Всеволод открыл глаза и очнулся, почувствовав боль с правой стороны затылка. У него был разбит затылок. Волосы на затылке слиплись от спекшейся крови. Сева не понимал, где он и что с ним…
Две недели назад его лучший, самый преданный и надежный друг Псих сгонял в «Леруа Мерлен» за дрелью, ему опостылел молоток.
С того момента, как скульптор развелся с Анной, прошел ровно месяц. Всеволод ерзал по полу в одних трусах с перекошенным от боли лицом. Он надел одну футболку и силился нацепить на себя джинсы. Увидев меня, он оставил джинсы в покое и стал взывать меня к помощи. Скульптор вытягивал в мою сторону руку, открывал и закрывал рот, так ничего и не произнося вслух, вертел по сторонам глазами и головой. Я подошел к нему, помог подняться с пола и усадил в кресло. Всеволод поочередно просунул ноги в брючины, после чего натянул на себя одной рукой черные джинсы.
– Сев, ты чего, опять вчера бухал? Харе! Завязывай с этим делом!
– М… у… у… у… у… – Всеволод в ответ промычал… Промычал и покачал головой в стороны.
Я так ничего не понял и из того, что он пытался мне сказать. Когда же он перестанет водку жрать? Подумав об этом, я спросил его:
– Капельницу будем ставить? Врача вызывать?
В ответ на это Всеволод помотал головой в разные стороны. Увидев реакцию соседа на мои слова, я раздосадовался и решил уйти домой:
– Что – нет?! Хорошо, не хочешь, как хочешь, не буду тебя уговаривать. Ты вот что, ты давай тогда, приходи в себя… А я еще раз зайду к тебе через пару часов, может, чего к тому времени и надумаешь. Все, пошел, аккуратнее здесь, больше не бухай… – я развернулся к скульптору спиной и направился к выходу из дому, но не успел я сделать и трех-четырех шагов, как за моей спиной послышалось мычание:
– М… у…
Я остановился посреди столовой и развернулся в обратную сторону. Всеволод все так же сидел в кресле и мычал, протянув в мою сторону руку. Увидев, что я остановился и посмотрел на него, он изо всех сил начал мотать головой по сторонам, видимо призывая меня к тому, чтобы я никуда не уходил и не оставлял его одного дома в таком состоянии. Я подошел к креслу, в котором он сидел, и склонился ухом над его головой. Сева схватил меня за руку и предпринял безуспешную попытку привстать с кресла на ноги, у него с трудом получилось на чуть-чуть оторвать себя от кресла, после чего снова плюхнулся в него, так и не встав на ноги.
– Сев, чего ты от меня хочешь? Что ты мычишь как корова, отпусти мою руку. Ты можешь толком мне сказать, что тебе надо от меня? Что – остаться с тобой? Не уходить?
Всеволод тут же закивал мне головой в знак согласия… В этот раз он даже и не пытался открывать своего рта и что-то произносить вслух.
– Чего ты все время головой машешь, как ишак. Ты толком можешь мне что-нибудь сказать? Чай будешь?
Всеволод, вместо того чтобы сказать мне, например, слово «да», опять закивал головой…
– Ты голодный, может, тебе яичницу сготовить?
В ответ на это Сева обессилил и лишь молча прикрыл и открыл глаза…
Я открыл холодильник, достал из него три яйца. Поставил сковородку на огонь, бросил на нее кусочек сливочного масла 72,5 процента жирности. Дождался, пока масло растает и зашипит пузырьками, плюхнул на сковородку яйца. Как только края яичницы покрылись коркой, я поубавил огонь. А через пять минут, уже после того как яичница поджарилась и приобрела аппетитный вид, погасил конфорку… После чего сразу же налил воды в чайник и включил его…
Раздался скрип о пол сдвинутого с места то ли стула, то ли кресла. Я заглянул в столовую. Скульптор к этому моменту самостоятельно встал с кресла и, придерживаясь одной рукой о стеночку, пошел в мою сторону. Пройдя на кухню, он облокотился на мое плечо, развернулся спиной к дивану и рухнул на него всем телом… Раздался оглушительный грохот. Все затряслось, и на какую-то долю секунды на кухне, совсем для меня неожиданно ни с того ни с сего, вспыхнул и сразу же погас свет…
– Осторожней, Сева!!! Ты так все углы посшибаешь! Аккуратнее! Дом спалишь и сам угоришь!
Я поставил на круглый стеклянный столик, стоявший рядом с диваном, тарелку с яичницей и сразу же обратил внимание на правую руку соседа, которая лежала на диване как плеть:
– Сева, ты сможешь сам кушать или тебя покормить? Попробуй, подними руку.
Всеволод напрягся, сморщил лицо, но его правая рука как лежала на диване, так и осталась на нем лежать. Он лишь смог, кое-как и едва, оторвать от дивана пальцы…
– Что, никак?
Всеволод молчал… Пришлось его кормить с рук. Сева открывал рот, а я ему вкладывал кусочек за кусочком сварганенную в спешке яичницу. В какой-то момент он поперхнулся… и у него встал комок в горле. Он покраснел, глаза вылезли наружу, он начал задыхаться. У скульптора никак не получалось откашляться, несмотря на то что я уже с силой долбил его ладонью по спине…
– Сев, дыши!!! Ты чего?!
Я круто испугался тогда, очень круто испугался… Но вскоре наш с вами герой кое-как откашлялся и задышал. Фу, отлегло… Как только скульптор внятно задышал, я задумался… Крепко задумался… Получалось так, что мой сосед вообще перестал разговаривать, он не мог произнести членораздельно ни единого слова. Мне показалось, что Всеволод вовсе и не пьяный. Даже пьяный он худо-бедно изъяснялся и что-то бормотал. Пока я об этом размышлял, Всеволод молча встал с кресла и, пошатываясь, прошел в спальню, где и упал в кровать… Нет, пьяный!!! Я сделал для себя однозначный вывод и поставил на пол, рядом с кроватью, чашку чая.
– Сев, я пошел домой, зайду вечером…
Всеволод молчал… Я приподнял его голову и поднес к его рту налитый в чашку чай. Он сделал пару глотков и прикрыл глаза… Вечером – ближе к ночи, часов в одиннадцать, я зашел к нему еще раз. Он лежал на кровати и молча смотрел в потолок… Я ушел домой… Но утром… Нет, но ночью!!!
Дело в том, что перед утром была ночь! А вот ночью?! Как только я ушел, Всеволод с трудом присел на кровать. Ему было плохо, его подташнивало, он не понимал, почему у него не получается что-либо сказать вслух. У него все плыло перед глазами и отнялась рука… Ему стало страшно… Он остался один посреди ночи, среди знакомого и незнакомого, посреди тайного и явного, меж двух противоречий, он узнавал одно и не узнавал другого… Он ничего не понимал и всего боялся, у него кругом шла голова. Он взял в свои руки телефон, он знал, что это за предмет, и знал, что по нему можно позвонить, но забыл, как им пользоваться – забыл кнопки и забыл цифры. Всеволод знал, что у него есть сосед, которого в случае чего можно позвать среди ночи, но не знал, как это сделать. Всеволод прекрасно знал, что в спальне можно зажечь свет, но забыл, как его включать. Он все еще знал предназначение отдельных предметов, но у него совершенно выпало из памяти то, как ими пользоваться. Он узнавал и то, и это, но не узнавал этого – ни в том, ни в этом…
Всеволод встал с кровати и попытался на ощупь сделать несколько шагов к двери из спальни, но не удержал равновесие. Попытался тут же ухватиться рукой за что-нибудь и… провалился в темноту… с грохотом рухнув на пол. Темза встала в боевую стойку… Скульптор встал на колени и пополз на карачках по направлению к выходу из дому. Темза навострила уши и переступила с одной ноги на другую. Сева кое-как дополз до входной двери, уцепился здоровой рукой за дверную ручку, приподнялся и встал на ноги. Толкнул дверь, вывалился из дому наружу, тут же потерял равновесие, шагнул раз-другой, пошатнулся и кубарем скатился с каменных ступенек вниз по лестнице.
Сева очнулся и приподнял голову. Он ничего не понимал, он не мог вспомнить, как он оказался здесь в такую темень, возле ступенек, ведущих в дом, и сколько времени он пролежал на тротуарной плитке. У него была до крови ободрана левая щека, так что свежая ссадина кровоточила, и чуть ли не до мяса свезена коленка… Темза сидела возле хозяина и облизывала ему рану на коленке. Всеволод, не чувствуя боли, прополз юзом два мера в сторону машины. Попробовал поднять правую руку вверх и уцепиться ей за дверную ручку, но не смог даже оторвать ее от тротуарной плитки. В ней, в этой руке, силы было ноль – ни единого миллиграмма. Тогда скульптор ухватился за дверцу все еще здоровой и годной к употреблению левой рукой. Он с силой дернул ее на себя – дверь не поддалась его усилию. Всеволод отпустил дверцу машины и перевернулся на спину. Собрался с силами, обратно перевернулся на живот и пополз в сторону лестницы, а дальше вверх по лестнице в сам дом. Скульптор полз до дому до утра, с короткими перерывами на отдых и забытье.
