Не все вдовы печальны и молоды, но от всех вдов веет смертельным холодом… Чистая арифметика…
За рассветом закат, за закатом рассвет… На смену утру приходит день, ото дня к вечеру, вечер скоротали, и ночь на дворе. За темной ночью утренний рассвет, за рассветом закат… И так день за днем, ничего нового в нашей жизни. От осени к зиме, от зимы к весне, от весны к лету, а затем и осень с зимой – и так год за годом, без перемен – несколько десятков столетий подряд. Выпал снег, пришли холода, народ переобул летнюю резину на своих авто на зимнюю, кроссовки в чуланы – до весны, зимние сапоги и валенки на ноги. Ветровки – в шкафы, шубы и пуховики – в дело. Коньки, санки, клюшки – все в дело – зима пришла, скоро Новый год. Все мы любим Новый год, и млад и стар, и женщины и мужчины, и одинокие пенсионеры, и жизнерадостная молодежь, все мы ждем от года Нового перемен… И что в итоге… получаем к концу года – очередное послание президента к своему народу.
Отмели метели, спали морозы, день становится все длиннее – день ото дня света все больше и больше прибывает на улицы наших городов. День – длиннее, но ночь-то – короче. Природа день за днем, как хорошо отлаженный часовой механизм, только то и делает, что упрямо гнет свою линию и правит бал своей невидимой рукой. И нам ничего не остается делать, как только подчиниться этой железной воле и следовать за настроением природы – след в след. Мы вслед за сменой суток приспосабливаемся к этим настроениям каждый Божий день – засыпая с закатом и просыпаясь с рассветом. И незаметно для себя к весне мы начинаем забывать о том предчувствии перемен, которое трепетало нашу душу в тот момент, когда куранты отсчитывали последние минуты года старого…
А почему забываем о предчувствии перемен? Да потому, что их и нет, этих самых перемен, – все одно и то же, и так каждый год.
Начал подтаивать снег, появились первые ручейки, на смену февралю пришел март, и стало быть, пришла весна. Согласитесь – и в прошлый год было то же самое. В апреле набухли почки на ветках все еще голых деревьев, на улице стало много теплее. Апрель – самый лучший месяц весны, месяц перемен, в этот месяц тает снег и становится много теплее – природа преображается. Но вскоре наступает спокойный и размеренный май, месяц, не склонный к скачкообразным изменениям в своем настроении. Май монотонен, терпелив и зануден. В этот месяц на деревьях, как в замедленной киносьемке, набухают и распускаются почки, и в первых числах мая деревья покрываются первыми зелененькими, как точечки, листочками. Покрываются постепенно и незаметно для нас под покровом ночи. И вслед за листочками, покрывшими собою деревья, мы тоже устремляемся к лету. Мы с радостью сбрасываем с себя куртки и до срока переодеваемся в летние наряды, а заодно и достаем из чуланов велосипеды, вместе с роликовыми коньками. А на майские праздники все за город – на природу, за запахом шашлыков и первой любовью. Но скоро наступит лето, наступит пора отпусков и придет время пришлой любви, той опьяняющей и отрезвляющей любви, от которой остается только прах воспоминаний.
Точно так было и в прошлом году – ничего нового, все без перемен. А ведь еще совсем недавно били куранты, и мы чокались, и наши сердца надеялись на новое счастье в ожидании праздничного салюта, но нет ничего нового в нашей жизни, все по-старому, год от года по-старому…
Лето, как мало оно длится, всего-то три месяца коротких, а отпуск и того меньше. Мы целый год жили в ожидании отпуска, и вот он пролетел одним днем. Но год-то назад было то же самое. Та же Турция или та же Греция – и опять на работу, и скоро осень – и нет любви, и время расставаниям пришло. И на смену летним ярким и солнечным дням придут другие дни. Дни осенние – тоскливые и дождливые, все под стать нашему настроению. И мы опять, не замечая того, приспособились к настроению природы… И опять без перемен, так было и десять лет назад, и двадцать, и тридцать – ничего не изменилось. Мы все так же влюблены в осень, а она все так же влюблена в нас.
Слякоть, грязь на улицах, повсюду лужи, и мы то и дело перескакиваем через них, мы все время промокаем и не выпускаем из рук зонтов, а тут еще какой-нибудь негодяй, любитель опрометчивой, резкой и быстрой езды, возьмет да и обдаст тебя грязью с головы до ног. Напасть за напастью, от дождя к дождю, от осени к осени. И лишь лето бабье из года в год возвращает нас на недельку-другую в лето красное, зазря пропитое и пропетое нами…
И в осень ту гадкую никто из нас уже и не вспомнит о тех загаданных нами желаниях в то мгновение, когда мы открывали шампанское под бой курантов десять месяцев тому назад, – все коту под хвост, лишь бы насморк по дороге на работу не подцепить.
Но наступила последняя неделя декабря, и мы вновь живем предчувствием Нового года, и вновь ждем перемен к лучшему, и загадываем все новые и новые желания, которым вряд ли, будет суждено сбыться и в этот раз. И так из года в год одно и то же, предчувствие перемен в новогоднюю ночь, перемен, которым не суждено будет сбыться. Каждый год мы попадаем в ловушку настроения природного. В каждый Новый год мы впадаем в самообман и живем грезами, но не будет никаких перемен в природе и в сказочной стране. Да, по правде сказать, и страны-то такой нет, а может, и есть… Но мы-то ее… не знаем.
Вот и наша с вами Агата загадала свое очередное желание в прошлый Новый год. То желание, которому так и не суждено будет сбыться. В этот год ее муж утонет на море. Кто же о таком мечтает под бой курантов, мало кто – чистая математика. В наследство от третьего по счету мужа Агата Овечкина получит не только квартиру из четырех комнат в городе Светлограде, но и зависимость от гидропоники, а также общих с мужем-утопленником друзей. Агата относилась к типу женщин немногословных и задумчивых, скучных и унылых, натур въедливых, дотошных и самоубийственных. Такие женщины почему-то рано взрослеют и рано стареют. Она была сдержанна сама в себе, не выказывала и не выплескивала эмоций наружу, была аскетична в своих желаниях и поступках как в быту, так и на людях. Невозможно с ходу разобраться и понять, откуда у нее в характере взялись такие наклонности к двадцати восьми годам. То ли гидропоника была причиной всему, то ли смерть последнего мужа добила ее окончательно и привела к столь плачевному состоянию, все в нашей жизни возможно. А может, и то и другое, вместе взятое, но не исключено и то, что она родилась с такими наклонностями. Она уже с детства держалась в сторонке, обособленно от других детей. Такие девочки самостоятельны. Они никогда не забывают нанесенных им обид, но сносят эти обиды молча, переваривая их внутри себя – они не мстительны. Они страдают, но не мстят, а лишь крепко сжимают губы, они умеют молчать и терпеть, стараясь не выказывать вида. Но при этом сам их внешний вид выдает их с потрохами – по ним сразу видно, что они из-за чего-то обиделись на весь белый свет. Первый класс, второй, третий, четвертый… десятый. Часы и дни слились для нее в недели, недели и месяцы превратились в года. Однообразие убаюкало нашу Агату, она заснула ЛЕТАРГИЕЙ в первом классе, а проснулась в десятом. К семнадцати она выглядела на двадцать два, а первого мужа похоронила в девятнадцать. Андрей умер по совершенному пустяку из-за ничего. Он сидел за кухонным столом и слизывал языком почтовую марку, для того чтобы наклеить ее на конверт. Агата в это время по неосторожности выронила из рук тарелку с борщом и вскрикнула… Тарелка упала на пол и разбилась. Осколки разлетелись по кухне, а борщ разлился по полу бурой лужицей. Агата ойкнула, ахнула и сложила руки на груди… Муж Андрей вздрогнул, вместе с прилипшей к языку маркой, и обернулся на шум. Открыл рот и попытался спросить жену: «Что случилось?» Но вместо этого лишь прохрипел и выпучил глаза наружу… Он вместе со вздохом заглотил марку. Марка пошла не тем горлом… и перекрыла Андрею дыхательные пути… Его схватили судороги… Голова упала на обеденный стол, тело обмякло, руки сползли к полу, для Андрея все закончилось к двадцати годам. Он не дышал и не шевелился, а вскоре и посинел, он так и не успел пожить по-настоящему и отправить другу свое письмо.
Похоронив мужа, Агата, недолго думая, сменила фамилию Семисчастнова на девичью Могильниченкова. Эту свою фамилию она унаследовала от отца, который всю жизнь, как и дед и прадед и все потомки вдовы по мужской линии, вплоть до седьмого колена, проработал на Востряковском кладбище столицы могильщиком, где вместе с братом и дядей рыл могилы.
Прожил отец Агаты недолго, всего-то тридцать пять лет, впрочем как и дед с прадедом, и дядя, все они не дожили до сорока. Мама же вдовы не пережила скоропостижной кончины своего супруга и через год бросилась под электричку, неподалеку от станции Москва – Товарная. Довоспитывала Агату бабушка, которая чудом выжила после перенесенного ею в сорокалетнем возрасте менингита. В двадцать четыре года Господь прибрал к рукам и второго по счету мужа Агаты Могильниченковой. Когда гроб с телом второго супруга Агаты опускали в могилу на Востряковском кладбище столицы, под свинцовым небом каркало и кружило воронье черное, а самой Агате можно было уже смело дать тридцать два, а то и тридцать четыре года. Близкие родственники покойного исподволь косились в ее сторону, при этом они остерегались проронить лишнее слово вслух, но лишь перешептывались меж собой. Второй муж опечаленной вдовы умер странно – ни к месту и не вовремя. Он был крепкий телом и сильный духом малый, и ничто не предвещало столь быстрого его исхода. Патологоанатом при вскрытии развел руки в стороны – все чисто внутри, чисто, как слеза младенца, ни к чему не подкопаешься и не придерешься. Все в ажуре… Все органы покойного все также пышут здоровьем и выглядят молодцом… Он лег спать, заснул, да так и не проснулся. Сердце у второго мужа Агаты было, как у быка, печенка – хоть на обед подавай, а почки… ах, что у него были за почки. Ни инсульта, ни инфаркта, ни еще какой-нибудь там гадости – типа мышьяка или какого-нибудь другого яда, в крови покойного эксперты-криминалисты так и не обнаружили. Он просто заснул и не проснулся, вот и все, умер во сне молодым и здоровым красавцем… Когда его труп прикрывали крышкой, для того чтобы приколотить ее гвоздями к гробу, щеки и кончик носа второго мужа Агаты Могильниченковой отчего-то раскраснелись, словно в сауне распарились… До самого последнего момента родные и близкие покойного в тайне для себя надеялись на чудо – на то, что он вот-вот задышит, встанет и пойдет… Но он не встал и не пошел, он не дожил и не допел, а стало быть, и не допил свое!
