…И тут поступило одно дело… Такое пошлое, мутное и слишком гнусное, чтобы от него можно было отказаться. Я и не отказался. Я только спросил Виконта, все ли проверено.
– Даю слово, командир.
– Этого довольно, – сказал я, и мы начали готовиться.
История же была такова. На Виконта вышел один его старый друг, еще по Афгану, чей свояк был когда-то связан с бабой одного бывшего гэбэшника. Вот их-то дочь – гэбэшника и бабы – оказалась под прицелом парочки негодяев, девицы и ее сожителя, как видно, заваливших уже не одну семью. Действовали элементарно и жестоко. Знакомились за границей с богатенькой семьей соотечественников, после чего девка соблазняла лоха-мужа. Ну а дальше как по писаному – лох-муж бросает опостылевшую жену и женится на девке. Через какое-то время вдруг обнаруживается таинственное исчезновение брошенной жены, а чуть позже и счастливого молодожена. Их, как можно догадаться, уже никто и никогда не найдет. Ну, а сладкая парочка к тому времени уже далеко, с ними же – и все богатства порушенной семьи. Называется, «семейный бизнес». В данном случае действие разворачивалось в Швейцарии. Девка нагло загостилась в доме своей новой приятельницы и ее мужа-англичанина, уже благополучно свалялась с джентльменом и вызвала на подмогу сожителя. Но так как лох оказался не вполне лохом и разводиться не захотел, ублюдки решили побыстрей извести его жену и уж потом взяться за денди. И вот мне сообщили, что бандюки прибыли в Москву – может, пушку прикупить, может, яду… Я уже знал их адреса, тусовки, и времени у меня было в обрез, если учесть, что они спешили. Вообще, дело было непростым. Взять хотя бы то, что их двое, но не вызывать же девку на дуэль! Впрочем, главным злодеем в тандеме все же выглядел он, этакий шакал с личиком Ди Каприо. И вот как я поступил…
* * *
Лиза и Антон полулежали на соломенной подстилке на берегу Москвы-реки в Серебряном бору и о чем-то тихо болтали.
– Знаешь, я сейчас вдруг почувствовала себя японкой.
– Японкой?
– Со мной так бывает: вдруг я – кто-то другой, то есть другая или вообще зверек или птица, но сейчас…
– Я понял, японка.
– Это так странно, нежно, загадочно… Тебе вообще как японки?
– Если как ты, то очень…
– Спорим, ты их совсем не знаешь!
– Спорим!
– На шелобан?
– Ну, нет, не могу же я влепить японке шелобан.
– А тебе и не придется, хвастунишка!
– Молчи, женщина. Предлагаю – на поцелуй.
– Размечтался.
– А может, попробуем?
И они стали пробовать… Вдруг Лиза отстранилась от него и помрачнела.
– Почему?
– Знаешь, Катьке что-то совсем плохо.
– А врач? Что говорит врач?
– Ее мать не хочет врачей, говорит, никто лучше нее не знает, как лечить Катеньку…
– Вы Антон Привалов? – рядом с ними стоял сушеный старикан и грозно хмурился.
– Да. А откуда вы меня знаете? – удивился Антон.
– Ваш последний наезд стал притчей во языцех. Словом, я требую сатисфакции.
– Чего требуете??
– Вы все отлично расслышали, потрудитесь отвечать.
– А-а, это вас ребята подослали? Такой прикол? Только вот не помню, откуда это…
– Если угодно, прикол. Прикол шпагой.
– Клево острите, дядя. Но мне сейчас недосуг, мы тут с девушкой…
– Не могу вникать в ваши мерзости. Требую удовлетворения, вот и все.
– Дяденька, вы чего? – забеспокоилась Лиза.
– Ты бы помолчала, – сухо процедил «дяденька», – на тебя тоже начет есть. – А про себя подумал: «Хороша стерва»…
– Ка-акой еще начет!.. – Антон грозно выпрямился во весь рост, но, внезапно осознав, что перед ним старик, и, похоже, свихнувшийся, решил ему подыграть, чтобы затем спустить все на тормозах. – Мне кажется, поручик, девушка ни в чем не провинилась, и нам не из-за чего ссориться…
– Ссорятся Иван Иванович с Иваном Никифоровичем, а мы будем драться.
– Это еще зачем?
– Чтоб не нападали вы на добрых людей, не губили бы беззащитных.
– Знаешь, дед, шел бы ты… – И Антон взял Лизу за плечи.
– За девку прячешься, сутенер! – вскричал «дед», и его вдруг кольнула мысль об ошибке, парень был не похож на сутенера, совсем не похож, но он тут же отбросил ее – конечно не похож, маскируется, сволочь! А иначе кто бы его впустил в приличный дом?
– Ах ты!.. – Антон замахнулся, но Лиза схватила его за руки:
– Нет! Ты убьешь его!
– Еще посмотрим, кто кого, – процедил «дед» и со словами «Вспомни семью Ларсен» сунул Антону какой-то конверт, сел в стоявший неподалеку Bentley и укатил.
– Ты что-нибудь понимаешь? – растерянно спросил Антон, вертя в руках конверт.
– Ни фига… Вообще-то я слышала про какие-то дуэли, но это же слухи… И при чем здесь мы?!
– А что за семья Ларсен? – спросил он, вскрывая конверт.
– Понятия не имею! Да не бери в голову! Какой-то придурок, псих…
– Но вызов на мое имя… Дуэль на шпагах… Бред какой-то! «Если господин Привалов не имеет боевой шпаги и секундантов, он обязан известить об этом в двухдневный срок своего противника – адрес, телефон, i-mail, факс прилагаются… В этом случае секунданты и оружие будут предоставлены на месте… Место дуэли… Время…» И снова эта фамилия Ларсен… ну, бред! – воскликнул Антон, опускаясь на циновку. – Все-таки откуда он меня знает?!
– Ларсен! – хлопнула себя по лбу Лиза. – Это же Терри!
– Терри?.. Но при чем здесь Терри? Что плохого я ему сделал? Самое большее, что замыслил, так это хапнуть несколько фигур и объявить мат…
Лиза нахмурилась, силясь понять… Шаг за шагом перебирая, как четки, их жизнь в Швейцарии, она постепенно добралась до ночной ссоры с Китькой – это когда поняла, что та собирается на свидание с Терри. А Китька в ответ пригрозила рассказать всем, будто это Лиза свалялась с ним, и тут за дверью кто-то шумнул… Но кто?! Марина, Муся, Терри? Значит, кто-то из них мог все это подслушать… Но тогда почему все они были с ней потом, как обычно, милы? Нет, стоп. Марина и Терри – да, а вот Муся… Муся, уезжая, буквально отворачивалась и даже не попрощалась с ней… В суматохе проводов Лиза не обратила на это внимания, а после и вовсе забыла, но теперь… Теперь малозначащие, разрозненные эпизоды вдруг слились в один пугающе грозный… Она быстро изложила все Антону, и он задумчиво произнес:
– Вот сука.
– Не надо, не говори так, ей сейчас так плохо…
– Уже?!
– Что значит «уже»?
– Ну, в смысле возмездия… Так. Но при чем же здесь я?
– И я… Ведь, если бы Китька успела наклепать Марине, будто это я с Терри, Марина вряд ли бы так ласково провожала меня и приглашала снова… Значит, Муся? Или Муся подслушала?! Но тогда она должна была бы все выложить Марине… Не выложила? И что? Никому ничего не говоря, наняла этого хмыря?.. Так. Ну, а ты! Ты-то здесь при чем??
