После того как Земля покинула свою орбиту, нашу школу перевели в подземный город — мы стали его первыми обитателями. Школьный автобус въехал в обширный туннель, и спуск начался. Вскоре туннель сузился до коридора, который неизменно продолжал спускаться. Примерно через полчаса нам сказали, что мы уже в городе; но, выглянув в окно, я мог только спросить себя: «Это что — город?!»

Я видел лишь бесконечную череду ветвящихся пещерных проходов и бесчисленных запечатанных металлических дверей. Под высоким потолком пещеры висел ряд огромных прожекторов, заливающих все вокруг безжизненной холодной синевой. Как не впасть в отчаяние при мысли, что таков будет мой мир до конца моих дней?!

— Жили же древние люди в пещерах, вот и мы поживем, — сказала Лин — тихо, но недостаточно тихо, чтобы ее не услышала госпожа Син.

Обращаясь ко всем нам, она сказала:

— Ничего не поделаешь, ребята. Поверхность Земли скоро станет очень, очень страшным местом. Там создадутся такие условия, что если сплюнуть, то плевок не долетит до земли. Когда настанет холод, он замерзнет на полпути вниз, а когда станет жарко, он испарится, едва вылетев изо рта!

Учительница еще не закончила свое предостережение, как какой-то малыш повернулся ко мне и спросил:

— Про холод — это я понимаю, это потому, что Земля будет уходить от Солнца все дальше и дальше. А жара почему?

— Придурок, не учил про орбитальное ускорение? — съязвил я.

— Нет, — ответил он, потупившись.

За объяснения взялась Лин — наверно, чтобы отвлечься от печальных мыслей.

— Дело обстоит не совсем так, как ты думаешь, — сказала она. — Понимаешь, геодвигатели недостаточно мощны. Они могут лишь немного разогнать Землю, а этого мало, чтобы вот так сразу сорвать ее с орбиты. В действительности, прежде чем сбежать, Земля обернется вокруг Солнца пятнадцать раз! В течение этих пятнадцати витков планета будет медленно набирать скорость. Сейчас орбита Земли все еще, можно сказать, круговая, но по мере ускорения она будет постепенно вытягиваться в эллипс. Чем выше скорость нашей планеты, тем более вытянутой будет орбита, а Солнце сместится в один конец эллипса. В самой удаленной от Солнца точке траектории на Земле будет запредельный холод.

— Ну да, но все равно непонятно! Когда Земля придет в самую дальнюю точку, на поверхности станет очень холодно, а когда она окажется в другом конце эллипса, расстояние от Солнца будет… хм, дай подумать… — Он немного помолчал. — Нет, орбитальная динамика утверждает, что мы не станем ближе к Солнцу, чем сейчас… Так с чего тогда должно стать жарче?

Пацан был маленьким гением, но такими были мы все, это было нормой. Какое счастье, что благодаря генной инженерии мы научились передавать детям память их родителей. Без этого даже через 400 лет мы не смогли бы создать такое чудо как геодвигатели. Чудо, затмевающее творения самого Господа.

Тем не менее я не мог удержаться, чтобы не съехидничать:

— Вот недоумок, а про геодвигатели забыл? Прямо сейчас эти паяльные лампы, все десять тысяч с гаком, врубились на полную мощность. Сама Земля — это всего лишь мячик с ракетными соплами. — Я с деланным презрением покачал головой. — А теперь заткнись. Надоел!

* * *

Так началась наша жизнь в толще земли. Подземные города распространились по континентам. Они находились в пятистах метрах под поверхностью, и в каждом могло проживать более миллиона человек. Под землей я закончил начальную школу и перешел в среднюю.

Бóльшая часть школьной программы отводилась естественным наукам и технике; изучение искусства и философии было сведено к минимуму. У людей не хватало времени на подобные излишества. Можно сказать, в те годы человечество было загружено работой, как никогда в истории. Постоянный, непрекращающийся труд, а несделанного все равно оставалось очень много. Интересно, что религии, царившие в мире на поверхности, в одночасье исчезли без следа. Мы все еще учили историю, но наши учебники изображали жизнь человечества под солнцем как пребывание в неком мифическом раю.

Мой отец служил в космическом флоте, на околоземной орбите. Он почти все время проводил на работе, и я редко видел его дома. Помню, как на пятом году ускорения вся наша семья отправилась на морское побережье. Планета тогда находилась в афелии. Для нас День афелия был праздником вроде Нового года или Рождества. В самой отдаленной от Солнца точке мы могли позволить себе чуть расслабиться, поддавшись ложному чувству безопасности.

Для выхода на поверхность нам по-прежнему требовались термокостюмы — полностью герметичные, с питанием от ядерных батарей. Практически единственное, что мы были в состоянии увидеть, выйдя наружу, — это ослепительный свет плазменных геодвигателей. Сияние леса энергетических лучей, казалось, поглотило весь мир. Пришлось лететь на аэрокаре много часов, прежде чем мы убежали от их пламени и смогли увидеть освещенное солнцем побережье. Само Солнце стало крошечным, не больше бейсбольного мяча. Оно висело в небе совершенно неподвижно, его далекие лучи озаряли тусклым сумеречным светом лишь ограниченный участок земной поверхности. Небо было глубокого синего цвета, и в нем ярко сверкали звезды. Бросив взгляд вдаль, я на мгновение призадумался: а где же океан? Перед моими глазами до самого горизонта простиралась белая ледяная равнина.

На льду замерзшего океана развеселая толпа пускала в темно-синее небо фейерверки. Царило необычайно праздничное настроение. Подвыпившие гуляки катались по льду и орали песни так, что у меня звенело в ушах. Казалось, участники праздника никак не могли договориться между собой, какую песню петь, и в результате каждый вопил свое во всю мочь легких, внося посильный вклад в общую дикую какофонию.

