Глава 1. Происшествие на Александрийской улице

В стане большевиков, отступивших в село Татарку, а потом и добежавших до станицы Невинномысской, царили ссоры и взаимные обвинения в предательстве. Узнав, что у Шкуро совсем не имелось артиллерии, а отряд по численности был меньше Ставропольского гарнизона, они стали искать виновных. И таким оказался Член Президиума Губисполкома, ответственный секретарь губкома РКП (б), губернский военный комиссар и редактор газеты «Заря свободы» Михаил Морозов. Матрос Сивцев зарубил его как предателя и паникёра, даже не предоставив ему право быть расстрелянным. Бежал и Валериан Петров — член Губисполкома и ревтрибунала. Он скрылся ночью вместе со своим помощником, выпрыгнув из окна. Командующим разрозненными силами красных избрали Фому Шпака, известного своими зверствами в Ставрополе ещё при подавлении офицерского восстания. И новый командир решил тут же отбить город.

Наступление началось ранним утром одиннадцатого июля. Четыре тысячи красноармейцев предприняли атаку на Ставрополь со стороны станицы Темнолесской, выбив оттуда казаков войскового старшины Летова. Бригада пластунов полковника Слащёва бросилась им на помощь, пытаясь закрепиться вдоль берега реки Татарки.

Между тем, третья колона красных заняла Бешпагир. В северных уездах губернии, в районах кочевий, большевики собрали внушительный отряд из шести тысяч сабель, которому с трудом противостоял отряд генерала Боровского.

Все просьбы полковника Шкуро получить подкрепление от сил генерала Деникина остались без ответа, поскольку войска Добровольческой армии вели кровопролитные бои у железнодорожной станции Кавказская. Шкуро оказался в полукольце. Ему не оставалось ничего другого, как отходить к Ставрополю.

Пластуны Слащёва с трудом сдерживали наступление Шпака, окопавшись на подступах к городу. Патроны заканчивались, снарядов не было вовсе. Артиллерия красных уже доставала до окраинных улиц губернской столицы. Паника едва не овладела жителями.

В бой пришлось бросить ещё не сформированный офицерский Ставропольский полк, но и его первое наступление захлебнулось, несмотря на помощь рабочих старого Форштадта, вдоволь вкусивших за время красной разбоя советодержавной «свободы». Когда кровавое солнце запалило закатом верхушки деревьев, подошло подкрепление от генерала Боровского.

Корниловский полк под командованием полковника Елисеева и кубанские стрелки, войдя во фланг наступающим, пошли в атаку цепью в полный рост, не произведя ни единого выстрела. Красные заколебались и обратились в бегство.

Пытаясь предотвратить отступление, Шпак выслал вперёд несколько грузовиков с пулемётами и одним горным орудием, сопровождая их лично вместе со своим ординарцем. В ответ Шкуро приказал рассыпать полк лавой, чем отрезал автомобилям путь назад. В сабельной атаке есаул Провоторов зарубил Шпака и овладел трофеем красного командира — наградным револьвером с толстой длинной золотой цепью, которой Шпак крепил оружие к кобуре. Всё же некоторым машинам удалось избежать окружения и прорваться к своим.

Бой закончился в сумерках. Красные откатились на исходные позиции, и город заснул спокойно.

Близость фронта подтолкнула большевистское подполье к активным действиям. В ту же ночь на стенах домов появились прокламации, отпечатанные типографским способом и обращённые к воинам Добровольческой армии. По всему было видно, что изготавливались они заранее и использовались по всему Южному фронту.

Одну из таких листовок Ардашев увидел у здания бывшего Дворянского собрания, когда шёл вверх по Николаевскому проспекту в сторону Александрийской (бывшей Присутственной, Нестеровской, а ещё ранее Комиссариатской улицы). Она гласила:

«Белый солдат! Послушай-ка, брат! Не пора ли тебе перестать слушать лживые речи твоих господ начальников? Ведь морочат они твою головушку разными небылицами про нашу Красную армию. Не верь им. Ты лучше всмотрись-ка в тех, кто отталкивает тебя от нас. Кто они такие? Это — генералы, полковники, офицеры, юнкера, студенты, баре и барчата, все люди белой господской кости. Для них, конечно, наша Красная армия хуже смерти. Потому-то они и скалят зубы на нас, как хищные волки.

Ведь наша Красная армия это — плоть от плоти, кость от кости трудящихся, крестьян и рабочих. Мы — это народ, мы защищаем народные права от бар и господ.

На своих штыках мы несём смерть только тем, кто веками угнетал рабочих и крестьян. А всем угнетённым и обездоленным мы несём освобождение и нашу братскую помощь.

Переходи, брат, к нам. Чего ждать-то? Если бы все белые солдаты перешли к нам, то давным бы давно кончилась война, и мы все разошлись бы по домам да зажили бы на свободе без царей, генералов и помещиков! Подпольный военно-революционный комитет».

— За ночь оклеили все заборы, — раздался за спиной знакомый голос.

Ардашев обернулся. Позади него стоял Каширин.

— Антон Филаретович? — статский советник протянул руку. — Рад вас видеть в добром здравии.

— Взаимно, Клим Пантелеевич. Дайте-ка я сниму аккуратно это большевистское художество. Пальчики откатаем, может, и найдём кого. Видите, сколько отпечатков понаставили. Сказано — голытьба. Даже руки не моют, а про перчатки, наверное, и не слыхали никогда. Чумазые. А всё туда же — к власти рвутся.

Каширин вынул из кармана перочинный нож, снял прокламацию и скатал её в трубочку. Затем поднял голову и спросил:

— А вы, верно, с Аркадием Викторовичем собирались проститься?

— Проститься? — удивился Ардашев. — А разве он умер?

— Да, повесился грешный. Сегодня утром кухарка обнаружила. Зацепил верёвку за потолочный крюк, забрался на табуретку и спрыгнул. Года два тому назад, супружница его — Анна Перетягина — простудилась и преставилась. С тех пор запил наш надворный советник с горя, со службы ушёл, анахоретом жил, а теперь вот и повесился.

— Предсмертное послание оставил?

— Да. «Ухожу. Простите». Я сличал — его почерк.

— А записка написана чернилами?

— Нет, карандашом.

— Вот же горе какое.

— Да-с, вот такие дела.

— А я и не знал…

— Да откуда вам было знать, если вы в то время столице жительствовали. — Каширин помолчал немного и добавил: — Вот что ни говорите, а проклят род Загорских до седьмого колена. Никого не осталось. Никого. Помните, ту историю с персидским золотом?

— Как не помнить… — вымолвил Ардашев, и тень прошлого, налетевшая дирижаблем, внезапно накрыла бывшего адвоката и перенесла в далёкий теперь уже 1909 год.

Тогда, таким же летним днём к присяжному поверенному обратилась престарелая собственница дома № 8 по Александрийской (бывшей Комиссариатской улице) Елизавета Родионовна Загорская, в девичестве Игнатьева, с просьбой разобраться в природе потусторонних явлений, связанных с самовоспламенением свечей, появлением в её комнате необычного шума и оконного стука.

В приватной беседе она рассказала присяжному поверенному о скоропостижной и неожиданной смерти её родных: матери, отца, деда, мужа и всех детей. Проживавший с ней внук, внучка и племянник — единственные близкие для неё люди, каждому из которых она собиралась завещать определённую долю наследства. Загорская считала, что услышанная в детстве история исчезновения поручика Рахманова — давнего ухажера её матери — каким-то образом была связана с постигшим её род проклятием. И она уговорила Клима Пантелеевича одновременно заняться расследованием канувших в лету событий.

Присяжный поверенный весьма быстро разоблачил проделки одного из родственников, устраивавшего разного рода фокусы и стремящегося, таким образом, напугать старушку и свести её в могилу ещё до того, как она изменит духовное завещание. Но сердобольная бабушка простила непутёвого племянника и оставила на своём иждивении.

Но в то же время в газете «Северный Кавказ» появилась заметка, рассказывающая, что при закладке фундамента керосиновой будки у Соборной (бывшей Крепостной) горы, найдены останки офицера в полуистлевшем мундире времён Николая I с брегетом в кармане, остановившемся на четырёх часах сорока пяти минутах. Только вот странное дело — механизм в них полностью отсутствовал, а на его месте покоилась персидская золотая монета. На внутренней стороне крышки сохранилась дарственная надпись: «майору Игнатьеву от генерала Ермолова».

Девять лет назад Клим Пантелеевич по крупицам воссоздал события почти столетней давности.

Ещё в 1828 году в Санкт-Петербург была направлена секретная депеша управляющего III отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии действительного статского советника фон Фока. В ней говорилось, что в прибывшем в Санкт-Петербург обозе была «выявлена пропажа золотых монет в совокупном числе 4 500 штук. Сургучные печати по пути следования не нарушены». Указанные ценности были выплачены Персией в качестве контрибуции России по Туркманчайскому мирному договору. Отправкой сего груза занимался полномочный министр при тегеранском дворе статский советник Грибоедов А.С.

Николай I приказал немедленно отыскать исчезнувшее золото. Дознание поручили следователю III отделения надворному советнику Ивану Авдеевичу Самоварову. Допросив обозного офицера, заточённого в Петропавловскую крепость, он установил, что восьмой ключ на связке полковника Карпинского, сопровождавшего обоз, не подходил к соответствующему сундуку и, следовательно, был кем-то подменён. Изучив сургучные печати, надворный советник обнаружил в них признаки подделки и сделал вывод о том, что преступление было совершено в Ставрополе.

Прибыв на место, столичный посланник узнал о бесследном исчезновении офицера Интендантства — поручика Корнея Рахманова.

Остановившись в доме № 8 по Комиссариатской улице, принадлежащем тогда полковнику Игнатьеву, Иван Авдеевич познакомился с его молодой женой — Агрипиной, находящейся на восьмом месяце беременности. Будущей матери часто слышались заупокойные голоса и крики взывающего о помощи пропавшего поручика. Впечатлительная молодая особа впала в сильнейшую ажитацию. На именинах Игнатьева Агриппина с горечью рассказала гостям, что недавно муж потерял часы, подаренные ему ещё генералом Ермоловым. Самоваров, растроганный тёплым приёмом, тут же презентовал хозяину свой золотой хронометр.

Надворный советник понимал, что бесследное исчезновение Корнея Рахманова вероятно было связано с кражей персидских монет. Войдя в круг местного общества, он вдруг осознал, что каждый из его представителей имел собственный мотив для убийства Рахманова.

Вскоре Иван Авдеевич раскрыл способ кражи золота и нашёл в дальнем углу соляного склада старый подземный ход, прорытый ещё при строительстве фортеции в славные суворовские времена. Там же обнаружили и серебряную пуговицу от мундира Рахманова, опознанную его женой. По подозрению в краже и покушении на следователя был арестован штабс-капитан Рыжиков, полностью отрицавший свою вину.

Из-за выступлений горцев и проступившей на несущей стене Интендантства трещины, дальнейшие земляные работы пришлось приостановить, и Самоваров был вынужден вернуться в столицу. Но за триста вёрст до берегов Невы он понял, кто являлся истинным злодеем, и потому развернул экипаж обратно.

Прибыв в Ставрополь, следователь узнал, что Агриппина умерла во время преждевременных родов, но на свет появилась девочка, наречённая Елизаветой. Её отец оставил дочь на попечение тестю, а сам, в составе экспедиционного корпуса, отправился на усмирение непокорных кабардинцев.

Самоваров с казачьим охранением выдвинулся в крепость Прочный Окоп — место предполагаемого прибытия отряда, но встретил там лишь изрубленное тело полковника Игнатьева, спасшего ценой своей жизни передовую колонну.

На торжественных похоронах погибшего героя случились странные мистические события, связанные с появлением Следи — тени умершего человека. Понимая, что преступника уже нет в живых, надворный советник навсегда покидает охваченный войной Кавказ, так и не раскрыв до конца тайну исчезновения персидского золота. И вот через много лет его дело продолжил присяжный поверенный Ставропольского Окружного суда Клим Пантелеевич Ардашев.

Однако во время прогулки в Алафузовском саду в инвалидном кресле обнаружили труп хозяйки особняка — Елизаветы Родионовны Загорской, с вставленной в правое ухо вязальной спицей.

По подозрению в убийстве полиция тогда арестовала Аркадия Викторовича Шахманского — внука погибшей и одновременно наследника большей части недвижимости, да к тому же ещё и левшу, который теперь запил и повесился.

Присяжный поверенный, уверенный в невиновности Шахманского, защищал его в суде, и в первый же день процесса расставил настоящему преступнику ловушку, умышленно допустив утечку информации о возможном местонахождении персидского золота. Но на месте пресловутых монет настоящий убийца Загорской обнаружил лишь пожелтевшее от времени покаянное письмо полковника Игнатьева и… направленный на него «Смит и Вессон» тогдашнего начальника сыскного отделения Поляничко.

Арестованный преступник, квартировавший в доходном доме, оказался правнуком поручика Рахманова, запертого в подземелье полковником Игнатьевым восемьдесят один год назад. Разгадав послание прадеда (положение часовых стрелок на циферблате: 4 ч. 45 м. = 445 шагов от начала подземелья до клада), он понял, что сокровища спрятаны где-то на территории усадьбы дома № 8 по Александрийской улице и стремился получить их любой ценой.

По действующему духовному завещанию дом принадлежал Аркадию Шахманскому, а стало быть, имелся единственный способ лишить его недвижимости — убить наследодателя, обвинив в этом наследника, который в таком случае терял право на завещанное имущество. В будущем злоумышленник намеревался обвенчаться с внучкой Загорской — Глафирой. Многочисленная публика узнала всё это из заключительной речи защитника на второй день судебного процесса, завершившегося очередным громким триумфом знаменитого адвоката.

Ардашев тогда был единственный, кто вычислил точное местонахождение клада, однако он решил оставить Богом проклятые сокровища там, где их когда-то спрятал несчастный поручик… И вот, спустя много лет, то страшное предвестие сбылось — не стало последнего представителя рода Игнатьевых — Загорских — Шахманских.

— Значит, Следь снова пришла, — заключил Ардашев.

— Что? — не понял полицейский.

— Следь — тень человека, появляющаяся перед его смертью. Её по-разному называют. Кто кличет Стенью, а кто — двойником. Как гласят русские предания, обычно двойники прячутся до тех пор, пока их хозяевам не приходит пора умирать. Тогда они появляются перед ними, или их родственниками.

— Да-да, слыхал нечто подобное, — кивнул Антон Филаретович. — Помимо хозяев их ещё видят собаки и кошки. Говорят, если собака смотрит широко раскрытыми глазами за спину человека — значит, она увидела двойника, от которого совсем не падает тень. Да и в зеркале он не отражается.

— Как бы там ни было, а с Аркадием Викторовичем надо проститься, — статский советник слегка поклонился и зашагал к дому № 8.

Открытая настежь калитка, люди, толпящиеся у входа, похоронный экипаж, запах кадила, дьяк, которого, как потом выяснилось, за немалую сумму удалось уговорить отпеть человека, чей путь на этой земле закончился страшным грехом перед Господом — самоубийством. Всё говорило о том, что последний потомок полковника Игнатьева отправился на Небеса, к своим ушедшим родственникам.

Гроб с телом покойного стоял на улице на двух табуретках. Лицо Аркадия Викторовича приняло синий оттенок. Волосы, когда-то чёрные, давно посидели. Седой были борода и усы. Нос и подбородок заострились. Чёрный муаровый галстук скрывал шею.

Вокруг сидели старухи-читальщицы. Сослуживцы Шахманского, начинавшего карьеру ещё коллежским регистратором, стояли со свечами в руках. Вдруг Ардашев почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он обернулся. Чуть поодаль стоял человек с бородой и усами. Встретившись взглядом с бывшим адвокатом, он неожиданно развернулся и зашагал прочь. Лицо незнакомца казалось знакомым, но кто это Ардашев так и не смог вспомнить. Совсем рядом вертелась какая-то полная дама в траурной накидке. На лбу у неё блестели капли пота. Женщина с интересом посматривала на статского советника и, наконец, когда дьяк ушёл, не выдержав, спросила:

— Простите, сударь, а не вы ли Клим Пантелеевич Ардашев?

— Я.

— Ой, я видела вас в суде! Вы тогда в суде отстояли честное имя покойного. Вам весь зал аплодировал. Ой, запамятовала, в каком же году это было?

— В девятом. А вы, простите, кто будете?

— Авдотья Петровна Акиншина. Я живу по соседству. Родственников у Аркадия Викторовича не осталось. Даже похоронить некому.

— Знаете, у меня есть к вам одна просьба, — молвил статский советник. — Не могли бы вы раздобыть портняжный клеёнчатый аршин? На худой конец сгодится кусок верёвки и деревянная ученическая линейка.

— Аршин у меня есть. Но наступило время для выноса тела.

— Думаю, ничего не случится, если похоронная процессия начнётся несколькими минутами позже.

— Хорошо. Тогда схожу за ним.

