В тот год много в России народу полегло. И все из-за аномальной жары… В то лето жара стояла, дай Боже, несусветная и все испепеляющая… Солнце палило в тот год в течение июля и августа нещадно, словно раскочегаренная докрасна печь. Нигде не было спасения от солнечной активности, от жары асфальт плавился, и люди сходили с ума. Вода в открытых водоемах была теплее парного молока. Люди умирали без счета, они мерли как мухи. На кладбищах было не протолкнуться, гробов не хватало, могильщики трудились в поте лица и не покладая рук – одна вырытая могила за другой – инфаркт за инфарктом – гроб за гробом, чем больше вырытых могил, тем больше заработок – кому война, а кому мать родная, взятка на взятке – помереть – и то спокойно не дают. Если на лапу вовремя не дашь, то точно и как пить дать сгниешь под солнцем, брошенный и забытый всеми, как падаль последняя… Если, конечно, не найдутся добрые люди или же ближайшие родственники о тебе не побеспокоятся вовремя и не отправят тебя к праотцам в купейном вагоне, со всеми почестями.
Сколько таких трупов в то лето подобрали по улицам и подворотням городов, там и сям, а затем и сожгли в печах крематориев – никто и не считал… С пятницы до понедельника города вымирали, жители бросали все и уезжали из своих бетонных и панельных мышеловок за город, искать там свое спасение. Но спасения не было негде. Солнце расшухарилось не на шутку, оно озлобилось, можно сказать, на весь белый свет. Мы чем-то прогневали в тот год богов плодородия и дождя. Но Святейший синод молчал и не знал, что сказать своей пастве на это. В чем наш грех, в чем мы провинились и за что нам такое наказание ниспослано с небес? Священнослужители лишь молча взывали к небесам и громогласно призывали весь мирской люд встать в общей молитве на колени и вознести хвалу Господу, за то что он дал нам такое испытание, во укрепление нашей Веры в Него.
За два месяца с неба не упало ни одной капельки, сорок градусов в тени с часу дня и до восьми вечера – как вам такое? От лютой смерти в те два месяца лично меня спас годами проверенный, простой парень, простой «советский» вентилятор «Филипс», который мне в то лето все уши прожужжал. Он жужжал, не переставая, под моим ухом с утра и до утра. А я же в те два месяца, так чтобы лишний раз на улицу нос показать, так Боже упаси и ни гу-гу. А спал я ночью, прикрывшись одной простынкой, точно что в гробу лежал… Гиб и млад, и стар. Люди помирали по большей части от сердечного приступа, от обезвоживания организма, но и утопленников было без счета. Мор прошелся по средней полосе России в то лето… Официальных цифр никто и никому, конечно, не показывал, но люди знают, люди помнят – запах падали!!!
Как я в тот год выжил и не окочурился на солнцепеке? Оеешенки-ей-ей. Кто бы знал, тот поверил бы. Одному Богу известно. Наверное, мне помогло то, что я к тому времени был в завязке и приклонялся Господу во всем. А кто в тот год бухал чрезмерно и к тому же богохульствовал – то тех уж нет средь нас.
Скульптор решил искать свое спасение от жары 2010 года не за городом, а в прохладном по тому лету Израиле…
– Гриш, давай на пару недель свалим от этой жары из Москвы в Израиль… – Всеволод позвонил своему другу стоматологу – Григорию Старостенко…
– Сев, ты чего еще придумал? Там еще жарче. Там в тени за тридцать!
– Так в этом и прикол, что жарче!
– Не понял я твоего прикола?
– Чего здесь понимать, Гриш? В Израиль виза не нужна, взлетели – прилетели…
– Уговорил. Когда выезжаем?
– Послезавтра.
– Хорошо, договорились. Между прочим, Сев, я год назад с приятелем в Израиль на рыбалку летал.
– Какая в тех краях на хрен рыбалка, ты о чем говоришь?
– Точно тебе говорю. Без б… Год назад на рыбалку туда летал.