Утром, когда я зашел к нему… Он опять, как и вчера утром, сидел на полу, но теперь уже в зале, а не в столовой и с совершенно перекошенным и невменяемым лицом. Хозяин дома смотрел на меня с мольбой и испугом в глазах… Вся левая половина его лица была ободрана обо что-то до крови. Я подошел к нему, взял его под-мышки и отволок на антикварный диван с изящно и причудливо изогнутыми ножками, втиснутый в углубление в стене, справа от камина… Посмотрел на его коленку, на которой, как, впрочем, и на правой его щеке, живого места не было… Через двадцать минут я услышал шум мотора и выглянул за дверь. К дому скульптора подъехала скорая, вызванная мною по телефону десять минут назад. Я тут же спустился к калитке и вышел за ворота. Средних лет женщина, одетая в синюю робу с поперечными белыми полосами, открыла дверку, неуклюже повернулась ко мне спиной и ловко соскочила на землю с подножки машины. Распрямилась, оправилась, одернув робу, вытащила из кабины водителя медицинский чемодан и развернулась ко мне лицом:
– Собака в доме есть?
– Есть.
Мы поднялись на крылечко. Врач пропустила меня вперед себя и поставила на плитку чемодан с красным крестом:
– Идите впереди меня. Уберите собаку, я пока здесь подожду…
Когда я вошел в дом, Темза виляла хвостом и тыкалась в мою ногу мордой. Я проскочил в ванну и поманил ее к себе:
– Темза… Темза…
Темза переступила порог ванной комнаты, замерла, навострила уши и посмотрела на меня так, что у меня поджилки затряслись, того и гляди зарычит. Я еще раз, но более дружелюбно и ласково поманил ее к себе:
– Темза, проходи, чего стоишь… – Темза все так же стояла на пороге ванной комнаты, и у меня не было пути к отступлению, я сделал пару шагов назад, она приперла меня к раковине… – Темза, Темза. Хорошая, добрая собака… – я потихоньку и бочком обходил ее со стороны и очень жалел о том, что не прихватил с собой из дому кусочек свеженькой колбаски от дымов… Как только овчарка просунула морду вперед, внутрь ванной комнаты, и сделала пару шагов навстречу мне, я пулей выскочил оттуда и прикрыл за собой дверь. Выглянул на крылечко:
– Проходите… запер! Зря вы ее так боитесь, она беззлобная!
Войдя в дом, врач первым делом поинтересовалась у меня:
– Где больной?
Скульптор уже не сидел на диване. Он стоял посреди гостиной и пошатывался из стороны в сторону. Всеволод был явно и чем-то напуган. Его глаза бегали по комнате кругами и шарахались в разные стороны. Взгляд у него не был осознанным. Я подошел к скульптору вплотную:
– Сева, что с тобой?
Скульптор молчал. Он все так же был чем-то напуган. Вместо того чтобы ответить мне хоть что-нибудь, Всеволод оперся левой рукой о мое плечо и, шатаясь из стороны в сторону, зашел по кругу за мою спину, где и спрятался от врача скорой… Увидев это, врач резко и обрывисто сказала, словно диагноз поставила:
– У него белая горячка! Который день подряд он пьет?
– Не знаю?! Оформляйте его в больницу, в таком состоянии ему опасно одному в доме оставаться…
– Пишите отказ, мы его не будем забирать! Вызывайте психиатричку!!!
– Что, так и уедете?! Уколите хотя бы его!!!
– Мне страшно к нему подходить, не то что колоть! Я его боюсь!!! У него белка! Вы что, не видите этого! Посмотрите на него?! В глаза ему посмотрите!!!
Я шагнул в сторону и обернулся… Всеволод оказался у всех на виду. Он стыдливо прикрывал ободранное лицо рукой и трясся от испуга. В этот момент он никак не походил на человека, который пьет несколько день подряд, он был похож в этот момент на психически больного человека, которого посетила белая горячка и который всего и каждого боится. Взгляд скульптора был преисполнен первобытного испуга. Он, по первому впечатлению, превратился в чем-то напуганное живое существо, ищущее вокруг себя угол, в который можно было бы забиться…
– Да он сам вас боится! Вы чего творите! Посмотрите на него! Сева, ты будешь колоться?
В ответ на это Сева опять вцепился в мое плечо и пригнул голову к полу. Я до этого никогда не видел соседа таковым. Куда все исчезло, куда исчезла былая осознанность взгляда, я уже и не говорю о постоянно сияющих глазах скульптора. Он в этот момент напоминал мне беззащитного ребенка… Я решительно потребовал:
– Давайте будем оформлять его в больницу! Мы не будем подписывать никакого отказа… Вы что, совсем куку?!
Услышав то, что я сказал, Всеволод убрал руку с моего плеча и, пошатываясь, попытался спрятаться, теперь уже и от меня, возле камина…
– Сева, ты что, ни в какую больницу ехать не хочешь?
– М-у… у-у-у-у… у-у-у-у!!!
Скульптор мотал головой в разные стороны, как лошадь, отказываясь от госпитализации. Он неуверенно стоял на ногах, получалось, что он все понимал, но ничего не мог сказать. Его лицо искривилось, край правой губы ушел вниз… Сева с испугом водил глазами по сторонам… Увидев реакцию соседа на происходящее, я сдался:
– Хорошо. Где надо поставить подпись? Мы никуда не поедем, мы отказываемся и от уколов, и от госпитализации…
Целый день, как на вулкане: то скульптор спит и я ухожу к себе, то возвращаюсь к нему через несколько часов и он либо все так же спит, либо ползает по полу, пытаясь встать на ноги. Я никак не могу взять себе в толк, трезв он или же пьян… При этом мне постоянно бросалось в глаза его перекошенное лицо и сильно удивляло то, что он не мог и слова вымолвить, он все время мычал.
За эти два дня я обзвонил всех, кого только можно и кого нельзя… В субботу, ближе к полудню, в деревню наконец-то приехал тот человек, которого скульптор с некоторых пор слушался беспрекословно и которого он боготворил и принимал чуть ли не за родную мать… Это была Анна Петровна Милосердова, четвертая по счету и теперь уже бывшая его жена.
Анна Петровна действовала в тот день необычайно расторопно и прытко, неожиданно для меня. Она без промедления вызвала спец-бригаду и повезла Севу в наркологию. Там-то ей и сказали, что у Всеволода Державина не что иное, как инсульт, и ему не место здесь, в наркологии. Еще через два часа в неврологическом отделении городской больницы ее уведомили в том, что у скульптора обширный ишемический инсульт левого полушария головного мозга и что неизвестно, выживет он вообще или нет. К этому времени Всеволод уже никого не узнавал и ничего не понимал… Он молча лежал с открытыми глазами, уставившись взглядом в потолок, не шевелился и не реагировал на внешние раздражители. Как то – звуки, людей, свет и прочее…
На следующее утро духовник скульптора отец Дмитрий прислал к нему в больницу священника. Священник, как мог, насколько это было возможно, соборовал, исповедовал и причастил его…
В тот же день, ближе к ночи, я собрал все свечи, которые были рассованы у меня в доме по разным его углам, и составил их в общую чашку. Выключил свет, в комнате сразу стало холодно и темно. Меня охватил озноб, и я начал пристукивать зубами друг о друга. Меня залихорадило. Щелкнул зажигалкой. Раз – второй щелкнул, на фитильке показался огонек, у меня блеснули глаза, посветлело – потеплело. Я подошел к чашке со свечами и поднес по очереди огонек к каждой свече, в комнате воцарился полумрак, запахло воском, свечи загорелись и заколыхались от моих вздохов и выдохов, дело пошло. Выставил чашку с горящими свечами пред иконой Божией Матери – той иконой, которую мне когда-то подарил сам же Сева. Выставил, перекрестился и вздохнул с сожалением о произошедшем. Встал на колени пред Царицей Небесной. Перекрестился… Преклонился… Перекрестился – быстрее прежнего… Все так же преклонился… Перекрестился и снова преклонился… и забубнил монотонно, почти беззвучно, вздыхая, сожалея и проглатывая вместе со слюной отдельные буквы и слова, пронося их через ум… и душу, так чтоб Господь услышал меня и не подвел…
– Скорый в заступлении един сый, Христе, скорое свыше покажи посещение страждущему рабу Твоему, и избави от недуг и горьких болезней, и воздвигни во еже пети Тя и славити непрестанно, молитвами Богородицы, едине Человеколюбче… На одре болезни лежащего и смертною раною уязвленного… Боже наш, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь…
Я дочитал положенное мне на этот вечер. Встал с колен, сел в кресло. Свечи таяли на глазах. Вот-вот они погаснут и в моей душе воцарится мрак, и она покроется печалью. Но пока они горят, во мне теплится надежда на чудо.
Огоньки отбрасывали тень на всю комнату. Я обхватил лицо руками. В какой-то момент я забылся и перед моими глазами… всплыл Сева. Я вспомнил тот день и час, когда мы познакомились друг с другом… Вспомнил его улыбку, вспомнил тележку генеральскую, которую он мне тогда всучил вместе с колуном. Вспомнил его непосредственность в общении и его фантазерство, его вспыльчивость и ранимость, его гордость за свой род… и многое другое… и хорошее и плохое… Свечи догорели, в комнате стало темно и на душе не то что кошки, и мыши заскребли, как крысы мерзкие… И им, этим подлым тварям, счета не было. Вот-вот они обглодают мою душу до конца и я умру на веки вечные. Но запах… но запах воска не исчез вместе с потухшими свечами и покудова хранил себе остатки тепла, вернее воспоминания о нем – о тепле, в моем сердце. На смену вечерней майской прохладе постепенно приходила, пока наконец и не пришла, холодная, кромешная и злая ночь – крысиная.