Ардашев осмотрел двор. С тех пор, когда он наведывался сюда чуть ли не каждый день по просьбе дочери полковника Игнатьева, прошло немало лет. В яблоневом саду всё так же пахло цветами. Вековой клён, ещё живой, заботливо прикрывал от солнца широкими зелёными ветвями землю. Колодец, из которого ушла вода, не стали засыпать, а просто забили досками. Поодаль высилась новая беседка. «А старую, помнившую детство старушки Загорской, видимо, разобрали. И плюща нет, который её держал, вырубили» — грустно подумал бывший адвокат.

— Вот, пожалуйста, — раздался женский голос.

Клим Пантелеевич повернулся. Авдотья Петровна протянула портняжный аршин.

— Я прошу вас вывести со двора всех людей. Мне надобно осмотреть шею покойного, — сказал Ардашев.

— А зачем? Ведь доктор уже дал заключение, да и полиция уже была…

— И, тем не менее, я хотел бы, чтобы вы мне помогли.

— Как скажете, Клим Пантелеевич, как скажете.

Через несколько минут двор опустел.

— И что я должна теперь делать? — вопросила Акиншина.

— Развяжите, пожалуйста, галстук, расстегните воротник и приподнимите голову покойного.

Соседка в точности выполнила указание статского советника, который пропустил под шею Шахманского аршин и сомкнул его у самого кадыка. Затем вновь просунул под шею, ещё раз что-то измерил и сказал:

— Благодарю вас за помощь. Я закончил исследование. Повяжите галстук обратно и можете начинать вынос тела.

— Но я хотела бы знать, для чего вы всё это проделывали?

— Сейчас ещё рано что-либо утверждать, — неохотно ответил Клим Пантелеевич. — Необходимо осмотреть комнаты. Для этого мне понадобятся ключи от калитки и дома. У вас не будет лишних?

— Да-да, вот, — она сняла со стены дома небольшую связку ключей, протянула и добавила: — Это его. Возьмите. У меня свои. Аркадий Викторович сам отдал мне дубликаты. Боялся, что ночью удар может хватить, и никто не узнает. Я иногда наведывалась к нему. Сидели в беседке, чай пили, разговаривали.

— Что ж, пожалуй, я пройду внутрь. Надеюсь, вы не возражаете?

— Нет-нет, извольте.

— Вот и отлично, — кивнул Ардашев и шагнул в переднюю.

Бывший доходный дом Загорской теперь уже не был доходным. Его самая большая часть с комнатами постояльцев была распродана, и Шахманскому остались лишь кухня, гостиная и спальня на первом этаже. Именно поэтому и появился второй вход не изнутри, как раньше, а с улицы. Эти две части никак не сообщались друг с другом и старый проход заложили кирпичной стеной. У покойного владельца не было даже кабинета. Все свои бумаги и книги он хранил в гостиной.

Клим Пантелеевич обследовал письменный стол, открыл выдвижной ящик, но ничего достойного внимания так и не нашёл. Неожиданно его взгляд упал на книжицу в коленкоровом переплёте, стоящую на полке. Она была слегка выдвинута, и это наводило на мысль, что её недавно брали. Он снял её и пролистал. Это оказался дневник Шахманского, который он вёл крайне нерегулярно, от случая к случаю. В основном, в нём присутствовали записи о погоде, чьи-то изречения, названия прочитанных книг и список трат с указанием названий продуктов и цен. По всему было видно, что Шахманский жил скромно. Встречались и поэтические строки, наполненные грустью и предчувствием скорой смерти. Без сомнения, хозяин старого дома был подвержен ипохондриям. Но под последней записью без даты стояла карандашная надпись: «Вот мы и встретились, господин адвокат. Я шлю вам привет с того света. Скоро увидимся».

Статский советник вернул книжицу на место, достал коробочку монпансье, положил под язык красную конфетку и вышел во двор.

Похоронная процессия уже скрылась за поворотом. Широко выбрасывая вперёд трость, бывший присяжный поверенный зашагал к зданию, именовавшемуся когда-то полицейским управлением.

 

Глава 2. Загадочные обстоятельства

Антон Филаретович Каширин сидел в своём кабинете, прихлёбывал чай и читал поступившие сведения о преступлениях за минувшие сутки. Стук в дверь заставил его поднять голову. В комнату вошёл человек среднего роста с аккуратной боцманской бородой и усами-подковой. Ворот сорочки был расстёгнут. Перемотанной бинтом рукой, он перекрестился на икону.

— Что у вас, Сергей Валерьевич?

— К вам господин Ардашев.

— Хорошо, — вставая со стула, сказал сыщик и спросил: — А ваша рана, вижу, так и не заживает?

— Пуля прошла по касательной. Да чего уж там, потерпим.

— А что говорят доктора?

— Да ну их, — махнул больной рукой Ерёмин. — Надоели со своими перевязками и компрессами.

— Нет, вы уж дорогой мой, так не говорите. Они своё дело знают. Следуйте их советам неукоснительно. Договорились?

— Куда ж от них денешься.

— Вот и ладно. Что ж, просите Ардашева.

Помощник кивнул и вышел.

Из-за приоткрытой двери послышались шаги на лестнице, и в дверях показался статский советник.

— Проходите, присаживайтесь, — гостеприимно предложил Каширин.

— Благодарю. Вижу у вас новый агент?

— Да, на редкость приятный человек. Воспитан, из хорошей семьи. Бежал от красных. Скрывался. Его у большевиков ничего кроме виселицы не ожидало. Попросился к нам. Опыта маловато, но ничего, научится. Правда, немного тугодум. Но с выводами торопиться не буду, посмотрю, как будет работать. Достаточно смел. Четвёртого дня пытался остановить одного подозрительного субъекта, но тот открыл стрельбу и сбежал. Ему руку и задело. Сколько раз ко мне зайдёт, столько на икону и перекрестится. Уважаю таких. Да. — Каширин уселся напротив и, хитро улыбнувшись, спросил: — А вы, я вижу, Клим Пантелеевич, после похорон решили ко мне наведаться. Небось, сомнения одолели в отношении самоубийства Шахманского?

— Да нет никаких сомнений, Антон Филаретович. Аркадий Викторович не совершал самоубийства. Его удавили.

— Позвольте, но доктор осматривал труп. Никаких следов насилия не обнаружил, — удивлённо выговорил начальник городского сыска.

— Так их и не будет. Скорее всего, злоумышленник пробрался в дом, подкрался к спящему Шахманскому, накинул петлю на шею и задушил. А сымитировать убийство — труда не составляло.

— Но как вы об этом узнали?

— Я измерил обхват шеи и длину странгуляционной борозды. При убийстве с имитацией самоубийства через повешенье она будет составлять ровно столько вершков, сколько и обхват шеи, тогда как при обычном суициде через повешенье странгуляционная борозда всегда меньше. Другими словами, при реальном суициде петля не полностью облегает шею. В нашем же случае длина отпечатка верёвки составляет обхват шеи погибшего, то есть замкнутый след. Это свидетельствует о том, что его задушили, а потом уже мёртвого подвесили. Да что это я вам объясняю? Вы и без меня это прекрасно знаете.

— Допустим, вы правы. И Шахманского убили. Но как же тогда быть с предсмертной запиской? Она же написана его рукой?

— Вероятнее всего нет. Знаете, я осмотрел его комнату и нашёл дневник. Все записи выполнены чернилами, а последняя строчка, как и в записке, — карандашом.

— И что?

— Это имитация почерка покойного. Ведь практически невозможно совершенно точно подделать текст, написанный пером и чернилами. Мало того, что перья разные, так ещё и нажим на перо у каждого свой. А вот карандашом — намного проще. И преступник об этом был осведомлён.

— Пусть так. А о чём говорила эта строка?

— «Вот мы и встретились, господин адвокат. Я шлю вам привет с того света. Скоро увидимся».

— Вот это да! — сыщик поднялся и заходил по комнате. — По-вашему, выходит, это написал убийца?

— Вне всякого сомнения.

— Хорошо, но как он мог знать, что вы начнёте листать дневник?

— Тут всё просто. Во-первых, он поставил его на видное место — на уровне глаз, а во-вторых заметно выдвинул, чтобы обратить моё внимание.

— Думаете, Нетопырь вернулся?

— Вероятно.

— Но, насколько я помню, он был приговорён к пожизненной каторге. Такие под амнистию Керенского не попали.

— Ах, дорогой Антон Филаретович! О чём вы? Кто там особенно разбирался? Достаточно было объявить себя политическим заключённым, или даже взять имя другого арестанта. Разве вы не слышали о таких проделках?

— Да, бывало всякое. Но такого безобразия, как сейчас никогда случалось. Ну хорошо, допустим, это Нетопырь. Но как вы собираетесь его отыскать? Девять лет прошло. Это вы почти не изменились, разве что седины добавилось да несколько морщин стали глубже. А каторжанин? Там за год человек меняется, как за пять на воле. К тому же, эти безголовые большевики уничтожили всю нашу картотеку. Не осталось ни фотографических карточек, ни регистрационных карточек.

— Есть у меня одна мысль, — задумчиво выговорил Ардашев.

— И, как всегда, вы мне эту мысль не раскроете, не так ли? — улыбнулся полицейский, снова сел, сделал глоток чая и поставил чашку на стол.

Ардашев покачал головой.

— Эх, Клим Пантелеевич, мне иногда кажется, что вы весь состоите из принципов. Как вы вообще живёте? Вы что никогда не грешите? Не прелюбодействуете? Не напиваетесь, в конце концов? Должны же вы как-то расслабляться?

— Да бросьте вы, Антон Филаретович лепить из меня ангела небесного. Грешу, как же без этого. Карты, бильярд — и всё на деньги. Играю не для того, чтобы куш сорвать, а дабы получить удовольствие. Нервы пощекотать. А пью, как все, не только по праздникам, но иногда и за ужином. Спиртное для меня — часть трапезы, а не попытка уйти от реальности. Да и зачем от неё уходить? Надобно самому управлять обстоятельствами, а не наоборот. А для этого трезвый рассудок нужен… Что касается фривольностей с дамами, то, поверьте, нет никакого желания. Привык я к Веронике Альбертовне, как портной к иголке. Да, красивых женщин много, но все ли умны, преданы и не капризны? И потом, как вы знаете, поносило меня по свету, дай Боже, а супружница преданно ждала каждого моего возвращения. И после ранения помогла на ноги встать. Для меня измена — некое предательство по отношению к ней. Что ж, до расслабления, то, кроме карт и бильярда, есть ещё два способа: чтение и сочинительство. Правда, последнее время было совсем не до писательских дел. А вообще без книг жизни не представляю. Всё-таки, синематограф не так интересен.

— Особенно, когда во время сеанса происходит убийство, да? Помнится, в тринадцатом году вы раскрыли убийство Харитона Акулова — тапёра в кинематографе «Модерне». И как ловко! Я тогда и представить не мог, что такой порядочный человек пойдёт на преступление. А вы раскололи его, как грецкий орех. Мало того, что злодея отыскали, так ещё и пьесу для городского театра сочинили. Простите, запамятовал название…

— «Мёртвое пианино».

— Вот-вот…Но давайте вернёмся в девятый год. Золото тогда ведь так и не нашли, хотя по всему выходило, что оно осталось в Ставрополе. Вы, случаем, не знаете, где оно?

— Я могу только предполагать. Но любые предположения сродни гаданиям на кофейной гуще, — Ардашев помолчал и сказал: — Я решил перевернуть последнюю страницу в деле персидского золота.

— Моя помощь вам не понадобится?

— Благодарю за предложение, но постараюсь справиться самостоятельно. У вас и так много работы с этими красными подпольщиками.

— Это вы точно подметили, — вздохнул Каширин. — Развелось, как клопов. Третьего дня неизвестные бросили зажигательную бомбу в открытое окно «Ставропольских ведомостей». Просто счастье, что бутылка угодила в пустой камин. Пожар успели потушить. Журналисты до сих пор трясутся, как зайцы, и очередной номер газеты не вышел.

— А что была за бомба? С запалом?

— Не знаю… Но огонь появился сразу, как только она разбилась. Да у меня и осколки сохранились. — Сыщик поднялся из-за стола, открыл шкаф, достал картонную коробку и снял крышку. — Извольте.

Клим Пантелеевич взял в руку оплавленный кусочек стекла, посмотрел его на свет, зачем-то понюхал и заключил:

— Это части от большой аптечной склянки.

— Весьма возможно, — Антон Филаретович пожал плечами. — Колба, склянка, бутылка от пива или шампанского. Какая разница?

— Разница есть. Но об этом позже… Суммируя ваши сведения, прихожу к выводу, что в Ставрополе, под носом контрразведки Добровольческой армии орудует организованная подпольная сеть, руководимая большевистским резидентом. Скорее всего, среди её членов действует строжайшая конспирация. Так что выйти на резидента через мелких сошек вряд ли удастся. Они могут его и не знать, а получать приказы через посредника. Система известная и весьма распространённая во многих странах.

— Вы, как всегда, правы. Контрразведка не справляется. Красные стремятся посеять в городе панику. Вот меня и подключили. А как иначе? В трёх колодцах у Осетинских казарм вода отравлена. Хорошо, что вовремя проверили. Спасибо местным жителям. Донесли, что какой-то подозрительный тип там крутился рано утром. Бабы шли по воду и заметили.

— Тогда, пожалуй, я склоняюсь к мнению, что в данном случае, возможно, действует и дилетант от разведки. И потому не исключаю, что он лично встречается с подпольщиками и, следовательно, им хорошо известен. Однако пока, как видите, мои умозаключения больше напоминают догадки, кои противоречат друг другу. Мне нужно время, чтобы во всём досконально разобраться. Скажите, Антон Филаретович, а есть у вас какой-либо план поимки господ большевиков?

Каширин поскрёб подбородок и неуверенно ответил:

— Документы проверяем, паспорта…Народ опрашиваем. Обыски проводим, но пока безрезультатно. Да какой тут план? Это ж не украденную лошадь искать!

— Без плана ничего не выйдет. В данном деле важна наблюдательность и умение выстроить логическую цепочку поступков вероятного противника. — Ардашев улыбнулся. — При неукоснительном соблюдении некоторых моих условий я берусь раскрыть резидента к сегодняшней полуночи. Возможно, удастся найти и его помощников. Но это уже, как получится. Главное — руководитель. Хотите пари на бутылку настоящего мартеля?

— Право, Клим Пантелеевич, вы меня озадачили, — Каширин посмотрел в потолок и проронил задумчиво: — вы хотите сказать, что отыщете главаря к двенадцати ночи?

— Совершенно верно.

— И вы, — Каширин замялся, — в самом деле, назовёте мне его имя?

— Безусловно.

— А потом я смогу его самолично арестовать? — с затаённой радостью в голосе осведомился Антон Филаретович.

— Естественно. Не забудьте прихватить малые ручные цепочки. А в моих правилах игры ничего не меняется с самого девятьсот седьмого года, когда я только начинал работать присяжным поверенным Ставропольского Окружного суда. Разве вы не помните, что покойный Ефим Андреевич Поляничко всегда получал лавры раскрытых мною преступлений?

Начальник сыска посветлел лицом и выпалил:

— О да! Я, грешным делом, страсть, как ему завидовал.

— Давайте условимся так: встречаемся сегодня в полночь на кладбище Успенской церкви. Там есть старый армянский склеп. Справа от главного входа. Рядом с ним я и буду вас всех ожидать. Идёт?

— Простите, а кого всех? — Каширин недоумённо поднял брови.

— Ах, да, сразу забыл предупредить: возьмите с собой вашего помощника. Боюсь, может начаться перестрелка и лишний ствол нам не помешает. Не возражаете?

— Бог мой! Конечно, нет! Приведу столько людей, сколько прикажете.

— Нет, больше никто не понадобится.

— И более того: всей душой желаю вам выиграть сие пари.

— И ещё один уговор: о нашем споре никто не должен знать.

— Буду нем, как пень.

— Тогда, пожалуй, всё. Мне пора. Честь имею.

— До свидания, Клим Пантелеевич.

Сделав пару шагов, Ардашев обернулся и сказал:

— Если проиграете, то прихватите к коньяку шоколад «Фабрики Абрикосова». С миндалём. Раньше продавался в таких синих обёртках. Он хорошо оттеняет вкус мартеля. Надеюсь, вам удастся его достать.

— Да-да… — пролепетал Антон Филаретович, — постараюсь. Всенепременнейше.

Дверь закрылась.

Каширин слышал, как на лестнице гулким стуком отдавались шаги своего старого знакомого, слившиеся причудливым образом с ударами большого колокола Казанского Кафедрального Собора. «Господи! — грустно подумал полицейский. — Бывший тайный агент МИДа, бывший адвокат, бывший писатель и драматург, счастливый, в общем-то, человек, умница, каких свет не видывал, но что будет с ним завтра? А со мной? — Глядя на икону в правом углу, он перекрестился и произнёс одними губами: — Верни, Спаситель, всё, как было раньше. Верни. Очень тебя прошу!».

