Действительный статский советник Филиппов, глядя на дверь, нервно постукивал карандашом о стол. События последних дней не на шутку встревожили главного сыщика столицы. К сожалению, его предчувствия подтвердились: Анна Извозова, как и погибшая Вяземская – были брюнетками. По всему выходило, что в Петрограде орудовал маниак. Однако подозревать в случившемся Николая Радкевича, отбывавшего восьмилетний срок на Нерчинской каторге, было безумством. Радкевич, как свидетельствовала телеграмма тамошнего начальства, добросовестно таскал в тачке руду. До освобождения ему оставалось еще пять лет. Значит, появился его последователь. С другой стороны, вполне возможно, что цвет волос потерпевших не имел ничего общего с мотивом преступления. Однако два обстоятельства явно бросались в глаза: во-первых, обе жертвы, несмотря на разницу в возрасте, были красавицами, а во-вторых, они находились под крышей одного и того же ателье; только первая работала простой модисткой, а вторая являлась его хозяйкой. Совершенно было непонятно, зачем душегуб исписал стену доходного дома, где жила Вяземская. И что означали сокращения?.. Ответить на все эти вопросы Филиппов не мог и потому проводил воскресный день на службе.

Наконец скрипнула дверь, и в проеме появился Игнатьев.

– Заждался я вас, Петр Михайлович, заждался. Проходите, рассказывайте, что нового, – нетерпеливо выговорил Филиппов.

– Новости, Владимир Гаврилович, слава Богу, имеются, – умащиваясь на стуле, начал губернский секретарь. – Теперь совершенно ясно, что оба нападения – дело рук одного и того же лица. Дело в том, что не только на доме Вяземской, но и на Болотной, где жила Анна Извозова, кем-то оставлена надпись: «Морок изведет порок». И она тоже выполнена печатными буквами и, как и первая, находится довольно высоко. Если предположить, что человек обычно пишет на стене на уровне глаз, то получается, что злодей весьма высокого роста – почти в сажень.

– Позвольте, Петр Михайлович, но в материалах дела об этой надписи нет ни слова. Почему раньше вы мне об этом не докладывали? – сказал Филиппов и удивленно вскинул брови.

– Виноват-с, ваше превосходительство, – вытянувшись перед начальником, выговорил сыскной агент. – Не заметил попервоначалу, потому и не доложил. Но вчера вновь вернулся на место преступления и надпись сию срисовал. Правда, у меня нет точной уверенности в том, что она все-таки сделана рукой того самого злодея, хотя и очень на то похоже. Манера написания букв одна и та же и высота одинаковая.

– Как вы говорите? Порок изведет кого? – не предлагая подчиненному сесть, осведомился Филиппов.

– «Морок изведет порок».

– И что же? Отчего вы решили, что это нацарапал душегуб? Как-то не очень на стихи похоже…

– Да, вы правы. Но все-таки, согласитесь, строка непростая: первое и последнее слова различаются лишь одной буквой. К тому же «морок» имеет несколько значений. Среди известных – мглистый туман, серая изморозь, пасмурность и прочее, – есть и редкое: мороком еще называют сумасшествие, а также и душевнобольного человека. Так что, на мой взгляд, это написано неспроста.

– Вы думаете, что маниак, отдавая себе отчет, что у него не все в порядке с головой, сам себя называет безумцем? – Филиппов округлил глаза и нервно расхохотался. – Помилуйте, Петр Михайлович, в таком случае он никакой не безумец! Все маниаки уверены в полном здравии собственной души. – Он побарабанил пальцами по столу и добавил: – А что, если нас попросту кто-то дурачит?

– Такой вариант исключать нельзя, но мне кажется, что это маловероятно. К тому же, как я уже сказал, имеются три характерных признака, позволяющих предположить, что надписи сделаны рукой одного преступника: они находятся на одинаковой высоте, выполнены схожим печатным шрифтом и нанесены мелом.

– Да-с, задачка. – Филиппов окинул взглядом все еще стоящего подчиненного и смилостивился: – А вы присаживайтесь, Петр Михайлович, присаживайтесь, в ногах правды нет. И продолжайте.