— Что бы ни происходило, люди хотят жить полной жизнью, и в этом нет ничего плохого, — сказал отец. Он замолчал, внезапно вспомнив что-то, чем еще не поделился. — Ах да, забыл вам сказать. Я полюбил Ли Син. Хочу переехать к ней.

— Кто она? — безмятежно спросила мама.

— Моя учительница начальных классов, — ответил я вместо папы. Я уже два года ходил в среднюю школу и понятия не имел, как отец познакомился с учительницей Син. Может быть, на моем выпускном?

— Хорошо, иди, — проговорила мама.

— Уверен, через некоторое время мне это надоест, — продолжал отец. — Тогда я вернусь. Вы не против?

— Если хочешь, почему бы и нет, — ответила мама, спокойная, как мерзлый океан вокруг. И лишь через несколько секунд в ней наконец всколыхнулись эмоции.

— Ах, взгляните, какая красота! — воскликнула она, указывая на полыхнувший в небе фейерверк, явственно воодушевленная эффектным зрелищем. — Спорим, у него внутри голопроектор!

В те времена, смотря фильмы или читая книги Предсолнечной Эпохи, мы часто недоумевали. Мы никак не могли взять в толк, зачем люди вкладывали столько эмоций в дела, не имеющие никакого отношения к выживанию. Наблюдать за главным героем, впадающим в отчаяние или плачущим из-за любви, было для нас настолько странно, что и словами не описать. В те дни неминуемая угроза гибели и желание спастись отодвигали все остальное в тень. Ежедневные новости о состоянии Солнца и положении Земли поглощали почти все наше внимание и управляли нашими эмоциями. Эта глубочайшая сосредоточенность на выживании постепенно привела к изменениям в психике и духовной жизни людей. Любовь со всеми ее переживаниями стала чем-то посторонним, отвлекающим от более важных дел. Мы стали как азартный игрок, который осушает свой бокал, не отрывая взгляда от вращающейся рулетки.

Два месяца спустя отец, вволю нагулявшись с учительницей Син, действительно вернулся домой. Мама не выказала ни радости, ни грусти.

— Ли Син о тебе очень хорошего мнения. Она сказала, что ты творческий человек, — поведал мне отец.

Мать, услышавшая наш разговор, была искренне озадачена.

— Кто-кто это сказал? — спросила она.

— Госпожа Син, моя учительница начальных классов. Отец уходил к ней на два месяца, — ответил я столь же озадаченно.

— А, теперь припоминаю! — рассмеялась мама и покачала головой. — Мне еще и сорока нет, а память никуда не годится.

Окинув взглядом голографическое звездное небо на потолке, а затем голографический же лес на стенах, она продолжала:

— Вовремя вернулся. Пора заменить эти изображения. Нам с сыном они надоели, а мы не знаем, как перепрограммировать эту чертову штуковину.

Когда Земля снова начала свое долгое падение на Солнце, этот эпизод уже вылетел из нашей памяти.

* * *

Однажды в новостях сообщили, что океан тает. Услышав это, наша семья опять отправилась на побережье. В то время Земля как раз пересекала орбиту Марса, и чем ближе она подходила к Солнцу, тем сильнее становился жар. Его пока еще было недостаточно, чтобы Земля разморозилась самостоятельно, но благодаря работе геодвигателей температура поверхности повысилась до вполне приятной величины. Народ радовался: не нужно надевать термокостюмы!

Свет геодвигателей все еще заполнял небо нашего полушария, но на другой половине планеты люди смогли по-настоящему почувствовать, что Солнце стало ближе. Их небо было светло-голубым, а солнце таким же ярким, как и до исхода.

Мы сели в аэрокар и полетели над океаном. Нигде не было заметно ни малейших признаков оттепели, мы видели только белую ледяную пустыню. Разочарованные, мы приземлились на лед и вышли из машины. Не успели мы закрыть дверцы аэрокара, как на нас обрушился могучий грохот, похоже, исходящий из самых потаенных глубин Земли. Казалось, будто вся планета вот-вот взорвется.

— Это грохочет океан! — крикнул мой отец, пытаясь перекрыть раскаты. — Солнце нагревает толстые слои льда неравномерно, вызывая что-то очень похожее на землетрясение.

Внезапно низкий рокот океана пронзил резкий громовой удар, и люди, наблюдающие за океаном позади нас, разразились ликующими возгласами. Я посмотрел туда и увидел длинную трещину, зазмеившуюся по замерзшей воде, будто огромная черная молния. Затем, в сопровождении непрекращающегося грохота, стали появляться новые и новые трещины. Из них вырывалась морская вода; по ледяной равнине понеслись стремительные потоки.

По дороге домой мы наблюдали, как меняется голая земля внизу: трава начала пробиваться из почвы, распустилось множество цветов, и нежные листья одели увядшие деревья зеленью. Жизнь не тратила времени впустую — она с ликованием расцветала повсюду.

* * *

С каждым днем приближения Земли к Солнцу людей все больше охватывала тревога. Теперь уже мало кто желал подняться на поверхность, чтобы полюбоваться весной. Большинство из нас предпочитало оставаться в подземных городах, но не затем, чтобы скрыться от надвигающейся жары, проливных дождей и ураганов, а из страха перед приближающимся Солнцем.

Однажды, укладываясь спать, я услышал, как мама тихо сказала отцу:

— Может быть, уже слишком поздно.

Отец ответил тоже едва слышно:

— Такие слухи ходили и в первые четыре перигелия.

— Но на этот раз всё правда, — последовал быстрый тихий отклик матери. — Я сама слышала это от жены профессора Цянь Деле. Он астроном Навигационной комиссии, человек известный. Так вот, он сам сказал ей, что концентрация гелия растет ускоренными темпами.