 

Глава 3. Резидент

Нет, революционером он никогда не был. Происхождения был дворянского, но всегда симпатизировал тем, кто боролся с самодержавием. Родителей лишился ещё в раннем детстве и воспитывался у тётушки. В демонстрациях участия не принимал, усердно учился в университете, служил инженером на заводе в Петрограде, потом поступил в школу прапорщиков и, закончив её, ушёл на фронт.

Старая Россия с её городовыми, узаконенной проституцией, пресыщенных излишествами попами, распутинщиной, бесконечной сменой правительств, высокомерием чиновников, ненужной народу войной, когда шли в атаку на немецкие окопы почти без патронов, опостылела ему, как вой неизлечимо больной собаки, посаженной на цепь.

Когда большевики устроили октябрьский переворот, и армия стала разваливаться, он, как и многие, сорвал погоны и вернулся домой, в Петроград. «Революция смоет грязь, накопившуюся в России за целое тысячелетие. Она пройдёт по городам и сёлам свежим очистительным ливнем», — думалось ему холодными вечерами в нетопленной комнате. Но рассуждать — одно, а совершать поступки — сосем другое. И он всё ждал. Всё осматривался. Не торопился с выбором.

Только перемены в жизни чаще всего приходят неожиданно. Так случилось и с ним. И из стороннего наблюдателя, симпатизирующего большевикам, он превратился в одного из них.

В конце декабря прошлого года, он встретил бывшего сослуживца, унтер-офицера его полка, поступившего на службу во Всероссийскую чрезвычайную Комиссию. Вот он-то, хорошо помнивший их общие разговоры на фронте о необходимости революции в России, и предложил недавнему прапорщику вступить в только что созданную организацию по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Образованных чекистов было мало, и его приняли с радостью. За первый месяц не раз приходилось участвовать в обысках и арестах, а один раз даже расстреливать контрреволюционеров. К чужой смерти он относился философски, успокаивая себя тем, что все эти убийства — необходимая часть борьбы добра со злом и обойтись без жертв никак нельзя. Да, первый выстрел в безоружного человека дался трудно. Рука дрожала, указательный палец никак не мог побороть спусковой крючок револьвера. И всё-таки он выстрелил и попал точно в лоб молодому поручику, смотревшему на него с презренной, высокомерной улыбкой. Запахло порохом. Труп свалился почти бесшумно, точно огромная тряпичная кукла упала на пол. Но ничего, свыкся. Вскоре он стал членом РКП (б).

В начале февраля его и ещё девять человек неожиданно послали в Москву на специальные закрытые месячные курсы по ведению нелегальной разведочной деятельности. Было ясно, что всех отправят в разные места, находящиеся под властью белогвардейцев. Обучение состояло из занятий по стрельбе, технике изготовления самодельных бомб и шифрования. Разъяснялась так же и организация подпольной работы. Вскользь знакомили со способами вербовки и методами получения информации, как из официальных, так и неофициальных источников. Учили бывшие царские офицеры, перешедшие на сторону новой власти и вернувшиеся из ссылок революционеры, помнившие Ульянова (Ленина) ещё в самом начале его политического пути.

Курсы закончил с отличием и, как ему было рекомендовано, в портерной, где тайно собирались контрреволюционеры, удачно познакомился с поручиком и штабс-капитаном, которые решили отправиться на юг, чтобы вступить в Добровольческую армию. К Деникину добирались вместе.

Дорога заняла неделю. Наконец, он оказался на территории, занятой белыми. Документы были подлинными и сомнения не вызвали. Так и стал он резидентом агентурной разведки штаба 10-й Красной армии.

Выдавать себя за другого человека всегда непросто, а тем более, заниматься той деятельностью, в которой не имел опыта. Но пока всё складывалось вполне удачно. В Ставрополе оказался вместе с вернувшимися беженцами. И вот теперь через связного ему приказали наладить подпольную работу. Обо всём этом легко говорить, но много ли может сделать человек после скороспелых месячных курсов? Только у молодой Советской республики иного выбора не было, как и не имелось его и у новоявленного красного разведчика.

Как бы там ни было, но боевую группу, состоящую из пяти человек, он создал, нарушив, правда, главное незыблемое правило разведки — не раскрываться перед всеми членами подполья, чтобы не подвергать себя опасности в случае ареста одного из соратников. Да и, чего греха таить, сама группа была, что называется, «сырая». Радовало, правда, то, что ему удалось завербовать человека, который мог без всяких подозрений находиться на перроне станции Тихорецкая, собирать нужную информацию о переброске войск белых и передавать её в Ставрополь. А уже отсюда она уходила в штаб армии через телеграфиста. Но и этого наблюдателя надо было учить всем премудростям разведки, ведь без знания элементарных правил легко совершить ошибку и передать недостоверные сведения. К примеру, если видишь товарный состав из шестидесяти вагонов с задраенными дверями, то это значит, что он следует порожняком, а если насчитал тридцать — сорок вагонов, стало быть — гружёный войсками. Или, если в открытой теплушке по восемь лошадей, то, выходит, во всём составе сотни три казаков. И таких премудростей было много. Но откуда неопытный человек может это знать?

Вот и сейчас он направлялся на встречу с подпольщиками, чтобы лично проинструктировать каждого о новых заданиях и предстоящих акциях.

На Воронцовкой улице, у магазина модной одежды, он замедлил шаг, остановился у витрины, делая вид, что рассматривает манекена, одетого в модный костюм, и, удостоверившись в отсутствии слежки, перешёл через дорогу. В лавке с вывеской «Колониальные товары» на двери, в её стеклянной части, виднелась табличка «открыто». Она висела неровно, под тупым углом, как и положено перед встречей. Это означало, что явка не провалена. Он потянул бронзовую ручку на себя и зашёл.

 

Глава 4. Гиблое место

Дневная жара спала, и плотная, как накидка фотографа, темнота легла на город. Ставрополь засыпал. Фонари Николаевского проспекта зажигались, как и раньше, в девять пополудни. В этой непроглядной черноте они казались маяками в безбрежном океане ночи.

Ардашев вышел из дома за четверть часа до полуночи и зашагал к церкви во имя Успения Пресвятой Богородицы. Месяц спрятался за тучи, и на Ярмарочной площади — недавнем месте казни большевиками братьев Ртищевых — ничего не было видно. Слышался лай разбуженной собаки и стук железных колёс водовозки, одиноко катившей по мостовой.

Дорога не заняла много времени. Калитка на кладбище была открыта, и статский советник направился к армянскому склепу, что располагался с правой стороны храма, выстроенного ещё в далёком 1849 году. Его белые стены смотрелись светлым пятном среди стволов старых клёнов. Неподалёку завиделись два знакомых силуэта — Каширин и Ерёмин.

— Доброй ночи, господа, — тихо выговорил бывший присяжный поверенный. — Всё тихо?

— Да, — ответил Каширин.

— Давно ждёте?

— Минут пятнадцать, — уточнил Ерёмин.

— Оружие наготове?

— Естественно, — начальник сыска распахнул пиджак. За поясом торчал наган.

— Отлично. А у вас? — глядя на Ерёмина, полюбопытствовал Ардашев.

— Да вот.

— О парабеллум! Позволите?

— Конечно, — помощник Каширина протянул пистолет.

— Клим Пантелеевич, уже полночь, — нетерпеливо проговорил Антон Филаретович. — Он скоро явится?

— Кто?

— Тот, кого мы ждём — красный шпион.

— А он уже здесь, — разглядывая оружие, ответил Ардашев.

— Да? — удивился начальник уголовно-розыскного отделения. — В самом деле? И где же он?

— Рядом с вами, — направив парабеллум на Ерёмина, вымолвил статский советник и добавил: — Снимите с руки повязку.

— Вы в своём уме? — растеряно вопросил тот.

— Делайте, что вам говорят.

Ерёмин развязал бинт. На руке засветился рубец.

— Что и требовалось доказать, — усмехнулся Клим Пантелеевич. — Рана от фосфорного ожога всегда прекрасно видна в темноте.

— Что всё это значит? — возмутился Ерёмин. — О чём вы? Какой фосфор?

— Да тот самый, который вы поместили в бутылку с сернистым углеродом. Воспламенение наступает сразу при разбитии бутылки, то есть при доступе кислорода. Но чтобы собрать такую бомбу, необходимо точно рассчитать пропорцию этих двух соединений. И здесь важно не ошибиться. В противном случае, бомба не загорится. Однако для настоящего профессионала это не составит особого труда. Вас этому неплохо научили. Но вот незадача: вы проявили неосторожность и обожгли руку. Досадная случайность. Но что поделаешь?.. Затем вы доставили бутылку на явочную квартиру, вернее, в лавку «Колониальные товары», что на Воронцовкой улице и передали одному из подпольщиков. Вот он-то уже и бросил её в открытое окно редакции «Ставропольских ведомостей». Кстати, вы и сегодня туда захаживали. Я следил за вами. Господи, вы бы хоть научили своих коллег азам конспирации: появляться на явочной квартире и покидать её нужно с интервалом пять — десять минут, а не выскакивать оттуда один за другим, как гимназисты с последнего урока. Слава Богу, у Почтамта мне удалось нанять ватагу мальчишек, которые и проследили за каждым из ваших соратников. Не сомневаюсь, что сегодня ночью все пятеро будут арестованы и предстанут перед судом.

Клим Пантелеевич повернулся к застывшему от изумления полицейскому:

— Чего вы ждёте, Антон Филаретович? Надевайте наручники на своего помощника. Да обыщите его хорошенько. У вас сегодня и так будет беспокойная ночь. Вам предстоит арестовать ещё пять человек и провести обыски по месту их службы и жительства.

— Да-да, — вышел из оцепенения Каширин, и малые ручные цепочки закрылись на запястьях Ерёмина. Он похлопал задержанного по карманам, вынул спички, портсигар, документы и спросил: — И всё-таки, Клим Пантелеевич, когда вы его заподозрили?

— Сегодня. Днём стояла неимоверная жара. И когда вошёл ваш помощник с расстёгнутым воротом сорочки, я заметил, что у него на шее нет нательного крестика. А ведь крестился на икону, что у вас стояла. Это обстоятельство меня насторожило. Как известно, красные не носят ни крестиков, ни образков. А ваш рассказ о зажигательной бомбе и обстоятельствах его поранения только добавили уверенности в том, что Ерёмин и есть большевистский резидент. Окончательно я в этом убедился, когда следил за ним и довёл до лавки «Колониальных товаров». Вот, возьмите его оружие и адреса остальных, — Ардашев протянул парабеллум и полулист почтовой бумаги. — Только задерживайте этих голубчиков одновременно. Думаю, вам следует связаться с начальником контрразведки. Владимир Карлович, не простит, если сам не поучаствует в поимке подпольщиков. Не знаю, как вы, а я бы поступил именно так.

— Вы правы. Так и сделаю, — закивал Каширин и спросил: — А почему вы решили арестовать его именно здесь на Успенском кладбище, а, допустим, не у него дома?

— Во-первых, он мог заподозрить неладное и не открыть дверь. Тогда нам бы пришлось выкуривать его с помощью солдат. Шуму наделали бы много, и сообщники могли затаиться. А во-вторых, со старым склепом связан один мой афронт. Если помните, именно здесь ещё в седьмом году я устраивал засаду на Рамазана Тавлоева, по кличке Рваный. Тогда он от меня ушёл. Охоту на него испортил сегодняшний начальник контрразведки, а в то время — жандармский ротмистр Фаворский. Владимир Карлович появился с «летучей мышью» совсем не вовремя, и раненный каторжанин бежал. Бытует мнение, что старый армянский склеп приносит несчастье и рядом с ним нельзя долго находиться. Как и почему эта усыпальница появилась здесь, а не на армянском кладбище, что за рекой Ташлой, никто толком не знает. На этот счёт ходят разные легенды… Словом, я решил вновь испытать судьбу. Как видите, всё сложилась удачно и большевистский лазутчик пойман.

— Господи, какая чепуха! — арестованный покачал головой.

— Замечу, сударь, что вас научили делать зажигательные бомбы, а вот лечить фосфорные ожоги — нет. Если бы вы смыли кусочки фосфора тампоном, а потом обработали бы медным купоросом, то никаких следов уже бы не осталось. И мне трудно было бы доказать вашу вину. Вы же, как я понимаю, смазали ожог маслом, и фосфор ещё глубже проник в тело. Потому рана и светилась, — заключил статский советник.

— Вам бы, господин Ардашев, детские сказки писать, — натянуто улыбнулся Ерёмин.

— А ну давай, краснопузый, двигай! — прикрикнул Каширин. — Ишь разговорился!

— Вам помочь его отконвоировать? — шагая рядом, осведомился статский советник.

— Нет, ну что вы. Сам справлюсь. И как это я не обратил внимания, что он без крестика?

— Ничего страшного. Главное, я заметил, — улыбнулся Клим Пантелеевич и сказал: — Ладно, тогда я пойду быстрее. Надобно хорошенько выспаться. Завтра, как я уже говорил, постараюсь поставить точку в истории персидского обоза. Ну а вам, Антон Филаретович, желаю неспокойной, но удачной ночи!

— А вы уверены, что отыщите старый клад без меня? — с надеждой спросил полицейский.

— У вас теперь и так дел невпроворот. Разговорить эту красную публику будет не просто. Кстати, вот возьмите электрический фонарь. Я прихватил на всякий случай.

— Благодарю.

— Честь имею.

— До свидания.

Клим Пантелеевич прибавил шагу и вскоре скрылся за церковной оградой, но не успел дойти до угла улицы, как позади него раздались два выстрела. Он вынул браунинг и побежал назад. Прямо перед храмом с наганом в руке стоял Каширин и светил фонарём. Рядом, в кровяной луже, лежал Ерёмин. Резидент, судя по всему, был мёртв.

— Что случилось? — спросил статский советник.

— Да вот, гад, удрать хотел, — утирая рукавом пот, выговорил сыщик. — Пришлось стрелять.

— Плохо, очень плохо. Он был нужен живым. Надобно срочно провести остальные аресты.

— Да-да, непременно, — виновато закивал полицейский и проронил: — И всё-таки, армянский склеп, и правда, гиблое место.

— Иисусе Христе! — раздался чей-то голос.

Статский советник обернулся. Позади него стоял седой старик с испуганным лицом.

— Я здешний сторож при храме, а вы кто, господа, будете?

— Сыскная полиция, — по привычке ответил Каширин.

— А убиенный кто ж? — указывая на труп, спросил сторож.

— Большевик, — бросил полицейский. — Оставайся, дед, здесь до приезда санитарной кареты. Сторожи мертвяка. Ясно?

— Так точно, что вашбродь. Мы люди понимающие, военные. Я, вашбродь, ещё под началом его превосходительства генерала Мачканина в 76-м пехотном Кубанском полку служил. Только вот красные сгубили отца нашего Павла Александровича. Голову отрезали, нехристи. Чтоб им, извергам, пусто было. Когда хоронили, заставили с гробом бежать. Потешались над нами, хохотали, — старик смахнул слезу.

Ардашев достал из портмоне несколько керенок и сказал:

— Возьмите. Помяните души убиенных. И генерала, и большевика.

— Благодарствую. Но за красного пить не стану. Пусть его душа в аду мается. Уж больно много народу извели, ироды.

— Как хотите, — бывший адвокат сунул деньги старику в карман, убрал пистолет и пошёл прочь.

У Тифлисских ворот мелькнула чья-то тень и скрылась за деревьями. «Что ж, он начал слежку, — подумал статский советник. — Это хорошо».

Ту ночь Клим Пантелеевич спал плохо. Всё снился убитый Ерёмин.

 

Глава 5. Бездна

Рано утром Ардашев посетил Нижний базар. На дальних рядах, там, где торговали инструментами, он купил всё, что ему было необходимо: гвоздодёр, зубило, небольшую кувалду, верёвочную лестницу, солдатскую баклагу и вещмешок. В магазине «Свет» пришлось приобрести американский электрический фонарь Eveready (прежний остался у Каширина).

Вернувшись домой, он переоделся в штиблеты, легкие тёмные брюки и синюю косоворотку, какую носят мелкие лавочники, и подпоясался тонким ремешком. Потом набрал во флягу воды и вместе со свечой, спичками, инструментами и парой кожаных перчаток уложил в вещмешок. Браунинг брать не стал. Вместо него сунул в карман брюк Le Rapid — шестизарядный пистолет Бертрана, купленный четыре года назад в магазине «Оружие» на Большой Морской специально для супруги. Именно из него она поразила супостата, орудовавшего в ту пору в Петрограде. Когда сборы были закончены, Клим Пантелеевич зашёл в кабинет и на полулисте почтовой бумаги написал карандашом несколько строк. Затем запечатал в конверт и оставил на столе.

Вероника Альбертовна ещё спала. Горничная Варвара, увидев хозяина в непривычном облике, даже оступилась на пороге, но промолчала.