Оба первых брака Агаты были бездетными и скоротечными. Третий муж, Дима Овечкин, был высоким самоуверенным блондином с серыми глазами. Спортивен, продвинут, современен, прост в общении (все без лишних слов – главное – достигнуть результата и прийти к финишной первым). Скоротечная влюбленность с первого взгляда и быстрый ЗАГС – через месяц. Через год родилась дочка, родители назвали ее нежным именем – Мартой (в честь третьей жены скульптора), вскоре и сын поспел, имя ему было дано – Влас.
Дмитрий внешне, несомненно, подходил Агате, или она подходила ему – и это далеко не праздный вопрос – кто кому подходит… совсем не праздный – от этого многое зависит, если не все, он был бизнесменом средней руки – он торговал палладием. Где и как торговал, на какой торговой площадке и в каких объемах, не знаю и даже не догадываюсь. Но знаю точно, что торговал достаточно успешно. Важно то, что в тот год, когда скульптор приобрел дом у генерала Григорьева, Агата со своим мужем купила себе квартиру в Светлограде. А еще важно то, что Дима много-много лет дружил с Мартой – третьей и венчаной женой скульптора. И вот эти два обстоятельства уже будут касаться скульптора напрямую, а не опосредованно. Вскоре после третьей свадьбы Агата сделала и свою первую затяжку гидропоники…
Через три года после переезда в Светлоград Дима поехал отдыхать в Крым без жены. Агата осталась с детьми дома – в Светлограде. За три месяца до отпуска Дмитрий со всего размаха врезал Агате, так что она отлетела на три метра от него – зря он это сделал… Агата и до этого-то удара по переносице не отличалась особой словоохотливостью, а тут и вовсе замолчала, словно замок на рот повесила… Она затаила в себе обиду. Три месяца они жили под одной крышей, вели совместное хозяйство, воспитывали детей, делили супружеское ложе, но при этом молчали… Когда Дмитрий приходил с работы домой, то ужин для него был разогрет и стоял на столе. Когда он заходил в спальню, постель была застлана… Дмитрий, входя в спальню, содрогался от холода, еще до того как успевал раздеться и лечь в постель. Несмотря на лето за окном в спальне веяло осенней прохладой, если Агата еще не ложилась спать, и зимней стужей – если Агата Овечкина к тому времени уже лежала под белоснежным одеялом. Когда же Дмитрий исполнял свой супружеский долг и дышал, как кобель, высунув изо рта язык, тело супруги казалось бездыханным. Когда глаза Димы вылезали наружу и из них во все стороны сыпались искры, Агата молча смотрела в потолок… Агата стала безразлична к мужу.
Пришло время Дмитрию паковать чемоданы, пришло время отпуска. Поехав в отпуск в Крым, Дима купил себе тем самым… билет в один конец – он пришел первым к финишу… Дмитрий стал утопленником в тридцать пять неполных лет, мечтал ли он об этом под бой курантов в новогодний праздник – сами решайте… Скорее всего, на этот год у него были другие, несколько иные планы (о планах вдовы на тот год мне, к великому моему сожалению, ничего не известно. Хоть я и пытался неоднократно и под разными предлогами выведать у нее об этом, кое-что и для себя. Но она молчала в ответ на мои назойливые вопросы и расспросы. Что да где? Где да как, а что почем? Молчала так, словно водой захлебнулась… Лишь однажды она шутливо предостерегла меня, лукаво погрозив мне пальчиком: «А любопытной Варваре на базаре нос оторвали!!!» Теперь уже я замолчал, словно воды в рот набрал. Но в планы третьего мужа вдовы вмешалась гидропоника. Агата осталась одна, и ей стало одиноко и тоскливо вечерами… После смерти мужа прошло около полугода…
В это утро Агата, как обычно, оставила детишек под присмотром бабушки, а сама пошла в тренажерный зал, для того чтобы слегка пройтись по фитнесу. После смерти мужа Агата изменилась значительно и ее было не узнать. Она распрямилась, у нее словно выросли крылья за спиной, она стала много задумчива, она начала много размышлять… Агата выискивала для себя смысл во всем, она искала его там, где его и быть не может. Она подвергала все анализу и самоанализу, пытаясь понять и найти причину того, что с ней произошло. Почему же она все-таки в очередной раз стала вдовой – в третий уже раз, и это-то всего в двадцать восемь лет – почему все пошло так, а не иначе… Она хотела докопаться до сути… В результате и без того мрачная и похолодевшая Агата помрачнела и охолодела еще больше. Ее бледное лицо стало бледнее белой ночи, а взгляд – холоднее северного сияния. Зрачки глаз стали треугольными и замерли на одном месте. Во время ходьбы она держала ровно спину и плечи, не отрывала от груди подбородка и все время смотрела себе под ноги. Казалась, что она вот-вот расправит плечи и оторвется от земли… Наберет высоту и станет на короткое мгновение – королевой птичьего полета, КОНКОРДОМ – средь простых прохожих… Каждый шаг, который она делала, отдалял ее от мрачных воспоминаний и гнал вперед навстречу непознанному, но неизбежному и неотвратимому – фатальному событию, к встрече с четвертым своим избранником.
Настало время привести себя в порядок… Для начала, в итоге продолжительных раздумий, Агата решила завязать с гидропоникой. Она наконец-то докопалась до сути – до крайней, как ей казалось, истины. Во всех своих бедах она обвинила не кого-нибудь, а самою гидропонику… Но принять решение просто, но завязать не просто. Муж-то умер, но друзья и поставщики дури остались в живых. Наркодилер был всегда рядом и не оставлял несчастную вдову в покое ни днем, ни ночью. Он тенью следовал за ней. Далеко за полночь ночную тишину встревожил телефонный звонок. Агата с трудом оторвала голову от подушки и открыла спросонья глаза:
– Алло.
– Агата, ты куда пропала?
– Никуда я не пропала.
– Так ты будешь деньги за товар отдавать?
– Какие деньги, ты чего ночью мне звонишь?
– Твой муж заказал у меня партию гидропоники и не выкупил!
– Раз он заказывал, то пусть он и выкупает!
– Как я с мертвого деньги возьму? Ты чего гонишь, коза?!
Агата отключила телефон… Она начала всерьез опасаться за свою жизнь, а заодно и за жизнь и здоровье своих деток… Но мир не без добрых людей и кто-то из знакомых дал ей дельный совет. Через некоторое время, теперь уже в телефонной трубке наркодилера, раздался звонок.
– Алло.
– Вас беспокоит оперуполномоченный Попов, городского отделения полиции. Вы знакомы с Агатой Могильниченковой?
– А что случилось?
– Повторяю свой вопрос, гражданин Сергеев, вы знакомы с…???
– Да, немного знаком…
– Вам надо явиться ко мне в 23-й кабинет во вторник, к десяти утра!
– А по какому вопросу?
– Что, не догадываешься? По твоему вопросу. По тому вопросу, который не меньше чем на пять лет общего режима тянет!!!
– Я, к сожалению, во вторник к вам прийти не смогу, на это время я уже к врачу на прием записан…
– Во-первых, не прийти, а явиться. Во-вторых, если вовремя не явишься, то получишь на руки повестку. В-третьих, если и по повестке не явишься, то жди к себе наряд полиции. Ну, а если тебя наряд полиции дома не застанет, то я подаю тебя в розыск по стране. Тогда, сам все знаешь, все пропало для тебя и в-четвертых уже не будет. Ты все усек? Тебе все понятно?..
– Да.
– Что ты понял?
– Я больше к Агате близко не подойду и ни разу не позвоню.
– Конечно же не подойдешь и не позвонишь, ты в это время сидеть будешь. Я тебя жду у себя во вторник утром, все, разговор закончен!!!
Более продавец дури беспокойства Агате не доставлял, его тень перестала преследовать убитую горем вдову по пятам, он исчез из ее поля зрения так же незаметно, как вечер исчезает в ночи.
Вдова обрела спокойствие и в который раз полностью сосредоточилась на своих мрачных мыслях. Теперь уже ничто не отвлекало ее от раздумий, которые неизбежно сводились для нее лишь к одному вопросу – кто следующий на очереди?
Так бывало с ней и раньше, но не в столь ярко выраженной форме. И если после смерти первого мужа в ее сознании вопрос не стоял так остро, а именно в такой жесткой его формулировке: «Кто следующий на очереди?» То после смерти второго он не мог не возникнуть в голове вдовы, пусть даже в самых смутных его очертаниях, возникнуть с опаской: «Неужели и следующего – третьего по счету, поджидает та же участь?» Сейчас же, в четвертый по счету раз, после того как на воде утонул третий муж, все было расставлено по своим местам и все стало ясно для нее.
Ее подсознание подсказывало ей, что в этот раз все предрешено, и вопрос стоял именно так: «Кто следующий по очереди?» Вдова и все ее знакомые и знакомые ее знакомых знали об этом точно… Они знали наперед и не сомневались ни на секунду, что следующий непременно вытащит для себя метку черную и купит тем самым себе билет на тот свет… Оставалось только ждать… Его – четвертого!!! Агата, как и в прошлые три раза, не занималась активным поиском, она знала наперед, что и в этот раз все произойдет само собой. Естественным, спонтанным образом… Четвертый сам явится к ней из ниоткуда и уйдет от нее в никуда.