– Кажется, я идеально вписываюсь в весь этот бред… Козел ведь намекнул, что мы с тобой громим людишек на пару – ты цепляешь лохов, а я, сутенер, бабки гребу… что-то в этом роде…
Лиза приложила руку ко лбу:
– Будешь обращать внимание на всякое чмо?
– Но он оскорбил тебя.
– Чмо не может меня оскорбить.
– Вот именно, поэтому я и должен наказать его. Но почему, блин, на шпагах? Я ведь никогда не держал эту штуку в руках…
– И не думай! Что, мало у нас придурков? Со всеми драться?!
– …значит, чтобы хоть как-то подучиться, у меня всего сутки… Или двое?
– Сутки! Ты что, не въезжаешь! За сутки ничему невозможно научиться!!!
– Но где? Где, блин, учат наказывать козлов шпагой?
– Ладно, поехали!
* * *
– Куда?!
– Бабуль, это Антон. Да, тот самый.
– Очень приятно.
– Антон, это моя бабушка, мой дедушка, мои папа с мамой – короче, мое все. Но главное – смотри не рухни – это то, что она чемпионка мира по фехтованию.
– По фехтованию?! Мира?!
– Вспомнила кума, когда замужем была! – засмеялась Верыванна. – Уж полвека тому.
– Мира… – не унимался Антон.
– Мира, мира… Ба, у нас очень мало времени. У Антона послезавтра дуэль, а он, понимаешь ли, никогда не держал шпаги в руках. Короче, ему надо как-нибудь быстро подучиться.
– Для вечеринки, что ль? Домашний спектакль?
– Ба, ну какой спектакль! Сосредоточься давай. У Антона будет настоящая дуэль на шпагах.
– Лиза, какая в наше время дуэль на шпагах, ты что?
– Да о них вся Москва гудит, ты прям как с Луны!
– Ну, мало ли, кто о чем гудит! Послушать их, так у нас барабашки и пришельцы кишмя кишат…
– Значит, прицепился к нам один такой барабашка, наглый и злой, вручил конверт с вызовом на дуэль и умчался!
– Что за ерунда?
– Ба, слушай сюда. Антона вызвали на дуэль, и драться, прикинь, уже послезавтра. Вот конверт.
– Ничего не понимаю, – растерянно сказала Верыванна, вертя в руках вызов.
– Значит, если не поймешь, Антона убьют. И меня – ведь не буду же я стоять и смотреть…
– Причина, черт возьми! За что?!
– Ни за фиг, ба! Сидим с Антоном на пляже, никого не трогаем, вдруг подкатывает этот, ни с того ни с сего обзывает Антона сутенером, меня – девкой, и на тебе – вызов на дуэль! А мы-то его никогда и в глаза не видели…
– Вот прям ни с того ни с сего?! Так не бывает И почему на шпагах?!
– Не-зна-ю!! Ты только въезжай по-быстрому, а то не успеем…
– Куда въезжать-то?!
– Ну, соображай то есть.
– Я и соображаю – может, вас оговорил кто?
– Может, ба, может. Но драться уже послезавтра.
– Тогда вообще не об чем говорить! Еще никто за день фехтовать не научился… Нужно отказаться.
– Но моя честь задета, – сказал Антон.
– Да как ее могли задеть, если никто теперь даже не знает, что это такое? Жаль вот, ее мать в отъезде, то-то обхохоталась бы…
– Я бы тоже, может, похохотал, если бы все это случилось не со мной. Я, конечно, понимаю, глупо быть проколотым каким-то придурком, но я не могу отказаться.
– Вижу, вы ничего не хотите понимать. Да и я мало что понимаю… Ладно, Лизок, идем. А вы нас тут пока подождите.
– Куда, ба?! – Лиза в восхищении уставилась на Верыванну.
– На антресоли, Лизок, за шпагами.
– А у нас разве есть?! Ты же говорила, все раздала…
– Ну, раздала. А две штуки на всякий случай оставила. Хотя какой случай – бабе уже сто лет! Ан вот и пригодились.
Шпаги оказались ржавыми и тяжелыми.
– На, – протянула Верыванна одну из них Антону. – О! – воскликнула, когда он схватил шпагу. – Да ты левша! Это преимущество… Но не так, не так держишь! Гляди, рукоятка повторяет изгибы ладони, она называется «пистолет». Берешь так, чтобы «пистолет» вписался в твою кисть… Только сильно не сжимай. Шпагу надо держать, как птичку – чтобы не улетела, но и не слишком крепко, чтобы птичку не задушить. Тогда ты сможешь владеть шпагой, играть. Хотя, что я говорю, учиться владеть мы уже не успеем… Значит, чтобы пристойно начать поединок и сбить противника с толку, разучим хотя бы стойку фехтовальщика…
– Нам вообще-то в институте показывали… Так, да? Похоже?
– Не очень. Вот, смотри – ступни друг другу перпендикулярны… Ох-ох… ох! Мне сейчас только в стойку садиться! С тех пор как бросила фехтование, килограммов сорок прибавила. И столько же лет – ископаемое, одним словом… Ну, ладно, гляди, правую руку поднимаешь повыше, к правому уху… Да не держись за ухо-то, еще в экстазе оторвешь… Вот так, сантиметров на тридцать от него… А левую немного в локте согни и нацель мне в грудь… Теперь плечи расправь, выпрямись, выпрямись! Стойка фехтовальщика должна быть гордой и чуть надменной, в твоем же случае – наглой, чтобы обмануть этого придурка, а вдруг ты настоящий бретер?..
– Понятно.
– Ну, вот, уже похоже, молодец! А учиться фехтовать мы с тобой не будем…
– То есть как?
– А так. Некогда… Значит, ты у нас кто? Студент? На артиста учимся?
– Да.
– Вот и сыграй фехтовальщика, бретера…
– Точно! Сыграть!
– …и уж коли не умеешь фехтовать, доведем твое неумение до абсурда, до фарса! Не умей как можно безумней и неудобней для противника! Значит, занял исходную позицию, а с командой «Начали!» – к черту стойку! Согнись в три погибели, как старик с клюкой, смотри, вот так… А вооруженную руку максимально вытяни вперед – так мы ошарашим противника и прикроем грудь – и бешено ею верти, наступая и прыгая на противника вне всяких правил фехтования, понял?
– Вне всяких правил? Легко!
Антон без труда скопировал позу согбенного старика, да еще и прибавил соответствующее выражение лица – актер!
А затем безумными скачками ринулся на Верыванну, она же отступала в классической боевой позиции.
– Ты способный мальчик, – задумчиво сказала она, когда они закончили «урок фехтования». – Будем считать, что к дуэли ты готов. На сколько это возможно в данной ситуации. И я поеду с тобой.
Из угла комнаты взметнулась огромная птица и накрыла Верыванну.
– Лиза! Чуть не сшибла меня с ног!
– Ба, ты супер! Мы поедем втроем!
– Вот тебе-то как раз там делать нечего.
– Как?! Ведь все же из-за меня!
– Вот именно. К тому же на дуэль никто, кроме участников, не допускается.
– А ты?!
– Я, может, устроюсь секундантом. Ты же будешь ждать нас дома, поняла? Ну-ну, не волнуйся… Ты должна быть спокойной, выдержанной, это для Антона сейчас очень важно, это сделает его еще сильней.
– «Еще сильней» – это сильно сказано, – засмеялся Антон. – Тонко.