– Так что – вылетаем?
– Да, вылетаем!
– Гриш, нам будет у кого остановиться, там Леха-колхозник свой бизнес держит.
– Что за колхозник?
– Друг детства. Он в соседнем со мной доме жил…
– А почему у него такое странное прозвище «колхозник»?
– А я и сам не помню, мы его так с детских лет звали. Леша-«колхозник» встречал скульптора и стоматолога в аэропорту Телль-Авива, он был на четыре года старше Всеволода. С детства рос своеобразным и шальным ребенком. Курил с садика, выпивал с молодых ногтей. В школе учился добросовестно. Папа «колхозника» был энтомологом, мама – балериной. После школы Леха поступил на истфак МГУ. В студенческие годы он зачастую, вместе с Севой и другими дворовыми пацанами, разгружал по ночам туши на хладокомбинате. За эту работу они получали на нос по пятнадцать рублей за смену. Леха отучился в университете пять лет, получил диплом о высшем образовании и сразу же свалил во Францию… Где и завербовался в иностранный легион. После чего полгода проходил обучение в Гвинее в лагере для новобранцев. Вот так вот запросто он стал солдатом удачи. Леху с тех пор штормило, где он только не бывал, но в итоге обосновался в Израиле и занялся строительным бизнесом, он строил дома на Голанских высотах…
Ребята получили багаж и вышли на улицу из здания аэропорта. Увидев Всеволода, Леха помахал рукой:
– Я здесь, пацаны!!
– Вон Леха! – скульптор, завидев колхозника издали, кивнул в его сторону головой.
– Где? – Стоматолог приложил руку к глазам и посмотрел по сторонам.
– Видишь, рукой нам машет…
– Вот так бугай?!! – Григорий от удивления вдавил голову в плечи и поджал нижней губой верхнюю. – Где ты его откопал? С таким и стоять-то рядом страшно.
– Где, где… в… Караганде?! Там где надо, там и откопал, пошли… Двухметровый гигант был одет в шорты и футболку с короткими рукавами. Солнцезащитные очки были сдвинуты им на лоб. Его бицепсы размером с ляжку скульптора поигрывали на солнце бугорками и готовы были выскочить из-под кожи наружу от малейшего перенапряжения.
Как только ребята подошли к нему, то он первым делом поинтересовался у них:
– Как долетели, пацаны?
– Ноу проблем! Нормально! Лех, какая здесь температура, сколько сейчас на термометре.
– Пятьдесят на солнце. В Москве, наверное, сейчас тоже не сахар. Здесь слухи ходят, что в России гробов не хватает?
– Да, не хватает. У меня на днях два приятеля кони двинули. Один – от инфаркта, а другой хани на солнцепеке пережрал и утонул в ванне!!! – Всеволод и Леха разом и оба засмеялись.
– Залезайте в машину, пацаны, поехали… Передохнете с дороги, а завтра с утра – как и договаривались, на рыбалку рванем…
В полшестого утра ребята сдвинулись с места. Стоматолог сидел на переднем сиденье и указывал Лехе-колхознику путь. Скульптор развалился на заднем сиденье и вскоре задремал. Несмотря на раннее утро, свежестью и прохладой, как это обычно бывает летними рассветами в Подмосковье, здесь и не пахло. К этому времени скульптор наконец-то обрел хоть какой-то душевный покой. Прожитые годы незатейливо, но в то же время на удивление точно и скрупулезно расставили все и вся по своим местам. Каждый нашел свое и только ему нужное место. Марта жила в браке за новым мужем в Костроме. Жила в браке без любви в душе, но была при этом счастлива. У них недавно родился сын… Скульптор же, в отличие от Марты, жил вне брака, но с любовью в сердце и с фантазиями в голове. К этому году его жизнь понемногу стала входить в нормальное русло. Он свыкся с потерей Марты. Именно свыкся, а что оставалось ему делать? В его же отношениях с Анной Милосердовой все было далеко не так безоблачно, как могло показаться со стороны. Но по-другому и быть не могло. И все потому, что Анна Петровна была не кем иным, как приплюснутым к земле интровертом. Худшего для мечтательного экстраверта и представить себе нельзя. Она так и не стала для него музой, тем человеком, присутствие которого вдохновляло бы скульптора на подвиги. Скульптор лишь плыл по течению жизни, а не штурмовал очередные высоты в творчестве. Он уже и забыл, когда в последний раз лепил что-либо стоящее. Анна Петровна не только не вдохновляла его на творчество, а даже и наоборот, день от дня убивала в нем желание творить… гасила в нем тот огонь, который в свое время зажгла и разбудила в нем экстраверт Марта, близкая ему по духу женщина!