Закончив занятия в тренажерном зале, по дороге домой вдова зашла в церковь и поставила свечку за упокой души – третьего. Агата это делала по старинной, стародавней, старомодной и общепринятой привычке… Точно так она поступала и после смертей двух предыдущих ее мужей. Сегодня, как и вчера, для печальной вдовы все было выдержано в естественных для нее серых тонах. Когда она вышла из церкви, то на небе светило солнышко. В то же время, когда она только подходила к церкви, на небе не было ни одного просвета. Оно – непостижимое и до сих пор и до конца нами не познанное небо, было черным все в грозовых облаках. Как только Агата отошла от церкви не больше чем на двадцать шагов и опять задумалась о своем… то на небе тотчас стали собираться пока еще рыхлые тучки и начинал накрапывать пока еще мелкий дождь. Вдова распрямила спину, расправила плечи, уткнулась подбородком в грудь, прибавила шагу, раскрыла черный зонт с коричневой рукоятью и стала, не обращая никакого внимания на непогоду, подниматься вверх по горочке, в сторону Маяковки. Она шла широким и быстрым шагом и не замечала очевидного для всех тех, кого дождь застал в движении, – она не слышала вокруг себя шума дождя во всем его многообразии. Дождь усиливался, поглощая собой один квартал городка за другим. Капли дождя наступали единым фронтом вдове на пятки. Подул шквальный ветер. Зонтик вдовы надул свои паруса. Вдова еле касалась асфальта – она почти парила над землей, дождь еле поспевал за ней, то опережая ее на десяток-другой метров, то вновь отступая ей за спину. Когда вдова входила в подъезд дома, в котором жила с бабушкой и двумя детьми, все небо от края до края было застлано стальными беспросветным тучами и дождь лил так… что не продохнуть. Как только за вдовой хлопнула входная дверь и она поднялась в лифте на восьмой этаж, небо чудесным образом просветлело и дождь прекратил наводить свои порядки в городе… Дождь не только перестал шуметь морским прибоем, но и брызгать по асфальту, и звенеть, и журчать своими каплями и струйками по водостокам труб, хаотично и беспрестанно, в свойственной только ему одному манере, подкрепленной вековыми традициями православных мастеров кровельных и жестяных работ. Войдя в квартиру, Агата и раздеться не успела, как к ней подскочили ее детки:
– Мамочка-мамочка, ты где так долго была???
– На фитнесе. А еще в церковь по дороге заходила.
– Мы так по тебе соскучились!!!
– И я тоже скучала по вам… Детки мои!
Агата присела на колени, прижала к себе Власа и Марту, прикрыла глаза… В этот момент Агата почему-то поймала себя на мысли о том, что и вчера было то же самое… И завтра будет то же самое… И послезавтра… И каждый Божий день… Но однообразие не угнетало вдову в этот раз, как это обычно случается с большинством из нас, а даже, наоборот, вселяло в нее уверенность, придавало силы и надежды на будущее.
Этот скромный вечер не предвещал молодой вдове ничего особенного, все как вчера. В девять вечера она уложила детей в кроватки, а бабушка почитала им на ночь сказку. Влас и Марта прикрыли глазки и засопели сладким детским и беспробудным сном до самого утра.
Агата вышла из детской на кухню, вытащила из пачки сигаретку, положила в карман халата зажигалку и вышла на лестничную площадку. Бабушка вздохнула в сердцах и промолчала. Ей было не по душе то, что ее внучка то и дело тянется рукой к сигарете, но что поделаешь. Ведь она уже не молоденькая девочка с косичками, но многоопытная вдова и сама знает, что ей делать и как ей жить…
Агата призадумалась и щелкнула зажигалкой, облокотилась спиной о стенку и глубокомысленно затянулась. Выдохнула и вновь задумалась. Все, как в тумане, все в дыму и никакой ясности… Агата затянулась еще раз, дыма стало больше, но свежих мыслей от этой затяжки так и не прибавилось. Агата докурила сигарету и зашла в квартиру, подошла к бабушке и обняла ее за плечи…
– Бабуль, не сердись ты на меня, вот увидишь, я обязательно брошу курить, вот увидишь.
От прикосновения рук внучки плечи бабушки онемели. Евгения Марковна не удивилась этому, с недавних пор она стала замечать, что с Агатой происходит что-то не совсем ладное… Вначале она стала обращать внимание на ее потускневший взгляд. А затем и на ее похолодевшие руки. Евгения Марковна не могла также никак понять и найти разумное объяснение тому, почему на тех предметах, к которым прикасается внучка своими руками, зачастую появляется самая настоящая изморозь… а на тех предметах, на которые она посмотрит, – самый настоящий иней…
Это пугало и озадачивало пожилую женщину.
– Да ладно, внучка, тебе… – Бабушка взялась рукой за краешек фартука и утерла им глаза… – Агата, сходила бы ты к врачу, посмотри, какие у тебя холодные руки.
– Бабуль, это пройдет. Это ненадолго. Скоро я согреюсь, вот увидишь. Не бойся за меня, мне не нужен врач. Мне нужен друг…
Агата прикрыла рот, не договорив до конца, убрала руки с плеч бабушки и прошла в залу. Уселась поудобнее в кресло, поджала под себя ноги. Включила торшер, комната наполнилась приятным полумраком от неяркого света. Вдова нащупала рукой книгу, которая вот уже третью неделю подряд как облюбовала для себя место слева от кресла на отполированном итальянском, с изогнутыми и причудливыми ножками, миниатюрном журнальном столике. Укрылась пледом, открыла книгу на закладке, поискала глазами строку, на которой она вчера остановилась… и погрузилась в прочтение книги. Она пробежала глазами по строкам и перевернула страничку…
Ее очень тревожила судьба главной героини романа. Как же все в жизни непросто. Героиня оказалась в очень запутанной и затруднительной для себя ситуации: вроде и замужем, и сын подрастает. Но сама-то она по девичьей глупости влюбилась в другого, и спит с другим, и беременна от другого – и что об этом подумает свет… какой кошмар. И что будет, когда о ее бурном романе с горячим молодым красавцем узнает ее глуповатый и холодный муж… Какой же интересный роман – про любовный треугольник, века позапрошлого. Как все наивно и умилительно… Да, были времена!!!
– Агата, тебе кофейку не заварить?
Агата быстро-быстро, как только можно быстро, закивала головой и замахала рукой, не отрывая глаз от книги.
Через пять минут бабушка поставила внучке на журнальный столик чашечку кофе…
Агата сделала короткий глоток, прихлебнула, еще сильней поджала под себя ноги и перевернула страницу. Она под конец дня наконец-то забыла о своих мрачных мыслях и согрелась под пледом.
Через полчаса Агата положила закладку на очередной страничке и прикрыла книгу. Немного взгрустнула.
Раздался неожиданный звонок на телефон. Вдова резко вздрогнула, оторвала подбородок от груди и дернула несколько раз головой по разным углам комнаты. Ее глаза суетливо забегали в поисках места, на котором остановить свой взгляд. Отпечаток от холодного взгляда вдовы оставался на каждом из тех предметов, на который она успевала посмотреть. По комнате подул сильный ветер, шторы на окнах взволновались, напряжение в сети скакануло, лампочка под абажуром заморгала, вдова ответила на звонок.
– Алло.
– Привет, Агата, как ты там?
– Это ты, Марта?
Агата сразу же узнала по голосу свою наилучшую и чуть ли не единственную подругу.
– Да.
– Привет.
– Привет, привет. Как поживаешь?
– Да так, ничего особенного. Днем на фитнес ходила. После фитнеса в церковь. А потом домой, час назад детей спать уложила и сейчас книгу читаю.
– Какую?
– «Анну Каренину».
– Нашла что читать. Может, тебе чем помочь?
– Не знаю… Чем ты можешь мне помочь? Да и как поможешь, сидя безвылазно в Индии?
– Я сейчас не в Индии, но рядом – в Костроме. Кстати, ты знаешь о том, что рядом с тобой мой бывший живет?
– Нет.
– Странно… Я думала, знаешь. Я про него тебе раньше разве не рассказывала?
– Рассказывала, но никогда не говорила о том, где он живет.
– В пяти километрах от Светлограда, в деревне…
– Это совсем рядом… А к чему этот разговор?
– Так, ни к чему. Просто он человек отзывчивый и всегда готов помочь в беде своим знакомым. Запиши его телефон на всякий случай, вдруг тебе от него помощь понадобится.
– Давай, диктуй… Подожди, сейчас только ручку возьму… Хорошо, все записала.
Прошло с полчаса после звонка Марты… И Агату было не узнать. За эти тридцать минут она сосредоточилась и побледнела. Температура ее тела опустилась ниже тридцати четырех градусов тепла. До ее рук стороннему человеку нельзя было дотронуться, без риска подхватить простуду и закоченеть на месте. Она медленно ходила по комнате взад-вперед и из угла в угол. Вдова вошла в транс и позвонила четвертому.
– Здравствуй, Всеволод, меня зовут Агата. Я давняя подружка Марты, она дала мне твой телефон и сказала, что к тебе всегда можно обратиться за помощью.
– А что случилось?
– У меня недавно муж умер. Мне одиноко и холодно!
– Тогда приезжай ко мне. Вдвоем легче одиночество переносить…
– Иду к тебе!!!
Агата медленно встала с кресла, ее лицо оживилось, на нем появилось подобие замороженной в холодильнике улыбки. Вдова достала из кармана халатика телефон и связалась с диспетчером таксомоторного парка.
– Диспетчер городского такси номер один, слушаю вас…
– Добрый вечер. Мне нужно доехать до деревни…
– Это будет за город. Двести пятьдесят рублей.
– Записывайте адрес…
Агата продиктовала свой адрес.
– Ожидайте машину в течение десяти минут.
Агата спустилась на лифте на первый этаж, вышла из подъезда на улицу. Перед подъездом ее уже поджидало такси. Накрапывал мелкий дождик, через минуту перешедший в град. Агата села в машину.
– Куда вам?
– К другу…
– Я не про это.
– А про что?
– Куда вас отвезти? Девушка, хватит мне голову морочить, или едем или нет?
– Я же сказала – едем… К другу!!!
– Девушка, с вами все в порядке?
Водитель несколько раз пощелкал своими пальчиками перед лицом пассажирки, пытаясь вывести ее из заторможенного состояния. Вдова коснулась руки водителя своей рукой и отвела ее в сторону – от лица. В эту же секунду левая часть туловища таксиста охолодела, начиная от пальчиков, через всю руку и предплечье, вплоть до самого сердца, в результате чего он весь онемел. А золотистые очки, сдвинутые на нос, примерзли блестящими дужками к его ушам.