Ту ночь я почти не мог забыться. Обычно перед дуэлями спал, как дитя, а тут, если и удавалось ненадолго отключиться, то уж сном это назвать никак нельзя – какие-то мистические клочки, космический мусор… Нервничал больше обычного, соответственно и мысли – тревожные, воспаленные, как очередь за водкой при совке. Им говоришь – кыш! Разойдись! После все обсудим! Да и что обсуждать? Накажу очередную сволочь, вот и все. Но мальчишка совсем не похож на сутенера… Правильно, и не должен быть похож – сколько ж можно сомневаться!.. А ведь у меня мог быть такой внук… Вполне мог бы… Внучек-сутенер – всю жизнь о таком мечтал! А если ошибка? Да не может быть! До сих пор же не было… Все! Не думать! Не думать больше об этом! Лучше о музыке… Как там у Пруста – что-то о схватке двух мотивов в финале, где из одного выныривает часть другого… Честь другого выныривает… Но если музыка – схватка, то есть фактически та же дуэль, то и я, значит, не дуэлянт, а музыкант. И тогда вместо клинка у меня смычок, и ах, какое же это счастье – играть на скрипке… Тьфу ты! Выронил смычок, проснулся! Нет, ну почему, почему нет мне покоя? Ведь все же досконально проверено… К тому же он вряд ли умеет фехтовать. А хорошо ли, если не умеет? Какой же это тогда поединок? Это тогда не поединок… Но он ведь не думал о Ларсенах! Почему я должен думать о нем?.. А все ж лучше б драться на смычках. Значит, станем друг против друга с такими маленькими скрипочками, смычки, как шпаги, нацелим друг другу в грудь, а с командой «К бою!» просто заиграем что-нибудь… Ну, все, спать… А-а! это что еще за гора! Надвигается на меня, прямо как айсберг на беспечный кораблик.
– А-а-а! Не-ет! Не хочу-у-у!!!
Фу, повезло – проснулся… И ведь никакой разницы – сон… не сон… Разве эта гора была сейчас менее реальна, чем та, наехавшая на «Титаник»? Вот как бы я от нее спасся, если б не проснулся?.. Все же надо наконец немного поспать…
Антон и не думал спать. Глупо спать перед единственной в твоей жизни дуэлью – не упустить ни одной детали, ни единого штриха, чтобы после… Да будет ли «после»?! Нет?! Тогда тем более глупо проспать последнюю ночь… Спокойно, мой друг, спокойно, а если удастся выжить? Господи, удастся?! Не слышу… А так хочется жить, совсем ведь и не жил… Так мало того что у тебя отнимут все абсолютно, ты должен исчезнуть и сам… И ведь смешно сказать – у предков в этой жизни все проплачено, зафрахтовано и застраховано, а любимый Антоша должен идти помирать?! И что еще обидно – если старый козел убьет меня, я уже никогда не узнаю, что будет завтра, послезавтра и потом, когда «и след от меня простынет». Скажем, где пройдут границы? С кем будем воевать? Какие появятся открытия? Разумеется, кое-что останется как есть – если, конечно, какие-нибудь придурки не взорвут мир, – и так же будут плыть облака, и лошадь будет пастись, нестись и коситься на человека… А птица летать… Но человек! На каких он будет гонять тачках, самолетах? В каких поселится домах? Ведь нынешние скоро наверняка уже не будут носить… Как ни странно, все это ужасно волнует меня сейчас: я ничего никогда больше не узнаю! Хотя, понятно, когда-нибудь же все равно меня не станет! Но одно дело «когда-нибудь» – это все равно что «никогда», и другое – «завтра», что значит «сейчас». Но самое непереносимое – это, конечно, Лизка. Вот только нашел ее… Но нет, не думать о ней! Не думать, пока все не кончится. А как кончится-то?.. Говорят, валлийцы, когда несут на носилках саркофаг, весело поют и все время петляют по улицам, чтобы душа умершего не нашла дороги назад. Но со мной не петлять! Так, стоп. Поминки отменяются. Я же не умирать иду, а драться! Значит, подумаем в другую сторону – что, собственно, делали люди перед дуэлью? Прощались? Строчили письма? Так. Дорогая Лизавета, Лизонька, как тебе известно, дуэль… Короче, если меня убьют, ты немного поплачь, конечно, но не убивайся, а через некоторое время выйди замуж (ну, ты там узнаешь, сколько надо после дуэли подождать). Значит, выйди за хорошего человека… Нет, стоп! Пожалуйста, не выходи! Я же вовсе не собираюсь умирать во цвете лет! Так. Но если вернусь я, значит, не вернется он? Значит, я его… Тоже как-то бредово – за что?! За то, что он – старый, свихнувшийся козел? Но за это же не убивают… Все! Не думать! Меня вызвали – должен явиться, вот и все. А теперь надо нацарапать что-нибудь предкам. Дорогие мама-папа, дело в том… Ах, мама! Мамочка! Ты же знаешь, как я всегда хотел тебя слушаться, как всегда любил тебя! Но ты так далеко, а я тут опять влип, и теперь, кажется, капитально. Но я, честно, не виноват! Короче, когда вы получите эту эсэмэску, меня, может, уже не будет. Где буду?.. Нет, стоп, так нельзя. Я, может, еще выберусь, конечно, выберусь, а они получат такое… Лучше уж вообще не писать. Так, что там еще?.. О, долги! Перед дуэлью полагалось раздать все долги. Или завещать их кому-нибудь. Но кому? Тем же предкам: дорогие мама-папа, верните, пожалуйста, тем-то и тем-то (суммы прописью) во спасение чести вашего сына, так скоропостижно и глупо – так навсегда! – подравшегося на дуэли… Нет, это уж совсем хреново – предкам, значит, и сына терять единственного, и кругленькую сумму… Уж лучше отдать долги самому – погонять всю ночь по Москве и отвалить всем, не считая… Вот только я ведь не должен никому – не любил занимать. Может, потому, что мама всегда, сколько нужно, присылала… Тогда, может, со всех собрать? Отличная мысль! Такая забойная и немного безумная – тебя завтра в расход могут пустить, а ты, дурик, денежки по всему городу вынимаешь… Однако ж кое-кто мне в самом деле должен. Шурик, например, и Валька. И Макс с Люси. Вечно им пожрать не на что. Милые такие и всегда голодные. Считается, раз папка мой в загранке пашет, то и я упакован выше чердака. Вот и делись, Антоша. Так вот, значит, разъезжаю по Москве, собираю последний свой урожай – нехило, кстати, набралось бы, если со всех вынуть, – а под утро можно и в Негреско закатиться, или хоть в Бретклуб – во, как раз в тему! Макс говорил, там теперь покруче, чем в остальных, – живых устриц доставляют прямо из Парижа, ночью. Кстати, не понимаю я эту корриду – тычут в бедное животное вилкой и, только когда запищит, кладут в пасть – триллер какой-то… А еще Макс говорил, если бабок насобрать, можно поучиться фехтовать у самого крутого их бретера, но меня это тогда как-то не завело. Вот теперь бы пригодилось… А вообще-то лучше ни в какой клуб не ходить, а завещать весь куш Лизавете. Так ведь не возьмет. Да и вообще весь этот предсмертный отъем бабок… Чтобы остаться в памяти человечества этаким непроходимым жлобом… А если выживу, еще хуже! По улице не пройдешь, все будут тыкать пальцами – вон, вон тот самый дуэльный крохобор!.. Ну, а так-то в Бретклубе неплохо – такой у них тут светобум! И этот фирменный коктейль – так и тащит в нирвану… А что это они все вдруг на меня уставились? Узнали про дуэль? Но откуда?! Тьфу, блин, и этот старый козел тут! Он, значит, всем и разболтал! Да еще и кланяется издалека, дуэлянт хренов! Надо было ему еще там, в Серебряном бору, сунуть в репу. До дуэли еще столько ночи, столько жизни, а он уж тут как тут! Не положено ведь перед поединком никаких встреч, стычек, я читал. Тем более никаких поклонов. Поклонился – значит, извиняется, что ли? Испугался?! Нет, не похоже, вон какую рожу скорчил – тьфу!