Всеволод сквозь дрему приоткрыл глаза и посмотрел на скалы. Сонные скалы в этот предрассветный час проплывали мимо взгляда скульптора багровыми берегами. Они размеренно пыхтели и возвращали пустыне свой должок, накопленное в себе за предыдущий день тепло. Со всех сторон просматривались холмы. В окнах домов, хаотично раскиданных по холмам, бесчисленными огоньками вспыхивал и гас свет. Жизнь в этом выжженном солнцем пространстве не замирала ни на миг…
– Гриш, ты ящик с питьевой водой в багажник не забыл сунуть?
– Нет, не забыл… Во-во, Леш, на этой развилке направо поворачиваем… Чуть не прозевал…
Стоматолог склонился над листком бумаги:
– Направо… Так направо, нам татарам, все одно…
– И через пять километров еще раз направо, а потом налево, и мы на месте…
Повернули направо, повернули налево, проехали еще с десяток километров – кругом бурые камни… Ребята петляли по каменистой пустыне – уже третий час. Солнце взошло, и на часах было полдевятого утра.
– Гриш, где твое гребаное озеро?
Стоматолог уперся взглядом в схему:
– Ничего не понимаю, вроде мы уже по озеру едем!!!
– Какому озеру? Дай-ка сюда свой листок! Колхозник выдернул из рук стоматолога схему и косо посмотрел на нее, так чтобы не упустить контроль над дорогой. Посмотрев на листок, колхозник остановил машину и грозно посмотрел, теперь уже в лицо стоматологу.
– Что это?!
– Схема!
– Откуда она у тебя?
– По памяти нарисовал.
– Где здесь север, а где юг? – колхозник повертел листочек в руках и задал стоматологу уточняющий вопрос: – Гриша, что это за кресты?
– Это населенные пункты, через которые мы должны были проехать.
– Насколько я помню, нам по дороге до сих пор лишь два населенных пункта попалось. Ты куда вообще нас притащил?!
Колхозник развернул машину в обратную сторону… Ребята проехали около трех километров и… заглохли – машина встала намертво.
Воздух в пустыне раскалился – запахло жареным… К горлу скульптора подступила жажда, его язык и горло пересохли. Скульптор облизнул высушенные губы и сразу же ощутил на языке соленый привкус.
– Лех, открой багажник, достань воды. Колхозник открыл багажник и разинул глаза:
– А где вода?
В багажнике стоял только ящик с вином. Услышав возглас колхозника, Всеволод соскочил на камни и тоже заглянул в багажник:
– Гриш, ты чего, вино с водой перепутал?!
– Нет, пацаны, никто ничего не перепутал, это мой ящик, я его вчера забыл вытащить из багажника… Колхозник смотрел на свой ящик с вином и моргал глазами… После чего обратился к стоматологу:
– Гриш, харэ молчать, где вода??? Мало того, что завез нас хрен знает куда, так еще и без воды оставил!!!
Скульптор запаниковал, у него от страха затряслись поджилки, и он сорвался на крик…
– Гриша, что нам теперь делать!!!
– Сева, держи себя в руках, экономь силы, попусту не кричи. Открой лучше капот и слей воду из бачка омывателя, на первое время нам этой воды должно хватить… – своим командным голосом колхозник немного остудил пыл разбушевавшегося скульптора.