– Со мною да. А с вами?
Вдова обратила внимание на то, что водитель раскрыл рот и лицо его стало белее снега. Агата испугалась этого и быстро отдернула руку. Водило вдавил голову в плечи и сглотнул слюну. Смертельный холодок сразу отступил от сердца. Холодок отступил, а хлынувшая к лицу кровь оживила испуганного таксиста и дала волю его словам.
– Адрес вашего друга назовите, пожалуйста? – пролепетал, заикаясь от смертельного страха и уставившись в руль лицом, таксист.
С этими словами с дужек очков, сдвинутых на его глаза, слетела изморозь, и они отлипли от ушей вместе с прилипшей к ним кожей. У водилы защипало за ушами, из-под ушей наружу просочилась кровь.
– Деревня Забулдыгино, дом 85 F… Поехали же уже скорей!
– Понял вас, сию минуту – уже еду… Водитель отжал сцепление, передернул рычаг коробки скоростей и отъехал от подъезда.
Всеволод четыре дня назад в очередной раз повздорил с Анной и пребывал в тоске и нерешительности. Дело неизбежно шло к запою. Он сидел в столовой и намыливался заглотить целиком очередную рюмку коньяка. Он был в том состоянии, когда ты еще не пьян, но уже и навеселе. Лицо у скульптора расслабилось и не выглядело дерганым, ни один мускул не играл огнем на его раскрасневшемся лице. Алкоголь уравновесил нервную систему скульптора, и он второй час кряду пребывал предо мной раскрасневшимся меланхоликом и только что и делал, что поигрывал рюмкой, а заодно и беззлобно рассуждал о своих взаимоотношениях с Анной, точно что бранил ее. Но после того, как позвонила Агата… Скульптор преобразился… Он ожил, забыл про Анну… и заулыбался, учуяв своим донжуановским нутром свой новый романчик… Почуяв запах сладкого, скульптор просиял до ушей и раскраснелся пуще прежнего…
– Что, Сева, заулыбался? – я в этот вечер был в гостях у соседа.
– Да нет, я не улыбаюсь. Понимаешь, у девчонки недавно муж умер и ей нужно сочувствие и внимание. Ты только представь себе, как ей сейчас одиноко! Да, впрочем, откуда тебе знать про это, что ты можешь вообще понимать? – скульптор небрежно махнул рукой в мою сторону и закончил свою мысль до конца. – Ей очень одиноко, она в помощи и понимании нуждается – врачевании души.
– В утешении, ты это имеешь в виду?
– Ну да.
– Сев, ты ее пока утешай, а я спать пойду, мне пора… – я решил закругляться с гостями…
– Посиди немного, пока она не приедет.
– Зачем?
– Тебе что, жалко?
Это был железный аргумент, мне ничего не было жалко для такого соседа.
– Хорошо, посижу…
Минут через десять-пятнадцать раздалось несколько коротких гудков подряд клаксона автомобиля. За окном подул сильный порывистый ветер, так что в доме закачались подвешенные к потолку светильники. Пронзительный свист от ветра был отчетливо слышен в каждом углу дома. Мне стало холодно и не по себе, стало жутковато от этого звука.
– Приехала!!! – Вадим, пойди встреть.
– А ты что, сам не можешь это сделать? Лень задницу свою от стула оторвать?
– Я раздет, видишь, я в футболке.
– Так оденься.
– Ну ладно тебе, Вадим, встреть, пожалуйста, тебе что, жалко?
– Мне для тебя ничего не жалко, сосед…
Я вышел за дверь, спустился с крылечка и вышел за ворота. Из машины стоявшей у ворот, вышла женщина – незнакомая мне женщина, лицо которой было достаточно сложно сразу же разглядеть под покровом ночи.
– Вы, как я понимаю, Агата?
– Да.
– Меня Вадим Васильевичем зовут, я сосед Всеволода. Вы с таксистом рассчитались по деньгам?
– Нет.
Я подошел к водителю и протянул ему через приоткрытое окошко денежку. У водилы в этот момент почему-то трясся подбородок и зуб на зуб не попадал. Он слегка щелкал зубами друг о друга. Его испуганные и бегающие по орбитам глаза выглядывали на меня из-под очков. Его дрожащая рука с трудом протянулась за деньгами…
– Брат, что с тобой?! Ты в порядке?! Может, врача???
В ответ посиневший мужик, из-под левого уха которого по шее стекала едва различимая в темноте струйка крови, замотал головой, так что у него затряслась губа. Он заикался и силился что-то произнести вслух, но вместо этого из его рта вылетали нечленораздельные звуки.
– А… а… б… м…
В итоге так ничего мне толком не сказав, он выхватил из моей руки двести пятьдесят рубликов и быстро закрыл окошко. После чего резко дал по газам – и был таков. Как только машина отъехала от ворот и скрылась за ближайшим поворотом, я спросил вышедшую из машины женщину:
– Что это с ним?
– Не знаю.
Незнакомка пожала плечами… А я поежился от холода, буркнул:
– Бррр… – и предложил ей пройти вместе со мной в дом.
– Чего-то сегодня вечером прохладно на улице, пойдемте скорее в дом, как бы ненароком не простыть.
Как только мы ступили с ней на первую ступеньку лестницы и наши лица осветил уличный фонарик, я бросил осторожный взгляд из-под бровей в сторону вдовы. И в эту же секунду отшатнулся, замахал руками перед лицом – чур меня чур, и чуть было не потерял равновесие. После чего зацепился рукой за деревянный поручень и тряхнул головой…
Не может быть. Померещилось, показалось, так не бывает. Мы поднялись по крутой лестнице повыше, женщина вышагивала по ступенькам впереди меня, и я смотрел ей в спину. Ступили на крыльцо, над которым сиял еще один фонарь. Фонарик светился блекло, но все же света от него было вполне достаточно для того, чтобы осветить собой небольшой клочок жизненного пространства перед входной дверью. Над крылечком царил полумрак, сравнимый с темнотой в мрачной комнате, освещенной лампадой. Света над крыльцом хватало, и я еще раз, теперь уже повнимательнее, посмотрел на женщину. Я еще раз глянул в лицо ночной гостье скульптора. Нет, нет же… вовсе не померещилось, так оно и есть, точно на маму Всеволода Светлану похожа – копия ее. Много общего в чертах лица – нос, губы, глаза, овал лица, немного скрытый от меня тенью, самого лица. А если взять их фото и, например, сравнить друг с другом, то будет похожа даже более чем копия, можно даже и перепутать, кто есть кто на самом деле. Это сравнение что-то мне напоминало… Но что – вот конечно же вопрос. Пожалуй, что отвечу на него. Оно, это сравнение, напоминало мне… привет с того света… Мы зашли с Агатой Могильниченковой в дом. Всеволод помог ей снять с себя куртку. Агата наклонилась к сапогам и попыталась расстегнуть молнию на одном из них, но Всеволод остановил ее:
– Не снимай, не стоит, так проходи.
Когда Агата вошла в дом и ее лицо осветилось множеством диодных лампочек, так что уже ничего не могло укрыться от моего взгляда, то сразу стало ясно, что вдова явно обогнала свои годы и выглядит много и гораздо старше своих лет. Она, к моему превеликому удивлению, выглядела конечно же не так, как выглядит старуха, но и не так, как выглядят ее одногодки, женщины ее возраста – возраста двадцати восьми – тридцати лет. Ей безо всяких на то натяжек смело и сразу можно было давать тридцать восемь – сорок лет, но никак не двадцать восемь. И это несмотря на то, что кожа ее лица была гладка и прозрачна собой, как лед после горячей заливки на катке. Она была естественно подтянута и стройна и наводила на меня тихий ужас самим своим присутствием. Ростом метр семьдесят пять – семьдесят семь сантиметров. Нос прямой, черты лица правильные. Ее волосы были светло-серого тона и едва касались плеч. Одета Агата была проще простого, чуть ли не по-домашнему, в потертые джинсы и бежевый свитер с треугольным вырезом под горлом. Если бы она прошла в столовую не в черных сапогах-ботфортах, а в домашних, например, тапочках, то смело можно было бы предположить, что она находится у себя дома, а не в гостях. Настолько цвет ее лица и гарнитура, из которой состояла ее одежда, подходили по своему убранству к светло-серым и серебристым тонам столовой и гостиной – дома скульптора. Сева проводил гостью в столовую и усадил за обеденный стол. За те полчаса, что я просидел за столом, Агата не проронила больше пяти слов. Она выставила локоть на стол и облокотилась подбородком на кисть правой руки. В левой руке она держала дымящуюся сигарету. В ней, в ее поведении, не чувствовалось никакого волнения и скованности, несмотря на то что она застыла на одном месте и все это время сидела не шелохнувшись явно и видимым образом. Она держалась за столом так, как будто все для нее было предрешено и она знала об этой встрече заранее задолго до того как приехала сюда, в этот дом. Можно было подумать, глядя в ее самоуверенное лицо, что для нее все дальнейшее и возможное не являлось тайной и было предопределено самой судьбой. Она шла к этому дому, к этой встрече с его хозяином осознано – сознательно и не один день подряд, и все было для нее предельно ясно.
– Агата, ты не хочешь вина? У меня в запасниках есть бутылочка «Каберне».
Вдова сделала неубедительное движение плечами и одобрительно прикрыла свои веки, что значило – конечно.
– Да…
Всеволод сходил в гостиную за бутылкой вина и одним широким бокалом размером с лицо новорожденного младенца. За это время вдова докурила сигарету и затушила ее о дно пепельницы. Она сидела за столом, ровно держа спину, можно сказать перпендикулярно стулу, и замерев. Со стороны казалось, что она не дышит и превратилась в статую. Ее лицо, высеченное из серого мрамора, было безоговорочно прохладным. А узкие губы вдовы были настолько бледными, что казались почти бесцветными на фоне мраморного лица.