— Послушай, моя дорогая, не нужно терять надежду, — спокойно, но твердо ответил отец. — Не потому, что у нас и правда есть какие-то шансы, а потому, что надо прожить свою жизнь достойно. В Предсолнечную Эпоху «жить достойно» значило обладать деньгами, властью или талантом, но сейчас нам осталась лишь надежда. Надежда — это золото и драгоценные камни нашего времени. Не важно, как долго нам еще осталось, мы не должны сдаваться! — И, помолчав, прибавил: — Пожалуйста, утром передай это нашему сыну.

Как и другие люди, при приближении к перигелию я чувствовал себя не в своей тарелке. Однажды, возвращаясь из школы домой, я, сам не зная как, оказался на центральной площади города. Я стоял у круглого фонтана в середине и поочередно смотрел то вниз, на его сверкающую голубую воду, то вверх, на эфирную рябь света — отражение струящейся воды на высоком потолке. Через некоторое время я заметил среди прохожих знакомое лицо. Это была Лин. В одной руке она держала маленькую бутылочку, а в другой тонкую соломинку. Лин пускала мыльные пузыри, бездумно следя, как они один за другим уплывают прочь. Она смотрела на пузыри, пока те не лопались, и только после этого выдувала новую радужную цепочку.

— А ты не слишком взрослая, чтобы развлекаться такой чепухой? — спросил я, подойдя к ней.

Лин удивленно посмотрела на меня и с теплой улыбкой сказала:

— Давай отправимся в путешествие!

— Путешествие? — спросил я, удивляясь в свою очередь. — Куда?

Ее улыбка засияла еще ярче.

— На поверхность, конечно!

Она повела рукой в воздухе, проецируя голограмму при помощи компьютера, сидящего на запястье. Перед нами предстало полупрозрачное изображение заката над пляжем. Легкий ветерок покачивает пальмы, белые волны накатывают на берег. На золотом пляже нежится парочка — черные силуэты на фоне сверкающего моря.

— Менгна и Даган только что прислали мне это. Они уже снаружи. Сказали, там не слишком жарко. На свежем воздухе сейчас так здорово! Давай поедем! — воодушевленно убеждала Лин.

— Их только что исключили из школы за пропуски, — возразил я.

Лин скривила губы:

— Хм, на самом деле ты не этого боишься. Ты боишься Солнца!

— А ты нет? Забыла, как ходила на психотерапию — лечилась от гелиофобии?

Она снова улыбнулась.

— Но я стала другим человеком. Наконец-то увидела свет. Смотри, — сказала она и выдула еще одну цепочку мыльных пузырей. — Следи внимательно!

Я уставился на пузыри. Неистовые волны цвета и света играли на их поверхностях, их завихрения были слишком сложны и запутанны, чтобы человеческий разум мог в них разобраться. Я невольно вообразил, что пузыри знают, как коротка их жизнь, и лихорадочно открывают миру бесчисленные мечты и предания, хранящиеся в их обширной памяти. Через несколько секунд буйство цвета и света исчезало с почти беззвучным хлопком, оставив после себя лишь крошечную капельку воды. Еще мгновение — и капелька испарялась без следа, как будто никогда и не существовала.

— Понял? Земля — это космический мыльный пузырь. Хлоп — и все кончено! Так чего же бояться? — спросила Лин.

Пришел мой черед хмуриться.

— Это не совсем так. Расчеты показывают, что после гелиевой вспышки потребуется около ста часов, чтобы Земля полностью испарилась.

— Вот это-то самое ужасное! — воскликнула она. — Мы сидим в полукилометре под поверхностью земли, словно мясная начинка в пироге. Сначала подпечемся, а потом и вовсе сгорим!

Холодная дрожь пробежала по всему моему телу.

— Но на поверхности будет иначе, — продолжала Лин. — Там все испарится в мгновение ока. Люди, как мыльные пузыри, исчезнут с легким хлопком. — Она снова улыбнулась. — Вот почему, я считаю, лучше быть на поверхности, когда произойдет гелиевая вспышка.

Не могу сказать почему, но я не пошел с ней. Тогда она ушла с Тунгом, и я больше никогда их не видел.

* * *

Вспышки гелия не произошло. Земля пронеслась сквозь перигелий и начала свое шестое путешествие к афелию, позволяя натянутым нервам человечества расслабиться. Азиатские геодвигатели теперь находились на стороне планеты, обращенной вперед по ходу. Поскольку Земля больше не вращалась, это означало, что азиатские двигатели были почти полностью заглушены — кроме тех случаев, когда требовались небольшие корректировки. Мы плыли в тихую и очень долгую ночь.

Зато американские геодвигатели работали на полную мощность. Американская континентальная плита теперь выступала в качестве подвески для реактивных двигателей нашей планеты-ракеты. Поскольку вдобавок ко всему Западное полушарие было обращено к Солнцу, температура там была просто ужасающей. Вся тамошняя растительность сгорела дотла.

Орбитальное ускорение Земли длилось долгие годы. Каждый раз, когда Земля мчалась к афелию, тревога человечества ослабевала в обратной пропорции с расстоянием от Земли до Солнца. А когда начинался новый год и Земля устремлялась обратно к своему светилу, тревога с каждым днем усиливалась. И каждый раз, когда планета подходила к перигелию, начинали распространяться слухи, что, мол, на этот раз гелиевая вспышка совершенно точно произойдет. Слухи жили до тех пор, пока Земля снова не устремлялась к афелию; тогда людские страхи постепенно успокаивались вместе с уменьшением солнечного диска в небе.

Но уже начала зарождаться новая волна страха.