Уже за калиткой своего дома он остановил пустой экипаж. Извозчик тронул лошадей и покатил вверх по Николаевскому проспекту до самой Александрийской улицы. Сзади, саженей за двадцать, слышался стук железных колёс ещё одной пролётки. У дома № 8 Ардашев сошёл.

Калитка оказалась незапертой, но во дворе никого не было. На всякий случай Клим Пантелеевич набросил изнутри крючок. Раскрыв вещмешок, достал гвоздодёр, легко оторвал четыре верхние доски и заглянул внутрь. Колодец совсем высох и казался бездной, соединяющей прошлое и настоящее. Да, собственно, так и было. Забытый всеми, вырытый более ста лет назад, он снова привлёк внимание людей.

Верёвочная лестница, закреплённая сверху, упала вниз. Статский советник посветил фонарём: трёхсаженная лестница достигла дна. Спуститься по ней не составило бы труда, если бы не вещмешок, который пришлось держать в руке.

Наконец ноги почувствовали твёрдую почву. Фонарь осветил стены, выложенные ракушечником и скреплённые тонким раствором. Кое-где он отвалился, и швы были пустыми. Ардашев зажег свечу и стал водить у самых каменных стыков. Примерно на уровне груди пламя заколебалось. Тогда он поставил свечу на дно, надел перчатки, достал зубило и молоток. Несколько точных ударов и камень поддался. Клим Пантелеевич опустил его у самых ног и освятил зияющую дыру — глазам открылся подземный ход. Второй, третий и четвёртый ракушечник вытащились без особого труда. Он задул свечу, сунул в мешок и, освещая путь фонарём, пригнувшись, стал пробираться по подземной галерее. В некоторых местах потолок осыпался, и приходилось двигаться на четвереньках. Пот струился по лицу, и от нехватки кислорода дышать становилось тяжелее. Постепенно коридор становился всё выше, и можно было двигаться почти в полный рост. Вдруг Клим Пантелеевич увидел выпавший из свода камень, и положил его прямо посередине прохода. Шагов через пять Ардашев остановился, прислушался к чему-то, улыбнулся и стал пробираться дальше.

Вскоре появились поперечные галереи, потом ход повернул вправо, под дом Загорской, а затем ушёл влево и пересек дорогу по направлению к Интендантским складам. Теперь это был уже сводчатый подземный коридор в человеческий рост, который казался бесконечным.

Неожиданно луч фонаря высветил покрывшийся пылью, почти истлевший дырявый мешок, набитый золотыми монетами, рассыпанными по земляному полу. Чуть поодаль, аршина через два, лежал ещё один, и ещё… Клим Пантелеевич опустил вещмешок, нагнулся, взял одну монету и осветил. Диск был украшен восточными письменами, в центре сиял полумесяц. «Точно такая и была спрятана внутри брегета, найденного в кармане поручика Рахманова девять лет назад на Соборной горе, — вспомнил Ардашев. — Золотой туман с отчеканенным именем персидского шаха Ага Мухаммада. И год тот же — тысяча двести одиннадцатый, что соответствует нашему тысяча семьсот девяносто седьмому». Он положил персидский туман в карман брюк. «Ну вот, — с удовольствием заключил он, — в деле полковника Игнатьева и поручика Рахманова поставлена точка. Содержимое восьмого сундука фурштата, отправленного из Тавриза самим Александром Грибоедовым, найдено… Был бы жив следователь Самоваров, наверняка бы, обрадовался… Пора и мне возвращаться на свет Божий». Статский советник уже повернулся назад, но неожиданно ему в лицо ударил ослепительный луч фонаря, от которого он невольно закрылся рукой.

— Не двигайтесь. А то пристрелю. Руки поднимите. Вот так. И отбросьте ногой солдатский сидор. Фонарь — на землю. Хорошо. — Незнакомец усмехнулся. — А вы, Клим Пантелеевич, можете быть паинькой, правда, лишь в том случае, когда на вас направлен ствол кольта.

— Мой бог! Савраскин? Вы ли это? — развёл руками Ардашев.

— Как видите. Явился с того света.

— Вам идёт борода.

— А меня раздражает. Жарко. Теперь сбрею. Усы, пожалуй, оставлю. Ну какой француз без усов? В Париже все ходят с усами. Уеду отсюда, как порядочный капиталист. И, перефразируя слова классика: прощай, умытая кровью и осточертевшая Россия с красными, белыми, зелёными…А вы, поди, давно меня на каторге схоронили?

— Я понял, что вы вернулись.

— И как же это вы догадались? — бывший репортёр выдавил улыбку.

— Бросьте паясничать, Савраскин, вы же сами мне оставили знак.

— Значит, я всё правильно рассчитал. Дневник прочли?

— Да. Но неужели вы думали, что попадусь на вашу удочку и поверю, что последнюю строку, как и записку, написал Шахманский?

— А почему нет? Ведь Каширин поверил. Хотя, вы правы: не стоит сравнивать вашу голову и подсушенные временем мозги полицейского.

— У меня к вам, Георгий Поликарпович, один вопрос: зачем вы пытали удавкой Шахманского? Что он вам мог сообщить? Он же сам не знал, где спрятано золото.

— Не скажите! Всякое могло случиться. Но не убей я его, вы бы так не решились отправиться на поиски персидских сокровищ, разве нет?

— Пожалуй. Выходит, все эти дни вы следили за мной? — Ардашев наигранно поднял брови.

— Не говорите. Пришлось даже на Успенское кладбище шлёпать среди ночи. И дались вам эти большевики? Зачем с ними бороться? Взяли бы давно золотишко, купили бы себе какой-нибудь остров и жили припеваючи. Так нет! В гражданскую войну решили поиграть. Зачем она вам?

— А затем, чтобы Россией не правили ашихины, вальяно, труновы, троцкие, дзержинские… Всех не перечислить.

— К чему эта демагогия? Впрочем, ваша болтовня ничего не изменит…А на калитку надобно было замок изнутри вешать. Крючок открывается легко, лезвием ножа. Вам ли не знать?

— Что ж, не догадался.

— Бывает.

Савраскин вытер рукавом пот с лица и спросил:

— Я только понять не могу: почему вы спустились сюда в одиночку? Могли бы нагнать военных или подручных Каширина. Но нет, всё сами, всё без помощников. Жизнь не окурок, чтобы ею швыряться. Не надоело играть в Пинкертона? Неужто до сих пор вам не дают покоя лавры американского прохиндея?

— Согласен, допустил оплошность. Боялся, что не найду золота, и меня поднимут на смех. Как после этого жить в нашем провинциальном городке? Шутники проходу не дадут.

— Зря боялись. Вы же никогда не ошибаетесь. Кстати, о золоте. Соблаговолите вернуть законному владельцу монету, кою вы умыкнули прямо на моих глазах. Мой прадед, поручик Рахманов, на вас бы обиделся. Нехорошо-с. Я, знаете ли, не собираюсь рыться в карманах покойника.

— Извольте. — Ардашев снял перчатки, повернулся левым боком, сунул руку в карман, и в тот же момент раздались два выстрела. Савраскин вскрикнул, но, падая, успел нажать на спусковой крючок.

Клим Пантелеевич почувствовал резкий удар. Левое плечо обожгло. Он упал на колено, но, превозмогая боль, поднялся и шагнул к стрелявшему. Поднял правой рукой фонарь и поднёс к его лицу. Тот был мёртв. Одна пуля попала в шею, другая в голову.

— Теряю навык, — недовольно проронил Ардашев и осветил себя.

Рана была серьёзная. Кровь заливала косоворотку и сочилась в брюки. Пришлось порвать рубаху и кое-как перебинтовать плечо. Но проку от этого было мало. Он попил воды с фляжки — стало немного легче. Вещмешок казался неподъёмным, и он решил его бросить. Держа фонарь в правой руке и опираясь здоровым плечом о стену, статский советник медленно возвращался назад. Постепенно коридор перешёл в галерею, а галерея — в лаз. Пришлось ползти. Когда впереди показался выход, Клим Пантелеевич прилёг, чтобы перевести дух и невольно прислонился к левой стене. Холод природного камня немного унял боль в плече. Вставать совсем не хотелось. Но надо было двигаться дальше. Он привстал на правое колено и тут же упал. Перед глазами побежали тёмные круги. В воспалённом сознании вдруг возник, отец и мать. Они улыбались, смотрели на него откуда-то сверху, точно с неба, и манили к себе. «Этого не может быть, в подземелье души не живут», — пробормотал Ардашев и провалился в бездну.

 

Глава 6. Белый потолок

I

Глаза ещё не открывались, но сознание понемногу возвращалось. Ныла левая рука и плечо. Но боль уже не была такой жгучей и пронзительной, как в подземелье.

Тренированный слух уловил женский голос. Усилием воли он разомкнул чугунные веки. Белый незнакомый потолок нависал точно небо в жаркий день, и только люстра с электрическими лампочками говорила о том, что он жив, потому что там, в потустороннем мире, электрического света нет. Почувствовав лёгкое прикосновение к правой руке, он повернул голову.

Улыбаясь и смахивая с усталых красных глаз набежавшие слёзы, на него смотрела жена.

— Слава Богу, милый, ты пришёл в себя. Я так за тебя переживала.

— Раз ты рядом, значит, всё хорошо, — шевеля пересохшими губами, вымолвил Клим Пантелеевич. — А тебе идёт белый халат.

— Попей водички, а потом будешь говорить.

Вероника Альбертовна поднесла к его губам небольшой фаянсовый чайник. Он сделал несколько глотков, оглядел себя и спросил:

— Где я?

— В госпитале на Барятинской, в отдельной палате. Снаружи зачем-то даже охрану выставили.

— Рана серьёзная?

— Доктор сказал, что тебе повезло: пуля прошла навылет и задела лишь мягкие ткани.

— Я так и думал.

— Но ты потерял много крови. Бредил. Разговаривал с каким-то судебным следователем Самоваровым. Наверное, это от морфия. Кто он? Я никогда не слышала от тебя эту фамилию.

— Иван Авдеевич Самоваров. Служил ещё при Николае I. Следователь III отделения… А сколько я был без сознания?

— Сутки.

— И всё это время ты была здесь?

— Да.

— Дорогая, возвращайся домой, отдохни. Ты же видишь, мне уже лучше.

— Пока не попьёшь куриного бульона, об этом не может быть и речи.

— Хорошо.

Вероника Альбертовна помогла мужу поднять голову, поправила подушку и налила из термоса в кружку прозрачной, вкусно пахнущей жидкости. Клим Пантелеевич выпил половину и снова лёг.

— Ну вот. Теперь мне лучше. Ты можешь идти.

— А разве ты не хочешь ничего у меня спросить? — супруга, в свойственной ей манере обижаться, слега выставила вперёд нижнюю губу. — Неужели тебе неинтересно узнать, как тебя нашли? И что стало с персидским золотом?

— Я и так знаю. Вечером, когда я не вернулся домой, ты зашла в мой кабинет и увидела на столе запечатанный конверт. Раскрыв его, тут же, как я и советовал, позвонила Каширину и прочла всё, что я написал. Антон Филаретович тотчас же отправился на Александрийскую в дом Шахманского. Увидев раскрытый колодец и верёвочную лестницу, он сразу всё понял и полез вниз. Хотя… — Клим Пантелеевич задумался на миг, — скорее всего, меня обнаружил кто-то из его помощников, потому что Каширин вряд ли бы смог протиснуться в столь узкий лаз. Комплекция не та…Подняв меня на верх, они обследовали подземную галерею, обнаружили там не только золото из персидского обоза, но и труп каторжанина Савраскина. Я прав? — улыбнулся статский советник.

— А вот и нет, ошибаешься! — воскликнула супруга. — Я не стала связываться с полицией, а сразу протелефонировала Фаворскому.

— Ого! — удивился Ардашев. — А откуда тебе известен номер контрразведки?

— А его и не обязательно знать. Достаточно попросить, чтобы барышня на коммутаторе соединила с начальником контрразведки. Вот и всё… — не успела Вероника Альбертовна договорить фразу, как скрипнула дверь. В палату вошла совсем юная сестра милосердия.

— Ой, — она развела руками, — вы пришли в себя? Тогда я сейчас позову доктора. Он как раз разговаривает с каким-то полковником, который пришёл вас навестить.

— Что за полковник? — осведомился статский советник.

— Я фамилию не знаю. Слышала, что его зовут Владимир Карлович.

— А не могли бы вы его пригласить?

— Только с разрешения врача, — сказала барышня и, посмотрев на Веронику Альбертовну, добавила: — Вообще-то, вашему мужу нужен покой и хорошее питание. И потом: пора делать перевязку.

— Не волнуйтесь, я только что выпил огромное количество очень питательного куриного бульону. А перевязку сделаем чуть позже, — опять вмешался в разговор Ардашев.

— Хорошо, — кивнула сестра и удалилась.

— Ладно, тогда я пойду, — проронила супруга и уже в дверях встретилась с доктором, который с ней любезно раскланялся. Это был невысокий, слегка полноватый человек с седыми усами и бородой. Из-под накинутого на плечи белого халата выглядывал узкий погон подполковника медицинской службы. За ним с фуражкой в руках следовал Фаворский.

— Ну-с, дорогуша, — весело выговорил доктор. — Вернулись с небес на нашу грешную землю.

— Нечего там ему делать, — вторил начальник контрразведки. — Такие люди, как он нужны новой, свободной России. Герой, одним словом.

— По-моему, господа, вы сильно преувеличиваете мои заслуги, — пытаясь подняться, Ардашев слегка поморщился от боли.

— Лежите-лежите. Не вставайте, — предостерёг эскулап. — Нельзя беспокоить рану. Пуля хоть и не задела кость, но рана рваная. Потому и крови много потеряли. Но ничего, заштопали мы вас. Останется лишь небольшой шрам…Что ж, не буду вам мешать. Ухожу. Но только прошу вас, Владимир Карлович, не мучить долго господина Ардашева. Долгая беседа может его утомить.

— Благодарю, доктор, нам хватит и пяти минут.

Фаворский проводил медика пристальным взглядом и, дождавшись, когда дверь закроется, не сводя с неё глаз, негромко сказал:

— А этот Гиппократ тот ещё фрукт. Бросился защищать красных раненных, которых комиссары бросили. Не разрешил вывезти в тюрьму. Так и лечатся здесь, в соседней палате. И даже довольствие на них выбил. А попадись он тем же большевикам — сразу пустили бы в расход… А вы молодцом: не только резидента вычислили, но и всю их шайку подкараулили. В ту ночь мы с Кашириным арестовали почти всех. Один, к сожалению, ушёл. Его фамилия Матвеев. По нашим данным работал в депо. В вагонные буксы песок подсыпал. Это ведь он на станции Палагиада пытался пустить паровоз навстречу бронепоезду. Слава Богу, не удалось. Ничего, поймаем и расстреляем, как только что отправили в ад всех его подельников. Как они нас, так и мы их…

— Без суда?

— Помилуйте, друг мой. Какой суд! Только трибунал. Они же шпионы. А таковых, как вам известно, в военное время ставят к стенке без лишних формальностей.

— А как же та молодая барышня? И её что ли?..

— Пока нет. Но это дело времени. День-два и всё. А как иначе, если при обыске у неё мы нашли карту управы с нанесённой дислокацией воинских частей и список семей офицеров, вступивших в офицерский Ставропольский полк. Вот, скажите, зачем ей понадобились эти люди? А я вам отвечу: если по каким-то, пусть тактическим причинам, нам придётся оставить город, большевики расстреляют или возьмут в заложники всех членов семей военнослужащих, включая не только жён, но и детей, стариков. Это их обычная практика. А вы её жалеете…Да-да. Не спорьте. Я заметил это по вашим глазам.

— Просто юная совсем. Запуталась, наверное.

— Юная говорите? По годам — да, а по убеждениям — красная ведьма. Когда я сообщил ей о расстреле её дружков, она такой концерт закатила, какой вы в театре Пахалова никогда не видели. Требовала, чтобы и её расстреляли вместе с ними и в тот же день. Безмозглая фанатичка. Будь моя воля, я бы её тут же и прикончил, как бешеную крысу. Подобные особи не исправимы. Случись ей выйти на волю, она будет мстить всю жизнь. Она мне так и сказала на допросе: «Ненавижу вас всех таких аккуратненьких, умненьких, начитанных. Ваши деды и прадеды пороли моего деда на конюшне и в пьяном угаре насиловали бабку, когда она была совсем девчонкой… А теперь наше время пришло. И не будет пощады ни вам, ни вашим холёным жёнам, ни разнеженным барчукам с дочками. Кого не убьём, тех на каторгу сошлём». И расхохоталась мерзко, будто старая желтобилетница. А вы говорите…

— Как её зовут?

— Юлия Воронова. Из мещан. Окончила женскую гимназию. Училась в одном классе с Риммой Ивановой. Да, с той самой, что Государь посмертно пожаловал за подвиг Георгиевский крест IV степени. Совсем разные оказались одноклассницы. Кстати, я навёл справки. Дед и бабка по матери у неё и в самом деле были крепостными.