В доме непонятно отчего похолодало, и причем ощутимо и явственно, на три-четыре градуса тепла. Запахло сквозняком, я обнял себя за предплечья, пытаясь хоть как-то этим согреться. Кончик моего носа посинел, а руки похолодели. Я принялся тереть ладони друг о друга. Из школьных уроков физики я знал точно, что трение порождает тепло… Всеволод подошел к вдове и поставил перед ней пустой бокал, а посередине стола водрузил бутылку марочного вина. Бокал сверкал, искрился и переливался от света многочисленных причудливых ламп, свисавших над столом. В этот вечер лампы напоминали мне покрывшиеся синим инеем новогодние и разноцветные гирлянды, вывешенные тут и там меж уличных фонарей заколдованного гномами и Снежной королевой города.
Скульптор присел на свой стул, взял в руку бутылку и непринужденно налил в бокал вино.
– За знакомство… – Всеволод приподнял над столом рюмку.
– За знакомство!!!
Агата подняла бокал, чокнулась с Всеволодом и сделала небольшой глоток… После чего обхватила бокал обеими кистями. Она облокотилась локтями о стол и так и продолжила держать бокал напротив своего лица – подле бесцветных губ.
Всеволод не замолкал и разглагольствовал о смыслах в поступках. Я со своей стороны делал вид, что внимательным образом слушаю его и пытаюсь вникнуть в суть его философских рассуждений… На самом же деле я не сводил взгляда с бокала, который вдова держала над столом и из которого периодически делала короткие глотки. С каждым новым глотком бокал все больше и больше запотевал. Через пять минут, после того как Агата взяла его в свои руки и пригубила из него первый раз, он весь покрылся инеем. Он потерял прежний блеск и не искрился. Я перевел взгляд с бокала в глаза вдовы, в самые зрачки, в замерзшие треугольные ледышки. Ледышки же в это время уставились в мои глаза. Наши взгляды встретились, и в то же мгновение чья-то холодная рука коснулась моего сердца. У меня тотчас, сию же секунду, перехватило дыхание. Я чуть было не ослеп на глаза, от столь внезапного холода, сковавшего своими щупальцами мою грудную клетку… Меня охватил трепет, я потерял самого себя в этих ледяных тисках… Неужто это все – конец всему и самая смерть постучалась в мой дом и пришла за мной и по душу мою? Неужели именно так она и выглядит (изнутри меня самого, промерзшего и продрогшего насквозь – до самой последней жилочки… до косточки), эта старушка, страшная и домашняя, молчаливая и холодная, жестокая и беспощадная и всегда с заточенной косой…
Я смотрел в глаза вдовы и ничего в них для себя не находил – кроме смерти подобия. Глаза вдовы были стеклянны, а взгляд холоден, прямолинеен и расчетлив. Она в этот момент тоже не сводила с меня глаз. От ее взгляда веяло холодком на три версты. Вдова сделала очередной глоток вина и отпустила меня взглядом из своих смертельных объятий, переведя его на стол, на краях которого тут же появился все тот же самый голубоглазый иней.
Я вздохнул, ожил, согрелся физически, ко мне натурально вернулось зрение и я повнимательнее пригляделся к ее чертам лица и к ее манере вести беседу и отчего-то подумал: «Несомненно, скучная в общении женщина! Да, точно, что печальная вдова…»
Напротив меня сидел типичный, безразличный и безликий ко всему живому интроверт – женщина двадцати восьми лет, ушедшая на века в свои тени. Но почему? Почему именно она ушла в тени на века?.. Я так и не понял тогда… Но зато понял сейчас. Смерть вечна и вечно пребывает в наших тенях, а вдовой-то можно стать только после чьей-то… смерти…
Всеволод продолжал болтать обо всем и понемногу. Он оказался в своей стихии, в своей тарелке. Вдова же продолжала производить на меня отталкивающее и жуткое впечатление. Немногословна, угрюма, скучна в общении. Но все это в раз перечеркивалось ее возрастом, она была, безусловно, молода по годам, по реальному, а не бюджетному возрасту. Была ли она красива, мне сложно сказать, но скорее да, чем нет. Но все же может ли быть по-настоящему красива угрюмая женщина? Не знаю? Но вряд ли!
– Вадим, чего ты молчишь?
– Да на ум ничего путного не приходит… Вот и молчу.
Агата в этот момент, теперь уже искоса, так, чтобы это не бросалось в глаза, поглядывала в сторону скульптора. Скорее всего, она изучала его и принимала низкий старт… Всеволод же в это время не то что не побелел от промозглого взгляда вдовы, а наоборот, даже покраснел… Причиной тому, скорее всего, был армянский коньяк и хорошее задушевное настроение скульптора.
Мне с первого взгляда бросалось в глаза то, что они абсолютно не подходят друг другу – один словоохотлив, весь в зигзагах и горяч. Но другая – невразумительна и молчалива – вся изо льда и прямой строчкой, с равными друг к другу, стяжками…
А может, я в очередной раз ошибался в своих суждениях и размышлениях. И это хорошо, когда один говорит без умолку, а другая молчит и только и делает, что слушает, кто знает, что и почему…
Через три недели я зашел с утра к скульптору выпить чашечку ароматного кофе…
Это уже было и не утро, но и не день. Утро уже прошло и кануло в лету, но день все еще не настал. Что это за странное такое время суток – одиннадцать часов с четвертью? Что это, в конце концов, начало дня или еще утро? Не утро, так это точно, но и не полдень, и это тоже правда. Непонятное это время суток – одиннадцать часов с четвертью – никчемное время. Самое время бездельем маяться на работе или же кофе с соседом распивать. Вот я и иду пить кофе в гости к скульптору, а на часах никчемное и бессмысленное для меня время суток – время непонятное.
– Здорово, Сев!
– Здорово, сосед, проходи, будем кофе пить.
– Ты один?
– Нет.
– С Агатой?
– Да.
Я прошел на кухню…
На низком кухонном диванчике сидела, поджав под себя колени, печальная вдова. Одета в это никчемное время суток она была незатейливо, в короткий шелковый халатик темно-синего цвета, который лишь слегка прикрывал изящные ножки печальной вдовы… На этом, пожалуй что, все из одежды. В правой руке Агата изящно держала дымящуюся сигарету, а на ее обнаженных коленях аккуратно лежала раскрытая книга. Печальная вдова дымила и читала который день подряд одну и ту же книгу. Я посмотрел в ее глаза и не узнал ее глаз. Скульптор явно постарался, лед растаял, зрачки вдовы заблестели огоньком, стали округлыми, теплыми, расплывчатыми и домашними. Взгляд вдовы стал одухотворенным. После трехнедельного знакомства с Всеволодом она получила для себя столь долгожданное и нужное утешение. Накануне ночью, после того как скульптор откинулся на спину и глубоко вздохнул, Агата погладила его рукой по голове и спросила:
– Что это было?
– Не знаю, а что? – ответил ей Всеволод.
– Мне никогда не было так тепло! Так хорошо!!!
Но что для меня выглядело странно и премного удивительно, так это то, что, несмотря на свой оживший взгляд, она, тем не менее, выглядела еще много старше и много печальнее, чем тремя неделями ранее. На ее лице, с краев губ к скулам и подбородку, спустились первые в ее жизни три-четыре морщинки.
– Здравствуйте, Агата, что читаете?
– Здравствуйте – «Анну Каренину».
– На каком месте остановились?
– Только что Вронский упал с лошади… А Анна… – вдова так и не успела закончить фразы.
Услышав имя Анна, скульптор, сидевший до этого в столовой в трех метрах от нас, перестал лазать по планшетнику с одной картинки на другую, вскочил на ноги с уютного кресла, в два прыжка оказался на кухне и с ходу встрял в наш разговор:
– Что Анна? Что, что Анна? Вы что, про Аню разговариваете? Я посмотрел на Агату и немного улыбнулся…
– Вообще-то, Сева, мы про Анну Каренину с Агатой разговариваем. А подслушивать чужие разговоры не совсем хорошо. Даже неприлично…
– А я думал, про Аню?
– Нам делать больше нечего, как про твою Аню разговаривать. Всеволод махнул рукой и вышел с кухни.
– Вадим, вы знаете, она ему названивает через каждые двадцать минут.
– А он, наверное, ей через каждые десять?
– Через каждые пять!
– И что вы собираетесь с этим делать?
– С чем?
– Не с чем, а с кем.
В ответ печальная вдова умолкла, словно набрала в рот воды.
Прошло десять месяцев – много воды утекло с тех пор… Быль былью поросла. Я стоял на веранде у скульптора, слегка согнувшись в пояснице и облокотившись руками о перила… Моему взору предстало темное озеро на фоне заходящего за линию горизонта солнца. Я восторгался красотой и тишиной оранжевого заката. И лишь одинокая лодка с унылым и заблудшим посредине озера рыбаком да редкие крики размашистых в крыльях чаек, паривших над водой, отвлекали мой взор время от времени от линии горизонта и от солнечного диска, заходившего в этот час в ночь… Я смотрел на озеро и любовался багряным закатом, оставлявшим за собой еще один оборот, еще одни сутки, прожитые мной на этой земле бренной. На небе засверкали первые звездочки. Чуть вдали за озером, словно подыгрывая звездочкам, сверкал своими фарами и рассекал темноту пространства проплывающий мимо меня караван машин. Один караван – одна вереница машин сменяла собой другую. Караваны машин, один за другим, разрывали собой сумерки и исчезали в темноте. Я смотрел в ночь, я смотрел в будущее. Я всматривался в горизонты, оставляя за собой прошлое, уже мною пережитое и осмысленное… Я не знал, на чем остановить свой взор и чему отдать свое предпочтение в этом великолепии осеннего заката… Я не думал ни о чем, мои мысли растворились и исчезли во мне.
Агата сидела под навесом, курила и, как обычно, хранила в себе тишину. Лишь изредка прерывая свое молчание вздохами и односложными ответами на незатейливые вопросы скульптора. Как я уже говорил ранее, вдова, несмотря на свой достаточно молодой возраст, была молчаливым и немногословным созданием.
Скульптор к этому времени уже жил на две семьи… В то время как вдова молчала, он колдовал над шашлыками и поносил почем зря Анну Петровну. Через какое-то время мне надоело это слушать и я решил свалить от его праведного гнева куда подальше…
– Блин, вспомнил: ребята, мне срочно надо домой, я, кажется, забыл электрическую плитку выключить, побегу домой, проверю, выключил или нет, а к вам чуть позже заскачу…
Но не успел я и хлопнуть своей калиткой, как мне кто-то позвонил на телефон:
– Алло, я вас слушаю.
