– Видите ли, уважаемый Клим Пантелеевич, последнее время с почтовой корреспонденцией в нашем городе прямо чудеса всяческие творятся. Второго дня доставили мне от матушки из Смоленска письмецо, в которое, как она пишет, на гостинцы внукам было вложено пятьдесят рублей. Но в куверте их не обнаружилось. И знаете, это уже не первый раз. Я, право, не знаю, что и думать. К приставу нашего участка я давеча обращалась, да что толку? Твердит одно и то же: «Могли вытащить на почте отправителя или по дороге. Почему обязательно у нас надо жулика искать?» Так ведь если бы я одна такая была, а то вот и модистка знакомая как-то обмолвилась, что и у нее такое злоключение случалось. Раз на раз не приходится. Но люди мне посоветовали обратиться к вам. Вы же как-никак из столицы! Не то что наши доморощенные адвокаты. Они с почтой ссориться не станут. Отыщите вора, а мы уж с мужем за ценой не постоим, заплатим, только помогите.

– А письмо у вас с собой?

– Вот, пожалуйста. – Дама с готовностью достала из сумочки письмо и передала присяжному поверенному.

Ардашев поднялся с кресла, достал из выдвижного ящика стола большую лупу с деревянной ручкой и с ее помощью стал обследовать обратную сторону конверта, поворачивая его под разным углом к солнечному свету. Потом высыпал из круглой баночки в конверт какой-то черный порошок, потряс его пару секунд и аккуратно пересыпал назад. Некоторое время в комнате стояла тишина, нарушаемая лишь криком уличной ребятни.

– Вы правы, письмо вскрывали у нас. Полагаю, найти похитителя большого труда не составит. Для этого мне придется пройти на почту и там, на месте, во всем разобраться. Вы позволите пока оставить эту корреспонденцию у себя?

– Конечно, конечно. Но, знаете ли… матушка на старости лет стала излишне сентиментальной, и я бы не хотела, чтобы посторонние люди читали ее послание.

– Не извольте беспокоиться, в этом нет надобности. Почтовое начальство может заинтересовать лишь то место, где говорится о посланной сумме. Я думаю, уже сегодня или, по крайней мере, завтра мы сможем найти виновника кражи.

– Дай-то бог! Не откажите в признательности за доставленное вам беспокойство. – Дама положила на стол банкноту достоинством в пятьдесят рублей.

– Готов принять сие вознаграждение, но только ради удовлетворения вашей щепетильности, сударыня. Благодарю.

Ардашев, проводив посетительницу, вернулся, взял письмо, надев котелок, отправился вверх по проспекту, по-привычке слегка выбрасывая вперед трость. Он решил доставить себе немного удовольствия и прогуляться через всю Воронцовскую рощу, с тем чтобы сразу выйти на Почтовую улицу, где и располагалось ведомство Расстегаева.

Дойдя до угла Николаевского проспекта, присяжный поверенный повернул к Европейскому переулку и дальше – к самой роще, давно превращенной заботливыми руками садовника Новака в райский, обожаемый всеми горожанами уголок. Летом здесь можно было встретить только тех, кто еще не вырвался на воды, на Черноморское побережье и тому подобные места беззаботных прогулок, флирта и прожигания заработанных за холодную зиму капиталов.

Величавые и грациозные белые лебеди неторопливо проплывали под сводчатым каменным мостом, перекинутым через овальный пруд с хрустальной родниковой водой. Безмерно важные и оттого смешные павлины, привезенные из далекой Персии, почему-то всегда напоминали Ардашеву раздутых от сознания чрезмерной значимости чиновников окружного суда в расшитых золотыми позументами мундирах.

Ротонда, фонтан, посыпанные песком извилистые дорожки тисовой аллеи, яркая до неестественности красота и благоухание крымских цветов, нескончаемое чириканье птиц создавали настроение покоя и душевного блаженства. Похожее состояние можно было сравнить только с той редкой умиротворенностью, которая посещает измученную суетой человеческую душу во время ранней молитвы в еще пустой и не разбуженной заутренним колокольным звоном церкви.