– Нельзя, нельзя… – мягко попенял мне неизвестно откуда вдруг взявшийся японец-уборщик и принялся старательно затирать вихрастой щеткой пол вокруг меня. – Плеваться, молодой человек, здесь нельзя. – Японец говорил на чистом русском, и это подкупало и одновременно вызывало подозрение. – Вы ведь отдыхаете в таком элитном заведении – почти что в Монако. К тому же у вас скоро, сами знаете что, там и наплюётесь.
– Разве на дуэли плюются?! – изумился я.
– Еще бы, дорогуша! Кто точней плюнет, тот и победил. Но тут, конечно, все дело в дистанции и чувстве плевка…
– А как же дуэль на шпагах? – неуверенно пробормотал я.
– Да глупизди все это. Сами знаете, оплеванный уже не жилец. Ты потом его хоть шпагой, хоть не шпагой… Главное, харкни в харю…
– А Верыванна говорила…
– Ты веришь этой старой хрычовке?!
– Послушайте! Но вы же ее совсем не знаете!
– Не знаю? Ха! Известнейшая, доложу вам, хрычовка. А теперь гляди. – И он вдруг сорвал с себя японский парик.
– А-а, да это же козлище!!! – заорал я что было сил и тут же ощутил такое яркое облегчение – проснулся! В следующее мгновение облегчение сменилось быстро нарастающей тревогой. – Наверное, пора… Боюсь ли? Да нет. И да, и нет. Просто как-то глупо – ни с того ни с сего… Где-то я читал про графа, который перед поединком развязывал банты у своих башмаков в знак того, что не намерен ни на шаг отступить от исходной позиции. А у меня нет бантов. Да если б и были, не стал бы развязывать – мало ли что. Лучше развязать у козлища… А Лизка хотела эту ночь быть со мной, дуреха. Наврал, что буду спать. Как убитый – так я скаламбурил, а она в слезы. Ну, ладно, глупо пошутил, сказал я ей, мы же с Верыванной все так разработали, чтобы уснул не я, а он. Вот именно уснул, ведь не буду же я его убивать, придурка старого…
Уже рассвело, когда Антон решил немного пройтись – размяться, напрощаться с любимым городом и все запомнить, хотя, если убьют, куда ж запоминать?..
Он вышел в пустынный, никем не охраняемый город, лишь птичий патруль – прыг, скок, – и обомлел! Предстоящий поединок давал такую остроту и обалденность восприятия, будто он высадился на Луне. И воздух там у них был так чист и прохладен, каким никогда не дышалось в земных городах. Плавно уходящие в космическую глубь улицы были расчерчены таинственными пунктирами судеб. А спящие в тиши дома вовсе не были похожи на безвкусные коммуналки, коими застроена, завалена наша Земля.
Из-за поворота вышли трое подростков, для которых тот час был явно не утренним, а еще ночным, и кто знает, какие забавы числились за ними в ту ночь. Они шли молча, топая тяжелыми ботинками, как на плацу. И это уже была Земля. Антон внутренне напрягся. Невольник чести, он даже не мог с ними подраться – чтобы не сорвать дуэль. Поравнявшись с ним, один из них что-то буркнул, но Антон не ответил, и они хмуро протопали мимо. А вот теперь, кажется, уже и ехать пора. Судьба услужливо подбросила лихача, и вот уже за окном понеслись, быть может, последние картинки бытия.
В глухом уголке пригородного парка состоялась дуэль. Укрытые в кустах, стояли две кареты. Хотя нет, если кареты, то это не про меня. А про кого? Где-то читал о последней в России дуэли на шпагах. Ан вот оказалась не последняя! Дальше все, как в тумане, – доехал, был вооружен Верыванной, и как же хотелось, чтобы все скорей произошло! А потом вышел на дорожку и оказался против того козла.
– Не желаете ли помириться? – раздался сбоку скрипучий голос.
– Нет! – крикнул Антон, теряя терпение. – Мы сюда драться приехали или понты кидать?!
– Да деритесь, деритесь, – как-то буднично согласился скрипучий. – Значит, так. С дорожки не сходить, спиной не поворачиваться, лежачего не бить…
Противник Антона меж тем с любопытством смотрел на бабу. Надо же! Такого он еще не видел. Чтобы секундантом была женщина, старуха! Но поскольку на этот счет ни в одном из старинных кодексов ничего сказано не было – что ж, пусть секундирует, подумал он, поглядим. Он насмешливо скользнул по бесформенной фигуре секундантши – где ее откопали? бандерша? прачка? – и равнодушно отвернулся. В лицо, естественно, вглядываться не стал – какое у такой фигуры может быть лицо? Меж тем она изучала его более пристально – старый сморчок! Сидит в стойке, как сидели, наверное, еще до революции. Французской! Кто ж сейчас так низко усаживается! Да и в мое-то время так уж не сидели. Разве что Андрюша? Так, кстати, похож на него… Так это он, что ли?.. Боже мой, он!..
Если бы не ее профессиональная память, она бы ни за что не узнала его в этом невзрачном старичке. Между тем узнать было нетрудно – фигура, кажется, совсем не изменилась… Да и лицо… Подвысохло только и покрылось сетью морщин… И волосы только чуть с проседью…
Он был одним из ее поклонников, каких у нее, красавицы чемпионки, было немало. Ее приглашали сниматься в кино, на телевидение, ее фотографии украшали в то время газеты всех стран, особенно одна – приподнятый козырек фехтовальной маски и из-под нее ослепительная улыбка звезды. А он – середняк, не выиграл за всю жизнь ни одного турнира! Зато исправно носил за ней на всех соревнованиях фехтовальный чехол. Но однажды был момент…
– К бою! Готовы?
– Да! – оба ответили одновременно и стали сходиться.
Верней, это старик в классической фехтовальной стойке двинулся вперед – немигающий клинок нацелен точно в грудь противника. Другой же, юноша, застыл в какой-то немыслимо расхлябанной шутовской позе… «А где же стойка! Стойка где?!!» – заволновалась секундантша. Внезапно Антон ожил, руки, ноги задергались, и, дураковато согнувшись и бешено вертя шпагой, он сделал крупный скачок вперед. Его противник криво усмехнулся и, обозначив в воздухе круговую защиту – такую шикарную петлю над головой, – ловко подцепил вражескую шпагу и сделал молниеносный выпад. Клинок блеснул у самых глаз Антона.
– Это тебе не бабки с баб стричь, – процедил сквозь зубы бретер и тут же хлестнул почти по башке этого клоуна – клинок скользнул по его плечу. Но дуэлянт не промахнулся, просто хотел подразнить мальчишку. Лишь до первой крови, думал он, и притом до очень небольшой, только проучить… Что-то в щенке такое есть…
– Дурак ты, дядя, – пробормотал Антон, еле успев отскочить. – Руки коротки! – проорал он фальцетом, и тогда дуэлянт раздумал его учить.
Он немного отступил, чтобы дать фигляру провалиться в дистанции, и, как бы приглашая к схватке, слегка отвел свой клинок в сторону. Он приготовился сделать свою коронную флеш-атаку – атаку стрелой, от которой в этой его дуэльной жизни еще никто не уходил…
Все произошло слишком быстро.