– Вадим, это Аня, здравствуйте. Кто она?! Только не врите, будто не знаете, о ком я говорю. Кто она?!!!
Аня истошно кричит в телефонную трубку…
– Всеволод, видно, забыл выключить свой телефон, и я все слышала. Я полчаса слушала, о чем вы говорили все это время на веранде. Что это за Агата, кто она такая, как давно она с ним встречается, скажите мне, скажите мне, пожалуйста?!!! Я вас умоляю, умоляю на коленях, скажите мне, пожалуйста, кто она?!! Только не обманывайте… Кто она?!
– Аня, я ее в первый раз в своей жизни вижу… – Сказав это, я тут же засудачил, по сути, одно и то же, но теперь уже Анне, а не вдове и скульптору… – Извините меня, пожалуйста, но мне сейчас особо некогда с вами разговаривать, я кажется плитку забыл выключить, перезвоните мне позже…
Я отключил трубку… И сразу же бегом к соседу, предупредить его об опасности, которая его поджидает. Предупредить о том, что Аня целых полчаса подслушивала наш разговор на веранде и для нее нет тайн. Я подбежал к его дому, быстро открыл калитку и вбежал на веранду… И в который раз… опешил – от увиденного и услышанного… Это было нечто – с чем-то!
В это время Всеволод уже разговаривал по телефону… с Анной Петровной и оправдывался перед ней…
– Ань, да нет здесь никакой Агаты, с чего ты это взяла? Тебе это показалось!
При этом мне было жалко смотреть на вдову, сжавшуюся в клубочек на скамейке. Она дрожала, у нее подрагивал подбородок и зуб на зуб не попадал… Сева оправдывался перед Анной… в ее присутствии. Так, как будто она пустое для него место… мусор и ее этот его разговор с Анной по телефону никоим образом не касается… Всеволод в этот момент смешивал вдову с дерьмом… Что творилось в душе Агаты тогда – сами для себя решайте. Трудно встать на ее место… Еще труднее – войти в ее положение… Знала, на что шла… Вдове стало холодно, температура ее тела опустилась ниже допустимого наукой предела – ниже тридцати трех градусов. Вот… вот она совсем закоченеет и превратится в королеву – Снежную королеву.
После этого случая, произошедшего с Агатой, Анна встревожилась не на шутку и проявила наконец благоразумие… На какое-то время она взяла себя в руки, наплевала на все, на себя и на свою гордость, отмобилизовалась и приехала за два дня до Нового года в деревню… Что ей двигало в тот Новый год, на что надеялась, после того как ей приоткрылась связь скульптора с печальной вдовой, трудно сказать. Еще труднее оказаться на ее месте… Скорее всего, и это самое простое, что приходит на ум, ей и ее поступками двигала рефлексия и инстинкт самосохранения… Скульптор не пощадил никого. Ни Агату… ни Анну, ни свою дочь… ни детей вдовы – никого вообще, включая сюда самого себя. Он сжег все мосты за собой. Чего он хотел? Чего добивался? На что надеялся?.. На что надеялся, то и получил в итоге. И если представить себе душевное состояние Агаты – королевы бала, и Анны хоть как-то можно, то вообразить себе то, о чем все это время думал сам Всеволод и что все это время творилось у него в голове – нельзя… Не представляется возможным…
После того, как семья воссоединилась Всеволода было не узнать. Он расцвел и раскрепостился. Он наконец-то перестал бесконечно браниться и раздражаться. Он напрочь забыл про Агату, как будто между ними вообще ничего не было. Да и женщины такой, похоже, тоже не существовало в природе… Все это было для него сном.
Метаморфоза, если хотите – перевоплощение, преображение, произошедшее со скульптором почти одним днем, после того как Аня приехала в деревню, потрясало… Это было похоже на новогоднюю сказку. Скульптор, словно оживший каменный цветок, распустил свои лепестки навстречу первым солнечным лучикам… Он ожил и наполнился эмоциями с утренним рассветом, с первой росой. Он, словно подснежник, расцвел посреди зимы… Я смотрел то на него, то на Анну Петровну и временами тормозил – впадал в прострацию. Скульптор вел себя за столом ну уж слишком раскованно. Со стороны могло показаться, что это идеальная семейная пара. Всеволод в этот день выглядел безоговорочной ПЕРСОНОЙ. Чего никак нельзя было сказать про его жену – Анну, целиком ушедшею в ТЕНИ…
– Аннушка, спасибо тебе, родная, было очень вкусно… – Всеволод похвалил жену и отставил пустую фарфоровую тарелку в сторону от себя…
– Да, Анна… Спасибо большое вам, очень аппетитно сготовлено… Щи со сметаной… да чесночком, лучшего и желать нельзя!!!
– Вам правда понравилось, Вадим?
– Да, очень… Супер! Во сготовлено!!! – я поднял вверх большой палец в знак своего одобрения…
Всеволод пересел в кресло и вальяжно раскинулся в нем. Пока Анна составила тарелки одна в одну и снесла стопку использованных тарелок на кухню, скульптор, как ни в чем не бывало, просматривал очередное сообщение, поступившее за время обеда ему на телефон… Поля же к моему удовольствию кружила хороводы, вокруг меня…
– Ах, красота, ах, красота! Я то и дело нахваливал и подбадривал маленькую кокетку, носившуюся из гостиной в столовую, из столовой на кухню, с кухни в гостиную – и так по всему дому…
– Какая же Полина красивая! Ах, красота!!! Ах, красота!!! Красота-то какая!!!
Поля же в ответ на комплименты начинала бегать с удвоенной – утроенной энергией, при этом хохотала безумолку и чуть ли не в пляс пускалась…
– Ах, артистка, ну и артистка!
– Вадим, у нас на второе картошка с котлетами…
– Вадим, попробуй, знаешь, как Аня хорошо и вкусно котлеты готовит?!
– Несите, Анна, отведаю ваши котлеты, с превеликим удовольствием!
– Дорогая, я на минутку выйду на террасу, сделаю пару затяжек…
Как только Всеволод вышел за дверь… Анна в ту же секунду с грохотом и звоном подскочивших вилок и ножей опустила тарелку с котлетами на стол, словно хотела как можно громче и звонче это сделать… Так стукануть тарелкой о стол, чтобы она разбилась вдребезги. Поставив тарелку, Анна присела с краю, положила руки на стол и сжала кисти в один кулак.
– Вадим, я не могу больше этого терпеть, я знаю точно, что он здесь трахал другую бабу. Она приводила сюда своих детей…
– Вы про что, Анна?
– Вадим, не прикидывайтесь дураком, я нашла в гостиной чужую детскую обувь! Он с ней здесь жил, понимаете!!! Он жил здесь с этой телкой, эта сука спала с ним в моей постели!
Я промолчал на это. Тремя месяцами ранее я сам предупреждал Севу:
– Сева, перестань сюда таскать Агату и не вздумай водить в дом ее детей. Если Анна об этом узнает, то ты будешь искать пятый угол, она будет сдыхать от ревности и тебе этого быстро не простит. Ты потеряешь семью. Подумай о своей дочке, о себе и о последствиях, которые для тебя наступят.
– Да брось ты, Вадим, ты ничего не понимаешь. Так ей и надо, пусть свое получит, нечего меня здесь одного оставлять… Я теперь с Агатой буду жить.
Ну, ну… Подумал я тогда…
Выдержав паузу, при этом, как мне казалось, тщательно и внимательно взвесив свои слова, я не нашел ничего лучшего, кроме как прикинуться полным и законченным идиотом:
– А с чего вы взяли, что она здесь жила?
– Я с ней по телефону вчера разговаривала, и она мне это сама подтвердила…
– Но теперь-то все позади.
– Нет. Она в положении, она от него беременна.
– Странно. Первый раз об этом слышу. Откуда у вас такая информация?
– От нее… Я же говорю вам, я с ней по телефону разговаривала.
– Она сказала вам, на каком она месяце беременности?
– Да.
– На каком?
– Говорит, на третьем.
– Вы Севе об этом сказали?
– Пока нет.
– И не говорите.
– Я и не говорю…
Всеволод пришел с террасы в прекрасном расположении духа и, как ни в чем не бывало, уселся за обеденный стол.
Я попробовал пожаренную котлетку, нацепив на вилку маленький кусочек:
– Ум, как вкусно, слюнки до сих пор текут…
– Вам нравится?
– Да, вкуснотища! Просто радость какая то, а не котлетка! Последний раз и не упомню, когда с таким наслаждением обедал!!!
– Я же тебе говорил, что Анна потрясно готовит!
Анна в ответ на комплимент мужа сдержанно улыбнулась… Я же подумал: «Он что, совсем, что ли, дурак набитый… мой новый сосед…»
– На десерт у нас яблочный пирог, я его сама сготовила.
– Несите сюда скорей, попробую с удовольствием!
– Вы чай или кофе пить будите?
– Кофе конечно!
– Ань, мне тоже кофейку налей, пожалуйста.
Как только Анна присаживалась за стол, то сразу не находила места своим рукам, она то и дело терла одну руку о другую. То опуская руки на стол, то поднимая обе руки к подбородку, то сжимая их в кулаки – то разжимая. Аня прибывала в крайнем расстройстве своей нервной системой, ее голос слегка подрагивал при каждом произнесенном ею слове…
Она так и не смогла смириться в тот Новый год с тем, что в их доме время от времени бывала другая – чуждая женщина, да еще и со своими детьми в придачу. Через два-три дня она начала раздражаться, и через неделю начались скандалы, сдобренные выпивкой… Через день, после старого нового года, Аня прокричала мне в телефон:
– Вадим!!! Бегите к нам скорей, он сейчас нас с дочкой убьет!!!
Я бросил все на свете и во всю прыть, стремглав, побежал к скульптору… Вбежав в дом, я сходу прокричал изо всех сил:
– Сева!!! Аня!!! Где вы?
– Мы здесь!!! Мы здесь!!!