Создавалось впечатление, будто дух человечества застрял в космических качелях. Или лучше сказать, что мы играли в космическую русскую рулетку: путешествие к афелию и обратно к перигелию можно сравнить с поворотом барабана, а прохождение перигелия походило на нажатие на спусковой крючок. Каждый раз при этом испытании наши нервы напрягались сильнее, чем в предыдущий. Психика людей изнашивалась. Вся наша юность прошла под знаком этого накатывающего волнами ужаса.

По сути, если вдуматься, Земля никогда не выходила за радиус гелиевой вспышки. Единственная разница между афелием и перигелием состояла в том, что в афелии Земля медленно расплавилась бы, а не превратилась в пар мгновенно, и этот конец был бы гораздо мучительнее.

* * *

Эпоха Исхода вскоре превратилась в эпоху катаклизмов.

Первая произошла, когда вызванное геодвигателями ускорение и изменение орбитальной траектории нарушило равновесие железо-никелевого ядра Земли. Эффект преодолел границу Гутенберга и распространился на мантию планеты. Во всем мире усилился приток тепла из недр, что повлекло за собой настоящее буйство вулканических извержений. Начиная с шестого витка подземные города оказались в смертельной опасности — прорывы магмы стали слишком частыми и катастрофическими.

В тот день я как раз возвращался из школы домой, когда из громкоговорителя раздалось чрезвычайное сообщение муниципалитета:

— Тревога! Все жители города F112! По причине разрыва в земной коре северный защитный барьер дал трещину, и магма прорвалась в город! Магма прорвалась в город! В настоящий момент магма затапливает четвертый квартал! Подземные ходы наружу заблокированы. Всем гражданам собраться на центральной площади и эвакуироваться оттуда на лифте. Внимание, эвакуация начнется в соответствии со статьей пятой Закона о чрезвычайных ситуациях! Повторяю: эвакуация начнется в соответствии со статьей пятой Закона о чрезвычайных ситуациях!

Я оглянулся по сторонам. Лабиринты проходов нашего подземного города выглядели как обычно, и от этого становилось еще страшнее. Я четко осознавал непосредственную опасность: наружу вели только два туннеля, и один из них был с прошлого года закрыт — там производилось срочное укрепление защитного барьера. Если другой путь также был заблокирован, оставался только один выход — лифты в вертикальной шахте, а их грузоподъемность была невелика. Эвакуация 360 тысяч жителей города займет очень много времени. Однако она совсем не обязательно превратится в борьбу за выживание: законы о чрезвычайной ситуации, принятые правительством Единства, гарантировали упорядоченное, организованное спасение.

Это напомнило мне старинную этическую задачу. Она звучит так: «Происходит потоп, и ты можешь спасти только одного человека. Кого ты спасешь — своего отца или сына?» Для людей нашего времени этот вопрос не имел ни малейшего смысла.

Прибежав на центральную площадь, я увидел, что другие горожане уже выстроились длинными рядами в соответствии с возрастом. Рядом с дверями лифта стояли роботы-няни с младенцами, затем шли детсадовцы, затем ученики начальной школы и так далее. Мое место в строю все еще находилось довольно близко к переднему концу очереди.

В то время мой отец дежурил на низкой околоземной орбите, мы с мамой оставались в городе одни. Я не мог найти маму. Я бежал вдоль очереди и искал ее, но вскоре охранники остановили меня. Я знал, что она будет в последней группе, в самом конце очереди. Наш город был прежде всего университетским городом, семей в нем насчитывалось немного, и она уже узнала, где соберутся ее ровесники.

Очередь двигалась невероятно медленно. Прошло три долгих часа, прежде чем она дошла до меня, но, зайдя в лифт, я не почувствовал облегчения: от спасения мою мать отделяли 20 тысяч студентов. Мои ноздри уже улавливали вонь серы.

Через два с половиной часа после того, как я поднялся на поверхность, магма затопила весь подземный город, лежащий в пятистах метрах под поверхностью. Представляя себе последние мамины минуты, я чувствовал себя так, как будто мне в сердце вонзается нож. Мама и 18 тысяч других людей, которые не успели эвакуироваться, видели, как магма затопляет центральную площадь. Электричество к тому времени уже отключилось, и единственным источником света было устрашающее алое свечение магмы. Высокий белый купол над площадью медленно потемнел от жара, а запертые в ловушке люди, конечно, погибли. Наверно, они даже не почувствовали, как их пожрала магма: испепеляющий жар температурой выше 2 000 градусов унес их жизни намного раньше.

* * *

Но жизнь должна идти дальше, и даже в нашей жестокой и ужасной реальности в любой момент могут вспыхнуть манящие искры любви. Во время двенадцатого путешествия к афелию правительство Единства, стараясь ослабить владеющую человечеством тревогу, неожиданно возобновило Олимпийские игры через двести лет после того, как они были приостановлены. Я собирался участвовать в ралли мотосаней — меня отобрали в команду. Соревнование представляло собой гонку из Шанхая в Нью-Йорк через замерзший Тихий океан.

Как только прозвучал стартовый выстрел, более ста мотосаней устремились через ледяной океан со скоростью около 200 км в час. На первом этапе в поле моего зрения все время маячил кто-то из соперников. Однако через пару дней все участники соревнования, будь они впереди или позади меня, исчезли за горизонтом.

Свет геодвигателей исчез вместе с моими собратьями-гонщиками. К этому времени я попал в самый темный угол Земли. Здесь всё окружающее уходило в бесконечность: и звездное небо над головой, и ледяной океан внизу. Казалось, они простирались до края вселенной. А возможно, это я сам достиг края вселенной.