– Андре-е-е-е-е-й!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! – Крик из другой жизни, где он действительно был Андреем, и этот голос… Он непроизвольно повернул голову на крик, но там не было никого, кроме бандерши, и именно из нее-то и шел единственный в мире голос. – Он не виноват! Не о-о – о-он!!!
«Вера?»
Он на мгновение остановился с отведенной в сторону шпагой, и в следующую секунду Антон с размаху налетел на него. Андрей Петрович почувствовал глухой удар в бок, и одновременно что-то чиркнуло по виску. Зависшая было в полушаге правая нога его неловко подвернулась, и он упал. Антон проворно подскочил к нему и, как в кино, поставил ногу ему на грудь. Затем схватил рукоятку шпаги обеими руками и, изо всех сил замахнувшись ею над головой, нацелил клинок вниз, прямо в грудь поверженного врага. На виске того была царапина. Подбежали арбитр и секунданты.
– Господа, рана серьезна, – строго сказал арбитр, – рассечен висок до крови! К тому же лежачего…
– Да, знаю, знаю, – быстро дыша, ответил Антон. – Просто хотел зафиксировать.
– Хватит уже фиксировать, слезай! – скомандовала Верыванна. – Дуэль окончена.
– Да? Правда?! – Антон не мог поверить.
– Иди, иди, там тебя уже ждут…
Из-за дерева, как Карабас из подарочной коробки, выскочила Лиза. Она, конечно, ослушалась Верыванну и всю дуэль, зажав себе рот руками, умирала в кустах. И тут мы оставим юных героев в надежных руках друг друга.
– Очень больно? – спросила Верыванна у Андрея Петровича.
– Да ну, ерунда, – проворчал он, слизывая кровь со щеки. – Но откуда ты, черт возьми, взялась??
– Из жизни, Андрей, из жизни. А ты не узнал меня…
– Просто не смотрел на тебя, – соврал он, – но голос…
– Да, говорят, он у меня вообще не изменился. Вот ведь как бывает – сама уже вся не та, а голос донашиваешь все тот же…
– Ты и сама почти не изменилась…
– Ладно врать! Дай-ка я лучше обработаю тебе висок перекисью – вишь, как заправский секундант, взяла с собой целую аптечку. Хотя заправские, может, и не брали – не знаешь?
– Для этого существуют доктора, и у нас есть…
– Нет, уж позволь мне смазать ранку…
– Лучше смажь мое любопытство – как ты тут оказалась?
– Очень просто. Этот мальчик – друг моей внучки. И они абсолютно ни в чем не виноваты. Нормальные дети. А ведь ты мог его убить…
– Даже и не думал. Впрочем, мне стало известно…
– Чепуха! – с прежним своим превосходством перебила Вера. – Ты, как это уже бывало, промазал. Виноваты совсем другие… То есть другая…
– Ты уверена?
– Абсолютно… Слушай, так, значит, это ты заварил всю эту кашу с дуэлями?! Да?.. А я не верила…
– Ты никогда в меня не верила.
Подошли его секунданты.
– Командир, пора уходить.
– Подождите в машине, я сейчас… Ты замужем? – быстро спросил он ее, как только секунданты отошли.
– Нет. А ты женат?
– Нет… Но как же все-таки так получилось, что не того?..
– Не терзайся, Андрюша, я все тебе напишу, прощай! – Она быстро собрала свою аптечку и пошла прочь.
И он вдруг ясно увидел ее прежнюю, потому что вблизи это точно была она – и это ее внимательное, стрекозье выражение глаз… И губы, пусть и попавшие в плен старческих складок… И то, как она помахала ему рукой, и даже походка ее, уходящей, невзирая на грузность, была все та же – гордо-балетная, точно весь мир у ее ног… Но, Бог мой, что же я им там в Серебряном бору наговорил! Кровь бросилась ему в лицо.
А потом было письмо. Сухое и короткое. Что на самом деле ужасная вина лежит на некой Вяткиной Екатерине, которую необдуманно приняла «известная тебе семья». Так мало того что она заплатила за добро черной неблагодарностью, так еще и попыталась свалить свою подлость на подругу, мою внучку, друга которой ты, Андрей, и вызвал на дуэль. Что касается самой злодейки, то она сейчас мается хворью в одной из московских больниц, хотя я желаю ей выздороветь – в самом широком смысле этого слова. И напоследок: не надо никого наказывать. Не наше это дело, Андрюша. Вообще, держаться следует лишь за любовь, а за ненависть не надо. И подпись – В.
Он был потрясен – как просто она это написала, что держаться следует лишь за любовь… В одной фразе мудрость жизни… Верочка… Письмо было без обратного адреса, то есть не требующее ответа, а ему столько надо было ответить!..
Он, конечно, разыскал ее телефон и звонил, звонил, но трубку все время снимала не она, и он огорченно что-то мямлил. А неприятный женский голос настоятельно требовал:
– Алеэ! Аварите! Если насчет растаможки, то это не ко мне!
Он сидел перед выключенным телевизором и почти безразлично думал – жизнь прошла, но я, в общем, спокоен. Жажды возмездия уже нет во мне, и теперь нужно лишь закончить кое-какие дела.
Управление клубами я передал братьям Воронцовым, которые никак не были замешаны в дуэлях и по существу и до того вели все клубные дела. Таким образом, все, что касалось собственно клубов, то есть спортивных поединков, осталось без изменений.
С дуэлями же было кончено, и бретеров я распустил. Мы сделали что могли, сказал я им, и теперь я благодарю всех за нелегкий, подвижнический труд, и пусть отныне каждый идет своим путем. Помню, заскочил к Виконту перед его отлетом в дальние края, так вся его квартира говорила, кричала о том, что он отбывает навсегда!
Всюду валялись несобранные вещи, стены были бесстыдно, сиро оголены, а в центре гостиной, на полу, стоял огромный, желтой кожи кофр. С такими путешествовали еще до революции, я их прежде видел только в кино. Теперь вот снова стали выпускать. Кофр был небрежно раскрыт – обыденный шик путешествующего барина, и там, во чреве, было множество отделений с баночками, щеточками и щипцами. Я порадовался за Виконта – как хорошо, как подробно он будет упакован – и пожелал ему поскорее убраться со своим кофром прочь. Потому что главным сейчас для нас было разбежаться, разъехаться в разные стороны, и притом как можно дальше, ибо работа наша была опасна… Впрочем, я ведь и так уж был уничтожен чудовищностью моей ошибки. И тут под ошибкой можно подразумевать две вещи: последний вызов и саму Идею. Словом, никто лучше меня не мог меня наказать.
И я остался совсем один.
Однажды плетусь сквозь наш буйный рыночек в подземном переходе и слышу, как бабы трещат «об етих дуелях». Потоптался возле них и узнал, что «дуелей больше не будет, так как главного дуельщика уже нет». «Как нет?» – «А так, пропал…» – вздохнула одна, сплевывая семечковую шелуху. Нет, ну до чего все же прозорлива и оперативна молва! Вот я вроде еще хожу тут среди них, жующих и плюющих, а они уже пронюхали, что пропал… А вообще-то я почти перестал выходить. Во-первых, дуэльная работа здорово покорежила меня. Во-вторых, куда? Как-то мелькнула мысль о театре – сто лет уж не был! Знакомая киоскерша предложила сходить на любой спектакль, но на выборе вариантов я запнулся – зачем? Я же никогда не любил театр, слишком все там громко, пылко, преувеличенно… А иначе не получится, чтоб для всех рядов… Вдруг взбрело попросить найти самый плохой театр, где плохой режиссер силами плохих актеров поставил плохую пьесу.