Крысы были везде, они виляли хвостами и ползали по мне – по ногам и рукам моим, они обгладывали мне пальцы рук и ног… Сквозь шторы просачивался голубенький свет, который отбрасывал на стены тени от тварей – размером с человеческий рост… А я все ждал и ждал, пока не умру или же не засну… вечным сном. Я безропотно, как новорожденное дитя, подчинился обстоятельствам и становился безвольным их статистом. Всегда бы так, с самого рождения, с самого начала и до самого конца – до самого исхода. Крысы, почувствовав мое безволие и мою беспомощность, перешли границы им дозволенного… Они оставили меня без носа и ушей, они добрались до моего черепа и стали выносить мои мозги наружу. Они просто-напросто решили обглодать меня до косточек. Мне было страшно, но боли я не чувствовал. Крысы выгрызли мне живот, из которого наружу вывалились кишки, которые они стали тут же подбирать, так чтобы от меня вообще ничего не осталось… Меня чуть не стошнило от этих мыслей, и я укрылся одеялом с головой и свернулся в клубочек и конечно же уснул, крепким беспробудным сном младенца, до самого что ни на есть утра…
Проснулся, испил кофейку и по формальным соображениям набрал Анне Петровне – узнать о самочувствии Всеволода…
– Вадим, я только, что помогала Севе до туалета дойти!
– Как, до туалета дойти?! – Я чуть не подпрыгнул до потолка…
– Своими ногами, дойти! Он меня узнает и все понимает!!!
– Так он вчера не шевелился и был при смерти!
– Да, а сегодня встал и пошел! – Заведующая реанимационным отделением говорит, что случай, произошедший с Севой, можно рассматривать исключительно как чудесный и Божественного происхождения. Она говорит, что в ее врачебной практике ничего подобного ранее не происходило. С таким поражением головного мозга люди в худшем случае умирают, не приходя в сознание, на второй-третий день, а в лучшем превращаются в овощ. А то, что Сева наутро вскочил с постели и на своих двоих чуть ли не поскакал в туалет, так это просто чудо из чудес. Заведующая отделением сказала, что дежурные медсестры утром рты пораскрывали и чуть было в обморок холодный не попадали, когда увидели, как Державин по коридору в сторону туалет чуть ли не бежит и рукой за свои яйца… держится!!!
– Что, так и сказала… за яйца держится?!
– Да, так и сказала!
Голос Анны Петровны звучал молодцом, задорно, бравурно, и мне показалось в какой-то момент, что она счастлива!
Через день Анна по согласованию с врачами транспортировала Всеволода в пятьдесят вторую больницу.
Пятьдесят вторая больница находится в двух коротких остановках от метро «Октябрьское поле» на Пехотной улице. Короткая остановка – это такая остановка, когда ты успеваешь угнаться пешком за автобусом. Автобус подъезжает к остановке и останавливается, открывая переднюю дверь для входа пассажиров и задние – для выхода. Но ты проходишь мимо открытых дверей и идешь дальше, завидев издали следующую остановку. Пока все люди зайдут в салон автобуса, ты уже успеваешь пройти пятьдесят метров. Когда двери автобуса закроются и он наберет ход – семьдесят. Когда он догонит тебя – девяносто, обгонит – сто. Между остановками зрительно не больше двухсот метров. Автобус остановился на светофоре. Пока горел красный, ты почти поравнялся с ним. Когда зажегся желтый, ты догнал и даже обогнал его. После того как загорелся зеленый, ты опять отстаешь, но до следующей остановки уже рукой подать, всего сорок шагов и она маячит перед глазами. Автобус притормаживает, останавливается и открывает двери для входа и выхода пассажиров, ты же уже видишь перед своим носом заднюю дверь автобуса. Когда последний пассажир, как правило это пожилая бабушка с тяжелой сумкой на колесиках (которой всегда кто-нибудь да и поможет занести ее в автобус), скрывается от твоего взора за передними дверями, ты уже обгоняешь автобус и даже запыхаться не успел… Вот что такое короткая остановка…
Поэтому я и решил пройтись до больницы от метро пешком по безоблачной и прохладной майской погоде.
Подойдя к проходной, я прочитал sms, которую мне переслала Анна Петровна вчерашним днем, с указанием корпуса и палаты. Я прочитал: «Четвертый корпус, второй этаж, двести двадцать пятая палата». Прочитал и спросил на охране:
– Подскажите, как пройти к четвертому корпусу?
Расположившийся за стеклом будки седоватый, худощавый и гладко выбритый джентльмен, солидной наружности и на своем месте, не стал выспрашивать у меня каких-либо документов, удостоверяющих мою личность. Он сидел, сгорбившись над столом, был одет в черную робу от Армани, из-под которой торчал ворот синей рубахи от Гуччи, и вертел в своих руках шариковую ручку белого цвета от Эрих Краузе. На его груди, в желтой рамке размером с лейбл, было вышито нитками слово «ОХРАННИК». Седоватый джентльмен всем своим видом напоминал мне вахтера советских времен. Он не проявил ко мне видимого интереса. Посмотрев на меня сквозь сдвинутые на нос очки, словно сквозь пальцы, он как ему и положено, безразлично ответил мне:
– Следующий, второй отсюда, вон он… Видишь – за третьим угол торчит?
– Вижу.
– Проходи!
Охранник ловко отодвинул рукой железяку и разблокировал вертушку. Вертушка пришла в движение и высвободила мне проход на территорию больницы, после того как я ткнул ее коленкой…
Оказавшись на территории больницы, я сразу же разглядел цифру три на ближнем к проходной корпусе, а пройдя еще с пару десятков шагов, увидел по левую от себя руку и нужную мне цифру четыре, на втором от проходной корпусе. Все, как некстати, было рядом, в шаговой доступности… Ничего не надо было искать и никуда не надо было ходить, территория больницы была компактной, и все было под рукой – и скверик, и лавочки с беседкой, и сами корпуса. Лежи себе, не думая ни о чем, лечись в свое удовольствие, плюй себе в потолок да жди, когда к тебе родственники и друзья подъедут с гостинцами или же сосед с сигаретами и c очередной порцией внимания и поддержки…
Войдя в четвертый корпус, я нацепил на себя голубенькие бахилы и поднялся по лестнице на второй этаж, обойдя на всякий случай стороной и грузовой, и пассажирский лифты…
Пред входом в отделение неврологии стояло два кресла, на одном из которых сидел исхудавший старичок в черной рубашке…
– Скажите, а где находиться 225 палата?
Старичок ничего мне не сказал, а лишь показал взглядом в сторону двери…
Войдя в отделение, я сразу же взял правую от себя сторону и открыл еще одну дверь, но уже металлическую. Прямо перед собой я увидел медсестринский пост, за которым сидели две сестрички. Одна молоденькая, беленькая и так себе, другая черненькая, в годах и ничего себе. А вместе они представляли собой нечто среднее между красотой и молодостью… между беленьким и черненьким…
– Скажите, а как пройти в 225 палату, к Всеволоду Державину?
Я обратился к обеим сестричкам сразу. Но отвечать мне стала та, которая была постарше и в годах. Она смерила меня сверху донизу опытным и натруженным взглядом… Возникла пауза. Во время паузы я повнимательнее присмотрелся к ней. С первого взгляда мне сразу стало ясно, что она из себя представляет. Для начала я определился по возрасту – между сорока и пятьюдесятью. Потом перешел к семейному положению: нет обручального кольца, значит, не замужем. Остальное меня мало интересовало. Для меня было вполне достаточно того, что – ничего себе…
– А где здравствуйте, а где пожалуйста? – Игриво сделала мне замечание незамужняя и в годах сестричка.
– Здравствуйте! – Я улыбнулся. – Скажите мне, пожалуйста! – Поправился я. – Как мне найти 225 палату, в которой лежит и лечится Всеволод Державин? – Закончил я свою мысль…
– Вот это другое дело! Сразу за нами по коридору, по правую руку от вас…
В это время с другой стороны входной двери в отделение послышался невообразимый шум. Видимо, там, за дверью, кто-то кого-то оттолкнул или же мне это только показалось. В следующее мгновение громко распахнулась и задребезжала металлическим звоном сама входная дверь и на ее пороге показался сам Всеволод Державин…
– Сева, ты куда опять ходил, я тебя искала. Ты не забыл о том, что у нас с тобой занятия должны были начаться пятнадцать минут назад (как оказалось впоследствии, это был врач-логопед, а не ничего себе сестричка). Всеволод в ответ на это замотал головой, открыл рот, попытался что-то ей ответить, но так и не смог. Промямлив два согласных звука и не вымолвив и полслова, он опять замотал головой и замахал рукой, после чего подошел ко мне, взял меня за руку и отвел в 225 палату. В след за нами в палату вошла та сестричка, которая была помоложе и так себе.
– Сева, не бегай так, тебе еще нельзя. Опять курил? Поменьше кури! – сказав это, она вышла из палаты и оставила нас наедине.