Я чувствовал себя единственным человеком в этом космосе бесчисленных звезд и бесконечного льда. Лавина одиночества поглотила меня. Еле сдерживая слезы, я мчался так, будто от этого зависела моя жизнь. Теперь я вел гонку не ради места на пьедестале, а чтобы избавиться от этого жуткого одиночества прежде, чем оно убьет меня. В моем сознании не осталось больше дальнего берега, к которому стоило бы стремиться.

Такие мысли неслись в моей голове, когда я заметил вдали человеческий силуэт. Приблизившись, я разглядел, что это женщина. Она стояла около саней, ее длинные волосы развевались на морозном ветру. Наверно, вы уже догадались, что эта случайная встреча определила нашу дальнейшую судьбу.

Ее звали Каёко Корияма, и она была японка. Женская группа стартовала за двенадцать часов до нас, но ее сани угодили в трещину, одно из полозьев сломалось. Помогая с ремонтом, я не мог не поделиться с ней мрачными мыслями, которые только что одолели меня.

Каёко закивала, как бы признавая мою правоту.

— Ох, вот уж точно! Я почувствовала то же самое. Тут и правда можно решить, что ты единственный человек во вселенной! — Она улыбнулась. — Знаешь, когда я увидела тебя вдали, это было, наверно, все равно что увидеть рассвет в Предсолнечную Эпоху.

Тогда я спросил:

— Почему же ты не вызвала спасательный самолет?

Она воздела свой маленький кулачок и с упорством, столь характерным для японцев, заявила:

— Это соревнование воплощает дух человеческой расы, и мы все должны проникнуться осознанием того, что Земля, странствующая по вселенной, никого не может позвать на помощь!

Я кивнул, но возразил:

— И все-таки нам придется вызвать спасателей. У нас нет запасного полоза. Твои сани нельзя починить.

Она поморщилась, а потом спросила:

— Можно я поеду с тобой? То есть, если тебе и вправду не важно, на каком месте ты окажешься…

Мне это действительно было не важно, и поэтому остаток нашего долгого странствия через Тихий океан мы совершили с Каёко вдвоем.

Проезжая мимо Гавайев, мы увидели на горизонте первый свет зари. Отсюда, с этого бескрайнего ледяного поля, освещенного крошечным солнцем, мы и отправили в министерство гражданских дел заявку на вступление в брак.

В Нью-Йорке судьи, потеряв терпение в ожидании нас, уже объявили соревнования закрытыми и ушли. Но все же один чиновник еще ждал нас. Служащий муниципального бюро гражданских дел с радостью поздравил нас со вступлением в брак. Затем он выполнил еще одну свою обязанность. Взмахнув рукой, он спроецировал в воздухе голограмму, на которой изображались аккуратные ряды точек. Здесь их были тысячи и тысячи — по одной для каждой пары, вступившей в брак за последние несколько дней.

Из-за суровых условий нашей жизни закон предусматривал, что только одной паре молодоженов из трех будет предоставлено право родить ребенка. Определялось это случайным выбором. Точек было великое множество, и Каёко долго колебалась, прежде чем выбрать одну.

Когда точка загорелась зеленым, Каёко подпрыгнула от восторга. Я, однако, не знал, радоваться или огорчаться. Счастье это или безумие — произвести на свет ребенка в эту эпоху бедствий? Чиновник, по крайней мере, не скрывал своей радости. Он сказал, что всегда чувствует себя немного счастливее, видя, как молодожены получают свою «зеленую точку». Он достал бутылку водки и налил каждому. Мы опрокинули по стаканчику за выживание человечества.

Позади нас слабый свет далекого Солнца окутал Статую Свободы золотым сиянием. Перед нами возвышались заброшенные небоскребы Манхэттена, отбрасывавшие длинные тени на недвижный лед Нью-Йоркской гавани. Я захмелел, и по моим щекам потекли слезы.

Земля, о моя бедная скиталица Земля!

Прежде чем мы расстались, чиновник вручил нам ключ. Заплетающимся языком он проговорил:

— Это от дома в Азии. Вам дали жилье. Идите домой! О ваш чудесный дом!

— С чего это он чудесный? — холодно спросил я. — Подземные города Азии полны опасностей, но вам в Западном полушарии до этого и дела нет.

— Скоро на нас обрушится беда, какая вам и не снилась, — парировал он. — Земля пройдет через пояс астероидов, и на этот раз Западное полушарие угодит прямо под обстрел.

Это несколько отрезвило меня.

— Мы проходили через пояс астероидов пару раз за последние несколько витков, и никогда это не становилось проблемой. Так с чего же вдруг…

Чиновник ответил, качая головой:

— Мы лишь зацепляли края пояса астероидов. Конечно, космический флот с этим справился. У них есть лазеры и ядерное оружие, чтобы убрать с пути Земли все камни. Но на этот раз… — Он запнулся. — Вы что, не смотрите новости? На этот раз Земля пройдет прямо сквозь пояс астероидов! С большими камнями флот еще сможет управиться; а вот с маленькими…

Когда мы летели обратно в Азию, Каёко спросила меня:

— Эти астероиды очень большие?

В это время мой отец был на орбите — обеспечивал космическую безопасность планеты. Поэтому, хотя правительство с целью предотвращения паники сообщало населению не все новости, я имел некоторое представление о том, что нас ожидает, и решил поведать Каёко кое-какие подробности.

— Земля движется к астероидам размером с большую гору; даже ядерная бомба в пятьдесят мегатонн оставит лишь небольшой шрам на их поверхности. Флоту придется использовать самое мощное оружие человечества! — добавил я загадочным тоном.

— Неужели бомбы из антиматерии? — ахнула она.

— Ну а что же еще? — ответил я.

— Какова оперативная дальность флота? — спросила она.