Всеволод открыл капот, засунул в бачок небольшой резиновый шланг и засосал в себя содержимое бачка… И сразу же сплюнул на камни:
– Пацаны, это не вода!!!
– Как не вода?! А что??? – Настала очередь удивиться и самому стоматологу.
– Не знаю. На незамерзайку похоже!
– У нас что, воды вообще нет?! Зашибись!.. – колхозник не выдержал накала страстей и вслед за скульптором выругался вслух.
Все это время стоматолог стоял, разинув рот, и никак не мог вспомнить, брал ли он с собой в дорогу воду или нет. Наконец он разродился и виновато сказал:
– Сейчас в салоне посмотрю, может, я ящик с водой в салон поставил? – Пока стоматолог лазал по салону, ребята откупорили бутылку вина. Отхлебнув из горла с полбутылки, скульптор поинтересовался у вылезшего из машины стоматолога:
– Нашел?
– Нет, пусто!
Дело принимало нешуточный оборот.
– Пацаны, надо звонить в службу спасения, иначе нам через час-два кирдык настанет. Дайте мне кто-нибудь, мобильник м… Что молчите, словно говна нажрались!!! – колхозник сорвался на крик – У вас есть с собой телефоны?!
– Я не брал с собой телефон!
– Я тоже!
– Зашибись!!! – Колхозник приложил руку к глазам и посмотрел на палящее солнце.
У скульптора подкосились ноги, он посерел от страха, пошатнулся и упал головой о камни…
Его стали посещать видения. Ему привиделось огромное озеро, ему привиделся Байкал. Он почувствовал, как что-то кольнуло его по щеке. Хлоп рукой по щеке – и нет комара, лишь капелька крови на ладони теперь напоминала о нем. Всеволоду привиделись медведи… Ему привиделась Россия. Ему привиделась зимняя Москва и эпизод из далекого детства.
Тот год мало чем выделялся от прочих лет, прожитых огромной империей с территорией от одного края света – до другого. Это был год двадцать пятого съезда КПСС. Страна затаила дыхание и жила предчувствием доклада генсека КПСС на историческом съезде.
Генсеком КПСС в те спокойные годы был фронтовик, человек многоопытный и безобидный. У руля страны он стоял второй десяток лет. Он никому не мешал жить и всех и во всем устраивал. Он не был склочным человеком и не был националистом, но разве что он был немного, в самую меру, антисемит…
Леня любил шутить с другими и подшучивать над собой. Вы знаете, и вся страна с некоторым подозрением относилась к евреям, на ходу подхватывая его юморок. Вся страна подстраивалась под настроение своего генсека. В те же замечательные дни, когда шел съезд КПСС, вся страна обсуждала очередной его доклад – с авторучками наперевес. Его доклады разбивались учеными мужами на цитаты и подцитаты – пятилетку в четыре года, человек человеку – друг товарищ и брат или же миру – мир. Леня был человеком миролюбивым и старался ни с кем из ближайших соседей не ссориться, он был за мир во всем мире. Он был плоть от плоти из народа – частичкой его, он был как все – он пережил войну. Он одевался как все и на ноябрьские праздники поднимался на трибуну Мавзолея в драповом пальто и в меховой шапке. Ровно так же, подражая своему генсеку, зимой одевалось подавляющее большинство мужчин зрелого возраста – драповое пальто, шапка-ушанка, валенки, шерстяной шарф крест-накрест на груди. На майские же праздники он стоял на трибуне Мавзолея в костюме от фабрики «Большевичка», а по дому он ходил в трениках и домашних тапочках. Пил он портвейн. С коллегами по работе поддерживал приятельские отношения и не был зловредным человеком.
