По всему выходило, что Ардашев опоздал. Уже утром во вторник, 17 февраля, у Филиппова в кабинете раздался телефонный звонок. Неизвестный «доброжелатель» поведал, что закройщик ателье «Мадам Дюклэ» Арон Шнеерзон и есть преступник, напавший на модистку и прикончивший госпожу Вяземскую. По словам звонившего, вещественные доказательства первого злодеяния – пузырек с серной кислотой и пипетка – находятся в его раскройном столе. «А резцов у него – полным-полно. И каким именно он уродовал лицо несчастной модистке, спросите у душегуба сами», – закончил короткое сообщение аноним. Голос у звонившего был неестественный. «Не иначе как прикрыл трубку носовым платком», – заключил Филиппов. Именно так последнее время делали вымогатели, именовавшие себя, на революционный манер, экспроприаторами.

Не уведомляя следователя, действительный статский советник на пару с Игнатьевым и еще двумя агентами поспешил в упомянутый швейный салон. Шнеерзон в этот момент обслуживал клиентку в примерочной комнате. К тому времени, когда он показался, из его стола уже извлекли все те предметы, о которых упоминал звонивший. Закройщик так ничего толком и не сумел объяснить. Когда он понял, в чем его обвиняют, он начал стучать зубами, будто швейной машинкой, и принялся лепетать что-то о своей невиновности, об алиби и свидетелях. Подозреваемого тут же препроводили в следственную камеру.

Примерно через час судебный следователь уже вел допрос. Испуганный портной не производил впечатления холодного и рассудительного убийцы. Он настаивал на своей полной невиновности и в доказательство приводил все те же доводы, которые рассказывал сыщикам еще во время первого опроса, состоявшегося после нападения на Анну Извозову. Мол, в тот вечер он был в «Мираже» (синематографе на Офицерской) и смотрел «Гибель Титаника». Во время сеанса у киномеханика трижды рвалась пленка, и потому в зале включали свет. После основной фильмы показывали видовую картину «Африка». Он помнил все в деталях и подробно рассказывал, что кадры были раскрашены в разные цвета: небо – в синий, пальмы – в зеленый, а закат – в красный. У Шнеерзона сохранился и билет. По указанию следователя сыщики тогда проверили полученные сведения, и они подтвердились. От улицы Офицерской до дома на Болотной, где проживала модистка, – путь неблизкий, и представить, что ему удалось покинуть кинематограф, нанять извозчика или даже таксомотор, напасть на белошвейку, а потом вернуться и досмотреть картину – было нереально. Два капельдинера тогда подтвердили, что во время указанного в билете сеанса ни один мужчина из залы не выходил. Они упомянули только даму с ребенком, которая водила малышку в ретирадник, расположенный во внутреннем дворе.

Судебный следователь – Илья Ионович Браз – вполне отдавал себе отчет, что раскрытие этого дела позволит ему получить статского советника раньше положенного срока. «В пятьдесят лет каждый чиновник обязан иметь статского. Это только неудачники, глупцы и бездельники успокаивают себя мыслью, что все не от них зависит», – потирая лоб, мечтал он о ближайшем будущем, одновременно размышляя, как вывести на чистую воду этого выкреста.

– Положим, я вам верю, – стряхивая с мундира перхоть, выговорил Браз. – Но возникает второй вопрос, откуда в вашем столе оказались известные вам предметы?

– Не иначе как подбросили-с. Другого объяснения и быть не может, – лопотал Шнеерзон.

– Хорошо. Допустим. Но кто мог это сделать?

– Да откуда мне знать! – вскакивая с табурета, воскликнул закройщик. – Одно теперь ясно, что злоумышленник имел прямой доступ к моему столу. Иначе и быть не может!

– Сядьте! – велел следователь и с недоверием изрек: – Если так, то соблаговолите припомнить, любезнейший, где вы находились во время убийства госпожи Вяземской?

– Дома-с!

– Ну и ответ! Этак каждый бобыль заявит. Поди проверь вас, когда ни жены, ни детей нет.

– Я был дома у Пелагеи Дмитриевны! – уточнил подозреваемый. – Она пригласила меня на чай.

– Это в котором часу, позвольте узнать?

– Как в котором? Около одиннадцати вечера. Вы же сами спросили, где я находился во время убийства Вяземской, – недоуменно спросил Шнеерзон и заморгал обиженно.

Следователь поднялся, потер довольно руки и пружинящей походкой прошелся по комнате. Уставившись на портного, он воскликнул победно:

– Quod erat demonstarndum!

– Что-что? – Арон Яковлевич приподнял брови, да так и застыл в недоумении.

– Что и требовалось доказать! Вот я вас и уличил, господин Супостат! Вы только что сами себя выдали.

Закройщик промямлил вопросительно:

– Выдал? Я? Как?

– А очень просто! – всплеснул следователь руками. – Откуда вы могли знать время убийства Вяземской, если вы не были в числе лиц, приглашенных на спиритический сеанс?

Шнеерзон выдохнул облегченно и объяснил:

– В этом нет ничего удивительного-с. Пелагея Дмитриевна мне говорила, что журфиксы у Фаины Мелентьевны всегда заканчиваются в одиннадцать. А в полночь она уже спит, потому что, по мнению нашей хозяйки, от долгого бодрствования появляются ранние морщины.