— Да не так чтобы очень. Отец говорил, что-то вроде полутора миллионов километров, — ответил я.

— О, тогда мы сможем увидеть это! — взволнованно сказала она.

Я послал ей предупреждающий взгляд:

— Лучше бы не смотреть.

* * *

Но Каёко все же увидела, причем без защитных очков. Свет первой вспышки — взрыва антибомбы — донесся к нам из дальнего космоса вскоре после того, как наш самолет взлетел. В этот самый момент Каёко любовалась звездами в иллюминатор. Вспышка ослепила ее, и она больше часа ничего не видела. Даже месяц спустя глаза у нее оставались красными, опухшими и слезящимися.

Случившееся потрясло каждого из нас до глубины души. Снаряды из антиматерии продолжали бомбардировать астероид. Снова и снова сверкающие, разрушительные вспышки опаляли черные небеса. Казалось, будто беснующаяся толпа титанов-папарацци окружила Землю и лихорадочно щелкала фотоаппаратами.

Спустя полчаса мы увидели первые метеоры: их длинные пламенные хвосты расчерчивали небо, завораживая своей жуткой красотой. За ними последовали другие, и каждый летел дальше предыдущего.

И тут небо позади нас внезапно содрогнулось, раздался громоподобный хлопок, сразу же перешедший в продолжительный рокот. Нас затрясло. Каёко, вообразив, что это метеор врезался в самолет, вскрикнула от страха и кинулась в мои объятия.

В этот момент из динамиков раздался голос капитана:

— Всем пассажирам! Без паники! Это был звуковой удар метеора, преодолевшего звуковой барьер. Прошу всех надеть наушники, чтобы избежать постоянной потери слуха. Поскольку безопасность полета не может быть гарантирована, мы совершим аварийную посадку на Гавайях.

Пока капитан говорил, я увидел метеор гораздо больше размером, чем прочие. Наблюдая за падением огненного шара, я проникся убеждением, что он не сгорит в небе, как предыдущие. Так оно и случилось: метеор прочертил половину неба и, делаясь все меньше и меньше, в конце концов врезался в замерзший океан. С высоты 10 000 метров взрыв выглядел просто как маленькая белая точка. Но эта белая точка сразу переросла в белый круг, быстро расходящийся по поверхности океана.

— Это цунами? — спросила Каёко дрожащим голосом.

— Да, — подтвердил я, — цунами высотой в сотню метров. Но океан замерз, ледяной покров скоро ее погасит.

Последнюю фразу я произнес, пытаясь успокоить себя самого. Больше я не смотрел вниз.

Вскоре мы приземлились в Гонолулу, где местные власти уже ожидали нас и повезли в подземный город. Автобус катил вдоль побережья, давая нам возможность видеть небо, испещренное метеорами. Отсюда казалось, будто целый легион огневласых демонов внезапно вырвался из единой точки пространства.

Один метеор врезался в океан недалеко от берега. Столб воды, однако, не поднялся. Вместо этого рванувшийся вверх пар образовал над местом падения высокое белое грибовидное облако. От него разошлась гигантская волна, и под ее напором толстые слои льда с грохотом раскалывались. Лед дыбился волнами, словно стая громадных извивающихся морских змей устремлялась под его поверхностью к берегу.

— Какой величины был этот метеор? — спросил я служащего, пришедшего за нами.

— Меньше дюжины фунтов, примерно с вашу голову, — ответил он. — Но мне только что сообщили, что один, весом около двадцати тонн, летит сейчас над океаном в пятистах милях к северу от нас.

На его руке запищал коммуникатор. Он взглянул на него и сразу же сообщил водителю:

— Мы не успеем добраться до ворот № 244; просто направляйтесь к ближайшему входу!

Автобус свернул за угол и остановился перед воротами подземного города. Выйдя из автобуса, мы увидели у входа группу солдат. Они стояли неподвижно, устремив вдаль полные страха глаза. Мы проследили за их взглядом до горизонта, где океан соединялся с небом, и увидели черный барьер. На первый взгляд казалось, что это просто плотный слой облаков, но он был слишком высок. Это больше походило на длинную стену, протянувшуюся вдоль горизонта. Присмотревшись, мы различили наверху стены что-то белое.

— Что это? — спросила Каёко у офицера. В голосе ее звучал испуг.

От его ответа все волосы на моем теле встали дыбом.

— Цунами.

Высокие металлические ворота подземного города с грохотом захлопнулись за нашими спинами. Примерно через десять минут мы почувствовали и услышали исходящие от поверхности низкие раскаты — как если бы по земле высоко над нами перекатывался великан. Мы переглянулись; наши лица побелели от ужаса, потому что все мы знали: сейчас, в этот самый момент стометровая волна накрыла Гавайи. Вскоре она обрушится на все земные континенты; но последовавшие за этим сотрясения повергли нас в еще больший трепет. Словно гигантский кулак протянулся с небес и принялся колотить по Земле. На глубине эти удары почти не ощущались, но каждый из них сотрясал наши души. Это метеориты безжалостно и безостановочно избивали Землю.

Этот кошмар продолжался с небольшими перерывами целую неделю. Когда мы наконец выбрались из подземного города наружу, Каёко вскрикнула:

— Боже мой, что случилось с небом?

Все вокруг было серым. Пыль, поднятая ударами метеоритов, заполнила верхние слои атмосферы. Солнце и звезды пропали за этой бесконечной серостью, как будто вселенную затянуло густым туманом. Вода, которую принесли цунами, замерзла и покрыла немногие уцелевшие здания длинными ледяными завесами. Пыль из атмосферы выпала обратно на сушу и заледеневший океан, сделав мир монохромным. Мир сплошной серости.