Полицейский агент опустился на стул и провещал:

– Как вам известно, покойная Вяземская была убита сразу же после спиритического сеанса, на котором присутствовала весьма серьезная публика. Люди известные, уважаемые и состоятельные. Полный список гостей имеется в моем донесении. Так вот, медиум, господин Чертоногов – действительный статский советник, камергер двора Его Императорского Величества и управляющий канцелярией Министерства земледелия – вызвал дух Саввы Тимофеевича Морозова. Призрак, по словам одной из присутствующих, явился. Вяземская, ассистировавшая Чертоногову, спросила, есть ли виновные в его смерти. И тот, через медиума, не только ответил утвердительно, но и назвал имя и адрес человека, организовавшего его убийство, некоего Леонида, проживающего по адресу: Екатерининский канал, 25. На всякий случай я проверил эти весьма сомнительные, как мне казалось, сведения и выяснил, что в указанном доме имеется только один человек с именем Леонид. Это некто Красин – генеральный представитель немецкой фирмы «Сименс и Шукерт» в России. Все бы ничего, но выяснилось, что ранее, в 1904 году, еще до смерти Саввы Тимофеевича, он руководил электрической станцией – где бы вы думали? – как раз на фабрике Морозова! В Орехово-Зуево! И сам Савва Морозов предоставил ему казенную квартиру на Англичанской улице. В то же самое время Красин находился под надзором Владимирской жандармерии. По некоторым сведениям, он один из вожаков так называемого Центрального Комитета социал-демократов, кои именуют себя большевиками. Принимал активное участие в беспорядках 1905 года, снабжал оружием восставших.

– Если так, то чего уж этого голубя жандармы еще не забрали? – недоверчиво косясь на собеседника, поинтересовался начальник.

– Арестовывали, но доказательств не находили и потому выпускали.

– Если он такая заметная фигура, то наверняка имелись свидетели его антиправительственной деятельности.

– Имелись, но недолго. Тех, кто готов бы дать против него показания, находили мертвыми. Но самое интересное заключается в том, что, по моим данным, Красин находился за границей как раз в то время, когда и случилось роковое самоубийство Саввы Тимофеевича. Есть сведения, правда непроверенные, что за день до того, как в номере Морозовых прозвучал выстрел, Красин приходил к нему. Все это можно проверить, если встретиться с вдовой Саввы Тимофеевича…

– С кем? С женой бывшего московского градоначальника? Да она вас даже на порог к себе не пустит. И вообще, в какую сторону вас, любезный Петр Михайлович, занесло? Кто вам всей этой чепухи наговорил? О чем вы? Привидение! Фантом! Какой морок? Какой порок? Кто должен кого-то извести? При чем здесь большевик и одновременно немецкий представитель телефонной фирмы, якобы застреливший когда-то промышленника Морозова! Что за вздор! – багровея, выпалил Филиппов, и у него под глазом забилась едва заметная жилка. – Не хочу больше слушать эту околесицу. Соблаговолите докладывать по существу. Что конкретно вам известно об обстоятельствах гибели Вяземской?

Игнатьев вновь поднялся и вымолвил виновато:

– Видите ли, ваше превосходительство, как бы я ни хотел избежать рассказа о спиритическом сеансе, я не смогу этого сделать. И виной тому – предложение госпожи Ардашевой вызвать дух покойной матери Анны Извозовой, с тем чтобы испросить у нее имя того, кто напал на ее дочь.

– Хорошо, будь по-вашему. Докладывайте дальше. И я прошу вас, Петр Михайлович, не стоит при каждом ответе подскакивать с места.

Игнатьев пожал плечами, опустился на стул и продолжил:

– Так вот, Вяземская и медиум Чертоногов – главные звенья в цепи всего спиритического сеанса. Фаина Мелентьевна, что называется, чувствовала партнера, а это, как я выяснил, большое искусство. И ее подруга высказала мнение, что преступник убил хозяйку салона «Мадам Дюклэ» именно потому, что боялся разоблачения. К тому же ее муж, статский советник Ардашев, служащий МИДа, высказал вполне правдоподобную гипотезу, что злодей вводил в глаза жертвы серную кислоту из пузырька посредством пипетки. Он также считает, что тот был в перчатках. Ему, кстати, известно о применении хлороформа. Именно он обнаружил надпись на стене дома на Болотной. Это обстоятельство мне позже подтвердил и тамошний дворник.