Всеволод молча выхватил из моей руки пять пачек сигарет и положил их на стол. Взял меня под локоток и выставил из палаты в коридор на всеобщее обозрение. Вернулся в палату, сразу вышел из нее обратно ко мне и потащил меня по коридору к выходу из отделения… На улицу, на простор, на волю…
Честно сказать, мне с трудом вообще удается понять, как Всеволод с его-то неугомонным характером (словно как у юлы) смог подолгу вообще находиться один в этой больничной палате, хоть и отдельной и с телевизором, душем и туалетом. Хотя, с другой стороны, человек к чему угодно привыкает…
На улице Всеволода все узнавали. Он всем и каждому улыбался и кланялся по дороге в беседку. Могло запросто показаться, что он здесь уже лежит и лечится не первый год подряд. Пока мы шли по аллее, сгустились тучи, а как только мы вошли в беседку, полил дождь – ливанул, так ливанул. Месячной нормой осадков обрушился на землю… Это, я вам скажу, было нечто с чем-то… Здорово было в конце концов тогда. Все стекало ручьями, шумело и плескалось вокруг нас. Капли и брызги от дождя доставали нас и в беседке. Футболка на мне совсем промокла. С каждой новой минутой я все больше и больше замерзал. Из-за этого по моей коже даже пошли мурашки размером с мелкие градинки. Но дождик не унимался, так что вскоре еще больше похолодало. Мы присели на скамеечку рядом друг с другом и вскоре перестали обращать какое-либо внимание на ливень, окруживший нас и беседку самой настоящей стеной из дождя. Всеволод только и делал, что пытался мне что-то объяснять. Но я ничего так и не расслышал из-за шума дождя из того-что он силился мне сказать, но так и не сказал из-за немощности своей – пред словами и природной стихией.
Я все время кивал ему головой, поддакивал и делал вид, что отлично понимаю его. Хотя ни хрена не понимал из того, что он пытался донести до моего ума. Он энергично жестикулировал, зажав в руке дымящуюся сигарету, открывал и закрывал рот, проглатывая так и не сказанное вслух… Проглатывая то, что вертелось у него на уме, но так и не соскочило с кончика языка в живой мир. Всеволод пытался выговориться и сказать недосказанное, но ему не хватало сегодня слов. Ему не хватало не только слов, но и букв, его словарный запас оскудел донельзя… Инсульт оставил после себя выжженное огнем пространство… Дождик лил с минут сорок, но вскоре закончился и просветлело, и солнышко появилось из-за туч, и сразу разыгралось лучиками и стало пригревать. Пришло время мне удалиться восвояси. Всеволод проводил меня к проходной, где мы и попрощались, обнявшись друг с другом на прощанье…
Седой и умудренный жизнью охранник разблокировал мне проход, я ткнул по привычке ногой вертушку, и только они меня и видели… Охранник, Всеволод, вертушка и пятьдесят вторая больница с ее корпусами, аллеями, беседкой, парком, солнцем. Все осталось за моей спиной на Пехотной улице, включая сюда и непогоду с холодным, проливным и майским дождем…
Через некоторое время скульптора перевели в подмосковный пансионат «Голубое» – неподалеку от Зеленограда… В «Голубое» я по ехал перекладными через город Истру. Долгая получилась, надо признать, история, поездка на перекладных у меня заняла целый день. Такого я наворотил тогда, что и вспоминать не хочется…
Полтора месяца пребывания скульптора в санатории «Голубое» пролетели мимо меня, как сверкнувшая молния. В эту пятницу я с некоторой тревогой ожидал его возвращения в деревню. Жаркий тогда выдался день в прямом и переносном смыслах. С утра ко мне приехал в гости брат со своей женой Светланой. Выпили кофе, оставили Светлану наедине с телевизором, а сами отправились на пятикилометровый променад по знакомому нам маршруту до речки, затем вдоль речки, а после по скошенному полю…
Через полтора часа мы возвращались обратно по проселочной дороге. Погода была замечательная, солнечная, без единого облачка на небе. А двумя днями ранее по району прошелся ураган такой силы и такой мощности, что у меня в доме на сутки даже отключили свет.
А в Калюбякино двадцатилетнего парня насмерть прибило молнией, об этом в газетах писали и по радио говорили, и об этом мне брат рассказал. Последствия от природной стихии ощущались повсюду. То тут, то там валялись оборванные с деревьев ветки и сучья. Проселочная гравийная дорога, по которой мы возвращались с братом к дому, была в выбоинах размером с полколеса, ее размыло водой во многих местах, и это-то всего за полчаса урагана с дождем. Луговая трава по правую руку от нас лежала пластом, не шелохнувшись. Озеро вышло из берегов и затопило по щиколотку ближайшее к нему поле. Так что мы с братом шли в обход озера, по той самой проселочной дороге, которую накануне размыло дождем, так что ни проехать, ни пройти. Мне кто-то позвонил на телефон:
– За… аха… ди.
– Здорово, Сева! Сейчас не могу, ко мне брат приехал, мы сейчас гуляем, ты лучше сам зайди ко мне с Аней…
– Ты бл… е… блин… ах!!!
Всеволод повесил трубку… Через пятьсот метров показался дом скульптора. Я подошел к калитке и нажал на звонок. На крылечке показалась Анна. Она сразу же спустилась вниз и подошла к нам.
– Здравствуйте, Вадим.
– Здравствуйте, Анна, как доехали?
– Нормально. Сколько мы вам должны за свет и за газ?
– Нисколько, денег хватило на все. Я вам сейчас принесу квитанции на оплату, не отходите от калитки – одна нога здесь, другая там…
Все это время в моем поле зрения находилась макушка головы скульптора, которая маячила в глубине террасы. Тень от навеса над террасой служила ему хорошим укрытием и от солнца, и от меня. Он почему-то не выходил из своего укрытия навстречу мне и не спешил со мной поздороваться, он скрывался от меня в глубине, как партизан. Я сбегал домой и принес Анне две квитанции на оплату света и газа. В это время Всеволод уже сидел на стуле посередине террасы у всех на виду, так что мы достаточно неплохо могли разглядеть друг друга, но скульптор отчего-то и в этот раз со мной не поздоровался.
– Вадим, я к вечеру буду овощное рагу готовить, вы к нам зайдете?
– Спасибо за приглашение, но лучше вы к нам через часик приходите – у нас к этому времени шашлык уже будет на подходе…
Анна мне ничего не ответила, а Всеволод так и не вышел со мной поздороваться, ранее за ним такого не замечалось…
Я ушел домой, разжег костер на мангале, через полчаса дрова прогорели, я положил над угольками решетку с куриным шашлыком и стал переворачивать ее с одной стороны на другую, поглядывая за тем, чтобы мясо не подгорело на пламенеющих углях. Курица еще и наполовину не была сготовлена, а угольки уже перестали подавать какие-либо признаки жизни, они прогорели чуть ли не дотла. Я обратился за помощью к брату:
– Толь, сними с мангала решетку и подержи в руках. А я пока угольки расшевелю, а то совсем жару не дают, еле тлеют…
Толя взял в свои руки решетку, а я подобрал с крылечка прямоугольный обрезок серого пеноплекса, в четверть квадратных метра, и начал от души им размахивать над потухшими угольками. Угольки пресытились кислородом, задышали, ожили, зарозовели и покрылись темно-красным цветом. Я выставил над ними ладонь и тут же отдернул. Надо же, как горячо!!! Чуть не обжегся!.. Сгодится! Будет дело! Прошло пол-часика… Куриный шашлык был готов, и мы уселись за стол. Но не успел я как следует разжевать первый кусочек, как послышалось чье-то шевеление у моих ворот. Судя по всему, кто-то пытался размотать медную проволоку, которой были обмотаны сверху мои ворота. Я отложил в сторону кусочек жареного мяса, встал со стула и подошел к воротам, Посмотрел сквозь щель на улицу. Сразу за воротами стояли Анна и Всеволод. Скульптор стоял возле ворот с овчаркой Темзой, а Анна задрала руки и пыталась размотать проволоку:
– Сев, брат тоже с собакой приехал, у него сука, твоя Темза ее порвет в один прикус, иди, отведи собаку домой и приходи к нам.
– Бл… с… е!!!
Всеволод скривил и без того перекошенное лицо и убежал с собакой в сторону своего дома. Я же отмотал проволоку, на которую были подвязаны ворота, и пропустил во двор Анну.
– Анна, проходите к столу. Знакомьтесь, мой брат Анатолий и его супруга Светлана… – и тут же попросил брата:
– Толь, спрячь свою собаку в доме, я его сейчас верну… Я выглянул за ворота, но Всеволода и след простыл… Дожидаться его и бегать за ним, по совету Анны, мы не стали:
– Куда это он побежал?
– Не беспокойтесь, никуда он не денется, сейчас вернется, перебесится и вернется!
– А что произошло, почему он психует?
– Вы в гости к нам не зашли, вот он и расстроился…
– Анна, угощайтесь, салатик накладывайте, шашлычка, мною приготовленного, отведайте, угощайтесь… Угощайтесь, кушайте на здоровье…
– Спасибо, Вадим Васильевич.
– Как Всеволод себя дома чувствует?
– Как видите.
– Смотрю, он совсем нервный стал?
– Сладу нет.
– Ну, вы уж наберитесь терпения, ему кроме вас особо не на кого рассчитывать.