— Да, трагедия в третьем поколении, — тяжело вздохнул Ардашев и спросил: — А что известно о резиденте? Кто он?

— Бывший офицер. Но документы на Ерёмина, судя по всему, не его. Вероятно, настоящий Ерёмин давно сгинул в чекистских подвалах. При обыске в комнате нашли кодовую таблицу и зашифрованный доклад: план переброски полков и дивизий Добровольческой армии на август месяц. Представляете? Этот документ имеется в одном экземпляре и хранится в сейфе у генерала Романовского. Стало быть, англичане совершенно правы: в штабе армии есть красный крот. Вы, помнится, обещали его отыскать.

— Так ведь я и не отказываюсь. Вот немного поправлюсь…

— Нет-нет, дорогой Клим Пантелеевич, я не в претензии. Вы уже достаточно нам помогли. А если честно, — Фаворский перешёл на шёпот, — мне ужасно стыдно и за себя, и за Каширина. Прошляпили мы резидента, точно гимназисты преподавателя, вошедшего в класс. Но, как говорится, сколько кобылке не прыгать, а быть в хомуте.

— Скажите, сколько всего золотых монет подняли наверх? — с трудом выговорил Ардашев.

— Четыре тысячи четыреста девяносто девять, включая и ту, что лежала в простреленном кармане ваших брюк.

— Значит, все. Всего в восьмом сундуке, отправленном в 1828 году в составе обоза, следующего из Тавриза в Санкт-Петербург через Ставрополь, находилось четыре тысячи пятьсот монет. Первую из этого числа обнаружили девять лет назад при закладывании фундамента керосиновой будки на Соборной горе. Она покоилась внутри золотого брегета, найденного в кармане мундира офицера — поручика Рахманова… Убитый мною Савраскин — его правнук.

— Я что-то такое припоминаю… — наморщил лоб Фаворский. — Но, главное, золото вернулось государству в самое трудное время.

Ардашев посмотрел на дверь и тихо осведомился:

— Могу я узнать, где оно сейчас находится?

— Пока под охраной у меня в кабинете. Отправим в Ставку, как только получим приказ. Скажу вам по секрету: командование думает о вашем награждении за столь щедрый подарок Добровольческой армии. Но пока не знают, как поступить. Были бы вы военный, было бы проще. Звание, орден… Но вы штатский. Дать вам действительного? При сегодняшней ситуации, согласитесь, это будет выглядеть, как насмешка. Может, денежную премию?

— А позволите мне самому выбрать награду? — усталым голосом осведомился статский советник.

— Да-да, конечно… К слову, я сегодня вечером выезжаю в штаб, встречусь с генералом Романовским и всё ему передам. Я вас внимательно слушаю.

— Прошу отпустить Юлию Воронову. Пусть идёт на все четыре стороны.

Полковник покачал головой.

— Право же, Клим Пантелеевич, это положительно невозможно. В конце концов, следствие ещё не закончено.

— Тем не менее, извольте передать моё пожелание начальнику штаба, — настойчиво вымолвил статский советник. — Простите, Владимир Карлович, я устал. Да и рука что-то ноет.

— Всё-всё. Ухожу. Я вас изрядно утомил. А в рассуждении вашей просьбы, не беспокойтесь. Обязательно доложу.

— Благодарю. Но прежде прошу предупредить начальника тюрьмы. Там такие ухари, что не приведи Господь. Пусть оставят её в покое до получения окончательного решения.

— Не беспокойтесь, — Фаворский поднялся. — Распоряжусь прямо сейчас. Да, чуть не забыл. Это вам. Чудом раздобыл две коробочки ваших любимых леденцов. Настоящий «Георг Ландрин». — Он оставил монпансье на тумбочке. — Выздоравливайте.

— Благодарю вас. Теперь у меня есть небольшой запас.

— Честь имею.

— До свидания.

Полковник надел фуражку и вышел.

Ардашев открыл одну коробку, выбрал красный леденец и положил под язык. Но благодушное настроение не наступило. В голову лезли грустные мысли:

«Господи, зачем Ты придумал такое жестокое испытание моей стране? — закрыв глаза, думал Ардашев. — Брат убивает брата, сын — отца, а вчерашняя гимназистка готова идти на эшафот за идеи какого-то Маркса, всю жизнь считавшего Россию врагом Европы. Помнится, читал, как этот, с позволения сказать теоретик, ратовал за поражение русских не только в Крымской, но и в Кавказской войне и восхищался героизмом польского наёмника полковника Теофила Лапинского (Теффик-бея), который на деньги англичан высадил польский десант на Кавказе и два года воевал на стороне горцев. И жал ему руку… Что может объединять германца Карла Маркса и Юлию Воронкову из Ставрополя? Ненависть к России? К русским? Как это возможно?.. Что за бред?!».

II

На третий день нахождения Ардашева в госпитале охрану у его палаты сняли. А вечером, к нему наведался Каширин и, как проигравший пари, принёс в свёртке бутылку настоящего мартеля и шоколадку с миндалём «фабрики Абрикосова». Клим Пантелеевич тут же предложил сыщику выпить по рюмочке, но тот наотрез отказался и предложил посидеть во дворе, потому что курить в палате воспрещалось.

По ступенькам статский советник спустился сам, но не без помощи своей привычной трости, которую по его просьбе принесла в госпиталь Вероника Альбертовна.

Начальник городского уголовно-розыскного отделения был не на шутку расстроен. Курил одну папиросу за другой и сетовал, что лавры по поимке большевистского подполья и отыскания персидского золота достались контрразведке, а ему лишь нагоняй от военного начальства. Мол, не сумел доставить красного резидента живым на допрос.

Где-то посередине разговора, Антон Филаретович задумался на миг, а потом спросил:

— Выходит, Савраскин следил за вами?

— Два дня ходил по пятам.

— Но не могли же вы этого не заметить?

— Естественно.

— Так чего же вы тогда пошли искать золото сами, без чьей-либо помощи?

— Ловил на живца.

— Это на кого? На самого себя, что ли?

— Совершенно верно.

— Но зачем надо было так рисковать? Почему ко мне не обратились? Я бы за ним «хвост» послал.

— Эх, Антон Филаретович, я слишком хорошо знаю, как работают местные топтуны. К тому же их лица всем известны, независимо от наклеенных усов и бороды. А Савраскин не промах, сразу бы всё раскусил. В лучшем случае, я бы отыскал золото, а убийцу Шахманского — нет.

Каширин недовольно фыркнул:

— Думаете, я не сумел бы его арестовать?

— А на каком основании, позвольте узнать? Разве у вас или у меня были доказательства его причастности к убийству Аркадия Викторовича? Нет, это были лишь мои предположения. А попытались бы вы задержать Савраскина, так он бы рассмеялся вам в лицо. «Да, — сказал бы он, — я был осуждён на вечную каторгу. Но меня освободила революция. Я вышел по амнистии. И что, теперь вы будете подозревать меня в каждом преступлении, которое совершается в Ставрополе?»…А так я стал для него и следователем, и судьёй, и палачом.

— А когда вы поняли, что он спустился в колодец и идёт за вами?

— Ещё до того, как я наткнулся на мешки с золотом, я услышал, как где-то сажени за три позади меня, он споткнулся о камень, который я положил прямо посередине хода. Савраскин крался за мной и, чтобы не быть обнаруженным, не зажигал фонарь. Да это ему и не особенно было нужно. Мой свет служил для него своеобразным маяком.

— Очередной раз восхищаюсь вашим точным расчётом. Вы предусмотрели всё, — сыщик вздохнул, — не то что я, вечный неудачник.

— Вы явно преувеличиваете мои достоинства. Если бы я не переоценил своё умение стрелять из неудобного положения, я бы не оказался в госпитале. Ведь первая пуля попала злодею в шею, а не в голову, как я рассчитывал. Поэтому, падая, он и успел меня ранить.

— Но зачем вы допустили развитие ситуации, как говорится, до точки кипения? Если вам было известно, что сзади следует опасный преступник, убивший Шахманского, то почему вы не устроили засаду и не пристрелили его там, в подземелье, из-за какого-нибудь угла?

Клим Пантелеевич достал из кармана больничного халата коробочку монпансье, положил под язык зелёную конфетку и сказал:

— Во-первых, его причастность к смерти Аркадия Викторовича была лишь предположительной, а во-вторых, согласитесь, позади меня мог красться кто угодно. И он мог не иметь никакого отношения к преступлению на Александрийской. Я бы не простил себе случайное убийство невиновного человека.

— Да кто бы там разбирался! — Каширин подскочил и взмахнул руками. — Найти такой клад! Это же полная индульгенция. Никто бы даже не посмел вам задавать вопросы. Вам бы всё простили. Разве вы этого не понимаете?

Статский советник посмотрел внимательно на собеседника и промолвил:

— С некоторых пор мнение окружающих мне безразлично. Главное, я бы себе этого не простил. А человека, как известно, до могилы могут довести только болезнь и угрызения совести. — Опираясь на трость, Клим Пантелеевич поднялся. — Я опять переценил свои возможности. Плечо разболелось. Пора прилечь.

Антон Филаретович кивнул на прощанье, заложил руки назад и побрёл к калитке.

Статский советник так и остался стоять, любуясь верхушками старых тополей, озарённых золотым светом заходящего солнца.

Дышалось легко, и пахло свежестью, как всегда бывает перед грозой. Неожиданно ударил большой колокол Казанского собора. За ним, точно по команде, прокатились раскаты грома, и на ещё не остывшую от летнего зноя землю упали редкие, размером с вишню, капли дождя.

Впервые за последние два года к Ардашеву вернулись мир и покой, но, как вскоре выяснилось, ненадолго.

 

Глава 7. Бой

I

Уже через неделю с плеча сняли швы, и Клим Пантелеевич вернулся домой. Рана ещё ныла, но теперь эта была тупая и вполне терпимая боль. Начальник контрразведки слово сдержал: юную подпольщицу помиловали и выпустили из тюрьмы под честное слово не воевать на стороне большевиков. Не раздумывая, девушка согласилась и дала подписку, в которой обязалась проживать в Ставрополе по указанному ею адресу и, кроме того, должна была раз в неделю отмечаться в бывшем полицейском управлении. Но уже на второй день поднадзорная исчезла. Об этом стало известно от дворника бывшего доходного дома, где она проживала. Ни мать, ни отец, так толком не смогли пояснить, посланному к ним офицеру контрразведки, куда же она запропастилась.

Всё выяснилось на следующий день, когда казачий разъезд под селом Татарка попытался остановить незнакомку, шедшую окольными путями в сторону станицы Невиномысской, где засели красные. Стоило всадникам приблизиться, как девушка попыталась скрыться в лесу, но, понимая, что её догонят — открыла стрельбу из револьвера. Пуля попала коню старшего разъезда прямо в глаз, и добрый конь пал. Другой казак догнал беглянку и со всего маху рубанул шашкой. Труп доставили в город. В её платье обнаружили записку, в котором указывались фамилии и адреса особо опасных контрреволюционеров, подлежащих ликвидации. Первым среди них значился Клим Пантелеевич Ардашев, проживавший в доме № 38 по Николаевскому проспекту. Каким образом ей стало известно о его причастности к поимке всей группы подпольщиков, осталось загадкой.

Всё это статский советник узнал из телефонного разговора с полковником Фаворским, позвонившим в тот же день со станции Кавказской, уже отбитой у большевиков. Он также просил Клима Пантелеевича прибыть в Ставку, в Тихорецкую, на только что отремонтированном бронепоезде и лично сопроводить персидское золото, уже погруженное в блиндированный вагон первого класса. Поезд отправлялся в семь вечера со второго пути и был под охраной. Ардашев согласился, и через два часа посыльный доставил на квартиру специальный пропуск.

II

— Куда ты опять? — тревожным голосом спросила Вероника Альбертовна, войдя в кабинет.

— Просят сопроводить персидское золото, — укладывая саквояж, ответил Клим Пантелеевич.

— Неужто, кроме тебя, больше некому? Ведь плечо ещё болит. Там что, охраны не хватает?

— Охраны, как раз, предостаточно. Вагон бронированный, из состава бронепоезда. Не волнуйся. Буду, как у Христа за пазухой. В Тихорецкую я давно собирался. Дело там у меня одно осталось. Потому и просят приехать.

— Надолго?

— На несколько дней, — статский советник повернулся к жене, и, глядя на неё, ответил: — Ты же знаешь, как я без тебя скучаю. Не волнуйся, пожалуйста.

— Клим, — опустив глаза, вымолвила супруга, — у нас деньги скоро закончатся…Я всё хотела спросить, но было как-то неловко…Послушай, а власти могут выдать тебе какую-нибудь денежную награду? Как-никак, ты отыскал для них сокровища, пропавшие почти сто лет назад. Может, не стоит стесняться, а?

Ардашев закрыл саквояж, опустился в кресло и сказал:

— Присядь, мне надо с тобой поговорить.

Вероника Альбертовна, точно прилежная ученица, послушно расположилась напротив.

— Видишь ли, какое дело… С самого начала я был убеждён, что с большевиками надо было покончить, как можно скорее. Горстка авантюристов, скитавшаяся по ссылкам, а потом бежавшая за границу и квартировавшая там на деньги с так называемых «эксов» в России (по сути грабежей и разбоев), вносила смуту давно. Однако их опасность недооценили. И они вернулись. На средства немецкой разведки совершили государственный переворот. Многие думали, что незаконная власть продержится недолго, неделю или, самое много, месяц. Но случился удивительный парадокс: большая часть населения страны их поддержала. Это произошло от того, что большевики бросили в народ популистские лозунги: «Долой войну!» и «Земля — крестьянам, фабрики — рабочим!». Конечно, народ от войны устал, да и землепашцам захотелось присвоить помещичьи земли, скот, дома, а рабочим — управлять фабриками и заводами, начисляя себе высокое жалование. Никто из этих обманутых до сих пор не понимает, что сразу после установления коммунистической диктатуры их лишат всего. Это неминуемо. На смену частным хозяевам всё тех же заводов и фабрик придут чиновники от новой власти, а крестьян, вероятно, загонят в какие-нибудь новые образования: «сельхозкоммуны», «красные крестьянские артели», да, в общем, дело не в названиях…Всех несогласных с новыми порядками либо казнят, либо приговорят к каторжным работам, что неминуемо. Допускаю даже, что начнётся полное истребление всех бывших сословий: духовенства, дворянства, купечества, мещан и других. Естественно, наиболее образованная часть населения всё это понимает, и потому миллионы людей поднялись на борьбу с красным злом. Идёт гражданская война. И я тоже принимаю в ней участие… Буквально за день до отыскания персидского золота мне удалось раскрыть в Ставрополе большевистское подполье. Арестовали почти всех. Не расстреляли только одну юную барышню. Взамен денежного вознаграждения за отыскание сокровищ я попросил сохранить ей жизнь. Её отпустили под честное слово, что она больше не будет воевать на стороне красных. Но своё обещание подпольщица не сдержала и была убита. В её платье нашли список подлежащих уничтожению контрреволюционеров. Первым в списке стоял я. — Ардашев поднялся, подошёл к окну и, не оборачиваясь, сказал: — Теперь о главном. Считаю своим долгом довести до конца начатую работу и сохранить агентурную сеть за рубежом. Понимаешь, многие из тех, кого я с таким трудом внедрил в другие страны, сейчас находятся в растерянности. Они потеряли связь с Центром, не знают, что делать дальше. Необходимо с ними связаться, объяснить создавшуюся ситуацию, словом, успокоить и вселить уверенность, что наша победа над большевиками — дело времени.

— Клим, а ты сам веришь, что такая победа возможна? — с сомнением в голосе осведомилась Вероника Альбертовна.

Он помолчал, повернулся и, глядя на жену, сказал:

— Не знаю, но надеюсь. Однако после моего возвращения, мы уедем из России. Нам придётся продать дом вместе с обстановкой. С собой возьмём только деньги, документы и минимум вещей. Тебе надобно уже сегодня связаться с комиссионерами по продаже недвижимости. Пусть ищут покупателей. Соглашайся на любую цену. У нас мало времени, и мы не можем торговаться.

— А куда мы денем наших питомцев Малыша и Лео? Заберем с собой?

— Оставим горничной. Дадим ей денег. Пусть вернётся к родственникам в Надежду. Большевики, если придут опять, Варвару не тронут. Домашняя прислуга относится к числу, — он усмехнулся, — угнетённых буржуями слоёв населения.

— А мы с тобой, что — буржуи? — прикрыв ладонью рот, тихо спросила жена.

— По их классовой теории — несомненно.

— А книги куда девать? Их так много… Тоже продавать?

— Не стоит. Барышей мы за них всё равно не выручим. Лучше подарим городской библиотеке. Может, дойдут до тех, кто будет жить в Ставрополе лет через сто.