Я подумал, что лишь в этом случае можно достичь пределов условности. Но киоскерша сказала, что таких театров нынче нет, только элитные.
Как-то принудил себя включить ящик, так там – триллер на триллере, вурдалак на вурдалаке! Причем самый свирепый пожирает всех подряд, и люди буквально на ушах стоят, чтобы скрутить монстра! Наконец скрутили, снесли пучеглазую башку, а из туши вылезла новая! Все же и ее в конце концов взорвали, и человечество наконец облегченно вздохнуло… ан из обуглившейся кучи вдруг проклевывается детеныш, жуткий и прыткий… Огорченный, я перебрался на другой канал, так там герой непрерывно палил из пушки и орал: «Fack! Fack! Fack you!» А голос за кадром невозмутимо переводил: «Я помогу вам. Я помогу». Таким образом, я решил, что получил весь спектр телепрограмм, и больше ящик не включал…
Как-то вздумал почитать – взял какую-то старую газету, и в глаза бросился заголовок «Какая стерва!». Нацепил очки, чтобы узнать, что за стерва и чего натворила, оказалось – «Красная стрела»! Вот ведь и так вся жизнь искажена, а тут еще корчи зрения. Очень и очень периферического.
И тогда я подумал о метро. Но у меня давно уже не было карманных денег и таких гарантов моего существования, как пенсионная книжка и карточка москвича – она же проездной. Бог знает, где схоронилась моя пенсионка, пока я разъезжал на авто, а без нее нельзя было получить карточку москвича. Становиться же на путь восстановления утерянной книжки было выше моих сил… А тут вдруг при домашних раскопках выпал откуда ни возьмись мой табель-дневничок за четвертый класс! Он меня восхитил. Отметки – от кола до пяти, и, что бы там ни говорили, это – диапазон! Но более всего меня воодушевили ежемесячные записи учительницы. С небольшими вариациями все они кричали о моем ужасном поведении. Опаздывает! Учится небрежно. Сорвал урок! Почти каждая запись оканчивалась воплем – родителей в школу! И везде под подписью училки – виноватая закорючка матери. Я был в восторге – все-таки каким отвязанным ребенком я был! Веселым и свободным! Вот оно, настоящее удостоверение личности, хоть и давнее, зато говорит о личности куда больше всякого другого. А пенсионка – это же лишь констатация известной драмы «Жизнь прошла». Там ведь так и записано – пенсия «по старости» или «по инвалидности». Выбор, прямо скажем, шикарный. Нет бы написать «по зрелости» или «по мудрости»… Короче, вместо проездного стал я совать билетершам мой дневничок, и что же? Повертев задумчиво в руках, они долго его листали-изучали, потом меня – и, представьте, пропускали!.. Иногда в вагонах появляются попрошайки. Но на них почти никто не обращает внимания. И лишь только они затягивают свой речитатив, все в вагоне срочно «засыпают» или утыкаются во взятые для этого книжки. Многие держат их вверх ногами, но здесь это нормально. А тут как-то зашел такой проситель и как крикнет: «Кстати!» От необычного вступления все сразу «проснулись» и стали раскошеливаться…
А однажды я вдруг увидел в вагоне Клинтона. Я, кстати, часто встречал в метро известных людей. То ли это были их двойники, то ли они сами шли в народ, чтобы разузнать, что и как. В общем, сидит Клинтон в углу вагона совсем один, без охраны. И не то чтобы похож, а точно он! Только выражение лица не «его» – не бодро оживленное, а угрюмое, и в руках какая-то тряпичная сумка… Я, конечно, понимаю, что после того, «мониакального» витка судьбы президент мог измениться, но не до такой же степени, чтобы с этим лицом и авоськой оказаться в нашем метро!
Нетрудно догадаться, что удовольствия подышать воздухом метро мне хватило уже через несколько раз. Так что если я потом еще и перемещался в пространстве, то только пешком. Собственно, перемещаться особенно было некуда, разве за продуктами… Как-то бреду – тихий такой дедушка в поисках хлебушка, вдруг невидаль – баба крыс продает! То есть не каких-нибудь там белых мышек, а именно крыс – здоровенных, матерых! Хвать за хвост и на весы! А они какие-то смирные, сонные – видно, опоили чем-то. Некоторые, правда, еще шевелятся, но вяло. И что интересно – раскупают!
– Зачем это вы их продаете?! – спрашиваю торговку.
– То есть как зачем? – недоумевает она. – Не видите, расхватывают?..
– Это-то и странно… Обычно ведь не знают, как избавиться… – И вдруг меня осеняет: – Ах да! Они же первыми бегут с тонущего корабля! То есть берут как сигнализацию? Значит, как крысы побежали, надо за ними…
– Отец, ты чё! Какие крысы! Свекла, это сорт такой, голландка называется…
Ну вот, опять я ошибся. Похоже, вообще перестал в чем-либо разбираться. Крысу от голландки, голландку от свеклы отличить не могу. В общем, сраженный всеми этими ошибками, я практически перестал перемещаться в пространстве. Только во времени. Хотя если серьезно, то времени нет. Я это сейчас только понял. Как нет и пространства. Мы их просто придумали для удобства пользования этой жизнью. Простая условность. В известном смысле время и пространство вообще одно и то же. Особенно если учесть этот всеобщий мрак и непереносимую беспредельность Вселенной.
Все же, если продолжить играть в эту опасную игру – Жизнь, следует воспользоваться если уж не пространством, то хоть временем. Машина времени – моя голова. И пока она еще на ходу и работают главные ее рычаги – память и воображение, – я могу отправиться, куда захочу, а хочу я туда, где она, где мы…
…Все произошло при трагических обстоятельствах – внезапно, глупо, по пьяни за рулем погиб ее муж. К тому времени я давно уже был отстранен от должности оруженосца, и мы едва здоровались. Сообщение о гибели ее мужа застигло нас на сборе в Сочи. Она сразу вылетела а Москву, а дней через пять вернулась. И так вышло, что в день ее возвращения, за ужином, мы с ней оказались за одним столом. Вдвоем. Мы почти не ели и молчали. Иногда она посматривала на меня своим внимательным, стрекозьим взглядом, и я думал, все, все для тебя сделаю, только прикажи! И откуда у молодой женщины глаза стрекозы? А то вдруг повернет свою гладко причесанную головку вполоборота, так просто умереть…
Как-то само собой вышло, что после ужина я проводил ее до номера, и, прощаясь, она вдруг разрыдалась. Я вошел за ней в комнату и принялся утешать. Не помню, что говорил. Это было какое-то бессвязное бормотание, мольба. И конечно, я поцеловал ее, она ответила, и я уже не мог остановиться… А потом любимая сказала: «Уходи». Сказала так, что было ясно – навсегда. И с тех пор наши пути-дорожки совсем разошлись… Почитай, лет сорок не виделись. И теперь, подытоживая, с некоторой, правда, натяжкой могу сказать – то была счастливая и однажды даже взаимная любовь.
… Все же, как странно и точно она написала – не надо держаться за ненависть, а только за любовь… Я бы рад, душа моя, но ты вечно ускользаешь. Зато как вовремя вдруг явилась…
А может, правда надо всех прощать? Но того мальчика мне прощать вроде не за что.