Константин Александрович не работал на заводе, был равнодушен к хоккею и не пил портвейн «Три семерки», но пил только коньяк и на дух не принимал лесть. Не ходил по квартире в тренировках, хотя и был лично знаком с Брежневым. Он недавно снял про него трилогию и получил за это Ленинскую премию. Разговаривал Константин Александрович с акцентом французским, состоял в рядах членов КПСС c 1966 года – и при этом терпеть не мог власть советов… Да и к евреям он неприязни не испытывал – лучшим его другом был кинооператор – фронтовой друг, еврей по национальности, с которым они познакомились еще в двадцатых годах прошлого века. Они дружили шестьдесят лет и пронесли свою дружбу через всю жизнь, встречаясь друг с другом чуть ли не каждый день. Про таких в народе говорят – друзья не разлей вода…
В это январское утро Константин Александрович стоял вместе с внуком в очереди – в молочный отдел двадцать девятого (по номеру дома) гастронома. Впереди отстаивало свою очередь к прилавку еще семь-восемь человек. Две старушки с повязанными вокруг головы шерстяными платками, одна в синем демисезонном пальто, а другая в малиновом зимнем пальто с затертым песцовым воротником серого цвета. Старушки стояли в молочный отдел друг за другом и в одном невзрачном гражданине от Константина Александровича и маленького Севы. Невзрачный гражданин был одет по морозной погоде. На его ноги были обуты черные валенки на резиновых галошах, а на голове вместо меховой шапки торчала, как колпак, синяя трикотажная шапочка с белым помпончиком. Его туловище прикрывал желтый сторожевой тулуп с огромным белым воротом.
Женщина средних лет в дорогом каракулевом пальто, первая в очереди, выставила на прилавок литровую баночку под сметану.
– Полкило сметаны, двести грамм сыра «Российского», порежьте, пожалуйста, кусочками, три бутылки молока.
Продавщица в белом халате и ярко подкрашенными в малиновый цвет пухлыми губами поставила на весы чисто вымытую стеклянную банку – пустая банка потянула на сто пятьдесят грамм. Пышная продавщица сняла с весов банку, опустила в бидон со сметаной увесистый половник и аккуратно перелила содержимое половника в банку, так чтобы сметану мимо банки не пронести. Осевшая на дно банки сметана была такой жирности, что хоть ложку вертикально ставь. Продавщица еще раз запустила половником в бидон, раздался гулкий металлический стук половника о дно бидона…
– Вась, тащи другой бидон, в этом все выскребла, половником о дно стучу.
– Ща, Нюр…
Через пять минут худощавый парень в черном халате с завернутыми по локоть рукавами приволок за две ручки полный бидон сметаны. Нюра открыла крышку, запустила в бидон половник и долила в банку сметаны. Поставила банку на весы.
– Пятьсот пятьдесят грамм… Чуть больше устроит или отбавить?
– Оставьте так.
Продавщица плотно прикрыла банку пластмассовой крышкой, протерла дно тряпочкой и выставила банку на прилавок. Нарезала тонкими ломтиками сыр. Завесила его:
– Двести двадцать грамм, сойдет?
– Да ничего, ничего – сойдет.
Нюра ловко завернула сыр в плотную серую бумагу. Выставила на прилавок три пол-литровые бутылки молока и пробежалась рукой по деревянным счетам:
– С вас два рубля семьдесят пять копеек.
Мадам в каракулевой шубе достала из кармана прямоугольный кошелек на кругленьких металлических застежках. Расстегнула его, вынула три зелененьких рубля и передала из рук в руки Нюре.
– Возьмите свою сдачу… – Нюра выложила на прилавок пятак и две монетки по десять копеек.
Покупательница аккуратно переложила монетки в кошелечек, раскрыла черную саквояжную сумку с круглыми и надежными ручками и поставила в нее бутылки с молоком, банку со сметаной и завернутый в шершавую бумагу сыр. Каракулевая особа застегнула саквояжную сумку на молнию. Но, прежде чем отойти от прилавка, бросила взгляд на витрину и опомнилась:
– Ой!!! Я забыла про кефир, дайте мне еще в довесок ко всему две бутылки кефира.