Клим Пантелеевич выдвинул ящик письменного стола, взял неприметный маленький ключик, снял с книжной полки несколько толстых фолиантов и, открыв потайную дверцу, достал браунинг. Привычным движением он вытащил обойму, проверил патроны и, вставив в специально пришитую к внутренней части поясного ремня лямку, прикрыл пистолет модным пиджаком.

— Мне пора, — статский советник поцеловал жену в щёку.

— Удачи, милый, — проронила Вероника Альбертовна и смахнула, набежавшую слезу.

— Ну-ну, дорогая, слёзы ни к чему. Видимо, Господь решил подвергнуть нас новым лишениям. Что ж, пройдём и это испытание. Всё плохое, когда-то заканчивается. Будут и у России ещё светлые дни. Очень в это верю.

Ардашев ушёл.

На улице ещё держалась дневная жара, и старые вязы отбрасывали длинные тени. От дома до железнодорожной станции — всего ничего, каких-нибудь полверсты, но идти пешком не хотелось, и Клим Пантелеевич нанял пролётку.

Площадь перед вокзалом превратилась в подобие базара. Сестра милосердия меняла лакированные туфли на круг колбасы, пожилая дама с печатью горя на лице предлагала шляпу с павлиньим пером, но все проходили мимо, не обращая на неё никакого внимания. Бывший судья Окружного суда продавал английские офицерские бриджи. Увидев Ардашева, он смутился и опустил глаза. И в этой грустной толпе какой-то горец-лоточник, окружённый ребятнёй, завистливо поглядывающей на деревянный ящик со льдом, выкрикивал: — «Клюбничный мороженне! Плати дэнги и кушай на свой здоровье!».

— Надо будет обязательно купить Веронике и Варваре, когда вернусь, — шагая к перрону, решил для себя Ардашев.

III

Лёгкий бронепоезд стоял на втором пути. Надпись «Офицер», выведенная белой краской на броне, виднелась издалека. Сам паровоз был укрыт металлическими щитами. За ним стоял тяжёлый вагон с торчавшей наверху орудийной башней. Низко нависли над рельсами скошенные стенки бронированной защиты. Впереди виднелся флагшток с белым черепом и перекрещенными костями. Пахло угольной гарью и мокрой пылью — дворник поливал из шланга дальнюю часть перрона. От раскалённой брони «крепости на колёсах» веяло жаром и, казалось, было видно, как в воздухе колышутся бестелесные призраки.

Вокруг было выставлено сторожевое охранение. Ардашев предъявил пропуск караульному, тот козырнул и провёл к вагону, обшитому бронёй. У самых окон проступала закрытая железными щитами голубая краска — отличительный признак первого класса. Солдат постучал в узкую дверь, она вскоре отворилась. Из тёмного проёма появился полковник лет сорока пяти в ремнях и облегающем френче. Он носил роскошные кавалерийские усы, но подбородок был брит. Лицо его показалось статскому советнику очень знакомым. Он внимательно изучил пропуск и представился:

— Полковник Керже, Сергей Иванович. Прошу.

Ардашев поднялся в вагон. Идя по коридору, офицер остановился у двери с номером «три» и сказал:

— Вот ваше купе. Располагайтесь.

— Благодарю, но сначала я хотел бы осмотреть место, где хранится золото.

Военный недоумённо поднял брови.

Не дожидаясь ответа, Клим Пантелеевич осведомился:

— Надеюсь, вам пояснили, что именно я отвечаю за его сохранность?

— Да, — нехотя кивнул тот. — Я впервые сталкиваюсь с ситуацией, когда статский командует полковником.

— Совсем нет, — возразил Ардашев. — Вы начальник бронепоезда, а я лишь помогаю вам доставить ценный груз в Тихорецкую. Но в случае возникновения спорной ситуации последнее слово остаётся за мной. Однако на данном этапе я не собираюсь вмешиваться в вашу службу. Вы согласны?

Полковник пожал плечами, но мелькнувшее ранее неудовольствие, так и осталось на его лице.

— Золото находится в соседнем с вами купе, — отчеканил военный.

Он вынул из кармана ключи и открыл дверь. На полу стоял большой деревянный ящик, обшитый мешковиной и обвязанный крест-накрест шпагатом. В трёх местах верёвочные соединения были залиты красным сургучом и пропечатаны печатью Ставропольского гарнизона. На столике стоял телефон, а в окне торчал пулемёт «Льюиса».

— Как видите, на всякий случай, я приказал установить связь с командирской рубкой.

— Очень правильное решение, — согласился Ардашев, снял диск пулемёта, осмотрел его и сказал: — Тем не менее, у меня, господин полковник, будет к вам четыре просьбы. Во-первых, я размещусь здесь, а не в третьем купе, постель, как вы понимаете, мне не нужна, во-вторых, прошу выставить у этой двери охрану из двух солдат, которая будет подчиняться только мне, в-третьих, я был бы вам очень признателен, если бы вы, хотя бы очень кратко, поведали мне об имеющимся вооружении и технических возможностях этого «сухопутного дредноута». Ну и в четвёртых, — в диске почти не осталось патронов. Велите зарядить.

— Не беспокойтесь. Сейчас распоряжусь. Вам показать, как вести огонь из него?

— Нет, благодарю.

— У вас всё?

— Почти. Остался всего один вопрос: скажите, кем вам приходился штабс-капитан Пётр Иванович Керже?

— Это мой младший брат. Его расстреляли чекисты. Он участвовал в офицерском восстании. Похоронен в Ставрополе, на кладбище Андреевского храма. Вы знали его? — полковник удивлённо поднял голову.

— Сидели вместе в городской тюрьме. Меня первого повезли на расстрел, но повезло — удалось бежать. А его, видимо, казнили вместе с бывшим начальником сыскного отделения. В камере нас было трое.

Лицо Керже изменилось. На Ардашева он теперь смотрел с явной симпатией.

— Отправка поезда через четверть часа. Я распоряжусь об охране купе, заменим диск пулемёта и тронемся. Ну, а потом, если вы не возражаете, вернусь к вам, и мы помянем брата. Заодно расскажу о бронепоезде. Не возражаете?

— Помянем, конечно. Грех не помянуть, но только самую малость.

— Как будет угодно, — кивнул полковник. — Пора обходить состав.

Вскоре возник солдат с коробкой патронов и запасным диском. Приготовив пулемёт для стрельбы, он вместе с напарником занял пост с внешней стороны двери.

Поезд дал задний ход, протяжно загудел и медленно тронулся. Минут через пятнадцать появился Керже. В руках он держал бутылку вина, пару чайных стаканов и два яблока. Усевшись напротив, полковник молча наполнил стаканы и произнёс, не чокаясь:

— За брата! Да упокоится его душа на небесах!

— Царствие ему Небесное и вечный покой! — вымолвил Ардашев и выпил вино.

— Я не сомневаюсь, что перед смертью он был мужественен, но всё-таки хотелось бы узнать хоть какие-то подробности…

— Особенно и рассказывать нечего. Его привели избитого в первой половине дня двадцать седьмого июня. Я дал ему воды и платок. Он вытер с лица кровь. Штабс-капитан поведал нам о восстании, о постигшей их неудаче. Затем мы услышали выстрелы. Он взобрался на табуретку и, глядя в окно, рассказывал нам о том, кого расстреляли во дворе тюрьмы. А потом меня увезли. Вот и всё.

Полковник молча уставился взглядом в одну точку. Казалось, он не слышал статского советника. Только кадык ходил верх и вниз, да слегка подрагивали руки. О чём он думал? Что вспоминал? Счастливое детство? Времена, когда они с братом ранним утром уходили за раками и лазили по берегам быстрой Ташлы, вытаскивая из нор огромных, будто поросших мхом, старых зелёных чудовищ с длинными клешнями? Или, может, ему привиделась классическая гимназия, где Пётр устроил дымовую завесу, и чуть было не попал под исключение? Ох, сколько они тогда пережили! И отец, и мама, и дедушка — отставной полковник… А как он ждал весточек от младшего брата с фронта, как переживал, когда их долго не было! Как отгонял от себя мысли, что Пётр погиб, и как радовался, когда полковой почтальон принёс от него открытое письмо! Кто мог подумать, что храбрый офицер, не раз ходивший в рукопашную на германские окопы, вдруг будет убит в своём родном городе — там, где были похоронены его предки, в котором стоял его родовой особняк, где он первый раз влюбился, откуда уехал поступать в военное училище? Как такое могло произойти? Уж не пригрезилось ли это в кошмарном сне?

— Благодарю вас, — тихо выговорил командир бронепоезда и вновь наполнил стаканы. И статский советник молча выпил.

— «Офицером» я командую недавно, — сменил тему разговора полковник. — Слава Богу, в Новороссийске установили самый большой тендер — на шесть тонн угля и тысячу ведер воды. Топлива хватает на двухдневный пробег, воды — на сутки. А представьте, был бы, как другие, на дровах? Не приведи Господь! Где в степи отыскать столько леса, если на каждые десять вёрст надобно полкубометра дров? Но есть два недостатка: дым из трубы, демаскирующий состав, и привязанность к железной дороге. Тут неприятелю полное раздолье: хочешь — взрывай пути, а нет взрывчатки — разбирай полотно или делай завалы. Без ремонтной бригады не обойтись. Возим с собой запасные рельсы и шпалы. Жаль, у меня нет ни одной блиндированной дрезины с пулемётом. В случаях с завалами она бы очень помогла.

— Броня надёжная? — осведомился Ардашев.

— От пуль и осколков защитит, но трёхдюймовый снаряд[11]76 миллиметровый снаряд (прим. автора).
 пробьёт с расстояния в полторы версты и «ой!» не скажет (кстати, когда я принял бронепоезд, у меня была всего одна такая пушка образца ещё девятисотого года и две пулемётных площадки). А вот артиллерийскому посланцу с 42-х линейной пушки[12]107 миллиметровая пушка (прим. автора).
 хватит и две с половиной версты, чтобы попасть в паровоз. И спасения от этой смерти нет. Увеличишь броню, а она большей частью из котлового железа, вырастет вес состава. Тогда не всякий мост выдержит. Выход один — опередить врага. Так и воюем. Шестьдесят семь офицеров и сорок шесть солдат. Единственное, что я смог сделать — это максимально обезопасить паровоз. Распорядился поставить его между двумя броневагонами, а так же провёл телефон в командирскую рубку — небольшую кабину, накрытую куполом из толстого стекла и расположенную на тендере паровоза. Из рубки удобно отдавать приказания, как машинисту, так и бойцам. — Он внимательно посмотрел на статского советника и спросил: — А вам доводилось бывать в бронеплощадках во время боя, да ещё и в летний зной?

Клим Пантелеевич покачал головой.

— Там задохнуться можно. Горячие, как уголь, стволы и раскалённая броня. Некоторые от жары теряют сознание. Но, несмотря на это, десяток пулемётов по одному борту и две пушки, бьющие шрапнелью, остановят любую конную атаку. Потому красные нас в плен и не берут. Расстреливают на месте. А мы всё миндальничаем с ними, разбираемся: кого под трибунал, а кого, как овец заблудших, назад к нам. Даём винтовку, ставим на довольствие — и в бой. А где гарантия, что они не предадут? — Полковник поднялся. — Пойду в рубку. Надеюсь, доберёмся без приключений. Не скучайте.

— Я взял с собой томик Чехова, — кивком Ардашев указал на саквояж.

— Господи, как я вам завидую! Книгу в последний раз открывал ещё до войны. — Он вздохнул. — Ладно, мне пора.

Полковник ушёл.

В вагоне становилось нестерпимо душно, и вскоре носовой платок стал совсем мокрым. Чтение давалось с трудом. Клим Пантелеевич прилёг и закрыл глаза. Но спать совсем не хотелось. Мысли возвращались в Ставрополь, а потом улетали, точно на фантастическом ракетоплане, в Петроград, а оттуда — в Константинополь, Персию, и дальше — в Британскую Ост-Индию. «Помнится, в Бомбее тогда тоже стояла адова жара, — вспомнил статский советник одну из первых заграничных командировок».

Вдруг протяжным воем заскрипели чугунные тормозные колодки. Поезд стал.

Статский советник открыл дверь купе. Лица солдат были взволнованны.

— Вам, — он указал на одного из них, — занять оборону в начале вагона. А вам — велел другому — в конце. Без моей команды никого не пропускать. Огонь открывать после предупреждения: «Стой! Стрелять буду!». Ясно?

— Так точно, ваше благородие!

Клим Пантелеевич крутнул ручку телефона. В трубке раздался щелчок.

— Полковник, что там у вас?

— Впереди завал. Возможно засада. Выслал разведку.

— Ясно.

Не успел Ардашев положить трубку, как совсем рядом закаркал очередями пулемёт и, в унисон с ним, захлопали короткие винтовочные выстрелы — один, второй, третий…

Через смотровую щель было видно, что со стороны железнодорожного полотна короткими перебежками приближались к вагону солдаты. Статский советник привёл «Льюис» в боевое положение и нажал на спусковой крючок. Первой же очередью удалось уничтожить пулемётный расчёт врага. Оставшись без огневого прикрытия, противник залёг. Забухала пушка. Шрапнель скосила редкий кустарник и вонзилась в землю. Застучали остальные пулемёты «Офицера».

Красные вновь сделали попытку приблизиться. Один из наступавших сделал резкий рывок к вагону и успел кинуть две гранаты. В момент последнего броска Ардашев припал к прикладу и дал короткую очередь. Большевик упал, но где-то внизу раздались два взрыва. Вагон закачался, однако с рельс не сошёл.

Из бронепоезда высыпалась штурмовая офицерская группа. Бой шёл теперь по обе стороны полотна.

Противник, прижатый к земле, отвечал нечастыми выстрелами и начал отходить. Шрапнель догоняла отступавших, пытавшихся скрыться в балке. Понимая, что их участь предрешена, красные остановились и подняли на штык трёхлинейки белую нательную рубаху. С другой стороны поезда перестрелка ещё продолжалась, но недолго. Двум красным на лошадях удалось скрыться. Убитых насчитали двадцать два человека. Остальные сдались. Среди личного состава бронепоезда тоже были потери: погибли два офицера и три солдата. Двое получили тяжёлые ранения и три человека — лёгкие.

Восьмерых пленных пригнали к поезду. Опустив глаза и сбившись в кучу, они стояли тут же, прямо перед блиндированным вагоном.

Статский советник вернул охрану к своему купе и спрыгнул на насыпь. Солнце палило нещадно. Сухой степной ветер гонял по полю круги ковыля. Навстречу шагал Керже.

— Что там? завал? — поинтересовался Клим Пантелеевич.

— Развели рельсы. Они придумали изощрённый способ: убирают шпалы, и, привязав к лошадям рельсы, разводят их в стороны на три-четыре аршина. Конной тяги для этого вполне достаточно. Вернуть рельс в обратное положение уже невозможно. Поэтому с ремонтом придётся повозиться. Думаю, часа три-четыре уйдёт на восстановление дороги, — ответил полковник и, указывая на труп большевика с красной звездой на фуражке, лежащего напротив купе Ардашева, спросил: — Уж не вы ли его укокошили?

— Видимо, я. Но две гранаты он всё-таки успел бросить под вагон.

— А лицо интеллигентное. На вид наш с вами ровесник. Совсем не похож на этих бродяг, — он кивнул в сторону пленных. Расстегнув правый карман гимнастёрки убитого, достал красноармейскую книжку, посмотрел, потом хмыкнул удивлённо и прочёл: — Ардашев Пантелей Петрович, 1868 года рождения. Комиссар из Екатеринодара. Уж не родственник ли вам?

— Наверное, однофамилец. Никогда не слыхал.

— Теперь уже всё равно, — заключил Керже и повернулся к арестованным:

— Ну что, господа товарищи, готовы к смерти или ещё надеетесь пожить?

— Вы, господин охвицер, нас не пужайте, — бросив недобрый взгляд исподлобья, вымолвил самый старший по возрасту красноармеец. — Мы люди понимающие. В расход, так в расход.

— Извольте. Не могу противиться вашему желанию, — сухо выговорил полковник и приказал стоящему рядом штаб-капитану: — Расстрелять.

— Постойте, — вмешался статский советник. — Прежде я хотел бы допросить пленных.

Керже пожал плечами.

— Не возражаю. Время есть. Всё равно пути ремонтируем.

Солдат принёс Ардашеву складной стул и поставил под невысокой одинокой акацией, выросшей у самой железной дороги.

Допрос прошёл быстро. Четверо пленных отказались отвечать на вопросы, ещё трое толком ничего не знали, и только один — парень лет двадцати — рассказал некоторые подробности. По его словам, он слышал разговор между комиссаром и неким товарищем Матвеевым, что целью засады было какое-то персидское золото, которое, как говорил тот, должен был перевозить бронепоезд «Офицер». Сам Матвеев, вместе с ещё одним человеком и был в числе тех двух всадников, которые скрылись, когда исход боя был уже предрешён. Молодой красноармеец просил сохранить ему жизнь и выразил готовность перейти на сторону белых. Климу Пантелеевичу стоило большого труда уговорить Керже принять пленного в команду бронепоезда. В конце концов, полковник согласился. Всех остальных после допроса отвели в балку и там расстреляли.