Наоборот, следовало бы у него попросить прощения, да где ж его найдешь!.. Джинсы и майка на костях, а не испугался, не увильнул – наш человек… Счастье, что не поранил его… Никакой нет низости в том, чтобы наказать подлеца! Вот только этот вечный вопрос об ошибке… Тут как-то наугад открыл «Улисса», и буквы как огнем вспыхнули: «Таков принцип правосудия. Пусть лучше девяносто девять виновных ускользнут, чем один невиновный будет приговорен». Странно… Я когда раньше эту книгу читал, этих строк вроде не видел. Или не обратил внимания. Ну вот, обратил. И все равно эти девяносто девять не дают мне покоя… А еще это, про вторую щеку, которую нужно подставить сразу после того, как получишь по первой… Этого я тоже пока постичь не могу. Ведь жизнь – это вечная борьба добра со злом. Так как же бороться?? А если борьба вечная, значит, ни добро, ни зло не победят? Тогда надо ли бороться? Разумеется, да, потому что вопрос в балансе. В том, чтобы во зле не утонуть. Ну так я ж и боролся! Сказка про белого бычка.
Мне говорили, вырастешь – все поймешь. Ну, вырос.
Ага, вот ключевое слово – «вера»! Потому, стало быть, и называется «вера», а не «знание», что никаких доказательств, отмычек не дано…
Как-то зимой вышел за хлебом. По дороге в булочную нужно было форсировать скользкий переход, и я в нерешительности остановился. Рядом топтался старик, который, прежде чем перейти, трижды истово перекрестился, а затем спокойно шагнул на ледок.
– Вы что же, в самом деле верите, что это Он вас перевел? – с известной долей сарказма обратился я к нему, когда мы оба благополучно перебрались на другой берег.
– Безусловно.
– И как вы это себе представляете?
– А никак не представляю. Знаю, и все.
Вот! Значит, все-таки такая крепкая вера, которая уже знание… А у меня она должна быть еще крепче, потому что мою ненаглядною зовут Вера.
– Ба! Ты где?
– Да тут я, тут, случилось чего?
– Ба, прикинь, он хочет его найти.
– Да кто? Кого?!
– Антон, этого твоего… Который на дуэль вызвал.
– Зачем?!
– Пообщаться хочет.
– Пообщались уже…
– Да нет, нормально пообщаться. Антон говорит, клевый старикан, не прячется за достойную-отстойную старость, но его просто обманули. Обычная подстава…
– Ну и дурак, что попался.
– Антон считает, типа, классная идея…
– Ты соображаешь, что говоришь! Он же мог Антона ранить!
– Да ладно! История же не знает сослагательного наклонения.
– История не знает, а я знаю. Если б не я…
– Ба, прошу тебя…
– Но где же я найду его?
– Не юли, ты все можешь. Ты же писала ему…
– Ну…
– Так дай адрес!
– Я его, кажется, выбросила…
– А если поискать?
У меня теперь в этой жизни никого и ничего. Я не то что не нужен никому, а нет даже никого, кому бы я был хоть безразличен – высшая степень ненужности. Я просто не существую для людей.
Есть такое понятие – тормозной путь. Это когда машина или поезд останавливается, но, прежде чем полностью замереть, еще продолжает какое-то время двигаться – все медленнее, медленнее… Вот я и ступил на этот путь…
Давным-давно… Обычно так сказки начинаются, а моя вот заканчивается – уже давным-давно никто ко мне не приходит, не звонит, и сами эти слова «звонок», «телефон» вообще вышли из моего обихода. Когда-то этот аппарат, словно актер, мог говорить, смеяться и плакать на разные голоса и то и дело сообщал что-нибудь. Теперь же валяется в углу, как старая плюшевая собака, и не шлет вестей. Вообще-то сие изобретение всегда мне было не по душе. Да, конечно, ретиво, быстро соединит тебя с кем угодно, но по большей части бестактно и невпопад. Вообще, с появлением телефона пропала эта выстраданная человечеством глубина и утонченность общения. Пока гонец скакал, бежал, плыл, Пенелопа или другая жили в постоянном ожидании, воспоминании и тревоге, и чувства их наливались соками фантазии и любви, а теперь…
– Вот тебе адрес, неуемный ты чел.
– Спасибо, Лизок. Я вот еще что думаю – может, к нему со шпагой пойти? Может, он меня теперь по-настоящему поучит?..
Вот уже пару месяцев (четыре? пять?) я тихо слабею, хирею, дурею. Определить же время точнее не могу, так как ни календаря, ни часов у меня давно нет – потерял. Телевизор же под замком – отвалился и куда-то закатился рычажок включателя. В общем, как выяснилось, не счастливые, а именно несчастные, изверившиеся часов не наблюдают. Потому что у них уже нет никаких упований и дел. Иной раз могу проспать сутки и двое, и тогда ночь у меня как бы удваивается, учетверяется… А то, напротив, вообще не сплю, и таким образом непомерно раздувается период, если можно так выразиться, бодрствования…
Иногда прибегаю к помощи снотворного, и что интересно! Перепробовав за последнее время кучу всяких таблеток, я вдруг заметил, что каждое снотворное навевает вполне определенные сны! Таким образом, я приноровился ставить их, как диски, с тем чтобы просмотреть то или иное «кино». Например, радедорм показывает исключительно черно-белое кино, в основном о войне. А допустим, таблетки эльзепама содержат нечто вроде тех заграничных сериалов, где такое буйство красок и страстей, что я все их выбросил. Кстати, режиссеров, не знакомых с полутонами, я бы близко не подпустил к съемочной площадке! Что же касается пантелмана, то если я по неосторожности проглочу две-три капли, то получу такие оргии вурдалаков, притом с моим участием, что потом долго не могу прийти в себя. Тоже выбросил. Вообще у меня набралось много всяких этих записей-таблеток – коллекция классической музыки (керанол), новое шведское кино (меданол) и даже несколько эротических заморочек (такие маленькие застенчивые горошины), которые я иногда, как мужчина, могу просмотреть, но не смотрю…
…А вот и Николай пришел… Кто это Николай? Сроду не знал никаких Николаев… Видно, забрел в мою голову из какой-нибудь другой. Вполне возможно, что бесхозные Николаи шатаются по расстроенным головам, как бездомные псы, в надежде, что их кто-нибудь прикормит и оставит у себя. Ну, ладно, Николаша, оставайся… Все же, ты кто? Хрен в пальто. Тогда раздевайся…
…А по вечерам стали вдруг появляться какие-то подсветки в углах глаз. Вдруг остро блеснет в темноте – вот опять!..
…Где-то слышал или читал, будто бы здорово драться канделябрами. Очень может быть.