– Да уж терплю, как могу…
Я хотел было спросить Анну про их дочку Полину, но в это время у ворот послышался какой-то шорох. Кто-то притаился за воротами и, скорее всего, подслушивал то, о чем мы говорим за столом… Я подошел к воротам, возле которых стоял, переминаясь с ноги на ногу, заново родившийся скульптор и овчарка Темза.
– Сев, чего под воротами стоишь, заходи с собакой, Толик уже давно свою сучку в доме запер.
Всеволод прошел к столу и уселся с другой стороны, прямо напротив меня. Я присмотрелся к нему и увидел во множестве морщинки на его лице. На волосах скульптора проступила седина. Инсульт в полной мере саданул его по здоровью. На его перекошенное и растерянное лицо нельзя было смотреть без сожаления. На фоне молчаливого и угнетенного болезнью скульптора Анна превосходила самою себя, она болтала без умолку, не закрывая рта… Но через час я уже с удовольствием посматривал на соседа. Он хоть и молчал все время, чего раньше за ним никогда не наблюдалось, но при этом и улыбка в последние полчаса не покидала его лица. Он смотрел на Анну счастливым взглядом. Через некоторое время брат с женой стали поторапливаться домой. Я попытался задержать их:
– Толь, Свет, куда торопитесь, посидите еще… – Но куда там!
– Да нет, Вадим, мне завтра на работу. Надо приехать, помыться, покушать и пораньше лечь, для того чтобы пораньше встать. Пойду в дом за собакой. Сев, держи свою овчарку покрепче… Услышав это от брата, я спросил скульптора:
– Удержишь, Сев? – в ответ скульптор махнул головой, что означало – конечно.
– Да!
Толик зашел в дом и сразу же вылетел из него чуть ли не в обнимку со своим Дворянином к белому «Хендай», на котором он ко мне приехал. Всеволод же зажал овчарку между ног и вцепился в ошейник Темзы… зубами.
Странный народ эти таксисты, странный человек мой брат. Целыми днями баранку крутит с утра до вечера… Выходной раз в месяц себе устраивает – и то отдохнуть как следует не может. Уже с вечера на работу начинает собираться! Что за люди эти таксисты?
Стоило мне закрыть ворота за братом, как скульптор тотчас же начал пытаться принимать активное участие в разговоре и произносить отдельные слова. Вскоре я начал забывать о том, что Всеволода хватанул инсульт. Он настолько оживился и так улыбался, что противная гримаса исчезла с его лица сама собой вместе с множеством морщин, которые разгладились. Я увидел перед собой прежнего, всегда улыбающегося и общительного скульптора.
– В… а… дик… Т… ы… з… наешь…
Скульптор пытался говорить, но никак не мог подобрать нужные слова. Он то вытягивал губы в трубочку, то складывал вместе, то широко раскрывал рот, пытаясь закончить начатую фразу. Мы ж с Анной молча ждали, когда же он наконец разродится и из его приоткрытого рта выскользнет наружу нужное слово, хоть что-нибудь…
Я ждал от него слов!!! Но скульптор как ни старался, как ни пыжился… но толком так ничего и не мог вымолвить… Так и не вымучив из себя ничего, он закрывал рот. Закрывал лишь для того, чтобы рассмеяться и снова полезть за словом в карман. Он закрывал и открывал рот, махал в сердцах рукой, словно плескался в воде, и ни с того ни с сего принимался безудержно ржать над собой – над своей немощностью. Мне и Анне ничего не оставалось делать, как подхватывать его веселье и тоже смеяться, вслед за ним…
– Сев, а где Полина?
Скульптор показал на Анну:
– Аня, а где Поля?
– С мамой на даче у бабушки.
– Далеко дача?
– Девяносто километров от Москвы, под Владимиром.
– А что не здесь?
– Здесь собака, а мама боится собак…
– Понятно…
Через какое-то время и соседи покинули меня.
В понедельник скульптор перебрался в центр реабилитации речи на Таганке на следующие сорок пять суток… Еще через две недели Всеволод отпросился по заявлению на выходные домой и попросил меня за ним приехать в пятницу к часу дня, так как его не отпускали на выходные домой без сопровождающего…
Выйдя из метро на улицу, я подошел к постовому сержанту, дежурившему у метро. Громила постовой держал в одной руке паспорт, а другой схватил за шкирку невысокого смуглого паренька… Я отвлек его:
– Скажите, как пройти к центру патологии речи?
– Вниз четыреста метров и налево, там увидите…
– Спасибо!
Я развернулся и пошел себе своей дорогой, в другую сторону, рассекая собой людской поток и не обращая на разношерстную толпу никакого внимания. Пройдя метров сто, не более того, я, как и положено, остановился у пешеходного перехода, горел красный свет. Я остановился возле перехода в ожидании того, пока зажжется зеленый. Я бы так и стоял возле перехода еще 54 секунды и ждал бы зеленого света в окружении толпы, наедине со своими мыслями… Но вскоре, через семь секунд, я оказался банальным, я забыл о правилах и о том, чем занята моя голова, и вслед за всеми побежал по зебре на другую сторону дороги, не обращая никакого внимания на красный свет…
Я подчинился настроению толпы, которая увлекла меня собой… Площадь на Таганке тем и страшна, тем-то и опасна и чревата последствиями, что многолюдна и всегда полна народом. Поэтому можно легко запутаться в ее развязках, стать банальным и пойти не в ту сторону, подчиняясь воле толпы. Но в эту жаркую пятницу мне повезло невероятно. Мне все было на руку, и все козыри в тот день были на моих руках. Я с первого раза, вопреки суматохе, царившей вокруг меня, нашел свой путь и отыскал затесавшийся дворами центр патологии речи с легкостью необычайной…
Всеволод поджидал меня в холле первого корпуса. Мы поздоровались и поднялись к нему на этаж.
– Ну чего, Сев, собирай свое шмотье в сумку и поехали в деревню… Но тут меня ждал сюрприз.
– Нет!
– Что – нет?
– Ло… го… пед!!!
– Что логопед???
– А… Не знаю как?!
Всеволод немного возбудился оттого, что я никак не мог его понять, покрутил пальцем у виска и показал мне на листок бумаги, лежавший на столе. На листке был нарисован круг, от центра которого исходили лучи. В точках пересечения лучей с кругом стояли римские цифры. Я с легкостью расправился с этим ребусом. Как я понял, это был нарисованный на листке бумаги циферблат часов. Всеволод ткнул пальцем в цифру четырнадцать… Я сразу все понял, дурак – и тот бы догадался…
– У тебя что, в два часа дня занятия с логопедом?
– Ну… Да!!!! – Всеволод добродушно улыбнулся, искренне обрадовавшись своей находчивости и тому, что я наконец-то понял его.
– Чего ты улыбаешься?!
– Так!
– Что – так?! Зачем я к часу сюда приехал?
– Ну и что?
– Что – ну и что? Я время свое потерял!
– Ну и что?
– Как ну и что?! Что мне теперь здесь делать целых два часа?!
– А… Не знаю как?!
Всеволод взял меня за руку и, более ничего не пытаясь мне втолковать, потащил к выходу из отделения… После того как мы прошли к лифтам и он нажал кнопку вызова, я все понял:
– Ты что, на улицу меня ведешь?
– Да!
– Покурить и погулять хочешь до двух часов, пока занятия с логопедом начнутся?
– Да!
– Чему ты так рад?
Всеволод так сиял улыбкой, он так обрадовался тому, что я его понял и в этот раз, что чуть было не выскочил из своих штанов от радости и счастья. Я же в этот момент смирился с тем, что попал по времени на целых два часа. Хрен с ним, подумал я тогда. Мало ли таких потерянных часов было в моей жизни – и не с честь, что сделаешь с больным человеком. Будем гулять по территории центра по парку, по его дорожкам и аллеям, в тени раскатистых и раскидистых деревьев. Что называется, расслабьтесь и получайте наслаждение от прогулки.
Мы спустились на первый этаж, но еще и не успели толком выйти на улицу, как Сева уже улыбался мужчине средних лет, с которым мы столкнулись в дверях…
– З… до… р… о… во!!!
– Здо… ро… во… во!!!
– К… ак… дела?
– По… ка н… и как.!
– Вы… зд… р… в… ли… ай! – Всеволод с трудом выговаривал это слово, пропуская в нем некоторые буквы.
– Хо-р… ш… о!
Мужчина с усилием выдавил из себя последнюю букву О. После чего облокотился всем телом на костыль и пропустил нас вперед. Когда он ее выговаривал, я заметил, как его подбородок в это время вытянулся вперед и приподнялся. Его же щеки между тем впали, а подрагивающие губы чуть вытянулись вперед. Буква О, какое-то время просто-напросто балансировала на его дрожащих губах. Пока наконец не вывалилась изо рта и не испарилась в воздушном пространстве.
Мы вышли на улицу… Прямо перед входом в первый корпус стояло две лавочки, на которых сидели молчаливые пациенты центра патологии речи вперемешку с приунывшими родственниками, судя по всему приехавшими сюда для того, чтобы забрать их домой на выходные дни или же просто проведать…
Как только Всеволод показался на крылечке, они все как по одной команде начали улыбаться, кивать головами, поднимать руки вверх, кто какую мог и кто как мог. Иссушенная болезнью женщина, сидевшая рядом с одной из лавочек в инвалидной коляске, с трудом оторвала одну из рук от коленки и слабо улыбнулась Севе, так ничего и не сказав вслух… Лавочки ожили. Люди, сидевшие на них в этот жаркий полдень, преобразились и превратились из молчаливых калек в жизнерадостных оптимистов. Все наперебой здоровались с ним, с разных концов лавочек звучало:
– К… ак д… ела?!
