что сделал Крис… с Яриком тогда?
Я с трудом догадался, о чьем сыне говорит скульптор в этот момент. Настолько он мне затуманил тогда мозги рассказами о своих бесчисленных друзьях и детях друзей – по всему свету…
– Он сына Егора – Ярика, ножницами наголо подстриг!!!
– Во дела… А зачем?
– Он его за девчонку принял.
– Почему?
– Из-за прически.
– И что?
– Заставил его брюки снять.
– Для чего?
– Для того, чтобы убедится в том, что он мальчишка.
– Убедился?
– Да. Убедился и сказал Ярику, что мальчишкам стыдно и нельзя девичьи прически носить. Взял ножницы и остриг его налысо!
– Не верю, режь меня на части, кромсай на мелкие кусочки, не верю не единому твоему слову. Как сын ирландца может с Яриком на русском языке разговаривать?
– У Криса мама русская.
– Где это было?
– Здесь. У меня в доме. Три года назад.
– И что Анжела???
– Ничего.
– Егор целым остался. Она его случайно в ссылку к тебе не отправила???
– Нет!!!
Всеволод уже ржал, ухватившись за живот руками. Его лицо безудержно надрывалось от смеха… Я же был мрачнее тучи. Мне было искренне жалко Ярика и его папу.