Ближе к выходу, под сенью широких кленов и раскидистых лип, в разнобой, точно исполинские сыроежки, выросли столики; по соседству с ними «толпились» смешные пузатые пивные бочонки. А рядом – разложенные на льду осетровые и севрюжьи балыки, копченая навага, аучевская малосольная паюсная и зернистая кетовая икра, кавказские раки и жирная керченская сельдь. Услужливые официанты предлагали отведать к пиву рокфор, честер, львовский, осетинский, мещерский и швейцарский сыры, а также королевских омаров, креветок, подсоленных тыквенных семечек, бубликов и соленых сухариков… Мороженое, сельтерская, соки…

Под ракушкой, на сцене, расположился духовой оркестр. Марш, полька, вальс, кадриль… Вальс, полька, кадриль и в заключение опять марш… На двух круглых тумбах пестрели афиши: «Любимец ставропольской публики – австрийский цирк «господина Макса! С его неутомимыми эквилибристами, жонглерами, дрессированными лошадьми и отчаянными гонщиками на самокатах!»… Ленивое южное лето… Город отдыхает…

У здания почтового ведомства стоял городовой и полицейская пролетка – верный знак нежданного происшествия. Поднявшись на второй этаж, Ардашев увидел начальника сыскного отделения, его заместителя, почтмейстера, уже знакомого судебного следователя Чебышева и небольшого роста, щуплого человека лет пятидесяти, с бакенбардами, лицом желтого цвета и с волосатыми родинками на щеках и подбородке. Он постоянно курил и время от времени нервно подергивал правой ногой.

– Доброе утро, господа. Не иначе как воры уже и на почту пробрались? – Широко улыбаясь, присяжный поверенный кивком приветствовал собравшихся чиновников.

– А вам, Клим Пантелеевич, откуда это стало известно? – подозрительно посматривая на Ардашева, задал вопрос Каширин.

– Ну, это совсем просто: городовой на дверях, судебный следователь, начальник сыскного отделения и даже вы, Антон Филаретович, здесь – стало быть, преступление, а поскольку нет медицинской кареты и врача, следовательно, убийством не пахнет. Ну а какое другое происшествие может быть обнаружено утром в почтовой конторе? В девяти из десяти случаев – кража, – развел руками адвокат.

– Вы правы, Клим Пантелеевич, – взволнованным голосом заговорил почтмейстер. – Мой заместитель – Афанасий Федорович Тюлькин, – кивнул в сторону дымящего папиросой невысокого почтового служащего Расстегаев и продолжил: – Сегодня утром обнаружил, что дверь в его кабинете взломана, ящик стола, в котором хранился ключ от сейфа с ценностями, – открыт, ну и сейф, понятно, тоже нараспашку. Государственных казначейских билетов на сумму почти сто тысяч рублей – и след простыл. Так-то. Сторож клянется, что кроме него в здании ночью никого не было. Окна в кабинете Афанасия Федоровича были закрыты изнутри на шпингалеты. А деньги только вчера вечером поступили, для дальнейших выплат по уездам. Ну и чтобы не было кривотолков, скажу: мы вместе с господином Кашириным опрашивали сторожа, он рассказал, что сам господин Тюлькин покинул контору примерно в восемь тридцать, перед уходом они разговаривали и руки у моего заместителя были совершенно пустыми, а значит, какие-либо подозрения в адрес моего коллеги беспочвенны. Кроме него на почте оставался еще письмоводитель. Он убыл последним, где-то часов в десять. Да он вчера так набрался, что мы до сих пор никак не можем привести его в разумение. Беда-то какая! Не сносить мне головы!

– Позволите осмотреть кабинет?

– Да, конечно, Клим Пантелеевич, пройдемте. – Не ожидая разрешения Чебышева, Константин Виленович на правах хозяина ведомства повел за собой адвоката.

Обычный кабинет чиновника средней руки ничем примечательным не отличался. Письменный стол у окна, на нем пустой подсвечник, приборы, какие-то бумаги и выдвинутый наполовину ящик. В углу напротив стыдливо выставил на всеобщее обозрение пустые внутренности распахнутый сейф. От денег остался лишь брошенный бесполезный мешок с осыпавшимся красным сургучом. У самого входа на трех ногах возвышалась старая, слегка покосившаяся деревянная вешалка, а чуть поодаль – конторская этажерка с кипой толстенных серых картонных папок.

Ардашев раскрыл окно и свесил голову вниз, пытаясь что-то рассмотреть сверху.

– Вот видите, Клим Пантелеевич, вор взломал фомкой дверь, – указывая на отломанный кусок планки у самой двери, взялся объяснять следователь. – Затем отмычкой вскрыл ящик письменного стола (единственный ключ от него господин Тюлькин носит всегда собой), завладел ключом от сейфа и, забрав деньги, преспокойно покинул кабинет через окно.

– Да, но окна были закрыты изнутри на шпингалеты, – вмешался в рассуждения следователя Поляничко.

– Совершенно верно! – явно торжествуя победу над несмышлеными коллегами, согласился судебный следователь и добавил: – Обратите внимание на эту маленькую лужицу на подоконнике…

– Вы хотите сказать, что преступник подложил под шпингалет кусочек льда и только потом захлопнул снаружи окна? – опередил следователя присяжный поверенный.