– Пока н… и как!
– C… е… ва!!!
– Сева!!!
– Здр… в… й, Се… ва!
Всеволод подошел к лавочкам, и с каждым поздоровался, и каждому улыбнулся. А с кем-то и приобнялся… Подойдя к женщине, сидевшей в инвалидной коляске, он наклонился к ней.
– З… др… уй, Та… ня. – Поздоровался, взял ее руку за кончики пальцев и погладил их. – К… ак де… ла?
Таня улыбнулась скульптору еще раз, но так и не попыталась даже открыть рот. На ее лицо была одета в этот момент бессмысленная улыбка – вызывающая со стороны лишь сочувствие. Женщина, судя по первому взгляду, была не молода… А там как знать, может и молода, истинный ее возраст был скрыт от меня болезнью, отложившей свой отпечаток на ее лице…
Мы завернули за угол здания и, пройдя вдоль него с семьдесят метров, перешли через асфальтовую дорогу шириной три-четыре метра… После чего оказались в небольшом уютном скверике размером с грандиозную детскую площадку. Пока мы шли, пока суть да дело, скульптор успел чуть ли расцеловаться еще с тремя-четырьмя, как и он, инсультниками…
– Когда ты успел со всеми перезнакомиться, ты же здесь всего как пару недель лежишь? – Всеволод засмеялся.
– Не зн… аю к… ак???
– Ну не знаешь, так не знаешь…
Я отмахнулся от него рукой. Это его набившее мне оскомину «Не знаю как?» стало мне немного, самую малость, досаждать… Но Всеволод не унимался. Он остановился, привлек мое внимание к себе, схватив меня за руку, и снова взялся за свое старое:
– Не зн… аю… к… ак? По… н… и…?
Тут он принялся выдавливать из себя следующую букву, что у него никак не получалось, несмотря на все его старания и страдания… Для того чтобы понять то, что он страдает и при этом старается изо всех сил, достаточно было лишь на короткое мгновение посмотреть ему прямо в лицо – и прямо в глаза.
Такие лица можно увидеть… все у тех же клоунов, когда они строят на арене свои гримасы на потеху публике. Но это был не цирк, а Всеволод был по своей профессии скульптором, а отнюдь не клоуном. Для него начиналась новая жизнь – после перенесенного им инсульта. Можно сказать, он заново родился и заново учился говорить, а заодно и понимать азбучные истины – наравне со всеми обитателями центра на Таганке.
– Что? Не знаешь, как сказать?
– Да!
– Да понял я тебя давно!!! – Мне пришлось слегка успокоить скульптора, у которого от нервного перенапряжения, похоже, уже сводило скулы. – Ты хочешь мне сказать слово «понимаешь»?
– Ну да!
Всеволод перестал двигать скулами и расслабился. Он искренне обрадовался тому, что я понял его чуть ли не с полуслова. К этому времени я уже подметил для себя, что каждый раз, когда он собирался что-либо произнеси вслух, ему приходится не по-детски напрягаться… В отличие от нас, здоровых людей, которым все дается легко… Которые сразу говорят вслух то, что на ум приходит, и которые разговаривают без напряжения, словно дышат, не замечая этого за собой… Лишь изредка кто-то из нас почешет себе лоб, вспоминая какое-нибудь забытое и никому не нужное слово. Это ли не счастье, дарованное нам свыше – говорить, что на ум придет, как только захочешь этого, не прибегая к каким-либо усилиям.
– Пошли дальше, Сев…
На одной из лавочек Всеволод разглядел женщину, рядом с которой стояла инвалидная коляска с сидевшем в ней мужчиной. Мужчина сидел к нам спиной и, судя по размаху в плечах, был крепкого, богатырского телосложения…
Завидев их, Всеволод заулыбался и изо всех сил замахал им рукой, тем самым привлекая к себе их внимание… Женщина первой откликнулась на призывы Всеволода и в знак своего приветствия сразу подняла руку, замахала и заулыбалась ему, как близкому другу. После чего развернула коляску так, чтобы и мужчина, сидевший в ней, тоже увидел Севу. Мужчина, увидев скульптора, изобразил на лице подобие слабой улыбки и закивал ему головой. Судя по всему, он не мог поднять вверх ни одной руки. Пока они здоровались, мы уже приблизились к ним чуть ли не на расстояние вытянутой руки… Богатырю в коляске было не больше тридцати пяти… Женщине – лет на пять поменьше. В одной руке у нее была зажата сигарета, а другой она придерживала коляску.
– Ва… дим… – Сева показал на меня.
– Ира. А это мой муж. Скажи, как тебя зовут… – Ирина обратилась к мужу.
– С… ере…
– Ну… Ну… Давай, давай, договаривай… – Ирина подбодрила супруга.
– Жа!!! – Выговорил до конца свое имя, достаточно молодой человек, очень и очень крепкого телосложения. Он был одет в белую майку, плотно обтягивающую его квадратную грудь. Я сразу обратил внимание на многочисленные модные и разноцветные тату, нанесенные на его руках и ногах, которые были прикрыты по колено серыми шортами. Голова у молодого человека была склонена на бок (похоже, ему не хватало усилия над собой, для того чтобы зафиксировать ее прямо и так держать), а руки как плети лежали на сдвинутых друг к другу коленях, одна на другой. Он был симпатичной наружности с прямыми чертами лица, с коротко подстриженными волосами черного цвета. Жена же его была общительна с первого взгляда и производила впечатление простой в общении в недавнем прошлом девушки, ставшей с годами молодой женщиной. В отличие от супруга Сергея на ее руках и ногах не было видно ни одного тату, но в них пребывала сила, чего никак нельзя было сказать про руки и ноги ее мужа. Одета она была в салатового цвета платье с коротким рукавом. Она была чуть полновата, на ее грудь из-за спины спускались две коричневые косички. Мы со Всеволодом присели на лавочку, а Ирина еще раз развернула коляску и встала с ней прямо напротив Севы:
– Ну что, Сев, начнем?
– Да… вай… Ло… го… пед!!!
Ирина склонилась к Сергею и прошептала ему что-то на ухо. Сергей, не задумываясь, повторил за ней:
– Нос!
Всеволод заулыбался и коснулся носа рукой… Ира еще раз что-то шепнула на ухо заулыбавшемуся Сергею:
– Глаза… – сказал точно так же быстро богатырь, в котором отсутствовал какой-либо намек на какую-либо силу…
Всеволод показал пальцем на свои глаза…
Ирина продолжила нашептывать ему на ухо слова.
– Плечо… – сказал, немного задумавшись, Сергей.
Всеволод вместо ответа задумался. Он вдавил голову в плечи, его глаза забегали слева направо и справа налево, он виновато улыбнулся и развел руки в стороны:
– Не… знаю… как?!
Я удивился как мог этому, и у меня вырвалось из груди:
– Ты чего, Сев, плечо!!!
– А!!! – Сказав – А… Всеволод точно опомнился и показал рукой на свое плечо.
– Не подсказывайте, он сам должен догадаться.
– А… понял, понял – вы занимаетесь?! Теперь молчу. Продолжайте заниматься!
– Да, мы в логопеда играем! – Ира в очередной раз что – то шепнула Сергею.
– Ло… к… т… ь. – Сергей с трудом выдавил из себя слово локоть… Всеволод подумал и опять пожал плечами, не зная к чему прикоснуться рукой.
– Не з… на… ю как?
Ирина подождала, дав Всеволоду небольшое время на размышление, и, улыбнувшись, показала на свой локоть. Скульптор тут же повторил ее движение, коснувшись своего локтя… Ира не унималась и еще раз что-то нашептала на ухо Сергею:
– Коза… – в этот раз Сергей засмеялся, он повторил слово коза вслед за женой, не задумываясь…
Я растерялся… Не понимая, что в ответ на это слово можно показать. Скульптор же, бродяга, молниеносно сжал в кисти три средних пальца, а большой и мизинец выставил вперед, после чего состроил Ирине не что иное, как козу из двух пальцев, и заржал во весь рот вместе с ней, с Сергеем и со мной.
– Всеволод, а мы сегодня выписываемся… – в этот момент я обратил внимание на то, что лицо Сергея много опечалилось. Заметил это и скульптор. Он взял в свою руку руку Сергея, и спросил:
– Ну как ты?
– По… ка н… и как… И… ч… то… из э… то… го?
Скульптор улыбался ему и пытался, но безуспешно произнести успокаивающие его слова:
– В… от так, в… от так…
Скульптор уже делал гимнастику пальцам рук Сергея, поочередно разгибая и сгибая их. В ответ на это Сергей повторял одно и то же:
– По… ка ни как… По… ка ни как…
До того как три год назад Сергей попал в автокатастрофу, он профессионально занимался силовым экстримом и поднимал Ирину кверху на одной руке… Три года, как он не может встать на ноги и научиться говорить. В этом центре он проходит реабилитацию уже в пятый раз. У него очевидный прогресс, так выразилась Ирина: «У Сергея очевидный прогресс…». С каждым разом ему становится все лучше и лучше, он уже произносит отдельные слова и приподнимает руки от колен кверху… Как только мы попрощались и Ирина откатила от нас коляску на почтительное расстояние, скульптор произнес, посматривая в их сторону:
– В… от так… Вот, Ва… дик!!!.