Уже вечером, когда бронированный состав подходил к станции Тихорецкой, из далёких закоулков памяти Ардашева выплыло воспоминание детства: давным-давно отец говорил, что в Екатеринодаре жили какие-то дальние родственники. И вроде бы даже когда-то батюшка гостил у них, а потом с удовольствием рассказывал, что видел своего маленького шестилетнего тёзку. Только вот сам Клим Пантелеевич никогда с ним не встречался. Никогда, до сегодняшнего дня.

 

Глава 8. Натюрморт

Ардашев вошёл в дом генерала Романовского вслед за Фаворским. Начальник штаба Добровольческой армии пил чай и читал телеграфную ленту. Завидев статского советника, поднялся, протянул руку и сказал:

— Наслышан о вашем геройстве, дорогой Клим Пантелеевич. Мало того, что злодея прикончили, персидское золото отыскали, большевистское подполье разгромили, так ещё и отбили нападение красных на бронепоезд! Вам бы к нам, в войска, а? Такие офицеры ой, как сейчас нужны! — Он улыбнулся и спросил с теплотой в голосе: — Однако как ваше здоровье? Вы ведь получили ранение?

— Благодарю, ваше превосходительство, всё уже позади.

— Я так понимаю, вы прибыли, чтобы продолжить поиски красного лазутчика? — хитро сощурился генерал.

— Совершенно верно. Но сначала я бы хотел взглянуть на список агентуры, который я вам оставил.

— Пожалуйста.

Генерал подошёл к сейфу, бросил взгляд на висевшую на стене картину и набрал код. Замок щёлкнул — открылась железная дверца. Романовский протянул Ардашеву папку и захлопнул сейф.

Клим Пантелеевич принялся перелистывать документы. Затем поднял голову и спросил:

— Как я вижу, список агентуры переснимали. Фотографии делались с вашего согласия?

— Как? Кто? — опешил генерал. — Этого не может быть! Сейф, кроме меня, никто не открывал. Код знаю только я.

— Вы не будете возражать, ваше превосходительство, если я попробую его открыть? — спокойно спросил статский советник.

— Извольте, — пожал плечами генерал, — только это бесполезная затея. Сей железный ящик изготовлен ещё до войны на заводе «Круппа» и весьма надёжен.

Клим Пантелеевич внимательно посмотрел на картину, висевшую над сейфом, и набрал три цифры. Послышался щелчок, и дверца открылась.

Генерал в изумлении сделал шаг назад.

— Как вам это удалось? — тихо спросил он.

— Всё дело в натюрморте. На полотне изображено три яблока, две груши и кисть винограда с девятью ягодами. Я заметил, что вы смотрели на картину, когда набирали цифры. Отсюда я понял, что код: 3–2 — 9. Вероятно, это не укрылось и от внимания большевистского агента. Но тогда, получается, он находится в вашем ближайшем окружении.

— Господи, да как же так! — взмахнул руками Романовский. — Я даже это представить не могу…Однако вы правы. У меня временами тут проходной двор.

— Я попрошу вас написать список тех, кто находился в комнате, когда вы открывали сейф. Постарайтесь, пожалуйста, припомнить, — попросил статский советник.

— В таком случае, придётся подозревать всех офицеров штаба, — генерал растерянно посмотрел по сторонам и опустился на стул.

— Не беспокойтесь, ваше превосходительство, эту работу я возьму на себя, — вмешался в разговор Фаворский. — Безусловно, придётся предпринять дополнительные меры предосторожности. И, перво-наперво, надобно сменить код.

— Обязательно. Сделаю это сегодня же, — пообещал Романовский.

— Позвольте узнать, ваше превосходительство, какие ещё бумаги лежали в сейфе? — спросил начальник контрразведки.

— Мой дневник и деньги. Но они на месте.

— Господа, я бы не советовал менять код, — сухо выговорил Клим Пантелеевич. — Тем самым, вы спугнёте шпиона. Просто не держите здесь секретные материалы. А деньги, личные записи и мой доклад пусть остаются на прежнем месте.

— Пожалуй, вы правы, — кивнул генерал.

Полковник повернулся к Ардашеву и спросил:

— Позвольте полюбопытствовать, Клим Пантелеевич, а откуда вам известно, что с документов сняли копии?

— Один из листов моего доклада имеет две небольшие прогоревшие точки. Они едва заметны, но, тем не менее, есть. Это случилось от того, что на бумагу попали частички горящего магния. Скорее всего, использовалась магниевая проволока. Обратите внимание на сукно, которым обтянут стол. Оно тоже прожжено в некоторых местах. Следовательно, фотографировали именно здесь.

— Возможно, остались отпечатки пальцев? А что, если попытаться их снять?

— Попробуйте, — кивнул статский советник. — Хотя, вероятнее всего шпион пользовался перчатками.

— Стало быть, большевики обладают полной информации по заграничной резидентуре, — обречённо заметил генерал и поднял глаза на Ардашева. — Что же теперь делать?

— Слава Богу, ничего страшного не случилось. Я предвидел такой ход событий и потому отдал вам данные с выдуманными фамилиями, явками и паролями. Пусть красные тратят время и деньги впустую.

— Вот как! — обрадовано воскликнул Романовский. — Какой же вы умница! А где же тогда настоящий список?

— Я его не делал. Считаю, что до поимки шпиона доверять эти сведения бумаге опасно. Думаю, надобно набраться терпения и немного подождать. Спешка в данном случае ни к чему.

— Разумное решение, — согласился начальник штаба. — Жаль только, что от меня вы его скрыли.

— Ваше превосходительство, всё должно было идти своим чередом, так, чтобы большевистский агент ничего не заметил. Теперь, как видите, он у нас на крючке.

— Убедили. Однако хотелось бы знать, какие дальнейшие действия вы планируете?

— У меня есть небольшие накопления. И я собираюсь продать дом. Этих денег на первое время хватит, чтобы встретиться с агентами и поддержать их. Мой долг — любой ценой сохранить агентурную сеть. Я собираюсь выехать за границу как можно скорее. Не волнуйтесь. Документы оставлю в тайнике. Его местонахождение сообщу тотчас же, как только узнаю, что шпион пойман или убит. Думаю, господин полковник изобличит его и без меня. Расставить капкан, зная, что злоумышленник повадился лазить в сейф, — дело техники.

— Знаете что… — генерал поднялся, вынул из сейфа несколько пачек банкнот и положил их на стол, — возьмите. Это английские фунты. Благородно, конечно, с вашей стороны пожертвовать собственные сбережения на государственные нужды. Но пусть ваши деньги останутся у вас в семье. Никто не знает, как долго вам предстоит маяться на чужбине, но этих британских червонцев вам на первое время должно хватить. Потом передадим ещё. Условьтесь с Владимиром Карловичем о каналах связи. Кроме того, я выдам вам бумагу с особыми полномочиями. Она поможет без проблем найти место на пароходе, отплывающем из Новороссийска в Константинополь, перевозящий бывших турецких пленных. — Романовский макнул перо, размашисто написал, поставил подпись и удостоверил штабной печатью. Вдруг он поднял голову и сказал: — Только одна просьба: пересчитайте, пожалуйста, всю сумму и напишите расписку в получении. И советую поторопиться. Скоро пойдёт эшелон на Ставрополь. Красные рвутся к городу. Вам бы лучше на него успеть.

— Благодарю вас.

— Тогда за дело!

Клим Пантелеевич убрал в карман документ, пересчитал валюту, составил расписку и, уложив деньги в саквояж, попрощался с генералом.

Начальник контрразведки вызвался проводить статского советника до поезда.

У самого штаба встретился майор Хоар, одетый в новый, с иголочки, офицерский мундир. Он куда-то торопился и лишь кивнул Ардашеву с Фаворским.

Состав уже стоял под парами. Это были обычные теплушки с казаками.

— Ну, всего вам наилучшего, дорогой друг! — проговорил полковник, протягивая на прощание руку. — Даст Бог, свидимся ещё.

— Непременно, Владимир Карлович, непременно. Всех благ вам!

Ардашев забрался в вагон и, положив под голову саквояж, прилёг на тюк соломы. Казаки дымили цигарками и переговаривались в полголоса.

Паровоз дал длинный гудок, послышался лязг буферов и эшелон тронулся. Незаметно статский советник задремал. Вскоре пошёл дождь, и дверь вагона прикрыли.

Клим Пантелеевич проснулся, когда поезд, словно слепец, ощупывавший тростью дорогу, начал боязливо подрагивать на стрелках.

На станции тускло светили фонари.

Привокзальная площадь опустела, и грузин, торговавший клубничным мороженым ещё утром, уже исчез.

Ардашев тяжело вздохнул, нанял извозчика и поехал домой. Сердце вдруг защемила тоска. «Уж больно привык я и к дому, и к Ставрополю. Удастся ли ещё когда-нибудь сюда вернуться?» — с горечью подумал он, спрыгнув с пролётки.

В одном из окон особняка № 38 по Николаевскому проспекту ещё горел свет. Он отражался в дождевой луже, казавшейся от этого бронзовой. Статский советник нажал на пуговку электрического звонка. За дверью послышались шаги.

 

Глава 9. Новороссийск

I

Покупателем дома оказался невысокий человек средних лет с бегающими глазками и незакрывающимся ртом. Он говорил много и слышал только самого себя. Ушлый делец не скрывал радости от состоявшейся сделки. Бывший присяжный поверенный не торговался и согласился на уменьшение стоимости вдвое. Он не пошёл на уступки только в отношении книг. Никакие уговоры не помогли, и раздосадованный новый хозяин настойчиво попросил Ардашевых освободить жильё к утру.

Два экипажа уже прибыли. Первый почти полностью был закружен тюками и разным скарбом — вещами, подаренными Варваре Вероникой Альбертовной. Второй фаэтон ожидал хозяев, чтобы доставить их на вокзал.

После недолгого прощания с Варварой и питомцами Ардашевы уехали. Преданная горничная то и дело, смахивая слезу, провожала взглядом коляску до тех пор, пока она не скрылась из виду. Надо сказать, что Малыш и Лео тоже чувствовали близкую разлуку, и весь прошедший вечер не сходили с рук хозяев.

Вчера статский советник долго не мог уснуть. Мысли громоздились одна на другую, путались, терялись в закоулках сознания, не находя вразумительного ответа всего на один важный вопрос: когда же Россия выздоровеет от заразной большевистской эпидемии и вновь превратится в процветающую и сильную державу?

И уже сегодня в поезде, проезжая станции, он так и не мог отделаться от чувства горечи, поселившегося в его сердце накануне отъезда. Покидать страну приходилось и прежде, только раньше он знал, что ему есть куда вернуться. Здесь были могилы его предков, жили его друзья и именно за процветание этого государства он рисковал жизнью в долгих заграничных командировках. А что теперь? Теперь получалось, что в его дом-страну пришли чужие, но такие же русские люди, сломали всю мебель, порушили стены, объявив, что прежние порядки и устои, коим праотцы следовали столетиями, не только отсталыми, но и преступными. И по всему выходило, что статский советник Ардашев и ему подобные граждане, фактически объявлены вне закона. Они бесправны. Их существование — вопрос времени…

В Екатеринодаре Ардашев купил газету. В ней давались последние сводки с фронта, в том числе и потери союзников. Без России англичанам и французам приходилось значительно тяжелее. По морю, под носом английских кораблей, носились стаи немецких подводных лодок.

Поезд почти не стоял на станциях. Командарм Сорокин рвался к Ставрополю. Добровольческая армия сражалась с большевиками по всему фронту, и населённые пункты переходили из руки в руки по несколько раз в течение месяца.

В Новороссийск состав пришёл утром. Пыльный перрон встретил Ардашевых таким же импровизированным рынком, раскинувшимся перед двухэтажным зданием вокзала, как тот, который Клим Пантелеевич видел и в Ставрополе.

Город гудел, шумел, как самовар и был наводнён военными. Солнце уже взошло и принялось за свою обычную работу, характерную для августа — палить всё живое.

Морской порт не изменился за прошедшие восемь лет, когда в бухту, окружённую зеленью гор, медленно вползал пароход «Королева Ольга» — стальная громадина, напоминавшая очертаниями корабль с высокими, наклоненными вперёд мачтами и длинным бушпритом. Тогда Ардашевы путешествовали по Средиземноморью на борту этого судна.

Даосский маяк, золотые маковки Николаевского Собора, вывески хлебных и комиссионных контор, агентств и заводов, выведенные аршинными буквами — всё казалось прежним, но только внешне. На лицах горожан и многочисленных приезжих, наводнивших Новороссийск, читалась тревога. Никто не знал, что произойдёт с ним через неделю, месяц или год. И что станет со всеми этими акционерными обществами и товариществами, заявлявшими, что «Макларен и Фрейншлет» — изделия, живущие дольше людей», или, что «Русский стандарт» — лучшая выделка минеральных масел из сырой нефти»).

Пожалуй, только сам порт с его самыми современными устройствами — механическим элеватором, напоминающим огромный инопланетный корабль, нефтепроводом, оснащённым электрическими насосами — будет нужен при любой власти. «Да вот только смогут ли большевики ежегодно отправлять за рубеж по сто миллионов пудов первоклассного зерна, в качестве излишка ставропольских, екатеринодарских и ростовских крестьян? Или, может, оберут легковерного, забитого пропагандой, русского мужика до нитки, а потом, заставляя работать, поставят над ним красноармейца? Кто знает?» — мысленно задался вопросом Клим Пантелеевич. И неведомо было ему, что всего через три года на богатом хлебами юге случится страшный голод, и американцы устроят в Ставропольской губернии бесплатные столовые. Одним из сотрудников American Relief Administration[13]American Relief Administration — американская организация помощи (прим. авт.).
 будет князь Мирский — бывший глава отдела Ближнего Востока МИД Российской Империи.

Фаэтон на резиновых шинах миновал тоннель на Вокзальной улице и легко, почти бесшумно, покатился по мостовой, обгоняя прохожих. Примерно через четверть часа он остановился перед вывеской «Отель Европа» на Серебряковской улице. Но свободных мест не оказалось. Не повезло и в «Венеции». В поисках временного жилья пришлось исколесить весь город. И по какой-то немыслимой случайности комнату удалось найти именно в «Ставропольских номерах».

Приведя себя в порядок, пообедав и отдохнув с дороги, Ардашевы решили прогуляться, а заодно выяснить, время отплытия ближайшего парохода в Константинополь. Оказалось, что попасть на уходящие суда сложно. Во-первых, они приходили не каждый день, а во-вторых, билет стоил недёшево. Но с бумагой начальника штаба армии эти трудности были легко преодолимы. Правда, ближайший транспорт должен был подойти лишь через два дня.

Когда обе стрелки золотого Мозера указали на шесть пополудни, и заиграла уже привычная мелодия, супруги достигли Романовской улицы.

Из кофейни, расположенной прямо перед городским садом, приятно пахло свежемолотыми зернами колониального напитка.

— По чашке? — предложил Клим Пантелеевич, и Вероника Альбертовна с удовольствием согласилась.

Старый грек варил кофе по-турецки, но вместо воды использовал молоко. Ардашев прекрасно знал секрет этого рецепта: перед самым началом приготовления в джезве, вместе с сахаром, бросалась едва заметная щепотка соли, и только потом наливалось молоко.

— А знаешь, Клим, тут так хорошо, что, кажется, и никакой войны нет, — тихо выговорила супруга статского советника и, поднесся чашку к губам, добавила: — Очень хочется, чтобы этот кошмарный сон, наконец, закончился. И всё было бы, как раньше: пасха, куличи, день Ангела, купцы-меценаты, балы, ярмарки, озорники-гимназисты, театр-буфф и синематограф… Ты заметил, как быстро всё куда-то исчезло? Почему так случилось именно у нас, а не ещё где-то?

Ардашев сделал несколько глотков и поставил чашку на стол.

— Думаю, этого не знает никто, — вымолвил он и повернул голову. Его взгляд привлёк казачий офицер, идущий в городской сад.

— Господи, неужели это он? — воскликнул статский советник. — Но почему здесь? А как же полк? Или, может, я ошибся?.. Ты посиди, пока я его догоню, — уже на ходу бросил он жене и быстрым шагом направился следом.