– Именно так, – растерянно протянул Чебышев и стал похож на обиженного ребенка, которому не дали дорассказать придуманную им самим увлекательную историю.

– Но для того чтобы закрыть снаружи окно, держа в руке сумку с деньгами, ему понадобилась бы лестница или, по крайней мере, ходули, так как межэтажный выступ почти полностью отсутствует и на нем устоит разве что воробей. Значит, согласно вашей версии, должен был быть сообщник, – рассуждал адвокат, раскрывая коробочку монпансье.

– Что ж, это обстоятельство еще более подтверждает мои доводы, – горячился следователь.

– А как же тогда похититель смог сюда попасть? – внес в расследование свою лепту Каширин.

– Скорее всего, зашел перед окончанием рабочего дня и где-то спрятался. Ну, допустим, под лестницей, – встрял в разговор молчавший до сей поры хозяин кабинета.

– Весьма вероятно, – кивнул начальник сыскного отделения и, достав табакерку, вытащил щепоть душистого зелья, потер крупицы подушечками пальцев и, прикрыв глаза, с наслаждением вдохнул обожаемый вишневый аромат.

Ардашев, ведомый каким-то внутренним чутьем, был полностью во власти захватившего его поиска разгадки преступления и, не обращая ни на кого внимания, предпринимал только ему понятные действия. Спрятав конфеты в карман, он стал на стул и попытался разжечь керосиновую лампу, висевшую посередине, но это ему так и не удалось. Поболтав ее, он оставил светильник в покое. С помощью извлеченной из перочинного ножа отвертки адвокат раскрутил внутренний замок стола, снял с него верхнюю крышку и через складную лупу внимательнейшим образом изучил механизм. Не обращая внимания на удивленные взгляды, он подошел к голландской печи в три аршина высотой, и с довольным видом похлопал ее по белым поливным изразцам и, открыв у основания чугунную дверцу, проговорил:

– Добротная печь, господа, не так ли? – И, выдержав паузу, обратился к Расстегаеву: – Не могли бы вы, Афанасий Федорович, одолжить мне на время ваше зеркальце?

Слегка смутившись, почтмейстер все же передал адвокату требуемую вещицу.

– Разрешите, господин Тюлькин, позаимствовать ваши спички? – вновь попросил Ардашев.

Хозяин кабинета передал коробок адвокату с видом, будто расстался с фамильными драгоценностями.

Интригуя чиновников малопонятными просьбами, присяжный поверенный подошел к печи, засунул в ее чрево левую руку с зеркальцем, а правой, с зажженной спичкой, стал его одновременно освещать. После чего той же рукой что-то резко дернул, и нечто тяжелое грохнулось вниз, подняв небольшое облачко черной сажи.

Присяжный поверенный, с лицом, достойным трубочиста, выглядел довольно комично но, несмотря на это, оставался вполне серьезен:

– Вот, господин Тюлькин, и пропавшие из вашего сейфа деньги. Не изволите ли их пересчитать?

В воздухе повисла пауза. Ардашев тем временем старательно вытирал лицо белым батистовым платком с вышитыми инициалами, быстро превратившимся в черную грязную тряпку. Первым опомнился Каширин и, стрелой метнувшись к печи, вытащил за горловину туго завязанный мешок, ослабил веревки и высыпал на паркет содержимое… Пачки банкнот горкой лежали на полу.

– Доннер веттер! – почему-то по-немецки беззлобно выругался Поляничко.

Судебный следователь непонимающими глазами блуждал вокруг, не в силах объяснить произошедшее.

– Кто же деньги-то украл? – вырвалось против воли у помощника начальника сыскного отделения.