* * *

Мы с Каёко продолжили свой путь в Азию следующим же рейсом. Когда самолет пересек давно ставшую бессмысленной линию перемены дат, мы стали свидетелями самой темной ночи человечества. Создавалось впечатление, что самолет погрузился в чернильную бездну. Ни один луч света не разгонял мрак за стеклом иллюминатора. В этой черноте наше настроение тоже стало черным.

— Когда же это кончится? — пробормотала Каёко.

Я не знал, что она имела в виду — нашу поездку или полную невзгод жизнь. Впрочем, какая разница; в тот момент обе казались одинаково бесконечными и безысходными. Даже если бы Земля успела убежать на безопасное расстояние от гелиевой вспышки и мы все спаслись, то что с того? Мы бы тогда всего лишь вскарабкались на первую перекладину непостижимо высокой лестницы. Даже если через сто поколений наши потомки и увидят свет новой жизни, наши-то кости давно истлеют в пыль. Я не смел даже думать о грядущих страданиях и лишениях, а уж мысль о том, чтобы тащить за собой по этой бесконечной грязной дороге жену и ребенка, была совсем невыносима.

Я устал, слишком устал, чтобы тянуть эту лямку…

И когда отчаяние и скорбь уже грозили задушить меня, я услышал женский крик:

— Нет! Не надо, дорогой!

Я повернулся на крик и увидел женщину в нескольких рядах от нас. Она держала пистолет, который вырвала из рук мужчины, сидящего рядом. Было очевидно, что он только что попытался приложить дуло пистолета к виску. Мужчина выглядел слабым и истощенным, его угрюмые безжизненные глаза уставились в бесконечность. Женщина уткнулась головой ему в колени и разрыдалась.

— Перестань, — сказал мужчина голосом, лишенным всяческих эмоций.

Рыдания прекратились, и остался лишь гул самолетных двигателей — тихая погребальная песнь. Мне представилось, что самолет увяз в окружающем нас необъятном мраке. Казалось, мы неподвижно зависли на месте. Во вселенной остались только тьма и наш самолет, больше ничего. Каёко тесно прижалась ко мне всем своим холодным как лед телом.

Внезапно в кабине поднялся шум, люди начали возбужденно перешептываться. Я выглянул в окно и увидел прямо по курсу самолета тусклый свет — голубоватый, рассеянный, едва пробивающийся сквозь висевшую в небе пыль.

Это светились геодвигатели.

Удары метеоритов разрушили треть геодвигателей, расположенных в Западном полушарии, — меньше, чем прогнозировалось в начале нашего путешествия. Двигатели Восточного полушария, не подвергшиеся метеоритной бомбардировке, потерь не понесли. Их совместной мощности хватит, чтобы Земля продолжила свой побег.

При виде слабого сияния я почувствовал себя тяжелым водолазом, после долгого подъема из бездны наконец увидевшим свет поверхности. Я снова задышал спокойно. Позади раздался женский голос:

— Дорогой, мы в состоянии чувствовать страх и боль только тогда, когда живы. Смерть… Смерть — это ничто. На той стороне только тьма. Лучше оставаться живым, разве не так?

Ее изможденный муж не ответил. Он неотрывно смотрел на голубое свечение, и его глаза наливались слезами. Я знал, что он выдержит; мы все выдержим, пока горит этот заветный голубой свет. И тогда я вспомнил слова отца о надежде.

После приземления мы с Каёко не отправились прямиком в наше новое жилище в подземном городе, а поехали навестить моего отца на наземной базе космического флота. Однако когда мы прибыли туда, нас ждала только медаль, холодная как лед — отец был награжден ею посмертно. Медаль вручил мне контр-адмирал флота. Он рассказал, что это произошло во время операции по отведению астероидов с пути Земли. Взрыв антиматерии швырнул фрагмент астероида прямо в одноместный корабль моего отца.

— Когда произошло столкновение, относительная скорость камня и корабля составляла девяносто пять километров в секунду, — сказал адмирал. — Корабль испарился мгновенно. Ваш отец не страдал. Уверяю вас, он не чувствовал боли.

* * *

Когда Земля снова устремилась к Солнцу, мы с Каёко поднялись на поверхность, чтобы увидеть весну. Но весна не наступила.

Все по-прежнему — серый мир под таким же серым и унылым небом. Поверхность усеивали многочисленные замерзшие озера, образовавшиеся из воды отступившего океана, но нигде не проглядывало даже пятнышка зелени. Пыль в атмосфере блокировала солнечные лучи, что не давало температуре повыситься. Суша и океаны не оттаяли, даже когда Земля достигла перигелия. Слабый, еле-еле светящийся диск солнца казался призраком, маячащим за завесой пыли.

Прошло три года — и пыль начала рассеиваться, а человечество стало подходить к своему последнему перигелию. Когда Земля достигла его, люди, живущие в Восточном полушарии, получили возможность полюбоваться самыми быстрыми в истории восходом и закатом. Солнце вылетело из-за горизонта и стремительно пронеслось по небу. Угол падения теней на поверхности Земли изменялся так быстро, что казалось, будто это стрелки бесчисленных часов с маниакальной решимостью описывают круги по воображаемым циферблатам. Тот день был самым коротким на Земле — он длился менее часа.

А потом солнце кануло за горизонт, и на землю упала тьма. Меня объяла невыразимая скорбь. Этот мимолетный день был как краткое (слишком краткое!) изложение всех четырех с половиной миллиардов лет истории Земли в Солнечной системе. И никогда, до самого последнего часа вселенной, Земля не вернется сюда.

— Пришла тьма, — горестно вздохнула Каёко.

— Долгая-долгая ночь, — отозвался я.