Я же посмотрел на время.
– Сева, уже начало третьего, ты на занятия с логопедом опоздаешь… – Всеволод энергично замахал рукой по сторонам, а для того, чтобы я его как можно лучше понял, до кучи покачал головой.
– Что ты мне головой машешь? Уже два часа, тебе пора идти на занятия с логопедом!!!
Сева вместо ответа набил что-то на клавиатуре и показал мне экран смартфона. Мне бросилась в глаза цифра пятнадцать:
– У тебя что, занятия не в два часа начинаются, а в три???
– Ну да!!! – Сева добродушно улыбнулся, обрадовавшись моей сообразительности… – я еле сдержался от гнева…
– Зачем ты мне сказал приезжать сюда к часу?
– Ну и что?
– Так, ничего. Где у вас пожрать можно?
– Кафе.
– Веди меня туда…
Всеволод отвел меня в кафе. Я был зол как собака, но молчал и сопел в две дырки, не выказывая вида, чтобы лишний раз не заставлять скульптора нервничать по таким пустякам. Когда я оплатил заказ и присел за стол, я вспомнил молодого силача в инвалидной коляске и согласился сам с собой. Да, конечно же это пустяк, каких-то два-три ничего не значащих часа по сравнению с проблемами Сергея. Оказавшись здесь в центре патологии речи, я стал несколько по-другому смотреть на, казалось бы, обыденные и ничего не значащие для нас вещи, как то умение говорить и самостоятельно передвигаться по земле… То, что мне раньше казалось пустяком и само собой разумеющимся, показалось вдруг первостатейным и неотъемлемым правом на нормальную жизнь. Инсульт все расставил по местам: главное – здоровье… А потом уже и все остальное… И конечно же вот еще что… Я получил для себя еще одно наглядное доказательство тому, что все мы – ходим под Богом, никто ни от чего не застрахован…
Через минут двадцать, в районе трех часов, скульптор выскочил из-за стола и побежал на занятия с логопедом. Я же удобно развалился на стуле, вытянув ноги под столом. Заказал себе еще два кофе и задумался. Поразмыслив, я пришел к однозначному выводу. Лучше быть здоровым, чем больным, и лучше никуда не поторапливаться и не спешить. Туда всегда успеем… Успокоился, взвесив все за и против. Допил свой кофеек. С хорошим настроением позвонил скульптору.
– Сева ты молчи, я буду говорить.
– Да.
– Я буду тебя ждать на первом этаже в холле, хорошо?!
– Да.
Я спустился на первый этаж, через пять минут в холл забежал скульптор, но не из лифта, а с улицы:
– Сев, а где твоя сумка с вещами, ты что, домой прямо вот так поедешь? Чего ты делал на улице?
Вместо ответа он потащил меня к лифу. Когда мы поднялись на седьмой этаж и вошли в палату 707, он показал мне амбулаторную карту с расписанием занятий… И о ужас!!! Я прочитал, что на сегодня скульптору было прописано черным по белому еще одно занятие с логопедом с семнадцати до восемнадцати часов. Тут я уже подумал по-другому. Ну и гад же этот скульптор, все на свете перепутал. Ни о ком не думает – только о себе… Лучше бы он…
– Какого хрена ты меня к часу выдернул сюда, у меня что, других дел нет!!!
– Ну и что?!
Хорошо, что я с годами приобрел для себя одно немаловажное качество – терпение. Я стерпел и ничего не ответил скульптору на это его «Ну и что?!» В палате делать было нечего, и мы спустились на улицу. На лавочках перед входом сидел уже другой народ, но и они все как один заулыбались скульптору и наперебой начали с ним здороваться, на свой ИНСУЛЬТОВСКИЙ манер… Поздоровавшись со всеми, Всеволод повел меня к углу здания, возле которого на бордюрном камне сидела девушка лет тридцати и поседевший и полысевший пенсионер лет шестидесяти, они оба курили. Как только мы к ним приблизились, девушка энергично заулыбалась и восторженно произнесла:
– Скульптор… Скульптор!!!
– Ва… дик… – Всеволод представил меня своим товарищам по несчастью.
– Галя…
Девушка протянула руку и представилась мне. Пенсионер же, убеленный сединой, невежливо промолчал, не подав мне даже руки. Наверное, не в духе человек или же говорит с трудом, бедолага, подумал я и с сожалением посмотрел в его грустные глаза. Я решил подыграть скульптору и развеселить хоть сколь-нибудь пенсионера. Наверное это выглядело со стороны глуповато и самонадеянно, но я сказал с гордостью за себя самого:
– А я писатель! – Галина улыбнулась, а пенсионер тут же открыл рот и скороговоркой съязвил мне:
– Поди еще не все углы вокруг себя описал???!!!
Девушка звонко засмеялась вслед за заржавшим скульптором, пенсионер тоже издевательски заулыбался… Мне тоже ничего не оставалось, как только засмеяться вместе со всеми.
Шутник сделал еще с пару затяжек, затушил и выбросил бычок в урну. Поднялся с бордюрного камня и отвалил, даже не попрощавшись с нами…
– А я сегодня выписываюсь, Сева, мне так не хочется от всех вас отсюда уезжать… Я буду по всем вам скучать…
Девушка говорила с большими паузами. Задумываясь чуть ли не над каждым словом, тщательно его подбирая, делая перерыв между словами… Но все же не заикаясь и не путаясь в словосочетаниях…
– Мне будет всех вас не хватать.
Галя замолчала и… заплакала. С ее глаз покатились по щекам слезинки. Она не скрывалась от своих слез…
– Не плачь, Г… аля…
Скульптор взял в свои руки ее ладонь и стал поглаживать, Галя перестала плакать… Ей было тридцать два года. Она лечилась в этом центре шестой год подряд, здесь ее научили заново говорить и думать. А шесть лет назад у нее в возрасте двух лет умерла дочка и ее бросил муж – в результате инсульт. Да, лучше быть здоровым, чем больным…
Пока скульптор успокаивал Галю и поглаживал ее по руке, к нам подошел совершенно, казалось бы, здоровый пацан, сжимавший и разжимавший в своей левой руке черный резиновый круг с дыркой внутри, как у бублика. На вид ему было лет двадцать восемь – не больше… Увидев Севку, он, не дойдя метров пяти до нас, покричал, широко разведя руки в сторону и присев в коленях:
– О Ипрезо!!!
На самом деле этому парню было за тридцать, он просто молодо выглядел, после того как его восемь лет назад буквально собрали по косточкам, после аварии на японском мотоцикле. А до этого у него был отечественный «Урал», который выжимал из себя максимум сто шестьдесят километров в час. Японец же был горазд на большее – аж на двести двадцать километров в час по спидометру. Но Сане, именно так звали парня, показалось этого мало и он ЧИПАНУЛ свой мотоцикл. В результате японец смог выдавать на-гора свыше трехсот километров в час. Чем Санек и воспользовался на свой страх и риск, въехав в бетонный забор чуть ли не на этой скорости. Как он выжил и как встал после этого на ноги, одному Богу известно. Но через минут пятнадцать я стал все же замечать за ним, что он не совсем здоров и в уме…
Пробил час, и скульптор отправился на очередное занятие с логопедом. Я же дожидался его в общем холле седьмого этажа. Где и узнал от добрых людей, что санитарка нынче получает за свои труды пятнадцать тысяч в месяц, но логопед – под сотку…
В шесть вечера в холле показался скульптор в сопровождении врача-логопеда – симпатичной, чернявой, высокой, стройной моложавой женщины…
Я посмотрел в глаза скульптора и поднял большой палец вверх, что означало только одно «Хороша, хороша!!!» Скульптор раскрыл широко рот и заулыбался. Увидев это, девушка сразу же оглянулась за плечо в мою сторону, но опоздала, я уже убрал палец, а стало быть, и отпущенный ей комплимент повис в воздухе, так и не достигнув объекта своего внимания…
– Здравствуйте… – Я поздоровался с посмотревшей в мою сторону девушкой.
Врач незначительно кивнула мне в ответ и повернулась обратно к скульптору:
– Молодец, Сева! Продолжай в том же духе, и года не пройдет, как ты у меня заговоришь полноценно.
– Хо… ро… шо!!!
Получив на сестринском посту все положенные скульптору таблетки на выходные дни, мы прошли в его палату. В палате стояло две кровати, стол, заваленный бумагами, холодильник, шкаф, две тумбочки, два стула. Скульптор достал из тумбочки одеколон и попрыскал им под мышками. Взял в руки тюбик, наклонился к ногам, выдавил на них пену и протер ноги влажной тряпочкой. После чего забросал шмотки в красную сумку через плечо. Раскрыл бумажник, посмотрел внимательно в него и спрятал на дно сумки. Мы вышли за ворота центра, всю дорогу к метро скульптор тыкал меня в плечо рукой и со значительным выражением лица говорил:
– Инсульт… инсульт…
Я же в свою очередь никак не мог угомониться:
– Сева! Ты мне можешь объяснить, зачем я сюда приезжал к часу дня? Я мог бы с таким же удовольствием и к шести к тебе подкатить…
Я никак не мог успокоится, мне опять не давало покоя то, что я проторчал здесь без толку целых пять часов, да еще и по такой жаре…
– Ну и что? – Скульптор начинал просто выводить меня из себя, своим «Ну и что?»