Нюра выставила на прилавок две пол-литровые бутылки кефира:
– С вас еще шестьдесят четыре копейки…
Женщина рассчиталась с продавщицей, составила бутылки в сумку и отошла от прилавка, очередь продвинулась вперед еще на одного человека – прошло пять – семь минут.
Старушка семидесяти лет, следующая по очереди, выставила на прилавок несколько пустых пол-литровых бутылок в обмен на бутыли с молоком:
– Бабка, дай я две бутылки молока без очереди возьму!!! Невысокий и плотный, как кабан, мужик с синим картофельным носом отодвинул своим плечом старушку и протиснул рожу к прилавку:
– Нюр, отпусти пару бутылок молока без очереди… Спешу, не могу, на смену опаздываю…
– Мужчина, встаньте, пожалуйста, в очередь… – Константин Александрович сделал замечание мужчине…
– Дед, не шуми, мне некогда. Не видишь, опаздываю?
– Какой я тебе дед?! Ты дебилоид в сапогах, не тыкай мне и встань в очередь!!!
Боров обернулся лицом к дедушке Всеволода:
– Кто дебилоид?! Ты, мурло очкастое, кого ты так назвал?!
Кабан сделал три-четыре шага в сторону Константина Александровича, сжал руку в кулак и замахнулся… Константин Александрович присел на правое колено, отклонил голову влево… Короткий взмах и правый апперкот в подбородок борову. Мужик в телогрейке с одного удара свалился с копыт на пол…
Дедушка с внуком купили четыре пакета молока, по шестнадцать копеек за штуку, рассчитались с Нюрой и вышли на улицу. Кабан очухался. Утер морду, привстал с кафеля и молча встал в конце очереди. Севе было на тот момент неполных восемь лет…
– Запомни, Сева, на всю жизнь. На земле есть место только римлянам, и только плевсам. Всегда оставайся в своей душе римлянином…
На улице было между одиннадцатью и двенадцатью часами дня – никчемного времени суток. Падал пушистый снежок, настолько пушистый и легкий, что снежинки таяли, едва касаясь лиц граждан и гражданок великой на тот год все еще империи. Завывал рождественский ветерок, январский морозец обжигал раскрасневшиеся грудкой снегиря щеки гордого за своего храброго деда мальчишки. Всеволод крепко ухватился за руку деда, человека, убеленного сединой и много повидавшего на своем веку. Севе было с кого брать пример…
Константину Александровичу к 1975 году исполнилось шестьдесят шесть лет, всю свою жизнь он посвятил кино. Он был человеком состоявшимся в профессии и самореализовавшимся в жизни.
Выглядел статно. Высок ростом. Худощав. Седые волосы на его голове были коротко и модно стрижены. Был подтянут и энергичен, ходил с высоко поднятой головой и не сутулился. Не имел привычки вертеть головой по сторонам и не семенил ногами. Походка выдавала в нем человека решительного и вспыльчивого. Несмотря на мороз, он шел по заснеженной улице с непокрытой головой. Одет Константин Александрович был в элегантное английское пальто, по длине чуть выше колен. Вокруг его шеи был обмотан длинный шарф, свисавший обоими концами к поясу. Ноги его щеголяли зимними полуботинками из оленьей кожи и на невысоком каблуке. Одежда выдавала в нем иностранца и человека светского. Прохожие засматривались на него, оглядывались и провожали его и Всеволода любопытными взглядами… Всеволод беспорядочно вертел головой в разные стороны:
– Пить, пить, пить…
В полуметре, склонившись над ним, стоял спецназовец израильской армии и пихал ему в рот фляжку с водой. Сева присосался к фляжке и выхлебал из нее всю воду. Его кадык бился, как пульс, пока фляжка совсем не опустела.
Утолив жажду, скульптор пришел в себя и огляделся. Разгоряченный, как сковорода, колхозник жестикулировал и показывал рукой на рыболовные снасти, пытаясь что-то доказать стоявшему возле него долговязому спецназовцу. Обессиленный стоматолог сидел на танковой броне, согнув голову к коленям.