– Надеюсь, господа, мы вместе придем к верному ответу. – Ардашев сел за стол, и со стороны могло показаться, будто умудренный жизнью начальник проводит совещание. – Видите ли, сегодня утром ко мне явилась расстроенная до крайности дама… Оказалось, что ее корреспонденцию довольно часто вскрывают и похищают деньги, высылаемые ей матушкой. Полиция на жалобы никак не реагировала, а зря… Ведь тогда, вполне возможно, сегодняшней кражи могло бы не случиться… Итак, для начала мне предстояло ответить всего на один вопрос: «Где вскрывают запечатанный конверт: в почтовом ведомстве отправителя или на почте адресата?» От этого зависело, удастся ли мне найти жулика или нет. Видите ли, господа, существует три самых распространенных способа вскрытия конвертов. Их знание служит исходной точкой для данного исследования. Ну, во-первых, его можно вскрыть, подержав над паром, либо воспользоваться вторым способом – если вдоль языка конверта положить полоску пропускной бумаги и опять-таки разместить над паром, и, наконец, подвести под язык конверта очень острый нож, которым и разрезают склеенные части. Ну, а потом после этого надо его снова заклеить. Мои соображения основывались на том, что обыкновенно при заклеивании конверта по краям его языка от клея и растворяющей его воды или слюны образуется тонкая блестящая полоска. Если письмо вскрыто до наложения штемпеля в месте отправления, допустим, в Смоленске, то типографская краска штемпеля должна была лечь поверх этой блестящей полоски, и наоборот. Я исследовал конверт под очень сильной лупой, используя боковое дневное освещение, и оказалось, что блестящий слой клея лежал поверх штемпеля Смоленской почтовой конторы. Следовательно, его вскрыли здесь, в Ставрополе. Этот случай далеко не единственный. Сам жулик не имел представления о дактилоскопии, уже несколько лет широко применяемой во всем мире, а с прошлого года и повсеместно в России. Именно поэтому внутри конверта остались его отпечатки пальцев, и мне не составило труда проявить их с помощью порошка графита. Я предполагал, что вместе с вами, Константин Виленович, мы возьмем отпечатки пальцев у тех сотрудников почты, кто имел непосредственное отношение к работе с письмами. Но… Кража денег из сейфа лишь помогла установить злоумышленника наверняка, и поэтому нам стоит перейти к ней. Признаюсь честно, меня озадачил сам способ хищения, а версия Александра Никаноровича первое время казалась вполне приемлемой, но только лишь до того момента, пока я не выглянул в окно. Во-первых, не было даже малейшего выступа, на котором должен был находиться злоумышленник. А следов лестницы, приставленной к оштукатуренной фасадной стене здания, я тоже не увидел. Можно, конечно, было пофантазировать, представив преступника на ходулях, но это скорее подходит для австрийского цирка господина Макса, нежели для человека, рискнувшего пойти на преступление, наказуемое каторгой. – Присяжный поверенный встал, подошел к окну и, заложив руки за спину, некоторое время молчал, разглядывая прохожих, потом резко повернулся и продолжил: – Но у преступника не было выбора – карточные долги.

– Вы бы уж не томили, господин присяжный поверенный. А? – взмолился Каширин. Но адвокат оставил его реплику без внимания.

– Вор перехитрил сам себя, хотя ему казалось, что он все продумал до мелочей, и следствие пойдет в ошибочном направлении, в особенности если учесть налитую на подоконник воду. Исходя из объяснений господина Тюлькина, он ушел домой в восемь тридцать, когда уже стемнело, значит, тот, кто орудовал в кабинете после него, должен был либо воспользоваться лампой (но в ней не оказалось керосина, совершенно ненужного летом), либо свечой (и ее в кабинете не оказалось), либо, на худой конец, спичками – однако их сгоревших остатков я не нашел.

– Но позвольте, Клим Пантелеевич, а если преступник принес свечу с собой и потом унес обратно? – задал вопрос почтмейстер.

– Но тогда он должен был бы носить ее в руке, и на полу, столе или сейфе непременно остались бы следы капель расплавленного стеарина. Согласны? Однако мы такового не обнаружили, как и упоминавшихся спичек. И еще, господа полицейские, разрешите у вас спросить: разве опытный вор-домушник станет вскрывать дверь, просовывая фомку рядом с замком?

Руководство сыскного отделения хранило молчание. Каширин тупо и не моргая глазами пялился в одну, только ему ведомую точку на стене, а Ефим Андреевич усердно рассматривал носки своих изрядно поношенных ботинок. Не дождавшись реакции, Ардашев ответил сам:

– Конечно же, нет, поскольку даже начинающий сопливый воришка знает, что взломать запертую дверь легче, используя больший рычаг – с угла. В нашем же случае специально отломанный кусок деревянной планки у самого замка – неудачная имитация кражи.

– Ну и что с этого, возможно, вор был не опытен и мог достаточно хорошо ориентироваться в темноте. К тому же ночью было полнолуние, – не сдавался следователь.

– Весьма возможно. Но как он сумел открыть замок ящика стола, в котором хранился ключ? – задал на первый взгляд совсем безобидный вопрос присяжный поверенный.

– Да вскрыл отмычкой или другим похожим ключом. Что тут непонятного? Я-то свой всегда при себе ношу. Как говорится: Omnia mea mecum porto, – весело пробалагурил помощник почтмейстера.