Эта ночь продлится две с половиной тысячи лет. Лишь через сто поколений первый луч Альфы Центавра снова осветит наше полушарие. Другая сторона планеты, наоборот, вступит сегодня в самый длинный день. Тем не менее, он всего лишь миг по сравнению с долгой, длиной в целую эпоху, ночью. Солнце быстро поднимется в зенит, где и останется висеть неподвижно, медленно сокращаясь в размерах. Спустя полвека его будет трудно распознать среди окружающих звезд.

* * *

Проложенный навигаторами маршрут вел Землю прямиком к Юпитеру. План Навигационной комиссии состоял в следующем: пятнадцатый виток Земли вокруг Солнца пройдет по настолько вытянутой эллиптической траектории, что ее афелий достигнет орбиты Юпитера. Там Земля скользнет мимо планеты-гиганта, едва-едва разминувшись с ней. Чудовищная гравитация Юпитера разгонит Землю до третьей космической скорости.

Впервые мы увидели Юпитер через два месяца после того, как прошли перигелий. Поначалу он представлялся невооруженному глазу как неяркая световая точка, которая, однако, вскоре превратилась в крохотный диск. Прошел еще месяц, и Юпитер вырос до размеров утраченной Луны, но являл собой багровый, а не лучезарно серебристый шар. Если напрячь глаза, то можно было различить полосы на его поверхности. Затем лучи геодвигателей, которые пятнадцать лет стояли перпендикулярно поверхности Земли, начали наклоняться. Окончательные корректировки угла были сделаны, когда мы приблизились к месту нашего космического рандеву.

Юпитер медленно опускался к горизонту и через три месяца исчез полностью. Теперь он был виден только из Западного полушария. Свидание началось.

Известие о том, что Юпитер снова можно будет наблюдать из Восточного полушария, стало почти сюрпризом. Толпы любопытствующих двинулись на поверхность, чтобы собственными глазами увидеть грандиозный восход Юпитера. Миновав ворота подземного города и выйдя наружу, я увидел, что геодвигатели, приводившие нашу планету в движение пятнадцать долгих лет, потухли.

И снова мы могли видеть небо, усеянное звездами. Наша последняя встреча с Юпитером была в полном разгаре.

Все нервно смотрели на запад, когда за горизонтом стало разгораться тусклое красное свечение. Оно медленно росло, распространяясь на всю ширь горизонта. Только тут я заметил, что между тусклым красным светом и звездным небом образовалась четкая граница. Она изгибалась огромной дугой, протянувшейся от одного конца горизонта до другого. Медленно, очень медленно, дуга поднималась, и все, что находилось ниже нее, окрасилось в темно-багровый цвет. Казалось, будто занавес размером с ночное небо поднимается, чтобы отгородить Землю от остальной части вселенной. Я невольно ахнул, сообразив, что этот темно-красный занавес — Юпитер! Конечно, я знал, что Юпитер в 1 300 раз больше Земли, но только увидев гиганта во всем его царственном величии, я по-настоящему осознал его невероятные размеры. Почти невозможно выразить словами страшное чувство подавленности, которое порождал этот космический монстр, всходивший по всей ширине горизонта.

Один репортер позже написал: «Я все время задавался вопросом, а не попал ли я в собственный кошмар наяву? Или, может, вся вселенная — всего лишь кошмар в гигантском разуме этого божества?»

Юпитер продолжал свой жутковатый восход и постепенно занял половину неба. Вот теперь мы ясно различали ураганы, бушующие в его облачных слоях; хаотически завихряющиеся очертания этих бурь ошеломили всех, кто видел их сводящий с ума танец. Я представлял себе кипящие океаны жидких водорода и гелия, скрытые под густым слоем облаков.

А затем над горизонтом всплыло знаменитое Большое Красное Пятно — циклопический вихрь, который бушует уже сотни тысяч лет. Он был столь громаден, что мог бы поглотить три таких малозаметных планеты, как наша Земля.

Юпитер теперь занимал собой все небо. Земля была как воздушный шарик, бултыхающийся в бурном океане юпитерианских багровых облаков. Хуже того, Большое Красное Пятно стояло теперь в середине нашего нового небосвода и взирало оттуда на наш мир, словно титанический воспаленный глаз. Вся Земля тонула в призрачном алом сиянии. В тот момент было невозможно поверить, что наша крошечная планета сможет избежать гравитационного притяжения этого невероятного чудовища. Нам и в голову не приходило, что Земля может стать спутником Юпитера; мы были уверены, что провалимся прямиком в ад, скрытый под этим бескрайним океаном облаков!

Но расчеты навигаторов были точными. Ошеломительное темно-красное небо начало медленно двигаться, и через некоторое время на западном горизонте проглянула черная дуга. Она быстро увеличивалась в размерах, и внутри нее замерцали звезды. Земля рвалась прочь из гравитационных тисков Юпитера.

Взревели сирены. Гравитационный прилив, поднятый Юпитером, хлынул обратно на сушу. Позже я узнал, что огромные волны, более 100 метров высотой, снова пронеслись по континентам. Когда вода устремилась к запечатанным воротам подземных городов, я успел бросить последний взгляд на Юпитер, занимавший теперь лишь половину неба. В облачных океанах планеты я четко различил что-то вроде протоков. Впоследствии я понял, что это результат гравитационного притяжения Земли: наша планета тоже вызвала массивные приливы в жидком водородно-гелиевом океане Юпитера.

Затем Земля, ускоренная гравитационными силами планеты-гиганта, была вышвырнута в глубокий космос.

Покидая Юпитер, Земля достигла скорости убегания. Больше не нужно со страхом возвращаться в объятия обреченного Солнца. Планета отправилась в просторы глубокого космоса, чтобы начать свое долгое Странствие.

Глубоко под землей, укрытой темно-красной тенью Юпитера, родился мой сын.