Со второго этажа послышались испуганные выкрики Анны. Я вбежал на второй этаж и… от неожиданности раскрыл рот. Я присел на корточки и положил руки на колени. Я еле дышал, высунув язык изо рта, как последняя и загнанная псина. Отдышавшись, я встал с корточек и разогнулся в пояснице…
Скульптор все так же стоял пред Аней на коленях, упершись лицом ей в живот и обхватившись руками за ее талию. Он продолжал умолять все еще жену о пощаде. На него было жалко смотреть со стороны.
– Аня, останься, прошу тебя, останься!!! – Глаза скульптора блестели и были на мокром месте.
Анна смотрела на него свысока и пыталась отцепиться от его рук:
– Убери свои мерзкие руки от меня. Подонок! Я не могу с тобой просто рядом находиться, не то чтобы под одной крышей жить! Ты мне противен! Отцепись от меня…
Анна схватила руку скульптора и пыталась оторвать ее от себя. – Свою Агату так лапай, пошел вон от нас с дочкой, блевотина.
Севины руки ослабли, сползли вниз, голова склонилась к ступням Анны Петровны… скульптор продолжал ее умолять чуть сникшим голосом:
– Не уезжай, родная… не уезжай, родная, я без тебя и дочки не смогу жить…
Все то время, пока Всеволод упрашивал ее остаться, Анна Петровна презрительно взирала на него сверху вниз, уставив руки в бока и торжествующе улыбаясь. Как только он перестал говорить и задрал голову кверху в надежде увидеть милосердие в ее глазах… Анна пригвоздила его к полу одним словом:
– Ублюдок!!!
Сказав это, она переступила через его руку. Когда Анна переступала через него, скульптор все так же стоял на коленях. Но лицо его, но его лицо, которое он оторвал от пола, было уже злым, как у волка, и сухим от слез. Он сбросил с лица одну маску и натянул другую так быстро, что я и вздохнуть-то толком не успел… Скульптор изменился в лице, минуя временные контуры и воображаемые пространства. В это же мгновение Анна, как ни в чем не бывало, прошла, можно сказать, сквозь меня, в сторону лестницы… То же самое проделал и Всеволод. Увидев, что Анна уходит, он, как ошпаренный вскочил на ноги… и тоже проскочил сквозь меня… Мне показалось, что в правой его руке блеснул нож.
Раздались быстрые и гулкие шаги по лестнице, они сменялись быстрой чередой, один за другим. Судя по стуку каблуков о дерево, Анна уже была на первом этаже, спина скульптора исчезла в этот момент за лестничным маршем между этажами. Я успел еще раз взглянуть со спины на его руку, в которой, как мне показалось секундой ранее, был зажат нож. Его рука, как ни странно, была уже пуста, но из правого кармана надетых на него спортивных штанов что-то явно выпирало наружу. Хлопнула входная дверь, лестница перестала скрипеть и издавать какие-либо звуки, раздался еще один дверной хлопок. Я опомнился, схватился рукой за перила, согнулся так, чтобы не оступиться и не упасть, и сбежал на пятках на первый этаж. Справа от меня в гостиной за детским столиком сидела Поля и, как ни в чем не бывало, не обращая ни на кого внимания, перекладывала игрушки с одного места на другое. Я выскочил на улицу и увидел Анну Петровну, стоявшую в испуге за забором, прямо под камерой наружного наблюдения. Скульптор подбегал к ней. Я окрикнул его:
– Сев!
– Что?
– Куда ты побежал, остановись. Давай поговорим!
Я, не выказывая спешки, спустился по лестнице и подошел к побелевшему от нервного перевозбуждения скульптору.
– Ты чего, Сева, разбегался. Покажи-ка, что у тебя в кармане… Нет, не в этом, в другом…
Скульптор вывернул наружу и правый карман, он тоже, как ни странно, оказался пуст.
– Ты куда нож дел?
– Не было у меня никакого ножа.
– Не было, так не было. Сев, успокойся и иди в дом к дочке, а я с Анной пока переговорю.
Всеволод зашел в дом, я же обратился к его жене.
– Анна, чего вы под камерой стоите, как напоказ, как ошалевшая, никого же рядом нет. Никто никого не убивает. Он просто просит вас остаться и не уезжать в Москву.
– Я его боюсь, мы не останемся.
– Так он ушел в дом.
– Вадим, не уходите, пока мы с дочкой не уедем…
– На чем вы поедете?
– Я десять минут назад вызвала такси, осталось только вещи из дому сюда вынести.
– Значит, все-таки уезжаете?
– Да!
Подъехало такси. Анна вместе со мной поднялась в дом за сумками и дочкой. К этому времени скульптор пришел в себя и лишь нервно расхаживал по первому этажу из угла в угол. Он больше не упрашивал Анну остаться и даже взял в руки две самые тяжелые сумки и помог нам спустить их к машине. Когда я выходил из дому, держа в правой руке рюкзак со всяким барахлом, мне на глаза попался любимый охотничий нож скульптора, который, как ни в чем не бывало, лежал на тумбочке в тамбуре, перед входной дверью в дом… Наверное, показалось с перепугу, подумал я тогда…
Такси уехало, прихватив с собой самое дорогое что было у Всеволода на тот момент, – дочь и жену. Похоже, в тот день для скульптора не было места милосердию… Через две недели после Нового года Всеволод опять остался один-одинешенек в своем огромном доме.
Но ненадолго… К середине января он возобновил свои отношения с печальной вдовой. Он клятвенно ей пообещал:
– Все… С Аней на этот раз покончено решительно и окончательно… Бесповоротно покончено!!!
И что вам сказать на это, вдова ему поверила… Чудеса, да и только… Откуда что берется?!
Но как ей было не поверить ему, если он сам в это искренне верил. Как она не замечала то раздражение, с каким Всеволод общался с Власом и Мартой, здравым умом понять невозможно. Или же замечала, но надеялась на то, что со временем он привыкнет к ее деткам. А почему и нет? Чего только не бывает на белом свете… Но мне кажется, она просто-напросто не знала главного. Она ничего не знала в силу своего легкомыслия ни про экстравертов, ни про интровертов. А также, скорее всего, и слыхом не слыхивала о Юнге. Знала бы, слышала бы о нем, вникла бы в суть его трудов, то и не стала бы проводить такие дикие эксперименты над своими детишками…
Я же все это время пристально всматривался в ее живот, пытаясь отыскать в нем хоть какой-то намек на беременность в пять месяцев – неужели обманула Анну??? Я не рискнул задать ей этот вопрос в лоб, я боялся непознанного и тайного больше, чем явного… Я боялся ее взгляда и прикосновения ее рук… Холода боялся… От нее пахло мертвечиной – за семь верст!!!
Всеволод, словно разъяренный бык, влетает на кухню… И рвет руками на мелкие-мелкие клочки, а затем и бросает в помойное ведро изорванный в клочья листочек с нарисованным для него детьми Агаты подарками. Вчера Марта и Влас, вместе с мамой, целый вечер рисовали на листочке подарки дяде Севе…
Через четверть часа маленькая Марта входит на кухню с книжкой в руках:
– Дядя Сева, почитай мне книгу… Марта подошла к скульптору и протянула ему «Капитанскую дочку» Пушкина.
– Марта, ты разве не видишь, что я с дядей Вадимом разговариваю? Запомни раз и навсегда, заруби себе на носу, это неприлично – встревать в разговор и перебивать взрослых людей, когда они друг с другом разговаривают! – строго-настрого наказал Всеволод Марте. Сказал так, будто Марта сильно проштрафилась, совершила неблаговидный поступок, тем самым тяжко согрешив. – Хорошо, что не отшлепал… Подумалось мне. Скульптор всерьез занялся воспитанием своих приемных детей.
Марта в ответ на это слегка насупилась, но все же сдержала слезы и не заплакала, хотя глазки ее заблестели…
Но у меня детишки печальной вдовы, в отличие от скульптора, вызывали только положительные эмоции и не вызывали внутреннего отторжения. Даже напротив, они вызывали во мне симпатию. Детки печальной вдовы были дружны, скромны и на удивление хорошо воспитаны, и ко всему тому же ну просто очень и очень непосредственны в общение…
– Марта, давай мне книгу. Я тебе почитаю про капитанскую дочку…
Марта села рядом со мной, наполнилась вниманием, раскрыла рот и, не шелохнувшись, стала слушать то, что для нее почти что двести лет назад написал гений русской словесности…
– Дядя Вадим, еще, еще почитай, почитай, пожалуйста, пожалуйста – почитай!!! Марта подпрыгивала на месте от нетерпения, я не мог отказать ей.
– Ну, давай почитаю, слушай дальше… Я перевернул очередную страничку и продолжил свое чтение – вслух… для нее.
В начале марта месяца, после того как стаял первый снег и на улицах много потеплело, скульптор вместе со своей новой семьей поехал на одну неделю в Дивеево – к батюшке Серафиму. Как я его тогда понял, поехал к нему за благословлением на очередной брак… Пробыли они в Дивееве семьей ровно неделю. За это время Всеволод потихоньку начал подпускать детишек Агаты к себе. В Дивееве они вместе с детьми ходили на службы, много гуляли и мало вспоминали об Анне…
Возвратившись через неделю из Дивеева в деревню, они, казалось бы, зажили счастливой семейной жизнью – сам батюшка Серафим благословил их на совместную и счастливую жизнь. По приезде домой, скульптор много изменился в общении с детьми Агаты. Они уже не вызывали в нем былого раздражения и отторжения, он привыкал к ним понемногу…
Всеволод привыкал к детишкам Агаты, но в то же время не мог никак отвыкнуть от Полины. Налицо был конфликт интересов. Осталось лишь понять, чья сторона в итоге возьмет верх в этой незатейливой истории… Что перевесит чашу весов – генетика или же правда жизни – здравомыслие, холодный и здравый расчет.
В один из дней печальная вдова подошла ко мне в тот момент, когда Севы не было рядом. Но был апрель. И последний снег чернел и таял. И наступила настоящая и звонкая, как апрельская капель, весна с пробивающимися из-под снега ручейками. И птицы с юга возвращались домой, и теплело прямо на глазах не по дням а по часам, и день ото дня… И всем было хорошо…
– Вадим, как только мы приехали из Дивеева, он с телефона не слезает. Он целыми днями с Аней по телефону разговаривает.
– Но там же его дочка любимая, что вы хотели от него – генетика, с наукой не поспоришь.