Следователь хотел что-то сказать, но в нерешительности остановился. Подумав несколько секунд, он погладил плешь и проронил:

– Ладно, положим, я вам поверил. А где вы были в пятницу, тринадцатого, между пятью и шестью часами пополудни?

– В ателье-с. К концу недели всегда много работы, потому клиентам удобнее приходить на примерки в выходные. Вот мы и зашиваемся, в прямом и переносном смысле. Вы, господин следователь, легко можете проверить мои слова по журналу посетителей.

– Смогу, не сомневайтесь! – Браз склонился над самым ухом швейного мастера и вкрадчиво прошептал: – Ну а вчера, в котором часу вы ушли домой? Помните?

– Да-с! Около восьми вечера.

Илья Ионович ничего не ответил. Он тяжело упал в деревянное кресло, потер виски, окунул в чернильницу перо и, двигая во время письма губами, точно гримасничая, принялся составлять протокол допроса. Перо скрипело, плакало и от сильного нажима иногда рвало бумагу, но буквы постепенно отвоевывали у белого листа все новое пространство. Когда свободного места на странице почти не осталось, он закончил.

– Соблаговолите расписаться, – сухо проговорил следователь и положил лист перед Ароном Яковлевичем.

Мастер швейного дела пробежал глазами по строчкам и промямлил испуганно:

– Боже милостивый! Но я такого и не говорил…

– Что-с? – рявкнул коллежский советник и навис над закройщиком.

– Простите, сударь, но я не заявлял, что Пелагея Дмитриевна заранее сообщила мне, где и до которого часа госпожа Вяземская будет проводить спиритический сеанс шестого февраля. А в рассуждении взаимоотношений Фаины Мелентьевны и Пелагеи Дмитриевны я и словом не обмолвился о том, что они были неприязненные. Наоборот-с, тетя и племянница души друг в друге не чаяли.

– Да? А что ж тогда Вяземская «забыла» упомянуть любимую племянницу в завещании? – огрызнулся следователь.

– Мне это, господин следователь, неведомо. Я за других не в ответе-с, – робко выговорил портной.

– Ну вот что, голубчик, не хотите подписывать – не подписывайте. Мне торопиться некуда. У меня достаточно оснований задержать вас. Посидите пока с убийцами и насильниками, тюремной баланды отведаете, клопов покормите. Пройдет пара-тройка месяцев, – а может, и полгода! – глядишь, мы и разберемся во всем. Если не причастны – выпустим, а виновны – под суд пойдете.

Следователь вынул портфель с бронзовой монограммой на пряжке и, давая понять, что допрос окончен, открыл его.

– А если я подпишу, вы меня отпустите? – понурив голову, кротко спросил Шнеерзон.

– Вы что же это? Торговаться со мной вздумали? – повысил голос коллежский советник и, налившись багровой краской, стал похож на вареную свеклу.

Закройщик схватил перо и судорожно вывел подпись.

– А вот это совсем другой коленкор, милейший, – не скрывая радости, самодовольно провещал чиновник.

Шнеерзон замер, точно подсудимый, ожидающий приговора судьи. Он громко глотал слюну и с надеждой смотрел на следователя.

Илья Ионович медленно провел своими длинными пальцами по бакенбардам и, разглядывая потолок, вымолвил:

– Несомненно, вы сделали правильный шаг. Несомненно-с. Но поймите и меня: всего два часа назад в вашем столе обнаружили вещественные доказательства причастности к нападению на Анну Извозову. И отпустить вас сию минуту я не имею права. Однако в душе я верю, что вы честный и порядочный человек, но до тех пор, пока я не отыщу настоящего злодея, вам придется некоторое время провести в… тюрьме. Поверьте, Арон Яковлевич, это ненадолго.

– Как в тюрьме? Но вы же обещали-с?

Между тем следователь вынул из папки совсем другой, уже отпечатанный на машинке лист и выговорил сухим официальным тоном:

– Это постановление о вашем аресте. Соблаговолите ознакомиться и расписаться.

Портной, точно загипнотизированный, безропотно подчинился. Но в его глазах еще жила надежда, что весь этот кошмар вот-вот закончится, все станет на свои места и он пойдет домой. Пожалуй, он возьмет извозчика или даже таксомотор, чтобы поскорее унестись от всех этих неприятностей.

А следователь, спрятав протокол в папку, достал серебряную луковицу карманных часов, щелкнул крышкой и, спохватившись, воскликнул:

– Ба! Совсем запамятовал! У нас же в три пополудни назначено важное совещание. Простите, спешу-с, – с этими словами он распахнул дверь и окликнул охрану. Стражник появился тотчас же.

Повернувшись к арестованному спиной и уставившись на портрет Государя, следователь повелел увести задержанного.

Когда в коридоре затихли шаги арестанта и конвойного, Илья Ионович покинул кабинет и в приподнятом настроении зашагал домой. Остаток дня обещал быть приятным: старые дружки заявятся на преферанс. Супруга, как всегда, приготовит холодные закуски и напитки. И сегодня вечером он точно отыграется и вернет «красненькую», проигранную на прошлой неделе. Непременно вернет!