– Где я?
Всеволод пробормотал это на чистом английском…
– На минном поле. – Израильтянин ответил ему на чистом русском.
– Как я здесь оказался?
– Это-то мы и пытаемся выяснить…
– Друг, скажи, сколько сейчас времени и какая температура?
– Час… Тридцать пять. Солдат посмотрел на циферблат надетых на руку часов…
– Не может быть. Кажется, что все пятьдесят?
– На, смотри сам… Солдат вытянул руку под нос скульптору.
– Точно, тридцать пять, это, наверное, в тени.
– Наверное, вставай, пошли к танку… – Солдат протянул Всеволоду свою руку.
Скульптор ухватился за руку, встал на ноги, стряхнул песок с одежды, облизнул соленые губы и поплелся за солдатом к танку.
– Лех, о чем они тебя спрашивали? – Всеволод поравнялся с колхозником…
– Кто мы и как мы сюда попали.
– Чего ты им сказал?
– Что-что, сказал, что мы на рыбалку ехали и заблудились.
– А они что сказали?
– Сказали, что у нас с мозгами не все порядке и что повезут нас в расположение части на допрос.
– И что теперь будет?
– Выяснять будут, кто мы и что мы и как мы на минном поле оказались. Чего ты так дрожишь? Не в гестапо же везут. Свои, разберутся и отпустят, здесь к русским хорошо относятся…
– А машина как же, что, мы ее здесь оставим?
– Нет, к танку на буксир прицепим и за собой по минному полю потащим. Ты можешь меня не доставать? Ты хоть понимаешь, что мы по минному полю с тобой сейчас идем… Чего ты остановился?
Услышав от Лехи то, что они идут по минам, скульптор застыл на одном месте, как в штаны наложил…
– Пошли, пошли, парень, не стой на месте – замерзнешь! Мины вон там и там. Вы двести метров до мин не доехали. Такого у нас еще не бывало, чтобы рыбаки на минное поле заехали. Здесь так нельзя. Здесь вам не Россия – здесь война!!! – Солдат похлопал скульптора по спине… Скульптор сдвинулся места.
Не прошло и двадцати минут, как небо придавило собой землю – небеса упали на землю. Небо утратило свой прежний и естественный небесный голубой цвет и наполнилось мрачно-серыми тонами. Поднялся ветер, раскаленный воздух перемешался с пылью, в одно мгновение температура подскочила на пятнадцать градусов. Вот-вот небо окончательно сольется с землей и расплющит танк, на броне которого оказались пацаны. Воздух окрасился в желто-красные тона.
– Что-то совсем уж жарко стало, виски сдавило, дышать нечем, пыль на зубах скрипит… – Скульптор схватился за голову руками и пытался отплевать песок изо рта.
– Сева, это хамсин, скоро начнется песчаная буря – это будет жопа мира, готовься… Обмотай лицо какой-нибудь тряпкой. Борь, и ты тоже обматывайся…
Израильтяне к этому времени уже надели на свои лица защитные маски и приготовились к худшему.
Через час беспросветная мгла покрыла собою пустыню – от края до края. Солнце стояло в зените, но солнечные лучи не достигали земли, они упирались в пыль, словно в бетонную стену, при этом создавалось полное ощущение того, что солнце медленно проплывает за слойкой пыльного тумана, на самом же деле солнце по-прежнему жгло землю и все так же стояло в зените. Столб пыли высотой с километр надвигался фронтальной стеной на скульптора и его друзей. Пыль заглотила танк, небо перемешалось с землей… Хамсин. Скульптор закрыл глаза, ему стало нечем дышать. Триллиарды триллиардов песчинок оторвались от земли и закружили смертельный хоровод вокруг Всеволода Державина. Скульптор наконец познал, что такое ад на земле. Для него все вокруг погрузилось во мглу, он потерял счет дням и ночам…