– Garrulla lingua nocet – болтливый язык вредит, господа. В замке выдвижного ящика, как и в любом другом, со временем накапливаются грязь и пыль, которые из-за смазки пристают к внутренним сторонам обеих крышек. Вследствие этого на самой крышке отчетливо выделяется ход ключа, то есть та кривая линия, по которой при отмыкании и замыкании движется его бородка. Таким образом, если замок был открыт отмычкой или подобранным ключом, то кроме обычного следа мы увидим на нижней крышке еще и ряд свежих царапин и черточек на слое пыли. Их присутствие служит ясным доказательством того, что замок открыт не своим ключом, а подобранным либо применялась отмычка. А в данном случае никаких царапин или посторонних черточек нет, и вы сами можете в этом удостовериться. Следовательно, ящик стола был отомкнут одним-единственным ключом, а затем опустошен сейф, из которого деньги были перепрятаны в печь, с тем чтобы позднее их вынести. Ну а беседа со сторожем нужна была лишь для обеспечения алиби. Однако же, господин Тюлькин, вы допустили слишком много ошибок, в том числе оставив в ящике стола две колоды игральных карт, что и навело меня первоначально на мысль о ваших карточных долгах и возможной причастности к этому преступлению. В довершение ко всему отпечатки ваших пальцев внутри уже вскрытого конверта, отправленного из Смоленска, уличают вас еще и в других преступлениях.

– Простите, господа, грешным делом виноват! Пошутить хотел, а средства государственные и не собирался красть! Поверьте! Христом богом прошу! А деньги, что из письмишка-то этого злополучного вынул, верну, вот вам крест – верну! Будьте милостивы, разрешите на свободе остаться, а то ведь руки на себя наложу… Поспособствуйте, Константин Виленович, век не забуду! – слезно умолял Тюлькин.

– Ну, довольно причитать. Думаю, Ефим Андреевич, вы разрешите этому заблудшему божьему сыну остаться на свободе. Ну, какой, по правде говоря, с него злоумышленник? А? Может, и правда забавы ради устроил бутафорию, а? Глупо, конечно, а кто спорит? Накажем, не сомневайтесь! А что до конверта этого постыдного, то отдаст он людям все до последней копеечки – лично прослежу. Ну что, договорились? – положив руку на плечо главному сыщику губернии, пытался по-свойски решить вопрос почтмейстер.

– Это не моего разумения дело. Вся власть теперь у судебного следователя, вот пусть он сам и решает, – увильнул от прямого ответа Поляничко.

– Ну, что скажете, Александр Никанорович? А? Поверим этому великому грешнику еще разок? Вам моего ручательства довольно? – не успокаивался почтмейстер.

Чебышев сконфузился, не зная, как поступить, и едва слышно проговорил:

– Вот ежели бы вам сам Кошкидько дал одобрение, тогда конечно… А так… ну, если только под ваше собственноручно написанное поручительство… Ладно, – махнув рукой, сдался следователь.

– Вот и славно, господа. – обрадовался Расстегаев и, повернувшись к Ардашеву, спросил: – А как, Клим Пантелеевич, вы о печке догадались?

– Остроумнее место трудно придумать, а привязав холщовую сумку за конец печной задвижки, можно было бы и не беспокоиться, если бы не сажа, засыпавшая пол. Согласитесь, в августе сажа на паркете – явление странное.

– А вам, Клим Пантелеевич, за такую помощь нашему почтовому ведомству всяческие преференции окажем, – не унимался Расстегаев.

– Благодарю вас, однако же в этом нет надобности. Я всего лишь помог своей клиентке. А что касается господина Тюлькина, то, откровенно говоря, его раскаяния мне кажутся довольно сомнительными. Но раз уж начали с латыни, на ней я, пожалуй, и закончу: «Feci quod potui, faciant meliora potentes». Разрешите откланяться.

На выходе Клим Пантелеевич услышал, как Тюлькин переводил присутствующим смысл сказанного Ардашевым изречения: «Я сделал, что мог; кто может, пусть сделает лучше».

– Куда уж лучше? Разложил сыскную полицию и судебно-следственный департамент на обе лопатки и потешается еще! Лекции нам читать взялся! Тоже мне умник нашелся! – расходился Каширин, но, поймав недовольный взгляд начальника, запнулся и от неловкости положения полез за папиросами, а потом предложил: – А что, Ефим Андреевич, может, заглянете к нам в воскресенье? Супружница моя обещала пирогов с зайчатиной напечь.

Но Поляничко было не до пирогов. Давненько его так лихо не переигрывали. «А может, пора в отставку?» – незаметно для самого себя вслух произнес старый сыщик и поймал непонимающий и оттого растерянный взгляд помощника.