…А все же до чего хорошо, когда не надо каждый день думать, кого бы еще наказать… Светит солнышко, порхают птички, тихо… Жизнь пронеслась как один день – мысль, прямо скажем, не новая. Но и не старая. Спрашивается, зачем же тогда спешить? Пока был юн, все рвался вперед – скорей, все успеть, не пропустить! Вся жизнь впереди!.. Потом понимаешь, что уже не вся… Потом, что не впереди. А тут еще рухнувшая Идея… Если бы я умел залить все это водкой, я бы пил и пил и в конце концов утопил бы себя и Идею, и мы поплыли бы с ней по бескрайним водам Стикса, как всадник с конем: я, обняв ее за шею, она, время от времени отфыркиваясь и косясь на меня своим лиловым глазом…
В другой раз, если еще случится родиться, ни за что не стану торопиться и даже буду нарочно растягивать эту жизнь, замедлять процесс мужания, потому что только тогда это и возможно, а как возмужал – все! Дальше – сломя голову в тартарары. И лишь перед самым концом тебя замедляют, чтобы осмотрелся и напоследок запомнил что-нибудь. Теперь понятна эта великая торжественность, замедленность стариков – идут еле-еле, говорят с расстановкой, и появляется этот светлый, изумленный взгляд – что ни говори, а предстоит неведомое. Но как уйти? Я теперь часто думаю об этом, и вот сейчас пришло в голову, что неплохо бы, как подстреленный на бегу волк, – перекувыркнулся в воздухе, и готово. И никогда не знаешь, в какой момент случится. Вот и хорошо, что не знаешь. Все знать – шагу не ступишь… Наверное, когда собираешься на этот свет, ту же панику и тот же ужас испытываешь, что при переходе на тот, и не хочешь, не хочешь… Просто мы этого не помним. О, ужас предстоящего рождения! Это удушающее протискивание через утробу в мир! А если не удастся и навеки застрянешь между мирами совсем один?! Ведь воплощения удостоятся лишь единицы! Остальные погибнут в жестокой и неравной борьбе. Сначала лишь один сперматозоид – один из миллионов! – прорвется, одному ему известно, как и куда, но и потом на каждом этапе воплощения преддетеныша будут преследовать микробы, инфекции, грубые руки повитух и другие, до конца не изученные враги. Как-то в телевизоре наткнулся на рождение крокодилов, и теперь мне понятна их вурдалачья свирепость. Маленькие, нежные детеныши, уже готовые к «высадке», послушно сидели, каждый в своем яйце, и оставалось лишь проклюнуться и добежать до весело блестевшей неподалеку полоски воды. Но лишь только они начинали проклевываться, в яйца, откуда ни возьмись, врывались свирепые муравьи и принимались выедать у малышей глаза, внутренности – все! И, только еще увидев свет, они безнадежно, мучительно погибали. Лишь немногим удалось вырваться и добежать до воды, где муравьи были уже не властны. Я был расстроен до слез…
Ну вот, с прибытием сюда, кажется, немного разобрались. Осталось подготовиться туда… И я было уж собрался. В тот день со мной уходили еще какие-то господа, они были достаточно спокойны и даже веселы. Но вдруг все стали очень важными, какая-то дама с наслаждением в голос разрыдалась, и мне сообщили, что проводить меня прибыли братья. Оба сразу. Я был польщен, но и удивлен, ведь, если вдуматься, у меня никогда не было братьев. Но вдуматься во сне – пустой номер, и я решил, пусть проводят. В конце концов, это же так трогательно – прискакали ради меня издалека! Я вообще люблю, когда скачут, особенно Вера… О, вот и она! Вера, Верочка, ты пришла меня проводить? Нет? Значит, со мной?! Ах, жаль, проснулся…
… А как, должно быть, посмеются люди, которые заявятся сюда потом – осмотреть, опечатать мое логово. В шкафу они найдут характерный набор старого бретера – колет, маску, перчатку и пучок превосходных шпаг, а в постели – свалявшийся «бабусин платок» и кучу шерстяных обмоток для артрозных плеч, локтей, коленей…
А ведь я раньше думал, что у меня могут быть только детство, юность и разные молодости (первая, вторая, десятая…), а старости не будет – такой я был крепкий и тупой… Но что там за шорох? Кто-то, кажется, возится у двери… Но кто? Алкаш из квартиры напротив ошибся дверью? Кажется, открывают… Открывают?! Идут… Перед ним вдруг предстал здоровенный тип. Это еще кто? На правую руку намотана металлическая цепь. А за его спиной маячит еще один… Вдруг первый грохнул цепью об пол и что-то прорычал.
Не вставая и кряхтя от боли в спине, Андрей Петрович потянулся к шкафу за шпагой и неожиданно ловко выдернул свою любимую – «итальянку». Развалина развалиной, подумал он, уж и не хожу почти, а рука на автомате делает, что нужно. Эту «итальянку» он купил пару лет назад в Бергамо. Их с Виконтом привел туда след одного нашего жиголо, обобравшего не одну богатую вдову и теперь счастливо косившего под итальянского графа. Не жизнь – сказка! Бергамиссимо! Профессиональный актеришка, фат, он эту свою последнюю роль играл подробно и со вкусом: по утрам – свежевыжатые соки, легкий завтрак, потом – верховая езда и фехтование. Дальше – светские рауты и поиск новой томящейся вдовушки. Когда мы с Виконтом проникли на его виллу и вручили ему вызов, он поднял нас на смех. Он прямо зашелся от хохота и никак не мог остановиться. Так, хохочущим, мы и привезли его на окраину Старого города, где состоялась дуэль. И должен сказать, он, как истый граф, дрался дерзко, вдохновенно, но от смеха все время мазал…
– Вздумал спать, свинячья морда! Нашел время… А ну, брось! Брось железку, я сказал! Она тебе больше не нужна.
– Как это? – спросил Андрей Петрович. Он хотел выиграть время.
– А так! Мы теперь будем драться по моим правилам и моим оружием! – Незнакомец снова ударил цепью об пол.
– Но кто ты? Почему?! – Андрей Петрович нахмурился, силясь понять, и с трудом поднялся с кресла. После долгого сидения и долгой жизни это была задача не из простых. Он покрепче сжал шпагу, и рукоятка плотно вошла в ладонь.
– По кочану.
– Теперь понятно. Хотя это и не ответ.
– Я брат Шакала. Еще вопросы есть?
– Вопросов нет. Хотя постой, как он там, э, где-то, кажется, на Севере?
– Заткнись!
Ну вот, подумал Андрей Петрович, этого следовало ожидать. Тут братец хлестнул цепью по его руке, шпага со звоном покатилась по полу, и от боли он присел, упал. А тот снова замахнулся, и второй, что был с ним, приблизился. И Андрей Петрович увидел, что в лапах у второго тоже что-то блестит…
– Минутку, минутку… – Он протестующе поднял руку. – Это все творится на самом деле или где? – Он все же хотел выиграть время, ибо в принципе считал, что выход всегда есть. Включая и самый последний. Если, скажем, гости – злокозненное порождение мрака и оптических штук или же сон, пусть и зверски убедительный, я сию же минуту постараюсь убраться в явь, проснуться. Если же они – из настоящих мускулов и цепей, я немедленно ныряю в спасительные волны миража и потом еще куда-нибудь, что называется, в два прыжка через пропасть. Ну а после по законам жанра, при попустительстве таможен и судеб, нам с Верочкой следует перебраться на какой-нибудь тихий, сияющий островок, где вечно солнце, а море такое ласковое, что из него совсем не хочется вылезать…
– Как я тебя люблю, – говорит он Верочке.
– Как?
– Не знаю. Не могу сказать. Какие-то слова найти, конечно, можно, но в лучшем случае они будут только около.
Разумеется, главным событием их островной жизни станет приезд на каникулы ее внучки с тем, с Антоном. И так бы жить и жить до глубокой старости…
– Хватит валяться! Драться давай! – зашипел братец, приблизив свою разбойничью рожу к лицу Андрея Петровича.
Тот брезгливо поморщился – визитер явно пренебрегал услугами дантиста. И тут кто-то еще зашуршал в дверях, и чей-то смутно знакомый голос крикнул:
– Простите! Дверь не заперта! Это Антон! Можно войти?!
– Антон?! – закричал Андрей Петрович изо всех сил. – Будь осторожен, мой мальчик! Я не один!
А теперь, он подумал, надо все же быстро разобраться, во сне все это или наяву?! А и какая разница – где бы ни было! Главное, нас теперь двое! Нет, четверо.