– Как вы сказали? – наморщив лоб, задался вопросом полицейский начальник. – Ардашев?

– Да.

– Случаем не Клим Пантелеевич?

– Точно так.

Действительный тайный советник поднялся, подошел к стеклянному шкафу, открыл дверцу и принялся в нем рыться. Наконец он достал пухлую синюю папку, завязанную бантиком. Вынув из нее несколько газетных вырезок, он положил их на стол перед сыскным агентом и, указывая на фотографический портрет господина с бритым лицом, спросил:

– Это он?

– Он и есть!

Прочитав кричащий заголовок: «Присяжный поверенный раскрыл загадочное убийство на водах!» – Игнатьев, точно парализованный, замер от удивления.

Филиппов, скривив насмешливо губы, проронил:

– А вы, насколько я помню, только что сказали, что он служит в МИДе. Я не знал, право, что на Певческом мосту завелись собственные адвокаты.

– Да нет же! Там, точно! На Певческом мосту. Он мне сам сказал. Да и какой резон ему врать? – глядя рассеянно по сторонам, пробормотал губернский секретарь.

– Не знаю, Петр Михайлович, не знаю, – остановившись у окна, с сомнением вымолвил Филиппов. – А с другой стороны: идет война, и всякое может случиться. Однако скажу я вам, этот субъект занимался частным сыском. Нет, он как адвокат хорошо знал, что такой вид деятельности в России запрещен, и потому делал это под предлогом защиты интересов своих клиентов. А фактически… фактически вел расследования. И, надо признать, весьма успешные. О нем одно время много писали. Даже за границей. А начиная с прошлого года, об Ардашеве ни слуху ни духу. Пропал, испарился, точно ваше привидение. Но нет, получается, в Петроград перебрался Клим Пантелеевич. – Он повернулся к подчиненному и спросил: – Так вы говорите, его супружница водила дружбу с Вяземской?

– Более того, судя по всему, она была последней, кто видел ее живой.

– Вот как? Интересно! А вы беседовали с Ардашевой в присутствии мужа?

– Он появился немногим позже и слушал, изредка вступая со мной в беседу.

– Я представляю, как у него на душе кошки скребли. Сыщик допрашивает его жену! Надо же такому случиться! – Филиппов вновь сел в кресло, поправил пепельницу и заметил: – Не любит он нашего брата, ох, как не любит! В прошлом году был у нас один командировочный из Ставрополя – некто Каширин, – так он много чего про этого Ардашева наговорил. Только нам до этого дела нет. Нам с ним делить нечего. Хотя, – он на миг задумался, – не исключено, что присяжный поверенный может проявить интерес к расследованию убийства Вяземской, но это нам на руку. Так что, на всякий случай, пустите за ним двух филеров. Пусть они сообщают о его передвижениях: где был, с кем встречался. Глядишь, и на нужную тропу нас выведет. Ну и вы, Петр Михайлович, извольте не плошать. Бросьте все силы на поиски этого поэта-душегуба! А сплетни городские про Савву Морозова прошу больше не собирать. Не наше это дело.

– Разрешите идти?

– Ступайте. И уже послезавтра, в это же время, я жду вас с новым докладом.

Когда дверь закрылась, Филиппов придвинул к себе газетные вырезки и стал их просматривать. Статьи одна за другой расхваливали этого самого Ардашева, точно он был каким-то актером или оперным певцом. Полиция же на его фоне выглядела не то чтобы бедно, а скорее даже унизительно. Над ней смеялись, подтрунивали, сыпали в ее адрес колкостями. «Вот оно, – подумал старый сыщик, – племя борзописцев. «Ради красного словца не пожалеют и отца». Перестали уважать тех, кто стоит на страже российской государственности. И что дальше? На Государя плевать начнут? На церковь? На веру? – Он тяжело вздохнул – и заключил: – Тогда уж точно страной будет править дьявол. Только я, слава Всевышнему, до этого страшного времени, наверное, не доживу».