– Что ты заладил как попугай, ну и что… ну и что!!! Ты будешь когда-нибудь о других людях думать, у меня тоже свои дела есть… Нельзя думать все время только о себе…
– Ну и что?!
– Так, ничего, замнем для ясности… Достал ты меня…
– Ну и что? Инсульт!
– Попугай!
– Ну и что?! – Всеволод заржал…
Мы зашли в метрополитен и сразу же ощутили прохладу на своих плечах… Я подошел к кассе и купил Всеволоду проездной билет:
– Ты когда последний раз в метро ездил?
Всеволод пожал плечами… Увидев это, я показал ему билет и спросил:
– Знаешь, как прикладывать?
– Нет.
– Смотри! – Я приложил билет к желтому кругу и пропустил Всеволода через турникет.
– Боюсь эс… р!!!
– Боишься, что не сможешь на эскалатор шагнуть?
– Да!
Я расчистил место перед эскалатором, скульптор приноровился к движению полотна и шагнул вперед, у него все получилось. Примерно то же самое произошло и внизу, на сходе с эскалатора. Подошли к платформе, вскоре из тоннеля стал доноситься шум, так что ничего под ухом не слыхать, а вскоре показался и сам электропоезд с двумя машинистами во главе состава, которых я успел разглядеть мельком. Состав остановился, бесчисленные двери разом и с шумом распахнулись, мы вошли в вагон. Я показал Севе рукой на свободное место:
– Садись…
Всеволод замахал головой по сторонам и попытался что-то мне прокричать на ухо. Но куда там. Состав к этому времени набрал ход, заехал в тоннель, и со всех сторон гудело, стучало и шумело так, что и здоровому человеку не докричаться, не то что больному… Скульптор так и остался стоять на ногах. Он ухватился за поручень и уткнулся в схему метрополитена, я же отвалил от него и барином развалился на одном из свободных мест… Сразу задремал, но на станции «Парк культуры», открыл глаза. Меня кто-то пнул по ноге… Я встал и подошел к скульптору… Всеволод в это время рассматривал схему метрополитена. Как только я оказался рядом с ним, он ткнул пальцем в станцию метро «Щелковская»:
– К Ане… Полине хочу…
– Не поеду, хоть режь!!!
– По… жалу…! – Поезд въехал в тоннель, и стало так шумно, что оглохнуть можно. Я махнул рукой и прокричал на ухо Всеволоду:
– На «Киевской» сойдем, доскажешь…
Сошли на «Киевской», сделали пересадку и перешли на синюю ветку метро. Все то время, пока мы шли с кольцевой линии метро на Арбатско-Покровскую линию, я только и слышал за своей спиной, с правого боку, с левого боку, впереди себя со всех сторон слышал:
– Аня… пожалу… та… Полина По… йста… Аня… Аглая Пож… ста… Аня…
Мы стояли с ним на станции «Киевская» Арбатско-Покровской линии метро, все, что слева, едет до «Щелковской», где живет Анна Петровна, все, что справа, – до «Кунцевской», откуда отходит рейсовый 554-й автобус, до нашей деревеньки… Я взмолился к нему…
– Сева, я выехал к тебе из деревни в десять утра. Сейчас семь вечера, без пятнадцати. Я на ногах десять часов. Подумай обо мне…
– Ну и что. По… жа… луйста…
Скульптор наконец-то выговорил слово «пожалуйста» полностью… Из тоннелей выползло сразу два электропоезда, в ушах зашумело и загудело так, что ничего под ухом не разобрать. Мы на короткую минуту взяли паузу в разговоре… Ни о ком, сука, не думает, только о себе, я рассвирепел… Поезда исчезли в темноте тоннелей, сразу стало тихо, так что можно было разговаривать друг с другом спокойно и без надрыва в голосе…
– Сева, слушай сюда и внимательно. Мы будем с тобой на Щелчке в лучшем случае в полвосьмого, пока туда-сюда – девять, а там и десять не за горами. Последний межгород от «Кунцевской» в нашу сторону отходит в десять, ты понимаешь, о чем я говорю? Ты что, хочешь меня сегодня живьем сожрать?
– По… жал… уйста!!!
– Е… колотить!!! Мне твое пожалуйста уже перед глазами мерещится! Да тебя Аня не пустит. Давай сначала у нее разрешение спросим?
– Да… вай…
Я набрал Анне, прижал к уху телефон, напрягся и прокричал:
– Аня, Всеволод к вам сейчас хочет ехать.
Сквозь пронзительный шум от выезжающих из тоннелей электропоездов услышал:
– Не вздумайте его сюда привозить!!! Я так и знала, что этим все закончится! Я вообще говорила, что не надо его на выходные из центра забирать. Я его сюда не пущу.
– Я сейчас передам Севе трубку, скажите ему об этом сами… – Всеволод сидел на скамейке и смотрел, с надеждой в глазах, в мою сторону. Я передал ему трубку… Оба электропоезда скрылись в тоннелях, стало сразу тихо-тихо настолько, что я мог отчетливо слышать человеческую речь…
Всеволод прижал трубку к уху и через полминуты, когда из глубины тоннелей вновь показались поезда, один за другим, вернул мне телефон. Вернул, и у него на глазах проступили слезы… Длилось это недолго, Сева вытер рукой глаза и сказал:
– Вот так… Аня… Вот так.
К счастью для всех нас, синяя ветка метро тем и хороша для всех нас, что ловкая и быстрая на подъем ветка. Не успеешь войти в вагон на «Киевской», как уже выходишь из него на «Кунцевской». Мы подошли к автобусной остановке под вечер или же уже в самый вечер, кто как считает на земле. По расписанию автобус должен был подойти через полчаса. Мы заняли очередь к автобусу… Сходили в ближайшую палатку и купили сигареты с вместе двухлитровой бутылью фанты. После чего нашли свое укрытие от все еще жарящих солнечных лучей в ближайшем скверике… на травке…
– Вот так вот. Вадик… Аня…
Сева не уставал без умолку повторять одну и ту же фразу…
В метрах десяти от нас смеялись и о чем то оживленно переговаривались дуг с другом три женщины, скажем так, разного возраста. Они были одеты в оранжевые безрукавки, по их измученным лицам и по тому, с каким удовольствием они вытянули вперед себя ноги, было сразу видно, что они за этот день напахались от души. Скорее всего, это были дорожные разнорабочие. Та, которая была всех постарше, массировала спину той, что была чуть помладше ее. А совсем молоденькая смотрела в нашу сторону… Она буквально впилась глазами в скульптора… Она смотрела на скульптора завороженным взглядом, ничего не замечая вокруг себя. Это не укрылось от моего внимания:
– Девчонки, а нам спинки не хотите помассировать?! – Я ткнул в плечо скульптора. Он ожил, заулыбался и перестал повторять одно и то же: – вот так вот… Вадик…
Девушка, пялившая на скульптора глаза, поначалу стушевалась и покраснела, но, как только увидела улыбку, появившуюся на лице скульптора, стала тут же подниматься с травы… Но та, что была старше всех, остановила ее, схватив за руку, и ответила:
– Нет, не можем, нам своих забот хватает…
А через пять минут подкатил межгород за номером 554 и мы с соседом запрыгнули в него, успев на прощание помахать рукой той, которая помладше… Автобус набрал ход. Он то ускорял движение, то замедлял, то останавливался, то трогался с места, а я только и слышал над левым ухом от себя:
– Вот так, Вадик… Аня…
И не заметили, как доехали и сошли с автобуса в соседней с нашей деревеньке. По дороге зашли в «Пятерочку», купили кой-чего для скульптора из продуктов и пошли неспешно через поле, мимо озера, в сторону наших домов… Как только мы поравнялись с озером, я услышал сзади себя:
– Прости меня, Господи… Господи, прости… Прости, Господи… Прости, Господи!
Я не оборачивался назад, а лишь смотрел вправо от себя – чуть наискосок, в сторону озера. Как только мы прошли со скульптором то самое место, где я в последний раз видел Григорьева Олега живым, то я тут же и сразу вспомнил нашу последнюю встречу с генералом на берегу этого озера. В ту промозглую и гадкую осень, в тот вечер, сумрачный и сырой, когда птиц уже не осталось и когда генералу осталось жить ровно три недели – копейка к копейке. Но генерал в тот вечер так ни разу и не обмолвился о Боге, он был верен себе тогда и в те дни, для него скорбные. Он все так же рассчитывал только на свои силы, только на себя самого, не уповая ни на кого. Он верил только в себя и только себе – не надеясь ни на чью-либо помощь… С этим и умер…
– Прости меня, Господи… Прости меня, Господи… Господи, прости…
Всеволод Державин уже лежал на траве, уткнувшись лицом в руки, он трясся всем телом, а я только и слышал, стоя в двух метрах от него:
– Господи… Господи, прости… Прости… Прости… Прости… Прости меня… Господи…
Вскоре он присел на травку и уже не плакал, но все так же повторял:
– Прости, Господи…
Всеволод встал с земли, и мы пошли дальше, нам осталось пройти немного, метров четыреста, но за моей спиной все так же раздавалось одно и то же… Теперь же в полголоса, без слез… Чуть ли не в шепот…
– Господи, прости!!!