– Но должен же быть здравый смысл! Нельзя же все время жить на две семьи – на два фронта?! Она же его так в могилу загонит! Я же совсем не против того, чтобы Всеволод с дочкой виделся…
Я посмотрел скептически в лицо печальной вдовы и подумал. Неужто она на самом деле до сих пор ничего не поняла для себя… О Боже Великий, неужели она настолько глупа!!! Нельзя же так! Да кто же тебя, дуреха, спрашивать-то будет, видеться или же нет скульптору с Полиной? Скульптор же жить и дышать спокойно без нее – без дочки не может! Но все же ответил ей ничего не значащей фразой:
– Раз вы не против, то пусть тогда ездит к дочке…
Ответил так, как будто от вдовы что-либо зависело. Она, к сожалению, не понимала самого главного. От нее в этой истории вообще ничего не зависело – В-о-о-б-щ-е н-и-ч-е-г-о!!! По слогам и даже по буквам, не зависело…
Всеволод припарковался возле детского магазинчика «Кораблик» вместе с Анной и дочкой Полиной… Раздался очередной звонок на его мобильный телефон
– Алло.
– Привет, Сева, ты где? Я с детьми тебя уже второй час дома жду!
– Я вместе с дочкой и Аней возле «Кораблика» стою. Серый, я тебе завтра перезвоню…
Агата после этих слов скульптора приросла к стулу одним местом! Что же, не доходит через голову… так можно и по-другому попробовать… Через три месяца мучений Агата рассталась со скульптором – навсегда. До печальной вдовы наконец-то доперло, что здесь нет места новой семье.
– Сева, тебе кто звонил?
– Серега.
– Я слышала, что Серега, какой Серега?
– Рыбак.
– С каких это пор Агата у тебя стала рыбаком?
Чаша терпения Анны Петровны переполнилась, и она подала на развод…
– Вадим, зайди срочно ко мне.
– Что еще случилось?
– Аня подала на развод…
Я отложил все дела в сторону и зашел к соседу.
– Откуда ты знаешь, что она на развод подала?
– Она мне вчера вечером об этом по телефону сообщила.
– Может, пугает?
– Вряд ли. Чего мне делать?
– Не знаю. Да ничего не делать, живи да живи себе.
– Я не переживу еще один развод, у меня там дочка.
– Сев, как ей было не подать на развод. Ты же с другой бабой стал жить, и она об этом узнала. Странно было бы, если бы по-другому стало. Ты хоть знаешь о том, что такие измены по гроб жизни не прощаются…
– И правильно, что с другой бабой жил. Она меня здесь одного бросила. Мне что, надо было одному в этом доме по углам и этажам шататься?
– Я не знаю, одному или не одному, но если ты все правильно делал, то чем тогда ты недоволен?
– Я не хочу с ней разводиться, я боюсь остаться один.
– Сев, никуда она от тебя не денется, да и ты от нее тоже…
Все это время Всеволод нервно раскручивал в разные стороны обручальное кольцо на своем безымянном пальце.
– Гадина! Все время предает меня!
Кто кого предает? Я недоумевал, моему возмущению не было предела…
Можно было подумать, что это Анна к себе в дом мужика с чужими детьми привела… Подумал так, но сказал этак:
– Сев, может все обойдется, время еще есть, помиритесь.
– Нет, я чувствую, что разведемся, я цыган, у меня предки цыганами были.
– Она заявление-то на развод подала?
– Говорит, что да.
– Сев, разведется она с тобой или нет, это ничего не меняет, пока она себе другого мужика в дом не привела…
Ляпнул я что попало, ни капельки не подумав о последствиях сказанного… После моих слов у скульптора заскрипело под сердцем и он застонал. На его лице появилась страдальческая гримаса, он вскочил с дивана. Щелкнул несколько кнопок на телефоне, приложил его к уху и через считанные секунды взмолился:
– Что ты делаешь?! Ты понимаешь, что ты вообще делаешь??? Я не смогу без Полины жить. Опомнись, не предавай меня!!!
– У тебя Полину никто не отнимает.
– Аня, я без тебя не смогу жить, я тебя люблю, Анечка, ты же знаешь, как я тебя люблю. Не оставляй меня, я тебя умоляю!
– Это твои проблемы…
Анна отключила телефон. Севино лицо искривилось еще больше, он рухнул на диван… Застонал и прикрыл лицо руками.
– Сев, может, она тебя просто пугает и нет никакого заявления и в помине, такое сплошь и рядом случается.
– Нет, не пугает…
Скульптор поднялся, присел и начал раскручивать обручальное кольцо на своем пальце. Это не укрылось от меня:
– А она-то обручальное кольцо продолжает на руке носить?
– Нет, сняла.
– Хреново дело, сам понимаешь – символы…
Скульптор вскочил с дивана
– Все. Я уезжаю…
– Куда?
– На Щелчок, в Гольяново…
Я так и не понял до конца, что тогда с ним происходило в тот год. Притворялся он, когда умолял Аню о пощаде, стоя перед ней на коленях, или же нет… Думаю, он и сам тогда до конца не понимал и не давал себе отчета в том, что с ним в итоге происходит… Всеволод стоял посреди столовой. Он пошатывался и немного бравировал собой. Выглядел раскованно и в меру расхлябанно, но не вальяжно. На его лице застыла отчетливая, отрешенная и незамысловатая улыбка, больше похожая на мертвую, чем на живую. Он не был озлоблен и не был рассержен – чем-либо и на кого-либо. Про него в этот момент также нельзя было сказать, что он веселится. Скорее всего, он был безразличен к себе и ко всему происходящему вокруг него. Марта сидела справа от меня, не шелохнувшись и затаив дыхание, замерев и побледнев. Она приехала в дом скульптора из Костромы по моему звонку. Всеволод бухал вторую неделю подряд, после того как получил на руки свидетельство о разводе с Анной Милосердовой – уже четвертой бывшей своей женой…
Мы сидели напротив Всеволода и боялись пошевелиться и издать какой-нибудь неосторожный звук, настолько мы были напуганы происходящим. Всеволод стоял в двух шагах от нас, расслабив левую ногу в коленке и приставив к виску пистолет, скорее всего травматику… Одно его неосторожное движение – и всему конец – его палец был на спусковом курке. Похоже, он решил свести счеты с жизнью в нашем присутствии, или это всего лишь был хмель… в его голове… Я осторожно посмотрел в его искрящиеся глаза – в них не было и намека на какой-либо страх. Судя по безразличному выражению его лица, он мало о чем думал в этот момент и не давал какого-либо отчета тому, что может с ним произойти в следующее мгновение. Он играл со смертью – он жонглировал жизнью. Его жизнь зависела в этот момент от одного неосторожного движения пальца его руки. Несмотря на всю решимость поступка и видимое желание покончить собой, взгляд у скульптора был живой и игривый. Я ждал, когда же он наконец зажмурит свои глаза, перед тем как нажать на курок. Я приготовился к тому, чтобы в этот же момент вскочить со стула и одним движением выбить пистолет из его руки. Искрящиеся глаза скульптора, его живой взгляд, мимика его лица не оставляли сомнений – он не хочет умирать ни сегодня ни завтра – эта была игра. Игра его воображения с судьбой – со смертью. Скульптор бросал перчатку не кому-нибудь, а именно ей, той самой вездесущей старухе. Он потешался над ней, насмехался ей прямо в лицо, всем своим видом выказывая независимость от нее. Он хвастал пред нами и показывал нам, что не боится ее нисколечко и ему плевать сегодня на нее. Он стоял с пистолетом у виска и, похоже, не собирался закрывать глаза, перед тем как нажать на спусковой курок. Я перевел свой взгляд на курок. Указательный палец правой руки скульптора обхватил курок. Скульптор стоял перед нами c пистолетом, приставленным к виску, с минуту. Его правая рука начинала подрагивать вместе с указательным пальцем, взявшим в замок курок пистолета.
Улыбка исчезла с его лица. Взгляд стал серьезным – игры закончились.
Глаза перестали искриться – настал момент принятия решения. Лицо окаменело – решение принято. Рука перестала дрожать. Скульптор сдвинул скулы. Я привстал со стула. Уперся правой ногой о пол и приготовился к прыжку, ухватившись руками за стул. Веки скульптора пришли в движение. Я отпихнул из-под себя стул. И оттолкнулся ногой от пола. Скульптор зажмурил глаза… Раздался скрежет, а затем и грохот упавшего на пол стула. Скульптор вздрогнул, в ту же секунду открыл глаза и отодвинул пистолет от своего виска. Этого времени мне вполне хватило, для того чтобы выхватить из его руки пистолет. Рука скульптора в этот момент была расслаблена необычайно – словно мертва. Он вовсе не сопротивлялся мне. Больше того, мне показалось, что он помогал мне выхватить из его руки травматику. Скульптор чуть ли не сам вложил мне в руки пистолет и был очень рад тому, что я отобрал у него оружие. Он, к великой моей радости, проиграл эту свою дуэль со смертью, он оказался в этот раз слабее ее… Он так и не посмотрел ей в глаза. Духу, видать, ему не хватило для этого!
Я сразу вышел на улицу, прошел к сараю и спрятал в нем пистолет на одной из полочек. Спрятал и репу почесал. А ведь он мог сдуру и в меня шмальнуть, и что тогда – всему конец!!!
Когда же вернулся в дом, то увидел Всеволода и Марту сидящими друг напротив друга. Они, как ни в чем не бывало, мило и непринужденно беседовали друг с другом за бутылочкой армянского коньяка, так, как будто скульптор победил смерть и выиграл эту крутку, поставив на zero и угадав свой номер… Но кто же в таком случае был крупье? И куда же все-таки громыхнулся шарик?.. Муза опьянела от своего счастья, она сидела напротив мастера с рюмкой коньяка в руке и восторгалась им – своим героем!!! Они торжествовали и праздновали свою победу – при Бородино. Он отступил, но не проиграл!!! Он сдал свои позиции, но жизнь и честь при этом сохранил!!! Марта наклонилась и поцеловала скульптора в губы… Психи! Сумасшедшие люди! Два идиота! Богема недоделанная… Пижоны!!! Я молча развернулся, сжав зубы, и ушел к себе домой, послав их про себя к чертовой и растакой-то матери!!!