 

Глава 10. Последнее дело Аргуса

I

Операцию он продумал до мелочей. Отослал план в Центр и его одобрили. Всё должно пройти без сюрпризов. А потом, когда весь кошмар закончится, эти проклятые большевики просто обязаны будут сдержать слово и выполнить три условия: во-первых, освободить Лизу, во-вторых, перевести на его счёт оговоренную сумму, и, само собой, доставить его в Москву. Там они и встретятся. А в-третьих, дать возможность им покинуть Россию. С такими деньгами можно жить хоть в Австралии. Лиза — какое прекрасное имя! Ты мне рассказывала, что праведная Елизавета, благочестивая матерь святого Иоанна Предтечи, молитвами изгоняла бесов, исцеляла больных… Знала бы ты, Лизанька, сколько душевных мучений мне пришлось перенести, чтобы спасти нас обоих, нашу любовь!?.. Да, это было прекрасное время!» — мысленно рассуждал он, уносясь в довоенную Москву. «Мы ведь могли встречаться совершенно свободно. Тебе повезло — ты никогда не была замужем, а я… Да, ладно…Не стоит вспоминать эти десять лет семейной каторги. А разве можно назвать счастливым союз мужчины и женщины, если они совершенно разные (как плюс и минус, день и ночь, огонь и вода)?.. Нет, конечно…. А тут появилась ты, точно первый весенний цветок, и всё разом изменилось. Опять возникли эмоции, желания и даже ревность. Да-да ревность… Вот из-за этого чувства я чуть было и не застрелил наглого пьяного офицера, приславшего на наш столик в ресторации букет цветов в тот самый момент, когда твой бокал уже пенился шампанским. Помнишь?..».

Он закрыл лицо ладонями и уже в который раз принялся задавать себе всё те же безответные вопросы. «Как они узнали про наш роман? Как нашли тебя? Как сумели догадаться, что ради твоего спасения я готов присягнуть хоть самому чёрту? Как?».

В открытое окно врывались чьи-то голоса, слышался беззаботный женский смех, смешанный с густым мужским басом. Жизнь шла своим чередом.

II

г. Москва, ул. Большая Лубянка д. 11.

Совещание в кабинете Феликса Дзержинского закончилось. Главный чекист остался один.

Он налил в стакан кипятка из медного чайника, добавил заварки, вынул жестяную коробку с кусочками наколотого сахара и, раздумывая, принялся пить чай. «Стало быть, Орлов — бывший мой следователь — меня переиграл. Надо же так опростоволоситься! Не разглядел врага. Доверился старорежимному цепному псу… А всё-таки стоит ему отдать должное — не побоялся расстрела, пришёл и попросился на работу в ВЧК. Рисковал. Но ничего. Никуда не денется. Отыщем. И его, и семью. Прав Ильич — с контрреволюционным элементом церемониться не стоит. Жена, дети, родители — всех надобно брать в заложники. Захочет их спасти — явится. Вот тогда и поговорим, тогда и ответит за переправку в Финляндию почти тысячи офицеров, которых мы планировали арестовать».

Главный чекист поднялся и подошёл к окну. На улице было темно. Электрическое освещение не работало. Два солдата и матрос жгли костёр. Непонятное чувство тревоги овладело им, когда он начал размышлять об Аргусе. «Этот агент, безусловно, стоит, как минимум целой дивизии. Благодаря ему мы получили список всей бывшей МИДовской зарубежной агентуры. Несомненно, это большой успех. И он не единственный. Персидское золото, найденное в подземелье Ставрополя, также должно принадлежать молодой Советской республике, а не деникинцам и, уж тем более, ни британцам. В шифровках Аргус называет операцию по перехвату золотых монет последней и ультимативно выдвигает несколько условий. Понятно, что мы бы никогда не пошли на их полное выполнение. А, впрочем, почему бы с ним и не согласиться? Пусть бы катился за границу. Пожил бы там годик-другой, а потом к нему явились бы наши люди и напомнили бы кое о чём. Так бы, наверное, и вышло, если бы позавчера мы, наконец, не сломили эту упрямую оперную певичку, арестованную ещё несколько месяцев назад. Мы взяли ее сразу, как только узнали, что её любовник входит в число самых приближённых лиц к генералу Романовскому — начальнику деникинского штаба. Она долго сопротивлялась и не шла на уговоры. Ни лишение сна, ни пытки жаждой не помогли… Но повезло: удалось отыскать её мамашу и привезти к ней в камеру. Старушка рыдала, просила доченьку согласиться «с красными демонами», а то ведь «не перенесёт больше издевательств». Так что теперь за Аргусом будет следить агент Дива. Что поделаешь, разведка штука циничная и жестокая. Тут не до любезностей».

Дзержинский снова сел за стол. Чувство тревоги так и не покинуло его, но теперь он понял причину его появления. Ардашев — человек, которого он никогда не видел, сводил на нет уже не первую операцию на Юге России. После Орлова, он был самым опасным противником и, пожалуй, единственным, кому по силам раскрыть Аргуса.

«Пожалуй, надо немедленно связаться с Троцким и убедиться в полной готовности операции», — он поднял трубку телефона и покрутил рычаг.

III

Статский советник уже догонял казачьего офицера, когда тот, услышав позади себя быстрые шаги, обернулся. На лице войскового старшины Летова было написано удивление.

— Клим Пантелеевич! Какими судьбами?

— А я хотел об этом же у вас осведомиться! — улыбнулся Ардашев, отвечая на рукопожатие.

— Приказали. Сам не ожидал. Пришлось на время полк оставить.

— А в чём причина, если не секрет?

— Да какой может быть от вас секрет? — казачий офицер перешёл на шёпот, — по приказу генерала Алексеева доставили золото, то самое, что вы отыскали — персидское. Два казака и я. И ещё майор Хоар. Английский офицер связи при штабе. Помните? Рыжий, долговязый. Вчера все вместе прибыли в Новороссийск. За сохранность золота я отвечаю головой. Теперь ждём появления английской подводной лодки. Золото решено передать британцам. А они нам — оружие, амуницию.

— Вот как? — удивился статский советник.

— Да. А я считаю — правильно. Без помощи союзников нам красных не одолеть. Ведь в их руках всё: военные склады, заводы, фабрики.

— Согласен. Только это большой риск. После неудачи в Дарданеллах и Брестского мира на Чёрном море господствуют турки и немецкий флот.

— Может и так, Клим Пантелеевич. — Летов пожал плечами — Только я приказы не обсуждаю.

— Но неужто лодка войдёт в гавань?

— Нет, конечно. Послезавтра ночью, ориентировочно, в два часа, она всплывёт в миле от берега и просигналит. Сначала туда отправится Хоар. После поднятия на борт, и, убедившись, что всё в порядке, он подаст фонариком три длинных и два коротких огня. И только после этого я с двумя казаками и этим чёртовым неподъёмным ящиком пойду на другом катере. Взамен британцы должны будут передать документ о принятии груза.

— А где сейчас золото?

— В гарнизонном складе, под охраной моих орлов. Майора тоже там оставил. Странный он какой-то последнее время. Уверяет, что в любой момент можно ожидать нападения большевиков. Глупость несусветная.

— Нападения, говорите? — Ардашев прищурился, достал коробочку монпансье и положил под язык синюю конфетку.

— Да не только. Он ищет красного шпиона. Подозревает всех. Не исключаю, что и меня. Давно надоело слушать его бредни, вот я и решил прогуляться в городской сад. И вижу не зря — вас встретил.

— Господи, — взмахнул пуками статский советник, — я совсем забыл о супруге! Сидит там одна-одинёшенька… Пойдёмте, друг мой, пойдёмте, угощу вас прекрасным кофе, сваренным на молоке, заодно и поговорим. Есть у меня одна интересная мыслишка…

 

Глава 11. Последний акт

I

Длинное тело субмарины, точно огромное бревно, мерно покачивалось на волнах. Море было ровное, как паркет в танцевальном зале. Вдалеке неясными очертаниями светился город. Вахтенный матрос поднял электрический фонарь и дал световой сигнал. С берега тотчас же послышался рокот заведённого двигателя. Он приближался постепенно и вскоре достиг лодки. Матрос осветил катер, бросил трос и верёвочную лестницу. Заглушив мотор, офицер в английской форме закрепил верёвку, поднялся на палубу и спустился в трюм. Минуты через три он появился вместе несколькими моряками и капитаном. Последний, забрав фонарь у вахтенного, самолично дал три длинных и два коротких огня.

И вновь со стороны берега послышалось урчание мотора. Второй катер шёл медленнее. Из-за груза края лодки едва не касались волн. Видимо, поэтому в ней был всего один человек. Когда до субмарины оставалось саженей сто пятьдесят, от неё, точно от ящерицы сбросившей хвост, отцепили ещё одну лодку. Она так и осталась в темноте с неработающим двигателем.

Стоило катеру приблизиться, как сверху бросили три троса, (два из них с крюками) и всё ту же верёвочную лестницу.

— Всё нормально, господин Летов, — крикнул с лодки английский майор. Здесь мои соотечественники. — Цепляйте ящик за кольца и поднимайтесь. Да не забудьте прикрепить трос к катеру, а то мы его лишимся.

— Не волнуйтесь, господин Хоар. Справлюсь.

Заскрипела лебёдка, и ящик опустился на палубу. Следом, по верёвочной лестнице, на борт поднялся и войсковой старшина. Оглядев матросов и капитана, он усмехнулся и спросил:

— А что, господин майор, британские моряки такие же чумазые и небритые, как и наши краснопузые?

— А вот сейчас я тебя, контра… — намахнулся на Летова моряк, но получив удар в челюсть, упал на спину и застонал.

— Прекратите балаган, товарищи! — крикнул капитан.

— Да пошёл ты, — сплёвывая кровь, осклабился матрос. — Вот наган только возьму и пристрелю кадета…

— Не имеете права, товарищ Кандыбалюк! Извольте…простите…не могли бы вы, товарищ Бубело, вскрыть этот ящик? — заискивающим тоном обратился капитан к другому члену команды.

— Ну, что ж открыть — открою. А энтого гада, всё равно мы с Петрухой прикончим. Ясно тебе?

— Товарищи! Мы выполняем важное правительственное задание. И я, как член Красного Черноморского совета, прошу соблюдать дисциплину, — не уступал капитан.

— Вы уж разберитесь, джентльмены-товарищи, в каком море находитесь: в Красном или Чёрном? — хохотнул Летов. Не торопясь, он достал папиросу, закурил, а потом, обращаясь к англичанину, сказал: — А вы майор, оказывается, не просто изменник, а изменник вдвойне: не только Россию предали, но и Британию. Таких, как вы, отпетых негодяев, я ещё не встречал. Хотя нет, простите, запамятовал. В четырнадцатом году подобный вам экземпляр встретился в Тегеране. Шведский консул Магнус Хольм. Но и к нему наведалась тень Азраила. За несносный характер я прострелил ему оба глаза.

— Приговорённым к смерти всегда дают последнее слово, — прошипел Хоар. — Так что давайте, болтайте. Послушаем напоследок. Но только не очень долго.

— А что тут за провода? — вопросил матрос, отодвигая монтировкой доску.

Животный страх, мелькнувший в глазах капитана — последнее, что увидел Летов. Он прыгнул за борт, пытаясь глубже как можно уйти под воду. Через секунду раздался оглушительный взрыв и треск.

Неожиданно всё стихло. Тотчас же открылся люк над герметичной переборкой, и показался матрос с фонарём. Тусклый свет вырвал из темноты облитую кровью и усыпанную останками человеческих тел палубу. В самом углу, с оторванными ногами и рукой, висящей на куске кожи, лежал капитан. Он был ещё жив, и матрос к нему подошёл.

— Воды, воды, — плача, шептал раненный капитан одними губами.

— Будет вам вода, ваше благородие, — усмехнулся моряк, схватил рукой офицера за китель и легко, как полмешка картошки, швырнул за борт. Раздался тихий всплеск.

— Что там рвануло? — осведомился кто-то из трюма.

— А шут его знает! Бомба, наверное.

— В живых никого?

— Не-е, всех поубивало.

— Мать честная! — воскликнул второй матрос. — Разнесло вертикальный руль. Что будем делать?

То тут, то там светлячками вспыхивали электрические фонари. Слышались раздосадованные голоса. Подводники выбрались наружу. И, когда наверх высыпала почти вся команда, по палубе субмарины градом застучали пули. Это был характерный голос «Льюиса», к прикладу которого статский советник уже успел привыкнуть.

Те, кого пули пощадили, прыгали в воду, как пингвины с льдины.

С берега Ардашеву на помощь уже шли два сторожевых катера и буксир.

— Летов! — перестав стрелять, — окрикнул статский советник. — Вы живы? Михаил Архипович! Отзовитесь!

— Всё нормально, — в сажени от лодки прохрипел войсковой старшина. — Помогите забраться. По-моему, мне в руку угодил осколок.

II

Очередь на турецкий транспорт шла змейкой, и ей не было видно конца. Летов с перебинтованной левой рукой шёл рядом и, несмотря на все уговоры статского советника, в здоровой руке нёс объёмистый жёлтый глобтроттер с вещами Вероники Альбертовны. Сам же Ардашев обошёлся одним саквояжем. Его содержимым были несколько пар чистого белья, да аккуратно уложенные пачки денежных купюр.

— А позвольте узнать, Клим Пантелеевич, когда вы заподозрили английского майора?

— Видите ли, во время нашего первого знакомства он предстал передо мной в новой британской форме. А спустя всего несколько недель, я вновь его увидел в Тихорецкой. На нём был надет уже другой, ещё более свежий комплект обмундирования. Это могло быть чистым совпадением, а могло случиться из-за того, что во время тайной съёмки секретных документов, извлечённых из сейфа начальника штаба армии, в результате разбрызгивания магния кое-где прогорели манжеты кителя. Однако главным упущением шпиона явилось незнание того факта, что ещё в конце прошлого года мне в руки попал план установки заградительных сетей турецким и немецким флотом на Дарданеллах и Босфоре. Многоуровневая система защиты делала невозможным проникновение британских, как и любых других, субмарин в Чёрное море. И я это хорошо знал. Но нужно было поймать шпиона с поличным. Именно поэтому я и разработал план, прося вас соорудить ящик, как две капли воды похожий на тот, в котором хранится персидское золото. И, надо отдать вам должное, вы прекрасно с этим справились.

— Труднее всего было отыскать отработанные свинцовые сетки корабельных аккумуляторов и вместо монет положить их в ящик.

— Всё удалось. Даже большевистскую подводную лодку захватили. Жаль только, что вы ранены.

— Ничего. Ранение пустяковое. За неделю заживёт.

Так, беседуя, Летов и Ардашевы незаметно дошли до корабля.

— Что ж, Михаил Архипович, пора прощаться.

— Да, к сожалению. А знаете, в последнее время я часто вспоминаю Тегеран. Помните, как сидели у вас на айване[14]Айван — (перс.) — веранда, терраса (прим. авт.).
, пили водку из чайных стаканов и закусывали изюмом?

— Не путайте, друг мой. Это вы после того, как застрелили шведского консула и его повара, заявились ко мне со «Смирновкой» и горстью сушенного табризи[15]Табризи — (перс.) сорт длинного винограда без косточек (прим. авт.).
. Причём, заметьте, проникли в дом без приглашения и ещё до моего прихода.

— А что оставалось делать? Надо же было мне объясниться? А? Я же не виноват, что меня прикомандировали к военной разведке, а не к МИДу.

— Нам пора, Михаил Архипович, — извинительно напомнил Ардашев.

— Да-да, конечно, — кивнул войсковой старшина и вдруг радостно встрепенулся: — А как же чемодан? Кто его понесёт? Нет уж, позвольте, провожу вас до каюты.

— Во-первых, вас не пустят, дорогой вы наш ангел-хранитель, — вмешалась Вероника Альбертовна, — а во-вторых, у нас места на палубе. Каюты только для османских офицеров. Так что нам осталось пройти всего несколько метров.

— Что ж, тогда желаю вам спокойного плавания. Честь имею, Клим Пантелеевич.

— Честь имею.

Летов поставил чемодан и, не оборачиваясь, пошёл прочь.

Вскоре сходни убрали.

Пароход загудел и отчалил от пристани.

Ардашевы стояли на палубе. Ветер усиливался, и судно покачивало.

Новороссийск постепенно удалялся и уже напоминал фотографическую карточку с видом моря и городских построек. Долго был виден Даосский маяк, но и он скоро исчез, укутавшись в облака.

В преддверии шторма вода разделилось на два цвета: серый и синий.

Вероника Альбертовна прижалась к плечу супруга и беззвучно плакала.

«Вот и всё, — подумал статский советник. — Приговор оглашён. Не только для меня, но и для всех, кто родился в России».

III

30 августа 1918 года

Совершенно секретно, Лондон, Уайтхолл Корт д.2.

Уважаемый господин Камминг!

Сообщаем Вам, что в результате специальной операции, проведённой нашей контрразведкой, в штабе Добровольческой армии был выявлен и уничтожен большевистский агент. Им оказался майор связи Британской армии Джон Хоар. По имеющимся данным, он был завербован ВЧК через свою любовницу — певицу Большого театра Елизавету Белецкую — Ивершинь.

Передачу золотых монет в счёт поставок вооружения, боеприпасов и снаряжения считаем целесообразным осуществить после открытия проливов, либо установления любого другого прямого сообщения с Соединённым Королевством и территорией, занятой нашими войсками.

Просим направить своего представителя в Ставку Главнокомандующего для выработки совместных действий против большевиков.

Начальник контрразведки Добровольческой армии полковник Фаворский В.К.